"По нехоженой земле" - читать интересную книгу автора (Ушаков Георгий Алексеевич)

Кладовая Арктики

Об Арктике широко распространено мнение как о ледяной пустыне. Растительность побережья Северного Ледовитого океана, арктических земель и островов в понимании жителей средних широт действительно бедная и жалкая. Возможно, что это да еще зимний вид полярной тундры и Ледовитого океана, наряду со многими неудачами и трагическими событиями в истории первых попыток европейцев познать Арктику, послужили почвой для представления о ней как о пустыне. Однако это неверно. Тот, кто видел Арктику в течение круглого года, никогда не согласится с этим укоренившимся, но глубоко ошибочным взглядом. Особенно это относится к арктическим морям, их побережью, островам и землям, расположенным на континентальной отмели.

В весенние и летние месяцы здесь жизнь бьет ключом. Нигде ее пульс не бывает таким полным, как в это время в Арктике. Каждый раз, когда летом входишь на корабле в полярные льды, поражаешься богатству здешней жизни. Тысячи и тысячи разнообразных чаек, кайры, чистики, люрики, глупыши, поморники, гагары, бакланы и кулики кормятся на разводьях и полыньях. Стаями, парами и в одиночку носятся они над морем и кромкой льдов, наполняя воздух своим гомоном. Сотни тысяч уток заполняют береговые лагуны. Тысячные стаи линных гусей откармливаются в приморских тундрах. Всюду шныряют юркие вертлявые кулики. В тяжелом полете проносятся вдоль берега гаги. Белыми пнями, неподвижные, как часовые, на возвышенностях тундры маячат полярные совы, подстерегающие зазевавшихся леммингов. Круглые сутки распевает свою бесхитростную, но жизнерадостную песенку маленькая пуночка.

Не менее оживленно и море. Из воды то и дело высовываются круглые головы тюленей. Часто можно видеть тюленей, отдыхающих на отдельных льдинах. Стада моржей крепко спят под лучами незаходящего солнца. Нередко можно наблюдать бредущего по льдам белого медведя. Заметив корабль, он идет прямо на него и подходит вплотную к борту, как бы желая проверить пришельцев. «Фонтаны», выбрасываемые китами, все еще не редкость при подходе к

полярным льдам. Разве можно, увидев все это, говорить о безжизненности Арктики?

И наоборот. Я плавал в морях Черном и Средиземном, Японском, Желтом и Южно-Китайском, был в Тихом океане, пересекал Атлантический, потом прошел его по меридиану от Англии до широты Буэнос-Айреса и дважды переваливал через экватор и тропики. Воды их, по сравнению с арктическими морями, казались мне пустыней — ласковой, теплой, изнеженной, но все же безжизненной пустыней.

Фауна в Арктике насчитывает сравнительно небольшое количество видов, но зато каждый вид птиц и животных представлен таким количеством особей, которое буквально поражает наблюдателя.

Кто не слышал о полярных птичьих базарах, где сотни тысяч птиц на одной скале выводят своих птенцов? Кто не знает о промысле гренландского тюленя, когда за несколько недель жиром и шкурами убитого зверя заполняются трюмы огромных морских судов? А какую богатую добычу ежегодно берут промышленники Севера, охотясь на морского зверя! Редко кто, живя в Арктике, не наблюдал моря, «кипящего» от огромных стад белухи, насчитывающих иногда десятки тысяч голов. А морж! В западной части Арктики он, правда, как и кит, столетиями подвергался избиению и почти уничтожен, но в море Лаптевых его много и сейчас, а в Беринговом и Чукотском морях этот зверь водится в огромном количестве. Здесь я наблюдал скопления моржей в десять — пятнадцать тысяч голов. Тысячными стаями моржи выходят на береговые лежки Чукотского полуострова и острова Врангеля. Обычен выход моржей на береговые косы и в море Лаптевых.

Особенно много зверя и птиц собирается летом у кромки полярных льдов, а также в прибрежных районах материка, земель и островов Арктики, где в летнее время морские льды постепенно отодвигаются от суши.

Во время полярного дня воды, омывающие тающую кромку льдов, богаты питательными солями. Два-три-четыре месяца, в зависимости от географической широты местности, солнце беспрерывно освещает море. А где солнце и питательная среда — там и жизнь. Непрерывное освещение и обилие питательных солей создают в верхних слоях моря исключительно благоприятные условия для существования растительной жизни. Начинается бурное развитие микроскопических, преимущественно одноклеточных, водорослей. Это так называемый фитопланктон. По выражению биологов, в это время проходит его «пышное цветение». Фитопланктон является первопищей в круговороте органической жизни. Наличие его служит базой для такого же бурного развития зоопланктона, то есть мелких животных организмов, населяющих толщу воды и свободно носящихся вместе с ней. Обилие мелких растительных и животных организмов, как пиршественный стол, привлекает сюда рыб, вслед за которыми идут тюлени, а в погоне за ними бредут медведи. Сюда же устремляются и гиганты моря — киты.

Большое количество разнообразных птиц, питающихся планктоном и рыбой, дополняет летнюю картину изобилия жизни в Арктике. Вот почему новичок, попадающий сюда в летние месяцы, поражается богатству органической жизни и отбрасывает прочь ранее сложившееся у него представление об Арктике как о мертвой стране, а человек, видевший тропические моря, делает сравнение отнюдь не в пользу последних и воочию убеждается в правильности утверждения биологов о том, что по сумме живого вещества полярные воды значительно богаче тропических.

Естественно, что не вся Арктика одинаково полна жизнью. Как всюду, здесь имеются районы более бедные. Различие географических широт, морских течений, проникновения теплых вод, глубин моря, горных пород и рельефа берегов, продолжительность покрытия льдами морских пространств — все это создает особые условия как в растительной, так и в животной жизни отдельных морей, островов и земель Арктики и иногда очень резкую разницу в богатстве промысловыми животными. Наиболее благоприятно для промысла Баренцево море, являющееся в то же время и самым доступным из всех арктических морей. Основной добычей здесь является рыба (треска, пикша, сельдь, палтус и др.) и гренландский тюлень. Другие моря советского сектора Арктики — Карское, Лаптевых, Восточно-Сибирское и Чукотское — беднее промысловой рыбой, так как придонная фауна, являющаяся пищей для этих рыб, здесь развита слабо. Зато здесь наблюдаются почти еще нетронутые скопления промыслового зверя — нерпы, морского зайца, белухи, моржа, белого медведя и песца, а в некоторых районах побережья и дикого оленя.

Считалось, что количество органической жизни в Арктике убывает по мере продвижения от южной кромки полярных льдов к Центральному полярному бассейну. Фритьоф Нансен, например, несмотря на то что сам видел следы белого медведя на 84° широты, а с дрейфовавшего во льдах «Фрама» участники экспедиции наблюдали китов и в первое и во второе лето, все же писал:

«Арктический бассейн, покрытый в своей внутренней части почти сплошным покровом толстых льдов, исключительно беден растительными и животными организмами. Солнечный свет поглощается льдом, и лучи, необходимые для растительных организмов, почти не проникают через ледяные поля в подстилающие последние холодные воды. Поэтому растительные организмы развиваются здесь во время короткого лета очень плохо, главным образом в полыньях, между ледяными полями. А без растительных организмов не могут существовать животные организмы. Эту внутреннюю, постоянно покрытую льдом часть арктического бассейна можно считать пустыней в океане, и ни животные, ни человек не могут найти здесь достаточно пищи. Во время нашей экспедиции на «Фраме» мы находили много видов животных, в особенности мелких рачков, но фауна была настолько бедна по количеству организмов, что наши планктонные сети могли висеть целыми днями за бортом, и хотя нас дрейфовало с порядочной скоростью, улов оказывался весьма малым, когда мы поднимали эти сети на палубу».

Резким контрастом по сравнению с наблюдениями Нансена выглядят наблюдения в центральном районе полярного бассейна, сделанные советскими полярниками. Седовцы в 1938 году в своем дрейфе летом почти ежедневно видели тюленей и очень часто нарвалов. Из птиц наблюдались чайки и даже кулик. В последующее лето к «Седову» не раз подходили белые медведи, поблизости появлялись птицы. Тюленей не замечали, вероятно, лишь потому, что в районе видимости с корабля не было открытой воды.

Еще любопытнее оказались наблюдения, сделанные во время дрейфа станций «Северный полюс» в Центральном полярном бассейне. У самого полюса участники экспедиций наблюдали птиц; на 88-й параллели, около дрейфующих станций, видели морского зайца и медведицу с медвежатами. Но самым интересным для познания органической жизни Центральной Арктики было открытие, сделанное П. П. Ширшовым. В высоких широтах он нашел бурное развитие микроскопических водорослей и цветение фитопланктона в течение всего августа. Это подсказывает мысль о возможности развития здесь и зоопланктона и существования более высоких форм животного мира, а следовательно, и необходимость значительных поправок к заключению Нансена о полной безжизненности центральной части арктического бассейна, являющейся, по его словам, «пустыней в океане». Поэтому теперь даже центральную часть Арктики уже нельзя считать ледяной пустыней, хотя жизнь там и не может не быть значительно обедненной, а о безжизненности полярных морей, занимающих континентальную отмель, может говорить только полный невежда.

Все сказанное о богатстве Арктики органической жизнью вообще и промысловым зверем в частности далеко не означает, что Арктика представляет собой нечто вроде холодильника, заполненного готовым мясом, хотя и мяса и холода здесь более чем достаточно. Тяжело расплачивается тот, кто решил, что он в любой момент сможет получить из богатой кладовой Арктики нужное ему количество продовольствия.

С наступлением зимы льды сковывают моря Арктики. Пелена полярной ночи накрывает страну. Крепнут морозы. Бушуют метели. Все живое, словно подсолнечник, тянется за солнцем. Птицы еще до наступления морозов уносятся на юг. Туда же, вслед за отодвигающейся кромкой льдов, уходит гренландский тюлень, из некоторых районов откочевывает и морской заяц. Из Чукотского моря вместе со льдами, прорывающимися к югу через Берингов пролив, уходит морж. Тысячными стадами держится поближе к разбитой кромке льдов и белуха.

Жизнь прячется и замирает. Во многих районах полярных морей из морского зверя остается только нерпа. Но и она становится невидимой для человека: живет под льдом, а для дыхания пользуется отдушинами, или, как здесь говорят, лунками или продухами. Проделав лунки еще с осени в молодом льду, зверь тщательно поддерживает их всю зиму. Снег скоро покрывает лунки сугробами. Здесь под снегом нерпа дышит, отдыхает и приносит потомство. Выходит она на поверхность льдов и вновь становится видимой для охотника только поздней весной, когда начинает пригревать полярное солнце. На суше зимой остаются лемминг и песец. Лемминг строит ходы под снегом и там разыскивает себе пищу — стебельки и корешки полярных растений. Невидимый в темноте полярной ночи белый песец охотится за невидимым под снегом леммингом. Самцы медведи бродят среди льдов в поисках скрытых под снегом нерпичьих лунок или подкарауливают нерп около полыней и разводьев. По одному, по два песцы сопровождают владыку Арктики, чтобы попользоваться тушками нерп, так как сам медведь обычно съедает одно сало. Медведицы в начале зимы ложатся в снежные берлоги и выходят из них вместе с юным потомством начиная с половины марта.

Из птиц кое-где на побережье океана и на некоторых арктических островах на зиму остается один ворон. В лютые морозы, оставляя за собой след кристаллизованного пара, он носится над тундрой, обросший большими намерзшими бакенбардами, и оглашает зловещим карканьем застывшие пространства.

Поэтому зимой Арктика кажется безжизненной. Добыть медведя при таких условиях можно лишь случайно, а подледный промысел на тюленя требует огромной затраты сил и времени. Обычна в это время только охота на песца с помощью капканов и ловушек. Этот промысел дает ценный мех, но не дает мяса. А мясо здесь бывает дороже самых ценных соболей.

Нужно сказать, что и летом, когда полярные моря кишат зверем, добыча дается здесь нелегко. Охота всюду трудна — и в тропических джунглях, и в горах, и в сибирской тайге, и во льдах Арктики. Она требует от человека много упорства, здоровья, тренировки, выносливости, наблюдательности и настоящего тяжелого труда. Я говорю не о любительской охоте, являющейся приятным спортом, или, по ироническому выражению Журавлева, «благородной страстью», а о той охоте, от которой зависит благосостояние человека, выполнение какой-либо намеченной им цели, тепло в его жилище, а иногда и собственная жизнь охотника. А в Арктике как для местного населения, так и для русских промышленников и исследователей зачастую только такой вид охоты и существует. Это постоянная борьба. Суровая природа накладывает на нее особый отпечаток. Человек, живущий охотой, должен иметь железный организм, верный глаз и сильную, твердую руку. Кроме привычки к тяжелому физическому труду он должен иметь силу воли, часто идти на опасность. Наблюдательность, опыт и знание природных условий уменьшают опасность, но не уничтожают ее. Приходится бороться и с природой и со зверем.

Все это в одинаковой степени относится к жителю Чукотки или острова Врангеля, выходящему в открытое море на кожаной байдарке на самую опасную охоту в Арктике — на моржа; и к охотнику побережья полярных морей, идущему в поисках зверя на морские льды и каждую минуту рискующему быть оторванным и унесенным в море; и к новоземельскому промышленнику, борющемуся в маленькой стрельной лодочке со знаменитым новоземельским «стоком»[9]; и к помору, промышляющему гренландского тюленя на плавучих льдах; и к полярному исследователю, стремящемуся обеспечить свою экспедицию мясом силами участников самой экспедиции.

Наиболее совершенное оружие само по себе не может сделать охоту удачной, если оно не будет в надежных руках опытного полярного охотника. Поэтому-то память человечества упорно хранит так много трагедий из истории исследования полярных стран. Нередко хорошо вооруженные иностранные экспедиции гибли от цинги и голода и даже доходили до людоедства в таких районах, где перед ними лежали непуганые стада зверя.

Трое из нас, высадившихся на безымянном островке, уже достаточно знали полярные условия и имели свои собственные представления о них. Для нас Арктика не была ни «страной отчаяния», ни «безжизненной пустыней», ни той страшной частью нашей планеты, которая не вызывает у человека никаких чувств, кроме печали, бессилия и обреченности, как ее рисовали европейские и американские путешественники. Но вместе с тем мы были далеки в своих представлениях об Арктике, как о счастливой Аркадии.

Мы знали, что достаточно испытаем морозов и как благодать будем воспринимать летнее тепло в 4—5°; услышим достаточно громкий вой метелей и грохот ломающихся льдов, а временами будем напрягать слух, чтобы услышать хоть один звук в часы полярной тишины и безмолвия; мы должны пережить мрак полярной ночи, но зато месяцами будем видеть незаходящее солнце; мы много раз проклянем полярные туманы, ползая в них, точно слепые щенки, но также будем видеть и полярные сияния, которыми никогда не устает любоваться человек; встретим на своем пути и ровные льды, и ледяные нагромождения, продвижение среди которых поистине мучительно; будем видеть Арктику, клокочущую жизнью, и Арктику, закованную в ледяную броню, внешне действительно напоминающую пустыню.

Ни я, ни мои спутники не собирались разыгрывать роль Робинзонов или изображать из себя ходульных героев; мы не мечтали, как о блаженстве, о трудностях и лишениях, так как прекрасно знали, что их будет достаточно на нашем пути и что нам не миновать их. Поэтому на морозы Арктики мы смотрели так же, как кочегары на жару у котельных топок; на полярные метели — как моряк на бури, а на льды — как шофер на трудную дорогу. Условия тяжелые, но нормальные и естественные для Арктики. В тех случаях, когда возможно, мы должны были избегать трудностей, а там, где этого сделать нельзя, бороться с ними.

Борьба началась с того дня, как мы распрощались с «Седовым». Наша жизнь не находилась в прямой зависимости от результатов охоты. Но мы не могли отделить свое существование от задач, поставленных перед нами, а выполнение этих задач целиком зависело от того, как мы сумеем использовать кладовую Арктики. И не потом, не в будущем, а сейчас же, немедленно!