"Пост Леонардо" - читать интересную книгу автора (Фесуненко Игорь Сергеевич)

МАЛЕНЬКАЯ ДИСКУССИЯ О ВРАЧАХ И ТУРИСТАХ

Проведя на плантации чикао почти весь день, мы возвращаемся на пост Леонардо, когда уже начинает темнеть. Орландо, Галон, Нельсон и Гарсия сидят в «конторе» вокруг маленького стола, потягивая кайперинью — водку из сахарного тростника с лимоном. Разговор витает в сферах искусства: Галон подробно пересказывает содержанке телевизионной новеллы, которую он ставил в Сан-Пауло, накануне своего отпуска. Из транзистора струятся торжественные ритмы Пятой симфонии Бетховена.

Музыку внимательно слушает сидящее на полу у ног Орландо семейство камаюра: отец лет примерно сорока, в шерстяной жилетке, которая служит ему единственным одеянием, на коленях матери — малыш лет полутора-двух. Внимая интересной музыке, сопровождающей беседу «караибов», они время от времени взмахивают руками, ловя влетающих на свет лампы мотыльков. Поймав насекомое, отец деловито кидает его в рот, отрывая предварительно крылья, мать — матери везде одинаковы! — в первую очередь заботится о ребенке: она осторожно вталкивает ему это шевелящее лапками лакомство. Малыш отворачивается и настойчиво лезет к ее набухшей груди, из соска которой капает молоко. Мать недовольно ворчит и, раздвигая коричневыми пальцами розовые беззубые десна сына, вталкивает ему мотыльков.

— И ничего им не делается, — говорит Гарсия, глядя на эту чету, — знают, что можно есть, а чего — нельзя.

— Да, много здесь у вас всяких тварей, — откликается Нельсон, аккуратненько придерживая граненый стаканчик своими тонкими розовыми пальцами.

— Много? — улыбается пилот. — Да вы еще и сотой доли того, что здесь имеется, не видели. Вон, видал? — Он кивает головой на пекизейру, что растет против входа в «контору». — Там, в ее кроне, живет пара вампиров: самец и самка. Они уже два раза ночью сосали у меня кровь.

Наши физиономии вытягиваются, Гарсия смеется и говорит:

— А это совсем не страшно. И не больно. Только утром замечаешь ранку. Но вообще-то вампиры любят сосать кровь у куриц. Вы заметили, что в курятнике у Арари ограда двойная? Знаете почему? Это сделано для того, чтобы вампир не мог сосать кровь у птицы через ограду. Вот это действительно страшно: курица идет к нему как загипнотизированная. И стоит, не шелохнувшись, пока он сосет. Три таких «сеанса», и курица подыхает от потери крови.

— Негодяй! — вскрикивает Нельсон, хлопая себя ладонью по лбу. Под ладонью сплющился в пятне крови громадный комар.

— То-то, — назидательно ухмыляется Гарсия. — А вон погляди на него, — кивает он головой на индейского папашу, жующего мотылька. — Они не боятся москитов. Знаешь почему? Видишь, какой густой слой краски покрывает его тело? Москит вязнет в этой глине, а до кожи не достает.

— В Манаусе в Институте исследования Амазонии явидел коллекцию насекомых, где одних москитов было видов триста примерно, — говорю я.

— Да, не меньше, — соглашается Гарсия. — Этой твари у нас хватает. Но москиты — это еще что! А вот муравьи! Это действительно проклятье Амазонии. Я один раз чуть не помер от укуса «огненного муравья». Страшная вещь: вся кожа воспалилась, покрылась волдырями. Этих гадов и индейцы боятся. — Он выпивает полстаканчика кайпериньи, крякает и вытирает губы тыльной стороной ладони.

— А еще есть «сака-сая» — «снимай-одежду». Знаете, почему его так зовут? Когда этот черный муравей переселяется зимой, из-за наводнений, страшнее ничего быть не может. С его пути — а идет он сплошными потоками по несколько метров шириной — уходит все живое: звери, птицы, люди. И если на его пути оказывается человек, то остается только одна надежда спастись: снять скорее всю одежду и замереть неподвижно, пока этот поток идет через тебя. Знаете почему? Если пошевелишься, закусают насмерть.

— А змеи? — спрашивает Галон.

— Ну змеи — это не так страшно. Против них всегда существует какое-то средство. Марина сейчас имеет сыворотку, в случае укуса можно спастись. Если, конечно, будешь иметь ее с собой. Я знал одного охотника, его укусила сукури. У него не было сыворотки, и он выжигал укус головешкой.

— Спасся? — осведомляется Нельсон, уничтожая на своем лбу второго комара.

— Да. Только нога долго болела и осталась малость... того... парализованной. А тебя москиты что-то особенно любят?

— У меня голубая кровь, — ухмыляется Нельсон. — А вот им всем тут хоть бы что. Зато попробуй приучи индейцев к нашему бифштексу.

— А зачем? — спрашивает Орландо. Он уже выпил добрых полбутылки, лицо его раскраснелось и распухло. — Зачем приучать-то? Пусть себе живут, как жили, пусть едят, что хотят. Надо оставить их в покое. Чем меньше мы, белые, будем совать свой нос в их дела, тем лучше!

— Но вы же не будете отрицать, что наша цивилизация может все-таки принести им какую-то пользу? — говорит Нельсон, постукивая пальцами по серым доскам стола.

— Буду! Буду отрицать!

— Ну а ваша работа? Вы и Клаудио разве ничего им не даете?

— Эх, молодой человек, — качает головой Орландо. Мы здесь не для того, чтобы дать индейцам достижения пашей цивилизации, а для того, чтобы уберечь их от нее. Мы стремимся не мешать им, мы хотим дать им возможность жить их собственной жизнью. Той жизнью, которой они жили тысячелетиями. — Он хватает бутылку, наливает в свой стакан кайпериньи, берет его, но не выпивает, а продолжает торопливо говорить, размахивая стаканом и выплескивая кайперинью на стол. — Но мы, конечно, не остаемся пассивными. Мы стараемся облегчать их быт. Даем им кое-какие инструменты, орудия, посуду.

— Ага! — ухмыляется Нельсон. — Значит, вы все-таки что-то им даете от щедрот белой циливизации?

— Мы? Да что мы им даем? Мы просто...

— Орландо! Идите кушать! — кричит Марина. Орландо одним глотком допивает кайперинью, швыряет на стол стакан, встает и лезет за очками, которых в футляре, разумеется, не оказывается.

— Кокоти! — кричит он так пронзительно, что Ракель, мирно дремавшая у его ног, испуганно шарахается в сторону.

— Кокоти! Где тебя черти носят?

— Я здесь, сеньор Орландо, — слышится голос Кокоти. Запыхавшийся мальчишка, видимо, только что искупавшийся в Туатуари, подымается по косогору, торопливо выжимая мокрые трусы.

— А ну шагом марш за очками! — кричит Орландо. — Опять, чертенок, засунул их куда-то?

Мы идем в домик Марины и рассаживаемся на своих привычных местах. И на сей раз меню не блещет изыском: кроме «риса-фасоли», на столе стоит тарелка с желтыми вареными плодами пеки. Черепах Кокоти сегодня не нашел, рыбу не ловили, консервы кончились месяца полтора назад. Нельсон с содроганием смотрит на бурую подливу из сушеного мяса. Орландо, наоборот, полон энтузиазма. Он разглаживает бородку, потирает руки, наваливает себе на тарелку гору риса, заливает его соусом из фасоли, добавляет подливы и пускает в ход свои мощные челюсти. В молчании и сопении проходит минут пять, потом Орландо поворачивается к Нельсону и, размахивая вилкой, говорит:

— Мы здесь жалкие донкихоты! И это вам понятно не хуже, чем мне. Вся наша работа, вся наша программа приходит в резкое столкновение с экономическими интересами страны вообще и штата Мату-Гроссу, в частности. Кому нужна эта так называемая «индейская культура»? Кому вообще нужны эти индейцы? Что они дают стране? Что они дают штату? Правительству Мату-Гроссу куда выгоднее было бы иметь здесь, на том месте, где стоит деревня иолапити, стадо коров с двумя пастухами. По крайней мере, был бы какой-то доход! Молоко и мясо. А что дают индейцы? Ни черта не дают, только землю занимают. Землю! Землю, на которой можно сеять кукурузу. Землю, в толще которой можно найти нефть, золото или урановые руды.

Вы посмотрите туда! — Он вскакивает, роняя нож, и взмахивает рукой, показывая на видневшийся за окном правый берег Туатуари. — Все эти громадные пространства разжигают аппетиты сотен людей. Куда более могущественных, чем я и все мы, вместе взятые. Десятки богатейших семей Мату-Гроссу спят и видят эти территории, эти пастбища, эти реки. Уже давным-давно они заявили о своих претензиях и только выжидают удобного часа, чтобы попытаться отменить закон о неприкосновенности нашего Парка и вышвырнуть нас отсюда к дьяволу, к черту.

Дай бог, чтобы они где-то там, в пятом поколении, попытались бы начать осваивать эти земли! Однако они уже сейчас претендуют на них! Поэтому правительство штата, за спиной которого они стоят, игнорирует нас.

Мы для него бельмо на глазу. Болячка! И мы вынуждены терпеть это, потому что знаем, у них сила: с ними политики, депутаты, кое-кто из сенаторов.

Вот ваши очки, Орландо, — перебивает его все еще не отдышавшийся Кокоти. — Они были у вас под подушкой.

— Но, но! Ты мне смотри! Под подушкой! Ишь... Сам небось засунул куда-то, а теперь на меня сваливаешь?

Кокоти смеется довольный:

— Так мне можно идти?

— Ну давай беги! — Орландо шлепает его по попке и поворачивается к нам.

— Тогда спокойной ночи, Орландо, — говорит мальчишка и, посмотрев на нас, добавляет: — Спокойной ночи.

— Ну а что выяснили насчет девочки? — спрашивает Орландо у Нельсона.

— Какие-то проблемы с почками. Но что именно, пока сказать не могу: точный диагноз можно будет поставить только в Сан-Пауло.

— Значит, решили забрать ее туда?

— Да.

Орландо молчит, орудуя вилкой, потом говорит мне:

— Вот видишь, все-таки кое-чего мы добились. Заболела девочка — и нам прислали врача из Сан-Пауло.

— А разве так уж трудно было бы иметь здесь своего врача? — спрашиваю я.

Нельсон ухмыляется:

— Э, милый, чего захотел! Врача нет не только здесь. Поезжай на северо-восток, там в десятках, да нет — в сотнях деревень, городов и поселков вообще не знают о существовании врачей.

— Кто захочет ехать в такую глушь? Платят немного, а жизнь здесь тяжелая, — вздыхает Марина, разливая кофе в те же стаканы, из которых мы пили кайперинью.

— А может быть, хотя бы в этой области стоит, так сказать, внедрить наш, советский, опыт? — спрашиваю я.

Нельсон встревоженно подымает голову,

— Что? Какой еще «советский опыт»?

Я объясняю, что у нас, в СССР, каждый выпускник обязан после окончания вуза отработать три года в тех районах, куда его посылает назначенная правительством специальная комиссия. Если надо, так в тайге, в провинции, где угодно, одним словом. Этим молодой специалист, дипломант, как бы возвращает государству свой долг за то, что оно учило его десять лет в школе и пять лет в институте или университете.

— Ну ты, братец, захотел слишком многого — перестроить нашу капиталистическую систему, — улыбается Галон.

— А почему бы и нет?

Нельсон снисходительно поясняет, постукивая ложечкой о край стакана:

— Это у вас там могут кого-то куда-то насильно посылать, а у нас, слава богу, имеется полная свобода личности и полная свобода инициативы. Каждый делает то, что считает нужным, устраивается на работу, как хочет, куда хочет, когда хочет и где хочет.

— И в результате, — говорит Орландо, хлопая себя по карманам в поисках очков, которые лежат перед ним на столе, — пост Леонардо остается без врача... Да куда же делись очки, черт возьми!..

— Но вот же они, перед вами, — укоризненно качает головой Марина.

— «Перед вами»! «Перед вами»! — передразнивает ее Орландо. — Знаешь ведь, что я ничего не вижу без очков, а говоришь, «перед вами». Я знаю, что мне надо сделать: надо выписать из Сан-Пауло еще одни очки, чтобы легче было искать эти очки...

Он кладет очки в чехол, застегивает его и вновь поворачивается ко мне:

— Нет, у нас ваш, советский, опыт невозможен, потому что мы до сих пор еще не усвоили, что здоровье людей и их образование государство должно взять под свою ответственность! Взять на себя! — подчеркивает он, назидательно подняв палец.

Потом он снова говорит об индейцах.

— Я не устаю поражаться уровню их развития. Неизвестно еще, кто кого должен учить уму-разуму: мы их или они нас.

Вот, например, я помню, когда мы приехали сюда впервые, решили построить дом. Мы — умудренные знаниями! Мы — гиганты цивилизации XX века! И построили: отмахали громаднейший домище, а рядом с ним стояла малока. Обычная индейская малока. Прошло несколько дней. У нас стало невыносимо жарко. Черт возьми, почему у индейцев прохладнее, чем у нас? Посмотрели: у них малока восемь метров высотой, а наш дом, хоть и большой, — всего четыре с половиной. У них входы располагаются в центре, друг против друга, получается сквозняк. А у нас дверь одна, да и та где-то сбоку припеку. Ну ладно... Полил первый дождь. Мы вымокли до нитки. Индейцы смеются, они сухие, внутрь малоки не попадает ни одна капля, хотя она покрыта соломой, а у нас цивилизация, черт ее побери, у нас черепица, столичная, привезенная из Сан-Пауло.

Прошло еще несколько дней, мы устроили себе очаг, чтобы готовить пищу. У нас один костер, один очаг, и мы задыхаемся от дыма. У них несколько десятков: мало того, что каждая семья имеет свой очаг, чтобы готовить пищу, так под каждым гамаком они еще разводят костер, чтобы обогреваться. Так вот у них несколько десятков очагов, а воздух чистый. Почему? Потому что они умеют устраивать вентиляцию.

Мы присмотрелись ко всему этому, подумали, изучили, начали перестраивать свой дом, приспосабливаться как-то, и вот в одно прекрасное утро обнаружили, что мы и сами, оказывается, живем в малоке! Да, да, в малоке. И правильно: индейцы живут тут тысячи лет, и уж то, что они нашли, что они придумали для жизни в сельве, лучше этого здесь ничего не придумаешь.

Конечно, кое-что и мы можем им дать. Можем кое-чему их научить, однако они необычайно горды, и ничего у нас просто так не возьмут. Вот вчера пришел один и говорит: «Орландо, дай семена арбуза, я посею, соберу и принесу тебе».

Он хитрый: он посеет, соберет три сотни арбузов, а мне принесет три штуки. Но сделает вид, что все это было затеяно только ради меня, только для того, чтобы угодить мне. И все это потому, что он горд и не хочет показать, что ему нравится этот арбуз, что он с удовольствием будет его есть после того, как я его этому научил.

— А я недавно читал где-то, — сказал Нельсон, — что в секретариате по туризму обсуждался вопрос о строительстве здесь, в Шингу, отеля для туристов.

— Это пожалуйста, — отвечает Орландо, и я вижу, как в глазах у него зажигается ярость, — пожалуйста, сколько угодно. С одним только условием: дайте мне сначала спокойно помереть, закопайте в землю, а потом делайте тут что хотите!

Он выругался, плюнул на пол, налил себе еще полстакана кайпериньи, опрокинул ее в рот и снова выругался.

— Сволочи! Они там, в столицах, спят и видят это! Туризм растет, американец сюда валом валит. А что ему, туристу, в Бразилии надо посмотреть? Водопады Игуасу — раз, столица Нимейера — два и, конечно, индейцы! Без индейцев он себе Бразилию не представляет. Но индейцы по Рио-Бранко или Аньянгабау уже не ходят, ведь правда? Их надо где-то найти и показать ему, чтобы он мог дома трепать языком, когда вернется, и карточкой своей похвастаться, где он снят рядом с индейским вождем.

И вот, чтобы найти для гринго индейцев, наши туристские конторы готовы на что угодно. Лет пять назад прилетел я однажды в Сан-Пауло. Как-то вечером звонит мне какой-то сукин сын. Не помню, кто такой, помню только, что был он президентом крупной туристской фирмы. Звонит, значит: «Сеньор Орландо, как поживаете? Как здоровье?» И все такое прочее. Просит меня «заскочить на пять минут, когда будет свободное время».

«Зачем?» — спрашиваю. «Хотелось бы познакомиться. Для нас это большая честь! Мы будем счастливы...» Одним словом, разливается передо мной канарейкой.

Ну ладно, пошел я к нему. Прихожу: стеклянная дверь, громадный зал с кондиционированным воздухом, прохладно, чисто, как в банке. Девочки бегают в таких мини-юбках, что голова кружится. Узнали, кто я такой, спустились, запрыгали. Берут под руки, воркуют: Сеньор Орландо! Какая честь! Патрон вас ждет. Будьте любезны, сеньор Орландо!»

Захожу я к нему. Кабинет не кабинет, а зал ожидания аэропорта. Международного аэропорта! Плакаты на всех языках: тут тебе и Мадрид, тут тебе и Новая Зеландия, не говоря уже о всяких там Буэнос-Айресах. Мебель вся из жакаранды. Диван такой, что на него без спасательного круга садиться страшно: утонешь.

Ну этот барбос, завидев меня, вскакивает из-за стола, семенит навстречу, чуть штаны не падают от спешки. Обнимает, словно самого сердечного друга. Посмотрел на одну девочку — сразу же появляется кофе и бисквиты. Посмотрел на другую — тут же появляется виски.

— Национальное? — осведомляется Нельсон.

— Еще чего? Конечно, шотландское! Протягивает мне девочка виски, вся так и извивается передо мной.

— Хорошо рассказываешь, Орландо, прямо хоть в мою теленовеллу тебя вставляй! — смеется Галон.

— ...Берет меня этот мерзавец под руку, усаживает в кресло. Ну я, конечно, молчу. А он начинает. Издалека. Сначала говорит о погоде, о том, о сем. Я пью виски и молчу. Тогда он постепенно заходит на посадку: начинает болтать о туризме, о красотах нашей великой Бразилии и все такое прочее.

Я молчу, хотя и понимаю, в чем дело. Виски, конечно, пью. И еще подливаю. Хорошее было виски у мерзавца.

Тогда он делает пристрелочный выстрел: «Нельзя ли иногда наведываться к вам, сеньор Орландо? С группой друзей?».

Я говорю, что на это есть соответствующие органы, которые разрешают визиты в Парк, в том случае, конечно, если эти визиты оправданны и целесообразны.

Он выслушал меня и снова начинает петь о величии Бразилии, о ее красотах, о национальном престиже и все такое прочее.

Я снова молчу. Тогда он говорит прямо: «Есть идея: построить небольшой домик около вас, сеньор Орландо, со всеми удобствами, с холодильниками и кухней. И... возить туда американцев».

Я смотрю на него и улыбаюсь. Тогда он плюет на дипломатию и предлагает мне войти в пай. Не помню, какой процент он мне предлагал. Большие деньги!

«И только для начала, — говорит, — а потом дело пойдет еще лучше».

— Ну и что? — спросил Нельсон.

— Что? Да ничего. Бить я его не стал. Встал, поблагодарил за виски и пошел.

Так что, друг мой Нельсон, эти все проекты не новость для нас. Тяжко только сознавать, что рано или поздно эти деятели своего добьются. Но за одно могу поручиться: пока я жив, никаких туристов здесь не будет.

— А потом? — спросил Галон.

— Что «потом»? Когда я помру? Эх, когда я помру... Ну ладно! О чем говорить! К тому времени, когда я помру, тут, может, и индейцев не останется. И незачем сюда будет возить туристов.

...Еще один день подходил к концу. Приближалась тревожная ночь. Собиралась гроза. На юго-востоке небо заволакивало. Изредка, словно пробуя свои силы, набегал ветер. Где-то над Шавантиной снова полыхали зарницы. Когда одна из них вспыхнула особенно ярко, Орландо вздохнул и сказал, что если опять снесет черепицу над сараем, где стоит движок, то этот удар по годовому бюджету Парка станет непоправимым.