Мария Галина Андроиды Круглого Стола

Благодарю тебя, сэр Гаррет, — проворковала Гвиневера. — Твой рассказ поистине удивителен.

Я величественно кивнул, подтверждая ее слова, ибо так оно и было.

За узким стрельчатым окном свистел ветер, рваные белые облака неслись по черному небу, слизывая звезды. В замок холод не проникал, лишь тихонько вздрагивали гобелены на стенах да трепетали языки пламени в огромном камине, бросая теплые отсветы на лицо Гвиневеры. Она была, как белая башня. Она была прекрасна.

— Благодарю, доблестный сэр Гаррет, — сказал я, — ты заслужил нашу похвалу и добрый ужин… Все, что полагается рыцарю после столь долгого и трудного странствия.

Гаррет легко поднялся с колена, опираясь на склоненное копье. Доспех, казалось, совсем не тяготил его. Собственно, так оно и было: полипласт — материал прочный, но легкий.

— Слушаю тебя, сэр Гавейн, — сказал я.

Ну да, вы знаете.

Не мне объяснять вам, почему для стационарной разведки не годятся отряды, состоящие из природных людей. Как ни старайся психологи, как ни подбирай взаимодополняющие психотипы. Как ни рассчитывай взаимодополняющие сочетания профессий и хобби, склонностей и фобий…

И дело даже не в трудностях работы — к ним-то мы как раз прекрасно подготовлены. Дело в нас самих.

Потому что рано или поздно все приходит к одному. К безумию и взаимному истреблению.

Как группа Пола, которая в припадке взаимно индуцированной паранойи расстреляла из термической пушки пришедший за ней катер.

Как тогда, на Троянде, где группа разведчиков распалась на два смертельно враждующих лагеря только потому, что жена командира, она же консультант-сексолог…

Ладно…

Моя Гвиневера никогда себе такого не позволит. Потому что она не так запрограммирована. Теперь вы поняли, кто я. Я — король Артур.

— Так что случилось с тобой, благородный Гавейн?

— Ничего такого, чем можно хвастать на пирах, о мой король, — печально сказал Гавейн. Из них он был самым восторженным. Все время рвался совершать подвиги. — Беспредельный лес, сколько хватает глаз, простирался предо мною, и я подумал: «О, сколь…»

— Короче, Гавейн.

— Да, мой повелитель. В общем, мы въехали в лес, конь и я, и это был удивительный лес. Там росли огромные деревья, оплетенные лозой, а с лоз свисали великолепные цветы, и когда я потянулся за цветком, он отпрянул от меня, а лоза оплела мне пальцы, словно хотела воспрепятствовать, но я призвал на помощь святого Николая, покровителя путников, и поразил тело лозы своим копьем, и усики разжались, и я смог сорвать цветок, который хочу поднести сейчас своей королеве…

Преклонив колено и низко склонив голову в тяжелом шлеме, он протянул Гвиневере что-то яркое, залитое в прозрачный фиксирующий гель.

— Мы благодарим тебя, сэр Гавейн, — сказала Гвиневера. — Воистину, это удивительный подвиг!

Первая разведгруппа уже сталкивалась с флорой такого рода. Природный человек так просто бы не отделался, скажу я вам. Нет, все-таки это была хорошая идея…

Не помню, чья.

Оставаясь наедине с собой, человек сходит с ума.

Оставаясь наедине с горсткой себе подобных, сводит с ума их.

Спасает игра. Маска. Маскарадный костюм, чужое платье, прирастающее к телу, поддерживающее его, как жесткий хитиновый каркас не дает расползтись мягкому тельцу насекомого.

Системный администратор Големба может позволить себе свихнуться.

Король Артур — никогда.

Даже учитывая, что системный администратор Големба уже немножко сумасшедший.

А то хрен бы я сидел здесь, в этом роскошном замке, среди витражей и гобеленов!

В любом обществе есть люди, которым в этом обществе неуютно. Пуритане в эпоху вольных нравов. Развратники в эпоху твердых моральных устоев. Романтики в пору прагматизма. Циники в пору доселе невиданного народного единения. Словом, неудачники. Маргиналы.

Теперь у них появилась возможность принести пользу обществу.

В мире высоких технологий всегда найдутся люди, тоскующие по романтическому прошлому.

О да, окажись они там, в прошлом, на самом деле они бы не выдержали и минуты! В его безнадежном скудоумии, в его грязи и жестокости, его чудовищной нелогичной нелепости. Но это — совсем другое прошлое. Правильное. Настоящее прошлое. Я сам его программировал.

Я, король Артур.

— Слушаю тебя, бесстрашный сэр Саграмор.

— Мои приключения не идут ни в какое сравнение с приключениями доблестного сэра Гавейна, — ядовито сказал сэр Саграмор.

Он тут самый задира, так и ищет, где бы подраться. Иногда я даю ему такую возможность, — сэр Кей вспыльчив, не сдержан на язык и легко обижается. Так что время от времени они вызывают друг друга на смертельный поединок. Потом я, разумеется, мирю их. А вот сэра Гавейна вывести из себя нелегко. Он просто образец выдержки, наш сэр Гавейн.

Поэтому я говорю ровно, лишь немного подпустив в голос холода:

— Продолжай, сэр Саграмор.

— И вот передо мной простерлось гнусное болото, — говорит Саграмор уже тоном ниже, — и над этим болотом стояли как бы перемещающиеся с места на место черные столпы, и когда я подъехал поближе, то увидел, что каждый указанный столп состоит из бесчисленных крохотных мушек, которые гудят так, словно… словно…

Он не мог сказать «словно геликоптер» или «словно спускаемый модуль», потому что в языке рыцарей таких слов нет.

— …словно ветер в ущелье (молодец, думаю я, выкрутился), и эти мушки набросились на меня, как на злейшего врага, но я призвал на помощь святого Франциска, покровителя всяких тварей, и мушки не могли мне сделать ничего дурного, а то бы, уверяю вас, прекрасные сэры, они высосали из меня всю кровь в один миг. И тогда я поймал несколько оных тварей с неимоверной ловкостью и заключил их в сосуд, и вот оный сосуд я подношу вам, ибо эти мушки весьма забавны с виду, хотя и злонравны…

Гвиневера улыбнулась узким розовым ртом и покачала головой. У нее было прекрасное чувство стиля.

— Благодарю тебя, сэр Саграмор, — сказал я, чтобы не позволить ему потерять лицо, — наш общий друг Мерлин будет весьма рад такому подношению. Что же до твоего странствия, то оно, по-моему, было весьма удачным.

— Но это еще не все, государь мой, — сказал сэр Саграмор, — в том болоте живет кто-то очень большой. Под этой мерзкой бурой жижей. Я видел, как там вспухают огромные пузыри от его смердящего дыхания…

Наверняка болотный газ. Вообще, атмосфера тут пакостная, без гермокостюма долго не продержишься, да еще всяческая зловредная микрофлора. Даже не зловредная, просто чужая… Меня перед переброской напичкали прививками, вакцинами такой убойной силы, что еще месяц спустя у меня волосы вылезали клочьями, да и то… Моим-то ничего, моим все в удовольствие, я за год не потерял еще ни одного человека.

Ну, не человека…

Я знал сисадмина, который был кардиналом Ришелье. Он держал под своим началом и мушкетеров, и гвардейцев, которые постоянно собачились друг с другом. Нелегкое дело, но каждый из кожи вон лез, чтобы перещеголять враждующую сторону, так что ему оставалось только складывать образцы в контейнеры. Еще там была миледи, белокурая бестия с клеймом на плече, которая, по слухам, ближе к вечеру обряжалась в эсэсовскую фуражку и брала в руки хлыст…

— Слушаю тебя, сэр Кей.

…А еще один придурок завел себе Белоснежку и семерых гномов. Там у них и впрямь были горнорудные разработки, экспериментальные штольни, все такое, но эта история как раз плохо кончилась, не помню уж точно, что там с ними случилось…

— …и тут из зарослей травы, в которой свободно может укрыться конь совокупно со всадником — удивительная трава, не иначе как волшебная, господа мои, — на меня выскочил страшный зверь, с огромной оскаленной пастью…

Сэр Кей любит приврать. Наверняка приволок какую-то мелочь — отлови он кого покрупнее, рассказал бы, что его зверь изрыгал пламя и вообще был огромен и ужасен неописуемо. Точно, серв втащил аккуратно препарированного зверька величиной с енота и кинул его на мозаичный пол у ног Гвиневеры. К чести сэра Кея, у зверя были двадцатисантиметровые выдвижные когти и такие же длинные клыки, выскакивающие из пасти, точно лезвия пружинного ножа. Хищников тут водилось немало, но это было что-то новенькое. Недаром я своей монаршей властью повелел им приносить на собрания рыцарей Круглого Стола только нечто удивительное, ни разу не виданное…

— Ты отважный рыцарь, сэр Кей, — сказал я, и на багровом лице сенешаля расцвела скупая улыбка.

Мои парни меня любят.

Еще бы, ведь я их так запрограммировал.

Я, король Артур.

Это сэр Персиваль. Совсем юный, светловолосый, глаза, как старое серебро, и доспехи, как серебро, отблески камина расцветают на них розами.

— Я видел дракона! — говорит он, и все замирают, потому что сэр Персиваль никогда не врет.

— Полагаю, ты его поразил? — спрашивает Гвиневера холодно.

Не любит его. Странно. Ведь никакой Элейны здесь не было и нет.

Персиваль явно растерян. Он беспомощно оглядывается. Еще бы — он запрограммирован, чтобы добывать образцы, и сейчас ведет себя как человек, вынужденный нарушить служебный долг, поскольку призван к иному, более высокому служению.

— Поразить его было нетрудно, — говорит он еле слышно. Он очень боится, что эти его слова примут за хвастовство.

— Не сомневаюсь, — медовым голосом говорит Гвиневера, — ведь ты такой доблестный рыцарь…

Они не задумываются над тем, как странно, что здесь есть только одна-единственная женщина. Моя.

О да, все они — верные ее рыцари, они носят ее цвета, они посвящают ей свои трофеи и победы на турнирах, они складывают дары у ее ног, у подножия белой башни ее славы, ради одного ее взгляда они отправятся на смерть, но никому из них и в голову не придет, что ее можно, например, пощупать…

Даже Ланселоту.

Кстати, где, интересно, Ланселот?

— Это была… — Персиваль говорит, понурив голову, так тихо, что его еле слышно, — дракониха…

— Откуда ты узнал? — хохотнул сэр Кей и уже собрался отпустить какую-то крепкую шуточку, но Персиваль продолжал, не обернувшись…

— Дама… Она… охраняла кладку. Прекрасные золотые яйца. Она лежала в пещере, обхватив их лапами, уронив на них голову, и когда увидела меня, то зашипела, чтобы напугать, и я призвал святого Георгия, истребителя драконов, и уже поднял копье, чтобы ее поразить, но потом опустил его… как я могу ударить женщину? Даму?

Слова «самка» он выговорить не мог, потому что в языке рыцарей такого слова нет.

Он беспомощно посмотрел на меня, ожидая поддержки. Он любил меня.

Если бы у меня был сын, я бы хотел, чтобы он был похож на Персиваля.

Я кивнул в знак того, что понял его, но все-таки сказал:

— Мерлин утверждает, что у драконов кладку высиживает отец.

Я не сказал «самец», поскольку в языке рыцарей нет такого слова.

А значит, подразумевал я, ты вполне мог поразить этого дракона, потому что драконов у нас еще не было. Или хотя бы спугнуть его и забрать яйцо. Хотя бы одно.

Драконьих яиц среди экспонатов тоже еще не встречалось.

— Но, — Персиваль таращился на меня своими огромными глазищами, в которых плескалась боль, — это же еще хуже! Он так жалобно шипел на меня, несчастный отец, выполняющий свой долг, даже когда светлейшая супруга его бросила! Он так старался меня напугать…

— Ясно, — сказал я, — твое милосердие достойно восхваления, но не подражания. Ты само совершенство, Персиваль, но — я обернулся к остальным рыцарям, — не пытайтесь подражать ему. Ибо если все будут жить на вершинах, кто останется возделывать поля?

Никто из них и понятия не имел, как возделывают поля, но мои рыцари отозвались одобрительным смешком.

— Интересно, — сказала королева жемчужным голоском, — где же сэр Ланселот?

В моих покоях пахло свечным воском и сухими розовыми лепестками. Еще ландышами; это был природный запах моей королевы, потому что я так запрограммировал. Я, король Артур.

Сейчас она расплетала косы.

Она все делала сама, моя королева, даже стелила нашу постель, ибо камеристки у нас не было. Моя королева прекрасно со всем управлялась. Она командовала сервами, следя за тем, чтобы замок был убран, камин натоплен, моя одежда выстирана и заштопана, а обед готов вовремя. Словом, она делала все, что пристало делать королеве.

Она даже полировала Круглый Стол.

— Ты ждешь Ланселота? — спросил я.

Она не ответила, но я видел, как замерли ее пальцы, выпутывающие жемчужную нить из русого водопада волос.

Что поделать, если эта история про короля Артура и Гвиневеру, то значит, должен быть и Ланселот. Но я не позволю ей любить его, ведь я сам ее программировал.

Эта версия старой легенды должна окончиться хорошо.

Она была очаровательна. Ложбинка меж белых грудей уходила в вырез рубашки тончайшего полотна; а волосы были мягкими, словно шелк.

— Мой господин? — сказала она тихонько.

— Подожди, душа моя, — ответил я, — мне надо поговорить с Мерлином.

— Я буду ждать вас, — прошептала она и взяла подсвечник, чтобы переставить свечу к изголовью кровати. Пламя просвечивало сквозь ее ладонь, точно сквозь розовую раковину.

Она вообще не спит. Но полагает, что просто не уснет, потому что будет ждать меня. Никто из них не спит, но все думают, что спят. Ей-богу, это странно!

Я шел по коридору в своем тяжелом спальном халате, и тень моя бежала впереди по грубым каменным плитам. Она казалась высокой — почти как мои рыцари.

Они были совершенством. Все, даже идиот сэр Кей, потому что я их такими создал. Все они были совершенством, я — нет.

Я все чаще чувствовал себя уродливым и неуклюжим. В желудке у меня переваривался ужин, а чуть ниже, в петлях кишечника, уложенных друг на друга, догнивали остатки обеда. В почках копилась мочевина, моча хлюпала в мочевом пузыре, в суставах оседала соль.

Еще я подозревал, что у меня плохо пахнет изо рта.

Нужно делать их несовершенными, думал я, чтобы природным людям нечего было стыдиться.

Хотя… Говорят, те семь гномов были жуть как уродливы.

— Рад тебя видеть, — ворчливо сказал Мерлин.

Он выглядел так, как и положено Мерлину — высокий, крепкий старик, чьи черные волосы пробила седина. Благородные черты лица и мантия, расшитая звездами и лунами. Еще он был умнее остальных. Единственный, с кем здесь можно поговорить.

Я не знал своего отца, но хотел бы, чтобы он был похож на Мерлина.

— Что тебя тревожит, мальчик?

Он имел право называть меня так, поскольку воспитал меня с пеленок. То есть не меня, а короля Артура. Ну, вы понимаете.

— Персиваль, — сказал я, — он пренебрег своей прямой функцией. Он призван быть истребителем чудовищ, драконоборцем… Он ведь отвечает за добычу крупных рептилий! А он берет и жалеет дракониху. Или дракона. В общем, хрен его знает, кто это был, но Персиваль его пожалел.

— Он же рыцарь, — очень натурально вздохнул Мерлин. — Ты так и запрограммировал его. И теперь, когда столкнулись две программы, более универсальная победила.

— Это означает… — я поднял брови, — свободу воли?

— Ну да, — согласился Мерлин, — до какой-то степени. Любая свобода воли — просто возможность из двух мотиваций предпочесть более общую. Более цельную. Никто не исключение. Ни он. Ни ты.

— Выходит, они обретают самостоятельность?

— А разве ты обрел самостоятельность? — спросил Мерлин. У него была местечковая привычка отвечать вопросом на вопрос. — Никто не самостоятелен. Но они учатся. Стараются соответствовать твоим запросам. Твоим подсознательным ожиданиям. Они же любят тебя.

— Это значит, что Гвиневера полюбит Ланселота? — спросил я неожиданно для себя.

— А ты ее любишь? — спросил он, в свою очередь. — Гвиневеру.

— Нет. Как можно любить андроида? О присутствующих не говорят, прости, Мерлин.

— Ничего. Если не любишь, то какая тебе разница?

— Ты не подумай. К тебе я привязан.

— Естественно, — сказал он, — ведь у тебя не было отца. Да и если бы он был… Ведь он все равно был бы человеком.

Психокорректор. Аналитик, конечно, научный консультант, практикующий врач — ведь могу же я, в конце концов, сломать ногу? — но, в первую очередь, психокорректор. Таких, как я, всегда снабжают такими, как он. После той истории с семью гномами.

Нечто среднее между исповедником, отпускающим грехи, и доктором Фрейдом, трактующим любой чих как сублимацию эдипова комплекса.

— Ты ведь всегда неуютно себя чувствовал с природными людьми, правда?

— Мне и с этими неуютно. Они слишком совершенны.

— Полюби их.

— Что?

— Они любят тебя. Полюби их.

— Они любят меня потому, что это часть их программы.

— Дети любят родителей тоже потому, что это часть их программы. Персиваль восхищается тобой.

— Он восхищается не мной. Он восхищается королем Артуром. Он аккуратно расправил рукава мантии.

— А ты, Големба, думаешь, тот, настоящий король Артур действительно был таким уж совершенством? Ты думаешь, рыцари без ума были от чужого старого мужика? Они любили не его, а то блистательное воплощение божественного духа, которое им любить было легко и просто. А настоящий Артур… Думаешь, почему Гвиневера увлеклась Ланселотом?

— Но тогда…

— Стань для них Артуром. До конца.

— Но тогда я стану совсем психом.

— Ну и что? Кому до этого дело? На этой планете, кроме тебя, нет ни единого природного человека. Потом… какая разница? Тебе же известно, что в конце концов происходит со всеми сисадминами?

— Ну… они доживают свой век в очень комфортабельных психушках. Если повезет.

— Да. Наполеоны, капитаны Немо, Гэндальфы, Люки Скайуокеры… В окружении санитаров-андроидов, которые подыгрывают им, как могут. Так какая разница?

— Мерлин, — сказал я, — ты говоришь то, что я сам хочу услышать.

Он не ответил. Молча сидел в своем кресле среди упакованных образцов, тестеров, мониторов и магических кристаллов. В углах скопились тени.

— Думай сам, — сказал он наконец, — решай сам. Ты же природный человек. Но помни — они тебя любят.

Я повернулся и направился к выходу. В животе бурчало, почему-то чесались глаза.

У двери я вновь обернулся.

— У драконов правда кладку стережет самец?

— Понятия не имею, — сказал он. — Не знал, что тут вообще водятся драконы.

Сервы задули в серебряные трубы, и пламя взметнулось в камине.

— Сэр Ланселот, — объявил сэр Кей и пристукнул древком копья по каменным плитам.

В узкие стрельчатые окна били солнечные лучи, и на полу расцветали крохотные радуги.

— Наконец-то, — прошептала Гвиневера.

Она сидела, выпрямившись, стиснув тонкими пальцами подлокотники высокого кресла. Лицо ее, и шея, и грудь вплоть до низкого выреза платья заливались алым румянцем. Не может быть, им не дано краснеть. Игра света.

Сэр Ланселот вошел в каминный зал, и эхо его шагов разбивалось о своды и осыпалось вниз, точно осколки зеркал.

Рыцари, вытянув шеи и перешептываясь, напряженно вглядывались в него. Ибо это был сэр Ланселот, а он всегда умел удивить собрание диковинными трофеями.

— Король Артур…

Глаза его сверкали, словно осколки льда на смуглом лице. Он не был красив, но был прекрасен.

— Мы рады видеть тебя, сэр Ланселот, — приветливо сказал я. Какого черта он так задержался? — Должно быть, тебя постигло необыкновенное приключение?

— Это и впрямь было нечто удивительное, — сказал Ланселот, склонившись передо мной на колено и прижимая к груди шлем с белым плюмажем, — позволь мне…

— Встань, мой друг, — сказал я, — и поведай обо всем.

Они могут часами пребывать в самых неудобных позах. Но я, король Артур, не мог ведь позволить, чтобы мой первый рыцарь стоял предо мною на коленях!

— … и я попал в земли, которые по праву зовутся бесплодными. Там ничего не произрастает, и даже то, что я принял поначалу издалека за воду, оказалось выбоиной в земле, до краев наполненной солью. Ночами там свистит над равниной ветер и гонит впереди себя клочья тумана. И странствуя так, я полагал, что поблизости нет ни единой живой души, но вдруг увидел во мраке крохотный огонек, и направил туда коня, и…

Наверное, он был очень расстроен тем, что ему нечем удивить своего короля, подумал я. Погоди, что он там такое несет?

— … и увидел перед собой замок, и ворота его распахнулись как бы сами собой, и я вошел…

Сбой программы?

Гвиневера, по-прежнему вцепившись пальцами в подлокотники кресла, наклонилась вперед, губы полуоткрыты, словно она пила из ключа его вдохновения.

Остальные тихо перешептывались, их шепот мягко касался моего лица, словно вспугнутые летучие мыши.

— Ты уверен, сэр Ланселот? — спросил я. — Это не могло быть… колдовское наваждение?

Причудливый скальный выступ? Что же до огня… Я чувствовал себя смертельно одиноким.

— …поначалу мне показалось, что в замке пусто. Но в зале, обставленной скудно и бедно, я увидел истинно царское ложе, где, откинувшись на подушки, лежал увечный король, и его рана не затягивалась, а сочилась кровью, и он молча смотрел на меня, и тогда в удивлении вместо положенных слов приветствия я спросил: что сие означает? Увы, ответил он мне, ты не тот, кого я жду, ибо ты сказал не о том. И внезапно вокруг разлилось удивительное благоухание, как бы от сада тысячи роз, и как бы ниоткуда появились четыре девы в белых одеждах, и первая из них несла испускающую сияние чашу, и…

— Очень хорошо, Ланселот, — сказал я, прокашлявшись, — это воистину удивительная история, и я полагаю, она заслуживает того, чтобы быть рассказанной самому Мерлину.

Мерлин ведь, помимо всего прочего, еще и антивирусная программа, но где этот дурень мог подцепить вирус? Может, какой-то шутник имплантировал его еще при сборке? Это ничего, это ладно, хуже, что остальные слышали этот рассказ — теперь и им чистить память? Или просто включить Грааль в систему стимулов и поощрений, — пусть он служит им высшей недостижимой наградой, наподобие морковки, болтающейся у осла перед носом. Надо посоветоваться с Мерлином.

Разумеется, никаких образцов этот дурень не привез, в таком-то состоянии!

— Ступай, сэр Ланселот, — велел я, — мы обдумаем твой рассказ.

— Но это еще не все, сударь мой, — упрямо заявил он, — я не закончил! Ибо, стоило мне лишь потянуться к чаше, как все исчезло, и замок, и девы, и увечный король, и я вновь очутился на пустоши, где свистит ветер…

— Вот как?

— На голой пустоши… И я начал озираться вокруг в поисках того замка, и увидел, что, хотя местность вокруг пустынна и дика, огонь по-прежнему горит. Воистину великое чудо было явлено мне, подумал я, и, быть может, еще большие чудеса будут явлены, так что я укрепил дух (каким это интересно образом, подумал я) и направил путь к тому огню, однако там не обнаружилось ничего удивительного… Всего лишь…

Молния могла поджечь выход нефти, подумал я, такое уже бывало. Грозы тут просто оглушительные.

— Всего лишь странствующий рыцарь, который раскинул шатер в этой гиблой пустоши.

Так. Плохо наше дело. Активировать сервов на поражение? Но ведь это же ужас, что будет!

— И я предложил ему сразиться во славу моей королевы. Королева расцвела улыбкой. Она нимало не сомневалась, сказала она, что рано или поздно даже в сем пустынном краю сэру Ланселоту найдется достойный соперник, способный, в конце концов, оценить превосходство нашего первого рыцаря. Дура.

— И, выслушав меня, он признался, что сочтет за честь служить такому королю, и препоручил себя в мои руки, хотя, заверяю вас, это могучий рыцарь и оружие у него знатное… И я поклялся, что мы не причиним ему вреда, но примем как равного, и вот он готов предстать перед вами…

Он хлопнул в ладоши, и, повинуясь сигналу, двое сервов ввели человека в заношенном комбинезоне. Кислородную маску он снял, входя в залу, и теперь она болталась у него под подбородком.

— Сюрприз! — сказал он.

Он поглядел на меня, потом на моих рыцарей и все понял. Мои тоже смотрели на меня — как-то я окажу прием благородному пленнику Ланселота? Я откашлялся и сказал:

— Мы, король Артур и королева Гвиневера, рады приветствовать тебя, доблестный рыцарь, у себя в Камелоте…

— Сисадмин, да? — он переступил с ноги на ногу между двумя сервами. — А я — вольный охотник. Думал, вот-вот планету откроют для разработок, а я уже тут! Чистое золото, а не планета!

Планету откроют для разработок не раньше, чем я представлю подробный отчет. Разве что кто-то кого-то сильно подмажет там, наверху… А пока здесь имею право находиться только я. И мои рыцари.

— Я — король Артур, — напомнил я ему, — а то, что ты делаешь, противозаконно.

— Он сдался мне в плен, — на всякий случай напомнил Ланселот. Из нашего разговора он понял только, что я за что-то гневаюсь на чужака.

Я вздохнул.

— Почему бы нам не поговорить с глазу на глаз, — спросил он, — не обсудить все за рюмочкой?

Он глядел на меня насмешливо, кривил губы. Презирал меня. Мне захотелось стать очень маленьким и спрятаться за спинку трона. Я выпрямился.

— Быть может, о рыцарь, ты желаешь принести мне вассальную клятву, и обещав посвятить свои будущие подвиги королеве Гвиневере, удалиться к себе в шатер и возвратиться, чтобы поведать о своих победах, скажем, через год…

Он поглядел на Гвиневеру, которая милостиво кивнула ему со своего возвышения. Жемчуг оплетал ее косы, ручейком сбегал по шее, в ложбинку меж грудями, еще одна нитка оплела руку, и она рассеянно перебирала ее белыми пальцами. Она была прекрасна, ибо такой я ее запрограммировал.

У меня — мои рыцари, подумал я. Они не дадут меня в обиду.

— Я предпочел бы остаться здесь, король. При твоем блестящем дворе.

Вот сволочь!

— Что ж, — сказал я, — тогда будь моим гостем, о пленный рыцарь. Соблюдай наши обычаи и помни о клятве, которую ты дал сэру Ланселоту. Под каким девизом ты желаешь служить королеве и Круглому Столу?

Он помолчал, моргая глазами и усмехаясь. Потом сказал:

— Девизом? О нет, сир, у меня есть имя. Славное имя.

— Так назови его, — вздохнул я.

Джон? Клаус? В лучшем случае какой-нибудь Перегрин…

— Мордред, — сказал он, глядя мне в глаза, — меня зовут Мордред.

— Я не мог его выгнать. Вот так, без видимого повода. Мои рыцари — они бы не поняли. Вот если бы он оскорбил меня или, еще лучше, королеву…

— Но он не оскорбил ее. Скорее, напротив.

— Да. Он оказывает ей всяческие знаки внимания. И при этом смотрит на меня и усмехается. А я… не знаю, что делать.

— Убей его, — сказал Мерлин.

— Я не… как?

— Не знаю, как. Отрави. Столкни с балкона. Ты же король.

— Я не просто король. Я — Артур.

— Ты — сисадмин Големба. Убей его.

— Я — Артур. Он назвался Мордредом. Ты понимаешь, что это значит? Мерлин, я боюсь.

— Он домогается королевы. Уличи его. Натрави на него рыцарей. Они не дадут тебя в обиду.

Он повторял мои же мысли, Мерлин. Говорил моими же словами. Не удивительно. Он — и есть я. До какой-то степени.

— Что с них возьмешь? Они ведь подыгрывают мне. Угадывают сюжетные ходы. Даже там, где сюжет ведет к боли и гибели. Кстати, Ланселот, по-моему, глючит. Ты его проверил?

Мерлин сидел неподвижно, сцепив узловатые пальцы.

— Да. Он чист.

— Тогда…

— Они ведь рассказывают о том, что видят, но интерпретируют это по-своему. Он же принял модуль этого твоего Мордреда за шатер странствующего рыцаря, так?

— Ты хочешь сказать, он действительно видел что-то такое, что интерпретировал, как Грааль?

— Разве это не в обычае людей? Видеть нечто, а потом описывать это нечто в доступных им понятиях? Как знать, быть может тот, настоящий Грааль…

— Он не человек.

— Значит, он еще более жестко ограничен. И тем более видит только то, что ему доступно.

Если там и вправду есть что-то, подумал я, нечто такое, чего не нашли первые разведчики, даже если там ничего нет, но слово сказано, я обязан принять меры. Отправить их на разведку? На поиски Грааля? И остаться наедине с этим Мордредом? Черт, я же знаю, чем однажды уже завершились такие поиски!

Отправиться самому? Увидеть собственными глазами то, что он там увидел?

По правилам я не могу покидать замок. Не могу покидать оперативный пункт. А если бы и мог — долго бы выдержал там, снаружи… даже в гермокостюме? Я же сисадмин.

И как это Мордред не чувствует себя ущербным по сравнению с ними? Или чувствует и поэтому их ненавидит? Или, что еще унизительней, он не чувствует себя ущербным, потому что сравнивает себя не с ними. Со мной.

Потому что я тут самый жалкий. Неуклюжий, уродливый, нелепый. Омерзительно несовершенный. Я, король Артур.

— Ты чем-то опечален, мой король? — спросила Гвиневера. В ее серых огромных глазах отражались два язычка пламени свечи. И еще мое лицо — в двух экземплярах. Я отвернулся.

Наконец сказал:

— Мордред меня тревожит.

— Но зачем тебе тревожиться из-за чужака? Может быть… — она прикусила губу, задумалась на миг. Долго она вообще думать не умела, не в ее стиле. — Он твой родич? Потерянный давно, а теперь чудом найденный родич, да?

— Да, — сказал я, — что-то вроде того.

— Тогда, — она явно повеселела, — это же прекрасно. А я заметила, между вами есть что-то общее, правда?

— Да, — сказал я сухо, — фамильное сходство. Ты, это… будь с ним поласковей, ладно? Он чужой здесь, ему одиноко, все такое…

— Разумеется, — сказала она равнодушно, — ведь он же теперь один из нас. Он же дал вассальную клятву Ланселоту.

Это имя она произнесла совсем тихо.

— Гвиневера, — спросил я напрямик, — ты что, любишь Ланселота?

— Что ты, государь, — она отпрянула, глядя на меня своими огромными глазами, — как можно?

— Но ты так смотришь на него…

— Я… сама не знаю… просто…

— Ладно, — сказал я, — проехали.

— Что?

— Оставим этот разговор.

— Хорошо, государь, — с готовностью отозвалась она.

— Сударь мой, — будь Персиваль природным человеком, он бы задыхался от сдерживаемого волнения, — простите, что потревожил вас в размышлениях. Я подумал… Пора мне ехать с новым рыцарским поручением, и ежели я в прошлом своем странствии не смог свершить ничего достойного внимания (природный человек бы сказал: раз уж я так лопухнулся, — не люблю их, природных людей, а эти вот говорят как надо)…

Он сбился и замолчал.

— Да-да, — подсказал я, — тот дракон.

— Да. И вот, я подумал, может быть, ты удостоишь меня чести… Та история, что рассказал сэр Ланселот, о некоем чудном предмете — я готов пуститься на поиски сего предмета хоть сейчас!

Персиваль. Самый честный из них. До сих пор он говорил лишь о том, что видел на самом деле, и не приукрашивал свои поступки, чтобы добиться моей похвалы или благосклонного кивка Гвиневеры. И он способен поступать, сообразуясь с обстоятельствами, он умеет отличить добро от зла, ему ведомо, что такое жалость — он уже доказал это. Персиваль. Мой мальчик.

— Персиваль, — сказал я, — клянусь, ты будешь первым, кому я поручу исполнить сей подвиг. И я отправил бы тебя в путь немедленно, но тому есть одно препятствие.

— Этот человек, — тут же сказал он, — Мордред.

Он посмотрел на меня, глаза у него сделались огромными и круглыми, как у лемура.

— Он мне не нравится, этот пришлец. Он замышляет злое. Я вызову его на поединок!

Боже упаси. Они могут тузить друг друга как угодно, возиться, как щенята, их шкуру ничем не прошибешь, но тот же удар уложит человека на месте. Недаром Мордред предпочел тогда сдаться Ланселоту, не вступая в излишние пререкания.

— Я мог бы его поразить, слово чести! Мне кажется, он очень уязвим. Один удар, и…

— Никогда, — сказал я, — никогда ты не сделаешь ничего подобного. Мы что-нибудь придумаем!

А что я еще мог сказать? Ведь я король. Я не могу поступить дурно. По определению. Интересно, что можно интерпретировать как четырех дев? В белых одеждах? Только четырех дев…

Ему невыгодно убивать меня, думал я. Не будет меня — не будет отчета. Не будет отчета — не будет лицензии. Но это — если он и впрямь хочет застолбить участок пожирнее. А если он хочет мой замок, мою корону и мою королеву? И если со мной случится какой-нибудь удачный несчастный случай… Я же сам сказал королеве, что он мой родич! Вот идиот!

Рыцари начали скучать. Они не предназначены для рутинной жизни — слишком мощные поисковые программы. Они слонялись по замку и ссорились друг с другом. Они требовали, чтобы я их рассудил. Они затевали поединки. Они оспаривали друг у друга каждый взгляд, каждую улыбку королевы. Один поединок закончился весьма неприятно: сэр Саграмор упал с лошади, да так неудачно, что начал заикаться. Мерлин отладил ему речевой блок и уверял, что Саграмор теперь будет заикаться, лишь когда перевозбудится. Но поскольку перевозбужден он был постоянно, он так и продолжал заикаться. Понимать его сделалось трудно.

Гвиневера, напротив, ходила тихая и задумчивая, она была в высшей степени любезна с сэром Мордредом, а Ланселота избегала. Ланселот тоже демонстративно избегал Гвиневеру. И Мордред, к моему удивлению, демонстративно избегал Гвиневеру. В результате Гвиневера бродила по замку одна. Мне тоже было не до нее, потому что я пытался измыслить для своих рыцарей какое-то дело, чтобы задержать их здесь, хотя понимал, что отпустить их все равно придется, рано или поздно. Но все разрешилось без моего вмешательства. Никудышный из меня король. Впрочем, тот, настоящий… эх, да что говорить!

Когда я вошел в залу, они все были там. Рассаживаясь по местам, гомонили, как стая птиц на ветках.

— И что же послужило причиной столь славного собрания? — спросил я. Ибо знал, что собрание будет, но не знал, зачем.

— Мордред обещал поведать нам тайну своего рождения, — радостно сказал сэр Гавейн.

— В-воистину удив-вительная история, — подхватил сэр Саграмор.

Он известил их всех заранее, оказывается, и велел держать все в тайне до последнего, дабы удивить меня и обрадовать нежданным увеселением.

Сейчас он объявит во всеуслышанье, что он мой внебрачный сын, паскуда.

Зала тонула в полумраке, поленья в камине переливались синевой и багрянцем, сквозняк пластал язычки свечного пламени.

Королева уже была здесь, она сидела на возвышении, как белый призрак. Надо будет поработать с ней плотнее — последнее время мне как-то не до нее, а они расстраиваются, если не выполняют свою программу.

Мордред, затянутый в черное, выглядел очень элегантно. Я сел, и у меня забурчало в животе. В тишине звук был слышен особенно отчетливо. Мордред покосился на меня и усмехнулся.

— …и тогда Моргана, дева озера, увела меня в свое королевство…

— Что-то не видел я здесь никакой Морганы. (Сэр Персиваль)

— Воистину, чудеса тут случаются на каждом шагу! (Сэр Гавейн)

— …в свое тайное королевство, и я там воспитывался э… в тайне…

пока она не решила, что пришла мне пора предстать ко двору Камелота, и я…

Воздух над Круглым Столом сгустился и замерцал. Сияющая чаша возникла в его сердцевине и осталась там, бросая пульсирующий свет на изумленные лица рыцарей. Она была прекрасна. По ободу ее шли алые, точно голубиная кровь, кабошоны, на опояске изгибалась золотая лоза. Ее появление сопровождала тихая музыка.

— Выключи, — сказал я.

Рыцари какое-то время сидели, изумленно переглядываясь, потом сэр Саграмор вскочил.

— К-клянусь не знать п-покоя, п-пока не от-тыщу сей д-дивный п-предмет!

— И я!

— И я!

Под сводами металось эхо.

Дурни, хотел сказать я, это же трюк, обман, он сделал это для того, чтобы оставить меня без моих рыцарей, без помощи и поддержки, вы же не ведали обмана до сих пор, потому что я, ваш король, был с вами честен. Насколько это было возможно.

Я смотрел на их лица и молчал.

Молчал Мордред. Молчал и усмехался. И Ланселот тоже молчал. Персиваль смотрел на меня умоляюще, губы его что-то беззвучно шептали.

— Ступайте, — сказал я, — это славный подвиг. И да будет с вами святой Георгий!

Топот пронесся по коридорам замка, мои рыцари спешили седлать коней.

Ланселот не тронулся с места.

Я смотрел с балкона, как они выезжают — цветные флажки и доспехи, копья с электроприводом приторочены к седлам. Они даже не озаботились взять контейнеры для образцов.

— Мой государь, — Ланселот бесшумно возник за моей спиной, — я хотел… меня беспокоит одна вещь… эта чаша…

— Грааль, да.

— Как бы там она ни называлась. То, что показалось нам в зале — это не она. Я видел не ее.

Ветер свистел над равниной, и трава ходила волнами, точно море.

— Понимаешь, государь, это просто очень красивая чаша. А то, то было нечто иное. — Он в затруднении пошевелил сильными пальцами. — У меня нет слов, чтобы…

Его загорелое лицо мучительно исказилось. Это ужасно — знать и не мочь рассказать.

— Почему же ты не сказал это остальным?

— Я не хотел лишать их подвига, государь. И еще, я… я подумал, а вдруг они найдут то, настоящее…

— А ты? Если кто и достоин ее найти, это ты. Ну, и Персиваль.

— Я уже видел ее, — спокойно сказал Ланселот, — нет… она не для меня. Я тогда спросил не то, государь. Я очень расстроился, очень. А теперь я полагаю, это было правильно, потому что мой подвиг — здесь. Так мне подсказывает мое сердце.

У него нет сердца.

— Если бы я только не дал ему слова, что он будет здесь в безопасности! Но пусть только попробует причинить тебе вред, государь! Я сотру его с лица земли.

— Он это знает, Ланселот. Спасибо. Он мне ничего не сделает. И еще… королеве одиноко. Постарайся как-нибудь развеять ее тоску.

Он вопросительно взглянул на меня, но я смотрел за горизонт, туда, где ветер гонял облачные отары. Больше там ничего не было — только облака, и дальние холмы, и ветер.

Мордред, не будь дурак, даже не приближался к Гвиневере. Зато он постоянно таскался за мной, рассказывал похабные анекдоты и не менее похабные истории из жизни старателей.

Я и впрямь был готов сбросить его с лестницы. Впрочем, дойди дело до прямой схватки, мне мало что светило — он был сильнее. И ловчее. И моложе.

Потом накрылся регенератор.

Есть вещи, которые не замечаешь, пока они работают как надо. Сердце, например. Легкие. Регенератор. Я проснулся оттого, что что-то изменилось. Хотя на самом деле все осталось как было. Лишь у изголовья горела красная лампочка. Маленькая.

Регенератор никогда не ломается.

Потому что, если он сломается, это будет означать одно: единственный человек на станции умрет.

Природный человек, я хочу сказать. То есть я.

Да, но нас теперь двое…

— Что случилось, государь? — нерешительно спросила Гвиневера. Она поднялась на подушках, опираясь на руку, русая коса на белом плече в полумраке казалась черной.

— Не тревожься, дорогая, — рассеянно отозвался я. — Жди меня здесь и ничего не бойся.

Ей и нечего бояться. Она ведь не дышит.

Они уже топтались в коридоре, Ланселот и Мордред, ибо знали, что я выйду к ним.

— Что, — лицо Мордреда кривилось в полумраке, — неприятности, командир?

Я осторожно сказал:

— Еще не знаю.

— А по-моему, знаешь… государь. Дышать стало труднее, а?

Я вдохнул. Отлично знал, что пока никаких изменений нет, но показалось — да, и впрямь трудно. Внушение.

— Сколько тут кубометров в Камелоте? — спросил Мордред. — Это, если прикинуть… ты да я… Эти не в счет…

— Замолчи! — велел я, покосившись на Ланселота. Мордред пожал плечами, демонстрируя покорность.

— Но ты, конечно, сможешь его починить, государь?

— Мерлин сможет, — это Ланселот.

Верно. Мерлин — хороший механик. Сам я лучше разбираюсь в софте, чем в железе. Но откуда Ланселот… Впрочем, он не хуже меня знает о способностях Мерлина. Все они знают.

— Да, — сказал я, — пускай Мерлин поглядит. Пошли.

— Королева… — нерешительно предположил Ланселот.

— Ей ничего не грозит.

Я махнул рукой, приглашая их следовать за собой, и пошел по коридору, который вдруг сделался гулким и пустым, как труба. Неподвижный воздух неохотно расступался перед лицом.

В комнате Мерлина горел свет — галогеновый светильник, заключенный в хрустальном шаре.

Синтетическое чучело совы таращилось на меня желтыми глазами.

— Ты уже знаешь? — спросил я.

Мерлин поднял голову и медленно выпрямился.

— Ты имеешь в виду, э… поломку?

— Да, — я нетерпеливо привстал на носки. Черт, ну почему все они, все — даже Гвиневера! — выше меня? — Ты был там?

— Еще нет, — сказал он неторопливо, — сейчас поглядим. Непосредственной опасности ведь нет, так?

— Вроде нет.

— Тем не менее… — Он подобрал полы мантии и стал выбираться из-за конторки. Все мы двинулись за ним по коридору, тени наши бежали впереди, и тень Мерлина была выше всех. Ланселот держал ладонь на рукояти меча: он понимал, что его государю угрожает опасность, но не понимал, откуда. Мне было жаль его.

Аппаратная располагалась в подвалах. Во всяком замке есть подземелья, Камелот не исключение. По стенам изгибались светящиеся трубки. Пол здесь тихо вибрировал: атомное сердце замка — энергостанция — работало по-прежнему.

Мерлин, что-то бормоча себе под нос, сдвинул массивную панель и нырнул в хаос труб и переходников.

— Ну что? — спросил я.

Он повернул голову на 180 градусов и поглядел на меня через плечо. Мерлин мрачно смотрел на меня, неподвижный, точно чучело совы.

— Государь, нам надо поговорить. Наедине. Я оглянулся на Ланселота.

— Выйдите, — велел я, — оба.

Мордред, казалось, заколебался, потом двинулся вперед ленивой походкой. Дверная панель за ними скользнула в пазы. Сразу стало трудно дышать. Нет, это опять самовнушение.

— Ну? — спросил я.

Мерлин все сделает. Просто обязан. Он же мне как отец.

— Это не поломка, государь. Это диверсия.

— Что?

— Кто-то разворотил патрон с катализатором. И залил катализатор какой-то дрянью.

— А запасной? Должен же быть запасной?

— Должен, — согласился Мерлин, — но его нет.

— Но это же… нелепость. Кому бы пришло такое в голову?

— Мордреду. Он твой враг.

— Мерлин, Мордред от этого ничего не выиграет!

— Если он наденет свой гермокостюм и выйдет из замка, то доберется до модуля и выживет. А потом вернется. И заменит патрон. Не дай ему ускользнуть, государь. Тогда он не сможет исполнить задуманное.

Я молчал. Сердце билось, казалось, прямо о ребра, вялое, дряблое сердце сисадмина, перед глазами плыли багровые пятна. Потом сказал:

— Ладно.

Есть вещи, которые никто не способен сделать, кроме меня. Никто никогда не озаботился тем, чтобы блокировать доступ к системам жиз- необеспечения, потому что это, если вдуматься, нонсенс. Но да, есть нечто, что способен сделать только я.

Я повернул кабошон в перстне. Здесь, в подвале, было тихо, но я знал, что там, наверху, с грохотом опускаются решетки и смыкаются металлические створки ворот. Камелот превращается в неприступную крепость.

— Мне очень неприятно, государь, — тихонько сказал за моей спиной Мерлин, — но тебе пришло время явить свою королевскую власть. Ибо решить, как поступать дальше, дано только тебе.

Я вышел из аппаратной, и тьма сомкнулась у меня за спиной.

— Отойди, Ланселот, — велел я.

Мерлин покосился на меня своим желтым глазом, но ничего не сказал.

— Мордред, — сказал я, глубоко вдохнув, — твоих рук дело?

— Что? — тут же спросил он.

— Если не заменить патрон, мы погибнем. Оба.

— Да ну?

— Думаешь, ты сможешь выбраться отсюда? Я заблокировал выход. Тебе некуда деваться, Мордред, или как там тебя…

— Мордред, — сказал он.

Я покосился на Ланселота. Он стоял в отдаленье, опершись на меч, неподвижный, точно серебряная статуя.

Мордред тоже поглядел на Ланселота. Усмехнулся.

— Почему ты так уверен, что это я? А вдруг — он?

— Что — он?

— Решил извести тебя. Ну, и меня заодно. Он ведь вожделеет к королеве, твой Ланселот! Если мы погибнем, она будет его.

— Мордред, — сказал я, хватая воздух ртом, — это полная чушь. Андроид не может поднять руку на сисадмина.

— А ты — сисадмин? Не король Артур?

— Я… Рыцарь не может поднять руку на короля!

— Ага, значит, ты король. Ну, так подумай сам. Он ведь и не поднял на тебя руку! Но если ты король Артур, а он — Ланселот, что ему мешает повредить некую мелкую деталь, ничего не значащую… ибо у настоящего короля Артура не было никакого патрона с катализатором, а следовательно, и ты в нем не нуждаешься!

Ланселот мог это сделать только в одном случае, подумал я, если он безумен. Сбой базовой программы и означает безумие. Ланселот — безумен? Чушь, безумен я.

Да, но он видел Грааль.

Да, но Мерлин ничего не обнаружил. Тем не менее он видел Грааль…

— Мордред, — сказал я, — зачем ты показал им чашу?

— Ищешь злой умысел, государь? Ну да, есть немножко. Уж больно они меня достали, твои рыцари! Я же одинокий охотник, тишину люблю, а они тут слонялись такой толпищей… А ты никак не решался их отправить, потому что боялся меня, разве нет? Я и начал потихоньку их обрабатывать — отлавливал поодиночке и рассказывал, какой замечательный этот Грааль, пока не накрутил их так, что они рванули, чуть я им подвесил эту картинку… А ты думал, я хочу втихую разделаться с тобой, так ведь?

— Ну…

— Говорю, спроси своего Ланселота.

Газы, скопившиеся в кишечнике, распирали мне брюшину и мешали дышать. Вот пакость.

— Ланселот — мой лучший рыцарь!

— Так оно обычно и бывает, мой король.

Мерлин стоял в тени за моим плечом. Ланселот — за плечом Мордреда. И не сводил с него глаз. Белый, серебряный, неподкупный Ланселот.

— Ланселот! — позвал я. Он повернул голову.

— Ежели ты что взял отсюда, — я облизнул пересохшие губы, — то возврати в целости. А потом забирай мою королеву и уходи!

— Но… — он поднял руки, по-прежнему сжимающие рукоять меча, и прижал их к груди. — Я ничего… я даже не… спускался сюда.

Он говорил с запинкой. Сшибка мотиваций.

— Мой государь, — тихо произнес у меня за спиной Мерлин.

— Ланселот, тебе правда лучше уйти. Ведь если вернутся рыцари, они не простят тебе измены.

— Рыцари не вернутся, мой государь, — тихо сказал Ланселот.

Ах да, я же сам… Они не смогут проникнуть внутрь, пока я не открою крепость. Так и будут топтаться у закрытых ворот.

— Они нашли Грааль.

— Что?

— Мне был голос… Персиваля… пока вы с Мерлином пребывали в подземелье…

Ну да, подумал я, аппаратная же экранирована, он, наверное, пытался пробиться ко мне, но не смог, разве что… разве что Ланселот все выдумал, но нет, глупости, Мерлин прав, они не умеют врать, разве что он все-таки неисправен, но Мерлин говорил, он в порядке, помоги мне святой Георгий, у меня все путается в голове.

— И Персиваль сказал, что он постиг его и это прекрасно. И он взял всех остальных и ввел их… поднял их… и они теперь там, все они. Я так и думал, государь, если кто и сможет задать правильный вопрос, то это Персиваль. Потому я и… не воспрепятствовал, когда вот этот жалкий шут, — рука в стальной перчатке указала на Мордреда, — показал нам это бледное подобие.

— Ланселот, — сказал я, — Грааль — выдумка. А то, что ты видел, скорее всего, твое персональное умопомешательство.

— Рыцари, — тихо напомнил Мерлин.

— Ладно, ваше общее умопомешательство. Ланселот, опомнись! Хоть ты пойми… вы же…

— Я знаю, кто я, государь мой, — мягко произнес Ланселот, — с тех пор, как постиг Грааль. Думаю, знал и до того. Не в этом дело. Главное, кем ты хочешь, чтобы я был? Машиной со сложными реакциями? Или рыцарем, любящим тебя всей душой? И кем ты хочешь быть для меня?

— Ланселот…

— Кем бы я ни был, я не злоумышлял против тебя! Клянусь королевой. Клянусь Граалем. Ибо я отказался от Грааля ради тебя, государь!

— Государь мой, король Артур, — сказал Мерлин.

— Да… — я набрал воздуху в грудь и выпрямился, сколь мог: — Я, король Артур.

Мордред молчал.

— Учитывая сказанное, Ланселот не виновен в ущербе.

— Да, государь мой, — подтвердил Ланселот, — поскольку по своей природе ты отличаешься от меня, то изъятие сего предмета причинило бы тебе вред, а я верен клятве. Я никогда не нанесу ущерба своему королю.

— Но ты любишь Гвиневеру! (Мордред. Он пошевелился — темное, на темном, тень на тени, бледное пятно лица.)

— Да, — согласился Ланселот, — я люблю Гвиневеру. Когда я смотрю на нее, государь мой, мне делается горячо вот здесь (он еще сильнее прижал крестообразную рукоять меча к несуществующему сердцу), а она отводит глаза, но я знаю, она думает обо мне…

— Да, — сказал я, — это правда.

— Но ни я, ни она ни разу не коснулись друг друга! Заверяю тебя, государь мой!

— Я верю тебе, — сказал я.

Я поднялся из подвала, и сердце колотилось в горле, а под ребром кололо, точно туда воткнули кинжал. Я рухнул в кресло, пытаясь отдышаться.

— Мерлин, — сказал я, — мир сошел с ума.

— Мир таков, каким он был всегда, — возразил Мерлин, — это ты безумен!

— Грааль! Кто бы мог подумать, что они отыщут какой-то Грааль! На вонючей планете, пукающей болотными газами!

— Скажи, Големба, а не может быть так, что ты сам запрограммировал их на поиски Грааля? Ну, не отдавая себе отчета?

— С чего бы? Уж не настолько я сумасшедший.

— Разве? Ты же старался, чтобы все было по канону. Ты пытался свести Гвиневеру с Ланселотом. Разве нет? Не намекал ей? Ему? Почему ты не устранил Мордреда? Пока он еще не представлял явной опасности?

— Я не…

— Потому что король Артур, Големба, тоже не устранил Мордреда. Невзирая на пророчество.

— Король Артур — я.

— Ты — сисадмин Големба. Сумасшедший сисадмин Големба. Ты умудрился вывести из строя всех поисковых роботов только потому, что в легенде о Лограх говорится, что рыцари ушли на поиски Грааля и не вернулись. Толчком к полному безумию послужило появление Мордреда, я полагаю.

— Мерлин…

— Что ты намерен делать дальше?

— Не знаю. Если Мордред и впрямь вывел из строя регенератор…

— Мордред? Не ты?

— Я? Мерлин, зачем?

— Чтобы королевство Логров постигла гибель, согласно преданию. Чтобы вы с Мордредом погибли, как и было сказано.

— Нет!

— Ты ненавидишь Мордреда, потому что ненавидишь всех природных людей. Потому что он испортил твою игру тем, что решил в нее включиться. Сыграть по твоим правилам. Вот ты и придумал, как разделаться с ним.

— Нет!!!

— Ты ведь и рыцарей своих ненавидишь, Големба. За то, что они сильнее тебя. Совершеннее. Их не мучают боли в желудке, отрыжка, пустые страхи, вросший ноготь. Они не заперты в душном замке. Они странствуют и видят чудеса. А тебе достаются лишь мертвые трофеи и чужие рассказы. Вот ты и решил их уничтожить. Чтобы все было по правилам.

— Я не… нет…

— Мне очень жаль, Големба, — сказал Мерлин, медленно поднимаясь с кресла, — но твое безумие стало опасным для дела. На этот счет у меня есть свои инструкции.

— Мерлин, — вытолкнул я пересохшим ртом, — ты ошибаешься. Я ни за что бы… я…

— Не Мордред запрограммировал Ланселота увидеть Грааль. Он на такое не способен. А значит…

То, что было у него в руке…

— Мордред заменит тебя. До прибытия комиссии.

— Мерлин, — сказал я, — я не пойму,

Я же все-таки сисадмин.

Он стоял неподвижно, потом начал крениться набок, опрокинув конторку. Инъектор выпал из его руки и покатился по полу.

Я был бы действительно сумасшедшим, если бы не предусмотрел чего-нибудь в этом роде. Его ведь поставили наблюдать за мной, а значит, наделили некоторыми полномочиями. Потому что, и впрямь, сисадмины могут совсем свихнуться. И Мерлин, если сочтет необходимым, мог бы устранить меня. Не убить, нет, на это у них кишка тонка. Погрузить в кому. До прибытия комиссии.

Но я, правда, очень хорошо разбираюсь в софте.

— Мерлин, Мерлин! — прошептал я.

Дрожь сотрясала меня от макушки до царственных ступней. Сеть лучей дрожала и расплывалась вокруг хрустального шара. Щеки мои были мокры от слез.

Никогда не думал, что мне придется сделать это. Он был здесь самым близким мне человеком, Мерлин. Ну, не человеком. Он ведь был мне как отец. А я ненавидел своего отца.

Когда они прибежали на шум, я сидел в кресле, тщетно стараясь унять слезы. Мерлин лежал на своем ложе, пальцы сплетены на груди.

Я знаком велел им стоять на месте.

— Он… умер? — шепотом спросил Ланселот.

— Нет, — ответил я, — просто спит. Пока не восстанет по зову небесных труб.

Аварийное отключение стирает все ключевые программы, здесь этого не поправить.

— Да уж, — согласился Мордред, — хоронить его уж точно незачем. И чем это он тебе…

— Ланселот, — сказал я, — оставь нас. Ланселот вопросительно взглянул на меня.

— Он ничего мне не сделает, не беспокойся. Сходи, успокой королеву. Полагаю, ей страшно одной.

Уж такой сегодня день. Все со всеми говорят наедине. Паршивый день.

Мы стояли над спящим Мерлином и переговаривались вполголоса.

— Он сообразил, что ты свихнулся, верно? — проницательно сказал Мордред. — И решил тебя немножко успокоить? Я слышал, у таких, как он, есть доступ.

— Я не свихнулся.

— Разве? А кто повредил регенератор? — Ты.

— Докажи!

— Я не могу этого доказать, Мордред. Но я этого не делал.

— Откуда ты можешь знать? Ты же сумасшедший!

— Я этого не делал. Ланселот тоже.

— Мерлин?

— Наверняка нет. Его доминирующая мотивация — выполнение задания.

— Ну и?…

— Если ты думаешь отсидеться в своем модуле, пока я не помру, не выйдет. Я тебя не выпущу. Погибнем оба.

— Я так не играю, — обиженно произнес Мордред.

— Тогда верни запасной патрон. Ты наверняка его где-то спрятал.

— Докажи!

— Я заставлю тебя сказать, ты, паскуда!

— Как? Запытаешь насмерть? Без Ланселота тебе со мной не справиться, а он тебе не позволит. Он ведь поклялся, что я здесь буду в безопасности. Потом, как ты будешь выглядеть в его глазах, а, король Артур?

— Имей в виду, — на всякий случай сказал я, — Ланселота сдерживает только его слово. Если со мной что-то случится, его уже ничего не будет сдерживать.

— Андроид этой модели не может причинить вред человеку.

— Но рыцарь — может.

Он молчал. По лицу его ничего нельзя было прочесть.

— Предположим, снаружи, — сказал он наконец. — За воротами.

— Ладно. Я пошлю Ланселота, он принесет.

— Он не найдет. Я сам.

— Хрен тебе!

— Я могу восстановить этот патрон, — сказал он наконец.

— Враки. Мерлин не сумел.

— А я могу.

— Ну так валяй.

— Это долгое дело, — он помедлил, потом сказал: — Государь. Это прозвучало как издевка.

— Думай, что хочешь, но воздуха аккурат хватит на одного человека, на все то время, которое требуется для починки регенератора.

— Я убью тебя, — сказал я бессильно. Он покачал головой.

— Тогда ты сам погибнешь. Это патовая ситуация, Големба. Ты можешь меня убить, но погибнешь от удушья. Я могу тебя убить, но тогда меня прикончит этот механический болван Ланселот. То есть это ты так утверждаешь, но я не хочу пробовать… Ты можешь остаться здесь, но тогда погибнем мы оба.

— Ты врешь.

— Нет. Впрочем, проверить ты все равно не рискнешь.

— Тогда…

— У меня есть предложение. Мой модуль в полном порядке. Не такой шикарный, как твои апартаменты, но жить можно. Уходи. Забирай своего Ланселота и уходи.

— А Гвиневера?

— Ее оставь.

— Зачем это тебе, Мордред? Ты же старатель. Если все пойдет, как оно шло до сих пор, планету откроют, и ты здесь окажешься первым. У тебя есть все шансы разбогатеть.

— Я передумал. Мне понравилось здесь. Я хочу пожить в свое удовольствие. Королем я еще не был.

— Тут надо быть не просто королем. Надо быть Артуром.

— Кто сидит в замке, тот и Артур.

— Нет.

Мне было трудно дышать. Это просто нервы, уговаривал я себя, еще рано.

— Рыцари…

— Они вроде нашли Грааль, нет? Впрочем, если они вернутся, я смогу с ними управиться.

— Они не признают тебя королем! Никто не признает! Даже королева!

— Почему? Я ведь твой родич! Теперь я расскажу им правду, — что я твой незаконный сын, утерянный во младенчестве.

— У меня нет детей.

— В каком-то смысле, — задумчиво произнес Мордред, — рядом с ними мы родичи.

— Я не хочу такого родства. Мне не нужно…

— Поэтому ты и заперся здесь со своими андроидами. Все сисадмины не могут ладить с природными людьми, это каждый знает. И если все-таки прилетит инспекция…

— Да. Если прилетит инспекция.

— Я скажу им, что ты не выдержал общества природного человека, свихнулся, повредил регенератор, а сам смылся. Кому из нас поверят? Все знают, что сисадмины — психи.

— Ланселот, — сказал я беспомощно.

— Мерлин, — ответил он тут же.

Мерлину они могут поверить. Если восстановят. И он им расскажет — что? Что я не просто сошел с ума, но сделался социально опасен? И специально вывел его из строя, чтобы он не мешал мне осуществлять свои злодейские планы?

— А если я откажусь? Не уйду?

— Големба, — сказал он, — тогда ведь тебе придется умирать со мной. Подумай хорошенько. Ни рыцарей, ни Мерлина. Только дура Гвиневера, и Ланселот, который поклялся не причинять мне вреда, и ты. Я не отойду от тебя ни на шаг… Я буду нашептывать тебе в ухо. Я буду рассказывать тебе про шлюх в станционных борделях, про мелкие пакости, аферы, про своих дружков, про свои сны и юношеские поллюции. Я буду рассказывать тебе про тебя. Ты это выдержишь?

Я молчал.

— А потом, Големба, в один прекрасный день ты сам выбросишься во-он с той площадки. Погляди на нее хорошенько, Големба. Там невысокие перила… А я… как знать, быть может, тот, запасной патрон все-таки в замке?

Я молчал.

Вот оно, думал я, так или иначе, но все приходит к одному, и если ты — король Артур, то должен быть и Мордред, и если есть Гвиневера, то должен быть Ланселот. И рано или поздно все рыцари уходят, и королева обращает свой взор к другому, и король остается один, и Мерлин засыпает, и король покидает Камелот, и приплывает к берегу озера чудесная барка… Я — король Артур, и потому все происходит, как надо. Ведь Мордред, тот, настоящий Мордред, тоже вожделел королеву и даже почти получил ее, но Ланселот…

— Что ж, — сказал я, — идем.

Ланселот не пошел к королеве. Он топтался у двери, не решаясь войти, ибо я ему не велел сие делать.

— Ланселот, — сказал я, — во исполнение некоего обета я вынужден покинуть замок. Оставляю Камелот на тебя. Проследи, чтобы моя королева ни в чем не нуждалась. Ежели все же вернутся рыцари, вели им совершить паломничество к тому шатру, где ты пленил сего злосчастного рыцаря, ибо как раз туда я и удаляюсь. Сей же злосчастный рыцарь остается здесь на правах почетного узника. Не препятствуй ему в его трудах, но не выпускай его за ворота замка. И не подпускай к королеве, хотя бы для этого тебе пришлось ночевать в ее покоях. И к себе не подпускай его ближе, нежели на длину копья. Ты меня понял, Ланселот, друг мой и защитник?

Он преклонил колено предо мною в знак того, что все исполнит, как должно.

Потом повернулся к Мордреду.

— Будь проклят тот день, когда я пленил тебя, — сказал он, — и будет благословен тот день, когда ты пожалеешь о том, что сотворил.

— Вот так, — сказал я.

— Не тревожься, мой король, — сказал Ланселот. — Я все понимаю. Я сделаю все, как надо.

Мордред вытаращился на меня, в сумерках глаза его казались черными провалами.

— Ты готов рискнуть жизнью и пойти один, и все для того, чтобы оставить ее ему, а не мне? Ты и впрямь сумасшедший, Големба.

— Да, — сказал я и впервые поглядел ему в глаза без страха и стыда, — я сумасшедший.

Я вновь повернул драгоценный кабошон, и черные ворота сомкнулись у меня за спиной.

Чужое яростное солнце било мне в глаза, — несмотря на защитное стекло, — я ощущал, как горят и опухают веки. Тело, казалось, разбухло и заполняло весь объем гермокостюма так, что между ним и термобельем не осталось ни малейшего зазора. Мой конь мерно вибрировал, и окружающее казалось мне чередой светлых и темных пятен. Когда я закрывал глаза, под веками вспыхивала пурпурная сетка.

Я миновал равнины, поросшие высокой травой, стебли которой мягко шевелились даже в безветрии. Рой златобрюшек стоял над травой, и это подсказало мне, что там, под зеленым покровом, прячется трясина. И верно — огромный пузырь вспух над безобидной с виду поляной, он рос, переливался под солнцем белым и зеленым и наконец лопнул, оставив после себя быстро затягивающуюся воронку. Я поглядел на запястье. Искомое место Ланселот пометил маячком-вымпелом в знак того, что посвятил свой подвиг моей королеве, и сейчас пеленгатор пульсировал рубиновым светом на половине девятого.

Запахи, разумеется, я чуять не мог, но твердо знал, что вокруг пахнет прогретой травой, и тиной, и чужими цветами, и метаном… Небо накренилось, и падало на меня, и никак не могло упасть, я пересекал равнину, отгоняя видения. Говорят, в такие минуты вспоминаешь о детстве, цепляясь за то, что тебе дорого, я тоже вспоминал и пытался прогнать эти воспоминания, ибо там был лишь страх, и позор, и отчаяние, и насмешки сверстников, и бессильная ненависть, и одиночество. Я видел неуклюжего, нелепого подростка, вечно говорящего не то, поступающего не так, пытающегося понравиться и раз за разом терпящего поражение, и даже сквозь непроницаемую оболочку гермокостюма я, казалось, видел, как набухают и пульсируют шрамы на запястьях. В ушах стоял неумолчный гул, словно от жужжания миллионов мух, но это моя собственная кровь колотила по барабанной перепонке и просилась наружу, и что-то липкое, соленое текло по верхней губе и затекало в рот, и я не мог стереть это, ибо рука натыкалась на стекло гермошлема, а в глазах плавали рои красных мушек, язвивших веки, и я смаргивал их и все никак не мог сморгнуть.

Потом я обнаружил себя бредущим среди возносящихся к небу камней. Как я здесь оказался? Почему шел пешком? Куда подевался мой конь? К седлу было приторочено электрокопье — оно тоже пропало. Небо сплошь было исчерчено лиловыми и багряными полосами, разбухшее солнце падало за горизонт, скалы окружили меня, точно Хоровод Великанов, который Мерлин воздвиг для отца моего Утера Пендрагона…

Одна из скал пошевелилась, — я замер, не в силах отвести взгляд.

От утеса отделилась рогатая голова, вниз скользнуло чешуйчатое туловище. Глаза дракона отражали багрянец неба, вертикальные зрачки были, как черные пропасти. Он был гораздо больше, чем я представлял по рассказам Персиваля, он раскачивался взад-вперед на фоне ало-голубого неба. Он зашипел на меня, широко разинув пасть, в которой трепетал раздвоенный язык, потом скользнул вперед, и я, в ужасе и смертной тоске закрыв глаза, почувствовал, как чешуйчатое тело трется о гермокостюм. Дракон игриво боднул меня рогатой головой и вновь скользнул во тьму, где копошилось его потомство, мягкие бледные создания с мягкой кожей, покрытой неокрепшей чешуей.

Я стоял меж зубчатых скал, и пот заливал мне глаза, и я не мог стереть его, потому что мешал шлем.

— Персиваль, — прошептал я, но звук не вышел наружу из-под пластика.

Идти становилось все труднее, из-под ног выкатывались камни, я оказался на пустынном плато, под огромными безжалостными звездами. Ветер гнал песок по бескрайней равнине, и я слышал, как песчинки шуршат, скатываясь по гермокостюму.

Небо было странного зеленого оттенка, луны висели в нем, как яблоки, оно было большим, а я таким маленьким, что уже неважно стало, кто я такой, и моя немощь, и ничтожество, и уродство, и страх ничего не значили под блистающими равнодушными звездами. Я был странно соразмерен этому небу и этому ветру и чист перед ними, словно звездный свет омыл мои кости, и лишь дух мой, блистающий и прекрасный, брел по равнине, переставляя ноги, на свет маячка, что пульсировал на двенадцати…

Теперь мне уже не нужен был маячок, я видел его, дальний огонек у края неба, обещающий убежище и приют. И то, что было мной, подхлестнуло изношенную плоть и направило ее по каменной осыпи навстречу трепещущему свету.

Я рассчитывал увидеть жилой модуль Мордреда, — такие модули все одинаковы, маленькое, жалкое убежище, — но предо мной воздвигся замок, белые камни не то переливались в лунном свете, не то испускали свой собственный, не то пропускали свет изнутри. Узкие окошки освещены, вымпелы полощутся на ветру, но в окружающем полумраке я не мог разглядеть их цвета. Ворота были отворены, легкий мостик переброшен к ступеням замка, и я прошел по этому мосту, поскольку это меня, Артура, встречали серебряные трубы, и блистающая фигура поднялась мне навстречу с высокого трона под стрельчатыми сводами.

— Подними забрало, — раздался тихой голос, — здесь нет в нем нужды.

И я снял шлем, потому что здесь он мешал дышать, и оглянулся. Свет изливался отовсюду, волны света пробегали по стенам, световая рябь играла на поверхности Круглого Стола, и все они были здесь — мои рыцари, они сидели неподвижно, положив руки на подлокотники и устремив взгляды на чашу, парящую в перекрестье лучей. Но стоило мне сделать шаг, они повернули ко мне головы, их белые лица были озарены чудным светом, и сэр Персиваль в доспехах чистейшей белизны протянул руки и сказал:

— Добро пожаловать домой, король Артур!

— Итак, — сказал старший инспектор, — итоги подведены и меры предпринимаются. Но все-таки давайте попробуем восстановить цепь событий. С появлением Кранке Големба, как я понимаю, окончательно свихнулся. Разослал роботов на поиски Грааля, нейтрализовал психотерапевта, вывел из строя регенератор, покорежил запасной патрон и смылся. Спер гермокостюм Кранке, заблокировал станцию и двинул к модулю. Но не добрался. Непонятно, как ему удалось выбраться из гермокостюма: без шлема он должен был сразу потерять сознание. Но в любом случае это явный суицид. Я просмотрел его дело, за ним числится несколько попыток. Тем временем Кранке пытался восстановить регенератор, но шансов у него не было. Патрон расплющен, как будто по нему мечом рубили. Умер от удушья. Но вас, лично вас, эта версия устраивает?

— В общем и целом, — младший инспектор в затруднении пошевелил пальцами. — Непонятно, куда делись роботы Голембы, — не провалились же они, все как один, в болото. И самое главное, этот его Ланселот утверждает, что регенератор испортил именно Кранке, а Големба вел себя благородно и мудро, как и подобает истинному королю. И что чаша действительно была. Он сам ее видел — настоящую. А та, что забита в голопроектор — жалкая, как он выражается, подделка. Конечно, мы не можем полагаться на показания андроидов с их причудливыми представлениями, тем более, что вторая модель вообще не способна дать толковую информацию, вы же знаете, какими их делают…

— Ладно, Пауль, этих на перепрограммирование. Для нас с вами дело закрыто, а сомнениями пусть занимаются аналитики из Центра. Кстати, знаете, кого направляют на смену Голембе? Гарри Поттера с компанией. Распорядитесь, чтобы профессору Дамблдору поставили дополнительную защиту.