"Небо под потолком" - читать интересную книгу автора (Берег Игорь)

Глава 1

Этой ночью он опять летал во сне. Разбегался по склону зеленого холма, быстрее и быстрее, отталкиваясь от упругой короткой травы. Ноги уже не успевали двигаться во все возрастающем ритме, земля резко уходила вниз, и он взмывал, раскинув руки, веселыми глазами глядя на распахивающиеся просторы. Небо было глубоким и чистым. Насколько хватал взгляд, внизу расстилались все те же холмы. Какое-то время он кувыркался в воздухе. Поднимаясь и опускаясь, закручивая гигантские спирали. Ветер бил в лицо и грудь, трепал рубашку, волосы, упруго подбрасывал тело, стараясь перевернуть его, смять, сбросить с высоты на землю. Но он только смеялся над этими попытками.

Затем, постепенно снижаясь и уменьшая скорость полета, он скользил к холмам, и, когда до какого-то из них оставалось совсем немного, плавно останавливался, делал шаг и вновь стоял на траве.

Обычно он летал всего один раз, в неясном опасении, что опять взлететь уже не удастся, ноги споткнутся в беге и придется просто катиться кубарем до подножия холма.

В зтом сне он решился и, несколько минут постояв на вершине, вновь ринулся вниз по склону. И опять полетел!

Летать было прекрасно. Говорят, если летаешь во сне, значит, растешь. В детстве ему полеты не снились. Ну и что, не рос? И сейчас, на исходе четвертого десятка лет - куда расти-то? От полетов во сне, повторявшихся не очень часто, примерно раз в месяц, наутро оставалось ощущение покоя и свободы. Проснувшись, он позволял себе, не раскрывая глаз, полежать еще какое-то время, наслаждаясь этим ощущением.

Во все прочие дни, похлопав ладонью в поисках противно верещащего будильника, приходилось вставать, накидывать халат и отправляться, стараясь производить как можно меньше шума, на кухню. Там он зажигал газ, ставил чайник, укладывал в специальную кружку пару яиц и брел умываться. Жене на работу нужно было на час позже, и она никогда не вставала, чтобы приготовить завтрак. Кофе и яйца варил он.

Плеская чуть теплой водой в лицо, он думал о том, что вот хотя и весна, уже кончается и рассветает рано, но тащиться на работу так же противно, как и зимой. Не хочется резко двигаться, а о том, чтобы заняться джоггингом -- бегать по утрам, как планировалось когда-то, - или хотя бы делать зарядку, - и подумать страшно. После первых же наклонов или энергичных поворотов корпуса сердце начинает бешено колотиться, в голове появляется противный звон, спина взмокает, и колени слабеют. Один знакомый, утверждавший, что разбирается в медицине, сказал, что по всем признакам это - астенический синдром. От него не умирают, но и жить с ним не особенно приятно. Поэтому нужно избегать резких утренних подскоков с постели и вообще вводить себя в день плавно. Сходить бы к настоящим врачам, провериться, но все не находится свободного времени, одолевают ежедневные мелкие заботы. А ведь есть давний приятель - заведующий отделением в диагностическом центре, ему можно позвонить, не откажет, поможет обойти длинные очереди к каждому кабинету. Нет, все, решено, сегодня же звякнет и договорится. Когда-то приходит пора заботиться о здоровье.

Чайник начал свою сиплую песню, и Никита заспешил на кухню. Налил кипятку в кружку с яйцами и поставил ее на огонь. Сегодня ни одно яйцо не треснуло - хорошая примета. Можно было заливать их холодной водой, но тогда нужно следить постоянно, а лишнего времени нет. И технология тут уже отработана - яйца варятся ровно три минуты, как раз успеваешь прокрутить на ручной мельничке горсть кофейных зерен.

Кофе все-таки приходится караулить, иначе, вскипая, убежит, зальет плиту, жена потом загрызет. Ну, не загрызет, но пилить будет. Он смущенно кивнет, сунется отмывать кофейные разводы, потом станет полоскать тряпку, мыть руки и в результате выбьется из графика минут на десять.

Оставаясь в халате, он сел завтракать. За годы семейной жизни традиция совместных завтраков так и не выработалась. По субботам или воскресеньям еще случались обеды вдвоем, но ужинали они обычно тоже порознь. Не было теплых часов, когда за чашкой чаю можно обсуждать дела семьи и сплетничать о знакомых. "Плесни мне еще чайку, пожалуйста". - "Тебе бутербродик сделать?" - "Передай масло, если нетрудно". - "Вчера Машку видела. Шуба - обалдеть. И с ней какой-то крутой на "мерее". - "Это какая Машка?" - "Ну Самсонова, училась на нашем факультете. Только она на четвертом курсе бросила, замуж то ли за чеха, то ли за словака выскочила. Я думала, она туда уехала". - "Может, и уехала, а сейчас назад вернулась". - "Теперь многие так: живут там, а деньги здесь зарабатывают". - "Ну, это артисты всякие, певцы. Или писатели. А Машка - шаболда". - "Сейчас любая шаболда бизнесом занимается. Там купила, здесь продала - и наварила. Нет, но шуба у нее - обалдеть. И мужик - крутой. Чего ты у меня не крутой, а?"

Да уж, крутым Никита явно не был. Какая тут крутизна! Совести - избыток, болезненная какая-то порядочность. И вместе с тем - ни грана предприимчивости. Другой давно бы уже раскрутился, связями и деньгами оброс. Даже на его невысоком месте. Контора мелкая, зачуханная, бюджетная, денег постоянно нет. Слава Богу, в финансовом управлении сидит школьный приятель жены, поэтому зарплату (издевательскую по нынешним временам) не задерживают.

Много раз открывались какие-то перспективы, люди выходили на него с деловыми, сулящими большие барыши предложениями. Он загорался поначалу, строил радужные планы, даже прикидывал на калькуляторе, сколько конкретно ему перепадет. Потом, ближе к вечеру, начинали одолевать сомнения, опасения, и на следующее утро, отводя глаза и проглатывая окончания предложений, он давал людям отказ, придумывая совершенно нелепые причины. И настолько жалкий у него при этом бывал вид, что самые пробивные и убедительные прожектеры терялись, пожимали плечами, а то и прибавляли пару непечатных эпитетов и удалялись. Хорошо, хоть жене он об этих предложениях не рассказывал! Но иногда и жалел, что не рассказал, жена точно бы заставила согласиться...

Да что все эти сомнительные макли! Из него в свое время могло получиться что-то стоящее. Ведь в институте учился как! Предлагали остаться на кафедре. Поступить в аспирантуру. Но на пятом курсе он стремительно и неожиданно для всех, а в первую очередь - для себя, женился. Жена была с соседнего факультета, и за три месяца до свадьбы он ее едва замечал. Потом случайная вечеринка, несколько поцелуев после нее, торопливые свидания с горячечным бредом объяснений, и трах-бах, вот уже и заявление в загсе.

Так что от аспирантуры он отказался, имея в виду работу для содержания семьи. И ребенка ему хотелось.

Тогда и получился первый скандал. Новобрачная устроила типичную семейную сцену, словно репетировала ее всю предыдущую жизнь. Ее совсем не устраивал задрипанный госслужащий. Нужен был молодой перспективный ученый. Пусть в материальном отношении на первых порах и проигрывающий служащему - ничего, можно потерпеть ради будущего.

Он в первый и последний раз проявил твердость и идти проситься обратно в аспирантуру категорически отказался.

Жена не оставила честолюбивых планов. И, поскольку полезными связями обзаводиться он не умел, сама их заводила. Самыми ощутимыми результатами ее протекционистской деятельности стали однокомнатная квартирка на Юго-Западе и должность начальника той самой конторы, куда он сейчас с тоской собирался. Дальнейшие дела застопорились, и продвижения по служебной лестнице никак не получалось. В последние год или два жена, похоже, со своей участью смирилась.

Тем более что с детьми так и не вышло. Была у супруги в молодости смутная история, после которой родить она уже не могла. Что-то глупое, связанное с первой любовью и неудачным абортом. Она долго лечилась, ездила в Москву и на воды но... В конце концов вопрос этот в семейных разговорах был закрыт, и к нему не возвращались даже в плане приемного ребенка. Чужой он и есть чужой. Раз Бог своего не дал, другого не надо.

Он уже докуривал вторую за сегодняшнее утро сигарету (первая - натощак), когда в коридоре прошаркали тапочки, затем зашумела сливаемая в туалете вода и дверь кухни открылась.

– Фу-у, надымил... - Мрачная супруга (она вообще, просыпаясь, всегда была не в духе) решительно прошла к окну, открыла форточку. - Сколько раз тебя просила с утра в квартире не курить. И так дышать нечем!

"Хоть бы "Доброе утро" сказала", - подумал он, помахал ладонью, разгоняя совершенно уже незаметный сигаретный дым, и пошел одеваться.

– Постель не заправляй, - сказала ему вслед жена.. - Мне сегодня в управление, еще часик посплю. - Убирать постель тоже было его обычной утренней повинностью.

Затягивая узел галстука, он прикинул, что стоит, наверное, сделать себе на обед хоть небольшой бутерброд, но потом махнул на это дело рукой - очень не хотелось заходить на кухню еще раз.

Однако заглянуть туда все же пришлось - на холодильнике остались сигареты и разовая пластиковая зажигалка. Жена яйцо уже съела и теперь отхлебывала из чашки кофе, затягиваясь между глотками длинной коричневой сигареткой, не пожелав стрельнуть его рабоче-крестьянскую "Нашу марку". Возвращать упрек насчет утреннего курения он не стал, сгреб свою пачку в карман пиджака и, сказав: "Я ушел", закрыл дверь. Жена не ответила.

На улице было практически лето. В самый бы раз пройтись до работы пешком, но он знал, что удовольствие от такой прогулки вскоре сменится неприятной усталостью, воротник рубашки отвратительно взмокнет, и настроение, оставшееся от полетов во сне, к приходу на работу испарится без остатка. Так что, как и ежедневно, нужно было втискиваться в забитый до отказа троллейбус и ехать десять остановок.

Контора размещалась в двухэтажном кирпичном здании на неширокой, с потрескавшимся асфальтом улице. Собственно, была она на втором этаже, поскольку просторные комнаты на первом были сданы под склад какой-то фирме. Это тоже совершилось без всякой прибыли как для конторы, так и для него лично. Был звонок сверху, потом приехали молчаливые небритые ребята кавказского оттенка, показали официального вида бумагу с разрешением на аренду и стали таскать из рефрижератора картонные ящики с английскими и немецкими надписями. По надписям выходило, что в ящиках компьютеры и прочая техника. А что в действительности - неведомо. Могло быть и оружие. Уж слишком мрачно выглядели эти ребята. Фирма-арендатор занималась своими делами и никогда днем не устраивала погрузок-разгрузок товара. Исключительно ночью. Он заволновался, позвонил наверх, и оттуда ему корректно, но строго объяснили, что не его собачьего ума это дело. С тем он и успокоился.

Работало под началом Никиты совсем немного людей - шестеро. Среди них всего один мужчина - заместитель Василий Александрович. "Заместитель по политчасти", - любил повторять он, находя, очевидно, это очень смешным. Несмотря на хромающее чувство юмора, Василий Александрович был личностью перспективной и готовой в скором времени упорхнуть куда-нибудь повыше. Так сказать, зам на выданье. И он сам, и все вокруг не сомневались, что повышение не за горами. Вот, может быть, даже в следующую среду...

Прочие сотрудники были женщинами. Вернее, по-настоящему женщиной, солидной и в возрасте, была только одна - Наталья Семеновна, бухгалтер. Остальных четверых Никита про себя называл девицами-неудачницами. Ни в институт, ни в коммерцию, ни замуж, так просто, чтобы время пересидеть с надеждой на лучшее будущее. Они в основном и пересиживали, что совсем неудивительно при их-то окладах. Работу в полном объеме с них требовать было смешно и стыдно. Он и не требовал. Хотя совершал явную ошибку, потому что подчиненные его за это не уважали. Как же будешь уважать начальника, если он даже стружку с тебя снять не может. Одно слово - тряпка.

А тряпку вообще-то звали Никитой Павловичем Шереметьевым. Но он как в молодости привык себя называть просто Никитой, без отчества, так и не смог отвыкнуть. А окружающие не всегда и знали, что у него отчество есть. В случаях, когда нужно было обратиться, говорили "вы". Только начальство иногда вспоминало, как его зовут полностью. Он смирился с таким положением. Он вообще со всем мирился.

Вчера, около полудня, позвонил Л.М. В миру Л.М. был известен как Лаврентий Михайлович Нешин. Отчего родители дали ему столь непопулярное имя, никто не знал. Может быть, из чувства противоречия или от тоски по прежним временам, когда толстый человек в пенсне наводил ужас на всю страну. А может, и просто понравилось имечко. Но сам Лаврентий имя это не любил и охотнее отзывался на уменьшительно-ласковое - Лаврик. Учились они с Никитой в одном классе все десять лет. Только потом Никиту забрали в армию, после нее он поступил в институт, а Лаврик двинулся сперва по комсомольской линии, затем по профсоюзной и сейчас уже был крупным деятелем в этой области, несмотря на то что в новые времена профсоюзы как бы утратили свое былое значение и ни на что особенно не влияли. Но Лаврику это было только на руку, поскольку основной его деятельностью стал бизнес, в свою очередь прикрывавший совсем уж темные дела. Короче, был Лаврентий одним из заправил местной мафии, которой, как авторитетно заявляли руководители правоохранительных органов, в городе не существовало.

Вот в профсоюзах и стал Лаврик Л.М-ом. Сокращение такое ему понравилось - звучало солидно и несколько по-американски. А раз ему понравилось, то и окружающие стали привыкать. Привык и Никита, со школьных лет побаивавшийся своего приятеля - уж слишком тот был целеустремлен и напорист. Никита не припоминал случая, чтобы, чего-то захотев, Л.М. этого не добивался. Л.М. же к Никите питал некоторую слабость и изредка позванивал, не втягивая, впрочем, его в свои дела. Вероятно, понял практическую бесполезность школьного дружка. Или не хотел марать чистые детские воспоминания. При встречах не откровенничал, ударялся в сентиментальные воспоминания о детстве. Кое-что, конечно, Никита знал о делах Л.М., но сам никогда ни о чем не выспрашивал, полагая весьма разумной формулу "Меньше знаешь - крепче спишь". Если честно, то и брезгливость некая была, сопряженная с опасением.

Итак, вчера позвонил Л.М. Голос его был глух и бесцветен.

– Ну, ты уже в курсе?

– Да-а, в общих чертах, - состорожничал Никита. Мало ли что имел в виду Л.М. Это могло быть все, что угодно: от сгнившей партии помидоров до смены президента страны.

– Нет больше нашего Митьки, - сказал Л.М. И так горько это прозвучало! Хотя Никита доподлинно знал, что с Митькой, Дмитрием Илларионовичем Серетиным, у Л.М. в недавнем прошлом были большие разногласия. И из-за чего, вернее, из-за кого! Смешно сказать: из-за бабы! Лора Свердлова, актриса местного театра драмы и комедии, особой разборчивостью не отличалась. Она склоняла чашу своих симпатий то к одному влиятельному в городе человеку, то к другому. И получала видимое невооруженным глазом удовольствие от той свары, которая возникала при каждом таком наклоне. Девица, подобно придворным дамам минувших веков, старалась извлечь из противоборства самцов как можно больше выгоды.

И черта ли в ней было особенного! Худая, вертлявая задница, груди, помещающиеся в ладонь, вечно стреляющие по сторонам глазки да способность делать минет за десять минут в любой обстановке, даже за ресторанным столиком. Но ведь таких умелиц сейчас хоть пруд пруди. Так нет же, была в ней, очевидно, изюминка, заставляющая солидных мужиков сорить деньгами, совершать не соответствующие возрасту подвиги и напрыгивать друг на друга грудью на манер юных петушков.

Так вот завязались в молодеческих разборках и Л.М. с Митькой из-за этой самой Лоры. Чуть до большой драки не дошло с участием заспинных мордоворотов. Но разошлись неожиданно полюбовно. Когда уже начали потихоньку клацать спускаемые предохранители пистолетов и неминуемо должна была разразиться смертельная пальба, оба босса вдруг, на удивление всем, рассмеялись, обнялись, потом один другому пошептал что-то на ухо, смех стал громче, каждый отозвал по одному, самому главному из "горилл", и отдали они этим двум охальникам бедную актрисочку на разор и поругание. Вот так подобные вопросы и должны решаться! Что баба, когда дело - главное.

И вот теперь Л.М., известный среди друзей (и недругов, кстати, тоже) еще и под прозвищем Носорог (что отнюдь не указывало на его внешние габариты), скорбел по поводу смерти своего приятеля-соперника.

– Ты вот что, - продолжал Носорог все тем же глухим голосом, - подъезжай завтра на похороны. Митьку ты знал. Свои люди будут.

"С каких это пор я у тебя свой? - подумал Никита. - То, что в школе вместе учились, еще ничего не значит. Нужно будет - ты меня как муху прихлопнешь. Да не сам мараться станешь, а обломам своим команду дашь. Небось и Митьку они же застрелили".

О том, что Серегина убили в бандитских разборках, в городе было известно.

– Будь к двенадцати, - велел печальный голос, и в трубке раздались короткие гудки.

Совсем не хотелось Никите идти на эти похороны, И хотя никак он не был замазан в темных делах, но от подобных мероприятий всегда лучше держаться подальше. А в то же время интересно было посмотреть, как мафия своих "крестных отцов" хоронит. Правда, как бы потом соответствующие органы не начали Никитой интересоваться. Ничего криминального не найдут, но все же неприятно. Да все равно придется идти. Л.М. по два раза приглашения не повторяет. Не зря ведь Носорогом прозвали, хоть и за глаза.

Дом на бывшем Октябрьском, ныне Николаевском проспекте знали все. Когда-то купеческий, он стал после революции многоквартирным путем разделения жидкими перегородками огромных комнат на великое множество каморок. Жили там всякие люди: и начальники невысоко-то ранга, и инженеры, и даже рабочие из тех, что познаменитее. Несколько лет назад вокруг этого дома что-то закрутилось, некий темный вихрь, жильцов расселили в бетонные многоэтажки окраинных районов, а здание стали реконструировать. Официально, благодаря табличке на стене, возвещавшей, что это памятник архитектуры конца XIX века. И неофициально, поскольку предназначался он для людей солидных и зажиточных. Внешне дом почти не изменился, так, небольшой косметический ремонт, чтобы убрать следы разрушительного времени. Внутри же все временные перегородки снесли, не пощадили и многие капитальные. Сделали так называемый "евроремонт", и отныне стали в нем жить лишь несколько семей.

Шикарных автомобилей в этот день у дома собралось много. Когда все они ездят по улицам, не очень и заметно, что дорогих иномарок за последние годы в городе резко прибавилось. Зато когда все эти мощные "лошадки" собрались в один табун, стало ясно, что благосостояние граждан Основательно выросло. "Мерседесы" и "БМВ" теснили громадные вездеходы, и все они занимали полностью подъезды к дому, загораживали въезд во двор. Возможно, сделано это было не без умысла, чтобы посторонний задрипанный "жигуленок" или расхлябанная "Тойота" не влезли. Водители автомобилей, дожидаясь своих хозяев, из-за руля не выходили, курили молча, включив магнитофоны совсем чуть-чуть - из уважения к траурному моменту. Здесь каждый был сам по себе и не исключал, что в ближайшем же будущем мог стать врагом другим.

Уже в подворотне Никиту остановили. Двое коротко стриженных, в кожаных куртках необъятных размеров, спортивных штанах и кроссовках. Они стояли под аркой, прислонившись спинами к стене. Один из них подбрасывал на ладони монетку.

– Ты к кому, малый? - поинтересовался тот, что с монеткой. И хотя не было в его словах ничего угрожающего и вопрос был задан совершенно равнодушным тоном, Никита сразу остановился. Веяло от этих ребят какой-то дурной силой и ясно ощутимой опасностью.

– Да вот, - промямлил Никита, - Лаврентий Михайлович сказал прийти.

– Как тебя зовут? - спросил тот, что без монетки, и, получив ответ, вытащил из кармана коробочку сотового телефона. Коротко, вполголоса переговорил по нему, мотнул головой в сторону двора.

– Проходи.

Никита пошел, затылком ощущая холод изучающих взглядов охранников.

Квартиру покойного Серетина найти не составляло никакого труда. На лестнице, до самых ее дверей, стояли люди, тихо переговариваясь. Кое-кто курил. Никита, поднимаясь по ступеням, не впрямую, а искоса разглядывал пришедших на похороны. В основном это были молодые парни из той же породы, что и охранники в подворотне. В квартиру им заходить было не ведено, и они коротали время на лестнице, зорко наблюдая друг за другом и ожидая выноса тела. Хозяева прощались с коллегой. Никиту пропустили без вопросов, полагая, что раз человек миновал кордон под аркой, значит - свой.

Таких квартир Никита и не видел никогда. Потолки за три метра, огромная прихожая с зеркальной стеной, затянутой сейчас полупрозрачной черной тканью. Диссонировала с общим видом мебель: несколько вместительных шкафов светлого дерева, какие-то тумбочки и скамейки. Хозяин, видимо, обставлял квартиру без помощи специалистов, на свой вкус, мизерность коего компенсировалась большими затратами на различные редкостные гарнитуры и ковры.

Из прихожей широкий коридор уходил в глубь квартиры, и там беззвучно двигались человеческие фигуры. О семье Серетина Никита не имел ни малейшего представления. Как и о его реальной жизни и работе. Знал лишь, что был тот каким-то начальником в местном спорткомитете, что скорее всего, как и у Л.М., служило просто "крышей"

Попав в квартиру, Никита в очередной раз пожалел, что пришел. И что вообще знаком с Л. М. - Носорогом. Однако отступать было уже поздно. К нему, бесшумно ступая, приблизился молодой человек с бледным лицом и траурной повязкой на рукаве; Негромко осведомившись об имени-отчестве гостя, он предложил пройти в залу, чтобы проститься с Дмитрием Илларионовичем и выразить соболезнования его родным и близким.

В комнате, размерами своими позволявшей устроить в ней теннисный корт, стоял гроб. Мебели не было, кроме нескольких стульев, а гроб поместили прямо на полу, чуть приподняв изголовье. Митька, в прошлой жизни своей шумный и хамовитый, лежал, благостно сложив руки на толстом животе. Отверстие от пули, попавшей в лоб чуть выше переносицы, было аккуратно загримировано. И само лицо тщательно подкрасили, что несколько молодило его. С губ покойника тем не менее не удалось убрать высокомерный и капризный излом. Баловал себя Митька не только гурманской кухней и изысканными женщинами, но и перспективным спортивным мальчикам находил место в душе. Эту слабость ему прощали, как и все прочие. Времена теперь такие...

С очередным фаворитом и застал его киллер, всадивший целую обойму в дряблое, расплывающееся тело спортивного бонзы. Выстрел в лоб, как полагается, был контрольным. Свидетеля без штанов киллер тем не менее не тронул. Юный спортсмен в ужасе забился под кровать, только ноги торчали. Полагалось, конечно, всех присутствовавших при убийстве тоже убирать. Но то ли патроны в пистолете кончились, то ли убийца имел на сей счет особые указания - оставить свидетеля в живых, - пацана он не пристрелил, бросил новенький "Макаров" на тело Митьки и удалился. Произошло это, как говорили в городе, на спортивно-тренировочной базе у Стопудова озера, которая в тот вечер практически пустовала. Предыдущие сборы уже закончились, а новые "олимпийские надежды" еще не заехали. Митька, не особенно стеснявшийся своего окружения и развлекавшийся подобно римским цезарям с кем угодно и когда душа пожелает, приехал на базу днем в рассуждении расслабиться со свеженьким мальчиком. Обычно осторожный, даже чрезмерно, он в этот раз почему-то не почуял опасности и двух своих постоянных бодигардов на базу не взял.

Киллер определенно об этом знал. Как рассказал сопливый, икающий от пережитого ужаса фаворит, заслышав рокот подъезжающего мотоцикла, наставник спортсменов схватился было за телефон, даже успел набрать несколько цифр, но убцйца, действовавший на удивление споро, ногой вышиб дверь и прямо с порога открыл огонь. Работал профессионал, знакомый с расположением помещений на базе, и ошибок он не допускал. Впрочем, почти не ошибались и другие киллеры. Месяца, а то и недели не проходило, чтобы кого-нибудь не застрелили или не взорвали. Взлетали на воздух автомобили, подкладывались бомбы под двери квартир, гремели выстрелы в подъездах. В городе, как и во всей стране, шла нормальная криминальная война. И милиция (и другие, как их называют, компетентные органы) не могла, а скорее всего не хотела ее прекратить. Милиционеры - тоже люди, и ничто человеческое им соответственно не чуждо.

Обо всем этом думал Никита, глядя на окруженный корзинами цветов роскошный гроб мафиози. Вот еще веяние времени. Гробы раньше у всех были одинаковые, обтянутые кумачом. Что у слесаря, что у первого секретаря крайкома. Разве только слесарям они надобились чаще - их больше было, и жили они меньше секретарей.

У слесарей гробы и остались прежними. А вот других (и прежних секретарей тоже) принялись хоронить в настоящих произведениях искусства. Откуда только появились эти полированные, совершенных форм, с вычурными ручками, сделанные из немыслимых пород дерева, даже не гробы, а настоящие саркофаги, оставалось только гадать. Нашлись ведь и умельцы, изготовлявшие их на заказ в срочном порядке. Конечно, стоили эти "деревянные костюмы" баснословно, но зато наверняка потом лежали в земле десятилетиями безо всяких повреждений. А зачем, спрашивается?

Людей в зале было не много. Человек десять стояли у стен, скрестив ниже живота ладони, изредка перебрасываясь вполголоса короткими фразами. Время от времени появлялся кто-нибудь новый. Он подходил к гробу, горестно смотрел на покойного, говорил что-то вроде: "Как же ты, Дмитрий Илларионович. Не уберегся...", пару минут стоял молча и отходил к стене. В это время один-два человека из пришедших ранее незаметно исчезали из комнаты. Так что общее число находившихся утроба оставалось примерно постоянным.

Кое-кого из присутствующих Никита знал в лицо, но накоротке знаком не был. Он пытался определить, кто же из них "родные и близкие", однако не мог. Были здесь в основном люди с печатью значимости и солидности на .лице, разного возраста, необязательно пожилые. Видимо, собрались на похороны не только мафиози, но и люди, каким-то образом с ними связанные, хотя бы и косвенно. Вроде Никиты.

К гробу он приближаться не стал и прочувствованных слов не говорил. С Серетиным встречался всего пару раз на каких-то общих заседаниях в администрации города и даже не разговаривал с ним. Теперь он скромно постоял у стены, скрестив, как и все, ладони, чуть склонив голову, словно бы в печали.

Но пора было отметиться у Л.М. и осторожно удалиться. Никита вообще не любил угнетенную атмосферу, всегда сопутствующую похоронам, старался бывать на скорбных церемониях как можно реже. А с этого мероприятия совсем не грех было сбежать. Он дождался, когда очередной визитер подошел к покойному и взоры всех обратились на него, и выскользнул в дверь.

Комнат в квартире хватало, и везде были люди. Они сидели в креслах, вели неспешные разговоры, курили и выпивали. Никита тыкался во все двери, разыскивая Л.М., но старался разговорам не мешать и вообще оставаться по возможности незамеченным.

Одну странность он заметил. Здесь практически не было женщин. Ладно, может быть, семьи Митька не имел благодаря своей, не совсем традиционной, сексуальной ориентации. Но ведь кто-то должен был обслуживать эту громадную квартиру, убирать, готовить? Какие-нибудь кухарки, горничные. Да и пришедших на похороны нужно было обслужить, подать напитки и закуски.

Но мысль эта прошла у Никиты как бы вторым планом, поскольку он наконец обнаружил Л.М. В небольшой, неуютно обставленной антикварной резной мебелью комнатке тот беседовал с... начальником городского УВД Шариповым. Был главный городской милиционер в штатском сером костюме, словно подчеркивал, что визит его носит совсем неофициальный характер. Лица собеседников были серьезны, и на них читалось некоторое уважение друг к другу. На столике между ними стояли почти пустая бутылка коньяка, две рюмки и блюдце с нарезанным лимоном.

Никита остановился на пороге. Л.М. с Шариповым, увлеченные своим разговором, внимания на него не обратили. Тогда он негромка кашлянул. Носорог повернул голову, слегка прищурился, недовольный вторжением постороннего, потом узнал.

– А, это ты. Пришел, молодец. - Приподнял бутылку, встряхнул и велел: - Сходи на кухню, принеси еще коньячку. И рюмку себе.

Никита не обиделся. Здесь были свои законы и свои хозяева.

Кухня, размерами своими чуть уступающая зале и снабженная всеми возможными чудесами соответствующей техники и электроники, оказалась в конце коридора. На ней орудовали два серьезных молодых человека. Мастерили бутерброды, нарезали лимоны и откупоривали бутылки. Однако на слуг, постоянно работающих здесь, они никак не походили. Слишком умные лица. Время от времени кто-нибудь из них с подносом, на котором стояли бутылки и закуски, несся бесшумными шагами из кухни.

К просьбе Никиты отнеслись со вниманием и тут же вручили стандартный поднос с бутылкой тираспольского "Белого аиста" и блюдом, наполненным маленькими бутербродами с черной и красной икрой. Никита невольно сглотнул слюну. Пообедать он сегодня не успел.

Дверь в комнату была закрыта неплотно, и он расслышал последние слова Шарипова:

– Лаврентий Михайлович, пойми меня правильно. Если что-то начнется, мои люди тебя прикрыть не смогут.

На что прозвучал решительный ответ:

– Ну, не смогут, так мои люди порядок наведут.

Не прощаясь, начальник УВД вышел из комнаты, едва не выбив поднос из рук Никиты. Тот еле увернулся. Шарипов мазнул по лицу Никиты  острым внимательным взглядом, словно сфотографировал. У Никиты от этого взгляда холодная искра проскочила по позвоночнику; Он даже поежился, но восстановил равновесие и с независимым видом шагнул в комнату.

Л.М., опершись локтем о колено и устроив на кулаке челюсть, задумчиво глядел в пространство. Никита поставил поднос на столик и застыл, не решаясь присесть. И знал он Л.М. давно, а вс„ же робел в его присутствии. Это был не совсем страх, хотя бояться Носорога стоило. Это было ощущение уверенной силы, исходящей от него. Есть в подобных людях какая-то скрытая пружина, заставляющая окружающих относиться к ним с уважением и опаской. А вдруг пружина развернется и ударит приблизившегося к ней? Можно, конечно, назвать это и харизмой, не будь деятельность таких людей по большей части криминальной.

И вместе с тем нельзя было назвать Л.М. физически значимой личностью. Если бы Никита давал клички, он прозвал бы его не Носорогом, а скорее Бульдогом, поскольку единственной заметной чертой на лице Л.М. была тяжелая квадратная челюсть. Во всем же остальном выглядел он средним человеком: средний рост, средний вес, средняя ширина плеч. А вот имелось в нем что-то такое, из-за чего проходящие мимо женщины непременно оглянутся и посмотрят вслед, а партнер по бизнесу пять раз подумает, прежде чем обмануть.

Л. М. оторвался от своих дум, поднял глаза на Никиту.

– Ну, чего торчишь? Садись!

Никита присел на краешек кресла. Л.М. подхватил бутылку, щедро плеснул в рюмки.

– Давай за Митьку, чтоб ему на том свете было легче, чем нам здесь!

Только теперь Никита обнаружил, что Носорог сильно на взводе. Зная его железное здоровье и способность поглощать хорошие коньяки в безмерных количествах, трудно было представить, сколько он в себя уже влил. Возможно, начал пить еще в день убийства Серегина. А может, и раньше. Не верилось, что в такое состояние его ввергла гибель соратника. Причина должна была быть серьезнее.

Л.М. одним движением опрокинул в горло рюмку, проглотил не поморщившись. Потом кивнул на дверь.

– Хоть и мент, а уважаю я его. Правильный мент.

Никита промолчал. Что такое "правильный мент" по мнению Носорога, он представлял себе смутно. То ли такой, что ворам спуску не дает, то ли и сам живет, и другим жить дает.

Количеством выпитого коньяка, видимо, объяснялось приглашение Никиты на похороны. Да ничем иным и объяснить это было нельзя. Кто Никита для Л.М.? Так, воспоминание юности.

О юности и шел у них разговор в доме покой ного Митьки. Точнее, говорил один Л.М., ударившийся спьяну в почти слезливые монологи-воспоминания о школьных, годах и прежних временах, когда все было распрекрасно!

Такие случаи бывали раньше, но сегодня уж чересчур Носорог разнюнился. Может, действительно тосковал по чистой и глупой молодости?

Хотя и пьян он был, но ограничивался только воспоминаниями. О сегодняшнем дне не было сказано ни слова. Никита хотел было навести разговор на смерть Серетина, однако передумал. Ну их, эти разборки, что-нибудь ляпнешь не так, потом хлопот не оберешься. И он сидел, слушал несвязные речи Л.М., изредка поддакивай и налегал на бутерброды с икрой, пользуясь моментом. Один только раз решился встрять и поинтересовался: а что это женщин в квартире не видно? Л.М. мотнул головой.

– Не хрена им здесь делать. Всех прогнали.

Колонне автомобилей, тянувшейся к кладбищу, гаишники дали "зеленую улицу". Все остальное движение замерло, только лимузины медленно и без сигналов двигались к выезду из города. Никите уклониться от поездки не удалось. Носорог, налитый коньяком по самые уши, вцепился в него намертво и поволок за собой в машину. Пришлось томиться на заднем сиденье черного "Линкольна" меж двух телохранителей. Кстати, телохранители Л.М. совсем не походили на обычных мордоворотов в кожанках. Стройные ребята в отличных костюмах и с отблесками интеллекта на лице вроде тех, на кухне. Только под мышками чуть топорщились кобуры с пистолетами, напоминая об их профессии.

Самому же Л.M. спьяну взбрело в голову ехать на переднем сиденье, где он благополучно и задремал, уткнувшись виском в боковое стекло.

Однако, когда добрались до места последнего упокоения Серетина, Л.М. неожиданно проснулся и выглядел практически трезвым. Принадлежал он к тому типу людей, которые в нужный момент могут собраться и выгнать хмель из организма, сколько бы перед этим ни выпили.

Он отдал своим людям короткие команды и пошел в голову колонны. На Никиту внимания не обращал, словно того и не было. Вот тут и подворачивался случай скромно удалиться, но в кошельке была только жалкая пятирублевая бумажка, а с такими деньгами никакой попутки не поймаешь.

Лишенный могущественного покровительства Никита, на отпевание в кладбищенскую церковь не попал, отирался неподалеку, мучаясь неопределенностью своего положения и наблюдая, как каткие-то уверенные в себе ребята прохаживались у скопившихся машин и даже, почти не скрываясь, снимали собравшихся портативными видеокамерами. Наверное, это были сотрудники тех самых "компетентных органов". Их не трогали, только деликатно отгоняли, когда слишком близко подходили к церкви. На отпевании должны были присутствовать только свои.

Гроб перенесли на руках к могиле, и Никита оказался на периферии стоявшей вокруг толпы.

Поэтому ему без труда удалось укрыться за чьим-то обширным памятником, когда сквозь звуки оркестра, грянувшего траурную мелодию? вдруг пробились частые, резкие щелчки выстрелов.

И это не было прощальным салютом. Случилось то, о чем предупреждал Носорога Шарипов. Бандиты и на кладбище не удержались от разборок. Дико взвыв, смолкли трубы, закричали люди, толпа заколыхалась, расползаясь. А у могилы уже шел самый настоящий бой. Разве что гранаты не рвались.

Сидя за памятником, Никита проклинал себя за то, что по малодушию согласился пойти на эти проклятые похороны. Ну что бы сказаться больным! А теперь можно и пулю ни за что схлопотать.

Однако надо было выбираться. Плита закрывала только с одной стороны. А еще могли быть и рикошеты. На корточках, иногда даже на четвереньках, он стал перебегать от могилы к могиле, стараясь, чтобы памятники все время закрывали его от эпицентра перестрелки.

Там палить стали реже, шел уже прицельный огонь, когда каждый патрон на счету. Приостановившись, Никита осторожно выглянул из-за мраморного монумента, стараясь разглядеть, что же происходит у могилы Митьки. Но увидеть ничего не успел, потому что в соседний надгробный памятник известного в прошлом хирурга звонко ударила пуля, рассыпав вокруг гранитную крошку. Никита мгновенно нырнул назад. Снайпер, что ли, за ним охотится? Впору каску на штык нацепить и высунутый окопа, проверить. Но ни каски, ни штыка, ни даже окопа у него не было. Краем глаза в десятке метров от себя он заметил шевеление. Испуганно вгляделся и увидел укрывшуюся, как и он, за могильной плитой женщину. Была она в черном обтягивающем платье и в черном же платке, полностью закрывавшем волосы. Никита только успел подумать, что это первая женщина, которую он видит на сегодняшних похоронах, как словно из ниоткуда возник плечистый парень в джинсовой куртке. В глаза сразу бросился пистолет с толстым стволом, который парень держал перед собой на американский манер: обеими руками, дулом вверх. Никита затаил дыхание. Парень его не замечал. Пригнувшись, он всматривался туда, где пряталась женщина. Потом кинул взгляд в сторону, где все еще раздавались выстрелы, и плавно стал опускать ствол пистолета, ловя на мушку черное платье.

Тут в мозгу Никиты словно щелчок раздался, как будто оружие сняли с предохранителя. Он пригнулся еще ниже, выскользнул из-за плиты и оказался за спиной у парня. Выстрелить в женщину тот не успел, потому что ему, не мудрствуя лукаво, изо всех сил влепили ботинком сзади между ног, стараясь, чтобы носок достал куда нужно. Джинсовый убийца взвыл и сел на землю, зажав руками мошонку. Пистолет, правда, не выпустил, но это было уже не важно. Для порядка Никита ухватил его за воротник куртки и как следует приложил головой о мрамор. На этом парень и кончился. Оружие выпало из ослабевших пальцев, убийца лег на землю, будто наконец нашел долгожданное место, где можно отдохнуть от трудов праведных.

Пистолет, наверное, нужно было подобрать. Мало ли что может в нынешней жизни пригодиться! И Никита совсем было собрался нагнуться, но в этот момент тонкие женские пальцы подхватили смертоносную машинку, и она скрылась в элегантной кожаной сумочке. Спасенная от смерти незнакомка носком туфельки тронула щеку несостоявшегося убийцы.

– А-а, Пелевин, - протянула она. Голосу незнакомки был низкий, чуть с хрипотцой. И очень волнующий, отметил про себя Никита. Парня в джинсовой куртке она явно знала.

Женщина повернулась к Никите. И вовсе она была не женщина в возрастном смысле этого слова, а девушка лет двадцати. Может быть, с маленьким хвостиком - год-два.

– Надо уезжать, - сказала незнакомка. - Они нескоро разбираться закончат. Может появиться еще кто-нибудь.

Не говоря больше ни слова, не пригласив Никиту следовать за собой, словно это и так разумелось, она пошла к выходу с кладбища. Адреналиновая буря в крови спасителя стихала, но гул в ушах все не проходил. Тем не менее Никита заметил, что шла незнакомка очень осторожно, прикрываясь памятниками от возможной шальной пули. Или не шальной? Он хмыкнул про себя, подивившись сегодняшним играм судьбы, и пошел вслед за девушкой, также, как и она, стараясь, чтобы между ним и могилой Серетина постоянно была гранитная или мраморная плита.