"Пол Сассман Исчезнувший оазис" - читать интересную книгу автора (Сассман Пол)

Каир, Маншият-Насир

— Дамы и господа, нашего достопочтенного гостя не нужно представлять. Как все вы знаете, он родился в коптской общине и остается уважаемым и почитаемым ее представителем, пусть жизнь и увела его далеко от нас. Годами его щедрость помогала воплощать многочисленные проекты по здравоохранению и образованию, среди которых открытие этой больницы — лишь очередное звено в цепи его добрых деяний. Несмотря на успех и богатство, он не забыл, откуда родом, не покинул своих ближних здесь, в общине заббалинов. Друг, покровитель и, не побоюсь этого слова, отец всем нам — встречайте, мистер Роман и Гиргис!

Грянули аплодисменты, и из рядов гостей поднялся человек в дорогом костюме. Седеющие волосы гладко зачесаны назад, в лице проглядывало что-то ящерообразное: впалые щеки, почти безгубый рот, землистого цвета кожа. Вдобавок он то и дело облизывал края губ, что тоже усиливало сходство. Почетный гость ответил кивком на дифирамбы, изобразил поцелуй в щеку сидевшего рядом коптского епископа и пожал руку женщине, которая его представила. С лица его не сходила гримаса недовольства и раздражения.

— Благодарю, — произнес он, поворачиваясь к толпе. Голос, низкий и раскатистый, как грохот тяжеловесного грузовика, не соответствовал сухощавому сложению гостя. — Для меня большая честь присутствовать при открытии нового медицинского центра. Я хочу выразить личную благодарность мисс Михайл… — Он повел рукой в сторону ведущей. — Его преосвященству епископу Маркосу, а также учредителям и членам правления нашего Фонда развития.

Приглушенно защелкала фотокамера — корреспондент метнулся вдоль рядов, снимая Гиргиса и участников церемонии.

— Как уже упомянула мисс Михайл, — проникновенно продолжил оратор, — я заббалин и горжусь этим. Родился в Маншият-Насире, всего в паре кварталов отсюда. С самого детства разбирал мусор со своей семьей, и хотя, Божьей милостью, обстоятельства моей жизни с тех пор изменились… — Гиргис оглянулся на епископа, который с улыбкой кивнул, поглаживая бороду, — Манши-ят-Насир остается мне домом, а его жители — братьями и сестрами.

Раздались вежливые хлопки, защелкали фотокамеры.

— Заббалины — неотъемлемая часть Каира, — продолжал Гиргис, поправляя манжеты рубашки, что выглядывали из-под пиджака. — Вот уже полвека заббалины собирают, сортируют и перерабатывают отходы всего города, поддерживая его чистоту на должном уровне. Ручным трудом они добиваются эффективности, которую не в состоянии обеспечить никакой механизм. Однако по той же причине заббалины крайне подвержены инфицированию гепатитом, который передается через порезы и ссадины, неизбежно появляющиеся при сортировке отходов. Мои отец и Дед умерли от этой страшной болезни, поэтому я крайне рад принять участие в проекте, который поможет снизить риск заражения ею. Фонд обязуется делать бесплатные прививки всем, кто в них нуждается.

По толпе пронесся шепот одобрения.

— Думаю, я уже достаточно тут наговорил, поэтому позволю себе еще раз поблагодарить всех собравшихся и, не тратя времени даром, объявить Центр вакцинации Маншият-Насира имени Романи Гиргиса… — он развел руки, обводя широким жестом двор, в котором собрались гости, соседние дома и стеклянные двери с красными крестами, — открытым!

Гиргис принял из рук мисс Михаил ножницы и под аплодисменты толпы стал перерезать тяжелую алую ленту, натянутую поперек двора. Фотограф встал на колено, готовясь запечатлеть открытие. Однако алая полоска почему-то елозила между лезвий и не желала перерезаться, так что Гиргису пришлось повторить попытку. И опять ничего не вышло, как бы отчаянно он ни щелкал ножницами. Время тянулось, хлопки за спиной поредели и совсем стихли, а вместо них вскоре послышался шепоток и нервное хихиканье. Руки спонсора затряслись, на лице выразилось сперва раздражение, а потом — ярость. Мисс Михайл поспешно натянула ленточку, и Гиргис продолжал кромсать шелк.

— Я плачу тебе не за то, чтобы ты выставляла меня дураком, — прошипел он еле слышно.

— Простите, мистер Гиргис, — пролепетала мисс Михайл, и ее руки задрожали еще сильнее, чем у него.

— Вели этим кретинам прекратить съемку.

Он в бешенстве клацнул ножницами, и ленточка наконец-то распалась. Гиргис с благообразной улыбкой повернулся к собравшимся. Снова грянули и отразились эхом в дворовых стенах аплодисменты. Он дал им побушевать, после чего вложил ножницы в руку мисс Михайл, больно уколов ей большой палец — так, чтобы не заметил никто из посторонних.

— Больше не смей меня позорить, жирная тварь, — процедил Гиргис, продолжая улыбаться, и еще сильнее надавил на ножницы, после чего вернулся на место. Ведущая хлопнула перед собой в ладоши. Ее подбородок дрожал.

— Аплодисменты мистеру Романи Гиргису! — выкрикнула она, силясь вернуть самообладание. — Нашему дорогому спонсору!

Провожали его овациями. Гиргис сел, смахнул с туфли пылинку и выпрямился, скромно потупившись. Епископ похлопал его по руке:

— Вы — пример для всех нас, Романи. Повезло этим беднягам иметь такого покровителя!

Гиргис покачал головой:

— Это мне повезло, ваша милость, раз у меня есть средства помочь несчастным, улучшить их жизнь… Истинно, Господь слишком щедр ко мне.

Он приложился к перстню на руке епископа, а потом стал смотреть перед собой, словно смутившись от похвалы. Девушки в одинаковых платьях и головных платках выстроились перед гостями и запели.

Конечно, все это было игрой на публику. Якобы Маншият-Насир — его дом, заббалины — его братья и сестры. Чушь собачья. Гиргис ненавидел свой квартал, когда рос в нем и возненавидел еще больше, когда сумел вырваться из этой среды. Презирал его жителей — грязных, вонючих, копошащихся в дерьме неучей, которые стирали пальцы в кровь, строго блюли законы, молились день и ночь — и ради чего? Ради жизни в тесноте, в кишащих тараканами закутках, среди мусорных куч; ради немыслимо грязной работы и ярлыков парий, отбросов общества. Гордиться тем, что он заббалин? Проще гордиться раковой опухолью.

Только для видимости он до сих пор возвращался сюда, спонсировал различные проекты, называя их собственным именем, разыгрывал смиренного сына церкви. Это улучшало репутацию, отвлекало внимание людей от его менее добродетельных начинаний. Гиргис сам себе усмехнулся. Поразительно, чего можно добиться простой благотворительностью: построил больницу, подарил школу — и ты уже всеобщий любимец, даже Сюзанна Мубарак зовет тебя «столпом общественности». Сами заббалины были ему не роднее свиных стад, рыщущих по мусорным кучам Маншият-Насира. Гиргиса волновал только бизнес, и ничего больше. Вот почему он выбился в люди, а его соотечественники так и остались грязными нищими, которые живут на помойке и мрут от желтухи.

Песня закончилась, девушки одна за другой потянулись со сцены. Гиргис провожал их взглядом из-под темных очков. Хорошенькие, большеглазые, грудки как яблочки. Он мысленно сделал пометку — выяснить их имена и телефоны. В его борделях всегда преобладали коптские, а не арабские девицы, особенно в последнее время. Правда, этот бизнес его уже давно не занимал так, как раньше. Сейчас он предпочитал более современные занятия: торговлю оружием, контрабанду древностей, отмывание денег, но все равно не хотелось упускать лакомый кусок прибыли. Всего-то дел — подкупить родителей, чтобы отдали девчонку, а если нет — отнять силой, пусть приносит деньги. Долго она все равно не протянет из-за СПИДа и изуверств бордельной клиентуры, но ему до этого дела нет. Главное — доход. В любом случае при такой жизни девкам лучше поскорее отправиться в мир иной. Тонкие губы Гиргиса растянулись в ухмылке: малоприятное зрелище — словно кто полоснул скальпелем по лицу.

После девушек было сказано еще несколько речей, потом на сцену выпустили очередное юное дарование — жирного слепого скрипача. Гиргис изо всех сил изображал восторг, все чаще глядя на часы. Наконец концерт окончился, все встали и потянулись в новоиспеченный медицинский центр — на экскурсию и за бесплатным угощением. Виновник торжества, он же главный спонсор, пропустил мероприятие, сославшись на срочные дела: сказал, что рад бы остаться, очень сожалеет, принял благодарности медперсонала, попрощался и, подчеркнуто проигнорировав мисс Михайл, с облегчением убрался из центра. Гиргис прошел двор, миновал высокие деревянные ворота и сразу же наморщился — в нос ударил кисло-сладкий запах гниющего мусора.

По щелчку Гиргиса от стены отделились и двинулись навстречу два примечательных индивида — здоровые, мускулистые парни, несуразно облаченные в дорогие серые костюмы поверх красно-белых футболок клуба «Аль-Ахли». У одного охранника был сломанный боксерский нос, у другого — рваное ухо, но в остальном они походили друг на друга до мелочей, как отражения: те же пальцы в перстнях, те же рыжие волосы, зачесанные поперек черепа… От обоих веяло чем-то зловещим. Гиргис вытащил носовой платок, промокнул нос, а громилы почтительно приотстали и затопали на шаг позади него.

Остановились они на вершине замусоренного, изрытого выбоинами холма, с которого дорога сбегала вниз, в город мусорщиков. Взгляд Гиргиса рыскал за стеклами очков, фальшивую улыбку давно сменил привычный оскал. Дорогу с обеих сторон обступали покосившиеся хибары, с балконов свешивалось разноцветное тряпье. Громыхали запряженные ослами телеги, груженные тюками макулатуры, ветоши, пластика, бутылок и прочих отходов; такие же тюки, похожие на разжиревших опарышей, лежали штабелями вдоль стен, загромождая и без того тесные улицы. Повсюду витал запах гари, слышался грохот дробилок, сновали женщины в черных одеждах и ярких платках, и в каждом проулке, в каждом окне, на каждой лестнице громоздились кучи гниющего, смрадного, кишащего мухами мусора, словно целый квартал превратился в нутро пылесоса, всосавшего отходы всего города.

Таким был мир, в котором Романи Гиргис провел первые шестнадцать лет жизни и который еще долгие пятьдесят пытался из себя вытравить. Парижские одеколоны, итальянские кремы, мыла, бальзамы и отдушки, сколько бы они ни стоили, были бессильны против адской нечистоты его юности. Ничто не могло побороть эту вонь, грязь, вездесущих тараканов и крыс. Грязь было не отскрести; она проникла в поры, поселилась в нем, как какой-то грибок-паразит, замарала его клетки. Он отдал бы все свои миллионы, чтобы хоть раз отмыться дочиста.

Гиргис ускорил шаг, закрыв ноздри платком. Близнецы-телохранители сгоняли с дороги прохожих, расчищая путь хозяину. Улица некоторое время шла под уклон, потом резко свернула направо. Там жилой квартал вдруг обрывался, и перед путниками возникала широкая, залитая солнцем терраса на склоне горы. Над ней, словно коржи торта, нависали Мукаттамские скалы, изрезанные многоцветными барельефами Христа и святых. Ниже лавина домов и мусора стекала по склону, пока путь ей не преграждали автострада Эль-Наср и Северное кладбище.

У обочины дороги был припаркован длинный черный лимузин с тонированными стеклами. Ближе к медицинскому центру он подобраться не смог. Шофер в черном костюме стоял рядом и, завидев хозяина, поспешил раскрыть дверь. Очутившись в прохладной чистоте пахнущего кожей салона, Гиргис облегченно вздохнул, достал упаковку влажных салфеток и принялся судорожно оттирать лицо и руки.

— Вот мерзость, — бормотал он, содрогаясь так, будто по нему ползали сотни мелких тварей. — Мерзость какая!

Близнецы и шофер заняли места впереди, и лимузин тронулся, тяжело лавируя в лабиринте узких улочек. За окнами проплывал целый мир — черные от грязи и копоти главы семейств взваливали на спины огромные тюки, женщины и дети перебирали горы пластиковых бутылок, в стойлах возились черные свиньи с лоснящимися боками. Лимузин спустился по склону, пересек железнодорожное полотно и выехал на автостраду, которая вела прочь от горы Мукаттам к центру города. Только тогда Гиргис начал успокаиваться. Он еще раз протер руки, спрятал салфетки и проверил автоответчик сотового телефона: одно сообщение. Он нажал на кнопку, прослушал запись, но через полминуты недоуменно нахмурился и проиграл повтор, после чего его физиономия расплылась в ухмылке. Гиргис ненадолго задумался, набрал номер и поднес трубку к уху.

— Есть подвижки, — произнес бывший заббалин по-английски. — Похоже, нашли кого-то из экипажа. Перезвони мне. Номер ты знаешь. — Он отключил связь, поднял подлокотник сиденья и сказал шоферу по интеркому: — Пусть готовят «Агусту». Близнецам передай, что они едут в Дахлу.

Гиргис с облегчением развалился на широком кожаном сиденье.

— Двадцать три года, — пробормотал он. — Двадцать три года, и вот… наконец…