"Французский палач" - читать интересную книгу автора (Хамфрис Крис)

Глава 5. ПОБЕДИТЕЛЬ ПОЛУЧАЕТ ВСЕ

Хозяин постоялого двора в Пон-Сен-Жюсте твердо знал одно: захватывая в плен своего противника, немцы устроили у него погром, не заплатив за это ни су. И к тому же двое их раненых товарищей, оставленных на сеновале заботам его жены с обещанием вознаграждения по возвращении отряда, перед самым рассветом внезапно, одновременно и таинственно умерли. Теперь придется заниматься еще и трупами, отмывать пятна крови на полу и соломенном тюфяке, чинить или заменять мебель и посуду, разбитые во время схватки… И к тому же пропали разлитое вино и рагу, которое теперь подъедают кошки!

– И поэтому, моя милочка, – объявил Гийом Рош своей жене, помахивая жирными пальцами, – раз они не вернулись, чтобы заплатить, то по старинным обычаям мы можем присвоить их пожитки!

– О, прекрасно! – сказала его не менее пухлая жена. – И на наших стенах начнет ржаветь еще несколько трофейных мечей, а огонь будем опять разжигать сапогами. Если бы ты брал деньги вперед и меньше думал о «старинных обычаях», у нас было бы что-нибудь стоящее. Сколько раз мне об этом говорить?

Гийом вздохнул и согласился, но он помнил, какой это был шок, когда отряд здоровенных, причудливо одетых немцев уселся за его столы и потребовал еды и вина. У него не было минутки, чтобы потребовать плату заранее. И он уверил жену, что они как раз собирались достать кошельки, правда собирались. Но тут вошел тот незнакомец.

– А потом они, наверное, просто забыли, – добавил он. Его жена презрительно фыркнула и ушла, оставив его с метлой в руке оценивать ущерб.

Один человек против восьми. Казалось бы, все должно было закончиться гораздо быстрее и без такого шума. Гийом всегда готов был биться об заклад по любому поводу, от быстроты пробежки крыс до скорости горения поленьев в очаге. Так что когда тупоконечный меч незнакомца за считанные секунды уменьшил число противников вдвое, хозяин постоялого двора поставил бы на то, что чужак разделается и с остальными. И он бы неплохо с этим справился, если бы не то блюдо с рагу и неудачный шаг – секундная потеря равновесия.

Пришельца повалили. В его имуществе нашелся кошель, туго набитый монетами. Но настоящий крик торжества раздался тогда, когда они обнаружили бархатный мешочек. Однако этот крик мгновенно смолк при виде поднятой руки бывшего с ними человека, который разительно отличался от немцев, массивных и пестро разодетых. Он был щуплым и серым, а плащ его заставлял вспомнить о монашеской простоте – пока не разглядишь, из какой прекрасной материи он сшит и каким мехом оторочен капюшон.

Его жест заставил замолчать всех, кроме двух раненых, хотя и их стоны стали тише. Ощупав мешочек, тощий издал стон, который… Даже при одном воспоминании Гийом содрогнулся: в голосе серого человека звучало нечто напоминавшее одновременно о плотском наслаждении и смерти.

Хозяин гостиницы рассмотрел свою небогатую добычу. В мешке побежденного незнакомца оказалась смена одежды, набор цирюльника – ножницы, гребни и ножи – и кожаная маска. За все это на ярмарке в Туре в конце месяца можно будет выручить несколько су. А вот с одеждой немцев предвидится немало проблем. Она не только запачкана кровью, но и покрой у нее такой, какой предпочитают носить наемники всех национальностей.

– Павлины!

Гийом сплюнул, вертя в руках синий с малиновым камзол с пышными рукавами, украшенными пузырями и прорезями. Он с отвращением рассмотрел нелепую подкладку ярко-желтого цвета, протянутую через декоративные разрезы. Штаны были золотистые и отвратительно сочетались с черно-оранжевыми чулками, пришитыми к ним. Кроме этих кричащих нарядов трактирщик получил два громадных ландскнехтских меча (их можно переделать на лемехи), две пары громадных сапог (кожу можно использовать снова или сжечь вместо дров), несколько не слишком поношенных плащей и рубах и две шляпы. Если с них содрать чванливые плюмажи, они вполне подойдут какому-нибудь крестьянину.

– Двадцать су за все, – проворчал он.

Ради такой суммы нет смысла ехать в город. Это даже не возместит убытков. Как это ни досадно, но жена права. Вот вам и старинные обычаи!

А потом он вдруг понял, как можно поступить с этими вещами, и расплылся в улыбке. Сегодня воскресенье, и священник несгибаем в своем требовании не работать в святой день, так что многие в деревне сидят без дела. Если Гийом сможет предложить односельчанам какое-то развлечение, например аукцион, он обменяет эти вещи на что-нибудь полезное и вдобавок продаст лишнюю выпивку.

Заметно приободрившись, он отправился на кухню, чтобы не мешкая разбавить водой вино и пиво.

Когда Жан, хромая, вошел на постоялый двор, перед ним открылась картина лихорадочных торгов. Утро он провел, перевязывая ребра (они оказались ушибленными, а не сломанными) и лодыжку с нехорошей рубленой раной. Он съел то, что нашлось у Фуггера, отдохнул и обдумал свои действия. Его первым побуждением было броситься в ту сторону, куда уехали немцы с архиепископом, но этот порыв быстро прошел. Жан достаточно много участвовал в военных кампаниях, чтобы знать: поспешная атака, когда предпринимаешь ее в ослабленном состоянии, всегда проваливается. Ему требуются припасы и оружие. И необходимо восстановить силы.

Входя на постоялый двор, он не рассчитывал на то, что его враги оставили там его вещи или тем более увесистый кошель, который он получил за неделю до этого в Лондоне. Однако после них могли остаться какие-то указания на то, кто они были и куда собирались отправиться дальше.

Фуггер остался ждать за деревней. Когда эйфория прошла, этот странный человек ужасно, почти до слез расстроился при мысли о том, что придется оставить то королевство, где он правил безраздельно, и вернуться в мир, который отнял у него так много, в том числе и руку. И только то, что Жан решительно зашагал прочь от виселицы, в конце концов помогло и Фуггеру оторваться от нее, хотя он тотчас бросился было обратно, чтобы забрать какую-то безделушку, объедки – и, к счастью, те монеты, которые противники Жана оставили в кружке для подаяния. Когда они подошли к деревне, Фуггер растаял в тени. Он не станет заходить на постоялый двор, потому что его вид ясно говорит о том, кто он. Смотритель виселицы. От него так и разило его занятием, оскорбляя зрение и обоняние. Сквозь лохмотья просвечивает тело, шевелюра и борода кишат вшами, на плече сидит молчаливый ворон. Глядя на своего нового спутника, Жан опасался, что ему придется еще не раз пожалеть о той клятве, которую он только что дал.

– Два су… и петушок! – выкрикнул кто-то, когда Жан тихо вошел в приоткрытую дверь.

Это предложение было встречено криками одобрения, несколькими проклятиями и громким стуком кружек одна об другую.

– Полно, полно, господа! – Гийом замахал мечом над головами тех, кто сидел ближе всех. – Два су за такое прекрасное оружие?

– И петушок! – напомнил хозяину покупатель и принялся кукарекать.

Худой мужчина с крысиными глазками поймал взгляд Гийома и объявил:

– Три су!

– Мне предлагают три су. Повторяю: три су! – объявил хозяин. – Ну же, господа, ну же! Наверняка у кого-то из вас есть сын, который хочет отправиться воевать, чтобы вернуться домой со славой и добычей, взятой у иноземной мрази? Почему бы вам не помочь ему, купив это прекрасное германское оружие? Посмотрите на его длину, на остроту его клинка, великолепную балансировку! Я даже дам в придачу куртку ландскнехта, чтобы юному господину можно было пощеголять. А если война вам не по вкусу, подумайте о пахоте! В кузнице у Ла Фонтейна немного постучат молотом – и ваши борозды станут даже глубже и прямее тех, что прокладывает наш Гастон. – Тут поднялся возмущенный крик. – Кто предложит мне пять су?

Гийом наслаждался. Ему редко удавалось применять свои городские уловки среди этих крестьян. Семь лет, которые он провел в подмастерьях на пивоварне в Боне, не прошли впустую.

И тут он увидел незнакомца. Как только их взгляды встретились, Жан пошел вперед сквозь толпу. Гийом знал, что уже видел этого человека, и притом совсем недавно, но еще несколько роковых секунд не понимал, кто это, – настолько трактирщик был уверен в том, что жертва немцев не могла остаться в живых. А к тому моменту, когда он вспомнил Жана, тот уже стоял перед ним, положив одну руку на эфес меча, за который торговались присутствующие.

– Можно? – негромко спросил Жан, продолжая смотреть в глаза Гийома и отбирая у него меч.

– Эй! – возмутился крысоглазый. – Это мой!

– Не думаю. – Жан не отводил взгляда от хозяина постоялого двора. – Ты знаешь, кто я. Скажи им.

– Но, мсье, – залепетал толстяк, – они уехали, не заплатив! По старинному обычаю…

– По старинному обычаю, человек, которого они ограбили и попытались убить, имеет право на возмещение ущерба.

– К черту старинные обычаи! – Раздосадованный покупатель встал и повернулся к своим друзьям. – Я предложил больше всех. Неужели мы позволим чужаку обманом присвоить себе наше? Давайте…

Больше он ничего не успел добавить: плоская сторона клинка ударила его по голове над ухом. Жан сделал только короткий замах и резко опустил руку, но и от этого ушибленные ребра заболели. Он пробормотал короткую молитву святому Винсенту, прося, чтобы этого хватило. Конечно, здесь всего лишь крестьяне, но их десять человек, они у себя дома и набрались дешевого вина. И у каждого с собой наверняка есть дубинка.

Этого хватило. Не закончив тирады, человек еще секунду стоял прямо, а потом вдруг сел на пол. В ту же секунду Жан отвел меч назад, положив клинок себе на плечо.

– Я не хочу неприятностей, – спокойно проговорил он. – Хозяин расскажет вам, как несправедливо со мной обошлись. Если вы разопьете со мной бутылку в честь моего чудесного избавления и возвращения моего имущества, то мы сможем расстаться друзьями.

В Пон-Сен-Жюсте чужаков не любили. И даже если у этого и имелось оружие, все равно их десять против одного.

– Бутылка за счет мсье! – заорал Гийом, который вдруг сообразил, что лучше продать немного вина, чем еще раз претерпеть разорение. Он уже видел, как этот человек владеет мечом. У трактирщика не было желания смотреть на это еще раз. И без того здесь маловато способных платить посетителей.

– Разве я не рассказывал вам, господа, – поспешно добавил он, – как этот француз один стоял против десяти… нет, разве их было не двадцать? Против двадцати немцев? Это было только вчера! Мадлен, быстро неси вино! А, вот это была картина…

Хозяин постоялого двора был хорошим рассказчиком, а вино – даровым, так что настроение у всех быстро исправилось. Даже жертва Жана очухалась, давясь своей порцией угощения. А когда история была рассказана еще раз – и в ней Жан, герой-соотечественник, убил не меньше тридцати немцев, – на полу стояло пять опрокинутых бутылей.

Позже Жан отвел хозяина в сторону, чтобы быстрее завершить сделку.

– Так вы хирург? – Гийом с нервным смешком вернул ему набор ножей и ножниц.

– В некотором смысле, – ответил Жан, вспоминая время, проведенное в армии.

До того как он обрел свое истинное призвание, до того как нашел свой меч, он худо-бедно заменял солдатам врача. Цирюльник и хирург. Он стриг волосы, извлекал мушкетные пули, зашивал раны.

Он взял только один из ландскнехтских мечей, свой собственный скудный скарб и наименее запятнанную одежду немцев. Он отдал хозяину золотой из виселичной кружки в уплату за бутыли – и за вино и еду в дорогу. И еще выведал у хозяина постоялого двора все, что тот знал о напавших на него. Наемники приехали незадолго до него из ближайшего города, Тура. Гийом разглядел метки на их вьючных лошадях – они были из местной конюшни.

И наконец Жан пошел взглянуть на трупы немцев. Они лежали в конюшне гостиницы, раздетые и посиневшие, и он быстро осмотрел их раны. Не оставалось сомнений в том, как немцы поступили с ранеными: между шестым и седьмым ребрами их ударили ножом. Жан сильно сомневался в том, чтобы у хозяина постоялого двора хватило на это умения и жестокости. Значит, остальные вернулись и позаботились о своих. Это сообщало дополнительные сведения о враге. На войне Жану часто случалось видеть такое: при отступлении товарищей не оставляли врагу, который захватил бы их и предал медленной, мучительной смерти. Но сейчас время было мирным, а раны – не настолько серьезными, чтобы солдат нельзя было увезти на повозке. Его враг спешит. Значит, и он тоже.

Однако Жан смог отправиться дальше только в середине дня. Как это часто бывает в такое время года, и особенно в этих местах, погода переменилась. Последний весенний холод исчез, и с юга прилетел теплый ветер, который принес с собой ароматы Африки. Это был день начал, и не будь его дело настолько важным, Жан насладился бы им в полной мере. А теперь он просто устремил взгляд к горизонту и зашагал вперед.

Жан уже выходил за околицу, когда из-за куста выскочил какой-то вихрь. Темный силуэт раскололся на две части. Верхняя закаркала и захлопала крыльями, нижняя – запрыгала и начала чесаться.

– Кар-кар! – заорал Фуггер, повторяя крики Демона. – Что примерно значит: «Что было в деревне? Ты принес нам еды? Куда нам надо и когда мы добудем руку-руку-руку?»

Жан стремительно выбросил руку и схватил Фуггера за горло. Он держал смотрителя виселицы несколько секунд, пока тот продолжал трястись и кудахтать. Наконец крики стихли. Тогда Жан медленно разжал пальцы, но руки не убрал.

– Никогда, – тихо проговорил он, – никогда больше не болтай об этом вслух.

Бессильно обвисший Фуггер кивнул.

– Мы с Демоном будем молчать. Мы ни разу не скажем о руке.

– Рука, рука! – закаркал ворон, кружась у них над головой.

– Клянусь грязнозадыми святыми! – заорал Жан, наклоняясь за камнем, чтобы бросить его в ворона, который спокойно перелетел над ним. – Что ты наделал?

– Ну, тебя так долго не было! – Фуггер говорил обвиняющим тоном. – Нам надо было о чем-то говорить!

– Господи помилуй! – в сердцах бросил палач и зашагал по дороге.

Он не оглядывался. В этом не было нужды. Теплый ветер, дувший из долины, нес с собой характерный запах смотрителя виселицы. Под горячим солнцем вонь становилась все гуще и ядренее. И мысль о том, что в обществе Фуггера не удастся пройти незамеченным, не поднимала Жану настроения. Обоняние заблаговременно предупредит всех встречных о приближении чего-то протухшего, так что к их появлению дубинки и камни уже будут наготове. Если Жан намерен сдержать данное Фуггеру слово (а он не считал возможным нарушать свои клятвы), то необходимо найти способ продвигаться дальше мирно.

Примерно через полчаса после выхода из деревни Жан не выдержал. Он неожиданно свернул с дороги и спустился к речке, вдоль которой они шли. Она чуть расширилась, образовав омут, затененный тремя ивами и окруженный душистыми кустами розмарина, в которые палач с облегчением уткнулся, растирая колючие, резко пахнущие листья. Наклоняясь, чтобы зачерпнуть пригоршню воды, он услышал приближение вихря, а потом вонь ударила ему в ноздри. Когда Фуггер принялся по-собачьи лакать воду, Жан встал, сделал шаг в сторону и пнул его сапогом прямо в зад.

Фуггер упал в воду, вынырнул, отфыркнулся и жалобно взвыл:

– Я тону, тону! Какой холод, все кости стынут! Дай мне выйти!

Жан встал на берегу и обнажил меч.

– Ты не выйдешь, пока не смоешь с себя эту вонь.

– Нет! – завопил Фуггер. – Я тону!

– Плевать, – ответил Жан.

Когда Фуггер попытался выползти на берег, Жан разрезал мечом мешковатые лохмотья, и в воде забилось голое почерневшее существо. Потом Жан ударил его по ляжке мечом шхашмя, снова заставив рухнуть в воду. В следующую секунду туда упали две большие ветки розмарина, которые Жан быстро срезал с кустов.

– Соскребай ими с себя всю грязь. А потом возьми глины со дна. Хорошенько разотри себя ею, особенно волосы.

Сам он в детстве мылся именно так.

– Я умру от холода.

– Умрешь, если не начнешь двигаться.

Дрожа, дергаясь и протяжно стеная, Фуггер принялся мыться, сначала довольно вяло. Но когда с него начали слезать слои грязи и вода вокруг замутилась, он замолчал и начал усерднее работать ветками розмарина. Потом снова начал издавать звуки, и Жан разобрал какую-то мелодию. Фуггер перешел на новое место, где вода оставалась чистой. Когда Жан решил, что его спутник отмылся достаточно хорошо, он позволил тому выбраться на берег и дал полученный на постоялом дворе плащ. Усадив своего трясущегося товарища на камень, Жан осведомился:

– А теперь, когда мсье отмылся, может, сменим ему прическу?

Не дожидаясь ответа, он принялся стричь голову несчастного большими ножницами. Клочья, колтуны и свалявшиеся пряди полетели на землю: Жан остриг голову почти наголо, потому что иначе от таких зарослей избавиться было невозможно. После этого он принялся за бороду, срезав ее до модной среди солдат длины.

Закончив, он отступил назад, чтобы посмотреть на результат.

Перед ним сидел очень испуганный молодой человек с высоким лбом, обрамленным ежиком волос – они оказались рыжеватыми, – и с рыжей бородой, которая сужалась под подбородком. Острые черты голодного лица; довольно заметные скулы, длинный узкий нос и пронзительные голубые глаза, которые нервно метались из стороны в сторону.

– Что ты со мной сделал? – вскрикнул Фуггер.

– Посмотри сам.

Жан указал ему на воду.

Осторожно, словно опасаясь нового толчка сзади, Фуггер наклонился, быстро взглянул на свое отражение, а потом надолго отвел глаза. Когда же он посмотрел на себя снова, то стал водить пальцами по лицу вверх и вниз, словно изучая его. Затем замер и просто стал смотреть на себя, пытаясь сделать вид, что больше ничего не происходит. Заметив, что из его глаз течет вода, капая в омут, Жан отвернулся и принялся запаковывать свои парикмахерские принадлежности.

– Спасибо, – проговорил наконец Фуггер. – Я думал, этот человек ушел навсегда. Видишь ли, его душу отняли вместе с… – Он поднял культю и показал ее Жану. – А теперь он вернулся.

И он заплакал по-настоящему, даже не пытаясь прятать слезы. Жан отошел в сторону, сел и стал ждать. Хотя времени у него не было, он знал, что некоторым людям, пережившим глубокое безумие после сражения или разграбления города, просто необходимо бывает вот так повыть. Один раз он и сам это делал – в горящей церкви в Тоскане, целую жизнь тому назад. И сделать ничего нельзя, можно только ждать – как тогда кто-то ждал его самого.

Наконец он заметил, что Фуггер дрожит уже не от рыданий, а от холода, и пошел за своим мешком.

– Держи. – Он бросил ему одежду немецкого солдата.

– Это мне?

Вопрос прозвучал изумленно, руки несколько раз ощупали материю со всех сторон.

– Он, наверное, немного великоват и ярок, – сказал Жан, – но качество хорошее. Видно, жилось этому типу неплохо.

Фуггер просунул голову в ворот шерстяной рубахи, потом нашел рукава. Жан выбрал ему самый маленький костюм, который все равно оказался огромным. Мешковатые штаны стянули в поясе веревкой. В носки тяжелых сапог пришлось запихнуть по несколько горстей травы. Рукава черно-алого камзола закатали, а наброшенный сверху плащ прикрыл все странности, отчасти скрадывая пестроту наряда.

– Недурно, – сказал Жан, глядя, как Фуггер обходит вокруг него. – И запах стал получше. Хотя и отдает немецким потом.

– Ну, тогда я к нему прибавлю и свой, – тихо отозвался Фуггер. – Потому что я тоже немец.

– Немец, а? Откуда?

– Из Мюнстера.

– А когда мы… э-э… вели переговоры у виселицы, почему ты не сказал, что ты – сын банкира?

– Я сказал.

Жан почесал в затылке.

– Я не люблю задавать вопросы и не лезу в чужие дела, – вымолвил наконец он. – Но скажи мне, ради усохших яиц доминиканца, как это немецкий банкир стал присматривать за виселицей во Франции?

Фуггер рассмеялся. Он чувствовал себя при этом довольно странно, пока не понял, что смеется просто от удовольствия.

– Вы очень странно ругаетесь, мсье.

– Наверное, я побывал в армиях слишком многих стран, мсье Фуггер.

Со смехом вернулось еще одно чувство, и Фуггер протянул Жану здоровую руку.

– Фуггер, содержавший виселицу во Франции? – произнес он. – Это долгая история. И странная.

– Вот и хорошо. – Жан встал. – Чем длиннее и необычнее она будет, тем лучше, потому что нам предстоит идти всю ночь. К рассвету нам надо быть в Туре.

С этими словами он положил себе на плечо меч и мешок и направился обратно к дороге.

Секунду Фуггер стоял один на берегу речки, а потом вдруг наклонился, поднял несколько спутанных прядей волос, пропустил их между пальцами, а потом бросил в быструю речку. И когда последние следы его недавней жизни унеслись прочь, завихрившись у затора из тростника, а потом нырнув под него, он пробормотал:

– И омой мои грехи.

Он повернулся и поспешил следом за французом.