Павел АМНУЭЛЬ. ДВОЕ

Я хотел рассказать о любви. А получилось…

Не знаю. О любви тоже, конечно. Тетя Женя очень любила Николая Геннадьевича. Они прожили вместе тридцать лет, невозможно прожить так долго с человеком, которого не любишь.

В последний раз мне довелось видеть их вместе в день рождения Николая Геннадьевича. Я приехал с подарком – конечно, с книгой, других подарков он не признавал. Но и к книгам относился по-своему: за всю жизнь не прочитал ни одного романа, так говорила тетя Женя, и я верю. Дома у них были художественные книги – классика, в основном, кое-что из современных авторов, но это читала тетя Женя, а в шкафу Николая Геннадьевича стояли книги только по специальности и вообще по всяким наукам, да еще энциклопедии.

Из гостей были только мы с Лизой и два странных типа, коллеги Николая Геннадьевича из Астрономического института. Говорили они весь вечер только о космологических флуктуациях и так увлеклись, что к бокалам не притронулись. Мы с Лизой и тетей Женей тихо выпили за здоровье – по очереди за здоровье всех и каждого. Да, я о любви… Если бы вы видели, как тетя Женя смотрела на мужа, и как он гладил ее руку, когда она меняла перед ним тарелки, и как он неожиданно притянул ее к себе, прижался головой к животу и сказал: «Женечка»… У вас бы тоже не осталось сомнений. И вообще, как бы они выдержали друг друга столько времени, если бы не любовь? Характер у Николая Геннадьевича не сахар, а у тети Жени… Лучше промолчу.

Моя проблема в том, что разбираться в случившемся я могу только до какого-то предела – с одной стороны, физматшкола, что ни говори, дала мне приличное среднее образование, но, с другой стороны, армия, а потом работа сделали все, чтобы это образование из меня выбить… Ладно, не это главное. И так понятно.

Наверное, я опять не о том. Начать надо не с дня рождения, а со звонка, раздавшегося часов в семь утра, когда я стоял под душем и потому не мог сразу ответить. Звонила тетя Женя. Это было настолько необычно, что я перезвонил ей, даже не одевшись.

– Юра, Юра! – голос в трубке звучал взволнованно, но тетя Женя всегда разговаривала так, будто происходит что-то из ряда вон, и потому в первое мгновение я воспринял ее слова довольно спокойно – пока до меня не дошел смысл. – Юра, Коля пропал, я не знаю, что делать! В милиции говорят, нужно подождать. Я не понимаю, чего ждать! Ты должен помочь, я совсем одна, Косте звонить боюсь, что он может оттуда…

Костя был сыном тети Жени и Николая Геннадьевича. В позапрошлом году он окончил химический факультет МГУ, поехал стажироваться в какой-то германский университет, там познакомился с аспиранткой из Швеции, а дальше понятно: парочка едет в Стокгольм, к родителям Ингрид, Костю принимают в аспирантуру Королевского университета, свадьбу они не устраивают, живут просто так, сейчас это принято. Домой Костя прилетал месяца три назад, побыл пару дней и улетел, мы с ним и не виделись.

– Погодите, тетя Женя, – сказал я, вытряхнув из ушей воду и обмотав голову полотенцем. – Что значит – пропал? Он не ночевал дома?

– Нет, конечно! – возмущенно воскликнула тетя Женя, будто ее муж приходил домой ночевать не чаще раза в неделю. – Вчера в одиннадцать утра он поехал в аэропорт. Там они собирались, я не провожала, потому что была на семинаре, докладывала о кривой блеска Аш Тэ Козерога. Но я не беспокоилась, потому что в «Домодедово» он поехал на такси, а там его должны были встретить Олег с Коноваловым. Самолет в половине третьего. Я ему позвонила после семинара, но связи уже не было. «Абонент недоступен». Как это «недоступен»? Я позвонила Олегу, а он сказал, что Коля так и не появился. Олег ему тоже на мобильный все время звонил, и что делать, он не знает. В общем, они улетели, а где Коля, неизвестно. В милиции говорят, должно пройти двадцать четыре часа, может, он объявится. Я им уже сто раз…

– Стоп, – прервал я словесный поток, – вы хотите сказать, что с Николаем Геннадьевичем нет связи уже… – я посмотрел на часы, – двадцать часов?

– Я хочу сказать, с ним что-то случилось ужасное, а милиция даже пальцем не шевелит! Ты можешь приехать? Я с ума схожу…

– Буду через час, – сказал я, совершенно в тот момент не представляя, чем я, собственно, мог помочь в поисках.

Я одевался, а тетя Женя что-то продолжала говорить, голос ее из трубки был слышен даже в спальне. Вышла Лиза в легком халатике и спросила, что происходит.

– Понятия не имею, – сказал я. – У тети Жени истерика, уверяет, что Николай Геннадьевич пропал. Я к ней сейчас съезжу.

– Оттуда на работу?

– Конечно. Игорька в садик отвези сама, хорошо? Добрался я за сорок минут.

Наверняка тетя Женя не спала ночь – вид у нее был… Я впервые подумал тогда, что ей уже больше пятидесяти и что Николай Геннадьевич тоже далеко не юноша.

– Пожалуйста, тетя Женя, – сказал я, – давайте с самого начала и по порядку.

С самого начала и по порядку – после того как я расположил происходившие события в нужной последовательности – дело выглядело так.

Первого августа в Сибири должно наблюдаться полное солнечное затмение, и потому в Новосибирск отправилась экспедиция «солнечников», к которой Николай Геннадьевич примкнул – решил тряхнуть стариной, вспомнил, видимо, как в молодости объездил все республики бывшего Союза. Тетя Женя мужа отговаривала: куда ему в его нынешнем состоянии, но Коновалов, начальник экспедиции, убедил ее, что все совершенно безопасно, а для пошатнувшегося здоровья Николая Геннадьевича даже полезно – свежий воздух, природа… От Новосибирска они далеко отъезжать не собираются, наблюдательный пункт устроят сразу за городом, в Павино. В общем, уговорил. Сначала предполагалось, что за Н.Г. заедет Олег Перминов по дороге в аэропорт, но Н.Г. уперся: сам, мол, доеду на такси. Вещей у него действительно было немного – все поместились в рюкзак, погода стоит теплая, все-таки середина лета. Такси приехало вовремя, тетя Женя лично погрузила мужа с рюкзаком, переговорила по мобильному с Коноваловым («Не беспокойтесь, Евгения Алексеевна, встретим») и, когда машина отъехала, отправилась на семинар, который невозможно было пропустить, потому что тема важная, и ожидалось, что будут коллеги из ИКИ и ФИАНа. По дороге в институт тетя Женя несколько раз звонила мужу на мобильный, все было в порядке. Во время семинара телефон пришлось выключить, а после того как закончилась дискуссия, она вышла в коридор, позвонила – тогда-то автоответчик впервые и объявил ей, что абонент недоступен.

Экспедиция улетела без Черепанова, тетя Женя принялась звонить в милицию, но дежурный ей объяснил, что в таких случаях надлежит явиться в отделение по месту жительства и оставить заявление. Но делать это следует не ранее чем через двадцать четыре часа, после… а вы говорите, и трех часов не прошло? Да объявится ваш муж. Может, машина в пробку попала, в мобильном батарейка села…

– Я звонила во все больницы, даже в Онкологический центр на Каширке! – сказала тетя Женя. – Нет его нигде. А в морги я звонить не собираюсь, что там Коле делать?

Действительно. В морги позвонил я сам, выйдя в магазин за сигаретами. Тетя Женя не выносила табачный дым, и при ней я, конечно, не курил никогда, но как повод выйти из квартиры… Телефоны у меня были записаны в память мобилы еще с того времени, как я служил участковым. Недолго это продолжалось, да и вспоминать о тех месяцах не люблю, но вот хоть какая-то польза. То есть никакой пользы на самом деле, потому что в столичные морги не поступало тело с документами на имя Черепанова Николая Геннадьевича. И слава Богу.

– Вот что, тетя Женя, – решительно сказал я. – Я займусь поисками, надеюсь, что все будет в порядке (и тени такой надежды у меня не было), а вы езжайте на работу. Так будет лучше, отвлечетесь, да и мне спокойнее.

– Ты что, сдурел? – взвилась тетя Женя. – Какая работа? Думаешь, я могу чем-то заниматься?

Я не стал дальше слушать и, отойдя к окну, принялся обзванивать столичные таксопарки, в промежутках между звонками пытаясь пробиться по известному мне номеру в дежурную часть аэропорта «Домодедово». Звонил, а сам думал о том, насколько все это безнадежно. Можно потратить неделю, причем совершенно без толку, тогда как из любой ментовки… Господи, как не хотелось опять слышать голоса Корнеева или Толстолобова, как не хотелось! В трех таксопарках над моими вопросами посмеялись, в четвертом бросили трубку, не дослушав, в дежурной части «Домодедово» все время было занято.

– Ну что? – спросила меня тетя Женя, когда я на какое-то время перестал нажимать на кнопки и задавать стандартные вопросы. – Что тебе сказали?

Я подумал, что она все-таки героиня – целый час сидела на диване, не проронив ни слова и только тоскливо глядя на меня. Это было настолько не похоже на тетю Женю…

– Попробую иначе, – пробормотал я и, преодолевая нежелание пальцев набирать знакомый номер, нажал несколько цифр. Если трубку снимет майор Корнеев…

– Старший лейтенант Толстолобов, – произнес низкий голос. Слава Богу, хоть тут повезло.

– Жора, – сказал я. – Это Юрий. Корецкий.

– Слушаю тебя, Юра, – спокойно сказал Толстолобов, будто после нашей последней встречи прошли не два года, а два дня, и будто звонил я, как обычно, чтобы доложить о состоянии дел на вверенном мне участке.

– Ну… – я не нашелся, честно говоря, с чего начать. – Как дела-то?

– Хорошо, – отозвался Толстолобов. – Надеюсь, и у тебя нормально.

– Да, – согласился я.

– Но что-то случилось, – констатировал старший лейтенант. – Я прав?

– Да, – сказал я. – Пропал человек. Уже почти сутки.

– На нашей территории? – перебил меня Толстолобов.

– Нет. По дороге в «Домодедово».

– Это отделение… Погоди, адрес у него какой?

– Проспект Вернадского, тридцать шесть, строение три.

– Территория Костомарова.

– Тетя Женя там уже была – еще вчера. Жора, ты знаешь процедуру, а время идет!

– Это твой родственник, что ли? – догадался наконец Толстоло-бов. – Так бы сразу и сказал.

– За мной должок, – быстро сказал я.

– Само собой. Говори данные.

Я сказал. Тетя Женя порывалась что-то вставить, но я останавливал ее жестом: не надо мешать, сами разберемся.

– Больницы, морги… – начал Толстолобов.

– Исключи. Я все обзвонил.

– Ладно, я свяжусь с Костомаровым и с ребятами из ГИБДД. Твой номер я вижу. Жди, перезвоню.

– Может, нам подъехать? – спросил я, поскольку тетя Женя подавала мне вполне определенные знаки.

– Пока не надо, – сказал Толстолобов. – Послушай, у тебя пен-сионка идет, есть вообще какие-нибудь отчисления?

Я не сразу понял, о чем он спрашивает, и на мгновение помедлил с ответом.

– Пенсионка? Да, есть программа. А что, ты хочешь…

– Нет, спрашиваю просто так, – быстро сказал Толстолобов. – В общем, жди.

– Ну что? – спросила тетя Женя.

– Сейчас займутся.

– И даже заявления не надо?

– Потом напишете, задним числом, – сказал я. – Некогда сейчас.

– Колю найдут? – спросила тетя Женя.

Ответ предполагался только утвердительный, и я ответил:

– Конечно.

Мы сидели с тетей Женей на кухне и пили кофе. Мобила лежала между нами посреди стола.

– Твой знакомый что-то не звонит, – сказала тетя Женя. – Может, ты ему сам позвонишь?

Я, собственно, так и собирался, но в это время затренькала мобила. Номер, с которого звонили, был скрыт – наверняка Жора.

– Слушаю, – сказал я.

– Юра? – я не узнал голоса, все-таки мы два года не разговаривали. – Это Стас. Ты просил кое-что для тебя выяснить…

Стас Ламин, конечно. Два года назад он был простым опером, работал «на земле», неужели так и остался в прежней должности? Наверное. Парень он исполнительный, но не более того. Похоже, Жора увидел вошедшего случайно в кабинет Ламина, подумал, что есть на кого скинуть…

– Да-да, – торопливо сказал я.

– Ну, слушай, – Стас то ли бумаги перелистывал, то ли деньги считал. – В Новосибирск твой Черепанов не вылетел – ни тем рейсом, понятно, ни следующими. Там было еще два вчера и один сегодня утром.

– Так, – сказал я, чтобы поставить точку, иначе Стас начал бы расписывать, как ему удалось получить эту информацию.

– Вот, – протянул он и опять что-то перелистнул. – В больницы и морги я звонить не стал, ты это уже…

– Да-да, – сказал я. – Дальше.

– Вот, – повторил он. Черт, доберется он наконец до сути? Я же не его начальник, чтобы докладывать, глядя в листок. Почувствовав, должно быть, мое нетерпение, Стас сказал: – А полетел твой Черепанов в Питер, вот что. Из «Шереметьева-первого». Рейсом семьсот двенадцать в шестнадцать сорок. Вчера, стало быть. Живой и здоровый.

Пока я переваривал эту неожиданную информацию, Стас наслаждался произведенным эффектом.

– Усек? – продолжал он. – Мне, понимаешь, пришло в голову проверить все вылетавшие вчера рейсы. В наш компьютерный век… Поисковая система…

– Спасибо, Стас, век буду благодарен, – сказал я и отключил связь.

Тетя Женя спросила:

– Жив?

– Жив, – подтвердил я, и тогда она заплакала. Казалось, ее ничто больше не волновало. Жив – и слава Богу. А где, что, почему – какая разница? Такое же выражение лица было у нее три года назад, когда я приехал в приемный покой Склифа. Она сидела на длинной скамье, смотрела в пространство невидящим взглядом и тихо плакала. Ей только что сообщили: муж ее жив. Ранение, конечно, серьезное, но не смертельное, сейчас его оперируют, это займет несколько часов, но операцию проводит лучший нейрохирург города, так что все будет в порядке.

Это ей так сказали: все будет в порядке, а мне потом, после операции, объяснили, что травма оказалась все-таки слишком тяжелой, чтобы гарантировать полное выздоровление. Жить Черепанов, конечно, будет, но сможет ли работать? Как вы сказали – астрофизик? Ученый, ему головой думать надо, а тут…

В ту ночь Николай Геннадьевич возвращался домой из института последним автобусом. Тетя Женя ждала его в половине первого, как обычно, но даже и в час ключ в двери так и не повернулся. Мобильником Н.Г. тогда еще не обзавелся, тетя Женя собралась побежать к остановке и обнаружила мужа в подъезде. Николай Геннадьевич лежал ничком, под головой расплывалось черное пятно. Сознание тетя Женя потеряла лишь после того, как доставила мужа на «скорой» в Склиф. Ее-то быстро привели в чувство, а с Николаем Геннадьевичем возились всю ночь, а потом еще два месяца, пока он не стал соображать, на каком свете оказался.

Пропал кейс, в котором Н.Г. тащил домой распечатки расчетов. Кто-то проследовал за ним от остановки, думал, наверное, что в кейсе деньги, в подъезде двинул Николая Геннадьевича по голове…

Преступника, конечно, не нашли. Никаких следов. Никаких свидетелей. Висяк. Н.Г. выкарабкался, и даже на работу вернулся, и даже спорил с коллегами так же азартно, как прежде, но, по словам тети Жени, был уже совсем не тот. Его мучили головные боли, временами он забывал что-то очень существенное, и в экспедицию тетя Женя отпустила мужа, потому что Коновалов клятвенно заверил: прослежу, мол, за каждым шагом. Единственным неотслеженным участком была дорога от дома в аэропорт, но там-то что могло случиться?

Неужели по пути Николаю Геннадьевичу пришла какая-то мысль… Что-то он вдруг забыл или, наоборот, о чем-то вспомнил? Господи. Питер, надо же…

– Где он? – спросила тетя Женя. – Куда ехать?

В Санкт-Петербург мы выехали утренним поездом. На ночные билетов не было, не помогли ни мои «корочки» («Охранная фирма, и что?»), ни полста баксов, сунутых в паспорт. Телефон по-прежнему отвечал, что абонент недоступен. В компании мобильной связи мне объяснили: аппарат отключен, сигналов не посылает, так что определить местоположение абонента возможным не представляется. На фирме я обрисовал ситуацию, и меня отпустили без разговоров, а Лиза… В общем, она тоже все поняла.

Днем, после разговора со Стасом, я сам сбегал в отделение, и у меня заявление все же приняли, даже пообещали связаться с питерскими коллегами, но я вполне представлял, как это будет происходить и чем закончится. Надежнее было отправиться в Питер самому, о чем я сказал тете Жене. Она сразу принялась собираться, я и отговаривать не стал – бесполезно. Не объяснишь же ей, что в поисках она будет только обузой.

Мы стояли с тетей Женей в коридоре у окна, и я расспрашивал ее о том, какие мысли могли появиться в голове Николая Геннадьевича.

О своем Коленьке тетя Женя могла говорить часами. Я слушал молча и среди слов пытался обнаружить какие-нибудь намеки, что помогло бы понять поступок Николая Геннадьевича. У меня не было теперь сомнений в том, что ничего страшного с ним не случилось. Никто его, естественно, не похитил, он сам все спланировал, сам решил и сам сделал. Я в этом удостоверился еще дома – задал тете Жене прямой вопрос и получил прямой ответ.

«Тетя Женя, – спросил я, – почему все-таки никто из членов экспедиции не заехал за Николаем Геннадьевичем? Ведь они знали, что он, мягко говоря, не в лучшей форме».

«Господи, Юра, Коновалов настаивал на этом! – воскликнула тетя Женя. – В аэропорт с утра поехал институтский микроавтобус с оборудованием. Миша уговаривал Колю поехать с ними: заедем, мол, и все будет в порядке. А Коля уперся. Поеду на такси – и все. «Что я вам, старик немощный? А рюкзак вообще легкий». Они ему одно – он другое. Я бы обязательно с ним поехала, но семинар…»

«Николай Геннадьевич знал, конечно, о семинаре».

«Он мой доклад и в план поставил».

«Значит…»

Я не стал продолжать, тетя Женя прекрасно ухватила мысль:

«Ты хочешь сказать, что Коля это заранее спланировал?»

Получалось, что так, но я не стал продолжать разговор, который мог вывести нас неизвестно в какие прерии и пампасы. Я и по дороге в Питер старался не задавать вопросов, которые могли быть тете Жене неприятны, но слушал ее очень внимательно.

– …А в позапрошлом году, – говорила тетя Женя, провожая взглядом проплывавшие мимо окна деревья, – как его назначили редактором журнала, он вообще перестал телевизор смотреть. Раньше хоть новости, а теперь говорил: «Надо еще три статьи прочитать, в статьях мысли есть иногда, а в этом ящике мыслей давно не наблюдается». А мне хотелось, ну, ты понимаешь, невозможно жить, когда только наука и ничего, кроме науки. Мы раньше с Колей часто в кино ходили. Все премьеры смотрели, особенно любили кинотеатр «Мир». Помню, мы там «Конец Вечности» смотрели по Азимову, наш фильм, не американский. Мне не понравилось, а Коля так радовался! К нам гость приезжал из Баку, мы вместе ходили. Коля потом Мураду объяснял, что в фильме очень важная вещь сказана – про минимальное воздействие. Переставил предмет с полки на полку, и история пошла по другому пути. Мурад спорил: мол, минимальное воздействие потому и минимально, что после него все быстро возвращается на круги своя. История – штука очень инерционная, как авианосец. У Азимова тоже об этом сказано, но Коля романа не читал. Когда Мурад уехал, Коля еще долго про минимальное воздействие вспоминал. Он тогда работал над моделями поздних стадий расширения, ну, как тебе объяснить… Космологи набросились на ранние стадии, первые минуты после Большого взрыва, теория инфляции… Линде тогда еще молодой был, но с Андреем Коля никогда не спорил. Ранние стадии Колю не интересовали: там, мол, слишком много предположений. Он занимался поздними временами, а тут важно знать, какая у Вселенной средняя плотность. Если больше предела, то тяготение в конце концов остановит расширение, и мир начнет сжиматься, а если плотность меньше предела, то расширение получится бесконечным, и материя рассеется… через сто миллиардов лет.

– Нам бы до восьмидесяти дожить, – пробормотал я.

– Что? Да, конечно. Вот, а по тогдашним наблюдениям средняя плотность во Вселенной получалась очень близкой к пределу. Коля тогда ездил в КрАО, сам кое-что измерял, но очень тогда его эта идея азимовская вдохновила насчет минимального воздействия. Это как с критической плотностью: чуть больше, чуть меньше, и получаются совсем разные Вселенные.

– Ага, – сказал я.

– Сейчас, – сказала тетя Женя, – все это кажется романтикой. Тогда все выглядело просто. Потом обнаружили темное вещество, потом еще темную энергию, и плотность оказалась на самом деле раз в сто больше, чем тогда получалось.

О чем-то ей эти слова напомнили – тетя Женя неожиданно прижалась лбом к стеклу, губы ее мелко задрожали, нужно было что-то сказать или сделать, чтобы отвлечь ее от ненужных мыслей, и я предложил пойти в вагон-ресторан выпить кофе.

Кофе оказался отличным. И настроение у меня стало получше, потому что на мой мобильный позвонил из Питера Боря Немиров, с которым мы когда-то учились на милицейских курсах, и сказал, что данные о Черепанове разосланы по всем отделениям, по больницам, вокзалам и в аэропорт «Пулково». Если кто-нибудь видел там прилетевшего из Москвы человека, похожего на Н.Г., то, надо полагать, сообщит, куда следует.

Пока я разговаривал с Немировым, кто-то позвонил и тете Жене. Слушала она, по-моему, невнимательно, то и дело отводила аппарат от уха, думая о своем, но когда разговор закончился, я заметил в ее глазах если не радость, то ощущение чего-то обнадеживающего.

– Это Мирон, – сказала она. Мироном называли Антона Мирошниченко, академика, директора Астрономического института. Для всех он был Антоном Анатольевичем, большим человеком, а для тети Жени и Николая Геннадьевича – просто Мироном, потому что учились они на одном курсе, вместе ходили в походы и ездили в экспедиции. Карьера у всех сложилась по-разному, в начальники ни Н.Г., ни тем более тетя Женя никогда не стремились, а Мирон поднимался быстро, и, по словам тети Жени, в этом была жизненная справедливость, какой не так уж много в нашем мире.

– Мирон говорит, – сказала тетя Женя, – что подключил к поискам питерских коллег. Если Коля поехал в Питер, то наверняка с какой-то идеей. Хочет с кем-то обсудить. Логично?

– Логично, – пробормотал я, ничего логичного в этом странном предположении не увидев. Допустим, возникла у Н.Г. идея, которую он решил обсудить с питерским коллегой. Что он сделал бы прежде всего? Естественно, позвонил товарищу и для начала обсудил идею по телефону. Разговор кто-нибудь да слышал бы. Логично? Даже если никто ничего не слышал, какой смысл делать вид, что едешь в один аэропорт, а сам… Что за тайны мадридского двора? Если бы Н.Г. не к коллеге в Питер собрался, а к любовнице… Нет, и тогда его поведение нельзя было назвать логичным. Должен же был понимать, какой поднимется переполох. Да и откуда у Н.Г. любовница, тем более в Питере, где он в последние годы не был ни разу? При такой супруге, какой была тетя Женя, иметь любовницу – чистое самоубийство. Ревнивый характер тети Жени мне прекрасно известен, года четыре назад был случай… Долго описывать, да и не люблю я перемывать косточки… в общем, скандал был страшный. Не знаю, сколько посуды тетя Женя перебила, а потом оказалось, что ни причины, ни даже сколько-нибудь убедительного повода для такой экспрессии не было в помине – с кем-то Н.Г. слишком долго разговаривал, а потом еще и домой заезжал… за книгами, естественно, за чем еще?

Если за дело взялся Мирон, то при его энергии наверняка все питерские астрофизики уже были опрошены с пристрастием. А Немиров, понятно, не только в больницах шуровал, но и морги не обошел вниманием. Зачем же мы едем в Питер, что мы там сможем сделать такого, чего уже не было сделано?

Странная картинка мне представилась вдруг: сходим мы с поезда, а на перроне стоит, прислонившись к столбу, Николай Геннадьевич со своим рюкзаком, смотрит на нас и спрашивает задумчиво: «Это что за остановка, Бологое иль Поповка?»

А если у него отшибло память? Могло случиться? Могло. Запросто.

– Нас в Питере встретит Костя Крымов, – сказала тетя Женя. – Это завлаб по внегалактической астрономии, старый наш знакомый. Мирон ему передал…

– Вот и хорошо, – сказал я. – Пока мы едем, Николай Геннадьевич сам объявится.

– И пусть объяснит, что за секретность, – сказала тетя Женя, и по ее тону легко было понять, что сумеречное беспокойство о муже начинает уступать место столь же сумеречной и неоправданной ревности. Мысль о любовнице, похоже, пришла наконец и ей в голову.

– Раньше, – продолжала она, – он так не поступил бы. Позвонил бы или записку оставил. А после того случая… У него бывают провалы в памяти. Правда… Почему он выключил телефон?

Путный ответ ей в голову не приходил. Она молча водила пальцем по скатерти, рисуя, по-моему, график какой-то сложной функции. Может, это была функция их отношений: по горизонтали ее постоянная любовь к Коле, а по вертикали взлеты и падения, взлеты и падения…

– Если у него возникла идея, – осторожно сказал я, – то к кому в Питере он бы прежде всего обратился? И еще: если раньше, уезжая, он писал записки, то теперь мог оставить сообщение или электронное письмо.

– Я ждала, когда ты об этом спросишь, – сказала тетя Женя. – Все-таки из тебя пока еще плохой сыщик. Ты не просчитываешь все варианты.

– Спасибо, – пробормотал я.

– У нас, – продолжала она, – есть общий ящик для электронной почты. Адрес и пароли знаем только мы с Колей. Я проверяла: там пусто.

– Когда вы проверяли в последний раз?

– Перед тем как мы поехали на вокзал.

В это время Н.Г. давно был в Питере. Действительно, сто раз мог отправить сообщение, если хотел. И если мог.

– А вдруг, – сказал я, – он послал сообщение не на этот адрес, а на какой-то другой?

– Я и об этом думала, – вздохнула тетя Женя. – У меня есть свой адрес, институтский, но там тоже ничего.

– А на собственную почту Николай Геннадьевич мог его отправить?

– Зачем? – удивилась тетя Женя. – Если он хотел что-то сообщить мне, зачем бы он стал писать себе самому?

– Не знаю. По забывчивости.

– Юрик, – печально сказала тетя Женя. – Коля в последнее время сильно сдал, конечно, но не до такой же степени, чтобы посылать себе самому письма, которые должна прочитать я.

– Ну да, – согласился я. – Просто подумал… Может, себе он что-то напоминал. Можно проверить. А вдруг?

– Юрик, – сказала тетя Женя. – Это невозможно. Я не знаю пароль к Колиной почте. А он не знает мой пароль. У каждого человека должно быть личное пространство. Мне никогда в голову не приходило подглядывать, что Коля писал.

Это она хватила, конечно. Уж я-то знал, какой ревнивой становилась тетя Женя, едва ей приходила в голову идея о том, что ее Коленька что-то скрывает. Мне не очень-то верилось, будто она никогда не пыталась посмотреть, что получает Николай Геннадьевич на свою личную почту.

– Жаль, – сказал я. – Там можно было бы найти какие-то указания. Может, все-таки вспомните…

– Нет, – отрезала тетя Женя, и я понял: так оно и есть. «Нет» было сказано с таким сожалением… Она действительно не знала пароля, а если бы знала, то еще вчера и без моего напоминания вскрыла бы все, что возможно, а дома наверняка и вскрыла: хранившиеся в ящиках письма мужа, все его конспекты, просмотрела все бумажки…

Поезд начал сбавлять ход, за окном побежали заводские корпуса вперемежку с жилыми домами, до Питера оставалось полчаса.

Я провел утро с Григорием Ароновичем Новинским – это был коллега Николая Геннадьевича, он тоже много лет занимался внегалактической астрономией, когда-то написал с Черепановым две статьи. Мне повезло, Новинский оказался отличным программистом, и уже на третьей минуте разговора я спросил, есть ли возможность прочитать почту Черепанова.

– В принципе, можно, – почесав подбородок, сказал Новинский. – Обычно пароли бывают не такими уж сложными. Правда, некоторые используют генератор случайных чисел и букв, тогда безнадега…

– По-моему, – сказал я, – тетя Женя… Евгения Алексеевна, кажется, не знает пароль. А если бы и знала, то не сказала.

– Почему? – удивился Новинский. – Если есть шанс выяснить…

– Она считает, что нет такого шанса. Новинский посмотрел на меня внимательно.

– Вы полагаете, – медленно произнес он, – что Евгения Алексеевна знает или догадывается, куда поехал Николай Геннадьевич?

– Нет, – вздохнул я. – Не все так просто. Конечно, она не знает. Но какие-то предположения у нее есть. И делиться ими она не собирается. Может, она все же прочитала мужнину почту, нашла что-то…

– Любовница? – с видимым равнодушием спросил Новинский.

– Ну что вы! Нет, не думаю.

– Так мы будем пробовать?

– Конечно!

Я не знаю, какие методы он использовал. Видимо, пытался обойти систему почтовой защиты. У хакеров свои приемчики, которыми они не готовы делиться, вот и Новинский придумал глупый предлог, чтобы удалить меня подальше, занять чем-то, пока он будет возиться с кодами. Пришлось мне ехать через весь город в Институт астрономии, отвозить коллеге Новинского какой-то пакет. Коллега, выполняя, скорее всего, наказ Новинского, переданный по телефону, потащил меня обедать в институтскую столовую, где попытался отравить недосоленным борщом, надеясь, видимо, что остаток дня я проведу в приемном покое больницы. Не на такого напал – приходилось мне пробовать гадости покруче. К тому же я чувствовал себя обязанным находиться в хорошей форме, потому что каждые полчаса звонила тетя Женя и справлялась о новостях. И Лиза звонила, ей почему-то казалось, что Питер – действительно бандитская столица России и что здесь на каждом шагу (особенно на Литейном) можно схлопотать по уху или того хуже.

– Приезжайте, почему вы так долго? – сказал Новинский, позвонив часа в три, будто и не он отослал меня с глаз долой. Собственно, я все равно уже ехал обратно. Войдя в кабинет, я обнаружил там и тетю Женю, сидевшую перед монитором. Новинский, развалившийся с книгой в руках в старом кожаном кресле (возможно, в нем сидел когда-то Белопольский, а может, даже сам Отто Струве), сказал, предваряя мои вопросы:

– Не так это оказалось сложно, как я думал вначале. Я сразу позвал Евгению Алексеевну, потому что… Там все отрывочно, записки самому себе, вроде дневника.

Тетя Женя оглянулась, увидела наконец меня и сказала:

– Нет его в Питере. Что ему здесь делать? Зря мы сюда притащились. Коля нам всем головы заморочил. Не приезжал он в Питер. Нет. Нет.

Она так бы и повторяла «нет, нет», если бы я не напомнил:

– Но ведь билет он купил и в самолет сел. Это точно. Паспортный контроль…

– Нет, – еще раз сказала тетя Женя, отодвинулась от экрана и обхватила руками плечи. Нервы у нее были на пределе, и если у нее начнется истерика, то всё, никому с этим не справиться. С истериками тети Жени мог управляться только Николай Геннадьевич, я присутствовал однажды… Не помню, что тогда произошло, точнее, я просто не понял, причина показалась мне достаточно мелкой: кто-то на семинаре прошелся по методике наблюдений… что-то в таком роде. Тетя Женя дотерпела до дома, я тогда зашел… почему же? Нет, тоже не помню, да и неважно – в общем, я там оказался, когда тетя Женя тихо вошла в квартиру, тихо положила на стол сумочку, вроде все было нормально, но Николай Геннадьевич лучше знал свою жену, он к ней подошел, обнял за плечи, и тут началось… Не хочу описывать. И вспоминать не хочу.

Когда тетя Женя тихо отодвинулась от экрана, обхватила плечи… как тогда… я подумал, что она делает это специально, чтобы ее Коля, где бы он в этот момент ни находился…

Глупо, да. Тетя Женя тихонько заплакала, Новинский кивнул мне: вы, мол, посмотрите текст, а с ней я попробую справиться. Ладно, пусть пробует. Я взял стул, сел перед экраном, за моей спиной Григорий Аронович что-то бормотал, а тетя Женя резко и коротко отвечала, но предметами не бросалась. Уже хорошо.

Последнее по времени письмо было трехдневной давности.

Разумеется, это проверяемо. Более того, существует единственный способ проверки недостаточно аргументированных гипотез. Вопрос о достаточной или недостаточной аргументации является в данном случае ключевым, но критерии выбора нужно разработать отдельно. Один из критериев: аргументация достаточна, если из представленных аргументов возможно конструирование эксперимента или наблюдения…

Какое все это имеет отношение… Обычная теоретическая тягомотина. Что-то о недостоверных гипотезах? У Н.Г. возникла идея, для проверки которой он и отправился вместо Новосибирска в Питер? Об этом мы думали, но о чем гипотеза-то?

Я вызвал предыдущее письмо – за два дня до поездки.

Не забыть:

Бритвенные принадлежности.

Зубную щетку и так далее.

Рубашки две – обязательно синюю байковую.

Пуловер.

Кроссовки, на размер больше…

Я перещелкнул еще одну дату и оказался в письме, написанном за неделю до отъезда.

Давление надо пересчитать, число получается несуразно приемлемым. В принципе, давление может и не играть критической роли, но…

Фраза была не закончена. И дальше:

Принцип минимального воздействия тоже нуждается в переформулировании. Точность формулировки – главное… Опять брошенная на полпути фраза.

– Юрик, – сказала за моей спиной тетя Женя. – Не теряй времени, Юрик. Это пустое, я же вижу. Не приезжал он в Питер. Он всем нам головы задурил.

Я набрал номер Немирова и спросил, мысленно сложив пальцы крестиком:

– Боря, скажи, вы, конечно, проверяли, покупал ли Черепанов в тот день билет на какой-нибудь улетавший рейс?

– На улетавший? – удивился Немиров. – Зачем ему улетавший? Разнарядка была: искать человека, прибывшего в Питер…

– Проверяли или нет?

– Ну, – сказал Немиров, помолчав, – это, в принципе, не в моей компетенции. Я в городском УВД работаю, ты знаешь.

– Значит, не проверяли, – заключил я. – Можешь оперативно это сделать? Я перезвоню.

По правде говоря, мысль казалась в тот момент нелепой – какой смысл лететь в Питер, чтобы сразу отправиться куда-то еще?

А если Николай Геннадьевич с самого начала хотел полететь куда-то еще, но туда не было прямого рейса, только через Санкт-Петербург – с пересадкой? Тогда он в Москве и купил бы билет до пункта А с пересадкой в Питере, какие проблемы? А если билетов из Питера до пункта А не было? И что это за пункт такой, если судить по направлению? Прибалтика? Туда нужна виза. Может, в Карелию: Петрозаводск, Мурманск? Там нет астрофизиков, а к кому еще мог направиться Н.Г. так целеустремленно?

– Что он сказал, Юрик? – тронула меня за плечо тетя Женя.

– Будут проверять. Не понимаю, почему мы об этом с самого начала не подумали!

– Я думала… – пробормотала тетя Женя. – Но мне казалось, это сразу проверили… Давай поедем в аэропорт, Юрик. Пожалуйста. Я не могу тут сидеть…

Мы хотели поймать такси, но подвернулся частник, который, услышав, что нам нужно в аэропорт, запросил столько, что за эти деньги можно было съездить в Москву и обратно. Тетя Женя села рядом с водителем, сказала по-гагарински: «Поехали», – и мне ничего не оставалось, как плюхнуться на заднее сиденье.

Мобила затренькала, когда мы подъезжали к аэровокзалу.

– Юра? – сказал Немиров. – Ты был прав. Он улетел в тот же день.

– Куда? – нетерпеливо спросил я. Неужели Н.Г. успел обзавестись визой и улетел в Прибалтику?

– В Петропавловск-Камчатский, – сообщил Немиров.

– Как у вас с деньгами? – спросил Борис, приехав в аэропорт через час после нас. Билетов на ближайший рейс в Петропавловск в кассе не было, и я позвонил Немирову: пусть поможет.

Хороший вопрос. Мой бюджет не был рассчитан на такие перелеты – потом еще и обратно лететь. Я посмотрел на тетю Женю: похоже, ее не интересовало, во сколько обойдутся билеты.

– Можно полететь сегодня? – только и спросила она.

– Да, рейс в восемнадцать пятьдесят, – сказал Немиров. – В Петропавловске будете завтра днем по местному времени. Но я спрашивал…

– У меня есть деньги, – сказала тетя Женя. – На два билета хватит. Юра, не возражай!

Я и не возражал, у меня точно таких денег не было. А откуда они были у Н.Г.? Он вроде в экспедицию собирался, а там командировочные, билеты за счет института, и вообще…

– Тетя Женя, – сказал я, когда мы заняли места в самолете, – сколько денег могло быть у Николая Геннадьевича? Он снял со счета? Взял карточку? Какой у него кредит?

– Счета в банке у нас нет, Юра. – Она улыбнулась, увидев мое недоумение. – Ну да, современные люди, научные работники… адень-ги хранили дома, в столе, кто угодно мог взять, если узнает. Ну, взял бы. Не такая крупная сумма… Но… После того как в девяносто восьмом рухнул банк, где мы держали все сбережения… В общем, мы остались без копейки, даже до зарплаты не хватило. Заняли у Ефремовых, так было неудобно, Господи… В общем, Коля решил, что надежнее держать дома. Половину в рублях, половину в долларах.

– Много он забрал?

– Не все, конечно. Понимал, наверное, что я поеду следом. Взял чуть меньше половины.

– Вы это сразу обнаружили?

– Нет. Я была в панике, Юра. Думала, что Колю ограбили и убили. А когда ты узнал, что он в Питере… Тогда – да. Я сразу проверила.

– Почему же не сказали?

– Тогда бы его не искали.

Вымотанная питерскими приключениями тетя Женя заснула на моем плече, и мне ничего не оставалось, как размышлять над тем, что уже было известно.

Если бы я лучше разбирался в астрофизике…

Впрочем, то, что я успел прочитать, не имело к астрофизике отношения – во всяком случае, прямого. Последняя запись была о каком-то принципе минимального воздействия. Есть в космологии похожий принцип? Этого я не знал, конечно. Собственно… откуда ему там быть? Минимальное воздействие – это когда делаешь мелкую работу (перекладываешь ящик на другую полку), а в результате меняется мир. Минимальное воздействие может быть каким угодно и на что угодно. Не так уж я был необразован, чтобы не знать о неравновесных системах, о работах Пригожина, о точках бифуркации, где достаточно ничтожного воздействия… При чем здесь Петропавловск? Что-то я упустил, был какой-то момент в биографии Николая Геннадьевича… я ведь знаю… я точно знаю…

– Юра, – сказала над моим ухом тетя Женя. – Проснись, ужин дают. Поешь, тебе надо.

– А вам?

– Я не буду, – отрезала она и отвернулась к окну. Настаивать было бесполезно. Я вспомнил свою бабушку…

не знаю, почему воспоминание вдруг ярко вспыхнуло, хотя я не думал об этом уже несколько лет. Мои бабушка с дедом (по материнской линии) жили в трех кварталах от нас, городок небольшой, мы с мамой каждый день их навещали. Когда мне было пятнадцать, дед неожиданно упал во дворе и умер несколько часов спустя, не приходя в сознание. Тогда только я и узнал, что было ему восемьдесят три года, и бабушке столько же. После похорон мама взяла бабушку к нам, отдала ей свою комнату, а сама спала в гостиной. После смерти деда бабушка прожила четыре месяца и ушла во сне, но не это мне сейчас вспомнилось. Все время, с утра до вечера, она повторяла одно и то же: «Я ем и сплю, а Миша лежит в земле», «Я хожу и ем, а Миша лежит в земле»…

Почему тетя Женя напомнила мне сейчас мою бабу Лару?

– В последнее время… – начал я разговор, когда бортпроводница убрала поднос. От чая тетя Женя не отказалась, а я взял кофе и подумал, что сейчас самое время задать вопросы, которые могли и не иметь никакого смысла. – В последнее время Николай Геннадьевич занимался другими проблемами, не только космологическими?

– Он всегда занимался другими проблемами, – сказала тетя Женя. Она хотела поговорить, но говорить могла сейчас только о Коле, и потому я рассчитывал на обстоятельные ответы. – Всю жизнь он состоял в каких-нибудь комитетах и коллегиях. Помню, в семьдесят девятом Сюняев позвал Колю в оргкомитет. Они устраивали советско-американскую конференцию по рентгеновской астрофизике. Я тогда беременная Костей была, чувствовала себя ужасно, а надо было на работу ходить… Они все хорошо организовали, и я как раз родить успела. Костя появился за три месяца до конференции, я с ним на заседания ходила, представляешь? Американцы на это нормально реагировали, а наши почему-то косились… Так я к чему? Они обсуждали ранние стадии, рентгеновское излучение квазаров, и Коля вдруг выдал… Ну, типа того, что рентген от квазаров может быть модулирован высокой частотой, даже более высокой, чем радио от пульсаров. А мы этого не обнаруживаем просто потому, что не ставим на спутники приборы с нужным разрешением во времени. Коле, конечно, сказали (наши, кстати; американцы к идее отнеслись вполне лояльно), что это глупость, не может квазар так излучать, нет физической причины. Коля уперся, как всегда, и стал на ходу выдумывать гипотезы. Помню, как на него Черепащук посмотрел, когда Коля сказал, что короткопе-риодический рентген может излучать разумная плазма в квазарах. Мол, почему бы плазме при больших плотностях не самоорганизоваться в потенциально разумные системы? Коля еще и на фантастический рассказ сослался… не помню автора. В общем, американцы головами покивали, мол, любопытная идея насчет модуляции, надо обдумать. Анаши очень… Кнему потом Ефремов подошел: ты, мол, что, с ума сошел, тут серьезная конференция! А Чертков, он тогда в институте парторгом был, прямо сказал: ты это брось, не позорь передовую советскую науку завиральными идеями. У тебя когда защита докторской? Так имей в виду…

Я об этой истории не слышал. Впрочем, я многого о Николае Геннадьевиче не слышал. Знал, что докторскую он защитил с блеском в восемьдесят первом. Значит…

– Хорошее было тогда время все-таки, – продолжала тетя Женя. – Мы были молодые. Какие Коля работы делал! Магнитная аккреция, никто до него… Да, я хотела сказать о процессе самоорганизации в плазме. Коля статью все-таки написал и мне показал. На том все и кончилось. Потому что… Ну, невозможно было это опубликовать.

– В чем идея-то? – осторожно спросил я.

– В двух словах… О возможности зарождения жизни на космологически ранних стадиях в неустойчивых плазменных сгустках. Еще до образования галактик, сразу после того, как первые сверхновые выбросили в пространство много тяжелых атомов. Я уже не помню деталей, столько лет прошло. Плазменные сгустки могут стать разумными, а потом, когда идет сжатие и образуются звездные системы, процесс самоподдерживается. Плазма остывает, становится плотнее, и это стимулирует эволюцию… Совершенно дикая идея. Никто такую статью, естественно, не опубликовал бы, а репутацию Коля себе загубил бы до конца жизни.

– Интересно, – пробормотал я. – Плазменная жизнь? Я читал что-то такое у Лема.

– Да! – воскликнула тетя Женя. – Вспомнила! Конечно, Лем!

– И у Кларка было что-то похожее, – показал я свою осведомленность.

– Не знаю, – засомневалась тетя Женя. – Кларк? Не помню.

– «Из солнечного чрева», – сказал я. – Давно читал, но запомнилось. Красивая идея: жизнь внутри Солнца.

– Может быть, – с неожиданным равнодушием сказала тетя Женя. – Коля фантастикой не увлекался, я не думаю, что он Лема читал, а Кларка и подавно… В общем, статью он, по-моему, просто порвал.

– Жалко, – сказал я.

– С каких пор тебя интересует, какими научными проблемами занимался Коля? – удивилась тетя Женя.

– Так ведь, – сказал я, – он не по общественным делам полетел на Камчатку?

– Конечно. Мы с тобой в последние часы не говорили толком, столько суматохи… Ты прав, Юра.

– Прав… в чем?

– Какая-то идея ему в башку втемяшилась, – тихо произнесла тетя Женя, так тихо, что я едва расслышал. – С тех пор как мы в Питер полетели, я все время думаю – какая?

– К каким-то выводам вы пришли, верно?

– Да, – сказала тетя Женя, помолчав.

– Вы знаете, где Николай Геннадьевич?

– Не знаю, Юра.

– Но какая у него идея…

– Догадываюсь.

– Расскажите. Может, я не пойму, но две головы…

– Две головы не всегда лучше одной. У тебя может сложиться превратное мнение. И тогда ты мне не помогать будешь, а только мешать.

Я промолчал. Тетя Женя начала говорить, и я знал, что на этих словах она не остановится. А подгонять ее бесполезно. Захочет – скажет.

– Когда Коля вышел из больницы, – произнесла тетя Женя минут через пять, я уже решил было, что она будет молчать до конца полета, – у него действительно было плохо с памятью. Забывал, что делал вчера, зато помнил в мельчайших деталях все, что происходило двадцать лет назад. Наташа Липунова посоветовала сходить к гомеопату, был один известный. Говорят, многим помог. Как же его фамилия? Сама забывать стала. Неважно. Короче, выписал он Коле какие-то шарики, принимать надо было по системе, сколько-то синих, сколько-то зеленых, сколько-то красных, все по часам. А Коля его расспрашивал о научных основах гомеопатии. А тот радовался, что может рассказать о своей науке. Тоже был человек увлеченный. Когда мы возвращались, Коля сказал: вот, мол, классическое подтверждение тому, о чем я все время думаю. «О чем это?» – спросила я. «О минимальном воздействии, – сказал он. – О бифуркациях. О том, с какой полки на какую нужно переложить ящик».

– Бифуркации, – сказал я. – Это когда стоишь перед выбором и не можешь решиться. Можно поступить так, но можно иначе. А от выбора зависит, как будешь жить дальше.

– Примерно.

– При чем здесь…

– Гомеопат?

– Нет, тут я понял. Минимальное воздействие, и ты принимаешь решение, которое нужно. Не тебе нужно, а тому, кто на тебя этими гомеопатическими средствами воздействовал.

Тетя Женя неожиданно оттолкнула мою руку, отодвинулась в кресле и посмотрела на меня… Странно посмотрела – то ли я сморозил глупость, то ли, наоборот, сказал гениальное, чего она от меня совсем не ожидала.

– Я что-то не то сказал?

– Наоборот, – ответила тетя Женя. – Именно то. Даже я не сразу поняла ход его мыслей, а ты ухватил. Странно.

Тетя Женя не могла представить, что кто-то способен понять ход мыслей ее мужа лучше и правильнее, чем она сама.

– Коля сказал… не помню точно, но смысл был такой: не станет он глотать эти шарики, потому что не хочет, чтобы его мозг выполнял указания этого… не могу вспомнить фамилию.

– Шандарин, – сказал я.

– Да! Ты-то откуда знаешь? – удивилась тетя Женя.

– Элементарно, Ватсон, – пробормотал я. – Рекламу Шандарина по ящику показывали так часто, что не запомнить было невозможно.

– Вот видишь, – сказала тетя Женя, – а я и не знала про рекламу. Я только наших слушала, из института, кто у него лечился. Коля почему-то решил, что гомеопат выписывает шарики не только для того, чтобы лечить, но и для того – может, даже в большей степени, – чтобы навязать пациенту свою волю.

– Зачем? – не понял я, хотя сам же высказал эту идею.

– Не знаю. Я решила, что у Коли… ну…

– Да, понимаю, – быстро сказал я, чтобы тете Жене не пришлось заканчивать неприятную для нее фразу.

– Я тогда очень внимательно смотрела все, что он записывал. На бумажках, в тетрадях, в компьютере, кому какие письма писал… Наверное, это нехорошо, но я должна была знать, о чем он думал, чего хотел. Мы мало разговаривали, после болезни Коля стал молчаливым. Раньше он был не такой, и меня это очень беспокоило.

– То есть, – уточнил я, – пароли вы уже давно знаете.

– Конечно. Коля их, кстати, дважды менял. Но он не придумывал сложных паролей, так что мне хватило пары дней…

– И вы все читали.

– Все.

– Хорошо, – сказал я. – И – ничего?

– Ты имеешь в виду его последнее решение? Ничего. Он писал о подготовке экспедиции, как он рад поездке, хотел проветриться… Я потому его и отпустила, что по записям видела: Коля вполне адекватен, на рожон лезть не собирается, а отдых на свежем воздухе ему и врачи все время советовали.

– И все-таки…

– Да, – печально сказала тетя Женя. – Он всех провел. И меня. Догадался, наверное, что я все читаю.

Мог догадаться, конечно. Наверняка догадался. Ведь о записной книжке, которую «расколол» Новинский, тетя Женя не знала. Или?..

– Вернемся, – вздохнул я. – О чем он на самом деле думал? Чего хотел? При чем здесь минимальные воздействия и разноцветные таблетки?

– Таблетки точно ни при чем, – сказала тетя Женя. – А гомеопатия… влияние очень малых в энергетическом смысле явлений на глобальные процессы… Это его очень занимало, гомеопат просто подтолкнул. Это было через полгода после того, как Коля вышел из больницы… Он стал ходить на семинары в Институт физики Земли. Первый раз пошел, когда выступал Джонстон. Это американец, работает в подкомитете ООН, занимается проблемами глобального потепления. Приезжал в Москву и прочитал пару лекций, одну в каком-то подмосковном НИИ, другую в ИФЗ. Коля пошел, и я, конечно, тоже увязалась. Честно говоря, мне лекция не понравилась, политики было больше, чем науки. Он доказывал, что в глобальном потеплении виноваты исключительно техногенные факторы. И если, мол, Киотский протокол не подпишут все страны… Ну, что я тебе буду голову забивать этой ерундой? До сих пор никто не доказал, что именно промышленные выбросы создают парниковый эффект… Колю совсем не то в этой лекции интересовало. Он спросил у Джонстона: «Не предполагает ли уважаемый докладчик, что, уменьшив выбросы, человечество начнет влиять на природу еще сильнее?» Джонстон удивился: «Вы, видимо, плохо поняли, ведь причина именно в том, что…» Коля его оборвал не очень вежливо. «Я-то, – говорит, – все понял, а вы не понимаете вопроса. Объясняю. Равновесие в природе столь неустойчиво, что для прохождения бифуркации природной системе необходимо чрезвычайно малое воздействие. Наше техногенное влияние гораздо мощнее, и потому точка бифуркации смещается». Джонстон опять не уразумел, чего от него хотят.

– А вы? – вырвалось у меня.

– Я-то поняла, – спокойно сказала тетя Женя. – Я читала Коли-ны записки… Кстати, на вопрос Джонстон ответил стандартной фразой: мол, с загрязнением природы надо бороться делами и очень быстро, иначе будущее поколение… и так далее.

Девушка-бортпроводница прошла мимо нас, наклонилась и спросила:

– Вам что-нибудь нужно? Все в порядке? Мы скоро начнем снижение.

Промежуточная посадка у нас была в Хабаровске. Я посмотрел на часы: мы летели уже почти семь часов, в иллюминаторах была ночь, а в Москве только наступил вечер. Лиза забрала Игорька из сада…

Когда самолет сел, началась обычная толчея. Пассажиров погнали в здание аэровокзала, кто-то забыл ручную кладь и рвался обратно против движения, на дворе, оказывается, шел дождь, выгрузили нас не в «кишку», а по трапу, и пока мы с тетей Женей добежали до автобуса, то не вымокли, конечно (дождь был не таким уж сильным), но ощущения были не очень приятными. В зале ожидания, куда нас запустили, сидячих мест оказалось меньше, чем нужно, многие остались стоять, кто-то пошел ругаться с авиакомпанией… В общем, обычные бытовые неприятности, без которых не обходится ни одно воздушное путешествие. Нам с тетей Женей достались два кресла в углу, и мы сидели тихо. Тетя Женя закрыла глаза, но не спала, конечно, просто отгородилась от мира. Я воспользовался случаем: во-первых, набрал на мобильнике номер Н.Г. («абонент недоступен»), потом позвонил Лизе. Она, понятно, сказала: не беспокойся, дома порядок, надеюсь, мол, что Николай Геннадьевич найдется. Позвонил я и Жоре (в Москве расследование прекратили, когда стало известно, что Н.Г. в Петропавловске), и Новинскому в Питер.

«Я еще немного повозился с письмами Черепанова, есть кое-какие соображения, сброшу на ваш мейл, вы сможете прочитать».

«Спасибо, – сказал я, – прочитаю в Петропавловске. Надеюсь, найду там компьютер или интернет-кафе… Есть что-нибудь важное, то, что может помочь?»

«Не знаю, как насчет помочь, – сказал Григорий Аронович, – но общий знаменатель… Я хочу сказать, что Черепанов интересовался в последние годы многими вещами, даже странно, совсем не по его специальности, но есть общее… »

«Минимальное воздействие на неустойчивые системы», – сказал я.

«Так вы уже?.. Замечательно, тогда вам будет понятнее то, что я перешлю».

– Что он сказал? – спросила тетя Женя, когда я закрыл крышечку телефона. – Этот, из Питера. Про минимальные воздействия?

– Перешлет на мой адрес, – сказал я. – Если бы здесь было интернет-кафе, можно было бы…

– Нет здесь ничего, – сказала тетя Женя. – Даже кофе нормального.

Кофе в буфете действительно оказался бурдой – даже странно для такого большого аэропорта. К счастью, часа через полтора объявили посадку. Тетя Женя спала на ходу, я провел ее в самолет, усадил в кресло, и она заснула, так что продолжение разговора пришлось отложить. Сам я тоже устал, но думал, что уснуть не смогу, однако, открыв глаза, понял: проспал завтрак.

Я прошел в туалет, умылся, мысли вроде бы прояснились, и потому, вернувшись, я не удивился, что тетя Женя продолжила наш разговор, будто он и не прерывался на несколько часов.

– Кое-что я все-таки поняла из его недоговорок и из того, что прочитала.

– Что-то, связанное с минимальными воздействиями?

– И с глобальным потеплением, – сказала тетя Женя.

По-моему, мы думали о разных вещах. Я – о том, что Н.Г. отправился куда-то в неизвестное, чтобы проверить (как?) свою идею, странным образом связанную с минимальными воздействиями на физические системы, в том числе на нашу атмосферу. И он лишь выглядел неадекватным в своем поведении, а на самом деле все четко продумал и в солнечную экспедицию записался для того лишь, чтобы иметь «отмазку». Неужели его «минимальное воздействие» было таким мизерным, что он мог сам… что? И воздействие это нужно было произвести в конкретном месте на планете, куда Николай Геннадьевич и направился. С пустыми руками?

Я смотрел на тетю Женю и пытался представить, о чем думала она. Она лучше меня знала своего мужа, но сейчас – мне так казалось – представляла его поступок в неверном свете. Полагала, что им движет болезнь. Он что-то придумал, но до конца не довел. Нельзя было его отпускать, нельзя. Она винила себя, я видел это по ее поджатым губам, по сцепленным пальцам, по взгляду, направленному в никуда.

– Наверное, это была его идефикс, – почти не разжимая губ, сказала тетя Женя.

Я не стал спорить. В рассуждениях своих я дошел до определенной точки и очень боялся двинуться дальше, боялся свернуть в неверную сторону. Может, я уже и сейчас предполагал совсем не то и двигался совсем не туда – тогда тем более не следовало разгоняться.

Я закрыл глаза и ждал, когда скажут, что пора пристегнуть ремни.

Самолет ударился колесами о землю, побежал, тормозя двигателями, по посадочной полосе, и я обнаружил вдруг, что пристегнут, но не мог вспомнить, сам сделал это или, может, меня пристегнула тетя Женя. Или бортпроводница?

– Только бы нас встретили, – сказала тетя Женя.

Нас встретили. Более того: нас проводили в аэропортовское отделение милиции, накормили бутербродами и ввели в курс дела, будто мы были милицейскими начальниками из столицы. Докладывал майор, фамилию которого я не запомнил, да она и не имела значения, поскольку больше мы этого майора не видели, у него и без нас дел хватало.

Зная о том, что случилось в Питере, здесь, конечно, прежде всего проверили все вылетевшие на материк рейсы, потом все, еще не вылетевшие, но на которые уже продавались билеты – чуть ли не на месяц вперед, что совсем уж не имело смысла. Н.Г.Черепанова в списках пассажиров не оказалось. Проверили таксистов, дежуривших у аэровокзала. Никто не возил в город человека, по описанию похожего на Н.Г. Он мог взять частника, но частники, обычно возившие людей из аэропорта в город, были милиции известны. Их тоже опросили – без толку. Еще были, конечно, рейсовые автобусы, но здесь вообще полная безнадега. Попробуй углядеть в толпе пожилого мужчину, ничем не выделяющегося среди прибывающих на Камчатку туристов.

Начали проверять выезжавшие из города машины: может, Н.Г. отправился куда-то дальше… неизвестно куда. На север – к вулканам? На юг – в сторону Курил? Может, на запад, но – зачем?

Изложив результат расследования, майор отправился по своим делам, оставив нас на попечение сержанта, которому велено было доставить нас в гостиницу, где нам забронировали два номера.

– Вам надо отдохнуть, поспите немного, – сказал я тете Жене.

– Я не засну, – ответила она, но тут же, прикорнув на краешке кровати, закрыла глаза. Я и сам валился с ног: перелет, разница во времени, в Москве сейчас раннее утро…

Я спустился на первый этаж и с наслаждением закурил. Стоял у входа в гостиницу, подставив лицо не очень-то жаркому солнцу, и соображал: где в этом городе, больше похожем на большую деревню, можно найти компьютер. Не к майору же обращаться. Наверняка есть в гостинице, у дежурного, я видел, но вряд ли он разрешит.

– Пройдите в интернет-кафе, – ответил на мой вопрос портье, лицом похожий на Фернанделя. – Это за углом, направо.

В кафе оказалось шумно и душно, за столиками говорили о походе к Авачинской сопке, единственный компьютер стоял в углу и, к счастью, был не занят. Минут десять я не мог войти в почту: ни в Черепа-новскую, ни в свою собственную. Но, к счастью, «Эксплорер» вывел меня наконец в почту Николая Геннадьевича.

Входящих писем было огромное количество, каких только фамилий я там не увидел! Исходящих оказалось гораздо меньше: возможно, Николай Геннадьевич большую часть своих писем не сохранял. А может, он не на всякое письмо отвечал, что, конечно, было не очень вежливо, но, учитывая его занятость и болезнь…

Нужное (нужное ли?) письмо я нашел минут через сорок, когда уже отчаялся что бы то ни было обнаружить. Письмо было от 18 января нынешнего года. Давно, вообще-то. Слишком, пожалуй, давно, чтобы…

План.

Вступление. Роль глобального потепления в изменении биоструктуры планеты. Роль промышленного фактора в глобальном потеплении. Общие соображения.

1.   Существует ли глобальное потепление? Доказательства. Аргументы против. Кривые роста.

2.   Минимально оцениваемое воздействие. Расчеты моделей по ссылкам.

3. Основная гипотеза. Лечение. Гомеопатия. История болезни.

4.   Вторичная гипотеза. Вмешательство в лечение. Изменение истории болезни.

5.   Начальные условия при решении обратной задачи. Аналогия с обратными задачами астрофизики.

6.   Физические условия Его существования – начальные условия. Его ли?Может, Ее? Он? Она?Или – Оно?Неважно.

Заключение. Оно и человечество. Плюсы и минусы. Личное.

Возможность эксперимента (решающего наблюдения). Оценка опасности и вероятности. Сказать Жене???

Три знака вопроса. Сказать – о чем? Это был план статьи? Почему после января не оказалось ни одного письма на эту тему?

Что означает странная фраза «Физические условия Его существования – начальные условия. Его ли? Может, Ее?». Н.Г. – неверующий. Я бы даже сказал – воинствующий атеист. Как-то слышал я обрывок разговора… Тетя Женя при мне на что-то обиделась и крикнула из кухни Николаю Геннадьевичу, читавшему газету: «Бог тебе этого не простит!» Н.Г. швырнул газету на пол и крикнул в ответ: «Какой Бог? Который якобы Вселенную создал? Или который якобы заповеди придумал? Или который позволил моего деда с семьей в лагере сгноить?» Тетя Женя ничего не ответила, дискуссия о Боге на том и закончилась.

О ком шла речь в «Плане»?

Мобила затренькала, номер звонившего был скрыт, и я почему-то подумал, что это Жора Толстолобов из Москвы.

– Это Бартенев, – сказал хриплый голос, принадлежавший, видимо, молоденькому капитану, который, когда мы уезжали из милиции в гостиницу, сказал, что будет с нами на связи. – С кем я говорю?

– Юрий Корецкий, – назвался я. – Есть что-то?

– Да, мы кое-что обнаружили.

Кое-что. Не человека, значит, а информацию.

– Опросив большую часть сотрудников аэропорта, – обстоятельно продолжал капитан, – удалось найти человека, видевшего, как пассажир, похожий на Черепанова, выходил из здания и садился в машину.

– Почему же он только сейчас…

– Стечение обстоятельств. Это один из уборщиков, работавших на привокзальной площади. Его смена закончилась, он уехал домой, вчера у него был выходной, а сегодня вышел на работу.

– Понятно. Что он сказал?

– Капшеев – это фамилия служащего – видел, как из здания аэровокзала вышли двое, одного он опознал по фотографии как Черепанова Николая Геннадьевича.

– Двое, – повторил я. Это действительно было важно.

– Они прошли к автостоянке и сели в коричневые «жигули», девятку. Рюкзак, по описанию соответствующий оперативке, положили в багажник, после чего покинули территорию аэропорта, но направились не в сторону города, а по северо-западному шоссе. Этим объясняется, почему не удалось ничего обнаружить в городе и на выезде. Мы предполагали…

– На северо-запад… – злостно прервал я капитана. – Это куда?

– В сторону Моховой и Елизово. Но, возможно, они отправились дальше, к вулканам. Все посты ГИБДД в том направлении оповещены. Естественно, вы понимаете, насколько усложнен поиск. Прошло почти двое суток, за это время они могли проехать сотни километров.

– Зачем? – вырвалось у меня.

– Ну, это вам лучше знать. Сейчас проверяются машины марки «жигули» соответствующего цвета, принадлежащие жителям Петропавловска и окрестностей. К сожалению, Капшеев не обратил внимания на номер, что существенно усложняет розыскные мероприятия.

– Почему уборщик вообще обратил на них внимание? – спросил я.

– Считаете, было бы лучше, если бы не обратил? – неожиданно обиделся капитан.

– Нет, – объяснил я. – Если обратил, значит, было на что.

– Капшеев обратил на них внимание потому, что все, выходившие из здания, говорили о погоде, о том, сколько стоит доехать до города, ну, в общем, как обычно. А эти двое очень громко рассуждали о каком-то запахе, от которого, как выразился, по словам Капшеева, ваш родственник, человечеству настанет полный кирдык.

– Запах? – удивился я.

Относительно кирдыка… да, это лежало в русле моих рассуждений, но запах… При чем здесь запах?

– Они говорили что-нибудь еще? – спросил я.

– Говорили. Капшеев удивился – ну, про запах и кирдык – и слушал внимательно, даже пошел за ними к стоянке… Собственно, потому он и увидел, в какую машину они садились. Но расстояние было немаленькое, так что расслышал он отдельные слова, причем половину не понял и потому воспроизвести не смог.

– А те, что понял?

– Немного – «южный склон», и еще тот, второй, воскликнул: «Не дай Бог, если вылечится, тогда действительно кранты!» Капшеев подумал, что это врачи, торопятся к больному, но почему «не дай Бог, если вылечится»? Странно, да?

– Спасибо, что позвонили, – сказал я. – Что теперь делать будем?

– Ну, – ворчливо, с сознанием собственной значимости произнес капитан, – вы ничего делать не будете, отдыхайте и ждите, я вам позвоню. Все возможное уже делается. К вам просьба: может, вы или жена пропавшего знаете его спутника.

– Я не знаю.

– Может, жена знает, это сразу сузит круг поисков. Мой телефон у вас есть, звоните сразу.

– Нашли? – спросила тетя Женя странным голосом, когда я, постучав и услышав «да!», вошел в комнату: она сидела на кровати, обхватив шею ладонями обеих рук.

Я присел рядом на краешек кровати и пересказал все, что услышал от капитана.

– Вы знаете, может быть… какой-то знакомый Николая Геннадьевича, который живет поблизости? Они говорили о науке – значит, он может быть и астрономом. Или геофизиком.

Тетя Женя отрицательно качала головой. Нет, нет, нет… Не знала она никого, к кому Коля мог бы направиться с такими конспиративными предосторожностями.

– Вам надо хорошо отдохнуть, – сказал я. – Скорее всего, утром что-нибудь все-таки выяснится, и нужно будет ехать.

– Да, – сказала тетя Женя. Она сосредоточенно думала о чем-то и не собиралась, похоже, делиться своими мыслями. Может, мы думали об одном и том же?

Вряд ли.

– Хотите поесть? – сказал я. – За углом неплохое кафе, там есть и интернет…

– Не хочу я есть. Ты проверил почту? Есть что-то… Нет, конечно. Ты прав, Юра, надо отдохнуть. Иди, я еще полежу.

Ей надо было и поесть что-нибудь, но спорить с тетей Женей я не решался.

Я пошел к себе, в соседний номер, который был так мал, что даже прикроватная тумбочка не вместилась, а дверцы встроенного шкафа, если их открыть, упирались в кровать.

Я набрал номер Новинского, в Питере было утро, и ответил он сразу, будто ждал моего звонка.

– Нашелся? – спросил Григорий Аронович, и я очень коротко (время – деньги) рассказал о таинственном незнакомце.

– Как в плохом триллере, – буркнул Новинский и добавил: – Послушайте, Юрий, если мы будем разговаривать по мобильному, вы скоро разоритесь. Там есть интернет?

Народу в кафе прибавилось, шума – тоже, я боялся, что на этот раз компьютер окажется занят, но мне опять повезло. Туристам, похоже, было не до мировой паутины, они пили пиво (на стене висела табличка: «Приносить и распивать крепкие спиртные напитки запрещено») и пели песни о «лаве, текущей по нашей душе». Странные слова, но, наверное, в них был не понятый мною смысл.

Подключился, и через минуту внизу экрана побежали буквы. Разговор наш с Новинским перешел к конкретным вопросам. Я переслал ему обнаруженную записку Николая Геннадьевича, и Григорий Аронович, понятно, тоже отверг мысль, что речь шла о Боге. Она, Он… Конечно, живое существо. При чем здесь, однако, глобальное потепление, гомеопатия, история болезни? Как это связать? Проще всего – никак не связывать. Н.Г. болеет, в последние месяцы болезнь приняла странную форму. Нужно посоветоваться с психиатрами, а не с астрофизиками или климатологами. Скорее всего, коллеги Н.Г. так и думают. Возможно, так думает даже тетя Женя. Но мне во всем, что делал Николай Геннадьевич, чудилась железная логика, которую мы пока не понимали. И каждое слово в его письмах стояло на месте. Если он написал «гомеопатия» рядом с «глобальным потеплением», значит…

«Юрий, – поехала строчка от Новинского, – невозможно, чтобы Черепанов не подготовил текста статьи. Он не ввязался бы в эту авантюру, если бы не получил окончательного, с его точки зрения, ответа. Нужно найти текст. Вы уверены, что текста нет в его домашнем компьютере? Он мог не посылать статью в сеть, хранить на жестком или на лазерном диске, вы все проверили?»

«Нет, конечно».

«Вы можете попросить сделать это кого-нибудь из московских коллег Черепанова?»

«Я – нет, Евгения Алексеевна может. Но толку от этого не будет: компьютер в квартире на Вернадского, ключ у Евгении Алексеевны (и у самого Николая Геннадьевича, конечно). Как попасть в квартиру? Взламывать дверь?»

«Да, не годится. Может, в компьютере на работе?»

«Я скажу Евгении Алексеевне. Свяжемся с кем-нибудь из его отдела, я этих людей не знаю, но электронные адреса есть в почте Николая Геннадьевича, я их вижу».

«Время идет, – напомнил Новинский. – Попробуйте прямо сейчас».

Я попробовал. Составил и послал по двадцати шести адресам письмо с просьбой при первой же возможности поискать в компьютерах лаборатории внегалактической астрономии документы с такими ключевыми словами…

Я не ждал ответа раньше утра, но получил почти сразу, не прошло и десяти минут. Писал Михаил Уваров, аспирант Н.Г.

«Я нашел несколько документов, – было в письме. – Не уверен, что именно это Вам нужно, пересылаю, смотрите сами».

«Получилось!» – написал я Новинскому и получил в ответ изображение улыбающейся рожицы.

«Перешлите и мне, – попросил он, – подумаем вместе, у меня есть кое-какие соображения, но я не уверен, что они достаточно безумные, чтобы быть верными».

Фраза показалась двусмысленной, учитывая обстоятельства, но я оставил свое мнение при себе, отослал четыре текста, присланных из Москвы, и вывел на экран первый из них, сразу посмотрев на дату создания и последнего редактирования документа. Файл был создан 4 января нынешнего года (прошло почти семь месяцев), а редактирован в последний раз 23 июля. За двое суток до отлета!

Полагаю, что этот текст будет обнаружен в моих файлах уже после того, как эксперимент завершится. Я не знаю, каким окажется результат. Если бы знал, не было бы смысла в эксперименте. Если я не присутствую при чтении, значит, для меня лично эксперимент закончился неудачно. Хотя… Что означает, в данном случае, удача?Не хочу обсуждать это. Моя судьба… Нет, о собственной судьбе – в документе 3. Здесь – обоснование и начальные условия.

Я переключился на документ номер 3. Сейчас судьба Николая Геннадьевича была важнее его научных измышлений и экспериментов.

Женечка, ты читаешь эти строки – значит, меня нет рядом с тобой. Значит, я не вернулся, прости меня за то, что я ушел так неожиданно, так для тебя поспешно. Прости, я не рассказывал о том, что занимало меня целых двадцать лет. Как сейчас подумаю, это кажется невозможным даже мне самому: двадцать лет держать в себе. Ты, конечно, о чем-то догадывалась, знаю я твою интуицию, но знаю также и твой характер. Если бы я тебе все рассказал, наша жизнь стала бы кошмаром. Ты бы меня переубеждала, ты бы доказывала, что все это чепуха, ты бы сделала все, чтобы я не занимался глупостями, как ты в семьдесят шестом все сделала, чтобы я не поехал работать на шестиметровом. А сейчас ты точно не допустила бы, чтобы я тратил свои силы, которых и так немного, на работу, которую никогда не покажу никому и никогда не опубликую, даже если полностью прав. Потому что, если я прав, это и без меня узнают, и какая тогда разница, кто был первым? А если я не прав, то, скорее всего, не вернусь. Я уже не тот, каким был в молодости, и с собой мне придется взять только самое необходимое…

Как многословно! Когда он наконец перейдет к сути?

…Иеще я ничего не мог тебе сказать, потому что до сих пор люблю тебя. Да ты это и так знаешь, и я знаю, что ты меня любишь тоже. Так вот, ради нашей любви я делаю то, что делаю. Ради нашей любви и нашего Кости. Я ему, кстати, отправлю три письма из этих четырех. На всякий случай. Попрошу, чтобы не читал, но он парень любопытный и прочитает, конечно, но не будет рассказывать по тем же соображениям, по которым не рассказываю я…

Вот еще упущение! Почему никто не подумал, что информация может быть у Константина Николаевича? Только потому, что он далеко?

…я люблю тебя, Женечка, ты себе не представляешь… Зачем я это читаю? Покажу тете Жене, пусть сама решает, надо ли связываться с Костей.

Я вернулся к первому документу.

Обоснование.

О том, что технологии могут оказывать влияние на климат, я прочитал в фантастическом рассказе. Было это в семьдесят восьмом году, и писали тогда не о глобальном потеплении, конечно, а о том, что человек своими действиями портит экологию. Портит, да, не такая уж это была новость даже тридцать лет назад. Помню, критики упрекали писателей-фантастов в том, что, предсказав кучу всякого, от атомной бомбы до лазера, они прошли мимо экологической катастрофы. Но для меня тот рассказ стал откровением. Я не читаю худлит, ты знаешь. Пустая трата времени. Человек может прочитать за всю жизнь определенное число книг и успеть в своем деле определенные вещи, и потому книги – разве это не очевидно? – должны быть книгами по профессии и по смежным тоже. Худлит – для воспитания нравственности, но для чего тогда родители? Рассказ тот я бы читать не стал, но так получилось – летел в Алма-Ату на совещание, взял с собой только что вышедшее переиздание «Теоретической астрофизики» Соболева и случайно положил книгу не в портфель, а в багаж. Так что же, три часа надо было думать? Мне в самолете не очень думается, привык читать. Там оказался журнал в кармашке впереди стоявшего кресла, «Знание–сила». Я проглядел статьи, была и по астрономии, очень поверхностная, перечисление имен и дат, никакой внутренней логики. А в конце номера был рассказ. Я прочел его по инерции, не сразу поняв, что это не научно-популярная статья. Рассказ поразил. Какой-нибудь знаток фантастики сказал бы, что там не было ничего нового, но для меня это было ново…

Как опять многословно! Я знал Николая Геннадьевича как человека, говорящего обычно самую суть и не отвлекающегося на мелочи. А тут… «Растекашеся мысию по древу»…

Или это я «растекашеся», а Н.Г., напротив, был, как обычно, точен, и я просто не усваивал половины смысла?

…Итак, метод объединения. «Солярис» Лема и «Когда Земля вскрикнула» Конан Дойла. Вообще-то автор не точен. Он наверняка пользовался идеями Лема и Конан Дойла, но прямое их объединение привело бы к совсем другому существу.

Если бы я изначально знал, что это всего лишь рассказ и фантазия, то… не знаю… Возможно, закрыл бы журнал с сожалением о потраченном времени. Но я читал это, как научную популяризацию очень интересной биофизической идеи. И по инерции продолжал думать, пока самолет не приземлился в Алма-Ате. Конечно, не моя это область, но когда начинаешь над чем-то размышлять серьезно, то не разделяешь, твоя это специальность или…

Он перейдет к делу наконец?

Гипотеза: жизнь на планете зарождается не в океане. Жизнь зарождается в воздухе, поскольку именно в воздухе распространяются электрические разряды, именно в воздухе рассеяны вещества, необходимые для возникновения жизни. Правда, воздух в тысячу раз менее плотен, чем вода, и, соответственно, вероятность, по идее, меньше, но в тысячу ли раз? Во-первых, плотность нижних слоев атмосферы четыре миллиарда лет назад была гораздо выше нынешней, и никто не может точно сказать, какой была эта плотность. Знакомая ситуация – как со средней плотностью вещества во Вселенной. Вдвое больше, вдвое меньше…

Можно рассчитать. Когда я вышел из самолета, то был почему-то уверен, что это легко рассчитать, и любой биолог может это сделать. «Любого биолога» я нашел в тот же вечер – это был Л.Т. с кафедры биологии в университете. Меня с ним познакомил К. Умный человек – Л.Т. и наверняка хорошо осведомленный в своей области. Мне он прямо сказал: чепуха, дорогой коллега. Реникса. Во-первых, это не рассчитаешь, поскольку ни одна ЭВМ не имеет нужного быстродействия. Во-вторых, ни один биолог не возьмется составить алгоритм, потому что каждый шаг будет содержать минимум несколько параметров, наукой еще не установленных окончательно.

Что значит – окончательно? Я не спросил, но мне это слово никогда не нравилось. В астрофизике ничего и никогда не было установлено окончательно. Даже всеми признанная теория Большого взрыва – не окончательна. Но мы все равно считаем модели и движемся вперед в понимании космологических процессов, а если когда-нибудь окажется, что модели строились на неверном основании, то у нас уже будет достаточно разработанных версий, чтобы относительно безболезненно перейти к иной парадигме и строить здание не заново, а из уже имеющихся кирпичей…

Дальше:

Обоснование: физико-химические условия в атмосфере Земли через несколько десятков миллионов лет после образования планеты. Жизнь могла зародиться именно в то время…

Я прочитал еще десятка три фантастических рассказов, но ни в одном не нашел развития этой идеи, что свидетельствует об авторской недальновидности. В науке такое невозможно: ясно высказанная и подкрепленная достаточно серьезными расчетами гипотеза обязательно будет рассмотрена с разных сторон десятком или сотней авторов. И все выводы будут сделаны. Литература глупо разбазаривает собственный научно-исследовательский потенциал.

Подумать только: у такой блестящей идеи не нашлось ни одного последователя! Сам автор не подумал разрабатывать собственную идею. Я нашел три его более поздних рассказа – они оказались совсем на другую тему. Остальные фантасты тоже не кинулись исследовать это поле. Каждый, как наседка, выкладывал яичко и кудахтал над ним…

Вот новость: лет двадцать назад Н.Г. все-таки читал фантастику! Похоже, что и тетя Женя не знала, иначе этот эпизод из жизни ее любимого Коленьки был бы всем известен.

«По-моему, – написал я Новинскому, – идея, над которой работал Н.Г., заключалась в том, что на Земле жизнь зародилась не в океане, а в атмосфере. Я не понял, какая здесь космологическая аналогия. И не понимаю, при чем здесь минимальное воздействие, гомеопатия. Возможно, это не имеет отношения к поездке Н.Г. По-моему, мы не там ищем».

Ответ был коротким: «Там».

И еще через минуту: «Связь с космологией очевидна».

Я послал в ответ несколько вопросительных знаков: кому-то эта связь, возможно, и была очевидна, только не мне. Самое странное, что я уже в тот момент прекрасно знал, в чем дело, какова идея, и даже путь Н.Г. мог бы проследить вполне определенно. Я все это знал подсознательно, но еще не верил. Знание мое оставалось невостребованным, и я смотрел на строки на экране, как пресловутый солдат на вошь.

Вопросительные знаки остались без ответа – появилась иконка «абонент не в сети». Что-то сбилось…

Последний абзац письма оказался таким:

Переформулировать антропный принцип.

Жизнь на Земле.

Атмосфера.

Флора и кислород.

Болезнь.

Лечение.

Гомеопатия.

Человек?

Кто мы?Для чего? Что должны делать?Будем ли?Нужен ответ.

И разговор должен быть прямым.

Понимание?

Да.

Что – да? Понимание – чего? Или кого? «Разговор должен быть прямым». С кем?

Мысли путались, сейчас поспать бы – проснувшись, я все пойму. Если Н.Г. этот текст написал, значит, его можно понять. И я понимаю, но мне нужно только понять, что именно я понимаю в этих словах.

– Простите, – сказала девушка-официантка, – заканчивайте, пожалуйста. Мы закрываемся.

Я приоткрыл окно, закурил и растянулся на постели, скинув туфли. Лежал и смотрел в потолок. Я не спал, но на потолке что-то происходило, и я смотрел это, как кино, сначала плоское, а потом объемное. Комната стала экраном, на котором или, точнее, в котором я видел, как все на самом деле происходило здесь, на Земле, три или четыре миллиарда лет назад. И еще почему-то видел – вторым планом, будто нарисованную на марле картинку: Н.Г. выходит из здания аэровокзала, к нему подходит мужчина, немолодой, пожалуй, такого же возраста, как Н.Г., они обнимаются, говорят друг другу что-то ободряющее, слов не слышно, да и видно плохо. Тот, второй, забирает у Н.Г. рюкзак и несет к стоянке, бросает в багажник машины. Они садятся и едут. Вокруг удивительно красивые голубые горы, высокие ели и пихты, покрытые зеленью поляны, сопки…

– Юра, проснись, я только что говорила с Колей! Слышишь? Ну что же ты не просыпаешься?

Кто-то изо всей силы шлепнул меня ладонью по щеке и задел нос… больно…

Я открыл глаза и увидел над собой лицо тети Жени – такое же заспанное, как, наверное, мое. Волосы в беспорядке, и оттого тетя Женя выглядела очень старой, ей можно было дать все семьдесят.

Я опустил ноги с кровати, и тетя Женя села рядом.

– Ты меня понял? – сказала она. – Я только что говорила с Колей.

Комната перестала вращаться.

– Где он? – спросил я, прикидывая, кому звонить в первую очередь, и смогут ли в милиции дать нам машину, чтобы доехать до голубых гор… черт, какие еще голубые горы?

– Не знаю, – сказала тетя Женя. – Он не сказал, но с ним все в порядке, и он не врет, я слышала по голосу. Он очень доволен, потому что, говорит, все идет как нужно, как рассчитано.

– Что идет? – спросил я. – Откуда он звонил? Давайте я наберу его номер и поговорим…

– Бесполезно, – сказала тетя Женя. – Колин мобильник отключен. Звонил он с телефона Старыгина. Только этот телефон сейчас тоже отключен.

– Старыгин? – переспросил я. – Это кто такой?

– Я о нем даже не подумала, – сказала тетя Женя. – Старыгин. Олег. Не помню отчества. Мы учились вместе. Когда были на четвертом курсе, ездили в астроклиматическую экспедицию на Саяны. Господи, как там было красиво! Я совсем о нем забыла. Сейчас вспоминаю: после четвертого курса он перевелся на геофизику, была романтическая история, то есть мне так казалось… А по распределению попал на какую-то геофизическую станцию.

– Тетя Женя, – сказал я, надевая туфли и завязывая шнурки, – где они?

– Я спала, но когда зазвонил мобильный, сразу проснулась, схватила телефон. Думала, это Коля, но номер был незнакомый, а голос чужой. Он сказал: «Здравствуй, Женя, не сердись, что на «ты», мы ведь сто лет знакомы, то есть были знакомы сто лет назад, ты должна помнить. Это Старыгин, Олег».

«Да, – сказала я. – Олег. Помню, конечно».

«Извини, времени мало, я дам телефон Коле, он тебе сам объяснит».

Я закричала «Коля!» и услышала его голос.

«Что ты кричишь, в самом деле, – сказал он. – Ты где? Дома?»

«Я в Петропавловске, – сказала я, – а ты где, старый дурак?»

«В Петропавловске? Уже? – удивился Коля. – Слушай, Женечка, у меня все в порядке, все в полном порядке и по плану, как я… как мы с Олегом рассчитали. Сейчас я у него, выйду утром, и мне нужны еще сутки… А потом вы нас найдете. Но не сегодня. Сегодня еще рано, я тебе звоню, чтобы ты не беспокоилась».

«Не беспокоилась?!» – кажется, я начала что-то кричать, но Коля меня не слушал и говорил, и мне пришлось замолчать, иначе я не услышала бы, что он сказал.

«Я думаю, – сказал он, – все должно получиться. До свиданья, Женечка. Не волнуйся, все будет хорошо».

– Номер? – спросил я.

– Вот, – тетя Женя передала мне свою мобилу, и я вытащил из памяти номер аппарата, с которого был сделан последний звонок. Нажал кнопку возврата разговора.

Конечно: «Абонент недоступен, оставьте сообщение». Я набрал номер Бартенева. Капитан отозвался мгновенно, будто ждал звонка.

Я передал телефон тете Жене, Бартенев задавал вопросы, она отвечала, я прислушивался к разговору, но думал о другом. Н.Г. сказал «все в порядке», значит, так оно и есть. Но куда-то он собрался. «И мне нужны еще сутки». Для чего?

Поговорив с капитаном, тетя Женя протянула мне телефон, и я задал необходимые в таком случае вопросы: может ли Бартенев выяснить, где живет Старыгин (это его машина была в аэропорту, и это с ним уехал Н.Г.), где он находился, когда звонил тете Жене. И если это будет сделано, могут ли местные органы правопорядка предоставить нам транспорт, чтобы добраться до места?

– Конечно, – перебил меня капитан. – Черепанов в розыске, так что, если надо будет послать машину, то без проблем.

– Даже если… – я сделал паузу. – Если в район вулканов? Я в географии не силен, не знаю, далеко ли отсюда…

– Попробую выяснить и это, – неожиданно сухим тоном сказал Бартенев. – Сами никаких действий не предпринимайте, ждите моего звонка в гостинице. Попробуйте звонить по номерам Старыгина и Черепанова. Если удастся связаться, немедленно сообщайте мне. Понятно?

Понятно, конечно. И, наверное, разумно. Но сидеть сложа руки… За себя я еще мог ручаться, но как заставить тетю Женю «никаких действий не предпринимать», когда она только что говорила с мужем и знает, что он где-то неподалеку?

– Ну? – спросила она. – Что он сказал? Что они собираются делать?

Я объяснил и предложил спуститься в холл: может, хотя уже и поздно, где-нибудь работает буфет и там есть кофе?

– Кофе я тебе сделаю здесь, – отрезала тетя Женя. – А потом мы найдем Олега и поедем к нему.

– Как мы его найдем? – возразил я. – Милиция сейчас его ищет…

– У них свои методы, – сказала тетя Женя и передала мне записную книжку, открытую на странице с буквой М. – Свяжись с Мироном. Пошли эсэмэс, дешевле будет.

Я послал сообщение, и уже через минуту звякнул ответный сигнал.

«Где вы сейчас? Как Е.А.? Нашли Н.Г.? Нужна помощь?»

Я сообщил о нашем местонахождении и задал вопрос, который повторяла мне над ухом тетя Женя:

«Что Вам известно об Олеге Старыгине, учившемся с Вами на курсе?»

Последовала минутная задержка. Тетя Женя вцепилась обеими руками мне в плечи, ощущение было таким, будто на меня села хищная птица, готовая вонзить острый клюв мне в темечко, если я не смогу сделать того, что нужно, сейчас, немедленно…

«Старыгин работает у нас по совместительству. Отдел земного магнетизма. Живет в Дальнем, 70 км от П., станция Института геофизики РАН, занимается исследованием магнитных полей вулканов».

«Каких?»

«Кизимен. У ИГ станция в 4 км от турбазы Тумрок».

«Скорее всего, – написал я, – Н.Г. собирается подняться на вулкан. Завтра утром. Понимает, что позже его могут остановить».

«Остановить, – написал Мирошниченко, – его могут в любой момент, свяжусь с директором ИГ, он отдаст распоряжение».

«Не нужно», – написал я.

Почему? Конечно, его надо остановить. Если Старыгин сам этого не понимает, если Н.Г. ничего не сказал старому приятелю о своем самочувствии, надо его предупредить… Похоже, Старыгин собирается отпустить Н.Г. одного. Вероятно, считает, что это безопасно. Возможно, геофизики поднимаются на сопку каждый день и не видят в этом ничего экстраординарного. Н.Г. нужно остановить. Но я написал «нет» и готов был повторить.

«Н.Г. знает, что делает, – набирал я. – Но нам с Е.А. необходимо быть на базе ИГ как можно быстрее. Это можно организовать? Есть в П. машина института?»

«Выясню, – коротко ответил Мирошниченко. – Ждите».

– Ты правильно сделал, – пробормотала тетя Женя. – Ты молодец, Юра, ты все сделал правильно.

Звонок. Я не сразу понял, что звонит моя мобила – тетя Женя раньше меня схватила лежавший на тумбочке аппарат.

– Да, – сказала она. – Это… да.

Она слушала молча, поджав губы и переводя взгляд с предмета на предмет, будто не могла сосредоточиться ни на разговоре, ни на окружавшей нас реальности.

– Это капитан? – спросил я, но тетя Женя даже не посмотрела в мою сторону.

– Хорошо, – сказала она. – Мы подождем. Только… Это быстро?

Наверное, ей сказали «да», потому что на ее лице появилось умиротворенное выражение, тетя Женя всхлипнула – кажется, неожиданно для себя самой – и аккуратно положила телефон на столик.

– Кто? – спросил я. – И что?

– Мирон, – сказала тетя Женя. – Они поехали вчера на базу у Ки-зимена. С континента привезли оборудование, которое надо было переправить…

– Мирон выяснил это за десять минут? – недоверчиво сказал я.

– Ну да. Позвонил, видимо, начальнику Камчатского отделения.

– А тот все помнит наизусть, – продолжал сомневаться я. Зачем? Ну, знал начальник все заранее, это очевидно. Не мог Старыгин без его ведома привезти на базу хоть старого, хоть нового знакомого. Старыгин везет известного астрофизика. Столичному космологу интересно, как выглядит вблизи знаменитый камчатский вулкан.

Все они продумали заранее – Н.Г. и Старыгин. Договаривались не по телефону – тетя Женя знала бы, она сама проверяла и оплачивала счета. Они не общались по электронной почте – то есть не общались по известным мне адресам Николая Геннадьевича. Ну и что? Н.Г. открыл адрес, скажем, на Яндексе или Рамблере, да где угодно, есть десятки возможностей, в том числе самых неожиданных, и никакой эксперт никогда…

Почему тогда записки, которые я прочитал, лежали там, где их можно было легко найти? Теперь я это понимал, пожалуй. Николай Геннадьевич не хотел, чтобы мы с тетей Женей (впрочем, думал он наверняка только о своей Женечке, а не о том, что я стану помогать ей в поисках) долго блуждали в потемках. Записки и рассчитаны были на то, что тетя Женя прочитает их первой, поймет все, как надо…

Она действительно поняла?

– Ты действительно понял? – спросила она.

– Насчет разума планеты? – спросил я.

– Два старых дурака, – пробормотала тетя Женя. – Подожди, я до тебя доберусь!

Она имела в виду Старыгина или своего мужа?

Телефон опять запиликал, мы оба потянулись к трубке, но тетя Женя, естественно, меня опередила. Впрочем, капитан говорил так громко, что я все слышал.

– Не разбудил? – поинтересовался он.

– Вы думаете, я могу спать? – агрессивно удивилась тетя Женя.

– Старыгин увез вашего мужа на базу геофизиков у вулкана Кизи-мен. У них своя вертушка.

– Вертолет? – переспросила тетя Женя, и лицо ее окаменело. Вертолеты она ненавидела. Эти штуки слишком часто падали. Как-то она при мне сказала Николаю Геннадьевичу, глядя на экран телевизора: «Ни за что не полечу на вертолете. Видишь, как они бьются?» На что Н.Г. ответил: «Глупости. Пешком опаснее – водители несутся, как угорелые».

– Вертушка туда летит час с минутами, – гнул свою линию капитан. – Я выяснил: рано утром геофизики прилетят в Моховую, что-то им нужно забрать. Это недалеко за городом, так что, если хотите…

– Хотим, – немедленно отозвалась тетя Женя.

– Хорошо. Тогда будьте готовы к семи часам, за вами заедет машина.

– Да.

– Значит, в семь, – сказал капитан и отключил связь, не попрощавшись.

– Если ты догадался, – помолчав, сказала наконец тетя Женя, – просвети меня. Время есть. Молчать не могу. Говори, пожалуйста.

Мне тоже надо было выговориться – может, я вообще все неправильно понял, и тетя Женя права, когда думает, что у ее Коли не прошли остаточные явления после той страшной ночи.

– Минимальное воздействие, – сказал я. – В космологии это тоже очень важная вещь. Я читал о реликтовом излучении… Вроде реликтовое излучение совершенно равномерно по всему небу, да? И вдруг обнаружились очень маленькие отклонения. На тысячные доли процента…

– Десятитысячные, – поправила тетя Женя.

– Тем более. И оказалось, из-за таких микроскопических отклонений приходится менять всю теорию Большого взрыва.

– Не всю, положим, – недовольно сказала тетя Женя, – но в теории инфляции…

– И о семинаре вы рассказывали, когда американец приезжал, а Николай Геннадьевич задал вопрос. Это с тех пор он говорил, что потерять научную репутацию можно мгновенно, а чтобы восстановить, бывает, и жизни не хватит?

– Да, – сказала тетя Женя. – Репутация, авторитет – для Коли вещи, наверное, не самые главные в жизни, но без них в науке делать нечего.

– Да… Хочу сказать, что, мне показалось, Николая Геннадьевича всегда занимали любые малые влияния. Малые магнитные поля в потоках вещества… Малые флуктуации в магнитных полях пульсаров… Минимальные отклонения от средней плотности во Вселенной…

– Ты хорошо изучил Колины работы, – сказала тетя Женя с уважением. – Я и не подозревала.

– Нет, – признался я, – не изучал я его работы. Посмотрел заголовки, сопоставил… С гомеопатией этой, извините.

– Да чего там, – пробормотала тетя Женя. – Коля и к гомеопату согласился пойти, потому что…

– Понимаю, – перебил я. – Когда Николай Геннадьевич пришел к идее, что жизнь может зародиться в космическом пространстве? Ну, в газе? Межзвездном, межгалактическом…

– Это не Колина идея, – сказала тетя Женя. – Гипотеза панспермии. Викрамасинг. Пятидесятые годы. Жизнь могла зародиться в межзвездных облаках, когда галактики были молодые, стало взрываться первое поколение звезд. Миллиарды сверхновых, огромное количество тяжелых элементов, и все это ушло в облака…

– Вот-вот, – подхватил я. – Именно тогда возникла жизнь во Вселенной. В космосе. В туманностях. А потом эти молекулы попали на Землю.

– Да, – сказала тетя Женя. – Четыре миллиарда лет назад. Земля была молодая, горячая, атмосфера совсем не похожа на нынешнюю, никакого кислорода. Зато много меркаптанов, тиолов, аминов, эфи-ров…

– Так вы с Николаем Геннадьевичем это все-таки обсуждали? – вырвалось у меня.

Тетя Женя посмотрела на меня удивленно:

– Конечно.

– Тогда почему же вы… – я не знал, как точнее сформулировать, чтобы не обидеть ее.

– Мы это давно обсуждали, – грустно сказала тетя Женя и отвернулась к окну. – Еще в конце восьмидесятых.

– И тогда Николай Геннадьевич уже говорил о живой атмосфере?

– Конечно. Химический состав воздуха четыре миллиарда лет назад был очень близок к составу межзвездной среды. А плотность гораздо больше – в сотни миллиардов раз больше, чем в пространстве. Но все равно в атмосфере «живые» молекулы возникнуть не могли, а в облаках – да, потому что облака освещались голубыми гигантами с нужным распределением облучающих фотонов, а Солнце – желтый карлик, и его энергии недостаточно.

– Ага, – я щелкнул пальцами от нетерпения, хотелось самому закончить рассуждение, убедиться, что я был прав. – В земной атмосфере сама по себе жизнь появиться не могла, но достаточно было небольшому числу молекул из межзвездного пространства попасть в готовую для оплодотворения среду… Минимальное воздействие, да? Как катализатор в химической реакции.

– Это и был катализатор, – пробормотала тетя Женя. – Без всяких «как». Точнее, здесь правильнее говорить об автокатализе.

– Ну да, я в химии ничего не понимаю… В общем, вся атмосфера Земли миллиарда четыре лет назад стала живой, верно? Огромная – по сравнению с межзвездными облаками – плотность. Очень быстрое распространение живых молекул. Сто миллионов лет для них ерунда, не время. Может, это заняло миллиард лет или даже два.

– Больше, наверное, – сказала тетя Женя.

– И что же это было? – у меня разыгралась фантазия, я представил, как над покрытой вулканами Землей несутся багровые тучи, и ветры дуют, как хочется этому огромному, единственному, невидимому существу. Океан лемовского Соляриса, только не жидкий, а газообразный, и такой же по-своему мудрый, способный осознать себя.

– Солярис, – сказал я. Тетя Женя кивнула.

– Да, похоже.

– Николай Геннадьевич читал Лема? Тетя Женя покачала головой.

– Разве что в тайне от меня, – сказала она. – Дома у нас, конечно, есть Лем. В семидесятых выходила книжка в издательстве «Мир», там было два романа – «Солярис» и «Эдем». Не помню уже, где я купила. В магазинах фантастику было не достать… Кажется, в институте на какой-то конференции в фойе продавали. Когда Коля сказал о разумной атмосфере, я ему посоветовала прочитать «Солярис». Он поглядел на обложку, что-то ему не понравилось, и он читать не стал. «Там о чем? – спросил. – О физико-химических свойствах или о мучениях главного героя, который не может решить семейные проблемы?» «В основном, о мучениях героя, конечно, – сказала я, – это же художественная литература». «Да ну», – сказал Коля и поставил книжку на место.

– Так и не прочитал? За столько лет?

– Не прочитал. А в кино мы ходили. Был фестиваль фильмов Тарковского, уже после его смерти, кажется, в «Октябре». И я Колю вытащила.

– Конечно, ему не понравилось, – буркнул я.

– Нет. Особенно когда в ведре с краской изображали океан. Коля начал смеяться так громко, что я с ним прямо в зале поругалась… Нет, не понравилось.

– Почему Николай Геннадьевич это не опубликовал? – спросил я. – Хорошо, не в научном журнале. Есть популярные, «Знание–сила», например.

– Ну да, – иронически сказала тетя Женя. – Серьезный ученый публикует в несерьезном журнале свои бредовые идеи… Кстати, не думаю, что там взяли бы. Для них важнее всего авторитеты. Коля – авторитет в космологии. В космогонии – нет. Это все равно как если бы он написал фантастику.

– Ну и написал бы! – воскликнул я. – Разве известные ученые не писали фантастику? Обручев, «Плутония», до сих пор помню. А Ефремов! Азимов, Хойл! Хойл был известным астрофизиком, я читал его «Черное облако» и «Андромеду» – классно написано! И идеи такие…

– Фантастические, – перебила меня тетя Женя. – В «Плутонии» идея совсем не научная. Ефремов… не помню, он, кажется, только один или два рассказа написал вполне научные, а остальное – фантастика. Читать интересно, но никто не скажет, что анамезон действительно может быть топливом для звездолетов. Хойл, говоришь? Разумное межзвездное облако. Очень близкая идея, ты прав, но этот роман как-то прошел мимо меня. А мимо Коли – подавно. Хойл мог себе позволить… К тому же Хойл не относился к этой идее серьезно. Игра ума. А у Коли это… Он уверен был… В середине восьмидесятых он точно был уверен, что так все и происходило на самом деле. Четыре миллиарда лет назад у Земли была плотная и разумная атмосфера. Ветры дули, как надо. И вулканы взрывались, потому что это нужно было ей. Из вулканов поступали необходимые ей для физиологии газы.

– Вспомнил сейчас Ефремова, «Сердце Змеи». Фторные люди. Кислород для фторных организмов – гибель. И если четыре миллиарда лет назад атмосфера Земли стала разумной, как океан Соляриса, то самым важным для нее было поддержание химического баланса, верно? Кислород для нее – как для нас отравление угарным газом. Я пытаюсь представить… Вулканы, да… Ей нужны были вулканы. Это химия, это хорошо. А космос? Нужен был ей космос?

– Какая разница, – нетерпеливо сказала тетя Женя. – При чем здесь космос?

– Ни при чем, – согласился я. – И органическая жизнь на планете, все эти трилобиты, цианобактерии… что там было в первобытном океане?

– Никто не знает! – отмахнулась тетя Женя. – Тот период – одни предположения.

– Но почему она сразу не уничтожила протожизнь? Цианобакте-рии, которые начали вырабатывать кислород… У нее было достаточно времени, миллиард лет. А потом, наверное, стало поздно? Растения захватили землю, и кислорода стало слишком много. Она уже не могла справиться, для нее это, как для нас рак. Почему она сразу не уничтожила к чертям собачьим эти новообразования?

– Вот-вот, – сказала тетя Женя. – Я тоже Коле об этом говорила.

– Тогда вы должны знать то, чего я так и не понял. Не смог связать. Гомеопатию и всемирное потепление.

– Лечение. Ты сам только что сказал: для нее жизнь, связанная с кислородом, – как раковая опухоль. Смертельная болезнь.

– Но послушайте! – я никогда не говорил с тетей Женей таким тоном. Я всегда подбирал выражения, потому что боялся обидеть, а сейчас забыл об этом.

Я и усидеть на месте не мог, вскочил и принялся ходить по комнате от окна к шкафу, натыкаясь на мебель. Тетя Женя подобрала ноги, чтобы я не наступил, смотрела на меня с испугом, не с обидой, и я распалялся, совсем уже не контролируя свои рассуждения. Все, о чем я думал еще в Питере, о чем говорил с Новинским и что казалось мне слишком фантастическим, чтобы произносить вслух.

– Послушайте! Кто лечит рак гомеопатическими средствами? Надо прикончить разом! Цианобактерии? Растения? Она же управляла вулканической деятельностью! Так напустила бы тысячу вулканов! Могла и миллион. Любая цианобактерия погибла бы! Навсегда! Это глупо!

– Если бы она убила цианобактерии, на Земле не возникла бы органическая жизнь. Наша жизнь. Нас бы тут не было.

– И что? Вы хотите сказать, что она заботилась о будущей цивилизации? Разве вы думаете о том, как спасти колонию поселившихся в вашем организме вирусов, когда принимаете ударную дозу антибиотика?

– Может, у нее были свои соображения. Может, не рассчитала, а потом оказалось поздно.

– Поздно! Фантазии какие-то! Она погибла? Нет же! Пробовала бороться с болезнью?

– Но ведь и человек… – сказала тетя Женя, перебирая пальцами материю юбки. – Когда не помогает традиционная медицина, мы цепляемся за соломинку. Обращаемся к гомеопатам, к народным целителям, к гуру всяким…

– К народным целителям, Господи!

– Коля говорил, что она пробовала разные способы. То, что было в ее власти. Случались периоды, когда органическая жизнь почти погибала, но потом…

– Слишком живучи оказались?

– Похоже.

– Ладно, – сказал я. – Все это недоказуемо. Игра воображения.

– И все это, – сказала тетя Женя, подняв на меня внимательный взгляд, – я сто раз говорила Коле.

– Погодите, – прервал я тетю Женю. Мне нужно было закончить мысль самому. Я должен был поставить точку, не потому, что хотел доказать себе, какой я умный и понятливый, а чтобы понять наконец что делает Н.Г. на Камчатке и что станем делать завтра мы с тетей Женей. Все-таки странно она себя вела – ночи не спала, пока мы не нашли Н.Г., готова была на все, только бы скорее его увидеть, а сейчас, когда через несколько часов за нами прилетит вертушка… Я на ее месте каждую минуту звонил бы в поселок! Пусть ночь, но я бы все равно пытался. Заставил бы притащить к телефону ее Колю, сказал бы ему пару теплых слов, и он тут же помчался бы собирать вещи, потому что если тетя Женя говорит «я тебя жду», то…

А она тихо сидела на кровати, перебирала пальцами материю, смотрела в пол, изредка поднимала на меня взгляд – внимательный и… спокойный. Ей было достаточно сознания, что Коля нашелся.

Я слишком хорошо знал тетю Женю, чтобы не понимать: она знает то, чего не знаю я. И это знание придает ей сил, спокойствия, уверенности. В чем?

– Погодите, – повторил я, – за миллиарды лет кислородная оболочка…

– Азотно-кислородная, – механически поправила меня тетя Женя.

– Да… вытеснила Ее… ну, эту… в глубину планеты, в воздушные карманы под землей, в вулканические каналы. Она живет сейчас там, болеет и мечтает, чтобы все вернулось. Когда появились люди… Наверное, Она решила, что это и вовсе Ее конец: разумный человек не позволит, чтобы атмосфера…

Тетя Женя хмыкнула.

– Она, может, и не понимала сначала, что у человека есть разум, – говорил я. – Мы тоже не понимаем, есть ли разум у дельфинов или собак. А впрочем, что такое человек? В масштабах планеты? В Ее масштабах? Что человек? Мелочь. Что он может? Она долго не обращала на человека внимания. Но когда началась промышленная революция… Или нет, позже: когда начали вырубать леса, строить химические заводы. По сравнению с общей энергией атмосферы, хотя бы с энергией, заключенной в электрических полях, или в энергии движущихся воздушных масс, вся наша промышленность – тьфу! Но ровно такое же тьфу, как гомеопатия! Понемногу, постепенно… Что для Нее сто или тысяча лет? Опять же – тьфу. Как Она считает время? Может, время для Нее вообще не существует? Знаете, что я скажу? Может, Она все заранее рассчитала? Я имею в виду – появление человечества. Кто знает, когда и как появились люди? Может, это Она…

Рассчитала, что человек рано или поздно начнет переделывать природу, причем именно так, как нужно Ей! Пока люди занимались скотоводством и земледелием, все для Нее шло не так, как нужно. Может, Она даже хотела избавиться от человечества и начать все заново? Устроила Всемирный потоп… И еще я читал: как-то от человечества осталась горстка дикарей в Африке, и вся эволюция началась заново.

– Спокойнее, Юра, – сказала тетя Женя. – Что-то тебя заносит.

– Ну, хорошо. Когда началась промышленная революция, Она поняла, что отсчет времени пошел. И действительно, мы, как молекулы лекарства, которых мало в растворе, но ведь действуют! Капля камень точит… Знаете, – мне пришла в голову идея, возможно, совсем сумасшедшая, но меня, как сказала тетя Женя, занесло, и я не мог остановиться: – Может, цель существования человечества в том и состоит, чтобы вылечить Землю? Вернуть атмосферу в то изначальное состояние, в каком она была четыре миллиарда лет назад. Мы – гомеопатическое лекарство для нашей планеты. Мы только воображаем, что человек – венец творения. А на самом деле мы гомеопатическая таблетка. А больная – Она. Невидимая… Она нами управляет, подталкивает…

– Хватит, – сказала тетя Женя. – Это уже какая-то теория заговора. Тебе бы с Колей поговорить. У него все гораздо более стройно и без фантастики. Гомеопатия – да. Лечение. Цель существования человечества, которую не то чтобы никто понять не хочет – никто об этом даже не задумывается. Но почему ты решил, что Она нами управляет? Как? Это же только воздух. Тяжелый удушливый воздух, наполненный испарениями, которые для человека смертельны. Как Она может нами управлять? О чем ты?

– Это вы так Николаю Геннадьевичу говорили? – догадался я. Тетя Женя встала, поправила юбку.

– Устала, – сказала она. – И рано вставать. Пойду посплю. Ты тоже поспи.

– Не усну, – сказал я.

– Твое дело. Полежи. А я попробую уснуть. Здесь хороший воздух.

– Хотите отдохнуть после Кизимена? – догадался я. – И правда, может, задержимся здесь на неделю? Природа замечательная. И Николаю Геннадьевичу полезно.

– Коле? – удивилась тетя Женя и, помолчав, добавила: – Все-таки ты ничего не понял. И ладно. Спокойной ночи.

Не понял – чего?

Тетя Женя ушла к себе, а я открыл окно, выкурил сигарету и лег, но даже под ватным одеялом, которое я нашел в шкафу, было зябко и прохладно. Сон не шел, я закрыл окно, и стало душно. Мне не хватало воздуха, я лежал, закрыв глаза, и почему-то представлял, что дышу чем-то совсем не пригодным для дыхания… Запах был какой-то… сероводород, наверное… противный запах, возникший, скорее всего, в моем воображении. Наверное, я все-таки засыпал, потому что в полудреме слышал странный голос. Он не звучал, он просто существовал внутри меня и говорил, ничего не произнося, странные слова, которых не было в тех языках, что я знал, но я все равно понимал смысл: «Ваша сила приближает мою силу, вы – мое лекарство, вы пришли, и вы уйдете, потому что вместе нам жить невозможно, вы уйдете, вы временные, а я останусь, я вечная, это мой мир…»

Я хотел возразить, но не знал – кому. Я хотел подумать, что… Но мысль обрывалась… Я хотел…

Проснулся я от звонка мобильника.

– Корецкий? – спросил кто-то незнакомым голосом. – Вы готовы? Машина вышла.

Наскоро умывшись, я вытащил из номера рюкзак и постучал в соседнюю дверь. Сначала тихо, потом громче.

– Что ты барабанишь? – недовольно сказала, открыв, тетя Женя. Она была полностью одета, причесана, и рюкзак стоял у ее ног, готовый к тому, чтобы я его поднял. Похоже, она все-таки не ложилась этой ночью. – Я не глухая. И что за спешка?

Странный вопрос.

Милицейский «жигуль» стоял перед входом в гостиницу. Водитель курил и смотрел, как на западе медленно поднимались к зениту тяжелые облака. На востоке еще слепило глаза радостное утреннее солнце, а с противоположной стороны надвигался морок, видны были струи дождя, пересекавшие небо и казавшиеся издали прозрачным, трепетавшим на ветру кисейным занавесом.

В дороге мы не проронили ни слова – впрочем, весь путь и занял-то минут пятнадцать. Вертолет стоял посреди бетонированной площадки, лопасти медленно крутились, создавая не ветер, а бурление в воздухе. Несколько мужчин поднимали в кабину картонные коробки, передавали пилоту и, видимо, штурману, а те складывали груз в салоне.

– Это вы с нами? – крикнул пилот, крепкий мужчина в черном комбинезоне, лет сорока на вид. – Ждите, сейчас груз примем…

Ждать пришлось недолго, через пару минут все было уложено.

– Полезайте, – разрешил пилот, и я первым полез в кабину по приставной металлической лестнице. Подал сверху руку тете Жене, она поднялась медленно, смотрела на меня странным взглядом, что-то хотела сказать, но я не понимал. Мне почему-то казалось, что она боится лететь, не хочется ей лететь. Она опустилась в кресло, пристегнулась, я сел рядом.

– Перчиков, – сказал пилот, обернувшись и протянув мне руку. Пожатие – вот странно – оказалось не очень крепким, скорее, символическим. – Борис Григорьевич. А это, – он кивнул в сторону штурмана, – Славик Евстигнеев.

– У вас есть связь? Я хочу поговорить с мужем, – сказала тетя Женя. Из-за шума винта ее было плохо слышно, но Перчиков понял.

– Насколько я знаю, – прокричал он, – ваш муж с утра ушел к сопке. Олег сказал, что вы в курсе!

Тетя Женя не ответила. Сидела, закрыв глаза и поджав губы, будто сердилась на кого-то. На мужа?

– Пристегнуты? – спросил Перчиков. Не стал верить на слово, проверил сам. – Хорошо. Летим.

Когда мы поднялись, первые капли дождя ударили по лобовому стеклу. Повернувшись вокруг вертикальной оси и чуть наклонившись вперед, вертолет полетел в противоположную от дождя сторону – к солнцу, понемногу отворачивая на север. Море появилось почти сразу, в глазах зарябило, но берег опять надвинулся, какие-то пустыри, группы деревьев, черные пятна, будто после сильных лесных пожаров. Мне было зябко, рядом тетя Женя что-то говорила, но я ничего не слышал. Наклонился к ней, пытаясь разобрать хоть слово, но и тогда ничего не понял и почему-то подумал, что тетя Женя молится.

Устал я за эти дни. Не чувствовал ничего, кроме усталости. Даже радости не было от того, что скоро путь закончится, и тетя Женя приступит к последней карательной акции. Я мог себе представить, как она напустится на мужа и какими словами станет ему объяснять бессмысленность и недостойность его поступка: полстраны поднял на ноги, столько людей заставил волноваться… зачем?

Действительно – зачем?

Я знал теперь (или мне казалось, что знал), какую проблему пытался решить Николай Геннадьевич. Ну и что? Почему все-таки ему было так нужно попасть на Камчатку, к вулкану Кизимен?

Нет, вроде бы и это понятно. Именно в глубине действующих вулканов, в лавовых каналах, в подземных пустотах сохранился тот состав воздуха, что был на Земле, когда этим домом правила разумная атмосфера планеты. Неужели Николай Геннадьевич думал, что у газового монстра сохранились остатки сознания?

Конечно, он должен был так думать. Она тяжело больна, Она много лет пыталась помочь себе, но болезнь наступала, Ей становилось хуже, Она испробовала все средства, но медленно погибала – а потом на планете появилась другая разумная раса. Homo sapiens erectus. Скорее всего, Она сначала восприняла человека как врага, еще одно кислорододышащее создание природы. Так и было, пока человек не начал изобретать технологии. Пока не задымили фабрики.

Может, тогда Она поняла, что появилась надежда? Человек сделает то, чего не смогла Она. Постепенно, медленно, как это происходит при гомеопатическом лечении…

– Юра, – услышал я голос тети Жени. – Юра, мы не слишком быстро летим?

Откуда я мог знать? Вряд ли. Нормально мы летели. Перчиков о чем-то разговаривал с Евстигнеевым, возможно, травил анекдоты, оба смеялись.

– Нормально, – сказал я. – Вам не по себе? И тогда тетя Женя сказала странную фразу:

– Мы можем прилететь слишком рано. Коля не успеет.

– Что не успеет? Я догадался.

– Вы хотите сказать, – я наклонился к тете Жене, – что он пошел к жерлу вулкана?

Да, из жерла Кизимена, возможно, выделяются газы, тот воздух, который… И что? Н.Г. надеется, что его поймут? Вот уж чушь! Н.Г. думает, что Она обладает телепатическими способностями? И к тому же понимает русский?

– Тетя Женя, – сказал я. – Вы же не думаете на самом деле… И вообще – там высоко, почти три километра! Он не поднимется даже до середины! Там крутые склоны!

– О, – сказала тетя Женя и улыбнулась через силу. – Крутые, да. Он крутой, Коля.

Я совсем не это имел в виду, но, похоже, тетя Женя так нервничала, что не совсем понимала, что говорила.

Я вспомнил, как неохотно она поднималась в кабину вертолета. Вспомнил ее странные слова вчерашним вечером.

– Вы знали? – сказал я. – Вы с самого начала знали… Тетя Женя подняла на меня измученный взгляд.

– Понимаешь, Юра, – горько сказала она. – После той ночи Коля сильно изменился. Раньше эта идея была для него… как научная игрушка. Многие играют на компьютере в свободное время. Кого-то на экране ловят, куда-то едут. А Коля всю жизнь играл в эту игру. Собирал материал по кубикам, как в «Тетрисе». Перекладывал, думал. Это была его тихая радость. Чистое знание. А теперь он решил, что сможет доказать. Понимаешь? Он уверен, что Она еще жива и что весь наш прогресс, все, что мы делаем… Промышленные выбросы. Парниковый эффект. У всего этого одна цель: вернуть планету к истоку. Ко времени, когда Она была одна.

– Цель человечества – погубить себя ради Нее? – уточнил я.

– Да. И Коля решил, что сможет с Ней договориться.

Похоже, Николай Геннадьевич действительно сбрендил. Договориться с вулканическим воздухом, ну-ну… Конечно, тетя Женя решила, что ее муж не в себе. И конечно, даже не пыталась с ним спорить. С сумасшедшими не спорят.

Почему она так легко отпустила мужа в экспедицию, если знала? Черт, теперь и у меня начали путаться мысли. Н.Г. отправился в безобидное путешествие на затмение, с коллегами, которые, конечно, проследят, чтобы он не перетруждался. В Сибири нет вулканов – чего опасаться?

А он ее перехитрил.

Я знал Николая Геннадьевича. Тетя Женя тоже знала своего мужа. Но, похоже, мы сейчас совершенно по-разному оценивали его душевное состояние.

Перчиков обернулся и показал пальцем вниз. Летели мы над довольно унылой местностью – желто-серыми холмами, поросшими травой. Иногда попадались небольшие рощицы; местность, казалось, постепенно повышалась, но это могло быть и оптической иллюзией. А потом появилось иссиня-черное поле, я уже видел такое недавно.

– Фумарола! – крикнул Перчиков. – Смотрите, здесь их много!

Я не знал, что такое фумарола – наверное, что-то вулканическое. Застывшая лава? Впереди возник, будто из-под земли, белый с серо-зелеными прожилками конус, он был далеко и в то же время рядом, он был где-то за горизонтом, но все равно казалось, что, протянув руку, я смогу коснуться чего-то, не принадлежащего миру, к которому я привык, который знал. Если это и был Кизимен, он оказался похож скорее на яркую картинку в книге, чем на реальную гору.

Под нами бежала серая лента дороги, и мы летели над ней, повторяя изгибы. Я наклонился к дверце, чтобы видеть местность под нами, и, наверное, поэтому пропустил момент, когда за очередным холмом возникли домики. Двигатель изменил тон, земля поплыла навстречу, я вцепился в подлокотники, поскольку мне показалось, что мы падаем, сейчас врежемся, и машина развалится на части, да уже и начала разваливаться, вот отвалилась лопасть…

– Прибыли, – повернулся к нам Перчиков. – Пока не вставайте, я скажу.

Но тетя Женя уже встала и пыталась открыть дверцу. Она, наверное, искала ручку. Пришлось и мне отстегнуться, я поднялся, а дверца в это время поползла в сторону, и мне пришлось ухватить тетю Женю под локоть, чтобы она не вывалилась наружу.

– Я сказал – не вставать! – рявкнул над ухом недовольный Перчиков.

Винт вращался все медленнее и наконец застыл. Стало тихо. Стало так тихо, что я услышал, как поет вдалеке какая-то птица. Где-то играла музыка. И чей-то голос снаружи сказал:

– Дайте руку, Евгения Алексеевна. Осторожно, не оступитесь.

Оказалось, что Перчиков с Евстигнеевым уже спрыгнули на землю, рядом стояли еще трое, один из них поддерживал тетю Женю, пока она спускалась по металлической лестнице.

Я спрыгнул сам. Надо было забрать рюкзаки, и я полез было обратно в кабину, но чья-то рука удержала меня, и чей-то бас сказал:

– Потом.

– Где Коля? – требовательный голос тети Жени вернул мне нормальное восприятие реальности. Солнце мягко освещало довольно неприветливую местность – холмы, поселок, но дальше…

Дальше вырастала гора, вершина которой была покрыта снегом. Пологий конус, издали черный, с прожилками коричневого и зеленого оттенков. Вспомнились японские рисунки с изображением Фудзиямы – Фудзи была, конечно, круче и выше, я знал это, но все равно сейчас мне казалось, что на свете нет и не может быть ничего красивее и значительнее этой снежной горы, над которой неподвижно зависло круглое белое облако, будто снежное озеро. Белая полынья в голубом океане.

– Старыгин, – представился один из встречавших, седой мужчина, одетый не по сезону, в теплую куртку. – Здравствуйте, Евгения Алексеевна. Николай Геннадьевич с утра пошел в лес…

– Вы его даже не ищете? – спросила тетя Женя. Странное дело, в ее голосе я услышал не возмущение, а что-то вроде удовлетворения.

– Сказал, что к обеду вернется, – объяснил Старыгин. – Он не мог уйти далеко, да и не собирался. Местность здесь пологая, опасные склоны начинаются километрах в десяти отсюда, Николай Геннадьевич не дойдет, не беспокойтесь.

– Красиво, – сказала тетя Женя, глядя на Кизимен из-под ладони. – Господи, как красиво. Этот дым над вершиной… Извержение, да?

– Ну что вы, – сказал Старыгин, – Кизимен извергался в последний раз восемьдесят лет назад. Потому я и говорю…

Тяжелый рокот донесся с севера, и мне показалось, что земля под ногами вздрогнула.

Люди, выгружавшие из вертолета коробки, прекратили работать. Все, кто был рядом с нами, обернулись, и я теперь точно мог сказать, что означает фраза: «Изумление застыло на их лицах». Над кратером поднимался – медленно, как ракета на старте – черный столб дыма. Издали он казался тонким, но полыхнуло красным, и дымовой столб расширился, превратился в колонну, стремившуюся верхним концом достать до единственного облака, что висело над горой. Облако уже не было белым, его будто помазали снизу сажей и вытянули вверх, оно стало похоже на потрепанную шляпу, этакий гигантский НЛО…

Как-то получилось, что мы остались на площадке одни – со Старыгиным, который не отрывал взгляда от вершины и что-то бормотал. Остальных будто смыло волной, и я только окоемом памяти вернул момент, когда все бросились к стоявшему рядом с площадкой микроавтобусу. Машина помчалась, выбивая пыль из проселочной дороги, к домику с антеннами на крыше. Я еще отметил, что дверь вертолета Перчиков закрыл, а там наши рюкзаки…

– Вы же говорили… – почему-то все доходило до меня с опозданием, я отметил, что эту фразу тетя Женя повторяла в десятый раз или в сотый: – Вы не предполагали, что начнется извержение? У вас сейсмографы, и в кратере аппаратура!

– Нет в кратере аппаратуры, – сказал Старыгин.

И тут мой мозговой ступор прошел, будто и не было. Память прояснилась. Собственно, так было всегда: я долго не мог сообразить, что делать, но в тот момент, когда будто само собой принималось решение…

– В машину! – сказал я. – Почему его не ищут с воздуха? Старыгин посмотрел на меня как на идиота.

– Вертушка у нас одна, – сказал он с сожалением. – А сверху не увидишь – лес. Да вы не беспокойтесь, вернется Николай Геннадьевич. Увидит, что началось извержение, и прибежит.

– Да-да, – торопливо сказала тетя Женя. – Конечно. Но мы с Юрой можем тоже… Правда, Юра? В какую сторону он пошел?

Столб дыма над кратером немного отклонился к востоку – на высоте дул сильный ветер, – и что-то живое шевелилось на вершине. Старыгин сказал, что это грязь и пепел, лавы вылилось совсем немного, из жерла только камни летели, и, скорее всего, извержение скоро прекратится – слишком неожиданно все случилось, но именно поэтому выброс не сможет продолжаться долго. Земля время от времени подрагивала под ногами, или, может, мне это только казалось. Второй час мы шли по редкому лесу в направлении столба черного дыма – впереди Старыгин, за ним кто-то из геофизиков. Тот представился, конечно, но я не запомнил ни имени, ни фамилии; следом шла тетя Женя, ни за что не захотевшая остаться на базе и ждать нашего возвращения. Я шел последним, и все происходившее представлялось мне нереальным. Лес выглядел не таким, как в Подмосковье. Не то чтобы редкий (хотя и это тоже), но какой-то безжизненный. А может, мне только казалось так – из-за настроения, из-за уверенности: Н.Г., конечно, прекрасно понимал, что делает, отлично знал, что хочет найти и непременно найдет. Он с самого начала действовал по четкому плану, не импульсивно и уж точно без признаков безумия. Он вышел на встречу с древним разумом планеты. Он был уверен, что встреча состоится. Где-то здесь. Конечно, не в кратере. Он понимал, что до кратера не дойдет. Даже если позволят силы (он знал, что силы не позволят), его все равно остановят раньше, чем начнется подъем на вершину. Неужели тетя Женя всерьез вообразила, что ее Коля пройдет два десятка километров по пересеченной местности, а потом два с лишним километра вверх, да еще по крутым склонам? Тетя Женя думала, что ее муж не в себе. Она заставляла себя так думать, так ей было легче. Она могла не обижаться на Колю за его нелепые поступки, могла простить ему недомолвки последних недель и тайный побег, и нервотрепку, и полет, и поиски. Все она Коле могла простить, потому что жалела его. Он не вполне понимал, что делал, но если все-таки понимал… Тетя Женя не умела прощать обид, нанесенных намеренно. Если Коля понимал, как он ее обижает…

Почему-то мне казалось, что тетя Женя думала именно так. Я видел ее спину, чуть сгорбленную, ее затылок, короткую прическу. Время от времени она поднимала голову и кричала: «Коля!», и все начинали окликать его, оборачиваясь по сторонам, а я молчал, зная, что если Н.Г. даже и слышит нас сейчас, то все равно не ответит, потому что дело свое он еще не закончил.

Он знал, что не дойдет до вершины. Значит, предполагал иную возможность встречи. Может, здесь есть геотермальный источник или выход подземных вулканических газов? Старыгин должен это знать, потому что никто, кроме него, не мог рассказать об источнике Николаю Геннадьевичу.

Мы вышли на поляну, где росла трава между рыжих камней; впереди опять был лес, точнее, подлесок, и если Н.Г. все-таки направлялся в сторону Кизимена, он непременно должен был пройти где-то здесь и не так давно – часа два-три назад. Из жерла вулкана беззвучно вырвался сноп пламени. Я знал, конечно, что звук придет позже, секунд через пять, но все-таки это было странное ощущение, будто смотришь немой фильм, и сейчас на экране появится надпись: «Новая фаза извержения». Гриб пепла вдруг осел, лишился части своей энергии, и будто черные камни посыпались вниз, только это были не камни, а огромные клубы пепла, и не сыпались они, а медленно планировали…

И опять мелко задрожала под ногами земля, я прибавил шагу, обошел тетю Женю, смотревшую в сторону сопки и не видевшую ничего вокруг, миновал не известного мне геофизика и, догнав Старыгина, тронул его за плечо.

– Послушайте, – сказал я. – Здесь где-то должен быть выход подземных газов или горячий источник, что-то такое.

– Мы туда идем, – сказал Старыгин. – Еще километр. За тем лесом.

– Николай Геннадьевич сказал вам…

– Ничего он не сказал, – отрезал Старыгин. – Друзья так не поступают.

– Но вы догадались?

Старыгин продолжал идти, не удостаивая меня взглядом.

– Конечно, – сказал он. – Я не знаю, как он собирается говорить… Но, черт возьми, если он продумал все, то должен был подумать и об этом! Об этом – в первую очередь.

– Да, – согласился я. – Наверняка. Он ничего не сообщил?

– Об этом – нет.

– По-моему, он надеется на Нее. Она гораздо мудрее. Старше, во всяком случае. Вам не кажется странным, что извержение началось именно сейчас?

– Кажется, – сказал Старыгин. – Пожалуйста, вернитесь на свое место. Вы должны контролировать Евгению Алексеевну.

– Да-да, – сказал я и остановился, пропуская не известного мне геофизика и шедшую за ним тетю Женю.

– О чем ты говорил с Олегом? – спросила она, проходя мимо меня.

Ответа дожидаться не стала, и слава Богу.

Я пристроился следом. Поляна кончилась, мы вошли в прозрачный и призрачный лес, где между деревьями громоздились валуны. Земля опять задрожала под ногами, и неожиданно из-за деревьев я услышал нараставший свист, а затем шипение, будто гигантская кобра подняла над корзинкой фокусника свою голову.

– Вперед! – крикнул Старыгин и побежал. – Гарик, не отставай!

Геофизик, которого, оказывается, звали Гариком, не только не отстал – он несколькими прыжками опередил Старыгина и первым выбежал на поляну. Лес кончился, дальше простиралось серое, покрытое камнями плато, за которым начинался подъем на сопку, и черно-коричневый пологий конус с грязно-серой вершиной предстал перед нами во всем своем ужасном великолепии. Столб дыма распался на несколько длинных волокон, поддерживавших плоскую черную шапку, от которой отваливались огромные куски, и они, будто грозовые тучи, плыли по небу на восток.

Но не извержение привлекло мое внимание. Метрах в трехстах впереди клокотало, выбрасывая пар, круглое озеро. Над ним клубились мелкие облачка, и марево застыло в воздухе, словно стеной отделяя нас от озера, откуда в нашу сторону полз тяжелый удушливый запах…

И тут я увидел Николая Геннадьевича. Он стоял на невысоком холме в нескольких шагах от бурлившей воды. Или это была не вода, а жидкий сероводород? В тот момент я забыл обо всех законах химии, мне казалось, что у ног Н.Г. клокочет не жидкость, а бьется чье-то живое тело: чудовище, вроде Лох-Несского, поднимает широкую спину, выгибает ее, показывая, что оно здесь, оно пришло, оно ждет, чтобы его поняли…

– Коля! – закричала тетя Женя и неожиданно оказалась впереди всех. Мы бежали и кричали, но берег, казалось, не приближался. Н.Г., оглянувшись, увидел нас, махнул рукой, что-то крикнул и пошел. Медленно двинулся вперед, поднимаясь на пологий холм, откуда, наверное, хорошо было видно все озеро до противоположного берега. Я мог себе представить, какая там стояла вонь. И не мог себе представить, как там можно дышать.

Воздух наполнился звуками, возникшими будто из-под земли, но быстро переместившимися вверх. Что-то рокотало над головой, но мне все равно казалось: это тяжело вздыхает земля. Я не сразу догадался: над нашими головами на высоте сотни метров завис вертолет, дверца была открыта, и кто-то, кого я не мог узнать (Перчиков, скорее всего), махал нам рукой. Я тоже махнул, показывая вперед, на озеро, на Черепанова. Похоже, Николаю Геннадьевичу стало плохо – шел он странно, цепляясь руками за кусты, будто поднимался на крутой склон горы. Может, так оно и было: земля там шевелилась, трескалась, что-то взламывало ее изнутри, и с каждой секундой холм действительно становился круче. Из глубины озера вырвались струи пара и желтоватые клубы то ли дыма, то ли отравленного воздуха.

Вертолет накренился и медленно полетел вперед. Перчиков, видимо, заметил Черепанова среди неожиданного нагромождения камней там, где еще несколько минут назад мирно росла трава.

Бежать было трудно не только потому, что земля дрожала все сильнее и уходила из-под ног, но что-то мешало в голове, то ли мысль, то ли болевая точка, будто кто-то сильной ладонью обхватил затылок и сжимал, и низким басом произносил слова, которые я не мог понять, но в то же время знал, что понимать ничего не надо. Нужно чувствовать, однако именно чувств во мне не было никаких. Я ощущал себя автоматом, запрограммированным на одно простое движение – вперед и вверх.

Склоны словно отталкивали. Я понял, как трудно приходилось Н.Г., потому что и передо мной пологий склон неожиданно встал дыбом. Я уткнулся носом в потрескавшуюся землю и вцепился зубами в оказавшуюся у лица толстую ветку. Вкус был отвратительный, серный и еще какой-то. Я заставил себя приподнять голову и увидел надвигавшуюся сверху (или по земле?) тучу пепла. Путь преграждали потоки лавы – они-то откуда? Здесь не могло быть лавы, но я видел, на самом деле видел, как лава на моих глазах остывала и покрывалась твердой корой, под которой – я был в этом уверен – текла расплавленная масса.

Далекий кратер выбрасывал докрасна раскаленные обломки скал; иные разрывались в воздухе подобно бомбам, и их осколки разлетались во все стороны. Я видел Черепанова – он поднимался с удивительным проворством и отвагой, взбираясь на почти отвесные уступы.

Вскоре он добрался до вершины круглого утеса, это было что-то вроде площадки шириной около пяти метров. Под скалой плескалось озеро. Из него, как мне теперь казалось, вытекала и окружала утес огненная река, которую выступ разделял на два рукава. Между ними оставался узкий проход, в который смело проскользнул Н.Г. Сделав нечеловеческое усилие, он перепрыгнул через поток кипящей лавы и исчез с глаз.

Я закричал, решив, что Николай Геннадьевич упал в огненную реку, и меня поразило молчание тети Жени. На какое-то мгновение мне показалось, что и она исчезла, но тут же я увидел ее спину. Тетя Женя карабкалась на крутой откос, цепляясь за уступы, как опытный скалолаз. Ей было не до крика, она была уверена, что спасет мужа – он скрылся за пеленой дыма, и мне почудилось, что я слышу его замиравший в отдалении голос.

Рокот вертолета сорвался в визг и мгновенно затих, оставив в мире только рев струй и шипение газа.

Нечего было и думать добраться до Николая Геннадьевича. Было сто шансов против одного, что мы погибнем там, где ему удалось пробраться с нечеловеческой ловкостью помешанного. Не было возможности ни перейти, ни обойти огненный поток. Напрасно тетя Женя старалась перебраться на другую сторону; она едва не погибла в клокочущей лаве, и мы со Старыгиным с трудом ее удержали.

– Коля! – звала тетя Женя.

Но он продолжал подниматься, временами появляясь в клубах дыма, под дождем пепла. Я видел то его голову, то руки, затем он снова исчезал и появлялся уже выше, на уступе скалы. Он быстро уменьшался в размерах, как летевший вверх предмет.

Кругом стоял глухой гул. Холм (или уже гора? что это было?) гремел и пыхтел, как котел с кипящей водой.

Иной раз где-то совсем близко срывался обвал; огромная глыба летела вниз с возраставшей скоростью, подпрыгивая на гребнях скал.

Был момент, когда ветер швырнул в нашу сторону пламя, и оно накрыло нас багровой завесой. У меня вырвался крик ужаса, но Черепанов снова появился, размахивая руками.

Наконец Н.Г. добрался до вершины холма, до самого берега черного озера. Наша группа тоже взобралась почти на самую вершину, все трое: тетя Женя, которую ничто не могло остановить, за ней Старыгин, а следом я со всеми своими страхами и с головой, которая, я был уверен, принадлежала сейчас не мне, а другому существу, может, даже не живому, и чье тело было не моим, а скрытым от всех в глубине черного озера…

Черепанов шел вдоль скалы, поднимавшейся над кипевшей поверхностью. Камни дождем сыпались вокруг него.

Вдруг скала рухнула. Николай Геннадьевич исчез. Отчаянный крик тети Жени показался мне гласом Господа. Я сделал рывок и упал – оказалось, что подо мной все тот же пологий склон холма, а вовсе не крутой подъем. От неожиданности я не удержал равновесия, но тут же вскочил на ноги: не было никаких лавовых потоков, не было летевших камней, под ногами медленно набегали на берег горячие волны озера. Земля все еще дрожала, а тетя Женя стояла на коленях у кромки воды и что-то бормотала. Взгляд у нее был совершенно безумный. Я понял, что она готова вслед за мужем войти в озеро и исчезнуть, как только что на моих глазах вошел и исчез Николай Геннадьевич.

Вертолет опять зарокотал, и я почувствовал движение горячего воздуха за спиной. Перчиков все-таки посадил машину, и двое выпрыгнули из кабины, не дожидаясь, пока перестанет вращаться винт.

Что потом… Обруч, стянувший мне голову, разжался, и мой череп, похоже, не выдержал, его разорвало изнутри, и мир засверкал, расплавился, вытек куда-то…

Стало темно, но я еще успел услышать несколько слов, не сказанных, но прозвучавших: «Все было и все будет, все случится и все пройдет…»

Естественно, я не умер. Уже теряя сознание, я знал (или правильнее сказать – чувствовал?), что продлится это недолго и что бессознательное состояние нужно (кому?), чтобы избавить мою психику от лишних потрясений. Почему-то я знал (или опять правильнее сказать – чувствовал?), что вовсе не из-за гнусных и непереносимых испарений впал в беспамятство, а совсем по другой причине, имевшей отношение скорее к психиатрии, чем к физиологии.

Неважно. Я пришел в себя в кабине вертолета. Лежал между двумя креслами. Надо мной склонился Старыгин. Он встретил мой взгляд и сказал негромко (а скорее всего, прокричал, чтобы я услышал):

– Как голова? Болит?

Я не понимал, почему у меня должна болеть голова. Вообще-то у меня болела спина, потому что лежал я на твердом и между лопатками ощущал что-то острое.

– Нет, – сказал я, приподнявшись. – Где Евгения Алексеевна? И что с ее мужем?

Я знал, что произошло с Николаем Геннадьевичем. Потому и спросил о тете Жене. Как она это перенесла? Они знали друг друга тридцать лет и три года.

– Евгения Алексеевна в порядке, – уклончиво отозвался Старыгин и посмотрел мимо меня. Я повернул голову и увидел тетю Женю, сидевшую в кресле в глубине салона. Глаза ее были закрыты, губы плотно сжаты. Она о чем-то думала, и я знал – о чем. Почему-то в тот момент я знал мысли всех, кто был в машине, или так мне казалось, проверить у меня не было возможности, да и желания такого не возникало.

– Николай Геннадьевич погиб, – сообщил Старыгин.

Я поднялся на ноги. Вертолет летел ровно, но пол все равно уходил у меня из-под ног, и я опустился в кресло. Старыгин сел рядом – так, чтобы видеть нас с тетей Женей. Под нами были домики базы, мы опускались на знакомую поляну.

– Вы видели? – спросил я у Старыгина. – Кратер? Лаву? И как он упал со скалы?

– Кто? – удивился Старыгин. – С какой скалы? Вы о Николае Геннадьевиче? Он, видимо, потерял сознание, отравился испарениями… И упал в воду. В озеро. Ужасно глупо. Упал лицом вниз и захлебнулся, прежде чем мы успели…

– Захлебнулся, – повторил я.

– Гарик сделал ему искусственное дыхание рот в рот, – сказал Старыгин. – Ничего не помогло. Потом его увезли на базу, там тоже… Ничего. Поздно.

Значит, вертолет уже сделал один рейс, прежде чем вывезти нас с тетей Женей. Почему она не полетела с мужем?

Была там же, где я, это очевидно. Похоже, только мы с ней… Наверное.

Машина опустилась, и уши у меня заложило от неожиданной тишины.

Почему-то опять стало темно.

Похоронили Николая Геннадьевича на Востряковском. Костя с Ингрид прилетели из Стокгольма, из института пришли сотрудники, Мирон произнес речь… Я хотел побывать на похоронах, но меня не выпустили из больницы. На обратном пути в Москву у меня случился инсульт – говорят, небольшой и не страшный, но я очень испугался, когда перестал чувствовать правую руку и обнаружил, что не могу произнести ни слова. Из «Домодедово» меня повезли в Склиф, но это совсем не интересно.

Тетя Женя навестила меня на следующий день. Мне показалось, она стала меньше ростом и похудела. Может, это вообще была не тетя Женя, а другая женщина, возникшая вместо нее там, на вулкане, когда Она говорила с нами и хотела, чтобы мы поняли.

Тетя Женя села на стул, сложила руки на коленях и заплакала. Слезы текли по щекам, я хотел протянуть руку и вытереть их, но рука не двигалась, и сказать я ничего не мог, а потому тоже заплакал, и почему-то мне сразу стало легче.

Тетя Женя взяла с тумбочки бумажную салфетку, вытерла слезы и сказала:

– Он сделал все, как хотел.

У меня было что сказать по этому поводу, но я смог только дернуть головой и пошевелить левой рукой.

– Он должен был это сделать, – сказала тетя Женя.

Конечно, должен. А она ему помогла, хотя он думал, что она сделает все, чтобы его остановить. Она и сделала все, чтобы остановить… меня, себя, всех, кто участвовал в поисках. Она должна была дать мужу время выполнить задуманное.

Представляла ли тетя Женя, чем это могло кончиться?

Наверное. Она думала, что ее Коля все-таки свихнулся после того, как получил по голове. Она, несомненно, так думала – но все равно позволила… Я не представлял, как поступил бы на ее месте. А как поступила бы моя Лиза? Это я знал точно: она сняла бы меня с рейса в Питер, я даже билет купить не успел бы.

Тетя Женя была из другого времени. Или из другой жизни. Или просто… Можно ли так любить человека, чтобы даже его безумства воспринимать как единственно возможное и правильное поведение?

Николай Геннадьевич ни на минуту не был безумцем, уж это я знал наверняка. Я и раньше так думал, а теперь был уверен. Он все рассчитал. Он знал, кто встретит его у камчатского озера. Он знал, что диалог состоится. Знал, что никто не успеет ему помешать, потому что его Женя сделает для этого все.

Я хотел сказать об этом тете Жене, но не мог. Мы разговаривали взглядами, потому что и у нее не нашлось слов, с помощью которых она смогла бы описать то, что было сейчас в ее мыслях. Она положила свою правую руку на мою левую, сжала мою ладонь, было немного больно, но правильно, мы чувствовали состояние друг друга и мысли друг друга, мы разговаривали, мы понимали…

«Он был в здравом уме и твердой памяти».

«Да, Юра, теперь я это знаю».

«Он точно знал, чего хотел».

«Да».

«И вы знали, почему он не поехал на затмение». «Знала. Я не должна была ему мешать, но хотела догнать и быть рядом».

«Мы его догнали. Слишком поздно». «Ты так думаешь?»

«Он все равно поступил бы по-своему». «Ты полагаешь, они поняли друг друга?» «Думаю, да».

«Что-то должно измениться, если так. Что-то… Но я пока ничего не наблюдала».

«Слишком мало времени прошло. Несколько дней. Вы могли не увидеть изменений».

«Вчера… Ураган «Камилла» шел на мыс Канаверал. На старте был челнок. Передавали в новостях: ураган начал резко терять силу, на пути всего в сто километров превратился в обычный сильный ветер, баллов шесть. И все обошлось».

«Думаете?.. »

«Это могло быть случайностью».

«А то, что мы с вами разговариваем и понимаем друг друга? – сказал я мысленно. – Это тоже случайность?»

Тетя Женя вздрогнула. Отдернула руку, будто ее ударило током. И я перестал слышать ее мысли. Она тоже перестала слышать меня. Мы смотрели друг на друга, я видел страх в ее глазах, а потом она медленно-медленно опустила свою ладонь на мою и…

«Ты тоже видел, что с ним произошло».

«Крутая гора, – вспомнил я. – Мы карабкались к вершине, а он стоял там, среди скал, и под ним бушевала лава. Вверх летели раскаленные камни, а на мне… на вас тоже?.. дымились волосы. Потом он пошел, перешагивая с валуна на валун, размахивал руками и смеялся».

«Да. Олег сказал, что Коля шел по берегу озера, пологому берегу, и не было никакой лавы, просто горячая вода из источника. Коля вдруг шагнул в воду, ошпарился, упал лицом вниз… »

«Мне он сказал то же самое».

«Так и было».

«У меня земля уходила из-под ног».

«У меня тоже. Олег говорит, что ничего подобного не было. И приборы не показывают». «Но Кизимен… »

«Был выброс пепла, да. Неожиданный. Первый за столько лет». «Значит…»

Мы оба замолчали. Мыслей не было. В голове стало пусто, как перед капитальным ремонтом в доме, откуда вынесли всю мебель. Только ощущения остались – как пыль, повисшая в воздухе. Горечь. Ощущение потери и невозвратимости. Нет больше Николая Геннадьевича. Только в тот момент я осознал это по-настоящему. Нет. И больше не будет. Атетя Женя… Как она сможет жить без своего Коли? Это тоже не было мыслью – ощущением, чувством жалости и еще чем-то, чего я не мог объяснить даже себе, потому что для объяснений нужны мысли, а я мог лишь чувствовать «что-то», поднимавшееся из глубины моего «я», нечто такое, чего я не мог сдержать в себе, не должен был…

По левой щеке текла слеза, и тетя Женя вытерла ее пальцем. Наверное, плакал и мой правый глаз, но этого я не знал, не чувствовал, не видел.

«Что будет теперь с нами?»

Тетя Женя подумала, что я спрашиваю о ней, о себе и Лизе.

«Надо жить. Ты поправишься. Обязательно. Врачи говорят: хорошая динамика. Ты молодой… Все будет хорошо».

«Нет, – подумал я, стараясь, чтобы мысленные слова звучали правильно и в нужной последовательности. – Я обо всех. Если Она поняла, чего хотел Николай Геннадьевич…»

«Ты знаешь, чего он хотел?»

«Ну… Остановить это».

«Остановить… что?»

Я задумался. Мысли появились опять, но думать мне было трудно – будто камни ворочать. Чего хотел Н.Г. от Нее? Чтобы Она что-то сделала для людей? Почему Она должна что-то для нас делать? И как? Ей нужно, чтобы человечество жило вечно. Нет, это означало бы Ее медленную смерть и угасание навсегда. Ей необходимо было продолжить лечение. Стать здоровой. Такой, как в юности, три или четыре миллиарда лет назад. Чтобы над планетой опять была Она, разумная атмосфера. Что для Нее человечество? Гомеопатическая таблетка. Лекарство, которое растворится и исчезнет, сделав свое дело. Ей нужно, чтобы люди развивали промышленность, засоряли атмосферу, изменяли климат, вызывали глобальное потепление – для Нее, для Ее жизни.

Чего мог хотеть от Нее Николай Геннадьевич? Объяснить, что лучше Ей умереть, чтобы жили мы?

Даже если Она захочет пожертвовать ради нас собственной жизнью, что Она может сделать? Заставить нас закрыть электростанции, заставить людей перестать добывать и сжигать нефть? Вызвать ураган, взорвать вулкан, устроить выброс газов? Нас уже ничто не остановит. Мы спасем Ее и погубим себя. Это не Она жертвует собой, это мы жертвуем собой, чтобы жила Она.

Может, этого хотел Н.Г.? Сказать Ей, что мы…

«Он хотел, чтобы начался диалог, – сказала тетя Женя. – Чтобы выжить вдвоем, нужно понять друг друга. А для этого надо говорить».

«Вы думаете…»

«Что-то должно произойти. Не ураган, не вулкан, что-то другое. Она может. Мы же с тобой – и Коля – убедились, что Она может говорить с нами. Он дал Ей понять… И Она ответила».

«Она его убила».

Я не должен был так думать. При тете Жене – не должен был. Но я не контролировал свои мысли. Вслух я не сказал бы так. Но подумал.

«Она не убивала Колю. Он сам… После той травмы он не всегда понимал… »

Все-таки ей хотелось думать, что Н.Г. не стал бы, будучи в здравом уме…

Он был полностью в здравом уме. Он знал, что делал, и уверенно шел навстречу – чтобы оказаться понятым и чтобы быть понятым правильно. Он сделал то, что решил еще в Москве.

Я не должен так думать, ведь тетя Женя может услышать. Я сумел перебить эту мысль другой:

«Все будет хорошо».

«Да», – сказала тетя Женя, и я опять почувствовал, как по моей левой щеке катится слеза. Это была не моя слеза.

Я устал. Устал думать. Устал думать так, чтобы тете Жене хотелось сидеть рядом. Видимо, я задремал, потому что, открыв глаза, увидел, что на стуле сидит Лиза, гладит меня по правой, неподвижной руке и что-то шепчет. Я видел, как она меня гладит, но не чувствовал.

Я попытался улыбнуться Лизе, но, должно быть, гримаса получилась совсем не такой, как я хотел. Лиза наклонилась и спросила: – Юрочка, тебе больно? Позвать доктора?

Мне не было больно. Я пытался вспомнить, на что было похоже наше упорное восхождение на несуществующую вершину под градом воображаемых камней. Кого напоминал мне Николай Геннадьевич, карабкаясь на скалы, существовавшие только в его и нашем воображении, но все равно смертельно опасные?

Я почти вспомнил – кого.

Я хотел, чтобы Лиза положила свою ладонь поверх моей. Может, мы с ней тоже…

Она положила ладонь мне на лоб, ладонь была холодной, сухой, тяжелой, и мне захотелось ее скинуть. О чем думала Лиза в тот момент? О том, что ей еще долго придется со мной возиться? Об Игорьке? О тете Жене, втянувшей меня в эту историю.

Я не знал, о чем думала Лиза.

Значит, это только наше – мое и тети Жени. Мы там были. Лиза – нет.

А еще Старыгин. Когда мне позволит здоровье, я полечу в Петропавловск. А может, Старыгин приедет в Москву, и мы проведем эксперимент.

Может, это и был Ее дар? Нам с тетей Женей? Всем людям? Способность слышать и понимать друг друга? Может, я теперь и с Ней могу говорить так же свободно?

Почему я не подумал об этом раньше? Я закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Должно быть, Лиза решила, что мне стало хуже, и позвала врача. Я чувствовал неприятные прикосновения к левой руке, мне сделали укол, и я понял, что сейчас усну, но уже на грани яви и сонной нереальности услышал голос, тот же, что слышал тогда, глубокий, тихий и тоскливый, как все беды мира: «Вместе… Все будет… Вдвоем всегда… Нужно…»

– Ты совсем перестал разговаривать с тетей Женей, – сказала Лиза осуждающе.

Тетя Женя приезжала к нам – проведать меня после выписки из больницы. Мне еще предстояла нелегкая реабилитация, фирма купила путевку в санаторий, и это очень советское слово «санаторий» приятно меня волновало, хотя никуда из дома уезжать не хотелось. Сидеть бы перед телевизором, выключив звук, слушать и думать… а говорить об этом я мог только с тетей Женей и тоже мысленно, нам уже и не нужно было касаться друг друга.

– Это даже невежливо, – продолжала Лиза. – Тетя пришла тебя проведать, а ты за весь вечер слова с ней не сказал.

– Не хотелось разговаривать, – сказал я, не пускаясь в объяснения.

– Она обидится, ты же знаешь свою тетю. Она и раньше была… А теперь, когда осталась одна… Костя, конечно, звонит каждый день, но разве это…

Не обидится. Тетя Женя никогда не обидится на меня.

«Мы с Ней, – сказала она сегодня, – много говорили о том, как все-таки уменьшить скорость потепления. Ей это не так важно – через сто лет начнется полное восстановление химического состава… или через тысячу. Терпела свою болезнь миллиард лет, потерпит еще миллион… А для нас…»

«Да, я знаю, – сказал я. – Мы это тоже обсуждали. Миллион лет не нужен – достаточно пары сотен. Воткнут людям в организм всякие наноштучки, и сможем мы жить в любой атмосфере».

«Такой выход Ее устроил бы, – согласилась тетя Женя. – Ты прав, все к тому идет. И вот еще о чем я подумала. Венера. Там атмосфера без кислорода и, может быть…» «Пятьсот градусов!»

«Четыре миллиарда лет назад на Земле было еще горячее». Об этом можно было поспорить, но я не стал.

– Не обидится тетя Женя, – сказал я, думая о своем. – Она понимает, что мне еще трудно говорить.

Мне не было трудно. Я уже свободно владел речью, да и правой рукой мог двигать почти без ограничений. Почти. Но я действительно мало разговаривал в последнее время – даже дома, даже с Лизой и с Игорьком. Не хотелось. Разговоры утомляли. Я стал другим? Наверное.

Я слышал, как тетя Женя, вернувшись домой, шептала, дожидаясь, пока вскипит чайник: «Я тут ем и пью, а Коля лежит в земле… Я ем и пью, а Коля…»

«Не надо, – сказал я. – Пожалуйста. Николай Геннадьевич не хотел бы… »

«Я тут, а он…» – тетя Женя не могла остановиться. «Оставь ее, – услышал я глубокий и тихий голос. – Ей нужно побыть одной».

«Да, – сказал я. – Тебе это так понятно – быть одной».

Она не ответила. Она не всегда отвечала. Только когда считала нужным. Может, обиделась?

«Не обижайся, – сказал я. – Мне тоже сейчас хочется побыть одному».

Я неожиданно вспомнил, где и когда читал о человеке, поднимавшемся по крутому склону на вершину вулкана. Вокруг летели камни, но он шел вперед и вверх, размахивая знаменем. Спутники считали его сумасшедшим.

Ау него просто была цель. И он к ней шел.

«Я ем и пью, а Коля… »

«Одиночество – прекрасное состояние. Лучше него только общение».

«Да», – согласился я.

– Лизочек, – сказал я. – Давай пойдем спать. Устал я сегодня.

Я хотел рассказать о любви. А получилось… Или это все-таки – о любви?