"С пером и автоматом" - читать интересную книгу автора (Семен Михайлович Борзунов)

Не ради славы

Корреспондент армейской газеты Сергей Деревянкин спешил попасть к танкистам. Батальон держал оборону перед мостом. Дорога выдалась трудная — в выбоинах, развороченная авиационными бомбами, с валяющимися по кюветам сожженными автомашинами и подводами. Напрасно политрук торопил шофера полуторки: как он ни спешил, а приехал к концу боя. Танкисты отбили очередную атаку фашистов.

В другое время на высокого и худощавого журналиста обязательно обратили бы внимание, но сейчас до него не было никому дела. Меховая шапка с опущенными ушами, очки в роговой оправе и кургузый не по росту полушубок делали его похожим на сугубо гражданского человека.

Несколько солдат стояли за деревьями на опушке леса и с горьким участием следили за подбитым танком. Танк шел медленно, оставляя за собой глубокую борозду взрыхленного снега. Ствол его пушки все еще был наведен в ту сторону, где грохотали разрывы снарядов и над заснеженным полем вздымались черные смерчи огня и дыма. В промежутках между выстрелами солдаты слышали, как лязгали траки поврежденной левой гусеницы.

Вот танк, наконец, резко затормозил, словно боясь наткнуться на что-то, и, круто развернувшись на месте, остановился. Корпус его качнулся сначала вперед, потом назад и замер. Капельки воды от растаявшего снега стекали по раскаленной броне, испарялись, и танк весь будто курился. Он был черный, облепленный комьями земли, впереди зияла рваная рана, на боках вмятины. Огонь и осколки почти полностью уничтожили краску на его корпусе. От непрерывной стрельбы осыпалась краска и на пушке. В задней части тридцатьчетверки виднелась еще одна пробоина.

Откинулся верхний люк. Танкист, вылезший из танка, был небольшого роста и совсем юный, но лицо его, почерневшее от копоти, еще возбужденное боем, говорило том, что он уже многое испытал в жизни.

— Подбили, гады… Ну, ничего, родная, залечим, — говорил он, обходя и осматривая машину.

К танку подошли наблюдавшие за боем солдаты.

— Значит, отвоевался, — сказал один из них, обращаясь к танку, словно к живому существу.

— Как бы не так! — возразил танкист. — Мы еще на нем повоюем. Пушка и мотор живы — значит, и танк будет жить.

— Чья это машина? — подойдя ближе к собравшимся, спросил корреспондент.

— Потапова. Он был механиком-водителем, — с грустью ответил танкист. — Два дня не выходил из боя.

— А где остальные?

— Вчера сгорел башенный стрелок: вон там похоронили, — и он кивнул в сторону свежего холмика между дубками. — Потапов сильно обгорел, его в госпиталь отправили.

Танкист смертельно устал, под глазами залегли глубокие тени. Он едва стоял на ногах и не был расположен к разговору с незнакомым человеком. Заметив спешившего к танку со стороны командного пункта офицера, показал рукой:

— Вон товарищ политрук идет, он в том бою оставался за командира. Спросите, расскажет обо всем…

Корреспондент увидел плотного танкиста лет тридцати.

Черная меховая куртка, ватные брюки и большие кирзовые сапоги полнили его. На узком невоенном поясе, почему-то с левой стороны, болталась массивная, необычного вида кобура. Из нее торчала тяжелая рукоять немецкого парабеллума. На голове, низко на лоб, вместо обычного танкошлема надвинута шапка-кубанка, из-под которой виднелся окровавленный бинт. Большие черные глаза были воспалены, губы потрескались, из них сочилась кровь.

Корреспондент назвал себя и сказал, что собирает материал для газеты о людях полка, отличившихся в бою.

— Чапичев! — коротко отрекомендовался политрук. — Вы прибыли очень кстати. Третий день отбиваем непрерывные атаки. Ребята дерутся, как богатыри. Не щадят ни крови своей, ни жизни. Что ни солдат, то герой! И рассказать о них в газете надо. Обязательно надо. Сам бы написал, да времени ни черта нет. — Закончил он как-то сокрушенно, словно извинялся за то, что не имеет свободного времени, и добавил: — Фашисты не дают нам покоя.

И как бы в подтверждение его слов неожиданно начался обстрел. Вражеские мины стали густо ложиться вокруг собравшихся, и осколки со свистом разлетались во все стороны.

— Вот так и живем, товарищ Деревянкин. То атака немцев, то артналет. А сейчас решили минами нас угостить: выходит, что-то вроде компота — на третье.

Солдаты дружно засмеялись немудреной шутке Чапичева.

Он обернулся к танкисту и сказал:

— Силаков, проводите корреспондента в землянку. Захватите гранаты и догоняйте меня — буду в третьей роте.

Но журналист не захотел отсиживаться в землянке. Он направился вместе с Чапичевым в роту. На предостережение политрука об опасности он ответил:

— Журналисту важно видеть все своими глазами. Только тогда и получается настоящий материал для газеты.

— Это точно, — согласился Чапичев. — Посмотреть надо. А писать вам нужно о Потапове. Николай Потапов — настоящий герой.

— Вы видели танк? — Это его машина.

И чтобы не терять времени в дороге, политрук стал рассказывать о механике-водителе.

…Николай Потапов жил на Дальнем Востоке. В 1940 году ушел в Красную Армию. С отличием окончил школу младших командиров и вскоре стал механиком-водителем.

С первого дня войны молодой танкист рвался на фронт. И вот желание Потапова исполнилось: воинская часть, в которой он служил, была переброшена на тихвинский участок.

Рассказывая о храбрости старшины Потапова, Чапичев поведал журналисту о последнем, совместно проведенном бое.

— Надо было во что бы то ни стало остановить очередную атаку противника, — продолжал политрук. — Танк Николая Потапова шел головным. Танкисты сокрушительным огнем прокладывали дорогу, уничтожая на своем пути огневые точки и живую силу врага. За головным танком уверенно двигались и другие машины. До немецких окопов оставалось не больше 300 метров, когда тяжелый снаряд попал в левый фрикцион, второй в башню. Меня ранило в голову. Башенный стрелок был убит. Орудуя рычагами управления, Потапов попытался привести танк в движение, но мотор заглох. Механик-водитель помог мне выбраться из машины.

Вывалившись через люк, мы залегли в канаве и стали стрелять по противнику, который начал окружать танк. В нескольких метрах Потапов увидел немца, который целился в меня. Метким выстрелом из револьвера старшина убил гитлеровца. Однако немецкие автоматчики продолжали ползти к танку, намериваясь, видимо, захватить нас живыми. Потапов, сам раненный, обгоревший, подхватил меня и дотащил до леса.

— Так немцам и не удалось захватить нас, — закончил Чапичев.

— Ну, а дальше? — спросил Деревянкин.

— Что же дальше, — тяжело вздохнул политрук. — Я попал в госпиталь, отлежался немного и снова сюда.

— А ведь вы и сами смогли бы написать в нашу газету? — спросил корреспондент.

— А время где? — ответил Чапичев. — В свою дивизионку и то некогда писать. — Хотя, если признаться по-честному, я ведь тоже газетчик, и стихи писал.

— Вот как! Что же вы молчали об этом?

— Да что об этом распространяться.

— Послушайте, товарищ политрук. Вы же для нашей газеты — сущий клад. Почему бы вам не перейти в редакцию. Как раз сейчас мы ищем поэта.

— Не там ищите, не по адресу, — сказал Чапичев. Он нахмурился, черные брови сошлись на переносице.

Корреспондент упрекнул себя в том, что, видимо, задел в душе политрука что-то потаенное, упрятанное подальше от посторонних глаз. Но отступать тоже не хотел и сказал, осторожно подбирая слова:

— Почему же не по адресу? Вы поэт, а нам поэт очень нужен… Почему бы вам не перейти в редакцию?

— Вам нужен профессиональный поэт, а я профессиональный военный, — ответил Чапичев.

Собрав необходимый материал, корреспондент армейской газеты заспешил в редакцию. На прощание Деревянкин сказал Чапичеву, лукаво подмигивая:

— До скорой встречи, товарищ политрук, у нас в редакции.

— Лучше вы заглядывайте к нам почаще. А в редакции мне делать нечего.

— Это как сказать, — усмехнулся Деревянкин. — В газете сейчас работы не меньше, чем на передовой. А людей у нас раз-два и обчелся: одному за троих приходится вкалывать.

Уезжая, Деревянкин взял с собой стихотворение, написанное Чапичевым после первого боя.

— Мы его обязательно опубликуем, — пообещал он. Стихотворение действительно появилось в очередном номере газеты вместе с большим очерком о танкистах.

А через несколько дней Чапичев получил предписание отбыть в распоряжение редактора армейской газеты «В бой за Родину».

Тяжело было ему расставаться с бойцами и командирами, с которыми воевал вместе. Но приказ есть приказ. На прощание политрук пообедал с танкистами. Очень кстати оказались «боевые сто грамм». Кто-то из бойцов затянул песню на слова Чапичева, но ее не удалось допеть до конца. Раздался сигнал боевой тревоги, и все, наскоро простившись с Чапичевым, разбежались по своим танкам.

Политрук ушел к ожидавшей его штабной машине.

Со зловещим скрежетом и лязгом из лесу вышли немецкие танки. Яков насчитал двадцать машин. Тяжело придется ребятам.

— Скорей, товарищ политрук, а то немцы нам путь перережут, — торопил шофер.

Да, такое могло произойти с минуты на минуту. Яков это понимал, но не мог уехать, когда решалась судьба товарищей. И не уехал. Сначала вместе с залегшими в окопе солдатами стрелял по вражеским машинам из противотанковых ружей, потом бросал бутылки с зажигательной смесью.

Очередная атака фашистов была отбита. Чапичев не мог сказать, сколько их было за время его работы заместителем командира танкового батальона и сколько будет еще, но он твердо знал, что война шла, долгая, затяжная, и победят в ней те, кто окажется сильнее. В нашей победе он не сомневался и глубоко верил, что настанет день, когда солдаты в серых шинелях и кирзовых сапогах войдут в Берлин. Ради этого они мерзли, недосыпали. За маленьким участком фронта, который занимал танковый батальон, он видел всю огромную страну, свой солнечный Крым.

Уже в машине, которая увозила его к месту новой службы, политрук снова вспомнил пришедшее сравнение. Солдат в серой шинели, кирзовых сапогах придет в Берлин. «Берлин, русский солдат». Отдельные строчки завертелись в голове, выстраиваясь в стройный образ. Он незаметно начал шептать, рифмуя слова. Поэт всегда в работе…

Уезжая все дальше от передовой, Чапичев не знал, что гитлеровская атака была началом нового крупного немецкого наступления с целью глубокого обхода Ленинграда с юго-востока и создания «большого кольца». Основной удар фашистские войска наносили из района Чудово в направлении на Тихвин и Волхов. Они мечтали соединиться с финскими войсками на реке Свирь и замкнуть восточнее Ладожского озера еще одно кольцо блокады вокруг Ленинграда. Создав численное превосходство в живой силе и танках, противник повел решительное и ожесточенное наступление. Боевые действия для наших войск вначале здесь сложились весьма неблагоприятно. Пробив брешь в стыке 4-й и 52-й общевойсковых армий, немецко-фашистские войска устремились в северо-восточном направлении к Тихвину.

Добраться до города, где размещалась редакция армейской газеты, оказалось нелегко. Дорога была забита беженцами. Они шли нескончаемым потоком. Везли на тележках и тачках домашнюю утварь, узлы с бельем, посуду, коробки с продуктами. И тут же, тесня людей к обочине дороги, двигались черепашьим шагом подводы, автомобили, орудия…

Мимо, шаркая подшитыми валенками по грязной, чуть подмороженной обочине дороги, проковыляла старушка, толкая перед собой тачку. На ней висел мешочек, видимо, с едой.

«Что ее гонит из родного гнезда? — подумал Яков. — Все равно уже помирать пора». Но тут же вспомнил ответ старика, с которым разговорился на станции, когда дивизию перебрасывали на фронт. Одинокий старик оставил в Минске квартиру и ехал в Сибирь. На вопрос Якова, зачем едет с родной земли, тот ответил: «Меж своими людьми и помирать легче. Свои, глядишь, и очи пятаками прикроют и в чистую рубаху обрядят».

Старорусский деревянный Тихвин — город, расположенный к юго-востоку от Ладожского озера на холмистой возвышенности, гудел, словно встревоженный улей. Все было приведено в движение. Военные штабы находились в машинах, готовые в любой момент по приказу командиров двинуться в путь.

…Чапичев вылез из кабины машины, размял отекшие от долгого сидения ноги и пошел в дом, уверенный, что в нем царит такая же суматоха, как и на улицах города, и сотрудники редакции готовятся к эвакуации. Каково же было его удивление, когда еще в сенях, через приоткрытую дверь, из которой валил сизый дым, словно дом топился по-курному, он услышал обычный редакционный спор, какой бывает при обсуждении очередного номера газеты.

Переступив порог, политрук, как положено, обратился к старшему по званию, полному бритоголовому офицеру в чине батальонного комиссара и доложил о себе. Тот, не выпуская из левой руки гранку, еще блестевшую не высохшей краской, шагнул к Чапичеву, крепко пожал ему руку, отрекомендовался редактором газеты и радушно добавил:

— Поэт нам как раз очень нужен. Да вы садитесь, пожалуйста. Потом перезнакомитесь. А сейчас берите-ка гранки и читайте. На свежий глаз всегда виднее. Ну, а чтобы сразу доказать, что вы поэт, вот сюда, под передовую, давайте стихи.

Чапичев растерянно развел руками:

— У меня нет новых.

— Это не так важно. Ведь наши читатели с вашим творчеством еще не успели познакомиться. Для большинства воинов ваши стихи будут новыми. А вообще я лично стихи на новые и старые не делю, — уже глядя на верстку, разложенную на столе, продолжал редактор. — Главное, чтобы стихи поднимали боевой дух солдат. Можете писать и о любви, но так, чтобы солдат прочитал их и еще яростней стал сражаться.

— Ясно! — ответил Яков и, вооружившись карандашом, принялся вычитывать набранные заметки, делая в них кое-какие исправления.

— Посмотрим, что вы тут сделали, товарищ поэт? — несколько минут спустя сказал редактор, собирая выправленные Чапичевым гранки. — Через час должен быть номер готов…

— Извините, если что не так, — робко проговорил Яков. — Я был когда-то чистильщиком сапог и знаю, что после щетки сапоги еще не готовы, а проведешь бархоткой и сразу заблестят…

— Да и правда он тут навел блеск, — пробегая глазами по исправленным строчкам, проговорил редактор, и расхохотался. — Деревянкин, смотри какие чудесные частушки он прицепил к твоей статье.

Сергей увидел свою заметку, в которой писал о пулеметчике-баянисте, балагуре-парне, умевшем музыкой и песнями поднять настроение товарищей. Частушка ему понравилась, и он прочитал ее вслух:

— Чапичев, давайте таких стихов побольше. Но сначала пообедайте, а потом садитесь и пишите для следующего номера.

Дневальный повел Якова на кухню. Она помещалась в крытой машине и стояла под многолетним, теперь оголенным, кленом. Повар, солдат в белом колпаке вместо пилотки, стоял на подножке походной кухни, помешивал в котле и тихо, грустно пел:

Яков растерялся, услышав свои стихи.

Что за наваждение? Сначала корреспондент газеты вспомнил о его стихах, а сейчас их распевал незнакомый повар-солдат. Оказывается, стихи нравились, находили читателей, трогали сердца. Выходит, он напрасно порой стеснялся своего увлечения, не считал себя поэтом. «Мне далеко до Пушкина, — любил отшучиваться он. — Так, для себя бумагу мараю». Кто знает, может быть, завтра в газете прочитают его частушки и начнут их распевать? Нет большей награды для поэта, как признание его творчества. Но о чем он размечтался! Он придержал за рукав дневального, чтобы не мешать повару допеть. А тот, не замечая их, продолжал:

Повар отер рукавом взмокший от пара лоб, прикрыл котел крышкой и тихо, протяжно повторил:

Увидев офицера, он перестал петь. Из котла с шипением вырывался пар.

— Скажи, дружище, где ты слышал эту песню? — заговорил наконец Чапичев, подходя к кухне.

Повар соскочил на землю и, став, как положено перед старшим по званию, сначала доложил, кто он и чем занимается, потом сказал, что песни такой он нигде не слышал, а читал стихи в армейской газете. Стихотворение ему понравилось, и он стал его напевать.

— Но музыка-то, музыка откуда?

— Да я, товарищ политрук, так пою, без музыки. Вот разве когда печка немного подпоет…

— Я не о том, — отмахнулся Яков. — Я спрашиваю о мотиве. Где услышал ты этот мотив?

— Без мотива пою. Так просто. На свой собственный манер, — пояснил повар.

Чапичев, взволнованный услышанной песней, горячо пожал руку повару и признался:

— Это мои стихи…

— Вы поэт?! — удивился повар. — Вот это да-а…

— Что, да?

— Повезло, говорю. Живого поэта вижу. Первый раз в жизни…

— Написал я стихи эти на Дальнем Востоке в самом начале войны, — стал рассказывать Чапичев. — Но как они попали сюда, ума не приложу.

— Очень просто, — сказал весело повар. — Нас с Дальнего Востока сюда перебросили.

— Ну тогда мы, можно сказать, земляки.

Чапичев и повар сели на чурбаны к наспех сколоченному из досок столу, и начался задушевный разговор.

— Ты меня можешь не кормить, а вот песню, пожалуйста, еще раз спой, я мотив заучу, — попросил Чапичев.

— Да ведь песней сыт не будешь, товарищ политрук, — наливая густого супа в миску, ответил повар. — Я эту песню очень полюбил. В ней все точно, как у меня в жизни случилось, — и повар снова запел.

Весь следующий день для работников редакции, как и для всех, кто остался в городе, был напряженным и тревожным. Фашисты взяли город в тиски и подошли к нему вплотную. Оставалась только одна дорога, по которой можно было выбраться из города, но и ее немцы уже простреливали. И чем меньше оставалось дней до 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, тем напряженнее становилась вокруг обстановка. Фашисты стягивали к городу свежие воинские части. Они намеревались в канун праздника предпринять решительное наступление.

…6 ноября 1941 года Чапичев побывал в трех подразделениях, ему хотелось найти интересный материал для газеты. Возвращаясь в редакцию, он обратил внимание на широкий ров, который перегородил улицу от одного большого дома до другого. Утром этого рва не было. На дне его он увидел подростков с кирками, лопатами и носилками.

— Зачем это? — удивленно спросил Чапичев у черноголового паренька, которого принял за старшего.

— Могилу для немецких танков роем, — сурово ответил юноша, — видите, с той стороны уже начали ее маскировать.

Чапичев внимательно рассмотрел настил, которым юные саперы прикрывали ров сверху. Сначала они накатывали тонкие бревнышки, на них накладывали листы фанеры, а сверху набрасывали булыжник. Даже вблизи нельзя было угадать, где кончается твердая дорога, а где начинается настил надо рвом.

— Только бы фашистские разведчики не пронюхали заранее, — участливо сказал Яков черноголовому старшине.

— У нас дозоры выставлены. Заметим немцев — сразу сообщим командиру воинской части. Сюда мы их не пропустим.

Встреча с ребятами взволновала Якова. Он тут же стал обдумывать заметку о юных защитниках города, помогающих Красной Армии бороться с врагом. Он напишет в газету информацию. Война и ребята. Защита Отечества. Долг перед Родиной. Им овладело привычное беспокойство, он невольно стал шептать, подбирая звучные слова, из которых должно сложиться стихотворение. Какое это волнение! Каждая строчка — добыча грамма радия… Прав Владимир Маяковский. Может быть, я никудышный поэт, но это совершенно не важно. Я рад творческому волнению, когда до предела напряжен мозг, глаза пристально вглядываются в знакомые предметы и видят их по-особенному.

Славные и дорогие мальчишки! Разве не ради них воюют отцы и деды на заснеженных полях.

В редакции он быстро написал заметку и тут же прочитал ее редактору. Заметка понравилась. Политрук прямо с черновика стал диктовать ее наборщику.

Позже метранпаж заверстает эту заметку в номер, и завтра пахнущую краской газету будут читать солдаты и офицеры и все узнают о подвиге ребят. Но жизнь газеты коротка. Прочитав, солдаты аккуратно сложат ее гармошкой и положат в карман, чтобы в минуту затишья не спеша оторвать ровный квадрат бумаги и, насыпав добрую щепотку махорки, свернуть козью ножку.

Раздался телефонный звонок. Редактор снял трубку. Ответил по-военному кратко:

— Есть, немедленно грузиться на машины и ждать дальнейших указаний.

Через час редакционное имущество — наборные кассы, печатную машину и рулоны бумаги — погрузили на машины.

Ветер усилился, нагнав тучи, пошел густой снег: в трех шагах нельзя было ничего разглядеть.

Все работники редакции поочередно несли патрульную службу.

Чапичев и Деревянкин, им случилось дежурить вместе, заступили на пост последними. Перед их выходом редактор сказал:

— Не исключено, что утром немцы начнут наступление на город. Если прорвутся, будете прикрывать наш отход… Главное — спасти людей, спецмашины и полиграфическое имущество, чтобы обеспечить бесперебойный выход газеты. Очередное местонахождение редакции здесь. — Он указал на карте пункт, где должна была на случай отхода наших войск расположиться редакция газеты.

Журналисты надели на плечи противогазные сумки, взяли по нескольку лимонок, автоматы и стали ходить вокруг зданий.

На юго-западной стороне города уже полыхало огромное зарево. То и дело слышались орудийные раскаты, взрывы бомб: там шел ожесточенный бой.

О многом поведал Чапичев в ту тревожную ночь. Он рассказывал о своем детстве, о юношеских годах.

…Яков очень рано узнал, почем фунт лиха. Семья была большая — шестеро детей, пришлось помогать. Хорошо еще, что жили в Крыму, где теплой одежды не надо. Рано вынужден был покинуть родной кров и уйти на заработки. Сначала был мальчиком на побегушках у парикмахера. Потом подмастерьем у сапожника. Работал и кочегаром депо. Грамоту приходилось познавать, что называется, на ходу.

В 1931 году Чапичева призвали в Красную Армию. Окончив полковую школу и курсы младших политруков, он стал политработником.

В армии Чапичев стал пробовать писать стихи.

В 1938 году по всей стране разнеслась слава о мужестве комсомольца-пограничника Баранова. Тяжело раненный, он попал в плен к японцам, но, несмотря на жестокие пытки, держался мужественно, не проронил ни слова. Об этом подвиге Чапичев написал стихи, которые были опубликованы в «Комсомольской правде». А вскоре их переложили на музыку.

Песня о герое-пулеметчике Баранове завоевала популярность среди участников боев у озера Хасан. Возвращаясь с позиции, бойцы пели:

А вокруг — дремучая тайга. Успех окрылил молодого поэта. Он стал теперь писать стихи все чаще и чаще.

Яков служил на Дальнем Востоке, а крымчане по-прежнему считали его своим поэтом. В 1939 году в Крымиздате был издан первый сборник его стихов. Многие из них носили автобиографический характер. Эту небольшую книжечку в мягком переплете Чапичев постоянно возил с собой в вещмешке.

Заметив у молодого политработника литературные наклонности, командование назначило его инструктором-литератором многотиражной солдатской газеты. Немногим более года сотрудничал Чапичев в этой газете: писал заметки, информации, статьи и, конечно, стихи. Интересная, творческая работа захватила, увлекла его, он отдавал ей все свои силы и способности.

Хабаровское книжное издательство заказало Чапичеву сборник стихов об армии. Но началась Великая Отечественная война. Неся огромные потери, враг теснил наши войска. Дивизия, в которой служил Чапичев, срочно перебазировалась в действующую армию под Ленинград.

В те студеные осенние дни сорок первого года Ленинград был в очень тяжелом положении. Фашистские войска, потерпев поражение в лобовой атаке на город, обошли его с восточной стороны. Они прорвались к Ладожскому озеру и овладели крепостью Шлиссельбург. С севера Ленинград был блокирован белофинскими частями. Город оказался в полном окружении. Связь с Большой землей осуществлялась лишь по воздуху, а в зимнее время по знаменитой ледовой трассе, получившей название Дорога жизни.

Стараясь лишить город всякой связи с внешним миром, немецкое командование разработало план глубокого обхода Ленинграда с юго-востока. Гитлеровцы намеревались соединиться с финскими войсками и замкнуть второе кольцо вокруг Ленинграда.

Чапичеву приходилось совмещать журналистскую работу с непосредственным участием в боях, помогать танкистам отражать вражеские атаки. Вскоре и вовсе пришлось отложить корреспондентские обязанности: командование дивизии временно назначило Чапичева на должность заместителя командира танкового батальона по политической части.

Много интересного и важного рассказал Чапичев.

На рассвете во дворе появился повар с винтовкой за спиной, и вскоре под кленом задымилась труба походной кухни. Чапичев увидел своего знакомого и повеселел. Он обернулся к Деревянкину и сказал:

— Интересно бы узнать, о чем он сейчас думает… Наверное, не о войне…

Неторопливо разговаривая между собой, журналисты направились к парку. Чапичев подозрительно приглядывался к дальним кустам.

— Ты ничего не видишь? — спросил он.

— Нет.

За деревьями мелькнули темные фигуры в немецких плащ-палатках.

Журналисты побежали к деревьям, беря свои автоматы на изготовку. Возле забора Деревянкин остановился и стал стрелять. Чапичев скрылся за деревьями, пытаясь догнать фашистского разведчика.

Выстрелы всполошили сотрудников редакции. Они выбегали из дома и торопливо занимали вокруг машин оборону.

Сергей бросился вслед за другом. Он внимательно приглядывался к деревьям и кустарникам. Неожиданно впереди раздалось несколько выстрелов. По звуку журналист определил направление и устремился туда.

Но из-за деревьев вышел Чапичев. Он вытирал рукой вспотевшее лицо, застенчиво улыбаясь.

— Послушай, что Фриц написал своей Берте в Германию, — сказал Чапичев, разворачивая бумажник. — Документы забрал. Любопытно, особенно письмо. Ты только послушай, что написал мерзавец. Грабитель пришел. Больше он ни о чем не думал, как бы обобрать и больше награбить:

«Дорогая Берта! Ты писала, чтобы я первым врывался в Москву и сразу бежал в меховой магазин выбирать тебе соболью шубку. Хорошо тебе фантазировать там в тепле да в сытости. А я вот не найду обыкновенного русского платка, чтобы закутать голову от проклятого холода…»

— Крепко им там всем голову задурили.

— Письмо Фрица надо напечатать в нашей газете, — сказал Чапичев, — и написать ответное от имени наших бойцов. Напомнить им хорошую русскую пословицу: «на чужой каравай рот не разевай».

— Надо обязательно напечатать, — согласился Деревянкин.

Над головами журналистов завыла мина и разорвалась за оградой, в парке. Гитлеровцы открыли беглый огонь.

— По машинам! — скомандовал редактор.

— Яков, а ты говорил, что у журналистов жизнь спокойная, — усмехнулся Деревянкин, — и не хотел к нам в газету переходить.

Чапичев ничего не ответил. Впереди лежала белая дорога. Большими хлопьями падал густой снег.