"В лабиринте пророчеств. Социальное прогнозирование и идеологическая борьба" - читать интересную книгу автора (Араб-Оглы Эдвард)

Против «уготованного будущего»

Развитие социального прогнозирования на капиталистическом Западе за последние годы сопровождается возрастающим размежеванием и обострением идейно-теоретической борьбы среди самих футурологов вокруг вопросов, связанных с содержанием и назначением их деятельности.

Общей чертой различных течений, а также отдельных представителей социально-критической мысли в футурологии является в первую очередь то, что так или иначе они рассматривают капитализм в его нынешнем виде как общественный строй, все более не соответствующий условиям научно-технической революции нашего столетия. Это обстоятельство, разумеется, не устраняет существенных расхождений, которые объясняются не столько тем, каким они рисуют себе «послекапиталистическое будущее» (на этот счет преобладают весьма смутные представления), сколько тем, к кому они апеллируют в своих прогнозах, с какими общественными силами связывают свои надежды на будущее.

Буржуазно-либеральный реформизм в лице таких своих представителей, как Дж. К. Гэлбрейт, Р, Тиболд, Э. Местин, Р. Хейлброунер, Ж.-Ж. Серван-Шрейбер, в сущности, стремится убедить господствующий класс и правящие круги развитых капиталистических стран в необходимости известных социально-экономических реформ «сверху». Неудивительно, что при всей критичности отдельных высказываний, при всей «радикальности» предлагаемых реформ представители этого течения в конечном итоге оказываются в идейном и политическом отношении добровольными пленниками государственно-монополистического капитализма.

Демократически-просветительская тенденция отражает политические настроения сравнительно широких кругов интеллигенции на Западе. Эти слои утрачивают свое привилегированное положение в обществе и испытывают возрастающее беспокойство перед перспективами научно-технической революции в условиях антагонистического строя. Демократичность этого направления определяется и тем, что его представители обращаются к общественному мнению, ищут поддержки среди широких масс, и главным образом тем, что они выражают в различной форме и в различной степени настроения тех слоев населения, которые, не разделяя социалистической альтернативы существующему обществу, могли бы при соответствующих условиях оказывать поддержку рабочему классу на демократическом этапе борьбы против государственно-монополистического капитализма.

Наконец, радикально-экстремистская тенденция, распространенная среди «новых левых», претендует на выражение интересов наиболее обездоленных слоев населения, подвергающихся всякого рода дискриминации.

В произведениях и в публичных заявлениях представителей этих течений содержится немало поучительных разоблачений антагонистического общественного строя, критика манипулирования сознанием и поведением людей, «социальной технологии», «меритократии» и прочих форм идеологического и практического злоупотребления достижениями науки и техники при капитализме. Вместе с тем, отвергая теорию научного коммунизма и игнорируя великую историческую миссию рабочего класса, они обрекают себя в конечном счете на теоретическую ограниченность и политическое бессилие.

Буржуазно-либеральный реформизм за последние годы переживает глубокий концептуальный кризис и все больше теряет социальную почву по мере того, как падает общественная роль его традиционной классовой базы — средней буржуазии, лиц свободных профессий и других групп населения. Это ведет к тому, что многие либерально мыслящие социологи и экономисты, вроде Л. Мэмфорда в США или Ж. Эллюля во Франции, утрачивают веру в благодетельность научно-технического прогресса и склоняются к пессимистическим выводам о будущем человечества, объективно сближаясь в теоретических взглядах с представителями консервативных кругов. Другая влиятельная часть либерально-реформистских идеологов постепенно эволюционирует в сторону сближения с буржуазно-апологетическим направлением; она все больше ориентируется на высшие слои служащих и в долговременной перспективе олицетворяет специфические интересы государственно-бюрократической машины. Наконец, многие либерально-реформистские деятели, разочаровываясь в своих иллюзиях, переходят на демократические позиции.

Государственно-монополистический капитал стремится ассимилировать, разумеется в своих интересах, некоторые из либерально-реформистских концепций.

Яркой иллюстрацией подобных стремлений может служить, например, отношение к проектам ввести так называемый «гарантированный минимальный доход», или, по терминологии других, «отрицательный подоходный налог». Сформулированное впервые в начале 60-х годов в книге экономиста Роберта Тиболда «Свободные люди и свободные рынки», это требование предусматривало, что государство должно законодательно определить минимальный доход в «обществе изобилия» и взять на себя обязательство выплачивать разницу тем лицам, чей доход ниже этого минимума.[72] Это предложение было в свое время включено в широко известный «Манифест тройственной революции», теперь же упоминания о нем нередко встречаются в прессе «Большого бизнеса». Конечно, это вовсе не означает, будто речь идет о практическом осуществлении данной «рекомендации». Не только реакционная классовая стратегия «Большого бизнеса», но и финансовое положение США из-за войны во Вьетнаме, инфляции и экономического спада делает такого рода реформы нереальными.

В либерально-реформистских концепциях будущего, обстоятельно изложенных, например, в книгах Дж. К. Гэлбрейта «Новое индустриальное общество», Роберта Хейлброунера «Пределы американского капитализма», Роберта Тиболда «Свободные люди и свободные рынки» и т. д., обращает на себя внимание любопытная закономерность: стремление изобразить предстоящее развитие общества как своеобразную аналогию с прошлым. В самом деле, не нужно обладать большим воображением, чтобы обнаружить, что возрастающая экономическая роль государства, будто бы стоящего над классами, воспроизводит у Гэлбрейта абсолютистское государство XVII–XVIII веков, «новый средний класс» — это своего рода «третье сословие», перенесенное из XVIII века в XX век; современная научно-техническая революция — повторение промышленной революции конца XVIII — начала XIX века и т. д. Если у Гэлбрейта подобная историческая аналогия нигде прямо не формулируется и остается, так сказать, социально-философским подтекстом, то Хейлброунер высказывается на этот счет вполне определенно. Сравнивая переход от капитализма к новому общественному строю «государственно контролируемого распределения в условиях изобилия» с переходом от феодализма к капитализму, он заключает: «Можно предположить, что насилие будет сопровождать переход власти и ответственности от одной элиты к другой, но более вероятно, что этот переход будет — незаметным, управляемым, как это было в случае с английской аристократией, когда дети прежней элиты овладевали профессиями новой элиты».[73] Так из социального прогноза предстоящего развития общества изгоняется неизбежность социальной и политической революции, а раскол общества на привилегированный господствующий класс и подавляющую массу остального населения увековечивается. Конечно, историческая аналогия может быть весьма поучительной для предвидения будущего, но лишь до тех пор, пока она остается в рамках формального сопоставления, а не претендует на доказательность. Будущее общество не может быть ни непосредственным продолжением настоящего, ни простым повторением прошлого. Оно неизбежно должно содержать в себе и диалектическое отрицание настоящего, и принципиальное качественное своеобразие по сравнению с прошлым.

Сейчас некоторые социологи на Западе связывают кризис либерализма в первую очередь с кризисом «социального знания», в частности с усиливающимся разочарованием в тезисе буржуазно-либеральных реформистов, будто все вопиющие противоречия капиталистического общества можно со временем излечить возрастающими дозами государственного регулирования и перераспределения национального дохода. Эта критика, несомненно, имеет под собой основание. И все же упадок либерализма отнюдь не исчерпывается лишь кризисом в сфере социального познания, а отражает гораздо более глубокий кризис государственно-монополистического капитализма.

Реальная оппозиция государственно-монополистическому направлению в социальном прогнозировании исходит не со стороны буржуазно-либерального реформизма, а со стороны демократически-просветительского направления в футурологии, которое за последние годы настойчиво стремится сформулировать свою альтернативу буржуазно-апологетическим концепциям будущего человечества. Конечно, подобная альтернатива не способна вывести общество за пределы капиталистических отношений. Все же при известных объективных условиях она может ограничить воздействие буржуазно-апологетических футурологических концепций на общественное сознание и особенно на идейно-политические позиции широких слоев интеллигенции, а тем самым помочь интеллигенции осознать общность своих интересов с интересами всех трудящихся.

Возникновение демократически-просветительского направления в социальном прогнозировании на Западе было сравнительно долгим, сложным и во многом мучительным процессом.

Представители этого течения пришли к своим взглядам разными путями: для одних, например для Роберта Юнгка и Фреда Полака, первоначальными побудительными мотивами заняться футурологией были абстрактно-гуманистические опасения за будущее человечества в условиях стремительного и стихийного научно-технического прогресса; другие, вроде Бертрана де Жувенеля, Денниса Габора, Олафа Хелмера, в ходе своих профессиональных занятий социальным и техническим прогнозированием поняли, что футурология не просто сфера научных исследований, но и важное средство воздействия на сознание масс, которым легко злоупотребить; некоторых, подобно Артуру И. Уоскоу, в футурологию привели поиски теоретического обоснования для массового демократического движения, в котором они принимали участие; наконец, прогрессивно настроенные социологи, как Амитаи Этциони, Юхан Галтунг и другие, справедливо усмотрели в социальном прогнозировании путь своего приобщения к активной общественной деятельности.

Характер данного течения в социальном прогнозировании проявляется уже в самом отношении его наиболее видных представителей к футурологии как науке, к ее социальной функции в современном обществе, наконец, к своему личному призванию и как ученых, и как общественных деятелей. Некоторые из них подвергают сомнению даже сам термин «футурология», не без основания усматривая в нем определенный тенденциозный привкус, а именно более или менее отчетливое стремление свести социальное прогнозирование к узкопрофессиональной деятельности, к прикладной отрасли знания, ограничивающейся попытками мысленно проникнуть в некое «предначертанное будущее», якобы заранее уготованное человечеству неумолимым ходом событий. В этой связи в одном из своих многочисленных интервью Роберт Юнгк отмечал: «Название „футурология“ мне кажется сомнительным… Оно наводит на мысль, будто мы представляем себе будущее готовым заранее и можем, словно волшебники, читать его, как открытую книгу. А мы занимаемся вовсе не этим. Я предпочел бы термин „исследования будущего“, прогнозы на основе проверенных гипотез».[74]

Еще более определенно высказываются Бертран де Жувенель и Фред Полак. Так, де Жувенель прямо заявляет, что термину «футурология», который дает повод для научных иллюзий и вводит в заблуждение общественность, он предпочитает изобретенный им термин «futuribles», акцентирующий внимание на неоднозначности будущего, на веерообразном характере предстоящего развития событий.[75] Полак, иронизируя насчет «футурологов без футурологии», в свою очередь, предостерегает против реальной опасности вырождения ее в «футурократию»,[76] иначе говоря, в стремление с помощью тщательно разработанной техники социального предвидения контролировать ход предстоящих событий.

Серьезную тревогу у представителей данного течения в социальном прогнозировании вызывают не только явные попытки монополистической олигархии заточить футурологию в «башню из слоновой кости» (Полак), но и распространенная среди самих футурологов склонность «рассматривать себя в качестве коллегии жрецов, приобщенных к тайнам и способных вести за собой людей, не раскрывая им при этом своих тайн»[77] (Уоскоу). Если подобная тенденция возобладает, то декларируемое футурологами намерение предвидеть и предсказывать перспективы развития человечества в конечном счете объективно выльется в настойчивое стремление навязать общественному мнению однозначное представление о грядущем как об увековеченном и лишь несколько усовершенствованном настоящем. В руках ограниченных и нещепетильных людей, руководствующихся своими эгоистическими соображениями и текущими интересами, футурология, как считает, например, Юнгк, может превратиться в средство манипуляции общественным сознанием. Нельзя позволять им, восклицает он, «вести своего рода превентивную войну против будущего, чтобы превратить его в колонию настоящего».[78]

Если в еще сравнительно недавнем прошлом вполне понятная и обоснованная тревога за будущее у таких людей, как Юнгк или Полак, обычно выливалась в страх перед предстоящими обществу переменами, то теперь она определенно перерастает в резкую критику капиталистической действительности. В этом отношении весьма показательна, например, эволюция взглядов Р. Юнгка. Всего несколько лет назад в интервью, озаглавленном «Нужно ли бояться будущего?», он признавался итальянской журналистке О. Фаллачи: «На протяжении многих лет я боялся прогресса, машин; в своих книгах я выступал против них, мечтая их уничтожить. Теперь я думаю иначе». Делясь с ней своими опасениями, Юнгк отмечал: «Интерес к будущему должен диктоваться не любопытством, а чувством ответственности, иначе не избежать катастроф».

Именно это чувство моральной ответственности привело Юнгка, как и ряд других демократически настроенных футурологов, от отвлеченных размышлений об «укрощении технологии» к осознанию необходимости глубоких социальных преобразований в интересах будущего человечества. Призывая футурологов к независимости от власть имущих, он сейчас гораздо более последователен в своих выводах: «Не будучи независимой, футурология может стать инструментом какой-нибудь экономической, промышленной, политической или даже интеллектуальной элиты. В этом, я думаю, и заключена опасность. Потому что в тот день, когда эта элита придет к власти или станет служить власти, она будет делать что ей заблагорассудится и навяжет нам будущее по своему вкусу».

Этой вполне реальной опасности, по мнению Юнгка, нужно противопоставить социально-критическую футурологию, «которая не довольствуется простым „проецированием“ нашего современного мира в будущее — эти прогнозы эфемерны, но ставит под сомнение сложившиеся структуры: экономические, социальные, технологические, если они оказываются на поверку абсурдными, устаревшими или вредными для человека». В конечном счете, подчеркивает он, «именно человек может когда-нибудь коллективными усилиями взорвать или похоронить такой общественный строй, который не желает считаться с его потребностями».[79]

Социальное прогнозирование, как справедливо считает Ф. Полак, не может оставаться «вне политики», быть беспристрастным в отношении идейной борьбы между прогрессивными и реакционными силами в обществе. Претензии некоторых футурологов на «аполитичность», в сущности, являются не более чем моральным самооправданием их сотрудничества с господствующим классом. Согласиться с ними — значит отдать социальное прогнозирование на откуп тем, кто располагает властью и деньгами. «Это значит, — продолжает Полак, — что новая технологическая элита, узкий круг или клика посвященных, даже олигархия, будут держать судьбу нашего будущего в собственных руках как своего рода монополию. Тем самым исход вековой ожесточенной борьбы за освобождение и зрелость человека, за демократическое преобразование общества окажется вручен со всеми полномочиями очень небольшой, но исключительно влиятельной группе давления. А эта группа будет служить — ибо для того ее и наняли — специальным и в значительной мере сложившимся военным, промышленным и правительственным интересам, переплетенным с существующими позициями и устоями национальной и социальной мощи, короче говоря, с истэблишментом».[80]

В футурологии, замечает Полак, средства, то есть методология и техника прогнозирования, неотделимы от целей, которым оно служит. Умолчание же о целях, попытки оставить их за пределами научного исследования перспектив общественного развития являются тайным согласием с теми целями, которые ставят перед футурологами-профессионалами привилегированные, правящие силы в обществе. Социальное прогнозирование во всех случаях носит не только познавательный, но и нормативный характер, ибо предполагает так или иначе развитие общества к какому-то «желаемому состоянию» и стремление избежать «нежелательного» хода событий. И в этом смысле ограничение прогнозирования экстраполяцией существующих тенденций, согласно Полаку, скрывает просто желание увековечить настоящее. Вот почему, подчеркивает он, прогрессивный футуролог должен не просто выводить будущее из настоящего, но и оценивать настоящее с точки зрения сознательно желаемого и в то же время реально достижимого будущего, которое отвечало бы интересам широких масс населения. «Без тщательного и серьезного изучения, по правде говоря, будущее слепо, — пишет Полак. — Но, по-моему, и без правильно выбранных и научно обоснованных целей будущее пусто, во всяком случае, как содержательное будущее… Демократия в будущем может быть вразумительной лишь как демократия, прямо, открыто и широко ориентированная в будущее. В последнем счете будущее нашего будущего находится в руках нашего народа».[81]

В соответствии с этой демократической ориентацией на интересы и активность самих масс представители социально-критической футурологии в лице Юнгка, Полака, Этциони и др. формулируют и ее общественную роль. Они ставят перед собой задачу не только просвещать общественность насчет иных реальных демократических альтернатив государственно-монополистическим концепциям в футурологии, но вместе с тем стремятся мобилизовать широкие слои населения на борьбу за их осуществление.

Представители социально-критической футурологии противопоставляют буржуазно-апологетическим концепциям «будущего, свободного от неожиданностей» (то есть от глубоких социальных преобразований и политических потрясений), концепцию «освобождения будущего» из-под власти государственно-монополистического капитала. И первым шагом на пути этого «освобождения будущего» должно стать вызволение сознания масс из плена апологетических представлений, «изобретение» иных возможных и вероятных перспектив общественного развития, отвечающих интересам широких слоев населения.

Эта программа в социальном прогнозировании наиболее обстоятельно изложена А. Уоскоу в его публичных лекциях и статьях, объединенных общим названием «Глядя вперед: 1999 год». Следует отметить, что это не только программа исследований, но прежде всего программа действий. Смысл ее лаконично сформулирован автором следующим образом: «Один из лучших способов добиться социального изменения состоит в том, чтобы представить достаточно подробно желаемое и достижимое будущее и затем построить часть этого будущего в настоящем».

А. Уоскоу резко осуждает распространенный среди футурологов «узкопрофессиональный» подход к социальному прогнозированию, который на практике ведет к монополизации знаний о будущем и их недоступности для общества. Он заявляет: «Будущее демократического общества касается всех людей этого общества». В любом обществе, продолжает он, «знание — это сила, а в сверхиндустриальном обществе знание будущего является огромной силой, тогда какнезнание будущего может лишь до поры до времени оградить человека от недовольства и возмущения».[82]

Хотя будущее не предопределено, имеется несколько альтернативных возможностей для последующего хода событий, это отнюдь не значит, что они сохранятся и в дальнейшем. Напротив, выбор одной из альтернатив в настоящем практически либо исключает, либо осложняет возможность пересмотреть этот выбор в будущем. Иначе говоря, люди относительно свободны в известных рамках сами выбирать между различными вариантами своей деятельности, но их выбор ограничен целым рядом объективных обстоятельств: во-первых, их намерения и предпочтения исторически обусловлены; во-вторых, для осуществления поставленных целей они располагают лишь наличными в данное время средствами; наконец, в-третьих, они могут оказаться объективно связанными теми своими решениями, которые приняли в прошлом.

Демократическое течение в социальном прогнозировании стремится воздействовать прежде всего на первое условие, то есть максимально расширить выбор путем исследования по возможности всех перспектив развития общества, а также сделать их достоянием общественного мнения. Вместе с тем представители этого течения изучают сравнительную эффективность различных средств в достижении поставленных целей. И, кроме того, их усилия в значительной мере направлены на то, чтобы выявить и разъяснить, что любой выбор должен быть подготовлен и сделан заблаговременно. Этому обстоятельству, к сожалению, придают гораздо меньше значения, чем оно заслуживает. Между тем ход последующих событий зависит от своевременности выбора нередко даже больше, чем от его правильности. Ярким примером тому может служить массовое движение в США за прекращение войны во Вьетнаме. Если бы оно началось не в 1965–1966 годах, а в 1961–1962 годах, то можно полагать, что усилий, в несколько раз меньших, чем сейчас, оказалось бы достаточно, чтобы прекратить эту интервенцию.

Уоскоу обращает внимание на то, что прогрессивные силы должны так же заблаговременно подготавливать свою альтернативу будущего, как государственно-монополистическая олигархия исподволь готовит свою. Он считает, что попыткам сузить возможность выбора иного будущего, заранее затруднить, если не исключить, перспективы демократического развития необходимо противопоставить политику своеобразного «творческого беспорядка», постоянно препятствуя стремлению господствующих в обществе сил ввести как общественное мнение, так и ход событий в выгодное им русло.

С этой целью Уоскоу призывает создать «очаги желаемого будущего» не только в сознании людей, но и явочным порядком в самой социальной действительности. Совершенно недостаточно, по его мнению, лишь пропагандировать десегрегацию, необходимо воплощать ее в жизнь путем фактической десегрегации отдельных школ, отдельных ресторанов. Если, скажем, демократическая партия в том или ином южном штате отказывается внести негров в списки избирателей или зарегистрировать их в качестве кандидатов на выборные должности, то они вместе с сочувствующими им белыми могут организовать параллельную демократическую партию в данном штате и требовать от национального совета партии признания ее в качестве официальной и т. д. Тот, кто освобождает будущее, то есть открывает новые, желательные и достижимые цели перед демократическим движением, тот освобождает настоящее, иначе говоря, позволяет мобилизовать и сплотить прогрессивные силы общества во имя осуществления «лучшего будущего», заключает Уоскоу.

Как видим, практические рекомендации представителей данного направления отнюдь не отличаются своей масштабностью и действенным, эффективным характером. Все же сочетание теоретической деятельности с участием в общественной борьбе выделяет демократически-просветительское течение в социальном прогнозировании среди всех прочих. И хотя его роль как политической оппозиции государственно-монополистическому капиталу невелика, оно пытается найти альтернативу реакционным футурологическим концепциям, в известной мере препятствует стремлению государственно-монополистического капитала навязать массам свои, «неокапиталистические» представления о будущем.

Социально-критическое течение в футурологии за последние годы, несомненно, добилось некоторых успехов. Его представители сумели провести несколько региональных и три международные конференции по социальному прогнозированию (в Осло в 1987 г., в Киото в 1970 г. и в Бухаресте в 1972 г,), заняли ведущее место в международных футурологических организациях, издают ряд специальных периодических изданий, основали научные центры и кафедры в крупнейших университетах Западной Европы и Северной Америки. Их деятельность привлекла к себе внимание большой буржуазной прессы.

Слабость этого течения обусловлена отнюдь не тем, что его материальные возможности не идут ни в какое сравнение с ресурсами, которыми располагает буржуазно-апологетическое направление в социальном прогнозировании, опирающееся на монополистические корпорации и буржуазное государство. В конце концов, и представители социально-критической мысли в футурологии вынуждены обращаться за финансовой поддержкой к тем же источникам — к государству, филантропическим фондам, корпорациям. Они, правда, пытаются «черпать понемногу из разных источников», но зависимость от многих — это лишь суррогат независимости. Главная слабость социально-критического течения состоит в том, что оно отрывает борьбу за умы людей от классовой борьбы в современном мире, от освободительного движения трудящихся, вне которого не может быть никакой подлинной альтернативы государственно-монополистическому капитализму. Без опоры на передовой класс современности, на рабочий класс, никакие представления о будущем не станут преобразующей силой и не смогут материализоваться в действительность; поиски демократических решений останутся всего лишь поисками, а не реальной альтернативой капитализму, тем более когда этому сопутствуют неизжитые предрассудки в отношении марксизма. Нередко представители этого течения становятся жертвой очередной антикоммунистической кампании.

Вот почему, даже покинув стены «чистой науки», социально-критическая футурология в основном исчерпывается просветительством как в сфере высшего образования, так и по отношению к общественному мнению. Некоторые из ее представителей, по-видимому, примирились с этим; другие ищут выхода в различных организационных мероприятиях, которые пока что остаются в пределах своеобразной «игры в будущее». Ибо именно такой игрой, в сущности, являются и рекомендуемое Уоскоу «репетирование» различных возможных конфликтных ситуаций, и предпринятая Юнгком попытка создать некие «банки информации», а также «журнал невероятных идей» о будущем.