"Полдень XXI век, 2011 № 01" - читать интересную книгу автора (Журнал «Полдень XXI век»)

Олег Чувакин В начале было слово

Рассказ

Стоял июльский полдень. Старик и его старуха сидели в доме за рассохшимся деревянным столом и перекидывались в «дурачка». Карты были засаленные, с обтрепавшимися и обломавшимися краями. Худой, поджарый и жилистый старик с азартом хлопал ими об стол, а плотная, широкоплечая старуха лениво роняла карту, сбрасывая её с ладони большим пальцем. Её карта иногда падала рядом с картой старика, и тот надвигал её на свою, словно находил в том какой-то порядок.

Шлёпанье карт о столешницу и кряхтенье старика и старухи были единственными звуками, наполнявшими дом. Не звенел комар, не гудела муха. Не зудели за окнами слепни, не кричали воробьи, не ахала на старой ели кукушка. Стояла странная тишина. Тишина внутри, тишина снаружи. Тишина мёртвая, неподвижная. Тишина оглушающая.

— Шестёрку — козырным королём! Ну ты, мать, даёшь! — Старик отодвинул битые карты.

— Не хочу я, Иван, играть. Надоело всё. — Старуха смешала свои карты и уронила голову на руки.

Но старик знал, что она не плачет.

— Эй, Марья! — Он тронул старуху за плечо. — Незачем горевать. Дети целы, обе коровы при нас, скоро три станет, бык у Игната — способный… Куры, петухи, цыплята, свиньи. — Иван загнул пальцы. — Ишь сколько… Огурцы, помидоры, картошка, моркошка. Карпы в озере плавают. Всё у нас есть. Спичек, соли ещё полно — так много, что делиться имя могем.

— Тоска, — не поднимая лица, глухо сказала старуха. — Не горюю я, Иван. Тоска! Нет никого. Мы да сосед Бурдюков с внучками. Внучкам-то бурдюковским ещё повезло, что из города на лето приехали… Всех пожгли грибы атомные!

Старик тасовал колоду.

— Могло и хуже быть, — сказал он. — Мы, почитай, единственно кто уцелел тута. Если б дети не послушались, остались бы там, каково бы было? Вот внучки Бурдюкова созреют, женим парней. Радоваться надо, к жизни будущей прислушиваться!

— Прислушиваться? — Старуха подняла лицо, посмотрела на старика. — Не к чему и не к кому теперя прислушиваться. Ни синички, ни грача, ни сороки! Ни воробья с голубем! Я в лесу грибы-ягоды боюсь собирать и ходить туда боюсь: не живой наш лес! Ни комара, ни мухи! Ни паутинки! Кажется, и ветра нет, деревья не шумят. А в доме что? То, бывало, хозяюшко мохнатый за голбцом скребётся, да сверчок на скрыпке скрыпит… А нынче? Будто ваты в уши натолкано! И часы, зараза, испортились… Померло всё!

— Ну, пчёлы-то у нас живут, — возразил Иван. — И дождевые черви в земле ползают. Может, когда землеройку, крота увидим. Или мышь-полёвку. Не то горностая. — Он помолчал, глядя на рубашки карт. — Степан говорил, будто жаворонка давеча слыхал. Ты погоди малость!

— Да уж погожу, куды мне спешить! Но пусто мы живём, Иван, пусто! Уж как наскучили эти Бурдюковы… Словом перекинуться не с кем. Радио молчит. Телевизор тоже. Электричество порвано. Ничего, Иван, нет! За книжку, за какой-нибудь журнальчик… ей-ей, корову бы отдала! Вот не читала раньше, а гляди-тко! Телевизор, ящик этот, — и от него-то ни книг не покупали, ни газет не выписывали! Всё в сериалы таращились! Эх! Хоть бы старую, изорванную книжку, полкнижки… А то пялимся в энти карты кажный день! Я уж всякую крапинку-царапинку на них вижу, в шулера опытны могу иттить…

— Вот шельма!.. То-то гляжу, мои карты как книгу читаешь!.. Пойду-ка лучше к Бурдюкову, с ним перекинусь.

Протяжно промычала корова Мила. Ей ответила её дочка корова Клава.

— Чего это оне?

— Нишкни! — Марья вскочила с табурета; табурет упал.

— Эк разошлась! Тихо, говорит…

Старуха подошла к окну, отдёрнула занавеску.

— Кажись, слышу что-то. — Марья вглядывалась куда-то вдаль. — Ты не слышишь?

Двое в доме замерли.

Что-то гудело вдалеке. Будто какая-то машина.

— Стёпка с Федькой где? — опомнившись, спросила старуха.

— С коровами, понятно, — сказал старик. — К ним пойду.

Степан с Фёдором уже стояли на дороге. Коров загнали в стайку. Старший сын, высокий жилистый Фёдор, полуодетый, в брюках и галошах, щурясь, смотрел на песчаную дорогу. Его очки потерялись при бегстве из города в деревню, да и не бегстве — дезертирстве. Фёдор перебросил через шею ремень АК-74, поправил автомат на груди. Младший, Степан, пониже брата, плотно сбитый, широкий в плечах, засунув руки в карманы дырявого пиджака, казавшегося ему маловатым, насвистывал чистенько «Беловежскую пущу». На плече Степана висел экзотический пистолет-пулемет Шпагина, матово отсвечивавший хромом. Наверное, и в избе Бурдюковых шестнадцати- и четырнадцатилетние Ася и Катя тоже дослали патроны в патронники своих «Макаровых». Да и дед Игнат устроился в огороде не сорняки полоть. Остальные деревенские дома давно пустовали, разваливались: деревушка спряталась в сибирской глухомани. Оттого, видать, и ракеты её облетели…

— Не вижу… Что там, Стёпа? — спросил Фёдор.

Вдали клубился песок. Похоже, ехала легковая машина. Звук двигателя был лёгким и одиночным.

— Нет, не грузовик, — сказал Степан. — «Жигули» вроде! — Степан сплюнул. — Ну-ка, марш за забор! Фёдор, ты — за сирень. Всем лечь! — Степан снял ППШ с предохранителя, передёрнул затвор и лёг в траву.

— Натуральный солдат! — с удовольствием сказал Иван, устраиваясь за забором возле Марьи и глядя в щель между досками.

— Типун тебе!.. — огрызнулась старуха.

Белые «Жигули» остановились, не доехав метров десяти до Степана. Водитель заглушил мотор. Бока машины были ободраны так, словно по ним прошлись вилами, передние фары разбиты, дверцы с одного бока сильно помяты. От лобового стекла уцелела только левая половина, укрывавшая водителя от воздушного потока. Из «Жигулей», упираясь руками в землю, вылез худой парень в рваной футболке и джинсовых шортах. Упал на живот, с трудом сел. Степан смотрел на него через оседавшие клубы пыли. Пахло бензином. Степан поднялся.

— Руки вверх!

— Я не вооружён! — Парень встал на колени и поднял руки. Руки, однако, падали в стороны, и парень стал одной рукой держать другую.

— Лишних движений не делай, понял? — сказал Степан, подходя к приезжему. — В кустах и за забором люди с оружием.

— Мне бы только поесть! — сказал человек в шортах. — За мной никого нет, я один. Поесть, попить, с голоду умираю. Прямо сейчас умру.

— Это запросто, — сказал Степан.

Дырчатый ствол ППШ упёрся во впалую грудь незнакомца. Небритый, всклокоченный, вонючий человек. На щеках глубокие ямы, губы на зубах натянулись, глаза провалились. Поднятые руки — белые, странно длинные, вены — тонкие, фиолетовые. Не руки, а разлинованные странички из школьной тетрадки. 25 лет? 30?

— Раздевайся! До трусов, — приказал ему Степан. — Так оно безопасней. Не спеши, а то пальну. Мы два года людей не видели.

Приезжий, сильно шатаясь, встал на ноги. Он шумно выдохнул, и шорты сами собою свалились с него.

— Руки-то какие тощие! Не мужик, — сказал Степан.

Незнакомец, весь дрожа, стянул с тонкого тела грязную футболку.

— Ляг в траву, — сказал ему Степан и крикнул, не отворачиваясь от незнакомца: — Отец, принеси парню воды!

Незнакомец повалился на мягкую травку-спорыш у дороги. Лёг на бок, поджал к животу коленки. Из-за куста сирени поднялся Фёдор.

— Вроде мирный, — сказал он.

— Пить… Пить дайте! — глухо, в землю простонал пришелец, сжал в кулаке пучок спорыша.

— Подожди.

Запыхавшийся Иван одно ведро поставил у головы лежащего, а второе вылил на его потное, грязное тело. Пришелец завизжал по-бабьи, приподнялся на руках, оскалился; что-то звериное появилось в его облике; Фёдор навел на него автомат. Увидев перед собой ведро с водой, незнакомец умолк и сунул голову в воду. Казалось, он пил на только ртом, но и носом, глазами, ушами, всасывал воду через расширившиеся поры кожи.

— Эй, утонешь! — Степан за волосы вытащил голову парня из ведра.

— Ишь, полведра высосал. Как рыба там жил! — подивился Иван. — Ну-ка, Марья, неси ишшо ведро!

— Чего раскомандовался? Сам и неси!

Старик усмехнулся.

— Поесть бы мне, спасители дорогие!.. — сказал незнакомец. — Не помню, когда и ел. Что ж я ел последнее?… — Лицо приезжего высыхало под лучами клонившегося к западу солнца.

В доме старуха, старик и братья глядели, как тощий парень, сверкая запавшими глазами, пожирает варёную картошку и яйца. Яйца ему подали очищенными — не то проглотил бы в скорлупе.

— Холодное всё, не серчай, — сказала старуха. — Вместо травного чая — вода. Мы печь-то позднее топим.

— У-у!.. — прогудел незнакомец, двигая челюстью.

— Да прожуй ты! — засмеялся Степан. — Тебя как звать?

— Вуу!

— Не наедайся до отвала, плохо станет, — посоветовал парню старик. — Живот скрутит! Тебе топеря не на пользу.

Парень наконец дожевал и в несколько глотков выдул кружку воды. Медленно слез со стула на пол.

— Я Василий. Едва доехал. Не знал, что впереди… Наудачу гнал. Дайте ещё!

— Потерпи хоть часок, — сказал Иван. — Заболеешь!

— Жена и дочка у меня там остались, — сказал Василий, не вставая с пола. Он вдруг закрыл глаза и повалился на пол. Гулко стукнулся о доски затылком.

— Батюшки-светы! — вскрикнула старуха.

— Да он заснул! — усмехнулся Степан. — Федя, снесём-ка его в летний домик. А опосля «Жигуль» обшарим.

Стопка перевязанных книжек, пустая трёхлитровая банка, пара кед, две канистры с бензином в багажнике, ключ в замке зажигания — вот всё, что они нашли в «Жигулях». Даже аптечки не было.

— Негусто, — сказал Фёдор. — Хотя вот машина, бензин.

— Интересно, откуда он? — сказал Степан. — Противьино за семьдесят километров, а город — за все сто. Но в Противьино давно никого, сгнила деревня. Выходит, в городе жизнь существует!

— Ого! — сказал Фёдор.

— Но, видать, дело там дрянь. Что-то, кроме него, никто не приехал. И этот-то — кожа да кости, чуть не помер по дороге. Ладно, вынем из замка ключик, чтобы гость не утёк по-английски.

Братья вернулись в дом.

— Ну, что? — спросила старуха.

— Ключик взяли, — ответил Фёдор. — Да ничего там нет. Оружия нет, патронов нет. Бензину две канистры. Стопка книжек каких-то.

— Книжек? — повторила Марья. — Книжек?

— И точно, — сказал Фёдор. — Какого лешего мы книги не взяли?

Он вышел в сени.

— Этот-то, поди, для костра их припас! — сказала старуха.

Фёдор опустил скрученную бельевой верёвкой стопку книг на стол.

— Так! — сказала Марья. — Стёпка, Федька, сбегайте до стайки. Рановато, но ничего… Ты, Иван, огород полей и воды в бочки натаскай. Я печь затоплю, щи поставлю. За час управимся. А потом!..

Фёдор, задавая свиньям картофельной мешанки, думал о книгах, названия которых успел прочитать. Степан, рассеянно слушая, как звенят упругие молочные струйки, старался тянуть соски не торопясь, а то Мила уже крутила хвостом. Иван, согнувшись, бегал с вёдрами к колодцу и от колодца: расплёскивая воду, наполнял бочки в огороде. Марья доваривала постные ленивые щи.

Наконец все собрались в избе.

Старик лязгнул в воздухе ножницами.

— Ах ты, старый хрыч! — крикнула Марья. — Не соображаешь! Не порть верёвку, развяжи!..

Книги развалились по столу.

— Раз, два, пять… тринадцать! — сосчитал Степан. — Живём!

— Ну… Кому что?

Фёдор со Степаном схватили с разных сторон верхнюю книжку. Уставились друг на дружку.

— Ну-ка, спокойно! Всем хватит, — сказала Марья.

Фёдор свой край отпустил.

— Мне бы оно такое, этакое… простое, ясное, что ли, — бормотал Иван, листая пожелтевшие станицы «Молота ведьм». — Чтоб захватило, проняло, значит.

Степан подал отцу томик в цветной обложке, с портретом красавца парня с луком и колчаном, на пегом коне.

— Душевно! — погладив шероховатую, в глянцевых пузырьках обложку, сказал Иван.

Минутой позже старик и старуха читали, сидя за столом друг напротив друга. Иван, читавший «Принца отверженных», перелистывавший страницы обслюнявленным пальцем, забыл про щи в печи. Марья жадно впитывала строчки «Макбета», приближаясь к сцене с пророчеством ведьм.

Степан, сидя на полу, читал «В Париже» Бунина. ППШ на всякий случай положил под руку. Устроившийся рядом Фёдор выбрал своего тёзку Достоевского.

Дверь из сеней со скрипом отворилась.

— Шумно сегодня на деревне! — сказал Игнат Бурдюков. — Катю и Асю я оставил на улице. Караулят там — возле «Жигулей»…

Марья промычала что-то.

Семидесятилетний Бурдюков посмотрел на неё, обвёл взглядом остальных в доме.

— В начале было слово! — усмехнулся он.

Старик, шевеля губами, читал Дюма. Старуха, сжав кулаки и стиснув зубы, склонилась над Шекспиром. Нельзя было понять, болела она за Дункана или за леди Макбет… Степан, не таясь, плакал над Буниным, а Фёдор хмурился над «Идиотом».

— А? — спросила Марья, уставясь на вошедшего. — А, Игнат… Вон твоё молоко! — И вновь погрузилась в чтение.

Бурдюков взял со стола книжку, открыл. «Антон Павлович Чехов. Полное собрание сочинений в восемнадцати томах. Том четвёртый», — прочёл он на титульном листе. Опустился на пол, сел по-турецки и начал читать.

Его внучки, заглянувшие в дом, сверкнули глазами, выбрали по книжке и убежали читать на улицу. Ночью, под лунный свет, к ним присоединились все остальные. И бледно-жёлтый блин полной луны стал им милее дневного светила…

Когда поздним утром в избу ввалился отоспавшийся Василий, два семейства спали: кто на печи, кто на полу, и все — в обнимку с книгами.

— Кто там, во имя Вельзевула? Кто там, во имя другого дьявола?… — во сне спросила Марья и перевернулась на другой бок.

Мычал запертый в стайке скот.

Василий улыбнулся и толкнул в бок Степана, которому снились тёмные ночные тополевые аллеи, и по аллеям этим бежали куда-то мужчины и женщины, красивые мужчины и женщины, и Степан тоже бежал среди них, и бежать было хорошо, спортивно, и пахло летом и немного городской пылью, запах которой Степан уже забыл. Степан крепче сжал во сне книжку.


Минуло пять лет.

Марья, не в галошах, а в лаптях, в платье, штопанном так причудливо, что оно походило на лоскутное одеяло, в переднике с большим карманом посередине, укладывала в сумку молодому новосёлу куриные яйца.

— У нас здеся топерича цельная хверма! Полста штук яиц, родимый, на здоровье! На роман фантастический потянет! Скажи, молодой, а нет ли у тебя исторических хроник Шекспира?

— Нет, только Вальтер Скотт. — Молодой протянул старухе «Квентина Дорварда». — Оглавление тут вырвано.

— Ладно, годится! — одобрила старуха. — Не читала!

— Ты бы сдачу дала, уважаемая.

— Сдачу? А что, и пожалуйста! — Марья вынула из кармана передника и подала парню потрёпанную брошюру.

Парень прочитал название: «Пол и характер». Сказал:

— Тонкая! Я толстую принёс!

— Тонкая ему! Не в толщине, мил человек, суть-то! Да и мало нынче тонкого-то… Нешто оно сохранилось? Вот попался недавно журнал мебельный, с красивыми фотографиями. Поменяем?

— Ну, не знаю… — замялся молодой человек. — Мне читать, а не картинки смотреть.

Старуха подумала и протянула ему и журнал:

— Хоть ты меня ограбил, милый вор, но я делю твой грех и приговор!


Прошло пятьдесят лет.

— Масло сливочное, масло подсолнечное, десяток яиц, молоко, сметана, майонез, творог!.. С вас пара детективов и, пожалуй, антология!

Застучал, затрещал матричный принтер кассового аппарата. Продавщица передала книги приёмщице, а та привычными движеньями разложила книги по сортировочным лентам приходного конвейера.

В магазине работал и пункт книжного обмена. Комиссией служили тоже книги. У окошка пункта спорили две интеллигентного вида старушки, которым был очень нужен «Tom Sawyer» на английском — но английский Марк Твен за окошком имелся в экземпляре единственном. За старушками дожидался очереди господин в очках и шарфе, принесший на обмен пятитомного Лескова издания «Правды» и желавший выменять на него 6-томник Бунина; в качестве доплаты и комиссионных он собирался предложить подарочное издание «Трагической жизни Тулуз-Лотрека» Пьера Ла Мура и том Рэя Брэдбери, выпущенный в Молдавской ССР. Далее терпеливо ждали другие обменщики: с книгами и собраниями Гончарова, Льва Толстого, Чехова, Фёдора Абрамова и Евгения Носова, Юрия Казакова и Виталия Сёмина, с учебниками по физике, алгебре и органической химии, с атласом звёздного неба, с конструкторским справочником Анурьева и пособиями по гражданской обороне.

— Так-так! Что у вас? — тараторила продавщица за кассой. — Сельдь иваси, колбаса сырокопчёная, сыр голландский. Мандарины марокканские, яблоки венгерские, бутылка красного вина болгарского. Набежит на философскую монографию. Нет, я не могу принять у вас пособие для экзаменов как монографию! Отложим товар?… Отлично, Бертран Рассел подойдёт. Следующий! Две пачки сигарет, зажигалка, картофельные чипсы, два билета на футбол и пиво… С вас учебник по экономике!