Алану Рикману и Матвею Мишталю – лучшим в своей игре.

Отпуск – это функция, монотонная, ограниченная сверху и снизу, а потому, имеющая предел, стремящийся к последнему дню. Или: в отпуске всегда найдётся хотя бы один день, который окажется последним. Докажем от противного. Допустим, такого дня нет, но тогда последовательность дней расходится…Господи! Что за чушь! Только в кошмарном сне… И-ме-нно. Во сне. Будильник надорвался, охрип и теперь непонятно, икает он или тикает.

Последний день отпуска был вчера.

Не то, чтобы на службу идти было неприятно. Скорее как-то странно после почти двух месяцев относительной свободы от навязчиво привычного уклада жизни. Во всяком случае, хочется мне или нет ­– не вопрос. Возвращение из отпуска – есть осознанная необходимость, а, стало быть, свобода не отменяется, а приобретает свойства функции, ограниченной… О-о-о! Нет! Нет! Кофе, где мой кофе? Я еще сплю, я не человек. Точнее, человек, но какой-то другой.

Странно, но мерное урчание кофемолки действует более эффективно, чем истеричные вопли будильника. Уши проснулись это уже я! С добрым утром, Анна, прочь скорей с дивана, открывайся ванна, капает из крана. Да, опять капает, а все сантехники – двоечники. С краном я вечером сама разберусь. Может быть.

Чем хороша знакомая дорога? С одной стороны ты можешь думать о чём-то своём, ноги всё равно приведут к конечной цели, а с другой… С ДРУГОЙ СТОРОНЫ ДОРОГИ. Всегда можно увидеть что-то удивительное, что не разглядел бы в стремительной смене впечатлений незнакомого пути. Воздушный шарик, зацепившийся за водосточную трубу, отчаянно борется со своей вынужденной привязанностью. Ему бы лететь в небесах, но порыв бросил его к этому дому, этому алюминиевому поясу на изящном изгибе водостока, и теперь ему осталось только медленно терять своё естество, пока… Ладно, не важно.

А ещё, это бывало, наверное, с каждым, когда в сумраке толпы вдруг неизвестно откуда взявшийся свет отметит одно единственное лицо, даже не само лицо, а его отражение в стекле затемнённой витрины. На миг. И ты понимаешь, что уже никогда не увидишь его снова, и, скорее всего, забудешь. Но сейчас у тебя есть шанс, хотя бы мысленно, развить какую-нибудь тему, прикоснуться к чужой, придуманной жизни, прожить её, как свою и вдруг протрезветь на пороге истинной цели, то есть перед дверью любимой школы. Возможно, грёзы и впрямь сродни алкогольному опьянению. Они невероятно притягательны, и мы возвращаемся к ним при каждом удобном случае, когда идем знакомой дорогой. И пусть пробуждение приносит страдание. Здравствуй, родная дверь, почти между мирами.

С чем можно сравнить работу школьного учителя? Представьте себя орнитологом на птичьем базаре. Нет, это тоже требует дополнительных комментариев. Тогда, быть может, вы смотритель Ниагарского водопада с обязанностью отслеживать весь попадающий в него мусор, и, по возможности, его, то есть мусор, устранять. А теперь вообразите, вы пришли на службу, а водопада нет, и вместо рёва воды на ваши уши обрушивается тишина. Она тут же даёт команду в мозг: «Что-то не так!». Однако паника сменяется чудной смесью облегчения с разочарованием. Просто до первого сентября ещё неделя, и Ниагарский водопад на каникулах.

– Здравствуйте. Анна Анатольевна, рада вас видеть.

– Добрый день, Наина Глебовна.

– Совещание, как вы, несомненно, знаете, уже через час, но мне хотелось бы кое-что прояснить заранее.

– Да, я вас слушаю.

– У нас опять проблема с классным руководством в одиннадцатом – первом. Зная ваше отношение к этому классу, я бы вам могла рекомендовать его в качестве курируемого.

Директор наш обычно ничего не просит и даже не рекомендует – она приказывает, и все возражения имеют силу не более жужжания назойливой мухи, – в лучшем случае вам удастся вовремя вылететь из поля действия убедительных её аргументов. Рекомендации, стало быть, да ещё в таком мягком обрамлении – вещь необычная, непредсказуемая, следовательно, опасная. Никаких компромиссов.

– Вы же знаете, у меня есть класс, и я не могу, при всей любви к единичке, оставить его.

– Не беспокойтесь. Я не ждала другого ответа. Мой вопрос был простой формальностью. Итак, через час в учительской.

Пустые кабинеты, дремлющие в ожидании начала уроков, содержат в себе нечто таинственное. Как будто следы прошлого и будущего переплелись, создав пустоту настоящего. Но эта пустота неустойчива, в ней гораздо больше напряжения, чем в заполненности. Потенциальная энергия пустоты побуждает к действию. Начнём с самого простого, тривиального и, скорее всего, ненужного. С разбора прошлогодних тетрадок с творческими работами. Иногда встречаются шедевры достойные отдельного издания «Тысяча самых невероятных сочинений». Физико-математический лицей навязывает свои порядки, создаёт особенные условия и приучает к своеобразным оборотам речи. Например, в сочинениях, скажем, о своеобразии поэтических приёмов Блока, каждая вторая работа начинается фразой: «Допустим, что…» или «Примем, что…». Оборот «Отсюда следует…» хорошо, если пишется словами, а не математическими символами. Самое замечательное – заключение «Что и требовалось доказать», встречается почти у каждого.

Надо же, у меня остались ещё с первой четверти прошлого года три листочка, вложенные один в другой: опусы неразлучной троицы из той самой единички, которую … нет, даже не думать, у меня свой класс.

Хотелось хоть как-то увлечь лицеистов Островским. Пьеса «Гроза» в матшколе, разумеется, не бестселлер, но писать монологи от лица персонажей им в принципе нравилось. Однако, в данном случае они, в некотором смысле, превзошли все мои ожидания. Половина работ имела один общий первоисточник, при желании вполне обнаруживаемый, были ещё монологи девочек, – в смысле Кабанихи. Но эти три, – просто психологические портреты авторов. Первая – сухая, логичная, – ни эмоций, ни чувств, ни единой орфографической ошибки. Десять строк компьютерной программы, имеющей некоторое отношение к Борису. Вторую можно было читать только между строк: «Не мучайте меня, поставьте «три» и больше не отвлекайте всякими глупостями от серьёзных и важных дел». Третье же. … Этот ребёнок умеет удивлять. Ещё перед выполнением работы он умудрился с моего соизволения, (сама не понимаю, как) чуть-чуть изменить задание, и писать монолог читателя,– ну да, один из наиболее второстепенных персонажей, по его же собственному высказыванию. Я не стала оценивать эту работу.

«Мне глубоко безразличны все эти вымышленные герои с их мелкими страстями и пустыми душами. Они не способны ни страдать, ни верить, ни быть смиренными, ни гордыми. Мир их ничтожен, разум мёртв, и мне нечего сказать от лица ни одного из них». Вот так. Что делать учителю литературы, который в глубине души иногда думает так же? Игра идёт не по правилам. Или наоборот: самое главное правило учителя – позволить ученику, не боясь, высказать любую мысль. Позволить себе не навязать своих идей, не придавить авторитетом или, хотя бы, не ограничить сверху оценкой.

О, возлюбленные нами, всемогущие оценки! Мы их получаем при рождении: тест на количество верно показанных рефлексов, – и ты уже потенциальный двоечник или отличник по жизни. И, чем ты становишься старше, тем тяжелее вырваться из окружения проставляемых баллов. Мир рабов, где мотивацией любой деятельности служит стимул – оценка. И мы – учителя, следующие после педиатров, выращиваем полноценных его жителей. Оценка – предмет бесконечных споров на педсоветах.

– Давайте их отменим вообще.

– Тогда кто же учиться будет?

– Ходили же за Аристотелем ученики без всяких оценок.

– Ну, мы тут не Аристотели!

А кто? Если не Аристотели, то, что мы здесь делаем? Пытаемся научить тому, чему нас учили? Теми же методами, только с учетом собственного опыта ученичества, не очень– то блестящего и, увы, всякое бывало, не всегда честного. Не давая права юному гению выбирать то, что ему действительно нужно, а посредственности оставаться честной посредственностью. Да и кто, опять же, оценит, кто гений, а кто нет.

О чём думаешь, учитель? Скажи правду, интересен тебе самому твой предмет? Считаешь ли ты его самым важным, красивым, веришь ли, что без науки, которую ты преподаёшь, не выжить? Если нет – уходи! Если да, – ученики сами придут к тебе, и между вами не будет ни стимулов, ни оценок, а только распахнутые двери бесконечных миров. И все эти мысли, разумеется, не вслух, а про себя. Именно, что про себя…

II

«Многие знания порождают многие печали», и, разумеется, наши школьники не преминули воспользоваться древней мудростью для обозначения неотвратимо надвигающегося первого сентября. Итак, международный день печали наступил. Но радостно в нём то, опять же по мнению господ учащихся, что следующий подобный праздник будет только через год. Однако к школьной линейке все подготовились, и уже за полчаса до её начала двор перед главным входом в лицей превратился в некоторое подобие форума. Наши ежегодные торжества на первый взгляд не очень-то отличаются разнообразием. Но для восьмиклассников они обладают эффектом новизны, сдобренным счастьем трудного поступления в одну из лучших школ страны, в девятом хочется повторения, в одиннадцатом – это уже последняя линейка, и десятиклассники, заглянув в будущее, тоже не хотят потерять хотя бы один такой день. Даже бывшие выпускники, если могут найти время, приходят поздравить своих учителей с началом учебного года.

Вот вынесли и наладили аудиоаппаратуру, вот классы, возглавляемые руководителями, выстроились в торжественное каре, уже звучат бодрые, почти никем не слушаемые речи, сейчас главное – причастность. В этом получасовом совместном стоянии с последующим разводом классов есть магия, как будто мощный организм соединяет сам себя. Неважно, что говорится, что будет услышано, начинается процесс внутреннего единения. Недаром есть всемирное братство ФМЛ, но это особая история.

Итак, лицеисты, не стесняясь, оживлённо общаются, некоторые целое лето не виделись. Учителя в очередной раз удивляются физиологическим переменам, произошедшим за три месяца роста природы. Пытаюсь разглядеть в толпе автора гневного монолога читателя. Как всегда, – ни в первых рядах, ни в последних, ровно в центре, со своими друзьями. К этой осени он умудрился догнать по росту половину своих одноклассников и выглядит уже не такой белой вороной, хотя что-то от этой птицы в нем имеется. Дело тут не в особенностях организма. Просто он младше своих одноклассников на два года. Чего, в прочем, товарищи никогда не замечали, ибо он по всем параметрам, кроме роста, соответствовал их возрасту. Учителя же, наоборот, дабы никто (даже они сами себя) не мог обвинить их в предвзятости, были излишне строги. Не думаю, что это ему вредило. Он не реагировал на оценки и учился весьма неплохо ради своей, давно выбранной цели, а, посему, при всём моём старании никого не выделять и не иметь любимчиков, таковым стал. Да, не буду лгать сама себе: мне (и не только мне, судя по разговорам в учительской) в нём нравится, увы, всё. Он шаловлив, в чем-то даже поболее других, но, как очень немногие, честен. Это вовсе не означает, что вы можете у него выведать при необходимости чужие тайны. Он довольно талантлив, как в точных предметах, так и во многом другом: и актёр, и художник, и поэт. Даже внешность его несколько необычна. Очень крепко сложён, так, что в прошлом году казался толстяком. Как пошутил один наш коллега: «Это щенок очень, очень крупной породы». Волосы его, предмет особой зависти всех лицеисток, густые, прямые, и, что поразительно, имеют чистый цвет золота. К тому же, вопреки школьным правилам, он умудряется уже третий год не стричься, и директор давно махнула на это рукой . Думаю, ей самой нравится его романтичная причёска. А меня поражают его глаза. Странной для европейца формы, нет не монгольские, – просто вытянутые параллелограммы, тупые углы которых закруглены, а острые слегка изогнуты. И цвет радужки, оттенок которого меняется от тёмно-свинцового к серебряному. Серебро с золотом – сильное сочетание. Губы еще по-детски пухлые, а нос уже приобрёл породистую горбинку. Вот такая помесь орлёнка и крупного пса – грифон – подросток.

– Анна Анатольевна, идёмте, это нас.

Ничего себе засмотрелась, даже не услышала, как объявили мой класс, спасибо бдительным девочкам. И вот мы торжественно под взглядами гордых родителей и слегка завидующих бывших выпускников направляемся к дверям лицея.

Первое сентября в нашей школе – полноценный учебный день. Сразу же начинаем готовиться к выпускному сочинению. Сегодня у меня уроки в одиннадцатых классах. На четвёртом имею счастье лицезреть возлюбленную единичку. Три минуты на взаимные любезности, и к работе.

– Итак, напрягаем мысль, рождаем идеи, оттачиваем слог. Сегодня вспоминаем стили речи. Описания. Я попрошу вас описать личность какого-либо известного человека. Повторяю: человека: не колобка и не поросёнка. Это может быть литературный герой, или историческая личность, даже учащийся или учитель нашего лицея. Важно показать характер, выраженный в чертах лица, в фигуре, в походке. Что, Богдан?

– А давайте, сначала это сделаете вы, а мы посмотрим.

– Боюсь, мои слова станут основой ваших работ,

– Нет. Как раз хорошо. Мы постараемся только опираться на ваши мысли, а не использовать их. Так даже интереснее.

– Хорошо, кого мне описать, назови.

– А можно без имени? Здесь оно всё равно мало кому известно. Я опишу характер.

– Давай. – Иногда есть смысл позволить лидеру внести что-то своё. И ему интереснее, и класс охотнее работает, и задание, в принципе, выполняется почти как и было задумано. – Ну, говори.

Он встал, откинул свои знаменитые пряди, на пару секунд задумался, хотя давно знал, что говорить, держал паузу – актёр.

– Это учёный, физик, программист, между прочим, весьма известный за границей. Больше, чем у нас. Много умеет, не только в науке. Занимается какими-то древними, но не восточными единоборствами. Никогда не был женат. Очень нелюдим и замкнут.

– Мизантроп?

– Нет, люди, скорее, его не интересуют. Трудно описать его характер. Внешне он имеет спокойствие максимально зажатой пружины. Причём пружины, которая зажимает себя сама. Пожалуй, всё. Да, ему лет сорок-пятьдесят, не помню точно.

– Почти исчерпывающе. Ладно. Пробую: По аллее парка стремительной походкой шел мужчина, очень высокий и довольно худой, волосы, давно не стриженные, бились на ветру о небрежно поднятый воротник его плаща. Когда-то они были светло-русые или, скорее, бурые, теперь, тронутые сединой, напоминали шерсть волка. Глаза его строгие и внимательные: слегка удлиненный разрез и опущенные к переносице уголки, как ни странно, придавали бы лицу некоторую трогательность, если бы не цвет затухающего зеленоватого пламени вокруг чёрных дыр зрачков: то ли янтарь, то ли огонь. Высокий лоб, очень крупный горбатый нос и губы, чувственные, резко очерченные, в то же время холодные, жёсткие, делали его похожим на чернокнижника. Полностью подчеркивал создавшееся впечатление подбородок – сильный и твёрдый. Пожалуй, всё.

– Ну, прямо, профессор Снейп из Гарри Поттера.

– Нет, у того глаза чёрные. Это – Нострадамус!

– Мефистофель!

– Распутин!

– Достаточно! Пишем – у вас осталось двадцать минут.

Отдавая мне работу, Богдан тихо сказал: «Вы очень точно описали его». И тут на меня нахлынуло: лицо, отражение лица в тёмной витрине.

– Ты знаешь его?

– Так, из Интернета.

Я пыталась поймать его взгляд. Это легко, он очень открыт. Как может быть открыт застывший свинец.

Школьные посиделки хороши необязательностью своего посещения, чем я обычно пользуюсь. Правила их проведения я поняла ещё в самом начале работы в школе, и вряд ли они изменились за двадцать лет, и наверняка не отличаются от таковых в любом другом коллективе. Вначале все создают иллюзию добросердечного единения, потом, по мере расслабления, честно делятся на группировки по интересам, и обязательно найдутся обиженные, пристыженные, поведшие себя как-то не так, то есть проявляется ещё одно положительное качество подобных вечеринок – создание поводов для пересудов в дальнейшем. А людям хорошо вместе, когда есть о чём поговорить. Сегодня же, против обыкновения, я решила посетить наше увеселительное мероприятие. Мне не хотелось идти домой, оставаться с собой наедине. Думаю, уверена – меня очень смутил урок в одиннадцатом – первом. Никак не выходил из головы образ незнакомца, созданный вдвоём с Богданом.

Итак, было шумно, людно, и, надо отдать должное, первые полчаса даже по-настоящему весело. Наша школа недаром считается самой сильной. Основное качество моих коллег – это интеллект, помноженный на чувство юмора. Почти у всех. Полуофициальная часть закончилась, и ко мне подсели мои приятельницы. Поговорить. О, сколько новостей я узнала об учениках, их родителях, о коллегах. Бразильской киноиндустрии грозит банкротство.

– Ой, Анька, что ни говори, но учебный год похож на беременность.

– Это как?

– Ну, первое сентября обставляется, как праздник. Весьма сомнительный, конечно. И не для всех. Но, в принципе, похож на зачатие. Потом пару месяцев эйфории от новизны ощущений и неосознания того, во что тебя втянули. С третьего месяца начинает тошнить. И не только по утрам. К Новому Году потихоньку втягиваешься, но, с каждым днём становишься тяжелее. И всё это заканчивается продолжительными болезненными родами выпускных экзаменов. Разница только в том, что за наших «новорождённых» мы не в ответе.

– Ну, как сказать.

– Но сделать-то ты ничего не можешь.

– Ой, девчонки, хорошо, что сидите. Слушайте новость года!

– Сплетня?

– Хорошо, сплетня года. Но правда.

– Ладно, говори.

– Видите, нашей снегурочки опять нет?

– Какой снегурочки?

– Да, Светки, Светланы Николаевны.

– Почему снегурочки?

– Ну, помните, она четыре года назад в спектакле играла?

– Так ведь Дюймовочку.

– Не я её снегурочкой назвала. Но к ней приклеилось. Дело-то не в этом. Такая дурочка! Ей мало было одной интрижки.

Подразумевалась грязная история, когда учительница… Нет, не хочу! Главное, в конце концов она благополучно вышла замуж за старого знакомого.

– Ну, слушайте. Она со своими приятельницами тусовалась в каких-то клубах, где бомонд развлекается. Она же у нас певица. Ну и влюбилась там в одного актёра – красавца. И куда лезет, с такой-то рожей. Благодарила бы Бога, что её вообще замуж взяли.

– Ну, ты уж слишком. Не фотомодель конечно…

– Ага, фотомодель! Для клиники челюстно-лицевой хирургии. Не перебивайте! Она и мужа своего стала на эти тусовки таскать, чтобы он тоже с этим актёром познакомился. Типа, так все приличнее выглядит. Ну, и затащила его к себе.

– Куда?

– В гости, конечно. Не в постель. В постель его уже муж затащил.

– Что-о-о ?!!

– То! Муж от неё к этому актёру ушёл. Ну просто сбылась голубая мечта.

Господи, как же мне было гадко. Что происходит с нашим миром? Почему люди делают такие вещи? Почему говорят об этом? Это их занимает, будоражит? Почему нужно периодически возвышенное опускать в грязь, а порок превозносить до небес? И вдруг мне стало смешно. Это юмор такой, человеческий. Иначе не выдержать весь объём, всю чудовищность отвратительного и всю мощь прекрасного. Требуется некоторое масштабирование. Всё просто и смешно.

Я бежала к своему спасительному дому то плача, то смеясь. Нет, я не осуждала ни коллегу, рассказавшую столь увлекательную историю, – очень жизненно, ни Светку – несчастная она. Многие женщины считают, что им дано слишком мало и не то, что хотелось. Ведёрко не такое, как у девочки в песочнице, бантик, не как у подружки в классе, и требуют это ведёрко, этот бантик, и отвергают предложенные им более ценные дары. Я бежала от своей школы, своих мыслей, а у подъезда моего дома стоял подросток, и вечернее солнце смотрелось в него, как в зеркало.

– Богдан, что ты здесь делаешь?

– Жду одного человека. А вообще-то, я живу в этом доме.

– Ах да, мы же почти соседи.

– Хотите?

– Что?

– Мне тут вернули диск с одним фильмом. Сильная штука. Правда неоднозначная. Мерзкая ситуация, возвышенная силой искусства и блестящей игрой актёров.

– Давай. Завтра верну. Спасибо.

– Можете не торопиться. Мне его так долго не возвращали, что я приобрёл ещё один.

– Такой хороший фильм?

– Такой хороший актёр.

– Ладно. Заинтриговал. Удачи. До завтра.

– До завтра. И вам Бог в помощь.

И правда, Господи, как мне нужна твоя помощь!

Дом встретил мягкой успокаивающей тишиной. Где-то очень далеко (ах да, в ванной) с ритмичностью метронома капало из крана. Всё было на своих местах. Подошёл и потёрся о ноги мой рыжий Роки. Это было очень приятно. Последнее время он пропадал, прощаясь с летом, и я начала уже беспокоится и сожалеть, что предоставила коту полную свободу. Однако он не выглядел ни голодным, ни уставшим, как будто не мотался неделю по крышам, а благоденствовал на каком-то кошачьем курорте. Однако от ужина, как всегда, не отказался. Его легко кормить – он мудро всеяден, а потому всегда доволен и толст. Можно было смотреть фильм. Мне очень хотелось его смотреть. И я поняла уже давно, что вся жизнь состоит из случайностей, приобретающих свойства навязчивых закономерностей. С обложки диска мимо меня, куда-то в недра квартиры смотрело до боли знакомое лицо, только волосы покороче. Я сегодня на уроке, сама того не подозревая, описала внешность довольно известного (почему-то только не мне) английского актёра. Ещё бы теперь не посмотреть этот фильм. На мгновение я даже подумала, что он может быть о таинственной и полной философии жизни учёного, что-то вроде «Игр разума». Правда название настораживало – «Тёмная гавань». Восемьдесят пять минут я, не отрываясь, смотрела на экран. Достойнейшее, даже более того, завершение сегодняшнего дня. Мастерски разыгранная тремя актёрами история двух геев, которые так искренне и самозабвенно любили друг друга, что не задумываясь, но при этом весьма изощрённо, прикончили жену одного из них, чтобы наконец соединиться. И, вероятно, жить долго и счастливо. Апофеоз человеческой нравственности: разрушить храм и на его месте выстроить другой «шедевр», похоть и прелюбодеяние возвести в ранг искусства и показать так, что это красиво и притягательно. Господи, благодарю тебя за мой первый учебный день.