"Нисхождение" - читать интересную книгу автора (Хайсмит Патриция)

Глава 11

Ингхэму было любопытно понаблюдать, как будет вести себя Мокта утром, когда принесет завтрак. Однако в десять минут десятого завтрак принес другой парень, которого Ингхэм видел пару раз, но не знал, как зовут.

— Merci, — поблагодарил Ингхэм.

— A votre service, m'sieur[12]. — И невозмутимый парень удалился.

Ингхэм оделся, чтобы ехать в Тунис. Пишущую машинку он положил в футляр. Поначалу у него мелькнула мысль — подогнать машину прямо к бунгало, поскольку его смущала возможность того, что кто-нибудь из слуг увидит, как он тащит машинку через лужайку. «Что за ерунда, — подумал Ингхэм. — Откуда кому-то знать, чем треснули этого старого хрыча».

В девять тридцать пять утра Ингхэм вышел из бунгало и запер дверь на ключ. Он оставил свою машину в дальнем конце лужайки, почти у самого бунгало Адамса, поскольку вчера вечером хотел заглянуть к нему, если у того будет гореть свет, но свет у Адамса оказался погашен. Машина Ингхэма стояла крайней слева, под деревом, а правее, параллельно ей, пристроились еще две машины. А что, если, подумал Ингхэм, старый араб, не заметив его машины, решил, что в его бунгало никого нет? Но откуда ему знать, какое бунгало Ингхэма? Может, от кого-то из прислуги? Нет, вряд ли, решил Ингхэм. Скорее всего, Абдулла просто осторожно пробовал ручки каждого бунгало, где не было света.

Мокты нигде поблизости не оказалось.

Ингхэм даже вздрогнул, увидев шествующего с пляжа босого Адамса с острогой и ластами в руках.

— Доброе утро! — приветствовал его Адамс.

— Доброе утро, Фрэнсис! — Ингхэм как раз успел поставить печатную машинку на пол у заднего сиденья машины и теперь захлопнул дверцу.

— Куда это вы собрались? — Адамс подошел ближе.

— Да вот, решил съездить в Тунис, купить парочку лент для машинки и бумагу. — Ингхэм от всей души надеялся, что Адамсу не взбредет в голову присоединиться к нему.

— Слышали крик этой ночью? Около двух? — спросил Адамс. — Он меня разбудил.

— Да. Что-то слышал. — До Ингхэма неожиданно дошло, что он мог убить этого араба, и эта мысль заставила его похолодеть.

— Крик донесся с вашей стороны. Потом я услышал, как несколько ребят из конторы выскочили посмотреть, что стряслось. Они не возвращались где-то около часа. Я слышал все, что они делали, поскольку это совсем недалеко от меня. — Адамс махнул рукой по направлению своего бунгало в десяти ярдах от них. — Тут какая-то загадка. Один из парней сбегал к конторе, — Адамс махнул в сторону здания администрации, — и минуту спустя выбежал обратно. Интересно, за чем он бегал? За тряпкой? Или за лопатой?

Самое любопытное, что эти парни не говорят, что случилось. Возможно, была драка и кого-то ранили. Но что они делали там целый час, а? — Лицо Адамса зажглось любопытством.

— Даже не знаю, что сказать, — пробормотал Ингхэм, открывая дверцу машины. — Спрошу потом у Мокты.

— Он тоже вам ничего не скажет. Как вы смотрите, чтобы выпить и поужинать вместе сегодня вечером?

Ингхэму этого совсем не хотелось, однако он согласился:

— С удовольствием. Выпьем у меня?

— Лучше приходите ко мне. Я хотел бы вам кое-что показать. — Лицо Адамса снова стало похожим на бурундучыо мордочку.

— Согласен. В шесть тридцать, — кивнул Ингхэм и сел в машину.

Чтобы выбраться на шоссе до Туниса, ему нужно было проехать через Хаммамет. В Хаммамете он глянул на угол возле здания почты, на уличные столики «Кафе де ла Плаж», в надежде увидеть старого араба в красных шароварах. Но его там не оказалось.

В Тунисе Ингхэму пришлось побродить минут сорок, чтобы отыскать нужную ремонтную мастерскую. В нескольких ему сказали, что берутся починить машинку, но на это потребуется самое малое недели две, к тому же их обещания звучали не слишком определенно, чтобы внушать доверие насчет качества ремонта и времени его исполнения. Наконец на оживленной торговой улице Ингхэм нашел мастерскую, в которой приемщик пообещал, что ремонт будет выполнен за неделю. Ингхэму этот мужчина показался вполне надежным, хотя он и посетовал, что для пего это слишком долго.

— Как это случилось? — спросил его приемщик по-французски.

— Горничная в отеле опрокинула ее с подоконника, — выдал Ингхэм заранее заготовленный ответ.

— Вот неудача! Надеюсь, она упала не на чью-то голову?

— Да нет. На каменный парапет, — отозвался Ингхэм.

Получив квитанцию, Ингхэм вышел из мастерской. Без машинки он ощущал себя как бы невесомым и немного потерянным.

На бульваре Бургиба он заглянул в кафе, выпить пива и пролистать «Таймс», которую купил по дороге. Израильтяне не желали уступать аннексированных территорий. Теперь нетрудно предвидеть рост ненависти к евреям со стороны арабов, еще большую, чем до сих пор. И этому не будет конца.

Ингхэм пообедал в ресторане с вентилятором под потолком на другой стороне бульвара Бургиба — одном из двух, упомянутых Джоном Кастлвудом. Ему подали великолепно приготовленные морские гребешки по-милански, которые после хаммаметской кухни должны были бы привести его в восторг, но у него отсутствовал аппетит. А что, если араб умер и ребята доложили об этом в отель, а те — в полицию… Но если это так, то почему ни из полиции, ни из отеля никто не заявился с утра пораньше? Интересно, а если они нашли уже мертвого араба, испугались и зарыли его где-нибудь в песке? На пляже есть сосновая рощица, ярдах в пятидесяти от воды. Через нее никто не ходит. Все стараются обойти этот участок стороной. Самое что ни на есть отличное место, чтобы схоронить труп. Или он просто заразился страхами Иенсена из-за пропажи собаки?

Ингхэму пришло в голову рассказать Иенсену о событиях прошлой ночи. Иенсен, по крайней мере, поймет. Сейчас он уже жалел, что не открыл дверь, когда услышал голоса ребят, или позже, когда кто-то тер тряпкой по плитам.

К двум сорока пяти Ингхэм вернулся в «Ла Рен». Бунгало встретило Ингхэма освежающей прохладой. Он стянул с себя одежду и залез под душ. Холодная вода казалась едва ли не ледяной, поистине животворной. Однако долго такую нельзя было вытерпеть. Две минуты — и все. Завернув кран, Ингхэм снова вернулся в жару. Нужно сегодня вечером узнать у Адамса, как договориться насчет установки кондиционера. Как был, обнаженный, Ингхэм забрался между простынями и заснул на целый час.

Проснувшись, он тут же вспомнил о недописанной сцене главы, на которой закончил работу, и, усевшись за стол, принялся искать глазами пишущую машинку. Стол был пуст. Значит, он спал как убитый. Целая неделя без машинки! Это все равно что без рук. Он не любил писать ручкой даже личные письма. Ингхэм еще раз встал под душ, потому что снова вспотел.

Потом, натянув шорты, свежую рубашку и сандалии, он отправился на поиски Мокты. Один из парней возле конторы, лениво сметавший песок с цементированной площадки перед дверьми, сказал ему, что Мокту отправили по делу в главный корпус отеля. Ингхэм заказал пиво и, усевшись в тени на террасе, стал ждать. Минут через десять появился Мокта с огромным тюком связанных вместе полотенец на плече. Мокта заметил его еще издалека и расплылся в улыбке. Он был в рубашке с длинными рукавами и длинных темных брюках. Жаль, подумал Ингхэм, что персоналу не позволяют в такую жару носить шорты.

— Мокта! Bonjour![13] Можно поговорить с тобой, когда ты освободишься?

— Bien s#251;r, m'sieur![14] — В глазах Мокты лишь на какое-то мгновение мелькнула тревога, но Ингхэм успел заметить ее. Мокта отнес в контору свой тюк с полотенцами и тут же вернулся обратно.

— Хочешь пива? — предложил Ингхэм.

— С удовольствием, спасибо, m'sieur. Но мне нельзя сесть с вами.

Мокта сбегал за угол здания, чтобы взять бутылку пива со служебного входа. Вернулся он очень быстро, с бутылкой в руках.

— Я вот думал, как бы мне взять напрокат кондиционер?

— О, это очень просто, m'sieur. Я скажу директрисе, она скажет менеджеру. На это потребуется всего пара дней. — Мокта, как всегда, широко улыбался.

Ингхэм осторожно наблюдал за его серыми глазами. Мокта избегал его взгляда, но не потому, что чувствовал себя виноватым, а просто потому, что постоянно находился настороже, ожидая неприятностей от кого угодно, включая вездесущее начальство.

— Отлично, тогда поговори с ней. Мне он очень нужен. — Ингхэм колебался. Он не хотел спрашивать Мокту напрямую, куда они девали потерявшего сознание или мертвого араба. Но почему Мокта сам ничего не говорит? Даже если его и не было ночью у бунгало, он все равно должен об этом знать.

Ингхэм угостил Мокту сигаретой.

«Возможно, для Мокты тут слишком людно, чтобы говорить об этом», — подумал Ингхэм. Мокта искоса поглядывал на Ингхэма, стараясь избегать его взгляда. Не желая смущать юношу, Ингхэм отвел глаза в сторону. Очевидно, Мокта ждал, что он заговорит первым, но Ингхэм никак не мог отважиться это сделать. Почему бы Мокте не сказать что-то вроде: «О, m'sieur, какое несчастье произошло вчера ночью! Знаете, с тем старым попрошайкой, который пытался забраться к вам в бунгало!» Ингхэм почти слышал, как Мокта произносит эти слова, однако тот продолжал молчать. Через пару минут Ингхэм почувствовал себя крайне неловко.

— Сегодня очень жарко. Я ездил в Тунис, — сообщил он.

— Ah, oui?[15] В Тунисе всегда жарче! Mon Dieu![16] Я рад, что работаю здесь, а не там!

Угостившись еще одной сигаретой, Мокта удалился с двумя пустыми бутылками, а Ингхэм вернулся к себе в бунгало. Он просмотрел наброски к главе, над которой работал, потом сделал несколько наметок по следующей. Можно было бы сесть и написать ответ на последнее, более внятное письмо Ины, но ему не хотелось думать о ней сейчас. К тому же письмо необходимо хорошенько обдумать, чтобы не высказать такого, о чем потом придется жалеть. Скрепив свои заметки, Ингхэм положил их на угол стола.

Он написал коротенькое письмо матери, сообщив ей, что пишущую машинку пришлось отдать в ремонт в Тунис, что Джон Кастлвуд, которого он не слишком-то хорошо знал, покончил с собой в Нью-Йорке и что, несмотря на расстройство планов, он занят работой над своим романом и постарается выжать все возможное от пребывания в Тунисе. Ингхэм был единственным ребенком. А его мать всегда интересовало, чем занимается ее сын, однако она не принадлежала к числу тех женщин, которые любят вмешиваться в чужие дела и которых можно легко расстроить. Его отец проявлял к делам Ингхэма не меньший интерес, однако писать письма не любил и почти никогда их не писал.

Оставалось еще полчаса до назначенной встречи с Адамсом. Ингхэм сгорал от желания пройти на пляж, мимо бунгало Адамса в сторону Хаммамета, и взглянуть на песок между деревьями. Ему не терпелось обнаружить там следы потревоженной почвы, указывающие на место могилы. Он хотел убедиться в этом. Однако он знал, что если аккуратно разровнять песок, ногами или руками, то к утру (если не сразу же) место захоронения станет совсем незаметно. Никакая другая почва не способна так быстро поглощать следы, как песок, — достаточно легкого ветерка, чтобы мгновенно все разровнять, а солнцу высушить следы влаги, которая могла проступить после перекапывания. Ингхэму было наплевать, что его могут заметить разглядывающим песок. Кому был нужен этот араб? Да никому. Именно такая нехристианская мысль пришла ему в голову. И, заперев свое бунгало, он направился к НОЖу.

Адамс, как обычно, сердечно приветствовал его.

— Входите! Присаживайтесь!

Ингхэм с наслаждением окунулся в прохладу его жилища. Это было все равно что стакан холодной воды для измученного жарой и жаждой путника. Казалось, прохлада впитывалась кожей. Интересно, как тут будет в августе? Неожиданно он вспомнил, что должен скоро уехать отсюда.

Адамс принес охлажденный скотч и воду.

— Меня сегодня обожгла медуза, — пожаловался он. — Их здесь называют habuki. Июль — их сезон. Знаете, в воде медуз не видно, пока не окажется, что уже слишком поздно. Ха-ха! Она обожгла мне плечо. Один парень из конторы принес мне какую-то мазь, но она не помогла. Дома я приложил содовый компресс. Здорово успокаивает.

— А они обычно появляются в какое-то определенное время? В определенное время дня?

— Нет. Просто сейчас их сезон. Кстати, — Адамс в своих помятых шортах цвета хаки уселся на диван, — сегодня я узнал кое-что еще о вчерашнем крике. Кричали у ваших дверей.

— Неужели?

— Тот высокий парень, Хассим. Это он мне сказал. Он сказал, что Мокта был с ними, когда они пошли посмотреть, что случилось. Вы знаете парня, о котором я говорю?

— Да. Он поначалу прибирал в моем бунгало. — В последнее время по какой-то причине ему заменили слугу.

— Хассим сказал, что какой-то старый араб отирался здесь ночью, обо что-то ударился — или что-то в этом роде — и грохнулся головой о плиты со всего маху. Они оттащили его с вашей террасы. — Адамс хмыкнул, выказывая удовольствие обывателя, который жил в такой глухомани, где никогда и ничего не происходит. — Любопытно, но Мокта утверждает, будто они никого не обнаружили, хотя, по его словам, искали целый час. Кто-то из них лжет. Возможно, этот араб ударился сам, но не исключено, что это ребята избили его — если только не убили, — а теперь не хотят в этом сознаваться.

— Господи! — неподдельно ужаснулся Ингхэм, представив себе, как они избивают старика. — Случайно, вы хотите сказать?

— Вероятно. Однако если он был воришкой, которого они поймали и вышвырнули отсюда, то чего им с ним церемониться? Здесь какая-то загадка, как я уже говорил вам. Вы ничего не слышали ночью?

— Я слышал крик. Но я не разобрал, что кричали совсем близко от меня. — Ингхэм понимал, что врет, как мальчишка. А что, если все выплывет наружу? Если кто-нибудь из парней расскажет, будто удар был настолько силен, что проломил череп, и, когда они нашли старика, тот оказался уже мертвым?

— И вот еще что, — продолжал Адамс. — В отеле предпочитают замалчивать любой инцидент, касающийся воровства. Это портит репутацию. И ребята из персонала тоже будут помалкивать, потому что в их обязанности входит присматривать за всем и не пускать на территорию отеля всяких проходимцев. Конечно, у них есть охранник, но он все время спит и никогда не утруждает себя обходом.

Ингхэм это знал. В любое время после десяти тридцати этот охранник дрых в своем кресле с прямой спинкой, приставленном к стене.

— И как часто тут происходят подобные вещи?

— На моей памяти — только один раз, в прошлом году. Поймали двух арабов — мальчишек, которые шарили здесь в ноябре. Многие бунгало тогда пустовали, и штат обслуживающего персонала сократили. Ворам нужна была мебель, и они взломали несколько дверных замков. Сам я их не видел, но слышал, что ребята из отеля их здорово избили и вышвырнули на дорогу. Знаете, в драке арабы крайне безжалостны. — Адамс взял оба стакана, хотя Ингхэм не допил еще свой. — Есть какие-нибудь вести от вашей девушки? — донесся из кухни голос Адамса. — Кажется, ее зовут Ина?

Ингхэм поднялся:

— Она написала мне. Это она обнаружила тело Джона Кастлвуда. Он наглотался снотворного.

— Да что вы! Неужели? Вы имеете в виду, обнаружила в его квартире?

— Да. — Ингхэм не стал уточнять, что все случилось в его собственной квартире. Так оно будет лучше.

— А она не собирается к вам приехать?

— О нет. Слишком далеко. А где-то через неделю я и сам уеду. К себе в Нью-Йорк.

— К чему такая спешка?

— Я плохо переношу жару. Кажется, вы говорили, что хотели что-то показать мне?

— Ах да. Хотел дать вам кое-что послушать. Это не долго! — Адамс поднял вверх палец. — Но мне кажется, что это интересно. Идемте в спальню.

Опять дергающаяся пленка, подумал Ингхэм. А он-то надеялся, что Адамс нашел на дне моря древнюю амфору или загарпунил редкую рыбу. Как бы не так!

Снова чемодан на кровати, снова священнодействие с магнитофоном.

— Это моя последняя, — тихо сообщил Адамс. — Для трансляции в следующую среду.

Пленка зашипела, и началось:

«Добрый вечер, друзья. Это Робин Гудфэллоу, несущий вам новости из Америки, страны…»

Объявив, что это стандартное вступление, Адамс промотал пленку. Она булькала и поскрипывала, потом замедлила ход и послышалось:

«…то, что мы можем назвать демократией. Это правда, что израильтяне одержали решительную победу. С военной точки зрения они заслуживают поздравлений, поскольку одолели превосходящего численностью противника. Два миллиона семьсот тысяч евреев против ста десяти миллионов арабов. Но кто на самом деле нанес первый удар? Пусть, друзья мои, вам ответят на это ваши правительства. И если они честны, то они ответят, что это Израиль».

На мотающейся пленке последовала пауза.

«Это исторический факт. И он нимало не порочит Израиль, не подрывает его престиж и не… — Адамс явно подыскивал слово, хотя Ингхэм и был уверен, что тот не раз перезаписывал пленку, — и не выставляет Израиль в неприглядном свете, по крайней мере перед произраильски настроенными странами. Но, не удовлетворившись триумфом, изгнанием арабов и захватом арабских территорий, израильтяне проявляют все признаки оголтелого национализма, бывшего отличительной чертой нацистской Германии и приведшего страну к ее печальной участи. Поэтому, несмотря на то что Израиль столько раз провоцировали угрозами его территориальной целостности, его женщинам и детям, многочисленными пограничными инцидентами, которые я мог бы перечислить, в час торжества для него крайне важно проявить великодушие и, самое главное, избежать гордыни и шовинизма, которые послужили причиной падения других, более великих наций…»

Ингхэм был едва ли не шокирован.

«…не стоит забывать, что для половины населения Израиля арабский — это родной язык. Однако я вовсе не берусь утверждать, что они все арабы per se[17]. Израильтяне похваляются, что, транслируя по радио на арабском неверные маршруты, они сбивали с курса иорданские самолеты и танки, выказывая тем самым свое ментальное превосходство. Они хвалятся тем, что теперь, когда отменены законы, ограничивающие их деятельность лишь ростовщичеством, они становятся великими фермерами. Однако в США тоже нет таких законов, но очень немногие из них стали фермерами. Израильские евреи по своему происхождению сильно отличаются от американских, не столь близких к Востоку, к арабам. Нарастающая арабо-израильская антипатия уже доказала, что она грозит превратиться в длительное и безжалостное противостояние арабов и «близких к арабам», ярости одного народа против ярости другого. Но должен восторжествовать здравый смысл. Должно восторжествовать великодушие…»

Адамс снова перемотал пленку.

«…они должны, как братья, сесть за стол переговоров и обсудить…»

— Ну вот. — Адамс выключил магнитофон. — Дальше можно пропустить. Что скажете?

— Думаю, русским, с их антиизраильскими настроениями, это понравится.

— Русское правительство антиамериканское, — поправил его Адамс таким тоном, словно информировал о том, чего тот никогда не знал.

— Да, но… — Ингхэм колебался. Если не считать вьетнамскую войну, то так ли уж сильно русские настроены против Америки? — Высокомерие Израиля может оказаться лишь временным явлением. В конце концов, после такой победы у них есть право немного поторжествовать.

Адамс принялся жестикулировать так энергично, как Ингхэм никогда еще не видел.

— Временное или нет, оно опасно, пока существует. Оно опасно в любое время. Это чрезвычайно опасный признак.

Ингхэм немного поколебался, но не мог удержаться, чтобы не сказать:

— А вам не кажется, что Америка также ведет себя довольно высокомерно, заявляя, что ее образ жизни единственно правильный и самый лучший для всех? Более того, ежедневно истребляя людей, чтобы насильно привить его? Разве это не высокомерие? — Ингхэм отложил выкуренную до половины сигарету и поклялся себе, что больше не скажет ни слова на эту тему. Весь этот разговор выглядел глупым и до смешного абсурдным.

— Америка пытается смести диктаторский режим, чтобы дать людям возможность свободного выбора, — возразил Адамс.

Ингхэм ничего не ответил. Он методично стряхивал пепел с сигареты в пепельницу. Адамс окончательно вывел его из себя. На этом может и закончиться их дружба, подумал Ингхэм. Порвется все, что действительно их связывало, но ему наплевать. Ему не хотелось произносить высокопарных речей. Самое ужасное, что в словах Адамса об израильском национализме содержалась толика правды. Каждая из стран, на которые рассчитывал Израиль, предлагала ему вернуть захваченные им территории, но Израиль отказывался это сделать. Оба народа, и израильтяне и арабы, сильно раздражены. Единственное, что остается любому «нееврею» или «неарабу», так это держать рот закрытым. А если кто-то выступит с произраильскими или проарабскими призывами, то он рискует быть стертым в порошок. Это того не стоит. Это не его проблема. И ему незачем в это соваться.

— Не знаю, что можно сделать с этими чертовыми арабами, — сказал Ингхэм. — Какого дьявола они сидят на своей заднице и так мало работают? Прошу прощения за такие слова, но, если нищая страна намерена поправить свое положение, ее молодым людям непозволительно с утра до ночи протирать штаны в кафе, ничего совершенно не делая.

— Ага, вы тут тоже кое-что разглядели. — Адамс расцвел и заулыбался.

— Должен сказать, выбирая между двумя народами, западные страны отдают предпочтение евреям, потому что те умеют не только протирать штаны. А может, судя по тому, что я слышал, и вовсе их не протирают.

— Все дело в здешнем климате, в религии, — воздев глаза и почему-то нараспев произнес Адамс.

— В религии — возможно. Норман Дуглас заканчивает свою книге о Тунисе замечательным заявлением. Он говорит, что принято считать, будто это пустыня делает араба таким, каков он есть. Дуглас же утверждает, что это араб создает пустыню. Он позволяет земле превращаться в раскаленное пекло. Когда Тунисом владели римляне, здесь были пастбища, акведуки, леса, зачатки агрокультуры. — Ингхэм мог бы продолжать и далее. Собственная горячность удивила его самого. — Теперь все не так, — добавил Ингхэм, пока Адамс убирал свое оборудование. — Спасибо, что позволили мне прослушать вашу пленку. Я понимаю, что можно считать арабов интересным народом, изучать их фаталистическую религию, восхищаться их мечетями и всем остальным, однако все это просто чушь, понятная даже для простого туриста, если принять во внимание, что они с помощью всей этой ерунды держат себя в средневековье. Какой толк умиляться расшитым домашним тапочкам или чему-то еще, удивляться их фатализму, когда многие из них попрошайничают или даже воруют, причем у нас?

— Полностью с вами согласен, — сказал Адамс, запирая шкаф. — И, как вы сказали, если они в такой степени полагаются на судьбу, то почему же тогда попрошайничают у туристов с Запада, которые не верят в судьбу, а только в труд и усердие? Некоторые религии… — Адамс не договорил от охватившего его отвращения. — Давайте я вам еще налью. Да к тому же еще американские и французские деньги подпитывают их!

— Половину, пожалуйста, — попросил Ингхэм.

Он проследовал за Адамсом из гостиной в блестевшую нержавеющей сталью кухню.

— А что до нелепых религий, то не считаете ли вы, что на нашем распрекрасном Западе их тоже хватает? Вспомните хотя бы всех этих младенцев, которые появляются на свет божий лишь по той причине, что католическая церковь противится противозачаточным средствам и контролю за рождаемостью. Тогда католическая церковь должна взять полную ответственность за благополучие этих детей. Но нет, отказываются они, пусть о них заботится государство. — Ингхэм рассмеялся. — Папа не желает видеть дальше собственного носа! Как бы мне хотелось, чтобы ему прищемили его за те дела, что творятся в Ирландии!

Адамс передал Ингхэму его выпивку, ровно половину.

— Вы совершенно правы! Есть еще кое-что, что я не включил в свою передачу, поскольку к людям за «железным занавесом» это не относится. Или относится? Я только что получил письмо от своего друга-еврея из Америки. Он вдруг стал слишком ярым евреем. Хотя до этого считал себя русским или американцем русского происхождения. Вот это я и подразумеваю под шовинизмом. Идемте присядем.

Они устроились в гостиной на своих привычных местах.

— Вы понимаете, что я имею в виду? — спросил Адамс.

Ингхэм понимал, и ему это было противно. Потому что он знал, что тут Адамс прав. Конечно, Ингхэм мог заметить, что русские имеют репутацию антисемитов, однако это всего лишь политическая линия советского правительства, а не простых русских или контролируемых коммунистами людей, о которых так заботился Адамс.

— Как у вас обстоят дела с юной леди из «Фурати»? — спросил Адамс. — Она хороша собой?

Ингхэму показалось, что вопрос Адамса прозвучал слишком осторожно, как бы мимоходом. Он ответил не менее осторожно:

— Да, мы поужинали вечером. Она из Пенсильвании. В среду уже улетает.

Они съели яичницу с салатом, которые Адамс приготовил на своей кухне. Он включил приемник, и они ели свой ужин под музыку и громкий говор прислуги в конторе. Адамс заметил, что это в порядке вещей. Вечер достаточно тихий. Однако Ингхэм был теперь с Адамсом настороже. Ему не нравился его изучающий взгляд. И ему не хотелось, чтобы Адамс узнал о том, что он отвез пишущую машинку в ремонт, поскольку тот мог догадаться, что он швырнул ею в араба. Ингхэм решил, стараясь оставаться вежливым, не приглашать Адамса к себе в бунгало на следующей неделе. А если Адамс все же зайдет, сказать ему, что он решил сделать перерыв на несколько дней. Тогда Адамс может подумать, что машинка стоит у него в шкафу.