"В донесениях не сообщалось..." - читать интересную книгу автора (Михеенков Сергей Егорович)Глава 10 Высота смертников— В марте-апреле сорок второго года наш 58-й запасной стрелковый полк 50-й армии генерала Болдина стоял в Калуге. Формировался. Зачислен я был в роту связи. Экипировали нас не сразу. Я долго еще ходил в своем черном студенческом пальто, с месяц даже воевать пришлось в нем, а потом выдали гимнастерку, шинель и ботинки непомерно большого размера. Винтовку тоже выдали не сразу. У меня, кроме двух гранат Ф-1, личного оружия долго не было. В конце апреля ночью нас погрузили в эшелон. А на рассвете мы уже разгружались на каком-то полустанке неподалеку от станции Барятино. На передовую прибыли на следующий же день. С неделю простояли во втором эшелоне. Продолжали изучать оружие и телефонную аппаратуру. Оружие мы только изучали, а выдавать нам его не выдавали. Я был зачислен в 1-й батальон 1130-го стрелкового полка 336-й стрелковой дивизии. Связистом. Наша рота размещалась в рощице, которая была буквально вырублена снарядами и минами. Однажды мы шли опушкой, и кто-то из командиров сказал: «Ну, вон она и есть, Зайцева гора. Видите? Немец на ней крепко сидит». Впереди огромный холм. Вот уж действительно, гора так гора. Оттуда изредка постреливали пулеметы. Иногда вдруг доносились торопливые хлопки минометов, и тогда в глубине горы начинали рваться мины. Это наши минометчики пытались подавить огневые точки немцев. Ночами мы подтаскивали снаряды и мины к передовым позициям. Боеприпасы носили из тыловых складов. Я ходил на подноску два раза. Берешь две мины для полкового миномета калибра 120 миллиметров, перевязываешь их за хвосты веревочкой, перекидываешь через плечо и дуешь к передовой. Позади нас примерно на пять-шесть километров простирались обширные торфяники. Весной они превратились в сплошное болото. Вот в глубине этого болота и находились наши склады. Пройти к ним можно было только пешком. Так что на себе таскали и боеприпасы, и продовольствие, и всякое другое снаряжение. С Зайцевой горы, с тех проклятых холмов вокруг, которые тоже были заняты немцами, все прекрасно просматривалось и простреливалось. Поэтому днем на подноску не ходили, только ночами. Но и немцы были не дураки. Днем пристреливали тропинки, в бинокль они были хорошо им видны. Вечером не было тропинки, а утром она вдруг появилась… Вот их и пристреливали. А ночью, когда мы шли с минами и ящиками, вдруг открывали пулеметный и минометный огонь. Так что потерь у нас было много. — На Варшавке дело было… Мы возвращались из разведки. Десять человек. Ходили через линию фронта — армию Ефремова искали. 33-я тогда выходила из-под Вязьмы. А нам, разведчикам, приказ: встречать выходящих и выводить их по безопасным коридорам сюда, на позиции нашей 50-й армии. Никого мы не встретили. Четверо суток бродили по лесам, заходили в деревни, спрашивали. Нет, никто не проходил. Как потом оказалось, Ефремов выходил северо-западнее нашего участка. Однако я не к тому. Стали мы возвращаться, и на выходе уже случай у нас такой вышел… Самое опасное — перейти Варшавку. По шоссе часто передвигались немецкие патрули — легкие танки или бронемашины с пулеметами. Попадешь на такой патруль — крышка. Варшавку решили переходить рано утром. За две недели до этого, днем, напоролись на пулемет. Стали переходить — и попали. Троих в плащ-палатках принесли… Дождались, когда рассветать начнет, когда самый сон, и побежали. Бежим! Вот уже противоположная обочина в двух шагах. А оттуда подхватывается такая же группа, человек десять — немцы! — и нам навстречу! Тоже, видать, разведка. Из нашего тыла возвращалась. Я своим: «Назад!» Немцы тоже что-то закричали. Мы назад прыгнули. Они тоже. А один немец впопыхах замешкался и к нам попал. С перепугу не туда прыгнул. Лежит ни живой ни мертвый. Молчит. Мои ребята его воспитками, да из траншеи выпихивают — к своим, мол, беги. Как он бляснул туда через дорогу! Да с криком! Ребята засмеялись, так и грянули все разом. Слышим, и немцы за дорогой гогочут. Ладно, без стрельбы обошлось — и то хорошо. А расходиться все же как-то надо. С минуты на минуту патруль может появиться. Смотрим, немец один встал, автомат за спину закинул, кричит: «Иван, ты — правее! Я — левее!» Слышим, зашумели, и вправду левее поползли. Только спины из кювета виднеются. Тогда я своим рукой махнул — выходить правее. Не обманули, пулемета там ихнего не оказалось. Шоссе мы перешли благополучно. Никого на этот раз не потеряли. Так и разошлись. — Под Зайцевой горой мы простояли всю зиму сорок второго года. Стояли во втором эшелоне, тем и занимались, что снаряды и мины к передовой по болотам подтаскивали. А весной, когда уже стало подтаивать, нас перебросили в первый эшелон. Мы обрадовались: в первом эшелоне кормили значительно лучше. Нам, взводу связи, досталась залитая водой траншея и блиндаж. Блиндаж низкий, в нем можно было только сидеть. Холодно. Занавесили мы вход плащ-палаткой, затопили буржуйку. Стало тепло, даже жарко. «Давайте, братцы, кипяточку поставим», — предложил кто-то. А правда, от жары сильно пить захотелось. Я крайним к выходу сидел. Взял пару котелков, вышел, зачерпнул из ближней лужи. Вода вроде чистая, никто не забраковал мою воду. Мы тогда на кипяток воду из луж да из воронок и брали. Прокипятишь — и готово. Утром, когда рассвело, выбрался я из блиндажа и вижу: в луже, где я воду брал, вытаял немец. Видимо, он тут еще с зимних боев лежал. Я оторопел. Тем временем выбрался из блиндажа и весь наш взвод. Стоят, тоже немца разглядывают. Кто-то из ребят, вроде как в шутку, спросил: «Антипов! А ты ночью не из этой ли лужи воду брал?» Все засмеялись. «Из этой», — говорю. Вначале мой ответ тоже приняли за шутку, а потом, когда я подтвердил… Эх, что тут поднялось! Кто побежал два пальца в рот совать, кто заматерился. Но потом успокоились, разбрелись по траншее. А я стоял и смотрел. Немец распух, лицо синее, пилотка к волосам примерзла. Так я в первый раз на фронте увидел врага. — Под той же Зайцевой горой, где-то возле Фомина, есть лесок. Так, небольшая совсем рощица. На карте она имела форму березового листа. И росли там одни березы. Местные жители — называли ее рощей Сердце. Из рощи немцев выбили не мы. Здорово их там потрепали. Мы сменили батальон, дравшийся за эту рощу. Сменили мы их и тут же попали под немецкую контратаку. А дело было так… Заняли мы позиции рано утром, еще и не рассвело как следует. Немцы, видимо, не заметили, что произошло в окопах, только что ими оставленных. И уже в полдень начали сильный минометный обстрел. Лупят и лупят по нашим траншеям, по НП. Головы не высунуть. На это они и рассчитывали. Их пехота тем временем подползла и кинулась на нас. В некоторых местах ворвались в траншею. Началась рукопашная. Мы, связисты, должны были постоянно поддерживать связь с ротами. Я находился на НП первой роты шагах в пятидесяти от первой траншеи. Там, впереди, поднялась такая стрельба, такой гвалт, крики, стоны, что и непонятно было, что там вообще происходит. Соединяюсь по телефону с соседней ротой. Связист-сосед по фамилии Заика кричит: «Я тоже один. Командиры ушли в траншею. Кругом немцы. Что делать, не знаю». Ага, думаю, значит, и у них то же самое. Все перепуталось. Наши ушли вперед, а немцы прорвались сюда. Кто кого окружил, непонятно. «Держи связь, Заика, — говорю я соседу. — Наше дело — связь». И вдруг связь прервалась. Обрыв. Я забеспокоился. Мои товарищи в траншее насмерть бьются, а я тут связь не могу обеспечить. Сейчас, думаю, придет командир роты и скажет: «Что ж ты, Антипов…» Я выскочил из блиндажа, побежал. Пули так и вжикают, землю кругом долбят. Недалеко я пробежал, вижу, вот он, обрыв. Зачистил кончики провода, соединил. И тут, слышу, где-то совсем рядом бьет пулемет. По звуку вроде не наш. Огляделся: на блиндаже НП соседней роты залегли двое немцев и ведут огонь из ручного МГ. Стреляют не в глубину нашей обороны, а вдоль траншеи и в сторону нейтральной полосы. Бой шел уже там, и они, считай, стреляли в спину нашим и по флангам. Самый опасный огонь. Я потянулся за автоматом, но вдруг вспомнил, что впопыхах оставил его в блиндаже. Пополз за автоматом. Ползу и думаю: Заику убили, вот почему он не вышел на обрыв. Приполз на свой НП. Так и есть: автомат мой лежит возле телефонного аппарата. Перезарядил полный диск. Но прежде, чем ползти назад, к НП соседней роты, решил проверить, действует ли связь. Ушам своим не поверил: Заика ответил! «Заика! — кричу ему. — На твоем блиндаже немцы сидят!» — «Слышу, — отвечает, — из пулемета лупят». — «Сейчас я подползу и дам очередь из автомата». — «Давай, — говорит, — отвлеки их. А я попробую выползти и гранату кинуть. У меня граната есть. В руке ее держу — на всякий случай». Но в это время земля вздрогнула, воздух над рощей раскололся, и все поплыло. Гул, скрежет. Ударила наша тяжелая артиллерия. Кто-то из офицеров батальона вызвал огонь на себя. Дым удушливый, едкий, заползает всюду. И вскоре в блиндаже стало нечем дышать. И вдруг все стихло. Только изредка, в отдалении, постукивали пулеметы. Так ночью стреляют на передовой дежурные, для острастки. Да возле нашей траншеи стонали раненые. Чуть погодя в землянку ввалился командир роты. Вид у него был такой: немецкий автомат на шее, свой ТТ без кобуры, заткнут прямо под ремень, на животе, лицо черное от копоти и грязного пота. Отдышался, хлебнул воды из котелка, сплюнул ее: «Что у тебя за вода? Кровью пахнет». Какой еще, думаю, кровью? Недавно пил — вода как вода. А глаза у него так и бегают. Никогда его таким не видел. Выругался и спросил: «Связь есть?» — «Так точно, — отвечаю, — есть связь!» Вечером собрались командиры взводов, стали подсчитывать потери и трофеи. Немцев возле нашей траншеи и на нейтральной полосе оказалось мало. Они, уходя, своих утаскивали. И раненых, и мертвых. Мы же потеряли многих. Кое-кого немцы увели в плен. Назавтра в репродуктор с той стороны наши пленные стали кричать: «Петь! Переходи к нам! Сдавайся и переходи! Нас тут покормили! Завтра в тыл пойдем работать! Переходи! Хватит воевать! Навоевались!» По репродукторам, на звук, били наши минометы. Но попадали редко, потому что немцы ловко их маскировали. — Воевал я с марта сорок второго по май сорок пятого. Долгая у меня война была. Но боев страшнее, чем под Зайцевой горой, не видел. Помню, подвели нас к ней. Несколько суток — ни крошки во рту. Окопы рыть нельзя. Под снегом — болото, хлябь. В снег зароешься и сидишь. А снег от пули не защита. Но снег был глубокий. И — мороз! А мы в ботинках и обмотках. Холодно — невыносимо. В снегу, в норе своей, надышал так, что сверху закапало. Внизу настелил еловый лапник. И до того у меня ноги замерзли, что терпения уже нет никакого. Что делать? А перед нашими позициями убитые лежат. До нас в этом снегу другой полк стоял, почти весь полег в атаках. Людей поднимали и поднимали, пока некого уже было поднимать. Прямо перед моей норой, гляжу, лежит боец в валенках. Валенки добротные. В мою сторону так и торчат из-под снега. Дождался я ночи и пополз к нему. Стащил с него валенки. А что делать? Не умирать же от холода. Дивизии, которые до нас шли под Зайцеву гору, обмундированы были прекрасно. Это были полнокровные дивизии. Помню, когда мы стояли во втором эшелоне, в ночь к горе дивизия идет. К обеду следующего дня одни раненые возвращаются, битые-перебитые. Мы им: «Что-то вас, ребята, мало». А они: «Остальные в Шатином болоте остались. Будь оно трижды проклято…» Сбросил я свои ботинки, переобулся в валенки убитого. То-то и отогрелся. Убитые лежали перед нашими норами плотно, через пять-семь шагов. Иногда друг на друге. Все поле перед нами в трупах. Как в том поле у князя Игоря: поле-поле, кто тебя, поле, так костьми усыпал?.. Пехота под Зайцевой горой долго не воевала. Если наступали, то через несколько дней или ранен, или убит. Смотришь, рота пошла в атаку. Пошла. Пошла… Мы, минометчики, поддерживаем ее огнем. Чуть погодя — откатились. Немцы ударили изо всех стволов. У них там оборона сильная была и грамотно расположенная. Откатил ась наша рота, а в ней уже и взвода нет. Да и те переранены все, в крови, в бинтах. И меня ранило под Зайцевой горой, два раза. И оба раза я лечился в госпитале в Калуге. — Однажды под Кировом чуть не попали в плен. Киров — районный городок недалеко от Зайцевой горы. Намечалась операция по взятию языка. Пришел комбат и начал нас распекать, что трое суток не можем взять языка. А приказ уже вышел, чтобы не посылать в разведку тех из бойцов и сержантов, чьи семьи были на оккупированной территории. А у нас почти все смоленские да витебские. Несколько раз наши группы пытались перейти линию фронта, но всякий раз эти попытки заканчивались стрельбой на нейтральной полосе и потерями. Пойдут десять — двенадцать, а вернутся шестеро-пятеро и двоих еще раненых на плащ-палатках тащат. Комбат тогда в сердцах и говорит: «Тогда сами идите!» Мы и пошли. Четыре лейтенанта: Савченко, Кушнеров, Клепсков и я. Я к тому времени уже старшим лейтенантом был. Пошли лесом. Стоял июль 1942 года. Идем. Вдруг слышим, разговор где-то совсем рядом и немцы разговаривают. Смотрим, а там у них линия окопов. Передний край. А нам саперы сказали, что у них тут разрыв, окопов нет. Значит, успели выкопать. Еще бы чуть-чуть, и мы попали бы им в руки. Тут у меня, правду скажу, сердце екнуло, задрожало. Мы залегли — и ползком назад. Ох, как мы ползли! Быстро, не поднимая голов. Метров сто ползли без остановки. Откуда только сила бралась! Встали потом в лощинке — ноги трясутся. Страх у всех в глазах. Страх нас и спас. Потом, когда отдышались, начали друг над другом смеяться. Выяснять, кто быстрее полз. — В конце апреля один из стрелковых батальонов нашего 112-го стрелкового полка с тяжелыми боями форсировал по льду небольшую речушку. Названия ее не помню. Это где-то недалеко от станции Барятино нынешней Калужской области. Батальон захватил небольшой плацдарм и закрепился на нем. Но вскоре потеплело, и речка разлилась. Пошел лед. Немцы решили воспользоваться тем, что батальон оказался отрезанным от основных сил, и стали подтягивать к плацдарму свежие силы. Решили сбить наши роты в разлившуюся реку. Наше командование тоже не дремало. Переправили на плацдарм еще одну стрелковую роту и минометный взвод. Решено было доставить туда и одну противотанковую пушку с орудийным расчетом. В этом расчете состоял и я — водителем полуторки, которая и таскала пушку. Нашим на плацдарме нужна была хотя бы одна пушка — на случай танковой атаки. Как на тот берег переправить пушку? Только по мосту. Но мост тот находился на нейтральной полосе между укреплениями немцев и траншеями нашего полка. Его охраняли немцы. Ночью разведчики пробрались к мосту, тихо сняли охрану. Подали нам условный сигнал. Поехали. Когда я подвез пушку с расчетом к мосту, то увидел, что настил весь под водой. Вода залила его примерно на полметра. Вода со льдом шла поверху. Кое-где торчали столбики — остатки перил. Артиллеристы спрыгнули с кузова и пошли впереди машины. Я видел, как они иногда проваливались по пояс в ледяную воду. Нужно было определить края настила. Наконец выстроились в две шеренги, и я проехал между ними. Но возле самого берега из настила вымыло и унесло два бревна. Передние колеса сразу провалились. Что делать? «Ребята, — говорю, — быстро давай бревна!» Бревна тут же принесли, подсунули под колеса. Я поддал газу — проскочил. Пушка тоже прошла благополучно. Но немцы услышали нашу возню. Открыли огонь. Стреляли они из автоматов, из перелеска. Наши разведчики, которые снимали охрану, тут же ответили им. Мы тем временем проскочили в расположение батальона. А там, возле моста, поднялся настоящий переполох. Немцы окончательно опомнились, осветили мост ракетами и начали кидать мины. Потерь у нас не было. Через несколько дней, как и ожидалось, на плацдарме был бой. Немцы атаковали. Но батальон выстоял. А вскоре речку форсировал и весь полк. Батальон во время форсирования полком речки вел заградительный огонь. Стреляла и наша пушка. — В армию я был призван после освобождения моей родной Калуги. 2 марта 1942 года призвали. Нас быстро, в Калуге же, сформировали. И весь стрелковый полк сразу же бросили под Зайцеву гору. Через восемнадцать дней полк был уже в районе деревни Сининка, на передовой. Звание мое в то время было младший сержант. Воевал я в минометной роте 50-миллиметровых минометов. И вскоре меня ранило. Осколок вошел в поясницу. В госпиталь отправили в Калугу. После госпиталя попал на курсы младших лейтенантов. Через два с половиной месяца мне было присвоено первое офицерское звание. Нас, младших лейтенантов, срочно отправили на фронт. И опять — Зайцева гора. Командовал взводом ротных 50-миллиметровых минометов. Стреляли они всего на 800 метров. Для того чтобы дотянуться до целей, необходимо было подводить позиции своих «самоваров» как можно ближе к траншеям нашей пехоты. Иногда стреляли прямо из их окопов. Взвод мой был придан стрелковой роте. Мы и в обороне вместе, и в наступлении. А было как… Начинаем огонь, немцы тут же засекают нашу позицию — и все мины и снаряды наши. Всю зиму 1942/43 года наш 1320-й полк 413-й стрелковой дивизии находился в обороне под Зайцевой горой. До 11 марта 1943 года. День памятный. В этот день противник начал покидать позиции на Зайцевой горе и отходить. Отходили немцы без боя, оставляя заслоны. Мой минометный взвод находился в то время километрах в десяти от Зайцевой горы. Есть такая деревня — Новая Роща. Вот там мы 11 марта и стояли. Там были наши траншеи. Там мы держали оборону. В боях под Новой Рощей мне присвоили звание лейтенанта. И там меня снова ранило. Пулей, в руку. И — опять в Калугу. Бои шли не только на Зайцевой горе. Вокруг на десятки километров тоже все гудело. А Зайцева гора почему такое внимание привлекала? Да потому что дорога через нее проходила. По самой высоте, через горб так и перехлестывала. Варшавское шоссе. Вот и схватились за этот горб как безумные. Сколько народу положили… |
||
|