"В донесениях не сообщалось..." - читать интересную книгу автора (Михеенков Сергей Егорович)Глава 7 Под Москвой— Нашему 1-му дальнеразведочному авиационному полку была поставлена задача: вести непрерывное наблюдение за продвижением немецких войск юго-западнее Москвы. Немцы наступали. Наш полк базировался на аэродроме Дягилево под Рязанью. В Москву в главный штаб ВВС мы должны были регулярно доставлять свежие данные аэрофотосъемки. Экипажам приходилось летать на малых высотах. Фотоаппараты были несовершенными. Чтобы сделать качественный снимок, нужно было снижаться до 1000, а иногда и до 600 метров. Полк нес большие потери. 10 ноября 1941 года поступил приказ: сфотографировать участок дороги Малоярославец — Рославль. На задание улетел один экипаж — не вернулся. Другой — тоже не вернулся. Мне комполка: «Ну, Соколов, твоя очередь. Ты-то хоть, военком, вернись». Скоростной бомбардировщик — машина хорошая. Экипаж мой тоже надежный. Штурман Володя Юдин. Стрелок-радист Зайченко. Вылетели во второй половине дня. Погода пасмурная. Облачность — 500–700 метров. Видимость хорошая, до 10 километров. Мы со штурманом переговорили: мол, погода самая подходящая, если что, нырнем в облака — и ищи нас. Летим. Все спокойно. Перелетаем линию фронта. Немного западнее Серпухова. И тут нас обстреляли из зениток. Я вниз посмотрел: вся батарея палит по нашему самолету. Но ничего, пролетели благополучно. Вскоре вышли на нужный нам объект. Внизу шоссе и железная дорога. По шоссе движется техника. К Москве. Начинаем фотографирование. Дошли до Рославля. Там снова попали под зенитный огонь. Но и на этот раз Бог миловал. Развернулись и легли на обратный курс. Все, думаю, задание выполнено. Теперь только бы до дому долететь. Слышу, Володя запел — от удовольствия. Он очень хорошо пел, играл на баяне. Ну прямо артист! Летим. И вдруг рядом, борт к борту, проскочил немецкий истребитель «Мессершмитт-109». Он пролетел так близко, что от его струи сильно тряхнуло наш самолет. Штурман и радист одновременно закричали: «Фриц!» Я крикнул им: «Стреляйте!» Пулеметы только у них. У меня, кроме штурвала, ничего. Фрица и след простыл. У него скорость в полтора раза выше нашей. Я смотрю — облака редеют. Так, думаю, попались… Через три-четыре минуты полета облачность оборвалась, и мы оказались под чистым небом. Главного гаранта нашей безопасности не стало. И в это время сбоку, немного сзади вновь появился немец. Он зашел так, как обычно заходят для атаки. «Стреляйте, черт бы вас побрал!» — закричал я экипажу. Никто, ни стрелок-радист, ни штурман, огня не открыл. Я маневрировал как мог: не дать немцу точно прицелиться, чтобы он не срезал нас первой же очередью. Но и месс огня не открыл. Он стал рядом, крыло в крыло, и начал подавать рукой знак, чтобы мы развернулись и шли за ним. Так вот оно что: сбивать нас ему было неинтересно, взять в плен, привести на свою базу русский самолет… Надо было скорее тянуть к линии фронта. Я и начал маневрировать и за счет потери высоты набирать скорость. На мой маневр немец ответил своим. Он отвалил в сторону, сделал переворот через крыло и стал заходить в атаку. «Стреляйте!» — снова закричал я экипажу. Было совершенно ясно, что теперь-то уж немец атаковал по-настоящему. Впереди линия фронта, и упускать нас ему конечно же не хотелось. А летчик он был хороший, мы в этом убедились. А теперь наступала минута, когда он хотел продемонстрировать нам, какой он стрелок. «Огонь, мать-перемать!..» Тут уж выражений не выбираешь. Два экипажа не вернулись, вот и нам, думаю, та же судьба… А ребята мои молчат, не стреляют. Ни единого выстрела с нашего борта. И тут за немцем — откуда ни возьмись — увязался наш одиночный истребитель. Немец сразу прервал атаку, сделал необходимый маневр, чтобы уйти от трассы, выпущенной нашим истребителем. Они завертелись в небе, завязали свой бой. И когда мы были уже на довольно большом расстоянии, стрелок закричал: «Сбил! Дымит! Падает!» Я спросил: «Кто кого?» Он ответил: «Понять трудно». Вот и наш аэродром. Садимся. На земле сразу начали разбираться, почему не стреляли пулеметы. И что оказалось! Оружейники так густо смазали подвижные части пулеметов, что они едва двигались. Дело чуть не до драки дошло. Комполка тут же приказал привести в порядок пулеметы на всех машинах и сказал, чтобы помалкивали, потому что, если о случившемся станет известно в особом отделе, оружейников ему придется подбирать новых… Вечером во время ужина к нашему столу подошел молоденький лейтенант в летной кожаной куртке. Спросил, не мы ли сегодня были на самолете СБ в районе Серпухов — Медынь — Мятлево? «Мы», — говорю я, а сам думаю: на особняка вроде не похож… Тогда он представился: «Младший лейтенант Женя Григорьев!» Так и сказал: «Женя Григорьев!» Попросил нас всех, весь экипаж, зайти в штаб истребительного полка и подтвердить, что он вел бой с немецким истребителем и сбил его. Мы все трое обняли его, нашего спасителя. Забыли про ужин. Пошли в штаб истребительного полка. Он был тут же, неподалеку. Написали рапорты: да, наблюдали воздушный бой, да, мессер задымил и завалился. В августе 1942 года я неожиданно получил письмо от своего брата Виктора. Виктор воевал в штурмовой авиации. Он писал, что недавно, мол, в своем полку встретил старшего лейтенанта Женю Григорьева, что тот рассказал ему о нашей встрече на аэродроме Дягилево. Витя намекнул в том письме, что находится в районе Сталинграда. Это было первое и последнее письмо от него. Написано оно было наспех. Витя даже забыл впопыхах указать обратный адрес, номер полевой почты. И вот в 1975 году, когда отмечалось 30-летие Победы, меня пригласили земляки на родину, в школу, где мы до войны учились. Моя родина — Россошь Воронежской области. И там, на родине, я встретил полковника Алексея Григорьевича Емельянова, бывшего штурмовика. Он воевал с моим братом Виктором в одной эскадрилье. Он-то мне и рассказал, когда и как погиб брат: 28 ноября 1942 года на сталинградском участке фронта. Цель, по которой они работали, именовалась Питомник. Виктор повторил подвиг капитана Гастелло. О нем писали газеты. Алексей Григорьевич рассказал, что да, действительно, их полк прикрывали истребители, и среди них был Женя Григорьев. Он всем запомнился постоянной жаждой летать и драться. Запомнился он и тем, что первым в истребительном полку погиб в воздушном бою над Сталинградом. И я запомнил его. Они оба, брат Виктор и истребитель Женя Григорьев, в моей памяти рядом. Они мне оба братья. — Зимой, под Наро-Фоминском, неподалеку от Петухов или Петушков, не помню в точности название той деревни, готовились мы к наступлению. Подошли к нам моряки. На усиление. На прорыв. И откуда их прислали? Все в черных бушлатах. Пошли в атаку. И как вылезли на снег, черные на белое поле, так их немец всех и положил. Шрапнелью начал бить. И бил, и бил. Потери и у нас были большие. А моряки если кто и выжил, то только раненые, которых вынесли санитары. — В период боев под Москвой наша 112-я танковая дивизия некоторое время держала оборону под Серпуховом. Потом нас перебросили на другой участок фронта, под Тулу. 11 декабря 1941 года стрелковый полк нашей дивизии вел ожесточенный бой за деревню Струково. В этот день мы с Гавриленко получили приказ: на двух машинах срочно доставить в Струково боеприпасы. Лейтенанту Москаленко было поручено возглавить и провести доставку. По основной дороге проехать к Струкову было невозможно: проселок простреливался немецкой артиллерией и минометами. Приказано было ехать другим путем. Но и другая дорога была небезопасной. Мы знали, что на выезде из Тулы нам предстоит перебраться через минно-противотанковую полосу. И это было первым испытанием. Я ехал впереди. За мною держался Гавриленко. Вначале мы ехали по шоссе, потом свернули на проселок. Вскоре догнали колонну, тоже из двух машин. ЗИС-5 тащил на прицепе походную кухню. За кухней, вплотную, шел ГАЗ-АА. Мы знали примерный ориентир безопасного прохода через минное поле: от окраины Тулы — в лес, а там — по льду замерзшей речушки. И так, по льду той речушки, и ехать до самого Струкова. Но смотрим, не доезжая ориентира, впереди идущие машины свернули прямо в поле и смело, прямиком, дунули к лесу. Я обрадовался: должно быть, думаю, новый проход сделан в минном поле и водители его уже знают. Зарулил я в их колеи и потянулся за впереди идущими машинами. Но не проехали мы и 100 метров, как впереди, в колонне, раздался сильный взрыв. Высокий серый клуб дыма и гари, куски мерзлой земли и автомобильной обшивки… ЗИС-5 напоролся на противотанковую мину. Шедший следом ГАЗ-АА тут же свернул влево и ринулся вперед. Но буквально через несколько секунд прогремел второй взрыв. Я остановил свою машину. Остановился и Гавриленко. Мы выскочили из кабин и побежали к месту взрывов. У машин оторвало задние мосты. У ГАЗ-АА кузов раскидало по щепочкам, раму выгнуло так, что кабину развернуло под углом. Кухню оторвало и отбросило в поле. Водители и люди, сидевшие в кабинах, были кто контужен, кто легко ранен. Мы поняли, что разворачиваться нам нельзя, кругом минное поле и мы находимся в его центре, вернее, на выезде. Лейтенант Москаленко сделал расчет и сказал: «Там есть еще одна мина. И если мы поедем впритирку мимо разбитых машин, она должна остаться как раз между нашими колесами. Давай, Кареев, дуй вперед! Полк ждет боеприпасы!» Вперед так вперед. Такова судьба фронтового шофера. Сел я за руль своей машины, включил передачу. Мне крикнули: «Держи скорость!» Я напряженно смотрел вперед. То, что я тогда чувствовал, может понять только тот, кто хоть раз ездил по минному полю. Разбитые машины стояли очень плотно. Проскочить между ними, да еще на скорости, можно было только впритирку. В голове: а вдруг ударюсь бортом в одну из машин и меня занесет? Или, хуже того, зацеплюсь, развернет… Во-первых, могу налететь на ту, третью мину, которую Москаленко определил как последнюю. Во-вторых, а вдруг эта, третья, не последняя? А в-третьих, в кузове от удара могут сдетонировать снаряды и мины для ротных минометов, и тогда уж точно — прощай, мать родная… Успел подумать я и о том, что ту, третью, будь она и вправду последней, по небрежности или специально, саперы могли поставить не по правилам, которыми при расчете руководствовался лейтенант Москаленко, кое-что смысливший в саперном деле. Вот тебе и один шанс против четырех… Я разогнал машину насколько мог. Педаль газа на всю катушку! Руль держал так, что потом пальцы едва разжал. Опомнился, лишь когда машины остались далеко позади. Лес рядом. Мчался к нему и все ждал взрыва. Но Бог миловал. За мною ехал Гавриленко с лейтенантом. В лесочке остановились. Покурили. Посмеялись. Посмотрели на свой след в поле. Перестроились: Гавриленко поехал первым. Вскоре нашли съезд на лед замерзшей речки. Речушка была узкой, русло порой круто поворачивало то влево, то вправо, то почти в обратную сторону, а потом опять назад. Мы старались держать предельную скорость. Давалось это непросто. На поворотах нас так заносило, что бортами мы цепляли берега. У меня аж дух перехватывало. Никогда прежде я так лихо не ездил. А тут еще с таким грузом. Я смотрел на идущую впереди машину, на то, как о мерзлые берега бились ее борта, и думал с ужасом, что вот-вот рванет. В кузове Гавриленко были мины для ротных минометов и пехотные гранаты. Мины были полностью готовы к стрельбе: со взрывателей были сняты предохранительные колпачки. Иногда приходилось тормозить, но машины волокло прямо в береговые обрывы. Я боялся пробить радиатор. Вскоре лес кончился, и мы выехали в поле. В поле послышались взрывы, стрельба. Впереди поднимался черный дым. Иногда снаряды залетали к речке и рвались неподалеку. То справа, то слева. И все же до деревни мы добрались благополучно. Остановились под крутым обрывистым берегом. Берег скрывал нас от противника. Снаряды время от времени рвались совсем рядом. Шипели осколки, иногда, на излете, падали прямо под ноги. Сразу же, не мешкая, начали разгружать боеприпасы. Бойцы нас давно уже ждали и ящики с минами уносили сразу на огневые. Заработала и наша артиллерия. Орудия до нашего приезда молчали без снарядов. Немцы, видимо, заметили, как мы проскочили к деревне по льду речушки, и усилили огонь. Тогда было решено выгрузить мины и снаряды в выемку прямо под берегом. Пока разгружались, к машинам начали подтаскивать раненых. Некоторые сами ползли к речке. Невдалеке стояли два стога сена. Там был оборудован пункт первой медицинской помощи. Мы и оттуда забрали всех раненых. Погрузили мы людей, стали думать, как же теперь отсюда выбраться? Немцы ведут усиленный огонь, ждут, когда наши машины снова появятся на открытом пространстве поля. В поле берега речки не такие глубокие. Москаленко говорит: «По льду не проскочим, очень крутые повороты, они гасят скорость». Поднялись на берег, стали прикидывать, где бы проехать более скрытно. И тут вокруг нас стали рваться мины. Мы залегли, поползли к речке, скатились вниз, огляделись. Вверху все еще рвались мины. Делать нечего, решили ехать по льду. Оставалось одно: набрать побольше скорость и как можно быстрее проскочить эти два-три километра, которые немцы простреливали особенно сильно. Выскочили на открытое место. И тут же вокруг моей машины стали рваться мины. Изо всех сил я давил на педаль газа. Мины порой ложились совсем рядом. Скорость держал под восемьдесят, но казалось, что машина движется очень медленно и что мы прекрасная добыча для немецких минометчиков, которую они уже не упустят. Мчавшаяся впереди машина Гавриленко засыпала мое лобовое стекло снежной пылью. Иногда я все же не успевал выворачивать, передние колеса натыкались на берег, и машину подбрасывало так, что я не только головой, но и спиной бился о потолок кабины. Мы мчались и мчались, и конца этой гонке, казалось, не было. И вдруг заметил: разрывы мин постепенно стали отставать, а вскоре и вовсе остались позади. Я разогнал свою машину так, что вскоре обогнал Гавриленко. Въехал в лесок, затормозил. Стал поджидать его. Мне было хорошо видно, как Гавриленко мчится по ледяной извилистой дороге и его преследуют разрывы мин. Теперь весь огонь они сосредоточили на нем. Но и напарника моего они не достали. Гавриленко подъехал ко мне, затормозил. Лобовое стекло его машины было пробито осколком. Осколок прошел между Гавриленко и лейтенантом и застрял в спинке сиденья. Часть правого борта была расщеплена, а задний тащился на одной петле. Тент тоже наполовину сорвало, он держался на передних стойках и тащился сзади по льду. Раненые, лежавшие в кузове, почти все были переранены вторично. Мы начали перевязывать их, чтобы не истекли кровью. Мои раненые были все целы. Машина тоже почти не пострадала. Был только пробит в одном месте капот и осколком оторвало переходную коробку проводов катушки зажигания. К счастью, провода оказались неповрежденными. Заглохни я в поле, страшно подумать, что было бы со мной и ранеными. Раненых мы привезли в Тулу и сдали по назначению. Мне еще раз пришлось возить снаряды в Струково, а обратно — раненых. Но уже в дороге нас так прицельно не обстреливали. В тот же день я узнал, что тяжело ранен бывший мой командир 8-й роты лейтенант Сосункевич. Уже будучи раненым, он несколько часов руководил боем и не покинул своего окопа, пока окончательно не стало ясно, что немцы отступили от Струкова. После освобождения Косой Горы разведка донесла, что немцы готовятся поджечь Ясную Поляну — усадьбу Льва Николаевича Толстого. Чтобы не вести боя в Ясной Поляне и сохранить ее для потомков, командование нашей 50-й армии решило обойти ее с флангов танковыми частями. Справа наступал отряд в составе 32-й танковой бригады и 124-го танкового полка. Слева действовала 112-я танковая дивизия, поддержанная, кроме того, двумя артиллерийскими батареями 447-го корпуса, двумя батареями 732-го зенитно-артиллерийского полка, 37-м батальоном гвардейских минометов и бронепоездом № 16. Обо всем этом я вычитал потом в мемуарах моих генералов. Сопровождать, то есть везти снаряды для полковой батареи и минометчиков нашего стрелкового полка направлены были на одной машине ГАЗ-АА я, а на другой — рядовой Шабалаев, призванный из Улан-Удэ. Согласно инструкции, мы вместе с полком должны были скрытно пройти по лесным дорогам в расположение немцев. Полк должен был поддерживать атаку танков 112-й танковой дивизии. В тот день, помню, до полудня шел небольшой снег. В полдень снегопад усилился, подул ветер, началась метель. Пробирались мы разными лесными дорогами. Потом выбрались на один большак. Ехали мимо сожженных деревень. Отступая, немцы сожгли все, что только можно сжечь. От деревень и сел остались одни печи да колодцы-журавли. Вскоре выехали на большак. Дорога была занесена. Машины стали буксовать. И тут начался обстрел. Снаряды рвались совсем рядом. Но это продолжалось недолго. Через минуту-другую все стихло. Мы часто снимали с себя шинели и бросали их под колеса. Затем, когда машины выскакивали из снежных заносов, отряхивали свои шинели и надевали их. Постепенно шинели одеревенели, заледенели. Стрелковые части ушли от нас далеко вперед, и, когда я в очередной раз вызволил машину из кювета и вырулил на дорогу, увидел, что идущая впереди машина Шабалаева исчезла. Я взял винтовку и пошел вперед проверить дорогу. Оказывается, головная машина застряла в кювете в 400–500 метрах впереди. Пока мы ее вытаскивали, совсем рассвело. Вскоре мы узнали, что немцы в Ясной Поляне все же не приняли боя, отступили. Мы стали догонять свой 112-й стрелковый полк, который был уже в районе Воскресенска. Я был фронтовым шофером. В боях под Серпуховом, под Каширой, под Тулой и Калугой врукопашную не ходил, из винтовки даже не стрелял. Не привелось. Но мне приходилось выполнять непростые задания. И я выполнял приказы своих командиров в опасных условиях. Я рад, что свой долг выполнил честно. В окончательной победе над немецким фашизмом есть доля и моей войны. — Это село мне запомнилось особо. Слизнево. Под Наро-Фоминском. Здесь погиб мой друг Вася Ковалев. Пулеметчик, командир пулеметного расчета. А было как… Мы не раз уже атаковали Слизнево. 33-я армия, как и все армии Западного фронта, начала наступление. Декабрь. И вот к нам в помощь подвели курсантов офицерского училища из Моршанска. Все рослые красавцы. С винтовками. Штыки примкнуты, блестят на солнце. Подошли и говорят: «Мы их сейчас из этой деревни штыками выгоним». И как пошли… Надо было преодолеть лощину. Там, за лощиной, уже начинались огороды. За огородами дворы. И вот в этой лощине столько полегло курсантов, что весь снег казался красным. Мы, остатки 1138-го стрелкового полка 338-й дивизии, поднялись вместе с курсантами. Мы успели перебежать лощину. Все же опыт кое-какой уже был. Мы уже не раз бегали через эту проклятую лощину туда-сюда под немецкими пулями. Залегли на той стороне под обрывом. Тут уже он нас пулеметами не достает. Но носа высунуть нельзя — сплошная стена огня. Вот это они умели создавать. В это время расчетам станковых пулеметов было приказано выдвинуться вперед, на фланги, и, когда полк и курсанты поднимутся, поддерживать нас своим огнем. Командиры подали команду. Мы поднялись. «Максимы» поддержки заработали. Хорошо били, длинными очередями. Но пробежали мы вперед недалеко. Разом, как по команде, шарахнули по нашей цепи и их пулеметы. Тут сразу — кто ранен, кто убит, а кто, счастливый, залег. Залег и я. Стали отползать назад. Раненых потащили. За убитыми прячемся. Примерно прикинешь, откуда пули летят в твою сторону, отползешь, чтобы убитый тебя от этой трассы прикрывал, и — ходу на пузе. Немцы начали кидать мины. Тут и вовсе лихо стало. Доползли до лощины — и бегом к своей траншее. Прибежал и я. Лежим смотрим. Впереди вся лощина трупами курсантов завалена. Их особенно много побило. Наших меньше. Мы-то отошли, а Вася Ковалев продолжает стрелять из своего «максима»! Комбат следит за его действиями в бинокль. Смотрел-смотрел, а потом и говорит: «Все. Конец. Убит». И правда, «максим» замолчал. Только пар от кожуха поднимается за лощиной. День стоял морозный. Немного погодя комбат мне и говорит: «Ковалев твой друг?» — «Да», — говорю. «Тогда вот что: ползи к нему и, если он живой, тащи его сюда. А ребята тогда за пулеметом поползут. Если он мертвый — вытаскивай пулемет. Пулемет — в любом случае». Я комбату и говорю: «Я один ни его, ни пулемет не вытащу. Прикажите еще двоим со мной идти». Приползли мы к Васе. А он стоит на коленях перед «максимом» и за гашетки держится. Как живой. И глаза открыты. На щеках замерзшие дорожки слез. Пуля ему попала прямо в лоб. Пулемет был установлен повыше, над обрывом оврага, а Вася стоял на коленях ниже, на стежке, которую, видать, там пробили летом коровы. И он со своим «максимом» был как памятник. Он уже застыл. Пальцы так крепко держали гашетки пулемета, что мы еле разжали их. Вытащили. И пулемет, и Васю. Вася прикрывал нас до конца. Вот это друг был. Боевой товарищ. Мы-то побежали, а он продолжал стрелять, чтобы мы ушли, добежали до своей траншеи. Век не забуду его. |
||
|