"Башня одиночества" - читать интересную книгу автора (Манфреди Валерио Массимо)8Филипп Гаррет бродил по улицам города, освещенным полной луной и изрезанным длинными тенями минаретов, когда перед ним открылась просторная площадь, на которую выходил фасад Большой Мечети. Лунный свет проникал через арки во внутренний дворик, где находился источник для омовений. В безмолвном пространстве царил огромный купол, подчеркивая изящество минаретов, и его охватило чувство глубокого покоя. Белизна мрамора и неясный шепот источника ласкали душу, словно дивная музыка. Исполненное гармонии здание высилось в лунном свете, словно застывшая мелодия. Тихие шаги напомнили ему о назначенной встрече. Он обернулся и различил фигуру Еноса. — Шалом, — не останавливаясь поздоровался тот вполголоса. — Следуй за мной. Я отведу тебя в то место, о котором говорил. Он повел Филиппа вдоль восточного портика до других ворот, а потом они снова побрели по узким, извилистым улочкам старого города. — Но если ты потерпел неудачу после многолетних попыток, почему у меня должно получиться? — спросил Филипп, догоняя быстро шагавшего Еноса. — Возможно, твои усилия не понадобятся, — ответил старик, — возможно, твой отец все уже сделал. Но если хочешь знать, каким путем он следует, ты должен пройти по его стопам. Я, к сожалению, больше ничего не могу тебе сказать. — Хорошо, я все сделаю. Но если это место находится здесь, в Алеппо, почему туда так трудно проникнуть? — Ты поймешь, когда увидишь… Они молча двинулись вдоль портиков, где спали, закутавшись в лохмотья, нищие, днем взывающие к милосердию прохожих, и в начале узкой извилистой улицы очутились перед темной массой горы, увенчанной крепостью. — Теперь ты понимаешь, почему за долгие годы я не сумел спуститься во чрево этого кургана? — проговорил Енос. — Когда я начал свои поиски, замок тщательно охраняли воины эмира Файсала. Слугами нанимали личных знакомых или близких родственников, так что внедриться в состав персонала было совершенно невозможно. — Он с восхищением посмотрел на этот мрачный бастион, словно видел его впервые. — Гробница из камня, над которой высится курган, огромный, как гора… — пробормотал Енос. — Ты понимаешь, что этот холм может быть искусственным? Ты понимаешь, каким могуществом обладали те, кто насыпал его для защиты гробницы? Филипп почувствовал, как по спине пробежала дрожь. — Боже, — сказал он, — как же моему отцу удалось проникнуть внутрь? — При помощи этого… — Старик раскрыл сверток, где лежала идеально выглаженная военная форма. — Сейчас цитадель является штаб-квартирой Иностранного легиона в Сирии, а ты без акцента говоришь по-французски. — Он достал листок бумаги и развернул его. — Это карта крепости, здесь указано, в каком месте твой отец спустился под землю. Что случилось потом, я, к сожалению, не знаю. Будь осторожен: новый командующий крепостью — жестокий и безжалостный человек. Если тебя обнаружат, тебе несдобровать. Прощай, желаю удачи. Я буду с нетерпением ждать тебя и молиться. Чуть позже Филипп прошел через караульный пост, мимо двух часовых, отдавших ему честь, пересек двор и пропал в тени балюстрады, венчавшей крепость изнутри. В этот час плацдарм был почти пуст — часовые стояли за зубцами крепостных стен, и даже дозорный покинул караульное помещение, чтобы подняться на балюстраду с обходом. Филипп спрятался за колонной и вынул карту, пытаясь рассмотреть ее при свете фонаря. Судя по указанному маршруту, ему следовало отправиться в мечеть времен Айюбидов,[17] расположенную в турецкой части крепости. Он оглянулся, удостоверившись, что никто его не видел, и вошел. Внутри помещение освещало лишь несколько масляных ламп, но и этого слабого света было достаточно, чтобы дойти до мизара,[18] местоположение которого на его карте обозначалось крестом. Он испытывал неловкость, топча сапогами ковры, покрывавшие пол, зато бесшумно добрался до мраморной кафедры, на которой был искусно высечен геометрический орнамент, переплетавшийся с растительным рисунком. Филипп замер, прислушавшись, но различил лишь приглушенную перекличку часовых. Потом молодой человек внимательно осмотрел пол за мизаром и заметил мраморный квадрат, вмонтированный в плиту из черного камня с инкрустацией. Он зажег спичку и поднес ее к краю мраморной вставки — пламя задрожало от дуновения ветерка, проникавшего через невидимую щель. Поняв, что внизу пустота, Филипп вставил штык между квадратом и окантовывающей его частью плиты и, приложив некоторое усилие, приподнял его. Перед ним открылась узкая лестница, он зажег одну из трех захваченных свечей, но разглядел лишь первые ступени из песчаника. Очень осторожно он спустился вниз, положив на место мраморную вставку. Архитектурное пространство, напоминавшее крипту византийского храма, было разделено на три небольших нефа двумя рядами колонн из белого мрамора, украшенных тонкой резьбой. В глубине открывалась небольшая абсида, а в центре ее — алтарь с двумя высеченными павлинами, утоляющими жажду из источника, бьющего у подножия креста, — то были символы души, ищущей истину. Стены украшали фрески с изображением ангелов и святых, лица которых были осквернены иконоборцами или мусульманами, ведь и те и другие являются противниками человеческих образов. Теперь карта вела его прямиком к алтарю: не он ли — пятая из семи могил? Филипп простукал алтарь со всех сторон рукоятью штыка, но глыба песчаника издавала звук цельного камня, который ни с чем нельзя спутать. При свете свечи он осмотрел основание алтаря и увидел что-то вроде скола. Цвет камня здесь был более светлым — свидетельство того, что царапину нанесли недавно. Отец! То было первое доказательство, что Десмонд Гаррет прошел здесь, с тех пор как покинул Неаполь. Но отец, очевидно, воспользовался рычагом, чтобы приподнять такую глыбу песчаника. Штык сразу сломается, здесь требовалось что-то более прочное. Он огляделся, осветив стены бледным пламенем свечи, но не увидел ничего, что помогло бы ему осуществить задачу. Выбора не оставалось: придется вернуться и найти подходящий предмет. Он вновь поднялся по лестнице, приподнял плечом мраморную плиту, скрывавшую вход, и тут же замер, услышав голос, который, как ему показалось, уже слышал прежде. Говоривший стоял к нему спиной, форма свидетельствовала, что это один из высокопоставленных офицеров легиона. Перед ним застыли два бедуинских вождя, вооруженные и одетые, как те люди, что накануне напали на караван между Баб-эль-Авой и Алеппо. Офицер по-арабски сообщал им о военном грузе, направлявшемся в Алеппо из порта Тартус. С этим оружием бедуины могли без труда совершать набеги на обширные территории и делить между собой добычу от мародерства и грабежей. Бедуинские вожди молча кивнули, и человек снова заговорил. Теперь он велел им прочесать местность между Вади-Кувейком и Хабуром, чтобы отыскать неверного по имени Десмонд Гаррет. И в тот момент, когда человек произнес это имя, Филипп узнал его голос: то был Сельзник! Он замер, затаив дыхание; бедуины попрощались с офицером легким кивком и вышли через боковую дверцу. Сельзник остался один, и Филипп инстинктивно потянулся к штыку. Он мог бы бесшумно подкрасться к нему и ударить в спину, но мысль о возможной неудаче удержала молодого человека: он подумал, что может оказаться во власти столь опасного злодея, начисто лишенного даже намека на нравственность и не знающего меры в своих злодеяниях. Тем временем Сельзник направился к главному входу, но внезапно замедлил шаг, согнулся, словно его поразил клинок, схватился за бок, застонав от боли, упал на колени и в судорогах забился на полу. В какой-то момент Филипп увидел его лицо, бледное, как у трупа, зажмуренные глаза в темных орбитах и пот, стекающий по шее. Он опирался на руки, силясь подняться, пытаясь побороть непомерную силу, придавившую его к полу, будто таракана. Потом выгнул спину и замер, стоя на коленях, припав лбом к полу и до спазма напрягая мышцы, словно пытался совладать с раздирающей болью своей раненой плоти и до краев наполнить душу ненавистью, — стальная пружина, сжатая до предела. — Проклятый, проклятый, ты заплатишь и за эту язву, не дающую мне покоя… Когда ты доведешь меня до конечной цели… тогда больше не останется путей к бегству, ни у тебя, ни у меня… — произнес он сквозь зубы и с невероятным усилием прочитал наизусть заклинание: — Ему знакома всякая боль и все угрызения совести… Он знает секрет бессмертия и вечной молодости… То были слова Авла Випина. — Он, как я… Он знает, что нет никого над человеческим разумом, способным понять Вселенную, создать все, даже Бога. Он залечит эту язву, и тогда я раздавлю тебя, Десмонд Гаррет, навсегда отброшу прочь с моего пути. Он словно молился, стоя на коленях на коврах мечети, в тусклом свете ламп, в ночной тишине, а не проклинал, охваченный ненавистью. Наконец Сельзник с великим трудом поднялся и пошел к двери, за которой раздался мерный стук его шагов по каменным плитам коридора. Филипп дождался, пока этот звук полностью стихнет, и тоже направился к выходу. Вряд ли стоило искать в крепости предмет, который позволил бы ему приподнять глыбу алтаря. Безопаснее покинуть это место, а потом снова вернуться. Караул уже сменился, а капитанские эполеты на кителе оберегли его от нескромных вопросов. Он вышел через главные ворота и неторопливо спустился по лестнице, стараясь совладать со страхом, державшим его в напряжении, потом пересек небольшую площадь и исчез в лабиринте старого города. Филипп долго петлял, чтобы избавиться от возможной слежки, а поздно ночью пришел искать пристанища в доме Еноса. Старик осторожно открыл ему дверь и, предварительно оглядевшись по сторонам, впустил в свое жилище. На следующий день, к вечеру, молодой человек снова отправился в крепость, дождался возвращавшегося туда отряда легионеров и вошел следом. Под плащом он прятал стальной лом, сделанный для него ремесленником на базаре. Добравшись до мечети, он проник в крипту, спустившись по узкой лестнице за мизаром. Теперь ему оставалось только сдвинуть алтарный камень. Он поставил свечу на пол, закрепив ее несколькими каплями растопленного воска, и вложил рычаг между камнем и ступенькой. Алтарь поддался, вероятно, двинувшись по каменным полозьям, поскольку ход его был весьма ровным и медленным. Наконец камень остановился, словно его блокировал ограничитель, и Филипп, подобрав свечу, спустился в помещение под алтарем. Он оказался в совершенно голой комнате, обмазанной обожженной глиной, и разглядел что-то вроде пандуса, уходящего в глубь холма. Прежде чем предаться своим исследованиям, Филипп обернулся, чтобы проверить алтарный камень, и заметил внизу глыбы какую-то надпись. В тот момент, когда он расшифровал ее, предупреждение еще могло его спасти: «Заблокируй камень». Алтарь вновь поехал по своим полозьям, возвращаясь в исходное положение. Филипп мгновенно нагнулся, подобрал рычаг, оставленный на полу, но в это время свеча упала и потухла. Он постарался на ощупь вставить рычаг, однако первая попытка оказалась неудачной. Когда же он во второй раз пустил в ход свое орудие, камень успел вернуться на прежнее место. «Заблокируй камень» — гласила надпись на нижней поверхности алтаря, почти как издевательство. Он выругался сквозь зубы, чувствуя себя как в детстве, когда отец, исправляя домашнее задание, заставлял его ощущать себя полным идиотом, не сумевшим справиться с переводом текста или решением уравнения. Филипп вынул из кармана еще одну свечу и зажег ее, потом подобрал лом и попытался воткнуть его между камнем и полом, но промежуток оказался очень узким, и рычаг не входил. Он осмотрел пазы и понял, что они устроены таким образом, чтобы камень, продержавшись какое-то время в относительном равновесии, покатился обратно под собственным весом. Его утешила мысль, что отец, вероятно, тоже стал жертвой этой хитрости, иначе не оставил бы тут своего послания. Он поднял упавшую на пол свечу, забрал с собой лом и начал осторожно спускаться по пандусу, переходившему в едва угадывавшуюся лестницу. Преодолев длинную галерею, Филипп оказался в другом подземелье, украшенном арамейскими скульптурами и клинописной фразой на дальней стене. В центре стоял разрушенный на куски каменный саркофаг. — Значит, тебе удалось уничтожить пятую могилу, — пробормотал он. — Остается еще две. Но где же ты сейчас, где ты? — Он огляделся, высоко поднимая свечу, чтобы по возможности осветить стены. — Ты наверняка оставил мне знак… где-нибудь ты оставил мне знак. Свеча превратилась в маленький огарок, и Филипп зажег еще одну, окрасившую подземелье чуть ярче. Он снова, сантиметр за сантиметром, осмотрел стены, потом пол, но ничего не нашел. И все же его отец, несомненно, добрался сюда, а значит, каким-то образом вышел. Но как? И почему не дал ему никакого намека? Он в растерянности сел на пол, задыхаясь при мысли, что на него давит тяжесть целой горы и пути к спасению нет. Что будет, когда догорит свеча? Что ему делать в кромешной тьме? Филипп с тревогой наблюдал, как пламя пожирает воск, пока в руке не оказался лишь жалкий огарок. Выбора не было, надо возвращаться и попытаться докричаться до людей с верхней части пандуса. Лучше быть обнаруженным Сельзником, нежели сдохнуть, как крыса, в этом подземелье. Он зажег четвертую свечу, повернулся, чтобы двинуться по пандусу в обратном направлении, и увидел над собой надпись: Следуй за воздухом, когда начнется молитва. Ошеломленный, он восстановил мысленно действия своего отца в мавзолее: тот оказался в ловушке под византийской криптой, не нашел выхода из подземелья с саркофагом и вернулся обратно, предвидя, каковы будут действия сына, куда он бросит свой взгляд. Он пытался понять смысл надписи, и в этот момент ему послышался возглас, сначала далекий и смутный, потом более ясный и отчетливый «Аллах Акбар!». Но это невозможно! Согласно расчетам, он находился на глубине примерно двадцати метров, во чреве холма. И все же то была молитва, о которой говорил отец. Все еще продолжая сомневаться, он почувствовал сильное дуновение воздуха, потушившее свечу, а потом раздался отчетливый выкрик муэдзина: «Аллах Акбар!» Филипп снова зажег свечу и начал подниматься по пандусу, оберегая пламя ладонью, стараясь следовать за потоком воздуха. Проделав примерно половину пути, он понял, что воздух идет от левой стены галереи, ведущей в византийскую крипту. Посмотрев в ту сторону, он увидел открытый люк, откуда голос муэдзина слышался громко и отчетливо. Воодушевленный Филипп быстро скользнул в отверстие, появившееся столь чудесным образом. Перед ним открылась галерея, столь узкая, что он едва мог ползти на локтях. Он двигался так быстро, как только мог, в ужасе, что останется запертым в этой длинной кишке. Молодой человек пытался восстановить в памяти стихи суры, читаемой муэдзином, чтобы определить, сколько времени ему остается до того момента, как закроется люк: из предупреждения отца следовало, что коридор неразрывно связан с молитвой, звучавшей в этом узком отверстии. Наконец он выбрался в небольшой колодец, выдолбленный в толстой округлой стене, а оттуда, через другой люк — на винтовую лестницу, ведущую в высокий минарет. Он с восхищением оценил систему противовесов, связанную с входной дверью, приводящую в действие поднимающиеся и опускающиеся люки: она использовала воздух туннелей, пронизывающих чрево холма, превращая все подземелье в огромные органные трубы. В это мгновение голос муэдзина, усиленный акустикой, витал над городом с волшебными переливами. Гениально! Филипп торопливо спустился по ступеням, стараясь не шуметь, и спрятался под лестницей, намереваясь выбраться, когда муэдзин уйдет. В ожидании этого он увидел над дверью знак скорпиона, увенчанный куфическими письменами, достал из кармана записную книжку и начал переписывать символы, но в это мгновение муэдзин умолк и Филипп увидел, что механизм снова пришел в действие, закрывая железную дверь в конце лестницы. У муэдзина, вероятно, был другой выход. Молодой человек едва успел протиснуться между створкой и косяком и оказался на улице, но прежде чем сообразил, где именно находится, его окликнули по-французски; он обернулся — патруль легиона во главе с унтер-офицером, увидев офицера в столь странном положении, предложил ему назвать свое имя. Филипп оценил расстояние, отделявшее его от первых домов, и решил попытать удачи — бросился бежать, преследуемый криками и требованиями остановиться. В это мгновение на балюстраду башни вышел Сельзник и обернулся в ту сторону, откуда доносился шум. Филипп бежал у основания холма, Сельзник приказал зажечь большой фонарь в караульном помещении. В эту секунду Филипп обернулся, Сельзник узнал его и крикнул: — Задержать! А сам бросился во двор, вскочил на коня и пустился вскачь по пандусу в сопровождении отряда своих людей. Патруль тоже бросился в погоню, и Филипп в отчаянии мчался по улицам, ища укрытия и чувствуя, как силы покидают его. Он свернул в переулок возле Большой Мечети и понял, что находится недалеко от дома Еноса. Перед ним простиралась широкая улица, на которую выходили деревянные балконы с решетками в турецком стиле, он бросился туда, но через несколько шагов столкнулся лицом к лицу с часовым, бежавшим навстречу. Видимо, преследователи двинулись ему наперерез. Он повернулся и услышал крик Сельзника: — Вперед, он наверняка здесь! Филипп вжался в темную арку, надеясь, что его не заметят, но с одной стороны приближался патруль, с другой — отряд Сельзника. Шансы на спасение таяли с каждой секундой. Он огляделся, ища пути к отступлению, — бежать было некуда. Это ловушка, и эль-Кассем уже не мог спасти его. Он увидел возле дома напротив гранатовое дерево, простирающее свои ветви почти до самого балкона. Если забраться на него и убежать по крышам… Но в то мгновение, когда он готовился к прыжку, дверь за спиной открылась, две гигантские черные руки схватили его за плечи и моментально втащили внутрь. Филипп увидел перед собой огромного нубийца, знаками призывавшего его к молчанию. С улицы доносились голоса солдат и крики Сельзника. Они не могли понять, каким образом добыча, уже находившаяся у них в руках, исчезла, не оставив следов. Нубиец сделал Филиппу знак следовать за собой, и тот подчинился. Они пересекли вестибюль, едва освещенный парой фонарей, прошли по короткому коридору и попали в изящный крытый внутренний дворик, роскошно украшенный на восточный манер. Пол был покрыт чудесными анатолийскими и кавказскими коврами. Вдоль стен лежали марокканские подушки из синего бархата. В центре стоял огромный поднос из кованой меди, полный изысканных фруктов — здесь были фанаты и фиги, виноград и финики, персики из Бурсы и яблоки из Нусайбина. На полу стояли серебряный кувшин и кубок, тоже из чистого серебра, изящно украшенный гравировкой в трапезундском стиле. Он очень устал, проголодался и испытывал сильную жажду, поэтому потянулся, чтобы взять какой-нибудь плод, но увидел, что нубиец смотрит в сторону лестницы в глубине внутреннего дворика, поднимавшейся на верхний этаж, и тоже обернулся. То была она. Девушка спускалась по ступенькам летящими шагами в простом легком белом платье с вышитым воротником и низким вырезом, едва скрывавшим грудь. На смуглой шее блестело украшение с Пегасом — единственное дополнение к ее красоте. Она спускалась по лестнице, словно танцевала под тайную музыку. Филипп пошел навстречу, охваченный восторгом. — Вот видишь, — сказал он, — судьбе угодно, чтобы мы снова встретились, хотя ты и покинула меня. Девушка опустила взор: — Я не могла позволить им схватить тебя, ведь ты попал бы в руки плохого человека. — И только поэтому ты впустила меня в свой дом? Девушка не ответила. — Откуда ты знаешь Сельзника? — Я — женщина пустыни, а у пустыни нет границ. Этот человек тоже из пустыни — что он хочет от тебя? — Мой отец пропал десять лет назад, его считали мертвым, но совсем недавно он отправил мне послание, и я начал его поиски. Этот человек думает, что, преследуя меня, найдет моего отца. Чтобы убить его. — А что ищет твой отец? — Истину. Как все. — Какую истину? Девушка изменилась: она ждала его ответов с тревожным интересом. Филипп ловил ее взгляд, в глубине души понимая, что и вторая их встреча будет мимолетной, и не мог с этим смириться. Он опустил глаза, чувствуя, что она далеко от него. — Его истина — это могила в пустыне. Девушка слегка вздрогнула и, казалось, погрузилась в размышления. Потом ее тон изменился — голос стал напевным, взгляд будто устремился к дальним горизонтам, в безграничное пространство. — Мое племя перемещается от пиков Атласа до каменистых степей Хиджаза, из Халдеи в Персию. Ему известна гробница Кира Великого, одиноко стоящая на взгорье, и могила великого фараона Джосера в Саккаре… или, может быть, твой отец ищет гробницу христианской царицы, огромную, как крепость, величественно возвышающуюся на берегу моря, окруженную грандиозной колоннадой… или погребение братьев Филенов, принесших себя в жертву ради своего города и заживо похороненных в песках Сирта… В пустыне множество могил, и большая часть их безымянна. — Мой отец ищет захоронение ужасного и таинственного существа, умершего многие тысячелетия назад, но по-прежнему живого. В том безымянном мавзолее мой отец ищет мрачное воплощение человеческого сознания… и, кажется, питает иллюзию, что сможет его разрушить… Девушка опустила глаза, скрывая интерес, не ускользнувший от Филиппа. — Ты знаешь, о чем я говорю? Поможешь мне найти его, прежде чем он погибнет в неравной борьбе? — Он внимательно посмотрел на Пегаса, висевшего у нее на груди. — Я знаю, что эта гробница имеет цилиндрическую форму и увенчана Пегасом, крылатым конем… таким, как этот. — Он указал пальцем на ее украшение. — Я долгие годы изучал остатки древних цивилизаций, но сейчас моя наука не в силах помочь мне… Я не знаю ни одного подобного памятника… Но если он существует в глубине пустыни, возможно, никто его не видел, кроме жителей тех одиноких мест… Девушка внимательно взглянула на него. — Нет в мире зла, не содержавшего хотя бы немного добра, и не существует добра, которое не могло бы вызвать самое ужасное из зол… Боюсь, я не смогу тебе помочь. — Скажи, по крайней мере, кто ты. Я никогда не видел в пустыне народа, чьи женщины одевались бы столь горделиво, не пряча силы своего взгляда и волшебных чар тела. Назови хотя бы свое имя… И увижу ли я тебя еще? Я не вынесу мысли, что навсегда потеряю тебя после того, как обрел в минуту отчаяния, считая, что уже никогда не найду. И печаль станет моим уделом. Глаза его наполнились влагой, и это тронуло девушку. Она коснулась его щеки, и взгляд ее потеплел, но Филипп чувствовал непреодолимую прочность препятствия, стоявшего между ними. — А теперь ешь и пей, — сказала она, — если хочешь порадовать меня. Восстанавливай силы. Они тебе понадобятся. И она ушла прочь, снова поднявшись по лестнице. Филипп хотел было последовать за ней, но огромный нубиец преградил ему дорогу. Тогда он сел за стол, лелея надежду, что девушка еще спустится к нему, возможно, в еще более прекрасном платье, сверкая, как фиванская царица, но вскоре по лестнице сошла служанка с каким-то свертком в руках. — Мой госпожа хочет выразить свою признательность за то, что ты для нее сделал, и вознаградить тебя за спасение от смертельной опасности. — Где она? — воскликнул Филипп. — Где она? Я должен видеть ее, мне необходимо ее видеть! Голос его дрожал от отчаяния. Он бросился вверх по ступенькам, но раб-нубиец схватил его за плечи и без малейшего усилия остановил. Филипп сражался изо всех сил и кричал, уверенный, что она его слышит. Глаза, блестящие от слез, наблюдали за ним через решетку, пока он умолял: — Скажи мне свое имя, прошу тебя! Прошу тебя! — Бесполезно, — слегка тряхнул его нубиец. — Она уехала. — Куда уехала?! Скажи мне, скажи! Я должен ее найти! — Это невозможно, — ответил страж. — Но если она действительно занимает твои мысли, уважай ее волю. Девушка принесла ему восточные одежды: — В этой форме ты не можешь идти. Нубиец добавил: — Надев это платье, ты покинешь дом незамеченным. Он ушел, девушка тоже исчезла, Филипп стоял один посреди внутреннего дворика, и сердце его полнилось горечью. Оставалось только переодеться, покрыть голову и лицо куфией и уйти. Ворота базара были заперты, и он долго искал вход в дом Еноса с улицы, пока не узнал его по ставням внутреннего дворика над крышей арочной галереи, через которые проникал слабый свет, но и основная дверь, и черный ход были заперты. На улице было пусто, если не считать пары нищих, валявшихся на тротуаре, — два тощих, как скелеты, тела, завернутые в грязные лохмотья, погруженные в сон, а возможно, уже покоящиеся в объятиях смерти. Однако он услышал, как под арками топчутся лошади, привязанные к железным кольцам, вмонтированным во внутреннюю стену. Их сторожил мужчина в форме. Филипп, стараясь, чтобы его не заметили, полез вверх по колонне, добрался до водосточной трубы, вскарабкался по ней на крышу, а оттуда, стараясь не шуметь, добрался до одного из окон внутреннего дворика и заглянул внутрь, но тут же отпрянул в ужасе. Увы, предчувствие, появившееся у него при виде лошадей, подтвердилось — из задней двери, выходившей на улицу, показался Сельзник в сопровождении своих людей. Филипп распластался на крыше, как только услышал стук сапог Сельзника и его спутников по брусчатке. Наконец топот копыт, голоса и сухие приказы стихли и всадники галопом умчались в направлении цитадели. Тогда он перебрался к центральной части дома, острием кинжала поддел слуховое окошко и спрыгнул внутрь. Торопливо спустившись по лестнице, молодой человек добежал до коридора, по которому два дня назад вслед за Еносом шел из лавки на базаре. Помещение утопало в полумраке, лишь вдалеке тихо журчал фонтан. Он набрался храбрости и позвал: «Енос! Енос!» — направляясь во дворик, откуда проникало слабое мерцание, словно там угасали огоньки пламени. В этот момент ему послышались стоны, и он бросился на этот звук. Енос неподвижно лежал на полу с разбитым лицом и закрытыми глазами. Филипп поспешил к нему, приподнял и протер губы, намочив платок в фонтане. — Что они с тобой сделали?! Проклятый Сельзник! Это ведь был он, не так ли? Енос с трудом открыл глаза. — Твой отец… ищи его… — Где? Где? — Абу-эль-Абд… в Тадморе… он знает, — только и мог прохрипеть старик, после чего запрокинул голову и застыл. Филипп потряс его, охваченный безудержной паникой. — Енос, ответь мне, ответь! Не оставляй меня, ты мне нужен, нужен! — И рухнул на пол, сжимая в объятиях тело старика, в его огромном, погруженном в тишину и мрак доме. Снаружи, над крышами города снова раздался голос муэдзина, читавшего предрассветную молитву, и звук его походил на плач: «Аллах Акбар!» Филипп очнулся. Он подсунул старику под голову подушку, скрестил ему руки на груди и тихо прочитал заупокойную молитву для сынов Израилевых. Это были единственные почести, выпавшие на долю храброму человеку, всю жизнь сражавшемуся с могущественными и свирепыми силами. Его тщедушное, изнуренное тело было сильнее, чем тела победителей, неукротимых воинов. Впервые в жизни Филиппу хотелось верить в могущество Бога, чтобы этот человек не умер поверженным, и его смерть не оказалась напрасной и бессмысленной. Оставаться в доме было слишком опасно. Выйдя в город, управляемый войсками Сельзника, он затерялся в тени дремлющих кварталов, размышляя, как уехать отсюда незамеченным. Он горячо надеялся, что вот-вот, словно Он брел по городу в первых рассветных лучах и вдруг заметил нищего, который, проснувшись, потирал затекшие конечности. Он подошел к бродяге и, удостоверившись, что никто его не видит, попросил продать ему грязный плащ, чтобы скрыть под ним свою прекрасную одежду из узорчатого хлопка. Старик с радостью согласился, и Филипп, забрав в придачу его чашку и палку, двинулся дальше, прихрамывая и опираясь на нее. Вот так, покрыв лицо, он прошел через Багдадские ворота — часовые даже не взглянули на него — и потащился на восток. Солнце, показавшееся над горизонтом, отбрасывало на пыльную дорогу его длинную тень. Когда солнце поднялось немного выше, а город пропал вдали, Филипп бросил чашку и палку, откинул плащ и зашагал гораздо быстрее. Много часов прошло, прежде чем он позволил себе остановиться и передохнуть. Увидев постоялый двор, он какое-то время наблюдал за ним издали и заметил людей в форме легиона, и только когда солдаты уехали, вошел. Сев за стол, он заказал тарелку плова с вареной курицей и задобрил слугу кое-какой мелочью. Филипп сказал, что у него украли коня, и он не может предстать в таком виде перед своим хозяином, ибо будет подвергнут суровому наказанию, после чего спросил, нельзя ли в этих местах купить лошадь. Ему не нужен был скакун, достойный Саладина, тут же с готовностью предложенный слугой; достаточно приличного коня, который не рухнет после первого же шага и не обойдется в целое состояние. Через пару часов ему удалось провернуть это дело, после утомительного торга с продавцом, и к вечеру он снова тронулся в путь. Оседлав коня, Филипп пустился галопом. Огромная красная луна вставала над волнистыми вершинами меловых холмов, лежавших вдоль его дороги на восток. Справа лениво текли под луной воды Нахр-Кувейка, конь стрелой летел вперед. Позади остались воспоминания и желания, детство и юность, мирная научная работа — все скрылось за стеной белой пыли; впереди его ждали только химеры, обманчивые ночные тени и кошмары. Он все сильнее пришпоривал коня, пока ритм галопа не слился с лихорадочным биением его сердца, и летел вдаль, подгоняемый этими тяжелыми ударами. Туча скрыла луну, и внезапная темнота успокоила его ярость. Филипп натянул поводья и перешел на шаг — животное истекало потом, на губах его выступила пена. Он спрыгнул на землю и в изнеможении лег на теплый песок. Влажная спина коня блестела, словно он был ожившей бронзовой статуей, а бесконечная равнина вокруг тянулась, насколько хватало взгляда. Он еще четырежды делал привал, покуда слева, словно из-под земли, не возникли в ночи башни и разрушенные стены Дура-Европос. Филипп взял коня под уздцы и побрел к древней крепости. Он прошел через ворота, испещренные многочисленными надписями, и эти слова, высеченные на камне на забытом языке римлян, казалось, зазвучали в мертвой тишине хором нестройных голосов, взмыли ввысь во мраке, словно стая испуганных сов. Он шел среди осыпающихся стен, остатков колонн, разоренных атриумов до самых восточных ворот. Перед ним, поблескивая во мраке, лежала величественная лента Евфрата. Он сел на берегу великой реки у громадных развалин римской крепости, вспоминая Сельзника, корчившегося на полу, и девушку, с которой познакомился на дороге из Баб-эль-Авы и снова встретился на краткий миг в том волшебном, пропитанном ароматами месте… Призрак, исчезнувший без следа. Он не мог забыть ее, и эти мысли ранили душу, оставляя острую тоску, глубокую скорбь. Ночные птицы слетали с башен Дура, тысячи летучих мышей выбирались из руин, растворяясь во мраке пустыни. Филипп собрал хворост и развел костер, чтобы немного согреться и осветить этот одинокий край. Поджарив на огне черствый хлеб, лежавший в его сумке, он положил сверху козий сыр. Среди тоскливой пустыни эта скудная трапеза придала ему сил и снова вдохнула мужество, необходимое, чтобы продолжить путь. Молодой человек подбросил немного веток и лег возле костра под защитой стены. Он не беспокоился, невидимый со стороны пустыни, однако некто на том берегу реки заметил одинокий костер и дождался рассвета, чтобы рассмотреть спавшего рядом человека. В тот же день Сельзнику сообщили, что молодой иностранец прячется среди развалин Дура-Европос. Падре Хоган пересек в темноте ватиканские сады, прислушиваясь к звуку своих шагов по гравию и поглядывая вверх, на свет, горевший в окне обсерватории, — широко распахнутое око, смотрящее в бесконечность. Там, наверху, старый священник ждал его, чтобы рассказать последнюю часть проклятой истории, заключительный акт трагедии о дерзком и наглом вызове, брошенном людьми Богу. Он поднялся по лестнице и по мере приближения к верхнему этажу все отчетливее слышал настойчивый, словно зимний дождь, сигнал, доносящийся из бездны космоса. Падре Бонн сидел за своим рабочим столом. Как всегда, спиной к вошедшему. — Я знаю, что будет, — сказал он. — Знаю, что означает этот сигнал. Хоган молча сел. — Цивилизации Дельфуда удалось внедрить свой разум в глубины космоса, прежде чем катастрофа уничтожила высочайший уровень их знаний. — Что значит «свой разум»? — Не знаю. Я лишь цитирую перевод падре Антонелли. Возможно… речь идет о машине. — Способной мыслить? — А что еще это может быть? Падре Хоган покачал головой: — Не существует на свете машины, способной вырабатывать мысли. — Но ведь мы действительно получаем разумный сигнал. Этот предмет забросили в космическую бездну с вполне определенной целью. Это миссия, которая… — Старик осекся, словно не мог выразить словами свои догадки. — Продолжайте, падре Бони, — попросил Хоган. — Они пытались исследовать сознание Бога в момент творения… — Старик замолчал и опустил глаза, словно стыдился только что произнесенных слов. — Вы не можете верить в подобные вещи. — Нет? Тогда идите сюда, Хоган. Я хочу кое-что показать вам. Посмотрите сюда… Сигналы, что мы получаем, сообщают нам небесные координаты всех двадцати звезд созвездия Скорпиона и еще одной… далекой и черной звезды невероятной силы, в миллионы раз превосходящей по мощности наше солнце… Она изображена на Камне Созвездий, описывается в «Таблицах Амона» и называется «Сердце Скорпиона». Ее положение соответствует астральным координатам, сообщаемым нашим радиопередатчиком. Я думаю, что… речь идет о черном теле.[20] Цивилизация Дельфуда использовало его чудовищную силу притяжения как усилитель, что-то вроде гигантской катапульты, забросившей их устройство на немыслимой скорости в самые глубины Вселенной. Прошли десятки тысяч лет, и теперь… теперь эта штука возвращается. Хоган, через тридцать пять дней, семнадцать часов и семь минут на Землю падет все то, что витало в неведомых безднах космоса. У нас в распоряжении остается мало времени. Вы должны ехать как можно скорее. Падре Хоган покачал головой: — Маркони сказал, что источник радиосигнала совпадает с точкой, находящейся на геостационарной орбите в пятистах тысячах километрах от Земли. — Это всего лишь повторитель, устройство, которое должно доставить сигнал к цели. — А где находится цель? Падре Бони развернул огромную карту Сахары и указал на ней точку в юго-восточном квадрате: — Здесь. В месте, днем раскаленном, словно печь, а ночью леденеющем от холода, где дуют ураганные ветры и свирепствуют песчаные бури, этот ад называется «Башня Одиночества». |
||
|