"«Крестоносцы» войны" - читать интересную книгу автора (Гейм Стефан)

8

Грузовик ехал уже не по шоссе, а по проселку между живыми изгородями. Изгороди радовали Бинга — все-таки какое-то прикрытие. Его трясло и подбрасывало, и он, чертыхаясь, то и дело хватался за сиденье. Невозможно предаваться страху и гадать о том, что тебя ждет через полчаса, если ты ежеминутно рискуешь свалиться на жесткий пол грузовика и удариться головой о ящик с инструментами. А кроме того, ему некогда предаваться страху, он должен придумать, что сказать немцам, чтобы убедить их сдаться.

Проехав минут десять, грузовик круто остановился. Бинг соскочил на землю. Лаборд разговаривал с капитаном, который сказал, что его фамилия Трой и что он командует третьей ротой. Трой стоял, прислонившись к крылу машины. Вся его могучая фигура выражала, в отличие от нервной суетливости Лаборда, бодрую уверенность, хотя в его словах не было ничего ободряющего ни для него, ни для приезжих.

— Вы хотите выкатить туда эту махину? — спросил он.

— Разумеется! — подтвердил Лаборд. — Мы снимем громкоговорители, но мы не можем поместить их на слишком большом расстоянии от грузовика. Чем дальше протянуты провода от усилителя к репродукторам, тем больше сопротивление и тем меньше сила звука.

— А какова сила звука? — спросил Трой. Бинг заметил, как быстро лицо капитана из улыбчивого могло стать озабоченным.

— Для того чтобы немцы могли разобрать слова, — объяснил Лаборд, — расстояние не должно превышать шестидесяти — ста ярдов. Наши громкоговорители обладают весьма небольшой мощностью. Предполагалось вначале, что нас снабдят репродукторами в десять раз более мощными, но почему-то это осталось на бумаге. Вы же знаете, так всегда бывает в армии. Но это не имеет особого значения. Просто нам придется поближе подобраться к немцам.

— Поближе к немцам… — задумчиво повторил Трой. — Не любим мы подходить близко к немцам.

— А мы любим, — заявил Лаборд.

— Вы с ума сошли! — Трой уже составил себе мнение о непрошеном госте. — Либо вы сумасшедший, либо вы не знаете, что тут происходит. Не стану я рисковать жизнью моих людей из-за того, что у вас плохое оборудование. Эта ваша махина привлечет огонь противника, как пить дать. А от огня противника могут погибнуть мои люди.

Худые щеки Лаборда еще больше ввалились. В глазах горел мученический экстаз первых христиан, брошенных в клетку со львами.

— На войне каждый подвергается опасности, это неизбежно.

— Послушайте, приятель, — очень спокойно сказал Трой. Ямочки на его щеках исчезли, и энергичный подбородок выдвинулся вперед. — Не знаю, где вы околачивались все это время. Но моя рота ведет бои с первой минуты вторжения, и не проходит дня, чтобы она не имела потерь. Я отвечаю за своих солдат. Каждое утро я должен рапортовать о том, даром или недаром я потерял людей убитыми и ранеными.

— Подождите, не горячитесь! — сказал Лаборд. Он не мог себе позволить разругаться с этим капитаном, хотя невзлюбил его с той самой минуты, как Трой вышел из-за изгороди, остановил грузовик и сказал, что не может пропустить его. А поскольку капитан командовал этим участком, он мог затруднить операцию Лаборда, а то и вовсе сорвать ее. Лаборду пришлось проглотить обиду.

— Я приехал сюда не ради своего удовольствия, — сдерживаясь, продолжал Лаборд. — Меня послали сюда с определенным заданием, выполнение которого и вам принесет пользу. Если после нашей передачи немцы перейдут линию, это будут ваши пленные.

Но Трой не пошел на приманку.

— Вы можете поручиться, что немцы начнут сдаваться? Нет? А я вот ручаюсь, что ваш грузовик, громкоговорители и вся эта возня привлекут внимание немцев; учитывая состояние моей роты и важность участка, который мы удерживаем, я хотел бы избежать этого.

Лаборд вытащил из кармана приказ, подписанный генералом Фарришем. В приказе говорилось, что группа, возглавляемая лейтенантом Лабордом, направляется для проведения тактической операции в расположение третьей роты и что третьей роте надлежит оказать ей необходимое содействие.

Пока Трой пробегал глазами приказ, Лаборд говорил:

— За последние несколько минут наша артиллерия послала немцам тысячи листовок. Они их теперь читают. Они подготовлены к нашему обращению.

— Не знаю… — Трой подошел к заднему борту грузовика и недоверчиво оглядел провода, приборные доски, репродукторы. — Я готов содействовать вам постольку, поскольку это не нанесет вреда моим людям и нашим позициям.

Бинг видел, что Лаборд не сговорится с этим капитаном. Ему нравилась точка зрения Троя, его чувство ответственности за своих солдат. Если бы Трой мог отговорить Лаборда от всей этой затеи, Бинг бы только порадовался. Но Трой в лучшем случае добьется лишь того, что Лаборд полезет вперед на свой страх и риск, и тогда черт знает что может случиться.

— Капитан, — сказал Бинг, — нельзя ли мне пойти с вами и ознакомиться с обстановкой? Грузовик пусть постоит здесь. А мы поищем место, откуда можно будет сделать передачу, не подвергая лишней опасности ни нас, ни ваших солдат.

Лицо Троя прояснилось.

— Сержант, — сказал он, — вот первые разумные слова, которые я слышу. Пошли!

Лаборд скорчил кислую гримасу, но возражать не стал.

Бинг еле поспевал за капитаном, шедшим широкими, размашистыми шагами, наклонив вперед голову, плечи и верхнюю часть туловища; такая походка стала для него привычной — она делала его менее заметной мишенью.

Они все еще шли вдоль изгороди. В поле с правой стороны мирно паслись коровы среди темных кругов голой земли.

— Воронки, — сказал Трой, словно он видел вопросительный взгляд Бинга. — Отличное попадание. Беда только в том, что бомбы падали с наших самолетов.

Когда изгородь кончилась, Трой остановился и заговорил с солдатом, в полном смысле слова выросшим из-под земли. Бинг не разобрал, о чем они говорили, но он видел, как солдат показал рукой вперед и Трой кивнул.

Перед ними лежало неогороженное холмистое поле, изрытое воронками от снарядов и ямами поменьше, в которых иногда что-то шевелилось. В воздухе стоял въедливый, приторный запах и слышалось глухое, упорное жужжание.

Трой повернулся и подошел к Бингу. Солдат снова исчез под землей.

— Подстреленная корова, — сказал Трой. — Мертвая. Лежит за изгородью. Нельзя зарыть ее, немцы держат ту сторону под наблюдением. Удивительная вещь, к трупному запаху нельзя привыкнуть.

— Это мухи жужжат?

— Да. Такие большие, толстые. Тучами слетаются, синие и зеленые.

— Где немцы?

— Вон там, за полем. Видите изгородь, которая тянется почти под прямым углом к этой? Там их заставы. У них несколько пулеметных гнезд, но только одно орудие. Они часто передвигают его. Я пытался выбить его минометным огнем, — не удалось.

— Пойдем дальше? — спросил Бинг.

— По-моему, не стоит, — сказал Трой. — Немцы сидят тихо, и мы тоже. Если они увидят нас, они насторожатся. Вам отсюда отлично видно расположение. И немцам видно все это поле, кроме двух-трех возвышений, за которыми можно укрыться.

Раздался сухой треск, словно щелканье бича.

— Кто-то не удержался и высунул голову, — сказал Трой. — Огневой вал в пять часов утра, а потом все эти бумажки, которые посыпались на них, — нервничают, должно быть.

— Не нравится мне все это, — сказал Бинг.

— И мне не нравится. — Трой достал полевой бинокль и вгляделся в изгородь, за которой были немцы. — Этот ваш лейтенант — типичный пример безрассудной отваги. Верно?

— Да, приблизительно так.

— Ну, как? Нашли вы для себя место?

— Я думаю — вон то возвышение почти в центре поля. Грузовик можно подтянуть туда — за ним будем укрываться; громкоговорители мы установим в кустарнике, справа и слева. А я буду говорить откуда-нибудь возле грузовика.

Трой поднял бинокль на уровень холма и кустарника.

— Там окопались несколько моих ребят. Ну, что ж, ничего не поделаешь. Да, пожалуй, вы правы, это лучшее место для вашей махины, чтоб ей провалиться! Что вы скажете немцам?

— Откровенно говоря, я еще не подумал об этом как следует.

— Неужели вы говорите им то, что придет в голову?

— Более или менее. Конечно, есть общая линия, которой мы всегда придерживаемся…

— А действует — более или менее?

Они повернули и пошли обратно, держась поближе к изгороди.

— Иногда действует. — Бинг вдруг поднял голову и посмотрел на Троя. — Скажите, капитан, вы не знаете, заминировано поле?

— На нашей стороне — нет. Но что делается у немцев, особенно по ночам, нам неизвестно. Это мы узнаем только, когда пойдем в атаку на их позиции, — если мы пойдем в атаку и если немцы не атакуют нас первыми.

— Дело в том, что если впереди их позиций заложены мины, то они вряд ли с особой охотой вылезут из окопов и побегут к нам. Не очень-то весело подорваться на своих же минах, вместо того чтобы насладиться комфортом американского лагеря для военнопленных.

Трой засмеялся:

— Я вижу, вам о многом приходится думать на вашей работе.

— Я не думаю. За меня думает лейтенант Лаборд.

Они уже подходили к грузовику. Трой повернулся к Бингу и поглядел на него так, словно только сейчас впервые увидел.

— Не сердитесь на него, — сказал он мягко, — бог с ним.

Грузовик уже был установлен. Толачьян быстро провел его по полю, лавируя между воронками, и осадил перед холмом. Немцы открыли по грузовику ружейный огонь, но менее сильный, чем опасался Бинг. По-видимому, немцы не понимали, что это за люди, которые так близко подъехали к их позициям, и выжидали. А может быть, они устанавливали минометы, чтобы ударить по грузовику, укрывшемуся за холмом.

Толачьян снял громкоговорители с грузовика. Их было четыре. Бинг предложил установить два справа, два слева от холма.

— Что вы тут делаете? — раздался голос из-под земли. — Убирайтесь отсюда! Хотите нас всех угробить?

Толачьян поглядел вокруг, но никого не увидел.

— Молчи! — сказал он. — Для вас же стараемся.

— Еще что!

— Кино привезли? — крикнул другой голос. — Опять артикулы показывать будете?

— Нет, не кино, — крикнул Бинг. — Передача!

— Смотри, брат, подстрелят!

— И нас заодно! — сказал первый голос. Послышалась короткая очередь — словно кто-то стучал металлической линейкой по деревянной доске.

— Видал? — крикнул голос. — Это еще только цветочки!

У Бинга дрожали колени, ему казалось, что он бредет по воде против сильного течения. Ноги не слушались его.

Он снова ощутил сладковатый запах тления, хотя и знал, что разлагающийся труп коровы, усеянный синими и зелеными мухами, остался далеко позади. Словно этот тошнотворный запах застрял у него в носу и не давал дышать. А какие тяжелые эти громкоговорители, черт бы их побрал! Он обхватил один из них, согнулся в три погибели и выбежал из-под прикрытия. Чем больше он съеживался, тем, казалось ему, огромней и заметней он становился. Что-то просвистело мимо его уха. Он бросился наземь. Надо встать, думал он. Но встать не было сил. И не мое это вовсе дело. Чего ради я вожусь с репродуктором?

Толачьян подполз к нему и взял у него из рук репродуктор. По лицу Толачьяна струился пот. Он пополз обратно в кустарник, где уже установил один громкоговоритель. Он подключил провода и махнул Бингу рукой:

— Все в порядке, ползи обратно.

Какой молодец Толачьян! Он не только помог ему, когда взял у него громкоговоритель, — он показал, что берет на себя инициативу. Бинг немного успокоился и глубоко перевел дух. Когда он добрался до грузовика, Лаборд топнул ногой и крикнул:

— Чего вы копаетесь? Живей, живей!

От нетерпения и досады лейтенант даже скрипел зубами. Бинг посмотрел на его высоко поднятые брови, на оскаленный рот и едва удержался, чтобы не ударить кулаком по его редким верхним зубам.

— А почему вы нам не помогаете? Чего вы стоите здесь как истукан?

— Что-о? — сказал Лаборд.

— Делайте что-нибудь! — крикнул Бинг.

Он подошел к машине, снял микрофон и выбрал место для себя шагах в десяти от грузовика — небольшое углубление в земле, где он мог залечь. Он лег ничком и на минуту закрыл глаза. Потом он увидел, что Лаборд послушно тащит громкоговоритель в кусты налево. Толачьян тащил второй.

Но Бингу некогда было порадоваться за Лаборда. Немцы, видимо, решили, что каковы бы ни были намерения американцев, привезших грузовик, ничего хорошего он им не сулит. Поэтому немцы били по всему, что двигалось на американской стороне. Щелканье бича раздавалось все чаще и все размеренней.

Бинг жалел, что с ним нет капитана Троя. Пока они были вместе, Бинг чувствовал себя спокойно и уверенно. Капитан был такой большой, неторопливый, говорил ровно и деловито. Теперь место Троя занял Толачьян; правда, только отчасти, — у Толачьяна довольно своих хлопот.

Как Толачьян может делать свое дело? Бингу это казалось просто чудом. Сам он не в силах был сдвинуться с места, словно пот, смешавшись с грязью, припаял его к земле.

И ему надо подумать. Давно пора преодолеть свой страх, свое инстинктивное желание сжаться в комок, исчезнуть, каждый раз, как немцы начинали стрелять. Он не имел ни малейшего представления о том, что он им скажет. Ни одной мысли не бродило в его голове, и сколько он ни заставлял себя, он мог думать только о том, как ему хочется уйти отсюда. И вдруг ужас охватил его: что, если он ничего не сумеет сказать? Если ничего у него не выйдет, кроме бессвязного лепета. Что тогда? Все эти муки — впустую?

Кто-то тронул его за плечо. Толачьян лежал возле него.

— Все готово, — сказал Толачьян улыбаясь. — Ты готов?

— Нет, — сказал Бинг, — не готов.

— Что с тобой?

— Ничего.

Толачьян перевернулся на спину. Вытащив измазанную землей пачку сигарет, он щелкнул по ней пальцем, и сигареты выскочили.

— Успеем покурить, — сказал он.

Бинг тоже лег на спину, и они закурили, глядя в безоблачное небо.

— Здесь хорошо, — сказал Толачьян потягиваясь. — Когда-нибудь после войны я приеду сюда с женой погостить. Неплохое место выбрали для войны! Ты видел яблони, там, где мы поставили грузовик, пока ты ходил искать дорогу? Я надкусил одно яблоко, они еще зеленые, но скоро поспеют. — Он взял в руки ком земли, растер его и просеял между пальцами. — Хорошая земля, — сказал он, — все здесь может расти, а после боев еще лучше будет.

Где-то в стороне раздался взрыв.

— Миномет, — сказал Бинг.

— Да, — Толачьян затушил окурок о землю. — Мину слышишь только, когда уже пролетит. Это хорошо. Если попадет — сразу конец, не чувствуешь, не знаешь. Правда?

— Как по-твоему, что они там думают, немцы?

— Вот уж не знаю. Ну, я пойду, пора включить ток. А ты подуй в микрофон, когда будешь готов.

— Хорошо.

Бинг проводил Толачьяна взглядом, посмотрел, как тот влезает на грузовик. Для своих лет — проворный.

Еще одна мина взорвалась неподалеку. Бинг взял в руки микрофон. Черная букашка, потревоженная его резким движением, стремительно сползла по травинке и спряталась за комочком земли.

Разумная букашка, подумал Бинг.

Он заговорил в микрофон.

— Achtung! Achtung![4]

Голос его, усиленный репродукторами, звучал неожиданно громко.

— Внимание! Немецкие солдаты!

Это вовсе не его голос. Он звучит удивительно твердо и уверенно, даже вызывающе. Бинг улыбнулся. Напряжение покинуло его. Он пошевелился, устраиваясь поудобнее, и слегка передвинул локоть правой руки, державшей микрофон. Мысль работала ясно.

— Немецкие солдаты! Сегодня вы могли убедиться в мощи американской армии. Мы дали только один залп из всех наших орудий. Вы легко можете себе представить, что сталось бы с вашими позициями, если бы мы открыли заградительный огонь.

Так хорошо, подумал Бинг. Запросто, как будто беседуешь с ними. Точно они — нашкодившие дети; ты — голос разума; не хотите, мол, не слушайте, но я должен сказать вам, и уж после, когда вам достанется, пеняйте на себя.

— Потом мы послали вам листовки, чтобы объяснить, зачем сегодня стреляли все пушки по всему фронту. Они стреляли в честь Четвертого июля. Это наш национальный праздник, день основания Соединенных Штатов. Кое-кто из вас, вероятно, прочел наши листовки; не думаю, чтобы ваши офицеры могли помешать вам.

Немецкий пулемет лихорадочно застрочил. Очередь попала в один из громкоговорителей справа. Бинг слышал, как пули впивались в металл.

— Стойте! — крикнул он в микрофон. — Прекратите огонь! Неужели вы так боитесь правды, что и слушать ее не можете?

Немцы явно прислушиваются к его словам. Пулемет замолчал. Теперь Бинга почти радовала его работа. Он чувствовал, что установил контакт со своими слушателями. Хорошо бы увидеть их лица — настороженные, встревоженные, ожидающие, что же будет дальше. И злобные, сердитые лица, которые хотели бы остановить его, но колеблются, боясь показаться трусами.

— Сегодняшний огневой вал только подтвердил то, что вам уже давно известно. Против каждого вашего орудия — у нас имеется шесть; против каждого снаряда — двенадцать снарядов. Днем ваша авиация боится показаться. А наша может бомбить все ваши окопы подряд.

Это достоверные факты, думал Бинг. Сделаем паузу. Пусть факты дойдут до сознания.

— Вам говорили, что Атлантический вал непроницаем. Мы прорвали его и разрушили. Ваш фюрер сказал, что мы не больше двенадцати часов продержимся на европейской земле. Прошел почти месяц с высадки, и мы оттесняем вас все дальше и дальше. В Шербуре ваши генералы и адмиралы легко сдавались. И они, и их солдаты поняли, к чему дело идет.

Еще паузу выдержим. Пусть подумают. Не надо торопиться с выводами, они их сделают сами, а мы только подтвердим.

— Эти генералы и их солдаты — такие же немцы, как и вы, — знали, что если они сдадутся в плен, они останутся живы. Мы хотим дать и вам возможность остаться в живых. В течение ближайших десяти минут мы стрелять не будем. Выходите из ваших окопов, без оружия, с поднятыми руками. Мы встретим вас и немедленно выведем из-под обстрела. Не упускайте этого случая. Другого может не представиться.

Бинг умолк. Он помахал Толачьяну и выключил микрофон. Слава богу, кончено. Он был весь мокрый от пота, хоть выжимай. Теперь прочь отсюда, скорей, скорей. Немцы не потерпят этого. Сейчас они что-нибудь учинят.

Несколько бесконечных минут стояла полная тишина. Даже редкая ружейная стрельба, сопровождавшая выступление Бинга, и та умолкла.

В конце изгороди на американской стороне, там, откуда Бинг выбрал место для грузовика и громкоговорителей, кто-то стоял и махал рукой. Бинг решил, что это, вероятно, Трой подает знак, чтобы они уходили. Но Лаборд ползком обогнул холм и теперь находился по ту сторону, против немцев. Бинг пополз за ним, чтобы сказать ему про Троя.

Очутившись против немцев, он увидел, что какая-то фигура отделилась от изгороди противника, помедлила немного и бросилась бежать по направлению к холму. Человек бежал как-то странно, словно кукла, которую дергают за веревочку. Через полминуты показалась еще одна фигура, потом третья, потом еще. Бинг насчитал четырнадцать человек. Они бежали через поле, подняв руки. Маленькие фигурки отбрасывали черные тени на залитое солнцем поле. Бингу вся картина казалась нереальной, словно сцена из какой-то феерии. Поэтому он не чувствовал никакого волнения и не принял никаких мер для встречи перебежчиков.

Лаборд встал во весь рост. С сигаретой в зубах, заложив руки за спину, он принялся расхаживать взад и вперед перед холмом с видом Наполеона после Аустерлица.

На немецкой стороне снова застрочил пулемет. Бинг видел фонтанчики земли, поднимаемые пулями. Немцы били по своим.

Лаборд продолжал хладнокровно разгуливать взад и вперед. Бинг мысленно видел его нарочито пренебрежительную улыбку.

Один из перебежчиков упал и остался лежать. Другой остановился, медленно обернулся, словно в недоумении, потом упал на колени, испустил пронзительный долгий крик и повалился ничком. Остальные дезертиры побежали быстрее. По-видимому, они заметили одинокую фигуру Лаборда, потому что бежали уже не вразброд, как вначале, а прямо на него.

Достигнув цели, они столпились вокруг Лаборда, испуганные, растерянные, все еще не опуская рук. Они совершили нечто сверхъестественное — отвергли защиту своей армии в поисках другой, более надежной и длительной защиты; на их посеревших лицах, в испуганных глазах застыл недоуменный вопрос: что я сделал? Что теперь будет со мной?

Лаборд презрительно оглядывал их. Он показал на куртку одного немца, и тот, виновато ухмыляясь, застегнулся и вытянул руки по швам.

Все это казалось Бингу совершенно неправдоподобным, чем-то непостижимым, словно из другого мира. Лаборд рассматривал этих двенадцать пленных, могущих дать ценные показания, как свою личную собственность, и заботился об их выправке, между тем как немцы, по всей вероятности, уже вызвали подкрепление и теперь постреливали в группу людей, стоявших на виду перед холмом.

Четверо солдат из роты Троя, разбираемые любопытством, вылезли из своих ям, забыв о том, что противнику их отлично видно. Все они были необстрелянные юнцы, недавно прибывшие на фронт.

Раздался взрыв, совсем близко.

Опять миномет, черт бы его побрал, подумал Бинг.

Четверо американцев кинулись было к своим ямам. Но Бинг, приподнявшись, остановил их. Пленных надо было вести в тыл. Ни он сам, ни Толачьян не могли этого сделать, а Лаборду нельзя доверять. Лаборд способен пройти с ними церемониальным маршем по всему фронту, чтобы доказать, что его пуля не берет.

— Эй, вы! — крикнул Бинг. — Отведите их!

Солдаты оглянулись, увидели сержанта, смутно поняли его команду. Мины рвались все чаще, все ближе. Миномет явно нащупал цель. Перебежчики в ожидании распоряжений Лаборда беспомощно жались друг к другу, словно стадо овец, застигнутое грозой.

— Есть, сержант! — сказал один из американцев с деланной бодростью.

Они подошли к дезертирам, держа винтовки наперевес. Знаками они велели им двигаться вперед. Немцы тронулись.

Бинг глубоко вздохнул. С этим покончено. Он снова лег ничком на землю, готовясь ползти обратно за холм, хоть немного прикрывавший от минометного огня. Если Лаборду хочется еще поломаться, пусть его. Сумасшедших лучше не трогать. Неприятельский миномет теперь стрелял беспрерывно, мины ложились все ближе к холму, поднимая вокруг него столбы земли.

Бинг бросил последний взгляд на поле.

Вдруг он застыл на месте: мир перевернулся вверх дном! Не может быть! Это ему кажется, он, видимо, совсем обалдел от усталости и волнения. Его обращение к немцам, неожиданный успех, такой наглядный, ощутимый…

Он протер глаза и опять посмотрел на поле.

Четверо американских солдат вели перебежчиков обратно к немецким позициям.

Ясно, они потеряли голову. Прячась в своих норах, под непрерывным огнем противника, с минуты на минуту ожидая смерти, они утратили чувство действительности и уже не различают, где право, где лево, где фронт и где тыл.

Лаборд с каменным лицом стоял впереди холма, скрестив руки на груди, выставив вперед одну ногу.

Бинг чуть не рассмеялся. Но смех застрял у него в горле. Что же дальше? Конечно, он мог бы умыть руки. Он сделал все, что от него требовалось, и даже больше.

Вот кретин, твердил он про себя. Вот кретин, чтоб ему!

Потом он вскочил и побежал, — побежал как безумный догонять четверых американцев с их двенадцатью пленными. Немцы не спешили обстреливать их. Они выжидали. Один бог знает, что они подумали. Может быть, они решили, что дезертиры уговорили американцев поменяться ролями.

Бинг добежал до пленных.

— Назад! — крикнул он. — Назад!

Американские солдаты посмотрели на него пустыми, невидящими глазами. На их лицах было то же выражение, что у пленных, тот же недоуменный вопрос: что вам от нас нужно? Когда же это все кончится?

— Назад! — Бинг показал рукой на американские позиции.

Один из солдат отрицательно помотал головой. Вдруг Бинга осенило. Он усмехнулся про себя. Они послушаются команды сержанта.

Он гаркнул во все горло:

— Смирно! Кругом — марш!

Американцы повернули — повернули и пленные немцы. Бинг махнул рукой и побежал. Все последовали за ним.

Лаборд наконец вспомнил о своих обязанностях командира. Преследуемые сосредоточенным огнем миномета и пулеметов, пленные со своим конвоем достигли сравнительно безопасной зоны под прикрытием изгороди на американской стороне. В ведении Лаборда остались только грузовик с Толачьяном и Бингом да громкоговорители, установленные в кустарнике.

Бинг настаивал на немедленном отъезде. Они теперь являлись единственной мишенью для немцев, и можно было не сомневаться, что немцы, обозленные тем, что упустили своих дезертиров, приложат все усилия, чтобы подбить их.

— Что? — сказал Лаборд. — И бросить громкоговорители?

Толачьян уже сидел за рулем, готовясь тронуться в путь.

— Это заменимое оборудование, — сказал Бинг.

— Только в случае крайности! — уточнил Лаборд. — А провода? Я не намерен терять государственное имущество.

— Послушайте, лейтенант! — сказал Бинг. — Мы сегодня поработали на совесть. Не надо искушать судьбу. Будьте благоразумны!

— Трусите? — сказал Лаборд.

— Хорошо, пусть я трус. Уедем отсюда! Толачьян, поехали! — Он шагнул к грузовику, Толачьян завел мотор.

— Стой! — крикнул Лаборд. — Я вас предам военному суду! За неподчинение приказу! За проявление трусости перед лицом неприятеля! — Лаборд закусил удила.

Наконец-то он нашел, на чем отыграться. Вся операция была проведена без его участия. Место, откуда было послано обращение, выбрали без него. Само обращение — тоже не его заслуга. Перебежчики перешли линию по собственному желанию. В тыл их увели четыре солдата чужой роты. Но зато он привезет обратно громкоговорители.

— Да будет вам… — сказал Бинг.

— Вы можете сидеть здесь! — сказал Лаборд. — Толачьян! — крикнул он вдруг охрипшим голосом.

— Да, сэр, — Толачьян высунул голову из кабины.

— Громкоговорители! Надо захватить громкоговорители!

Толачьян вылез из грузовика. Он бросил Бингу беспомощный взгляд. Забрать громкоговорители было обязанностью Толачьяна. Он пошел за ними.

Бинг видел, как мины падают возле кустарника. Лаборд закурил. Он себя не помнил: сознание своей власти, жажда славы ударили ему в голову.

Тогда Бинг вышел из-за прикрытия. Он двинулся за Толачьяном, который медленно полз вперед и почти уже добрался до кустарника справа, где стоял репродуктор.

Только много позже Бинг сумел разобраться в клубке ощущений, сразу обрушившихся на него: вздыбленная земля, раздирающий уши взрыв, удары комков земли и камней по спине, едкий запах, черный мрак перед глазами. Он почувствовал резкую боль во всем теле, но она мгновенно отпустила его. Дотронулся рукой до мокрой липкой щеки. Порез был неглубок. Потом он пошевелился, зрение прояснилось. Первое, что он увидел — примятый пучок травы, в который он прятал голову.

Он поднял глаза.

Перед ним лежал Толачьян. Он лежал на спине, точно так же, как лежал — сколько веков прошло с тех пор? — когда они вместе курили за холмом, перед обращением Бинга к немцам. Толачьян не двигался. Убит, подумал Бинг.

С лихорадочной быстротой Бинг прополз короткое расстояние, отделявшее его от Толачьяна. Он тронул его за руку. Рука была тяжелая. Бинг ухватил Толачьяна за ворот рубашки, стараясь повернуть его на бок. Насквозь промокшая рубашка выскользнула у него из рук.

Он подполз к неподвижному телу с другой стороны. Увидел страшные рваные раны, осколки костей, кровавое месиво из темного сукна, человеческой кожи, внутренностей… Бинг никогда не думал, что будет в состоянии смотреть на это и не лишиться рассудка.

В двух шагах от Толачьяна — целый и невредимый стоял громкоговоритель, о котором столь заботился Лаборд.

Бинг взвалил себе на спину тело Толачьяна и пополз обратно к грузовику. Ползти было трудно, мертвое тело давило всей своей тяжестью.

Потом Бинг положил тело убитого друга на грузовик рядом с усилителем. Он нашел плащ Лаборда, свернул его и подложил Толачьяну под голову.

Он подошел к кабине, сел за руль и нажал стартер. Тут только он увидел Лаборда. Лейтенант лежал на земле и торопливо рыл яму. Но дело у него не двигалось. Во рту еще торчала потухшая сигарета.

— Стой! — закричал Лаборд, видя, что грузовик тронулся. Бинг не остановился. Лаборду пришлось вскочить на подножку и изо всех сил цепляться за дверцу, пока Бинг гнал по полю машину, все еще преследуемую огнем миномета.

Трой встретил их спокойно. По его приказу несколько солдат сняли тело Толачьяна с грузовика.

Потом он повел Бинга к своему окопчику, вырытому под изгородью. Окопчик был глубокий и достаточно просторный, чтобы в нем можно было вытянуться. Кусок палатки служил навесом и давал немного тени.

— Садитесь! — сказал он.

Бинг снял каску и сел на землю. Трой протянул руку в окоп и достал бутылку.

— Кальвадос, — сказал он. — Пейте.

Бинг отхлебнул; водка обожгла ему горло, пищевод.

— Еще! — сказал Трой. — Еще выпейте.

Бинг выпил.

— Лучше стало?

— Да, сэр.

Но ему не стало лучше. Его тут же стошнило.

— А теперь вам надо переодеться, — сказал Трой. — Я могу дать вам рубашку и пару штанов.

— Спасибо, сэр, — сказал Бинг.

— Смерть всегда тяжело видеть, — сказал Трой, — что бы там ни говорили. Но к этому привыкаешь.

— Не тех смерть берет, кого надо! — сказал Бинг.

— Ну, не говорите, — возразил Трой. — Она довольно беспристрастна. Просто мы обращаем на нее больше внимания, когда умирают те, кому следовало бы жить.