"Возмездие Эдварда Финнигана" - читать интересную книгу автора (Рослунд Андерс, Хелльстрём Бёрге)

Часть 2 За семь лет до этого

Январь

Казалось, что новый год наступил уже давно, а ведь всего несколько дней прошло, но у Вернона Эриксена стало легче на душе: наконец-то все кончилось — это постоянные нескончаемые разговоры и ожидания, когда все вокруг готовятся к этому главному в жизни празднику, чтобы разодеться в самые лучшие свои наряды, а потом в очередной раз испытать разочарование, поняв, что мечты остались лишь мечтами.

Всякий раз эта досада.

Тяжесть последних часов, которые словно липнут к коже, последний день года следовало запомнить, а Вернон испытывал к нему отвращение, почти страх, вспоминались все, кто покинул его, и одиночество становилось еще ощутимее.

Его мать внезапно умерла от рака, когда ему не исполнилось и двадцати, он вспомнил, как отец прибирал ее в их похоронном бюро, Вернон стоял чуть поодаль и видел, как отцовские руки осторожно обмывали белое лицо и как он плакал, когда расчесывал ее волосы.

Шесть недель спустя отец повесился на потолочной балке в подвале.

Вернона до сих пор преследовал вид ног, болтающихся в воздухе, и налившихся кровью глаз. Я распоряжаюсь жизнью и смертью. Отец всегда произносил это с блеском в глазах, приговаривал это, когда наряжал мертвецов, наполнял их жизнью перед прощанием с родственниками. Видишь, Вернон, это не Бог, не кто-то другой, это все я. Работа у него спорилась, он очень нравился Вернону; отец и сын, они всегда наблюдали друг за другом, они выдерживали, несмотря на ремесло, о котором другие и думать боялись. В тот вечер, найдя отца висящим на потолочной балке, Вернон подумал именно об этом, повторял отцову присказку себе самому снова и снова, и это помогло: он смог спустить тело сверху, удержать его. Может, это не самоубийство, может, просто отец решил показать таким образом, что распоряжается и своей собственной жизнью и смертью.

Прошли последние часы старого года. И этих накрепко приклеившихся картин и навалившегося одиночества больше нет.

Новый год.

Всю ночь валил снег, воздух был чистый, и дышалось легко, Вернон Эриксен слушал, как хрустит снег под ногами. Было совсем рано, когда он вышел из дома в Маркусвилле, еще не рассвело, когда он сел в автомобиль и поехал кружной дорогой через Мерн-Риф-драйв, всякий раз тот же самый ритуал с тех самых пор, когда ему было двадцать. Проезжая мимо, он взглянул украдкой на большой дом Финниганов, освещенная кухня и гостиная, и снова это чувство, оно возникало всякий раз, когда он видел Алису там внутри — порой это было ощущение утраты, порой печаль, раза два — радость, что хоть на миг можешь оказаться рядом с ней.

Вернон верил, что они обещали друг другу вечность, ему было девятнадцать, и он не желал принимать ее отказ, она оставила его, как раз в те самые недели, когда сперва рак забрал мать, а потом шнур, завязанный на потолочной балке, — отца.

И тогда его самого вдруг охватила огромная пустота, и он утонул в ней.

Вернон продолжал путь по Индиан-драйв и прихватил Рубена Фрая, тот уже закрыл свою дверь и ждал его на веранде. Они не снимали пальто, печка в автомобиле в ту зиму плохо работала, следовало ее починить, но это влетело бы в копеечку, и он все откладывал ремонт, неделя за неделей — еще пара месяцев, а там уже и весна.

Они сидели молча на передних сиденьях. Вернон вывел машину на шоссе 23 и проехал несколько километров на север к Колумбусу. Они были знакомы уже много лет, поначалу так же, как и все жители Маркусвилла, перебрасывались парой слов в магазине или встречаясь на улице. В тот день, когда все полетело к черту, когда Элизабет Финниган нашли застреленной на полу со спермой Джона Фрая внутри, эти отношения быстро изменились. Вернон был начальником охраны в отделении приговоренных к смерти в восточном блоке тюрьмы Маркусвилла, а Рубен был отцом семнадцатилетнего мальчишки, который там оказался.

Прошло несколько лет, Рубен избегал появляться на людях, а когда все же они встречались с Верноном, то отворачивался, как поступают те, кому стыдно.

Как-то утром в «Софиосе» они сидели каждый за своим столиком, ели блинчики с черникой и читали «Портсмут пост», но потом посмотрели друг на друга, слегка улыбнулись, и Рубен Фрай указал рукой на пустой стул рядом с собой: подойди сюда, подойди, поговорим, как прежде.

Вернон смотрел на дорогу, фары, словно два огромных глаза в кромешной темноте. Влажный воздух в машине начал медленно согреваться. Вернон почувствовал, как напряжение уходит, руки не так крепко сжимают руль. Возле Пайктона он прибавил скорость, до Колумбуса оставалось миль девять, они будут там через час.

— Я отказался участвовать в казнях. Я рассказывал?

Рубен Фрай повернулся к Вернону и покачал головой:

— Вообще-то нет. Но я тебя понимаю.

— В первый раз мне было двадцать два года. Нас было двенадцать охранников, мальчишка был черный, и звали его Вильсон, ему было девятнадцать. Его приговорили за два убийства и несколько нападений. Я должен был вместе с другими охранниками крепко привязать парнишку к стулу. Потом я просто наблюдал, учился.

Вернон Эриксен сглотнул и свернул на боковую дорогу, он снова представил себя там, в той комнате, где впервые увидел, как казнят человека.

— Но первый разряд в две тысячи вольт сжег электрод у него на ноге. Тот просто отвалился. Охранник плохо побрил правую ногу. Так что мне пришлось брить заново. Я все сделал, как надо, крепко держал ногу, пока кто-то прилаживал электрод.

Вернон искоса посмотрел на своего пассажира. Рубен ничего не сказал, просто смотрел вперед в темноту.

— Следующий разряд продолжался три минуты. Я никогда не забуду эту страшную картину. Жилы у него на шее вздулись, словно встали дыбом. Руки сперва покраснели, а потом побелели. Ногти на руках и ногах скрючились, а лицо перекосилось от судороги, и звук, ужасный звук — такой, как когда жарят мясо. Понимаешь? Его глаза, на нем был капюшон, но все равно его глаза вылезли из орбит и вытекли на щеки. Он обделался. У него текла слюна. Его рвало кровью.

Поворот, потом еще один, и дорога вновь пошла прямо. Вернон переключил скорость и прибавил газу.

— Третий разряд, Рубен, и он загорелся! Мы принялись тушить огонь, который вырывался из его тела! Но главное, это трудно объяснить, главное — это был запах. Сладкий запах горящего мяса. Как на вечеринке с барбекю. Который, словно туман, стелется вечером в каждом саду в Маркусвилле.

Рубен Фрай слушал, забрезжил рассвет, утро уступало место дню. Он видел перед собой своего сына и тот длинный коридор с рядом камер.

Джон сидел там и ждал — каждый день, каждую неделю, каждый месяц, когда же оборвется его жизнь, ждал смерти, которая быстро приближалась.

— Я уже тогда решил. В тот первый раз. Что все — хватит: я не могу распоряжаться жизнью и смертью, я больше в этом не участвую. Так что, когда настал черед следующей казни, я взял больничный, и с тех пор поступал так каждый раз.

Последние мили они проехали в сероватом рассвете, контуры Колумбуса показались рано. Что-то между полумиллионом и миллионом жителей, один из самых больших городов в Огайо, центр штата, где можно найти работу. Многие вот так ездили ежедневно по десять миль туда и обратно из Маркусвилла.

Парковка перед больницей «Здоровье Огайо» была уже полностью занята. Вернон сделал два круга, прежде чем заметил женщину, которая неторопливо направлялась к своему автомобилю, — когда она уехала, он поспешил занять ее место, но подъехал к освободившемуся пространству одновременно со внушительных размеров джипом. Они остановились лоб в лоб, и Вернон зло уставился на водителя, в конце концов тот уступил, но, отъезжая, поднял средний палец.

— Столько лет, Рубен! Все эти убийцы, я всяких навидался.

Они продолжали сидеть в машине, Вернон хотел договорить и был уверен, что Рубен захочет дослушать.

— Я знаю, как они выглядят. Знаю, как себя ведут, что думают. Как те, кто виновен, смотрят на меня. Я знаю, что Джон невиновен. Рубен, я совершенно в этом уверен. Иначе бы я сюда сегодня не приехал.

Вернон уже несколько раз бывал здесь. Он уверенно вошел в двери главного входа, прошел мимо стойки справочной — к лифтам, которые соединяли девятый этаж с остальным зданием. Они стояли в лифте рядом друг с другом перед двумя большими зеркалами, от которых было не скрыться. Вернон — высокий, редкие волосы зачесаны поперек макушки, и Рубен — низенький, тридцать-сорок кило лишнего веса.

— Вот так, Рубен. Исследования, несколько штук по всему миру, показали, что два, а может, и три процента из тех, кто сидит в тюрьме, осуждены ошибочно. Собственно говоря, приговорены не за то преступление или вообще невиновны. Некоторые криминалисты утверждают, что таких еще больше. И Джон, твой Джон, я уверен, так же, как и ты, что он — один из них.

Невысокий полный мужчина, отражавшийся в зеркалах, поднял руку к лицу, если бы кто-то присмотрелся, то заметил, что он молча плачет.

— Эти два процента, Рубен, они, конечно, тоже сидят у меня. В Death Row. Ждут смерти. И это мы, государство, лишаем их жизни.

Вернон посмотрел в зеркало на ссутулившегося мужчину и обнял его.

— Вот почему это невыносимо. По крайней мере, для меня.

Молитвенная комната находилась немного в стороне в коридоре девятого этажа.

Две белых горящих стеариновых свечи стояли на том месте, которое Вернон привык считать алтарем.

Несколько стульев в сторонке, перед ними стол.

Священник был там, отец Дженнингс, и оба врача, мужчину звали Лотар Гринвуд, а женщину — Биргит Биркоф. Вернон поздоровался с ними, потом представил Рубена, и они все пожали друг другу руки. Эриксен объяснил, что они рады его видеть и что вместе постараются сделать так, чтобы его сын не умер.