"Падение царского режима. Том 3" - читать интересную книгу автора (Щёголев Павел Елисеевич)
XXVIII. Допрос Герасимова. 26 апреля 1917 года.
Содержание: Служебная деятельность Герасимова в прошлом. Секретные сотрудники Герасимова по боевым организациям в 1906–1907 г.г. Дело с.-д. фракции 2-й государственной думы. Сношения Герасимова по делу с.-д. фракции государственной думы со Столыпиным. Шорникова — секретный сотрудник охранного отделения. Секретный сотрудник Бродский. Система действий охранного отделения и циркуляра министра внутренних дел. Инструкция для полиции о секретном сотрудничестве, изданная в 1907 г. Курлов и его приспешники: Веригин, Поповский, Манасевич-Мануйлов. Вражда Курлова к Столыпину. Появление при дворе Распутина. Обстоятельства убийства Карпова Петровым. Забота Столыпина о секретном сотрудничестве в деятельности боевой организации. Азеф-Филипповский на службе у Рачковского. Сношения Герасимова с Азефом. Отношение Герасимова к своей службе в охранном отделении по оставлении этой должности. Сношения Герасимова с Петровым. Осведомленность о приеме на службу Петрова со стороны Трусевича, Макарова и Столыпина. О контр-охране Бурцева. Заграничная поездка инспектора передачи, Красильникова и Виссарионова. Убийство Карпова. Дело лейтенанта Никитенко о приготовлении покушения на царя.
* * *
Председатель. — Вы генерал-майор Герасимов?
Герасимов. — Я генерал-лейтенант в отставке.
Председатель. — Вы допрашиваетесь здесь не следователем. Вам надлежит дать объяснения по некоторым моментам вашей прежней деятельности, интересующим Комиссию. Но прежде всего, в виду того, что вы сами хотели дать объяснения, может быть вы захотите рассказать из вашей прошлой деятельности все то, что имеет отношение к интересующим нас вопросам. Главным образом, нас интересует вопрос о провокации.
Герасимов. – О провокации вы изволите сказать? Вы меня обвиняете в провокации?
Председатель. – Я ни в чем вас не обвиняю, но будьте добры дать объяснения. Вам, по роду вашей деятельности, известно это явление?
Герасимов. — Вы меня спрашиваете, что такое провокация. Я всегда стоял против провокации, я ее никогда не допускал.
Председатель. — Может быть, ваше внимание напрасно сосредоточивается в такой мере на этом слове.
Герасимов. — Как я понимаю, провокация — это искусственное создание преступления. Этого никогда не было в моей десятилетней службе.
Председатель (обращаясь к секретарю). — Пожалуйста занесите в протокол, что надлежит ускорить получение послужного списка генерала Герасимова. Сколько вам лет?
Герасимов. — 56 лет.
Председатель. — Вы были сперва офицером?
Герасимов. — Полковым офицером.
Председатель. — Когда вы перешли на службу по жандармскому дивизиону?
Герасимов. — В 1889 году.
Председатель. — Где вы служили ранее?
Герасимов. — Я служил год в Самаре, потом до 1905 года я служил в Харькове. В 1905 году, в феврале месяце, я был переведен в Петербург начальником охранного отделения; в каковой должности оставался до первых чисел апреля месяца 1909 года, а после этого я был генералом для поручений при министре внутренних дел — до 1913 года. В 1913 году я ушел.
Председатель. — В каком месяце?
Герасимов. — Фактически я ушел в августе месяце 1913 года, но приказ состоялся в январе 1914 года.
Председатель. — Где вы жили с января 1914 года?
Герасимов. — В Петрограде.
Председатель. — Ничем не занимались?
Герасимов. – Я занимался биржей.
Председатель. — Т.-е. играли на бирже?
Герасимов. — Играл на бирже.
Председатель. — Вы уже не имели никакого отношения к властям?
Герасимов. — Никакого отношения.
Иванов. — Какая была причина оставления вами должности начальника охранного отделения?
Герасимов. — Я сам просил, я больше оставаться не мог.
Председатель. — Теперь, если о провокации вы ничего не можете сказать, то скажите относительно секретного сотрудничества?
Герасимов. — У меня лично была агентура.
Председатель. — То-есть секретные сотрудники, которые получали плату от охранного отделения и давали за это сведения о тех группах и организациях, к которым они принадлежали?
Герасимов. — Должен сказать, что в то время главное внимание было обращено на боевые организации.
Председатель. — В какое время?
Герасимов. — В 1906 и 1907 годах. — Затем, под видом анархических организаций существовали в то время грабительские организации, которые ничего общего с анархическими не имели. Это не более не менее, как развалившиеся революционные организации, которые грабили и убивали. Я нахожу, что это были просто ограбления, которые не достигали своей цели. Хотя они и действовали под флагом анархизма, но идейными совершенно не были; это были отпрыски развалившейся революции.
Иванов. — Мне бы хотелось выяснить, генерал, в чем выражалось сотрудничество ваших агентов? В одном ли только сообщении об известных действиях или же они сами участвовали в действиях сообщества и в какой именно степени?
Герасимов. — Они сами не добивались этого, но случалось иногда, что им давались какие-нибудь поручения по организации, и ясно: чтобы не провалить себя, они исполняли эти поручения.
Иванов. — Какие это были поручения?
Герасимов. — Конечно, по организации. Не боевые.
Иванов. — Значит, они участвовали в сообществе?
Герасимов. — Для того, чтобы осветить какое-нибудь сообщество, необходимо, чтобы сотрудник был там своим человеком, иначе вы ничего не осветите.
Иванов. — Значит, вы поручали сотрудникам участвовать в сообществе?
Герасимов. — Не поручал, но они сами входили.
Председатель. — Потому, что иначе — вы говорите — им было трудно освещать?
Герасимов. — Даже невозможно. Для того, чтобы знать, что делается в организации, необходимо осветить ее, а чтобы осветить — необходимо иметь человека, близкого к организации или он должен быть в самой организации.
Председатель. — Обыкновенно бывает, что он член этой организации?
Герасимов. — Бывает, если они пользуются доверием членов.
Иванов. — А были случаи, за время вашей долголетней службы, что сотрудники не только участвовали в сообществе, но и организовали его?
Герасимов. — Боже сохрани, я сам всегда с этим боролся.
Иванов. — Значит, это делалось помимо вашего желания?
Герасимов. — И я бы этого агента арестовал. Это невозможно, это не могло быть даже в то время, особенно в Петербурге, когда мы были подавлены революцией. Ведь нас тогда чуть-чуть не задавили.
Председатель. — Можно ли сказать, что петербургское охранное отделение было подавлено революцией?
Герасимов. — Одно время, я должен сказать, чуть-чуть не было подавлено.
Председатель. — Что вам известно о деле с.-д. фракции 2-й государственной думы?
Герасимов. — Агентурой, которая участвовала в раскрытии дела 2-й государственной думы я не ведал.
Председатель. — Почему вы не ведали?
Герасимов. — Я не один ведал. У меня чиновники были, я не мог один с этим справиться.
Председатель. — Какой же чиновник ведал раскрытием дела 2-й государственной думы.
Герасимов. — Полковник Еленский. Он может дать подробные показания. Я забыл… Не могу так подробно рассказать, потому что я этого сотрудника не знаю, т.-е. видел один только раз.
Председатель. — Вы про кого говорите?
Герасимов. — Про Шорникову.
Председатель. — Разве начальник охранного отделения не интересовался раскрытием выдающегося дела?
Герасимов. — Мне докладывал полковник Еленский, а я докладывал его директору департамента полиции, товарищу министра вн. дел, министру вн. дел и, кроме того, градоначальнику. Косвенно был подчинен также дворцовому коменданту.
Председатель. — Значит, начальства у вас было очень много?
Герасимов. — Очень много. Даже можно было бы отбавить. Каждый требовал, вызывал и интересовался.
Председатель. — Что же вам докладывал полковник Еленский? Постарайтесь вспомнить об этом деле, т.-е. о деле с.-д. фракции 2-й государственной думы.
Герасимов. — Может быть Еленский даст вам по тому вопросу более подробные объяснения. Я помню, будто члены гос. думы предполагали… какая-то делегация от войск… может быть я ошибаюсь, это было слишком давно. Ведь это целое дело, оно, кажется, разбиралось судом. Вы там найдете все сведения.
Председатель. — Как зовут полковника Еленского?
Герасимов. — Владимир Иезекиилович. Он последнее время был начальником могилевского жандармского управления. Когда я был в думе, т.-е. содержался там, его туда привели. Он сейчас здесь. Может быть, его выпустили.
Председатель. — Вам приходилось говорить, по поводу предстоящего ареста членов гос. думы со Столыпиным?
Герасимов. — Как же.
Председатель. — Постарайтесь вспомнить, в чем состояла эта беседа, чего хотел Столыпин, и что вы ему отвечали?
Герасимов. — Столыпин сказал, что если это верно, то нужно быть очень осторожными. Одним словом, Столыпин сказал, чтобы их арестовать с поличным. Такое было сделано распоряжение.
Председатель. — Так это и осуществилось?
Герасимов. — Я не помню. Наказ кажется не был найден подлинный. Вообще никто из членов думы не был арестован. Только выяснили, что этот наказ, как мне припоминается, скрыт или уничтожен, в деле есть эти подробности.
Председатель. — Вы не показывали этого наказа Столыпину до ареста членов гос. думы?
Герасимов. — Копия этого наказа у меня была.
Председатель. — Раньше, чем она была передана членам гос. думы?
Герасимов. — Вам эти подробности может сказать полковник Еленский.
Председатель. — Еленский показал вам этот наказ до передачи его членам гос. думы, т.-е. фракции?
Герасимов. — До передачи, конечно. Мы были знакомы с содержанием этого наказа.
Председатель. — Итак, вы этот наказ показывали Столыпину еще до ареста членов гос. думы?
Герасимов. — Безусловно.
Председатель. — Безусловно?
Герасимов. — Если не показывал, то говорил ему.
Председатель. — Почему вы говорите: безусловно показывал?
Герасимов. — Потому что всем, что касалось гос. думы, Столыпин интересовался. Он интересовался деятельностью думы, всем, что касалось деятельности членов ее, и такое событие не могло пройти без того, чтобы не сделать доклад ему.
Председатель. — Я бы хотел выслушать ваш рассказ о том, как вы были вызваны к Столыпину, как он объяснил причины этого вызова, что вы ему сказали и что он от вас потребовал?
Герасимов. — Это был очередной доклад, несомненно.
Председатель. — Но дело было не очередное, а исключительное?
Герасимов. — Я ему докладывал обо всем этом деле, докладывал также и о наказе. Показывал ли я ему наказ или не показывал, я теперь не помню, но с содержанием его Столыпин был ознакомлен, и тогда же он сделал распоряжение, что когда наказ будет внесен, то в тот же момент ликвидировать.
Председатель. — Вам известен автор этого наказа?
Герасимов. — Нет, не известен.
Председатель. — Вам известно отношение Шорниковой к составлению этого наказа?
Герасимов. — Нет, не известно.
Председатель. — Это правда, было довольно давно, но ведь это было ваше специальное дело, совершенно исключительное, а потому, вероятно, память кое-что сохранила вам.
Герасимов. — Я думаю, что Еленский, как непосредственно ведавший этим делом…
Председатель. — Вы говорите, что вы думаете, а нам хотелось бы знать, что вы помните.
Герасимов. — Мне память не сохранила больше того, что я сказал. 10 лет прошло и я не помню. Как я доложил это дело, вел Еленский.[*]
Председатель. — Чем вы объясните то, что копия этого наказа или, может быть, даже самый наказ, в подлиннике, раньше, чем он был передан по назначению, оказался в руках полковника Еленского, а через него и в ваших руках.
Герасимов. — У меня в руках… это объясняется тем, что достоверности тех сведений, которые она давала, придавалось огромное значение. Быть может, этот наказ не имел того значения… Еленский говорил на словах, неясно было, существует ли документ или нет… Вот почему предварительно необходимо было достать его и ознакомиться. Я предъявлял такое требование Еленскому. Еленский показал этот наказ.
Председатель. — Значит, Еленский был в курсе этого дела?
Герасимов. — Безусловно, он вел непосредственно это дело.
Председатель. — За сколько времени до этого Шорникова стала секретной сотрудницей петербургского охранного отделения?
Герасимов. — Не помню.
Председатель. — Какое положение занимала в это время Шорникова в партии? Т.-е. какие функции она там исполняла?
Герасимов. — Я не могу доложить. Я теперь уже забыл. Еленский вам подробно доложит.
Иванов. — А под какой кличкой она значилась в охранном отделении?
Герасимов. — Не помню.
Иванов. — Не помните ли вы, что ее звали Казанской.
Герасимов. — Совершенно верно, Казанской. Именно потому, что она из Казани приехала. Сначала был переведен из Казани офицер Кулаков, — она приехала за ним. Он был с ней связан, он заболел, а она перешла к Еленскому.
Иванов. — Вы не помните, какое участие она принимала в организации?
Герасимов. — Подробно не могу сказать. Я знаю, что она принимала там участие… Может быть, я и знал, но совершенно искренно, откровенно, теперь не могу сказать — забыл.
Иванов. — А скажите, пожалуйста, вы не припомните, кто еще из ваших агентов был прикосновенен к этому делу? Я вам напомню: Бродский был такой?
Герасимов. — Какое участие он принимал, я теперь не помню. Я его не видел и не знаю.
Иванов. — Но ведь это ваш агент?
Герасимов. — Он сотрудничал.
Председатель. — Кто руководил Бродским?
Герасимов. — Тоже Еленский. Это в связи с Шорниковой, а Бродского я ни разу не видел.
Иванов. — Но вы были заинтересованы этим делом? Вам докладывали?
Герасимов. — Мне докладывали, и я докладывал.
Иванов. — Никаких распоряжений вы не делали, когда вам докладывали об этом деле?
Герасимов. — Они сами делали — Еленский, Доброскок. Они руководили делом.
Иванов. — Кто? Еленский, Доброскок?
Герасимов. — Еленский ведал партией социал-демократов, а Доброскок — социалистов-революционеров.
Иванов. — Так что они распоряжались по своему усмотрению.
Герасимов. — Я давал только общие указания.
Иванов. — Не припомните, какие?
Герасимов. — Не припомню. Трудно, — 10 лет прошло.
Иванов. — Дело серьезное.
Герасимов. — Я ушел, отказался от всего этого и совершенно не помню деталей.
Щеголев. — Когда вы показывали Столыпину наказ, как вы объяснили нахождение его?
Герасимов. — Сказал, что агент записал его.
Иванов. — Среди солдат?
Герасимов. — Агент, который имел возможность копировать этот наказ.
Щеголев. — Скажите пожалуйста, когда произошел арест и обыск во фракции гос. думы, Шорникова не была арестована?
Герасимов. — Не помню.
Председатель. — Не помните?
Герасимов. — Кажется, не была.
Председатель. — А не знаете, была ей дана возможность скрыться?
Герасимов. — Да, говорили, — помню, — что нужно, чтобы она уехала.
Председатель. — Кто говорил?
Герасимов. — Говорил Еленский и дал ей паспорт фальшивый.
Председатель. — Из петербургского охранного отделения выдали книжку?
Герасимов. — Обыкновенно все сотрудники, которые были в распоряжении охранного отделения, паспортные книжки имели.
Председатель. — И тем сотрудникам, которым нужно было скрыться, выдавали обыкновенно паспортные книжки на этот предмет?
Герасимов. — Они сами скрывались.
Председатель. — Они сами скрывались, а книжки, чтобы помочь им скрыться?
Герасимов. — Я не помню. Эти сведения, вероятно, даст вам Еленский. Я могу ошибиться.
Председатель. — Во всяком случае, эта паспортная книжка не на имя Шорниковой, а на вымышленное?
Герасимов. — По всей вероятности, — если была дана.
Председатель. — Сколько ей было дано денег, чтобы дать ей возможность скрыться?
Герасимов. — Не помню этого сейчас.
Председатель. — Но помните, что она была снабжена как паспортом, так и деньгами?
Герасимов. — Помню, что немножко денег дали.
Председатель. — 35 рублей?
Герасимов. — Совершенно верно, я не знал суммы. Вы изволили выяснить. Да это было.
Председатель. — Как же, собственно говоря, обстояло дело с точки зрения закона? Ведь Шорникова — член партии и совершает известное преступление. Значит, она преступница. Как же охранное отделение дает ей паспорт и немножко денег?
Герасимов. — Г. председатель, как я докладывал раньше, для того, чтобы открыть какую-нибудь организацию, нужно иметь там своего человека. Несомненно, если организация ликвидируется, этот человек является тоже преступным уже потому, что он участвовал. Но, если мы будем своих сотрудников выдавать, то никто не пойдет служить к нам. Это установила система. Это было требованием департамента полиции, требованием министерства внутренних дел. Это не охранное отделение, а вся система. Если вы рассмотрите циркуляры министерства внутренних дел по департаменту полиции, вы там найдете целую систему, каким образом нужно водить, освещать и т. д. В данном случае виновность не может падать на охранное отделение, которое исполняло распоряжение своего начальства. Так и в данном случае: все, что делалось, это было, конечно, с юридической точки зрения преступно, но это была необходимость, — необходимость, требуемая министерством внутренних дел. И в данном случае охранное отделение исполняло распоряжение министра внутренних дел, т.-е. своего непосредственного начальства. Оно в этом неповинно.
Председатель. — Совершенно верно. Скажите, Столыпин знал об этой Шорниковой, — без имени, конечно?
Герасимов. — Знал, как Казанскую. И он знал, и директор, и товарищ министра, — знали все.
Председатель. — Товарищ министра знал потому, что это было дело выдающееся?
Герасимов. — Дело было выдающееся, как я докладывал.
Председатель. — Товарищем министра, заведующим делами полиции, был тогда Макаров?
Герасимов. — Макаров.
Председатель. — А директором департамента?
Герасимов. — Трусевич.
Председатель. — Скажите, в то время, когда Шорникова была открыта, министром юстиции был Щегловитов?
Герасимов. — Он все время при мне был.
Председатель. — Но, в виду выдающихся свойств этого дела, был ли он осведомлен вами?
Герасимов. — Нет, министра юстиции я не осведомлял.
Председатель. — Можете вы подтвердить перед Комиссией, что Трусевич, Макаров, а ранее и Столыпин осведомлялись вами?
Герасимов. — Я не понял вопроса.
Председатель. — Докладывали ли вы это дело не только Столыпину, но и Макарову и Трусевичу, т.-е. непосредственным вашим начальникам? Вы сослались на циркуляры, которые рекомендовали именно этот метод действий.
Герасимов. — Точно так.
Председатель. — Не помните ли вы, что была выработана целая инструкция, которая была обязательна для начальников охранного отделения и содержала в себе разработанную систему поведения, между прочим, по отношению к секретным сотрудникам?
Герасимов. — Особая инструкция? В каком году она была издана?
Председатель. — Я могу сказать точно: в 1907 году, а потом переиздана, может быть, после вас, в 1914 году.
Герасимов. — Много было циркуляров.
Председатель. — Нет, была инструкция, очень секретная. Вы, как начальник охранного отделения, да и другие начальники отделения — не могли не знать о ней, не считаться с ней.
Герасимов. — Виноват, какой вопрос, я не понял?
Председатель. — Я спрашиваю, была ли вам известна эта инструкция? Мы пришли к известным фактам, — их не приходится отрицать, они были.
Герасимов. — Точно так.
Председатель. — Вы здесь изволили сделать ссылку на то, что, во-первых, без этого невозможно, а, во-вторых, что вам приказано было вашим начальством вообще, а, в частности, в виду выдающегося значения этого дела, осведомлять о нем ваше начальство, так не помните ли вы, что не только циркуляры были в этом направлении, но, и целая инструкция, выработанная департаментом полиции?
Герасимов. — Откровенно я вам доложу, что в настоящее время, после десятилетней отставки, я не припомню, но если она была, то, конечно, — была.
Председатель. — Но вы твердо помните, что ваши действия сообразовались с циркулярами и предписаниями начальства?
Герасимов. — С циркулярами начальства — все.
Щеголев. — А когда Шорникова исчезла из Петербурга, вы знали о ее местопребывании? Вам пришлось иметь дело с нею?
Герасимов. — Нет никакого.
Председатель. — А вашим агентам, которые руководили делом?
Герасимов. — Может быть, полковнику Еленскому. Виноват, не так давно это было уже, когда я был в отставке или перед тем, что выходил в отставку — по поводу Шорниковой возник какой-то вопрос. Она просила… подала даже жалобу Джунковскому о том, что ей дали мало содержания. Вот по этому поводу что-то такое. Ей выдали, кажется, больше. Теперь она получает из департамента полиции пенсию. Я не знаю, что-то такое.
Председатель. — Это было уже когда вы были в отставке?
Герасимов. — Это было уже после.
Председатель. — В девятисотых годах. Может быть это было при вас?
Герасимов. — Я был тогда генералом для поручений и ничего не делал.
Щеголев. — Совершенно верно. Был издан розыскной циркуляр о Шорниковой?
Герасимов. — Не помню.
Щеголев. — С того момента, как она исчезла из Петербурга, вы ни в какие соприкосновения с ней не приходили?
Герасимов. — Нет, я вообще ее раз видел. Нет.
Председатель. — Входили ли в сношения с нею чины вашего отделения?
Герасимов. — После того, как она уехала. Я не знаю.
Иванов. — В каком году она возвратилась, в Петербург?
Герасимов. — Она возвратилась при Джунковском, просила о пенсии. Но я лично не знаю.
Щеголев. — Когда она просила пенсию, вам пришлось говорить с Джунковским?
Герасимов. — Я помню, такие статьи были в газетах. Я написал… по поводу того, что Шорникова была в организации… Я помню, в «Вечернем Времени» написали… По поводу моей деятельности, большой шум в газетах вызвали, потому что Курлов окружил себя такими господами. Ему нужно было меня грязью забросать. И вообще около моего имени шум поднялся.
Председатель. — Какими господами окружил себя Курлов?
Герасимов. — Веригин, Сенько-Поповский — это были люди такие… Мануйлов, который деньги получал из департамента полиции и писал обо мне гадости… Гурович — форменный провокатор. Он умер в девятисотых годах. Он тоже меня с грязью мешал и помещал всевозможные статьи. Тогда я просил Макарова и других выступить в процессе и защитить мое имя. Говорят: «не обращайте на это внимания».
Председатель. — Вы докладывали об этом?
Герасимов. — Я докладывал. Говорю: «Предайте меня суду, если я нарушил закон. Нельзя же так». Я указывал, что Курлов повел агитацию…
Председатель. — Зачем Курлову нужна была эта агитация?
Герасимов. — Против меня. Он боялся…
Председатель. — Вы говорите об его деятельности в качестве товарища министра? К какому времени это относится?
Герасимов. — Это к 1909 году относится. И вообще он почему-то хотел отдалить меня от Столыпина, вообще интриги были, чтобы я никакого участия не имел при политическом розыске. А по этому поводу пошли всевозможные мерзости и гадости. Например, по делу с полковником Карповым. Я тогда был совершенно не у дел… По делу с убийством полковника Карпова. С этого момента он и начал. Он не дал мне возможности явиться на суд, послал меня в Иркутск…
Председатель. — В Иркутск? Курлов?
Герасимов. — Курлов.
Председатель. — Какие же гадости говорил про вас Курлов?
Герасимов. — Он говорил, что якобы я… он сумел во дворец втереться и повел агитацию такую, будто Столыпин и я — мы революционеры, будто мы революцию делали.
Председатель. — Какую революцию?
Герасимов. — Всю революцию 1905–1907 годов. Будто мы все делали и революции никакой не было бы, если бы не мы… и что убийство… это дело рук… Нужно было поколебать то доверие, которым пользовался при дворе Столыпин, и он этого достиг. Он хотел, чтобы Столыпин потерял всякое значение там. Сам же потом втерся туда при рвани придворной.[*]
Председатель. — При чем?
Герасимов. — При рвани… извините, что так выразился … при рвани, которая образовалась там. Кажется, этого негодяя он разрешил выписать и под его крылышком… — Я говорю про Распутина, потому что Распутин появился при дворе, в Петербурге, в 1908 году впервые. Кто нашел его? Это я. В то время, когда боялись каждого, когда все казались подозрительными лицами, дворцовый комендант вызвал меня…
Председатель. — Кто?
Герасимов. — Дедюлин. Он сказал, что у Вырубовой появился мужик, по всей вероятности, переодетый революционер. Так как государыня часто бывает у Вырубовой и привозит государя, то я просил обратить внимание на этого мужика. Тогда этого мужика взяли под наблюдение. Он оказался Распутиным. Когда я дал телеграмму по местожительству, то дали сведения, что это первостепенный негодяй. Я об этом доложил, кажется, П. А. Столыпину. Он попросил больше об этом никому не докладывать, — ни товарищу министра, ни директору. Он сказал: «Я буду говорить с государем». Позвольте, — это, может быть, к делу не идет?
Председатель. — Вкратце скажите.
Герасимов. — В конце концов, он с государем говорил. Государь сначала отказался, а потом сказал, что раз виделся с Распутиным, сознался, что раз видел Распутина. Государь сознался. Решено было его арестовать. И сказали, что вышлют в Восточную Сибирь за порочное поведение. Но он, Распутин, заметил наблюдение и бежал и не являлся. А когда я ушел, он появился.
Председатель. — Возвратимся к вопросу, который нас непосредственно интересует. Что же вам конкретно ставил в вину Курлов? По какому поводу произошла замена вас Карповым?
Герасимов. — Я сам с 1908 года просил разрешения уйти. Мне было все равно, безразлично, кто меня заменит, — Карпов или кто другой. Меня удерживали, меня не пускали. Макаров, Столыпин не пускали.
Председатель. — Вы упомянули тут о деле Петрова и Карпова. При каких обстоятельствах произошло убийство Карпова? И кто был Петров?
Герасимов. — Подробно прикажете рассказать.
Председатель. — Не подробно, а вкратце, но все, что вы знаете по этому поводу.
Герасимов. — В Саратове было ликвидировано — не помню, в январе ли 1909 г. или в конце 1908 года — было ликвидировано дело Минора, не помню, какое. И вот, спустя некоторое время, один из арестованных — я не помню, под какою фамилиею он был тогда арестован — заявил начальнику жандармского управления о желании оказывать услуги жандармскому управлению. В своем заявлении…
Председатель. — Начальником жандармского управления был там Семигановский?
Герасимов. — Семигановский… О желании оказывать услуги ему. В этом заявлении, он, между прочим, написал такие сведения, которые будто бы у него имелись. Например, он писал, что в Саратовской и Самарской губерниях расположены батальоны революционеров и производится регулярное учение, и даже есть артиллерия революционеров. Одним словом, написал такие нелепости, которые лишали всякого значения его заявление. Тем не менее, он назвал в заявлении фамилии лиц из более крупных партийных деятелей, и это давало основание думать, что он имел связи и был в курсе дела, а связь с Минором давала основание думать, что он какую-то личность собою представляет. Что он Петров, об этом я не знал. Семигановский это заявление прислал в департамент полиции Трусевичу. Трусевич доложил Столыпину. Столыпин обратился ко мне, чтобы я поехал в Саратов с ним поговорить. Я просил разрешения в Саратов не ехать: в виду моего ухода меня не интересовало, будет ли Петров служить или нет, но по настоянию Трусевича и покойного Столыпина я согласился переговорить с Петровым — под условием, чтобы он был привезен в Петербург.
Председатель. — Почему по настоянию Столыпина?
Герасимов. — Он интересовался, находил, что Петров будет годен в боевом деле. Один из наших сотрудников, Евно Азеф, провалился окончательно и, так как Столыпин знал, что я ухожу, то не хотел оставлять боевого дела без сотрудников. Потому что департамент полиции и Столыпин были заинтересованы, чтобы сотрудники были в боевом деле.
Председатель. — Столыпин, значит, интересовался делом освещения этой боевой организации?
Герасимов. — Всегда.
Председатель. — Так что он был в курсе деятельности Азефа?
Герасимов. — В курсе всего дела. Они все были в курсе.
Председатель. — А товарищ министра Макаров?
Герасимов. — Тоже.
Председатель. — И что же им докладывали о том, кто этот человек?
Герасимов. — Кто? Азеф?
Председатель. — Да.
Герасимов. — Об Азефе есть подробные сведения в департаменте полиции. Я удивляюсь… Я принял его по приказу Дурново и настоянию Рачковского.
Председатель. — Когда вы его приняли?
Герасимов. — Я его принял в 1906 году… Он был задержан и арестован, потому что он попал в наблюдение. Люди говорили, что это наш человек, сотрудник департамента полиции. Сказали, что это Филипповский. «Какой такой Филипповский?» — Я спросил — у меня такого нет. «Может быть это из заграничной агентуры сотрудник?» Никто не знает. Я просил его задержать, и он был задержан — около Летнего сада или около Финляндского вокзала, и при доставлении в отделение он сначала отказался говорить. Потом я его спрашивал: «Скажите, почему вас люди знают?»
Председатель. — Люди, это значит филеры?
Герасимов. — Да. Он говорит: «Разрешите мне сначала переговорить с Рачковским». Я пригласил Рачковского. Рачковский приехад и с ним говорил. Оказалось, что он давно служил у Рачковского. Тут произошла бурная сцена: оказалось, что Рачковский его забыл, не посылал ему денег. После этой сцены он получил деньги.
Председатель. — Рачковский приехал к вам в отделение?
Герасимов. — Он был в Петербурге.
Председатель. — Какую должность занимал Рачковский?
Герасимов. — Он был чиновник 4-го класса при министре вн. дел.
Председатель. — Итак, все обнаружилось, и деньги Азеф получил?
Герасимов. — Я ходил с ним на свидание, это было в мае 1906 года. Потом Азеф уехал заграницу, — кажется в 1906 году. Одним словом, Рачковский отстал от него, и тогда я один с Азефом виделся.
Председатель. — До каких пор вы один с Азефом виделись?
Герасимов. — До его провала. Он был провален, когда поступил к нам. Письмо поступило в 1905 году, а потом он приезжал на 1, 2, 3 дня, но уже для своего спасения.
Председатель. — Значит вы были так называемым руководителем Азефа, потому что лицо, которое ведает известным агентом, называется по инструкции руководителем.
Герасимов. — Может быть.
Председатель. — Что же вам известно о деятельности Азефа за то время, когда вы были с ним в сношениях? В чем заключалась ваша работа? Этот сотрудник, вероятно, дорогой. Сколько вы ему платили?
Герасимов. — 500–1.000 р. Может, вы позволите перечислить, какие дела вел Азеф?
Председатель. — Пожалуйста.
Герасимов. — Он вступил в 1906 году. В конце 1906 года он был заграницей, оттуда он сообщил мне о том, что в Финляндии есть группа лиц, которые замышляют покушение на градоначальника фон-дер-Лауница. В Финляндии мы не могли наблюдать, — финляндские власти нас выгоняли. Известно только, что эта группа жила на Иматре и что Лауниц был убит. Потом, в 1907 г., он дал сведения о том, что он знал от одного своего знакомого: что проживающий в Петербурге лейтенант Никитенко ищет связей и организует покушение в Царском Селе посредством охраны. Затем он сказал, под какой фамилией живет Чайковский.
Председатель. — Под какой фамилией живет — это мелочи; а еще что?
Герасимов. — Больше ничего.
Председатель. — Это в 1907 году, а в 1908 году и дальше?
Герасимов. — В 1908 году он указал, что боевым отрядом заведует Распутина.
Председатель. — Это все?
Герасимов. — Да, это все.
Председатель. — Каким же образом этот агент, получавший 6 или 12 тысяч в год, не был выгнан, если он сообщил вам только под какой фамилией живет Чайковский, что Распутина стоит во главе отряда и что Лауниц будет убит?
Герасимов. — Он указал еще какую-то личность, но она не была выяснена. Он из заграницы это писал.
Председатель. — Почему же такой агент не был уволен за бездействие?
Герасимов. — Напротив, им все дорожили. Он был близок к боевому делу, и, если бы надо было, ему не только тысячу, но и пять тысяч заплатили бы.
Председатель. — В чем же состояла его деятельность? Мы видим из ваших показаний, что он ничего не делал.
Герасимов. — Ничего не делал.
Председатель. — Вам известно, что в 1906–7–8 годах был произведен ряд террористических актов? Напр., в Москве.
Герасимов. — В 1906 году Азеф был заграницей.
Председатель. — Но вы сами говорите, что Азеф, с которым вы были в сношениях, обязан был освещать боевой центр. Значит, деятельность Азефа распространялась не только на Петербург, но и на всю Россию.
Герасимов. — Конечно, он был обязан, но мы не были гарантированы от каких-либо шантажей. Тут едва ли может быть какая-нибудь сделка, — тут все идет на веру. Ему оказывают доверие, но он может говорить правду, может и наврать. У нас нет ничего регулирующего. Он нам дает сведения, и эти сведения подтверждаются; для этого у нас есть наружные наблюдения. Если наружные наблюдения проверят его сведения, они приобретают значение, а если бы он не дал никаких сведений, то это на его душе грех. Тут мы ничего не можем сделать.
Председатель. — У вас есть сотрудник, который должен освещать боевой центр, — сотрудник, которым интересуется Макаров, Столыпин, тов. министра, министр. И вот оказывается, что этот сотрудник сотрудничает, а террористические акты происходят?
Председатель. — Покушение на Гершельмана, на Рейнбота, на Дубасова.
Герасимов. — В Москве была своя агентура.
Председатель. — Какая же территория наблюдения была у Азефа и что от него требовалось?
Герасимов. — Он должен был освещать боевое дело. Вы изволите спрашивать, принимал ли Азеф участие в покушении на Дубасова?
Председатель. — Я интересуюсь знать, каковы были сведения, сообщаемые вам Азефом, которым вы руководили?
Герасимов. — Я доложил вам все сведения, которые он мне сообщил. Может быть, он знал больше и только 10% своих сведений доложил, — я этого учесть не могу.
Щеголев. — Скажите, как вы думали, какое место занимал Азеф в организации?
Герасимов. — Он говорил, что он состоит в боевой организации.
Щеголев. — Значит, он был членом боевой организации. Скажите, вы с Азефом лично виделись в Петербурге и затем переписывались? Он вам писал? Где эти письма хранятся?
Герасимов. — Мои?
Щеголев. — Нет, Азефа к вам. Вы их не хранили?
Герасимов. — Это было 10 лет тому назад, я все уничтожил. У меня ни клочка не осталось от моей деятельности. Я все забыл. Мне противно вспоминать свою деятельность.
Щеголев. — Когда вы его в последний раз видели?
Герасимов. — Когда он приезжал спасаться. Может быть, вы помните такое обстоятельство, что он бежал из суда. В Париже был суд, и он бежал и пробыл здесь два-три дня.
Щеголев. — Вы где с ним виделись тогда?
Герасимов. — Он пребывал на моей квартире. Я сам жил на конспиративной квартире на Итальянской улице. Я один там жил.
Щеголев. — Это когда вы были начальником охранного отделения. А когда вы перестали быть начальником охранного отделения, где вы жили?
Герасимов. — С тех пор я его не видел. А когда я был генералом для поручений, я жил на Вознесенской ул. 22, потом на Знаменской.
Щеголев. — А на Пантелеймонской ул. вы не жили?
Герасимов. — Никогда.
Председатель. — При каких министрах вы были генералом для поручений? Вы начали при Столыпине, а затем…
Герасимов. — При Макарове и полгода при Маклакове.
Председатель. — Скажите все министры — Столыпин, Макаров и Маклаков — интересовались агентурой?
Герасимов. — Маклакова я совершенно не знаю, я видел его один раз, когда он приехал представляться.
Председатель. — А Макаров и Столыпин?
Герасимов. — Они интересовались.
Иванов. — Вы изволили сказать, что вы многое забыли, что вам противно вспомнить прошлое. Что это значит?
Герасимов. — Столько я вынес неприятностей, тяжело было…
Иванов. — По службе неприятности?
Герасимов. — Когда я ушел со службы, я совершенно изменился, увидел, что, служа тому строю, я совершил преступление, я видел, что там делается, как зритель, со стороны и мне стыдно, что я там служил, а в последнее время, простите, я сам чуть ли не революционером стал.
Щеголев. — Скажите, когда было ваше последнее свидание с Азефом?
Герасимов. — Когда он бежал из суда.
Щеголев. – А после этого вы были с ним в переписке?
Герасимов. — Ему Столыпин обещал деньги. Я не помню, какую сумму пообещали, но не дали. Потом я ему послал, кажется, тысячу или две. Это была последняя посылка денег. Я ему написал, что это все деньги, больше не дадут. Это уже когда я был генералом для поручений.
Щеголев. — А потом не получали писем от него?
Герасимов. — Я с ним не виделся и не знал, где он.
Щеголев. — А из Франкфурта-на-Майне он вам ничего не писал?
Герасимов. — Ничего.
Председатель. — Когда вы были на свободе, вы штатское платье носили или военное?
Герасимов. — Когда я был начальником отделения, я в штатском ходил, когда я был генералом для поручений — форму носил, а вышедши в отставку, штатское платье надел.
Иванов. — Вы сказали, что Курлов интриговал, рассказывал гадости, указывал, между прочим, что вы и еще кто-то устраивали революцию и что это было вам неприятно.
Герасимов. — Все это говорилось, об этом писалось, он мне лично этого не говорил. Это я из газет узнал, а потом, впоследствии, узнал, кто инспирирует.
Иванов. — Я хочу знать, в чем именно они обвиняли вас, в какой форме будто бы устраивалась вами революция?
Герасимов. — Была такая статья, что я хочу сделаться чуть ли ни диктатором.[*] Я — маленький человек, мне слишком большое значение придают. Если вы изволите посмотреть на мою должность по штату, то она не выше петербургского полицеймейстера. Между тем обо мне писали и говорили, как о каком-то главноначальствующем, а у меня самого были начальники: градоначальник, директор…
Председатель. — Вы это уже говорили. Позвольте вернуться к делу Петрова. Итак, Столыпин поручил вам съездить в Саратов.
Герасимов. — Я не поехал.
Председатель. — Но он просил вас. Значит, Трусевич, Курлов и Столыпин, — три лица…
Герасимов. — Курлова не было, он тогда не касался этого.
Председатель. — Он был с 1-го января?
Герасимов. — Но он не входил.
Председатель. — Значит, Трусевич и Столыпин рекомендовали вам поехать в Саратов?
Герасимов. — Курлов, конечно, знал.
Председатель. — В качестве тов. министра, заведывающего полицией? Что же вы сделали? Вы сказали, что отказались поехать в Саратов, и просили, чтобы Петрова привезли сюда.
Иванов. — Этот Петров был свободный человек или был обвинен в чем-нибудь?
Герасимов. — Он был арестован, я не помню, по какому делу.
Иванов. — Он уже был приговорен к каторжным работам? Или вы говорите о более раннем периоде, когда он был в Саратове?
Герасимов. — Он был арестован по охране. Я не знаю, был ли он привлечен к дознанию по 1035 ст., но суда еще не было.
Председатель. — Итак, Петрова привезли сюда?
Герасимов. — Я с ним переговорил, при чем спросил, желает ли он давать показания. Он сказал: да. Я указал ему на явную несообразность его сообщений о революционных батальонах и артиллерии и просил его, если он действительно желает служить, откровенно написать свою исповедь, что он и сделал. Он описал свою жизнь со дня своего рождения, в каких организациях он участвовал, как он был в Казани в лаборатории, где приготовлялся динамит, как он во время обыска бежал и сломал ногу. Одним словом, все его показания дышали искренним желанием оказать помощь делу политического розыска. Он указывал на интимные стороны своей жизни — я сейчас стесняюсь об этом распространяться: он на одного члена партии был обозлен… Предложение его было принято. Вы это можете найти в делах охранного отделения.
Председатель. — Этот разговор ваш с ним относится к какому времени?
Герасимов. — Ко времени принятия его на службу.
Председатель. — Когда он был принят на службу?
Герасимов. — Это было перед моим уходом, в марте 1909 года.
Председатель. — Где он начал службу?
Герасимов. — Позвольте рассказать подробно. После его показания и его исповеди у меня не возникало сомнения в его искреннем желании оказать помощь делу политического розыска. Он содержался при отделении. Мы с ним часто беседовали, он ко мне привязался совершенно искренно. Нужно было, чтобы он ушел. Он предложил, что он разыграет сумасшедшего и т. д., а затем у него есть связи в Саратове, товарищи помогут ему бежать, и после побега он даст мне знать. Мне он оставил адрес. Я поехал заграницу, он поехал в Саратов. После возвращения из за-границы или еще за-границей, это было в мае месяце, я прочел, что он бежал. Я получил письмо, что он находится в Финляндии и просит меня приехать. Письмо это переслали. Я уже оставил должность. Я поехал. Тогда был директором департамента полиции Зуев. Я говорил Зуеву, что я с Петровым увижусь, чтобы условиться окончательно насчет его поездки за-границу, потому что Петров говорил, что ему необходимо уехать за-границу. В одно из таких свиданий я говорю, что для того, чтобы облегчить его положение за-границей, чтобы он мог иметь сношения, я командирую туда офицера, с которым он здесь познакомится, он будет с ним видеться, передавать через него письма. Потому что там Бурцев, который не замедлит приставить к нему свою агентуру и, несомненно, его провалит. Он не хотел, но я настаивал, и он согласился. Офицер этот Долгов, Вячеслав Иванович.[*]
Председатель. — Какой у него чин?
Герасимов. — Не знаю, это было давно. Если он не полковник, то наверно подполковник. Я ему говорю, что я ухожу с этой должности и что ему придется иметь дело с кем-нибудь другим. Он говорит, что ни в каком случае, что он только со мной и может иметь сношения и больше ни с кем.
Председатель. — Разве в это время еще не был назначен ваш преемник?
Герасимов. — Был Карпов. Но я это дело доводил до конца, чтобы отправить его заграницу. Я специально приехал с Кавказа сюда в Петербург. И вот, когда я Долгова познакомил, я дал тысячу или две. Он просил браунинг, и я его им снабдил.
Председатель. — Вы докладывали это Трусевичу, потом Зуеву, Курлову и может быть Столыпину?
Герасимов. — Курлова тогда не было, он был где-то на торжествах.
Председатель. — Какже на торжествах, ведь вы сговорились в апреле, а это произошло тоже в апреле?
Герасимов. — Я поехал за-границу, сдавши должность.
Председатель. — Но разве за это время не успели доложить Столыпину?
Герасимов. — Да, о том, что я сговорился, было известно Макарову, Трусевичу, Столыпину.
Председатель. — Почему Макарову?
Герасимов. — Нет, виноват, не Макарову, — Курлову, Трусевичу и Столыпину.
Председатель. — Макаров ушел 1 января.
Герасимов. — Совершенно верно.
Председатель. — А вопрос о вашей поездке поднимался до 1 января или после?
Герасимов. — Я не могу этого сказать.
Председатель. — Пожалуйста продолжайте.
Герасимов. — Затем он просил освободить Бартольда, его приятеля, без которого он не может пробраться близко к центру. Об этом я однажды тоже доложил начальству. Затем я уехал на Кавказ лечиться, а он уехал за-границу.
Председатель. — Что же начальство сказало по поводу его освобождения?
Герасимов. — Если это нужно — освободить.
Председатель. — А Бартольд за охраной сидел?
Герасимов. — Не помню. Затем, когда я возвратился в конце августа с Кавказа, я застал два или три письма от Петрова. В одном он спрашивал, почему нет ни меня, ни Дибича (Долгова), как мы условились его называть, а из третьего письма я понял так, что будто бы он начинает проваливаться. Я ведь ему говорил, что он встретится с контр-охраной Бурцева, которая несомненно возьмет его, и что если Бурцев вызовет его к себе, то по всей вероятности сразу же узнает, кто он такой, говорил, чтобы он был осторожен. Оказалось, что Долгов и не думал еще ехать за-границу. Тогда я пошел к Зуеву передал ему письма и говорю: «Для вас я связался с Петровым. Смотрите, вот его письма, человек, повидимому, провалится. Оставить его в таком положении нельзя. Долгов должен ехать, — вы обещали». Он говорит, что Курлов сам на празднествах. Это празднество как-то было в 1909 году. Проезд какой-то. Курлов постоянно уезжал на торжества.
Председатель. — Это были ялтинские торжества?
Щеголев. — Полтавские?
Герасимов. — Вероятно, это было в конце августа. В конце концов Долгов так и не поехал. Распорядились послать Долгова чуть ли не в конце августа, или в начале сентября, или даже, если память мне не изменяет, в начале октября. С тем, что Долгов поедет туда специально для Петрова, при чем он должен получить назначение в заграничной агентуре. В качестве инспектора передачи, туда поехал Красильников, а также Виссарионов. Вся эта компания выехала, насколько помнится, в первых числах октября месяца, т.-е. во всяком случае не раньше, чем через месяц после всего того, о чем я рассказал. В конце концов, не знаю, что там было. Красильников там водворился, а о Петрове я никакого сведения не имел. Я спрашивал Карпова: «Ну что же, ваш Петров не провалился? Я боюсь, судя по письмам. — Нет ничего», говорит. Раза два-три так было. Потом как-то случайно Курлов спросил: «А что Петров не провалился?» Но вообще они были настолько осторожны и конспиративны относительно меня, что не хотели даже говорить, в таком смысле «ничего». Ну, раз не хотят говорить, стало быть не желают, чтобы я какое-нибудь участие принимал. В конце ноября месяца того же года, ко мне пришел чиновник Доброскок и принес записку от Петрова. В этой записке Петров умолял меня повидаться с ним, ибо положение его тяжелое: написал, что он согласен на свидание, где, когда и при каких условиях мне угодно. Я спросил Доброскока, давно ли он приехал. Говорит: «недели три. Требует вас, просит свидания и т. д. Что с ним, я не знаю». Я говорю, что на свидание с ним не пойду, потому что не имею права. К сожалению, я являюсь его крестным отцом в этом отношении, если позволите, так выразиться. Я говорю: «Пожалуйста, передайте ему, что нигде и ни при каких условиях я с ним видеться не могу, ибо этого даже не желает и начальство». Затем я по телефону позвонил Карпову, сказал, что ко мне пришло письмо через Доброскока, в котором Петров просит меня о свидании, сообщил то, что я ответил. Карпов говорит, что он просит давно, но П. Г. Курлов говорит: «Не позволяю, ни в каком случае не позволю». — «Тем более», говорю. — «Передайте Петрову от меня, что я с ним видеться не могу». Через несколько дней после этого совершается взрыв, а затем не знаю, что там происходит, так как я через неделю получаю предписание экстренно отправиться в Иркутск для ревизии. За то время, что я был в отъезде, это продолжалось дней 14–18–20, тут произошел и суд, и что угодно. Это после взрыва. Когда я возвратился, то оказалось…
Председатель. — Что его уже повесили?
Герасимов. — Оказалось, что Петров вел разговоры с Карповым. Карпов был недалекий человек, — очевидно, соглашался с Петровым, и люди, которые руководили, тоже недалекие были. Он говорил, что существуют две партии.
Председатель. — Кто говорил?
Герасимов. — Петров. Он говорил им, и они верили, что Виссарионов, Курлов и Карпов, это первая партия. Эти борются чистыми средствами. А вторая партия, — я и Столыпин, — борются нечистыми средствами. Я, будто бы, просил его, Петрова… Это все проверить можно, целое дознание по этому поводу. Он говорил, что нужно узнать мои, так сказать, направления или убеждения. Он говорил: «Если хотите, вы сами в этом можете убедиться».
Председатель. — Кто говорил?
Герасимов. — Петров Карпову говорил: «Вы можете убедиться. Мы наймем дом, комнату, сделаем, если прикажете, чтобы пришел сюда генерал. Я буду с ним говорить».
Председатель. — Какой генерал?
Герасимов. — Я. «Я буду с ним говорить», т.-е. — он Петров со мною, — «а в другой комнате вы будете слушать, что я буду говорить, и он будет отвечать мне. Тогда вы поймете, какими средствами он борется». Карпов передал это Курлову. В это время Курлов был в Москве, иначе я не знаю, может быть, меня и на свете уже не было бы, потому что Курлов мог приказать мне через Столыпина, чтобы я пошел, и я пошел бы, если бы Столыпин приказал. Карпов вместе с Петровым наняли этот дом. Заложили там мины. Но Карпов об этом не знал. Несчастный случай все открыл. Когда Карпов приехал справлять новоселье (тут же поместили они в качестве сторожа агента охранного отделения), он говорит филеру: «Что же такая грязная скатерть, нужно скорее чистую скатерть постлать». Петров испугался поднять скатерть, — это значило бы все открыть — он тогда увидел бы проволоку, соединенную с динамитом. Петров говорит: «Не надо, я сам все сделаю». Побежал, проволоку соединил, и Карпов погиб.
Председатель. — Откуда вы знаете, что Петров говорил Карпову?
Герасимов. — Из разговоров. Частью Курлов говорил, частью Виссарионов и Доброскок, но мне лично об этом никто ничего не говорил.
Председатель. — Скажите, вы твердо нам сказали даты, вы не спутали, что ушли в апреле 1909 года?
Герасимов. — В апреле 1909 года. Это можно по приказам официальным проверить. В конце сентября был высочайший приказ.
Щеголев. — Скажите пожалуйста, вы говорили ранее, что имели личное свидание с Петровым. Где же? — В Петербурге и Саратове?
Герасимов. — Нет, нет, только в Петербурге. В Саратове я совершенно не был.
Щеголев. — В Петербурге? Где же?
Герасимов. — Квартира была на Пантелеймоновской улице. Я не знаю, это наверное конспиративная квартира была.
Щеголев. — Скажите пожалуйста, вы здесь на Пантелеймоновской улице один раз с Петровым виделись или два раза?
Герасимов. — Всего виделся с ним, когда он приехал из Саратова, раза три не более. Туда же приходил Долгов.
Щеголев. — В ресторанах вы с ним не встречались?
Герасимов. — Боже сохрани! Он написал брошюру, в которой он это говорил. Но я ни с одним сотрудником в ресторанах не бывал.
Щеголев. — А что же говорил о Петрове Доброскок? Он вам передал записку от него. Что он при этом говорил от имени Петрова?
Герасимов. — Что Петров просит видеться со мной, а по какому поводу — ничего не говорил.
Иванов. — Когда Петров был в Саратове и когда вы и другие заинтересовались им как лицом нужным?
Герасимов. — Я им не интересовался.
Иванов. — Кто сообщил о том, что он может быть полезным?
Герасимов. — Это сообщил департамент полиции.
Иванов. — Словом, вам сообщили о том, что Петров может дать некоторые сведения, вообще может быть полезным, как вы говорили, «в боевом деле». Он тогда затруднен был в выезде оттуда, или нет? Не было ли переписки о том, как бы устроить, чтобы он мог уехать оттуда?
Герасимов. — Откуда?
Иванов. — Из Саратова в Петербург. Была такая переписка или нет?
Герасимов. — Семигановский оказал содействие.
Иванов. — К каторжным работам не был приговорен тогда Петров?
Герасимов. — Не знаю.
Иванов. — Вы этого не знаете?
Герасимов. — Нет.
Иванов. — Не знаете ни о какой переписке относительно необходимости его освобождения? Откуда он в Саратов приехал? Что он в Саратове делал?
Герасимов. — Он приехал с организацией.
Иванов. — С организацией?
Герасимов. — С организацией, которую ликвидировали. Я не знаю.
Иванов. — Может быть, мы о разных личностях говорим. Под какой фамилией Петров был у вас. Не назывался ли он Филатовым?
Герасимов. — Не знаю, не помню.
Председатель. — Вопрос заключается вот в чем: постарайтесь припомнить, не ездили ли вы сами в Саратов?
Герасимов. — Нет.
Председатель. — Другой вопрос. Не известно ли вам, что Петров к этому времени был уже человеком, осужденным в каторжные работы?
Герасимов. — Нет я даже не знал, кто такой Петров.
Председатель. — Как же вы не знали! Раз вам, как человеку опытному в своей области, дается поручение.
Герасимов. — Точно так. Войти с ним в соглашение.
Председатель. — Для того, чтобы исполнить это поручение, разве вы не должны были ориентироваться относительно личности данного человека?
Герасимов. — Я думаю, в показании он сам сказал, осужден он или нет. В показании наверное все сказано, — хотя бы даже я и не знал. Я теперь не припомню. Если, действительно, он был до Саратова осужден в каторгу, то, несомненно, он написал об этом, потому что он все писал и всем эти показания показывал. Это не было секретом ни для Столыпина, ни для Трусевича.
Председатель. — Его Виссарионов не допрашивал?
Герасимов. — После взрыва. Как же! это целое дознание было.
Председатель. — И делал соответствующий доклад Курлову?
Герасимов. — Все старались, допрашивали, виделся я с ним, в ресторанах или нет, лакеев всех допрашивали, но клянусь богом, клянусь честью, что после я с ним уже не виделся.
Председатель. — Теперь вот что. Вы упомянули как-то мельком, что Азеф сказал вам о том, что лейтенант флота Никитенко интересуется вопросом о связях в Царском Селе. Вы не помните, не вошли ли вы по этому поводу в сношение с полковником Спиридовичем?
Герасимов. — Позвольте доложить. Летом 1907 года Азеф мне сказал, что какой-то знакомый, не помню, назвал ли он его или нет, передал ему, что в Петербург приехал лейтенант Никитенко, который организует покушение через охрану в Царском Селе.
Председатель. — Организует покушение на кого?
Герасимов. — На царя. Через охрану. Пытается по крайней мере. Вот все, что он мне сказал. Никитенко проживал в Петербурге; конечно, за ним было установлено наблюдение; приводили, уводили и т. д. Круг его знакомства небольшой; выяснилось, что один нелегальный был. Однако, указав такие сведения, мы дальше не пошли. Одно наружное наблюдение было — водили, выводили и больше ничего. И это дело должно было быть прекращено, если бы не открылся новый фактор в этом деле — казак-конвоец.
Председатель. — Но позвольте, еще другой фактор в этом деле был — полковник Спиридович. Это поважнее казака какого-нибудь.
Герасимов. — Нет, не полковник Спиридович, а Дедюлин вызвал и сказал, что здесь есть казак-конвоец Ратимов, который с кем-то виделся, — словом, что кто-то уговаривает его на покушение в Царском Селе.
Председатель. — Это было уже после того, как вам Азеф сказал?
Герасимов. — Это было накануне прекращения наблюдения за Никитенко. Мы дальше не пошли; ходим, водим, наблюдаем.
Председатель. — Наблюдение за Никитенко вы установили вследствие сообщения Азефа? Сколько времени продолжалось это наблюдение?
Герасимов. — Я думаю недели три. По дневникам это можно узнать. Я не помню.
Председатель. — Продолжайте.
Герасимов. — Наше наблюдение являлось бесплодным, не давало реальных результатов. Тут Дедюлин сказал, что якобы этот казак доложил начальнику конвоя Трубецкому, что он видается с Спиридовичем. Оказывается, они тоже, следят в Петербурге. Я говорю: «Позвольте, это интересно. Это, может быть, то самое дело, о котором у меня имеются сведения и которое подлежит прекращению». Он говорит: «Непременно вам нужно увидеться». Я увиделся. Присутствовал тогда и Спиридович.
Председатель. — С кем вы увиделись?
Герасимов. — С Ратимовым.
Председатель. — Где? В конспиративной квартире?
Герасимов. — Нет, в Царском Селе. Я не могу подробно доложить, что именно Ратимов говорил. Мне важно было установить, что это за личность, и я просил, чтобы за ним было установлено наблюдение. Оказалось, что наблюдение давно за ним имеется, еще в Петербурге, но, по существу, ничего не установлено. Правда, филеры иногда докладывали, что куда-то водили одного наблюдаемого. Они друг друга знали: тут была, так сказать, конкуренция, — были люди другой марки, другой фирмы.
Председатель. — Т.-е. филеры охранного отделения и филеры охраны?
Герасимов. — Да. Через несколько времени, действительно Ратимов приехал в Петербург под наблюдением, а я своим людям приказал: «Наблюдайте за этими господами». Круг у Никитенко был небольшой. Я приказал: если один из наблюдаемых выйдет из квартиры, то, чтобы ждали, не выйдет ли оттуда какой-нибудь казак. Действительно, в одно из свиданий, вскоре люди, наблюдая, опять видели тут же дворцовую охрану. — «Они давно ходят сюда», говорят. Действительно, они увидели, что оттуда вышел казак-конвоец. После этого свидания я еще раз виделся с Ратимовым и говорил ему, что это очень серьезно, если только он может под присягой подтвердить все, что он мне говорил. Он согласился подтвердить под присягой. Я об этом доложил по начальству, и было решено ликвидировать, а затем дело перешло к следователю.
Председатель. — Вы его приводили к присяге?
Герасимов. — Я ему говорил: может ли он подтвердить под присягой, что это вопрос очень серьезный. Он согласился подтвердить под присягой. Я доложил своему начальству, и было приказано ликвидировать.
Председатель. — Когда вы говорили с ним, тут был Спиридович?
Герасимов. — Два раза. Я один на один с ним не виделся, всегда был Спиридович.
Председатель. — В Царском Селе?
Герасимов. — В Царском. А затем было решено нашим начальством, чтобы дело это шло через князя Трубецкого.
Председатель. — Что значит — через князя Трубецкого?
Герасимов. — Т.-е. будто бы охранное отделение не принимало никакого участия в этом деле.
Председатель. — А каким начальством это было решено?
Герасимов. — Начальства так много было. Не помню, каким начальством.
Председатель. — Вы говорите про директора департамента Трусевича?
Герасимов. — О, если бы вы знали, как они все рвали меня на части! А кто из них больше начальство…
Председатель. — А докладывали вы об этом донесении Азефа, касательно лейтенанта Никитенко, и затем об этих наблюдениях и переговорах со Спиридовичем А. А. Макарову, директору департамента и Столыпину?
Герасимов. — Все они знали. Столыпину докладывал, Макарову докладывал.
Председатель. — Макарову и Столыпину в присутствии Трусевича, или отдельно об этом докладывали?
Герасимов. — В отдельности.
Председатель. — В отдельности? Так. Пока мы прерываем ваш допрос.