ГЛАВА 22

Прошло полчаса.

Ни Томас, ни Минхо за это время не пошевельнулись.

Наконец Томас вытер слёзы. Стало стыдно: что подумает о нём Минхо, того и гляди, расскажет другим, мол, Томас-то у нас — нюня и тряпка, расплакался, как маленький. Но самоконтроля у него не осталось ни капли, слёзы брызнули сами собой — юноша не в силах был остановить их. Несмотря на потерю памяти, Томас был уверен, что эта ночь — самая страшная в его жизни. А израненные руки и ломящее от изнеможения тело никак не способствовали поднятию духа.

Он ещё раз подобрался к краю Обрыва, и снова высунул голову — стало значительно светлее и потому лучше видно. Пурпур простёршегося перед ним неба медленно сменялся яркой голубизной, а где-то вдали поднималось солнце, добавляя в палитру оранжевые тона.

Он уставился прямо вниз: каменная кладка стен Лабиринта переходила в скалу, которая круто обрывалась вниз, в неизвестность. Даже в усиливающемся свете утра Томас не мог разглядеть, что там, внизу. Выглядело так, словно Лабиринт опирался на некую структуру, поднятую на мили и мили над землёй.

«Но это же невозможно, — думал он. — Так не бывает. Иллюзия, не иначе!»

Он со стоном перекатился на спину. Всё: и внутри, и снаружи — ужасно болело, раньше ему и в голову не пришло бы, что может существовать такая боль. По крайней мере, скоро откроется Дверь, и они смогут вернуться в Приют. Он взглянул на Минхо — тот сидел, грузным комом привалившись к стене.

— Не могу поверить. Мы живы, — вымолвил Томас.

Минхо ничего не ответил, лишь кивнул. Его лицо было лишено всякого выражения.

— Сколько там этих тварей? Неужто мы убили всех?

Минхо фыркнул.

— Скажи спасибо — рассвет наступил, не то давно бы уже имели ещё десяток говнюков на наши задницы. — Он, содрогаясь и постанывая, переменил позу. — Не могу поверить. Точно тебе говорю. Мы умудрились пережить целую ночь. Такого ещё никогда не случалось.

Томас понимал, что должен бы сейчас гордиться собой, чувствовать себя героем, что-нибудь в этом роде. На самом деле он ощущал лишь бесконечную усталость и облегчение.

— Что мы сделали иначе, чем другие?

— Да откуда я знаю? У мертвеца трудновато разжиться сведениями, где он напортачил.

Томас не переставал дивиться, почему яростные крики гриверов так внезапно прекращались, когда те валились с Обрыва, и почему он так ни одного из них и не увидел летящим навстречу смерти. Что-то в этом было странное и тревожное.

— Они как будто исчезли, что ли, после того, как перевалились через край...

— А, шизуха какая-то. Пара приютелей даже выдвинули теорию, что и другие вещи исчезают, но мы доказали, что они неправы. Смотри.

Минхо швырнул камешек с Обрыва. Томас проследил глазами, как тот летел и летел вниз, постепенно уменьшаясь, пока не стал неразличим. Томас обернулся к товарищу:

— Ну и в чём доказательство, что они неправы?

Минхо пожал плечами:

— Но ведь камень же не исчез, правда?

— А что тогда, по-твоему, произошло?

Томас чувствовал, что здесь кроется что-то значительное. Минхо снова пожал плечами:

— Да фокус-покус какой-то, чёрт его знает... У меня и так башка раскалывается, на хрен ещё думать чёрт знает о чём.

Внезапно Томаса словно что-то толкнуло изнутри, и все мысли об Обрыве исчезли — он вспомнил про Алби.

— Нам надо обратно. — Собравшись с силами, он поднялся на ноги. — Надо снять Алби со стены.

Увидев недоумённое выражение на лице Минхо, он в двух словах объяснил, какое применение нашёл зарослям плюща.

Минхо удручённо уставился в землю.

— Забей. Он мёртв.

Томас отказывался верить.

— Откуда ты знаешь? Пошли! — И он заковылял по коридору.

— Да потому что никто никогда не...

Он замолк, и Томас понял, что Бегун имел в виду.

— Ты говоришь так, потому что к тому времени, когда их находили, они все были убиты гриверами. А Алби только ужалили иглой, так ведь?

Минхо поднялся, и они с Томасом побрели ко входу в Приют.

— Не знаю... Такого просто раньше не случалось. Нескольких парней ужалили иглами, это да, но то случилось днём. Все они получили сыворотку и прошли через Превращение. А тех бедных шенков, что застряли в Лабиринте на ночь, мы находили гораздо позже, иногда несколькими днями позже, если вообще находили. И их всех убили так, что тебе, поверь, не в дугу будет слушать.

Томаса передёрнуло при этих словах.

— После того, что приключилось с нами, могу себе представить.

Минхо вскинул взгляд. Его лицо внезапно преобразилось.

— Слушай, я думаю, ты правильно догадался! Мы ошибались!.. Ну, скажем, надеюсь, что мы ошибались. Никто из тех, кого ужалили и кто не смог вернуться до заката, не выжил, и потому мы решили, что закат — это точка невозвращения, ну, то есть, после неё поздно принимать сыворотку. — Эта мысль, похоже, воодушевила Бегуна.

Они завернули за очередной угол. Минхо устремился вперёд, и хотя он прибавил шагу, Томас не отставал. Происходило нечто удивительное: он чувствовал себя здесь, как рыба в воде, угадывая направления и зачастую заходя на поворот ещё до того, как Минхо указывал путь.

— О-кей, эта сыворотка, — сказал Томас. — Я уже слышал о ней пару раз. Что это такое? Откуда она берётся?

— Сыворотка — она сыворотка и есть, шенк. Грив[9]-сыворотка.

Томас выдавил жалкий смешок:

— Ну вот, а я-то думал, что уже всё знаю про это дурацкое место. Почему вы так её называете? И почему зовёте этих тварей гриверами?

Теперь они шли по бесконечным извивам Лабиринта бок о бок, и Минхо пустился в объяснения.

— Не знаю я, откуда все эти названия. А сыворотку мы получаем от Создателей — ну, это мы их так называем. Она приходит с другими припасами, каждую неделю, железно. Так всегда было. То ли лекарство, то ли противоядие, кто его знает... Уже заряжена в шприц, прямо бери и пользуйся. — Он сделал жест, словно втыкая иглу себе в руку. — Всаживай эту пакость в беднягу, которого ужалили, — и он выздоравливает. Правда, через Превращение всё равно приходится пройти, но после этого всё нормуль.

Минуту-другую они шли в молчании, пока Томас осмысливал информацию; за это время они одолели пару очередных поворотов. Превращение — вот что занимало его мысли. Что бы это могло быть? А ещё он — уже совсем непонятно почему — продолжал думать о девушке...

— Вот странно-то... — снова заговорил Минхо, — мы никогда об этом раньше не говорили. Если Алби ещё жив, то почему бы не предположить, что сыворотка ему поможет? Мы по дурости забрали себе в головы, что раз Двери закрылись — всё, хана, тебе крышка. Нет, мне нужно самому увидеть эту подвесочку на стене. Признайся, ты же просто мне впариваешь?

Они продолжали идти: Минхо выглядел почти счастливым, а вот Томаса кое-что терзало. Он гнал от себя эту мысль, но в конце концов не выдержал:

— А что, если на Алби напал другой гривер? После того, как я увёл того, первого?

Минхо бросил на него косой взгляд, но ничего не ответил.

— Я только хочу сказать, давай поторопимся, — пробормотал Томас. Ему очень хотелось надеяться, что его усилия по спасению Алби не пропали даром.

Они попытались ещё прибавить шагу, но измученные тела отказались подчиняться. Пришлось вернуться к прежней, медленной ходьбе, несмотря на то, что нужно было торопиться. Когда они завернули за следующий поворот, Томас различил впереди какое-то движение. От неожиданности сердце у него ёкнуло, ноги заплелись, и он чуть не запахал носом. Мгновением позже его затопила волна облегчения — это были Ньют и группа приютелей. Перед ними возвышалась Западная дверь, и она была открыта. Они вернулись.

Завидев Томаса с Минхо, Ньют похромал к ним.

— Что тут произошло? — закричал он. Можно было подумать, что он сердится. — Как, к чертовой...

— Потом расскажем, — оборвал его Томас. — Сначала надо спасти Алби.

Ньют побледнел.

— Что ты такое мелешь? Он жив?!

— Пошли за мной.

Томас двинулся направо, вытягивая шею, всматриваясь в густые заросли плюща. Наконец он узрел Алби, подвешенного за руки и за ноги высоко у них над головами. Не говоря ни слова, Томас указал вверх. Он не осмеливался радоваться раньше времени. Алби всё ещё находился там, где он его оставил, и всё ещё был цел, но не подавал никаких признаков жизни.

Ньют тоже увидел своего друга, подвешенного на лианах, и обернулся к Томасу. И если раньше он выглядел потрясённым, то теперь на его лице было написано истинное ошеломление.

— Он что... жив?!

«Пожалуйста, будь жив!» — мысленно взмолился Томас, а вслух сказал:

— Не знаю. Был жив, когда я оставлял его там висеть.

— Когда ты оставлял его... — Ньют покачал головой. — Так, вы с Минхо валите в Приют, пусть Медяки вас посмотрят. Выглядите, как куча плюка. А когда придёте в себя и отдохнёте, то выложите мне всё.

Томасу хотелось подождать — узнать, жив ли Алби. Он открыл было рот, но Минхо вцепился ему в руку и потащил по направлению ко входу в Приют.

— Нам надо выспаться. И перевязку. Немедленно.

Томас знал, что Бегун прав. Он помедлил, глянул через плечо вверх, на Алби, потом подчинился и вслед за Минхо покинул Лабиринт.

Короткая дорога до Двери, а потом до Берлоги показалась им бесконечной. По пути следования с обеих сторон на них таращились приютели; их лица выражали восхищение, смешанное с благоговейным ужасом, словно мимо них дефилировали два восставших мертвеца. Томас понимал причину такой реакции: им с Минхо удалось то, что прежде не удавалось никому, — однако всеобщее внимание его смущало.

Он чуть не остановился, завидев впереди Гэлли — тот стоял, сложив руки на груди, и пялился на них — но заставил себя идти дальше. Собрав в кулак всю свою волю, Томас взглянул Гэлли прямо в глаза, и больше не опускал взора. Когда расстояние между ними сократилось футов до пяти, Гэлли не выдержал и потупил взгляд.

Томас почувствовал такое удовлетворение, что это его даже слегка обеспокоило.

Следующие пять минут прошли как в тумане. Пара Медяков проводила их в Берлогу. Они поднялись по лестнице и прошли по коридору мимо приоткрытой двери в комнату, где кто-то кормил лежащую в коме девушку. Томасу невыносимо хотелось увидеть её, проверить, всё ли с ней в порядке... Их водворили в отдельные комнаты, уложили в постель, накормили, напоили, перевязали раны... Всё болело. И наконец Томаса предоставили самому себе. На такой мягкой подушке ему никогда прежде лежать не доводилось— разумеется, если принять во внимание его ограниченную память.

И пока он засыпал, две вещи никак не желали оставить его в покое. Первая: в мыслях всё время мелькало слово, написанное на обоих виденных им жукоглазах — ПОРОК.

Вторая... была девушка.

Через несколько часов, показавшихся днями, его растолкал Чак. Прошло некоторое время, прежде чем Томасу удалось собраться с мыслями и сосредоточиться. Увидев Чака, он застонал:

— Шенк, дай мне поспать!

— Я подумал, может, тебе будет интересно узнать...

Томас протёр глаза и зевнул.

— Узнать что? — Он взглянул на Чака, недоумевая, с чего тот так лыбится.

— Он жив, — сказал Чак. — Алби в порядке, и сыворотка подействовала.

Сонливость Томаса как рукой сняло, и он почувствовал несказанное облегчение. Даже удивительно, до чего он был рад слышать принесённую Чаком весть. Но следующие слова мальчика омрачили его радость.

— У него как раз началось Превращение.

И словно в подтверждение его слов, из соседней комнаты донёсся леденящий душу вопль.