"Победители чудовищ" - читать интересную книгу автора (Страуд Джонатан)

Глава 17

Теперь в Доме Свейна был великолепный новый чертог, но каждую ночь троввы приходили и принюхивались у дверей. Это злило Свейна. Он принялся строить оборонительные стены вокруг всей усадьбы. Он подгонял своих людей, они выбивались из сил, но прошел год, а работа не была сделана и наполовину.

— Так не пойдет, — сказал Свейн. — Нужно раздобыть побольше рабочих рук.

Долиной к северу от реки владел герой Рюрик. Свейн счел, что у Рюрика более чем достаточно крепких людей. Свейн взял дубинку, веревку, отправился к реке и нырнул в нее. Он переплыл поток, отряхнулся, пошел к ближайшей усадьбе и постучал в дверь. Оттуда выглянули четверо мужчин.

— Мне нужны работники, чтобы строить стену, — сказал Свейн. — Вы мне подходите. Идите сюда, обсудим условия.

Крестьяне набросились на него, размахивая мечами, однако Свейн оглушил их ударом дубинки, связал, переплыл с ними реку и приставил их к работе.

Он добыл таким образом два десятка людей, и вскоре стены были готовы.

Прошло три дня. На утро третьего дня до Ульвара Арнессона дошел слух, что Хаконссоны прекратили поиски в его землях и возвращаются к себе в Дом. Их дозоры, что стерегли большую дорогу, ведущую через долину, также были сняты. Говорили, что Хорд Хаконссон возвращался домой мрачнее тучи, что не многие из его людей осмеливаются приближаться к нему и что в его присутствии разговаривают не иначе как шепотом.

Когда стемнело, люди из Дома Арне собрались в чертоге за вечерней трапезой. На дорогах и тропинках, ведущих к Дому, сделалось тихо, легли густые тени. Не было видно ни души. Внезапно в темном нутре старого сеновала послышался шорох. Кто-то выругался, хлопнул ладонью по конскому крупу. И из дверей сеновала выехал невысокий всадник в плаще с капюшоном, верхом на маленькой упитанной лошадке. Всадник долго смотрел на светящиеся окна, потом энергично тряхнул поводьями. Лошадка и ухом не повела — она все той же неторопливой трусцой пересекла дорогу и скрылась на тропке, ведущей в лес.

За время житья на сеновале Халли изрядно отъелся и окреп. Ауд каждый день приносила ему еду и воду для мытья; синяки и ссадины мало-помалу подживали. Ауд забрала и выбросила его старую одежду; теперь Халли был одет в серую саржевую тунику слуги, с полосой сливового цвета на рукаве, говорящей о том, что он принадлежит к Дому Арне. В нем было нелегко признать того оборванного беглеца, который явился сюда из земель Хакона.

Тем не менее вверх по долине он пробирался со всей должной осмотрительностью. Передвигался он в основном рано утром и поздно вечером, а время, когда на дороге было больше всего народу, пережидал где-нибудь в придорожном леске. В те ночи, когда на небе светила полная луна, он ехал не останавливаясь. Он старался избегать тех мест, где его лицо и фигура особенно запомнились, при необходимости пускался в объезд и припасы пополнял только в самых уединенных усадьбах. Осторожность принесла плоды. К своему собственному удивлению, Халли благополучно добрался до пустошей у подножия водопадов, и за все это время его не вымазали смолой, не обваляли в перьях, не попытались ни повесить, ни пристрелить, и вообще никто не обратил на него особого внимания.

Ни пешком, ни на кобылке, уведенной Ауд из загона, где держали старых, немало потрудившихся на своем веку лошадей, Халли не смог бы быстро преодолеть подъем по ущелью. На это ушло целых три дня. За это время навстречу мальчику попались несколько путников: трое торговцев шерстью из Дома Геста, ведущих караван навьюченных лошадей; гонец, торопящийся из Дома Рюрика в Дом Торда; и, наконец, у самых каменистых осыпей Отрога ему встретился молодой музыкант с арфой. Все они были достаточно любезны; никто не пытался напасть на него. Тем не менее Халли терзали тревожные воспоминания, особенно после того, как он миновал круглую полянку с кострищем посередине. Ночевать там он не решился — вместо этого остановился на ночь немного выше по ущелью, на узком каменном уступе, и лежал, слушая рев водопадов.

На рассвете он проснулся, обнаружил, что волосы и плащ у него сделались колючими от инея, взглянул на утесы на севере — и увидел над макушками самых высоких сосен ряд далеких курганов. Казалось, будто они нарочно выстроились и бросают ему вызов.

Предложение Ауд, хотя и из ряда вон выходящее, не встревожило его так, как могло бы встревожить прежде. На самом деле, когда прошло первоначальное изумление, Халли обнаружил, что возражений у него практически нет. Чем больше Ауд говорила об этом, тем разумнее казались ее предположения насчет троввов. Отчасти потому, что ее скептическое отношение к древним легендам напомнило ему о тех вопросах, которыми задавался он сам, отчасти потому, что лестные замечания Ауд помогли ему восстановить почти утраченную уверенность в себе. Отчасти потому, что она сидела так близко и глаза у нее сверкали в полумраке. Но прежде всего потому, что предложенная ею идея — конечно же, опасная и безрассудная — во многом заполнила ту головокружительную пустоту внутри, что образовалась в нем в результате всего пережитого. Ее решимость была заразительна, от совместного обсуждения планов кружилась голова. Мысль о том, чтобы исследовать запретные горы и, возможно, все-таки встретиться с троввами, заставляла его трепетать от предвкушения и чувствовать себя живым. А вот при мысли о возвращении домой он не испытывал ничего, кроме уныния.

Покинув Дом Свейна в поисках мести, он как-то не особо задумывался о том, что будет, когда он вернется. Но в глубине души он все-таки лелеял надежду, что его встретят как героя, совершившего великий подвиг. Теперь все это развеялось, как пыль на ветру: после разговора с Олавом Халли совершенно переродился. Все, что казалось нерушимым, рухнуло, и он теперь уже не доверял порыву, заставившему его пуститься в путь. Одно он знал твердо: он не ждет и не заслуживает признания за свои «подвиги». Никому в Доме не следует знать, где он побывал и что произошло. Он будет молчать, сочинит какую-нибудь байку, перенесет неизбежное наказание и вернется к нормальной жизни. По крайней мере, до тех пор, пока не приедет Ауд.

Выше водопадов стояла уже глубокая осень, приближалась зима. Деревья были одеты в алое и рыжее, на вершинах гор лежал снег. Погребальные холмы у дороги, как и в прошлый раз, окутывал туман. Халли, не оглядываясь по сторонам, подхлестнул свою лошадку.

В окнах хижины Снорри свет не горел, и когда Халли постучался в дверь, никто не ответил.

Наверное, старик был где-то в поле, обрезал свекольную ботву Арнкелевым ножом. Халли вздохнул. Еще один проступок, за который придется отвечать, когда он вернется домой.

Миновало чуть больше месяца с тех пор, как он покинул земли Свейна, однако знакомые поля казались теперь чужими. Халли не торопился, предоставив усталой лошади медленно брести вперед. На дороге не было ни души.

Когда он подъехал к Дому, уже стемнело. Северные ворота, как всегда, стояли открытыми. Халли, спешившись, завел лошадь в ворота и провел ее мимо хижин батраков на малый двор. Тут его кое-кто заметил: Халли видел, как Куги уставился на него из свинарника и как Бруси застыл у колодца. Он слышал, как его имя шелестит в проулках, разлетаясь по хижинам, где булькали над очагами горшки с похлебкой для ужина. Люди бросали свои вечерние дела и выбегали поглазеть, так что не успел он дойти до чертога, как уже весь Дом знал о его приезде, даже Гудрун-козопаска в своей крохотной лачужке за помойкой. Однако Халли не обращал внимания на всю эту суматоху. Он завел лошадь во двор, привязал ее, в последний раз вскинул на плечи свой мешок, поднялся на крыльцо и вошел в чертог, где уже зажгли вечерние огни.

Его семья сидела за столом. Старый Эйольв увидел его первым и вскрикнул, изумленно и испуганно. Потом к нему бросилась мать, за ней отец, и старая Катла, сидящая у огня, разразилась причитаниями, а брат с сестрой бесились и радовались одновременно, и все они столпились вокруг него, и безмолвие, в котором он пребывал всю дорогу, внезапно наполнилось шумом и говором, так что у Халли перехватило дыхание.

Весь Дом ликовал по поводу возвращения Халли, все люди до единого разделяли радость и облегчение его родных. Этих чувств хватило на первые пять минут; потом все усложнилось, потому что собравшиеся преисполнились гневом и негодованием.

После того как Катла рассказала об их последнем разговоре, было решено, что Халли, скорбя о смерти дяди, отправился на гору, возможно, затем, чтобы издали посмотреть на похороны. Когда он не вернулся, его отправились искать, обшарили все утесы и расселины вплоть до самой границы, и через несколько дней, когда никаких следов мальчика найдено не было, все были вынуждены скрепя сердце смириться с очевидным ответом: Халли, случайно или преднамеренно, ушел за курганы и больше они его никогда не увидят.

В Доме воцарилась глубокая скорбь. Воспоминания о Халли окутались теплой светлой дымкой: люди с грустью вспоминали, какой он был живой и энергичный, с умилением посмеивались над его выходками и, сидя вечерком за кружкой пива, рассуждали о том, какой достойный человек мог бы из него выйти. Теперь же, когда он внезапно объявился, несколько спавший с лица, но вполне живой и здоровый, светлая дымка развеялась в два счета и все наперебой принялись припоминать его многочисленные недостатки и неприятности, которые он причинял.

Мнение большинства людей Халли особо не заботило, однако негодование родных задело его куда сильнее, чем он рассчитывал. Он выложил им историю, сочиненную по пути домой, и умолк, терпеливо выслушивая их упреки.

— Ты отправился посмотреть долину? — гремел Арнкель. — Взял и отправился? Без разрешения?

— Ты побирался в Домах вниз по долине? — рвала на себе волосы Астрид. — Да ты понимаешь, какой позор ты навлек на свою семью?

— Ты, сын Свейна, отправился в люди в одежде простого слуги? — орал Лейв. — А когда она истрепалась в клочья, надел одежду слуги другого Дома? У тебя вообще гордость есть?

— Мы так плакали! — сдержанно говорила Гудню. — Мать с того дня ни разу не улыбнулась. Что ты на это скажешь, а, выродок?

На все эти вопросы Халли, когда ему давали возможность вставить слово, отвечал коротко и четко:

— Я тосковал по Бродиру. Я не мог больше тут оставаться.

Или:

— Я заботился о том, чтобы никто не узнал моего имени.

Или:

— Я считал, что недостоин носить цвета нашего Дома.

И наконец:

— Я понимаю, сколько горя вам причинил. Мне очень жаль. Но я же вернулся.

Расслышали ли его родственники хоть один из этих ответов, неизвестно; впрочем, даже если бы и расслышали, вряд ли кто-то счел бы их удовлетворительными. Этот допрос продолжался, с перерывами, в течение нескольких дней, по мере того, как его родные попеременно испытывали приливы облегчения и гнева. На Халли то орали, то обнимали его, то подчеркнуто игнорировали, то рыдали над ним — голова шла кругом. Арнкель его лупил — и не единожды, а каждый раз, как отец снова и снова осознавал всю гнусность его поведения, что случалось довольно часто.

Халли не пытался протестовать. Это было заслуженное наказание, и он это знал.

Больше всего его расстраивало поведение Катлы. В противоположность родным старая нянька помалкивала и держалась от него подальше.

— Ну же, Катла! Поговори со мной, а?

— Я целый месяц оплакивала малыша Халли. Он умер, его больше нет.

— Да нет же! Погляди, вот он я! Я вернулся…

— Нет-нет. Тот мальчик, которого я знала, не мог быть таким жестоким, таким себялюбивым, как ты. Ступай прочь, не мешай мне переживать.

И сколько он ни старался, Катла была безутешна.

А тем временем в Доме вовсю готовились к зиме. Несмотря на его чудесное возвращение, у людей хлопот был полон рот и им некогда было тратить время на мальчишку, которому надоело бродяжничать. Тучи над Домом Свейна с каждым днем спускались все ниже. Скот загоняли все ближе и ближе к троввским стенам; набивали кладовые припасами, чинили крыши и стены хлевов и конюшен. Халли занял свое место среди работников и невозмутимо взялся за дело. Вскоре люди обратили внимание, что он стал сильнее и проворнее, чем прежде, что лицо у него осунулось, а взгляд сделался стальным и жестким. Те, кто вслух возмущался его безрассудной выходкой, вскоре прикусили языки, и многие смотрели на него косо.

Однажды Халли вызвали в комнату к родителям. Арнкель, который заметно исхудал за эту осень и страдал от приступов кашля, скособочась сидел в кресле, глядя в пустоту. Мать стояла рядом; взгляд у нее, как всегда, был пронзительный.

Арнкель краем глаза взглянул на сына и отвернулся.

— Что, ты еще здесь? — спросил он. — Не сбежал пока?

— Отец, я же попросил прощения…

— Твои извинения всегда были сшиты на живую нитку; не трепли их понапрасну. Ладно, довольно об этом. Мы с матерью хотим задать тебе один вопрос. Вчера сюда заезжал Кар Гестссон, распродавал свои паршивые куртки. Я купил две — в порядке гостеприимства, но это так, между прочим. Кар привез новости из нижней долины. Он говорит — а я всегда знал его как человека правдивого, вот только разобрать, что он там бормочет, не так-то просто, оттого что у него зубов недостает, — он говорит, — и тут Арнкель пристально посмотрел на Халли, — что Олав Хаконссон умер и чертог его сгорел. Что тебе об этом известно?

Сердце у Халли упало, но он и бровью не повел.

— Он умер? Отчего, отец?

— Это пока не известно наверняка. Говорят, убили его.

— Ходят слухи, — вставила мать Халли, — что в Дом проник какой-то злоумышленник…

Халли потер подбородок, как бы в глубокой задумчивости.

— Удивительные новости. Я и сам как-то раз видел столб дыма, поднимающийся на востоке. Наверное, это как раз чертог горел.

— Так ты не бывал в Доме Хакона во время своих скитаний?

— Нет, отец.

— И ты не убивал Олава?

— Нет, отец! — Халли громко расхохотался. — Я?

Он перестал смеяться и обвел взглядом родителей. Лица у обоих были каменные; они пристально смотрели на сына, не говоря ни слова.

— Да, конечно, это звучит нелепо, — сказал наконец Арнкель. — И тем не менее… ну что ж, не ты — значит, не ты. Мы спросили, ты ответил, дело исчерпано.

Он вздохнул, вытянул свои длинные ноги. Руки у него выглядели тоньше, чем помнилось Халли, и крупные кости отчетливо проступали сквозь плоть.

— Если честно, по-мужски, — продолжат отец, — я рад, что убийца моего брата мертв, и я благодарен тому, кто его убил, кто бы это ни был. Но твоей матери не по себе. Через неделю мы должны предстать перед Советом, чтобы потребовать возмещения за смерть Бродира, и ей кажется, что эти известия могут как-то повлиять на ход нашего дела. Меня лично это не тревожит. При условии, — подчеркнул он, — при условии, что мы действительно непричастны к смерти Олава и никто не сможет доказать обратное. Тогда нам действительно нечего опасаться.

То ли из-за того, что Арнкель выглядел таким хрупким, то ли из-за того, что говорил таким тоном, Халли внезапно захотелось ответить как следует и порадовать отца.

— Я думаю, — медленно ответил он, — что убийца не оставил никаких улик и установить, кто он такой, не удастся. У Олава, несомненно, было немало врагов. Многие желали ему смерти, и подозреваемых — море. Это не должно нас заботить. Папа, как ты себя чувствуешь?

— Да все в порядке, просто зима надвигается. Никогда не любил зиму. Сын мой, смири свой пыл, и ты станешь гордостью нашего Дома. Еще через пару лет, если будешь добросовестно трудиться, выделим тебе хорошую усадьбу. Ты ведь будешь хорошим мальчиком? Вот и славно.

Мать Халли положила руку на плечо Арнкеля. На лице у нее отражалась тревога, ее взгляд, когда она посмотрела на Халли, был по-прежнему жестким. Наконец она сказала:

— Я надеюсь — ради нас всех, — что ты не ошибаешься. Чрезвычайно важно, чтобы ты как следует представил наше дело перед законоговорителями.

— Я буду хорошим свидетелем, мама.

— Хорошо. Можешь идти.

— И последний вопрос, — сказал Арнкель, когда Халли уже направился к двери. — Ты не видел моего ножа — ну знаешь, того, самого острого?

Халли опустил голову.

— Отец, это я его взял… Я его потерял.

Арнкель вздохнул и закашлялся.

— Всыпать бы тебе… но я уже все вожжи о тебя истрепал. Ступай, мальчик, и не говори никому об этом разговоре.

Халли вышел через чертог, где висели сокровища Свейна, серые от пыли. Шкатулка, в которой раньше лежал серебряный пояс, стояла на той же полке. Халли все собирался положить пояс на место, но до сих пор не успел это сделать. Пока что пояс вместе с поддельным троввским когтем хранился в тюфяке на его постели. Он непременно положит его в шкатулку, когда выберет время, когда люди позабудут о его исчезновении и перестанут обращать на него внимание.

К несчастью для Халли, торговцы, что принесли вести о событиях в нижней долине, успели поговорить не только с Арнкелем и Астрид. Люди снова заинтересовались тем, где пропадал Халли, и сделали свои выводы.

— Ходят слухи, — говорил Грим-кузнец, утирая с бороды пивную пену, — что Олава Хаконссона выволокли из собственной постели и перерезали ему глотку! А потом подожгли его труп и так бросили в качестве вызова его родне!

— А ведь Олав был не слабак, мы все это знаем! — шепотом добавил Эйольв. — Представляете, какая силища была нужна, чтобы совершить такое убийство?

— А посмотреть на этого мальчишку — так ведь и не подумаешь…

— Да уж. Маленький, с виду слабосильный…

Болли-пекарь с важным видом покачал головой.

— Да, но вы видели, как он вкалывает в овчарне? Видели, как он молотком машет? Видели, сколько злости он вкладывает в каждый удар? Это даже страшнее, что он такой щуплый. Будь он крупным, сильным мужиком, оно было бы понятнее, это как-то естественно. А так просто мурашки по коже. Ему палец в рот не клади!

— А помните его двоюродного деда, Энунда? — спросила Унн-кожевница. — Он, говорят, был точно такой же. Щуплый, в чем душа держится, но уж как разъярится — тогда берегись! Ему ничего не стоило голыми руками человеку шею свернуть.

— Хотелось бы мне знать, как парень в Дом-то проник! Видели бы вы эти стены! Небось всполз по ним, как паук какой.

— Тут без колдовства не обошлось…

— Нет, ему точно палец в рот не клади!

И вскоре Халли обнаружил, что люди умолкают, когда он проходит мимо, и странно смотрят ему вслед, и о чем-то шепчутся так, чтобы он не слышал. К его изумлению, взрослые начали обращаться с ним с неуклюжей, даже опасливой почтительностью, в то время как ребятишки помладше ходили за ним по пятам и таращились на него из-за угла или из кустов.

— Что с ними творится? — спросил он однажды утром у Лейва с Гудню, сидя в чертоге. — Сейчас трое пацанов подглядывали за мной, когда я сидел в нужнике! Поднимаю голову — они захихикали и бежать! Что они все, с ума посходили, что ли?

— А что тебе не нравится-то? — буркнул Лейв. С тех пор как распространились эти слухи, Лейв держался с Халли обидчиво и настороженно. В последнее время Лейва частенько видели у бочонка с пивом, где он сидел над чашей, погруженный в тяжкие раздумья. — Ты ведь всегда этого и хотел, разве нет?

— Чего я хотел?

Брат горько расхохотался.

— Прославиться, вот чего! Уж передо мной-то не надо разыгрывать невинного младенца.

— Я и не разыгрываю! — нахмурился Халли. — Но я…

— Прошу тебя, Халли, довольно ложной скромности, — сказала Гудню. Она в последние несколько дней тоже переменилась к нему и сделалась несколько более любезна, чем обычно. Казалось, она впервые по-настоящему обратила на него внимание. — Олав получил по заслугам. Все так думают.

— Кто его оплакивать-то станет? — проворчал Лейв. — Уж не я, во всяком случае.

— И не я, — сказала Гудню. — И не наш бедный папочка. Мы все рады, что ты его убил.

— Но я…

— Как ты это сделал-то? — спросил Лейв. — Отцовским ножом, да?

— Да нет! Я…

— Удавкой, значит, придушил? Я так думаю, ты застал его врасплох. Все-таки он для тебя был чересчур силен.

— А я слышала, что его сожгли заживо, — сказала Гудню. — Ужас какой, правда, Лейв? Хоть он и Хаконссон…

— Ну а ты чего ждала, когда двое убийц сводят счеты?

Халли закатил глаза, замахал рукой.

— Послушайте, на самом деле все было совсем не так!..

Лейв жестом остановил его.

— На самом деле мы вовсе не хотим знать, как именно ты это сделал. Это жуткая история, и дело с концом. Ты, главное, смотри, чтобы не сплоховать на суде на той неделе. Это самое важное. Лишняя земля нам нужна позарез.

Несколько дней спустя они отправились на суд Совета, где должно было разбираться дело об убийстве Бродира. Суд должен был состояться на нейтральной территории, в Доме Рюрика, расположенном напротив Дома Свейна. Халли, обрадованный избавлением от гнетущей домашней атмосферы, ехал на суд с матерью и братом и с пятью людьми из их Дома. Отец поехать не смог: кашель усилился и он слег в постель с лихорадкой.

Поездка заняла не более трех часов. Дом Рюрика оказался приятным небольшим поселком, стоящим среди зеленых полей, неподалеку от шумной реки. Здесь, как и в Доме Арне, не сохранилось троввских стен — вместо этого Дом был окружен садами, в которых стояло множество ульев. Это и был источник меда, которым славился Дом. В чертоге, более высоком и массивном, чем большинство других чертогов долины, царило оживление; сквозь стеклянные окна были видны зеленые одеяния вассалов Рюрикссонов и нарядные костюмы знатных господ со всех концов долины.

Они спешились и принялись прихорашиваться, перед тем как войти в чертог. Халли стоял спокойно, глядя на горлинок, порхающих над крышами. К своему собственному удивлению, он не испытывал особой тревоги от предстоящей встречи с Хаконссонами: только угрюмую решимость покончить с делом как можно быстрее. Вся его ненависть испарилась в пламени пожара, погубившего Олава, и поскольку никто не видел, как он покинул горящий чертог, он не боялся, что его разоблачат. Довольно с него этих местных дрязг! Когда Ауд приедет в гости, они займутся более важными вещами. Он поднял голову и окинул взглядом горные вершины над Домом.

Где-то там… где-то в горах есть выход из долины.

Может, и сама Ауд сегодня приедет. Ее отец, Ульвар, точно будет здесь, он ведь законоговоритель. При мысли об Ауд сердце у Халли забилось немного чаще. Он осматривал двор в поисках девочки, негромко насвистывая себе под нос.

У его плеча возникла тень. Мать схватила его за ухо и отвела в сторону.

Голос Астрид был мрачен.

— Слушай меня внимательно, Халли. Слушай и запоминай каждой жилкой своего тела! Мы будем представлять наше дело перед Советом законоговорителей — людей со всей долины, занимающих ту же должность, что и я сама. Ты расскажешь обо всем, что произошло с твоим дядей, расскажешь отчетливо, вежливо и сжато, потому что от этого зависит очень многое. Обращайся только к законоговорителям и, самое главное, не вступай ни в какие разговоры с Хаконссонами, которые тоже будут здесь. Они могут пытаться сбить тебя или начать потешаться над твоим рассказом. Не поддавайся на их насмешки! Вообще не разговаривай с ними, даже не смотри в их сторону — понял?

— Опрометчивый человек мог бы предположить, что ты мне не доверяешь, матушка, — холодно ответил Халли.

— Опрометчивый или нет, но такого человека можно было бы назвать проницательным: я тебе настолько сильно не доверяю, что и сказать нельзя. Хорд с Рагнаром будут сидеть в пяти футах от нас. Избегай проявлений открытой враждебности или презрения, косых взглядов, перебранок, словесных оскорблений или оскорбительных жестов и прежде всего воздержись от любых проявлений агрессии. Это ясно?

— Ты могла бы более точно изложить, о каких именно оскорблениях идет речь. Но да, думаю, что ясно.

— Вот и хорошо. Тогда идем в чертог.