"По ту сторону изгороди" - читать интересную книгу автора (Форстер Эдвард Морган)

По шагомеру мне было двадцать пять, и, хотя позорно среди дороги прекращать состязание по ходьбе, я так устал, что присел отдохнуть на придорожный камень. Все обгоняли меня, осыпая насмешками, но меня охватила такая апатия, что я не чувствовал никакой обиды, и, даже когда мисс Элиза Димблби, великий педагог, промчалась мимо, призывая меня не сдаваться, я лишь улыбнулся и приподнял шляпу.

Сначала мне казалось, что я уподобляюсь своему брату, которого я вынужден был оставить на краю дороги год или два тому назад. Он растратил все свое дыхание на пение и всю свою силу на помощь другим. Но я был более благоразумен в пути, и сейчас меня угнетало лишь однообразие дороги — пыль под ногами и бурые, высохшие живые изгороди по обеим сторонам, без конца и края.

И я уже избавился от кое-каких вещей — позади нас вся дорога была усеяна брошенными вещами, и под белой пылью они уже мало чем отличались от камней. Мои мускулы так ослабли, что я не мог выдержать даже бремени немногих оставшихся у меня предметов. Я медленно сполз с камня и лежал распростертый на дороге, с лицом, обращенным к нескончаемой иссушенной солнцем изгороди, моля бога, чтобы он помог мне выйти из борьбы.

Легкое дуновение ветерка оживило меня. Казалось, оно исходило от изгороди, и, когда я открыл глаза, сквозь сплетение веток и сухих листьев пробивался яркий свет. Как видно, изгородь была здесь менее густой. Слабый и измученный, я почувствовал непреодолимое желание пробиться сквозь изгородь и увидеть, что было по ту сторону. Кругом не было видно ни души, иначе я не решился бы на эту попытку. Ведь мы, шагающие по дороге, беседуя друг с другом, вообще не допускаем существования другой стороны.

Я поддался искушению, стараясь уверить себя, что через минуту вернусь обратно. Шипы царапали мне лицо, и мне пришлось прикрываться руками, как щитом, — чтобы продвигаться вперед, я должен был полагаться только на свои ноги. На полпути я уже готов был вернуться назад, так как, когда я продирался сквозь изгородь, ветки кустарников содрали с меня все вещи, которые я нес с собой, и изорвали мою одежду. Но я так глубоко вклинился в чащу, что возврат был невозможен, и мне приходилось вслепую, извиваясь, пробираться вперед, ожидая каждую минуту, что силы оставят меня и я погибну в густых зарослях.

Внезапно холодная вода сомкнулась над моей головой, и я почувствовал, что тону. Оказалось, что, выбравшись из изгороди, я упал в глубокий пруд. Наконец я выплыл на поверхность, стал звать на помощь и услышал, как кто-то на противоположном берегу" засмеялся и сказал: «Еще один!» Затем меня вытащили из воды, и я очутился на берегу. Я лежал неподвижно и тяжело дышал.

И хотя вода уже не застилала мне глаза, я все еще был ослеплен, ибо никогда не был я среди такого простора, никогда еще не видел я такой травы и такого солнца. Голубое небо уже не было узкой полоской, и под ним возвышались великолепные холмы — гладкие, голые опоры, с буками на склонах, с лугами и прозрачными прудами у подножия. Но холмы были невысокие и во всем пейзаже чувствовались следы человеческой деятельности, и место это, пожалуй, можно было бы назвать парком или садом, если бы слова эти не вызывали представления о некоторой банальности и чопорности.

Как только я отдышался, я повернулся к своему спасителю и сказал:

— Куда ведет этот путь?

— Слава богу, никуда! — сказал он и засмеялся. Это был человек лет пятидесяти-шестидесяти — как раз тот возраст, которому мы не доверяем, когда идем по дороге; но в поведении его не было никакой тревоги и голос у него был как у восемнадцатилетнего юноши.

— Но должен же он вести куда-нибудь! — воскликнул я, слишком пораженный его ответом, чтобы поблагодарить его за спасение.

— Он хочет знать, куда ведет этот путь! — крикнул он каким-то людям, стоявшим на склоне холма, и те засмеялись в ответ и помахали шапками.

Вскоре я заметил, что пруд, в который я упал, на самом деле представлял собой ров, заворачивающий влево и вправо, и что изгородь все время следовала его изгибам. По эту сторону изгородь зеленела, корни кустов виднелись сквозь прозрачную воду, и среди них плавали рыбы, и вся изгородь была обвита шиповником и ломоносом.

Но это был предел, и мгновенно померкла радость, которую я испытал при виде травы, неба, деревьев, счастливых мужчин и женщин, и я понял, что место это, несмотря на его красоту и простор, было всего лишь тюрьмой.

Мы отошли от границы и зашагали по тропинке, извивающейся среди лугов почти параллельно ей. Мне было трудно идти, так как я все время старался обогнать моего спутника, хотя это не имело никакого смысла, если тропинка никуда не вела. Я ни с кем не шел в ногу с тех пор, как покинул брата.

Спутника моего забавляло, когда я внезапно останавливался и в отчаянии восклицал:

— Это просто ужасно! Совершенно невозможно идти. Невозможно продвигаться вперед. Мы, шагающие по дороге…

— Да. Я знаю.

— Я хотел сказать, что мы постоянно идем вперед.

— Я знаю.

— Мы все время учимся, расширяем свой кругозор, развиваемся. Даже за свою короткую жизнь я был свидетелем огромного прогресса — Трансваальская война, финансовая проблема, «Христианская наука», радий. Вот это, например…

Я вынул шагомер, но он все еще показывал двадцать пять, ни на одно деление больше.

— О, да он остановился! Я хотел показать вам. Он должен был бы зарегистрировать все то время, которое я с вами прошел. Но он показывает только двадцать пять.

— Здесь многие вещи отказываются работать, — сказал он. — Как-то один человек доставил сюда винтовку системы Ли и Метфорда, и она тоже отказалась действовать.

— Физические законы действуют повсюду. Вероятно, это вода повредила механизм. В нормальных условиях все функционирует. Наука и дух соревнования — вот силы, которые сделали из нас то, чем мы сейчас стали.

Мне пришлось прервать свою речь, чтобы ответить на любезные приветствия людей, мимо которых мы проходили. Некоторые из них пели, некоторые беседовали, кое-кто работал в садах, другие косили сено или занимались еще каким-нибудь нехитрым делом. Все казались счастливыми, и я тоже чувствовал бы себя счастливым, если бы мог забыть, что путь этот никуда не ведет.

Я невольно вздрогнул при виде юноши, который быстро перебежал нашу тропинку, изящным прыжком перепрыгнул через невысокую изгородь и продолжал свой стремительный бег по вспаханному полю; добежав до небольшого озера, он прыгнул в воду и поплыл к другому берегу. Все его движения были насыщены такой энергией, что я воскликнул:

— Так ведь это же кросс! А где другие?

— Других нет, — ответил мой спутник; позднее, когда мы шли по высокой траве, из которой слышался прелестный голос девушки, поющей для собственного удовольствия, он повторил: — Других нет.

Я был поражен этой излишней тратой энергии и пробормотал вполголоса:

— Что все это значит?

Он сказал:

— Ничего. Все это просто существует, — и он повторил эти слова медленно, словно я был ребенком.

— Понимаю, — сказал я спокойно, — но я не согласен с этим. Любое достижение бесполезно, если оно не является звеном в цепи развития. И мне не следует больше злоупотреблять вашей любезностью. Мне необходимо каким-то образом вернуться на дорогу и починить мой шагомер.

— Сначала вы должны увидеть ворота, — ответил он, — ибо у нас есть ворота, хотя мы никогда ими не пользуемся.

Я любезно согласился, и скоро мы опять вернулись ко рву, к тому месту, где через него был перекинут мост. Над мостом возвышались большие ворота, белые, как слоновая кость, сооруженные в бреши живой изгороди. Ворота открылись наружу, и у меня невольно вырвался возглас удивления, так как от ворот уходила вдаль дорога, совершенно такая же дорога, какую я покинул — пыльная, с бурой, высохшей живой изгородью по обеим сторонам, насколько хватал глаз.

— Вот моя дорога! — воскликнул я.

Он закрыл ворота и сказал:

— Но это не ваш участок дороги. Через эти ворота человечество вышло много, много лет тому назад, когда его впервые охватило желание отправиться в путь.

Я возразил, заметив, что участок дороги, оставленный мною, находится не дальше двух миль отсюда. Но с упорством, присущим его возрасту, он ответил:

— Это та же самая дорога. Здесь она начинается, и, хотя кажется, что она уходит прямо от нас, она так часто делает повороты, что никогда не отходит далеко от нашей границы, а иногда и соприкасается с ней.

Он нагнулся и начертал йа влажном берегу рва нелепую фигуру, напоминающую лабиринт. Когда мы шли обратно средь лугов, я пытался убедить его в том, что он заблуждается.

— Дорога иногда делает повороты, это правда, но это составляет часть нашей тренировки. Кто может сомневаться в том, что она все же стремится вперед. К какой цели, мы не знаем — быть может, на вершину горы, где мы коснемся неба, — быть может, она ведет над пропастями в морскую пучину. Но кто может сомневаться в том, что она ведет вперед? Именно эта мысль и заставляет каждого из нас стремиться к достижению совершенства в своей области и дает нам стимул, которого недостает вам. Правда, тот юноша, что пробежал мимо нас, бежал отлично, делал прыжки и плыл, но у нас есть люди, которые и бегают лучше, и прыгают лучше, и плавают лучше. Специализация привела к результатам, которые поразили бы вас. Вот и эта девушка…

Тут я прервал свою речь и воскликнул:

— Боже мой! Готов поклясться, что это мисс Элиза Димблби сидит там, опустив ноги в ручей!

Он согласился со мной.

— Невозможно! Я оставил ее на дороге, и сегодня вечером она должна читать лекцию в Танбридж Уэллсе. Ведь ее поезд отходит от Кэннонстрит через… Ну конечно же, мои часы остановились, как и все остальное. Уж ее-то я меньше всего ожидал увидеть здесь.

— Мы всегда удивляемся при встрече друг с другом. Через изгородь пробираются всевозможные люди; они приходят в любое время — когда лидируют в состязании, когда отстают, когда выходят из игры. Часто я стою у пограничной изгороди, прислушиваясь к звукам, доносящимся с дороги — вам они хорошо знакомы, — и жду, не свернет ли кто-нибудь в сторону. Для меня великое счастье помочь кому-нибудь выбраться из рва, как я помог вам. Ибо наша страна заселяется медленно, хотя она была предназначена для всего человечества.

— У человечества другие цели, — сказал я мягко, так как думал, что у него добрые намерения, — и я должен присоединиться к нему.

Я пожелал ему доброго вечера, ибо солнце клонилось к закату, а я хотел вернуться на дорогу с наступлением ночи. Мной овладела тревога, когда он схватил меня и крикнул:

— Вам еще рано уходить!

Я попытался освободиться — ведь у нас не было никаких общих интересов, а его любезность начинала раздражать меня. Но, несмотря на все мои усилия, докучливый старик не отпускал меня; а так как борьба не является моей специальностью, мне пришлось следовать за ним.

Правда, один я никогда не нашел бы то место, откуда я проник сюда, и я надеялся, что после того, как посмотрю другие достопримечательности, о которых он так беспокоился, он приведет меня обратно» Но я твердо решил не оставаться ночевать в этой стране, ибо я не доверял ей, так же как и населяющим ее людям, несмотря на все их дружелюбие. И как я ни был голоден, я не присоединился бы к вечерней трапезе, состоящей из молока и фруктов, и когда они дарили мне цветы, я выбрасывал их, как только мне удавалось сделать это незаметно. Они уже укладывались спать на ночь подобно животным — кто под открытым небом на склоне голых холмов, кто группами под буками. При свете оранжевого заката я спешил все вперед за своим непрошеным проводником, смертельно усталый, ослабевший от голода, упорно повторяя еле слышным голосом:

— Дайте мне жизнь, с ее борьбой и победами, с ее неудачами и ненавистью, с ее глубоким моральным смыслом и с ее неведомой целью!

Наконец мы пришли к тому месту, где через окружной ров был перекинут еще один мост и где другие ворота прерывали линию пограничной изгороди. Они были не похожи на первые ворота, так как были полупрозрачны, подобно рогу, и открывались внутрь. Но через них я вновь увидел в сумеречном свете совершенно такую же дорогу, которую оставил, — однообразную, пыльную, с порыжелой высохшей живой изгородью по обеим сторонам, насколько хватал глаз.

Меня охватило странное беспокойство при виде картины, которая, казалось, совершенно лишила меня самообладания. Мимо нас проходил человек, возвращавшийся на ночь на холмы, с косой на плече — в руке он нес бидон с какой-то жидкостью. Я забыл о судьбе рода человеческого, забыл о дороге, расстилавшейся перед моими глазами, я прыгнул к нему, вырвал бидон у него из рук и начал пить.

Напиток этот был не крепче обычного пива, но я был так изможден, что он свалил меня с ног в одно мгновение. Словно во сне, я видел, как старик закрыл ворота, и слышал, как он сказал:

— Здесь ваш путь кончается, и через эти ворота человечество — все, что осталось от него, — придет к нам.

Хотя мои чувства погружались в забвение, казалось, что перед этим они еще больше обострились. Они воспринимали волшебное пение соловьев, и запах невидимого сена, и звезды, прокалывавшие темнеющее небо. Человек, у которого я отнял пиво, бережно уложил меня, чтобы сон избавил меня от воздействия этого напитка, и тут я увидел, что это был мой брат.