Часть вторая

Графство Ламорак. 2021 год.

В большинстве описываемых далее событий я не участвовал, а изложил их со слов рассказывавших их мне героев, поэтому не могу полностью ручаться за достоверность того, что здесь написано.

Торстейн Кристиан Адальстейн

Женевьева сидела на верхней площадке донжона, подтянув колени и положив на них подбородок. Это было ее любимое место. С одной стороны, если подвинуться к самому краю и посмотреть вниз, было прекрасно видно все, что происходило во дворе замка. С другой, если встать в полный рост и посмотреть вдаль, через раскинувшиеся за замком огромные луга, по которым пробегали волны ветра, было видно на самом горизонте тонкую серую полоску — это было море.

Замок графа де Ламорак был старый, наверно самый старый в северной части Круахана. И самым старым местом в нем был именно донжон — с потрескавшимися от времени и кое-где покрытыми темно-зеленым мхом толстыми стенами. Дед Женевьевы, следуя обновленной столичной моде, перестроил почти весь замок на новый лад, с кружевными башенками, которые могли служить только для украшения, и донжон забросили. Наверно, из всех обитателей замка Женевьева была самым частым гостем в этих местах.

Она часто забиралась на эту площадку, чтобы спрятаться от бесконечных служанок, которые норовили натянуть на нее ненавистный кринолин, путающийся в ногах, безжалостно дергая за волосы, завернуть их в высокую прическу и сунуть в руки бесполезные пяльцы с болтавшимся на них куском ткани для вышивания. Под аркой лестницы у нее были припрятаны самые любимые книги из отцовской библиотеки — в основном про битвы круаханских рыцарей с чудовищами и заморскими дикарями. Очень часто, оставив книгу, она расхаживала по площадке, воображая себя тем или иным героем и гордо размахивала шпагой, поражая насмерть очередного врага.

Шпага была самая настоящая, немного тяжеловатая и длинная для молодой девушки четырнадцати лет от роду, но Женевьева уже привыкла к ней. Единственный, кого она допускала в свое тайное убежище, был Эрнегард, личный телохранитель ее отца и мастер фехтовального искусства. Он часто беспощадно гонял ее вдоль и поперек по площадке донжона, убивая насмерть по нескольку раз за поединок. Жаль, что последнее время он соглашается фехтовать с ней все менее охотно и чаще всего выбирает моменты, когда ее отца нет в замке.

Женевьева вздохнула и покрепче обхватила руками колени. Пока она сидит здесь, в простом камзоле и мужских штанах, похожая на мальчишку-пажа, каких множество бродит по двору замка, мы можем как следует рассмотреть ее. Светло-рыжие волосы вьются кольцами и выбиваются из торопливо сколотой прически, большей частью падая на плечи. Округлое личико с ямочкой на подбородке и прямым взглядом серых глаз, которые меняют свой цвет от прозрачно-зеленоватого до почти черного, в зависимости от настроения. Она еще очень худенькая, почти щуплая, как часто бывает у девочек ее возраста, и поэтому мальчишеский камзол прекрасно сидит на ней. Ее сложно назвать красавицей или даже хорошенькой, но не заметить ее невозможно — и не только из-за роскошных волос цвета золотой меди, сверкающих на солнце, а скорее из-за бьющего в глаза сочетания своеволия, гордости и упрямства, совсем не свойственных обычным молодым девушкам ее возраста, но являющихся наследной чертой рода де Ламорак, одного из самых древних в Круахане.

Она должна была родиться мальчиком — ни о ком другом не мог и помыслить Жоффруа де Ламорак, единственный и полновластный господин в своих владениях на севере Круахана. Но в неожиданно холодную сентябрьскую ночь, когда первые заморозки покрыли инеем еще зеленую листву на деревьях, родилась девочка с кудрявыми, прилипшими к голове рыжими волосами и поразительно громким голосом. А мать Женевьевы умерла родами, и поэтому вопрос о наследнике был отложен на неопределенное время, потому что вводить в свой дом новую супругу граф де Ламорак не спешил. Через какое-то время в замке появились бесконечные племянники, кто младше, кто старше, но все со смутным желанием закрепиться в роли наследника. Однако Жоффруа де Ламорак с удивлением и гордостью заметил, что его маленькая дочь быстро поставила их всех на место. Когда няньки очередного Люсьена или Гюстава забегали за холодной водой и свинцовыми примочками, утешая громко ревущего мальчика, которому Женевьева расквасила нос точным ударом острого кулачка, граф впервые посадил ее на лошадь и взял с собой на охоту.

Долгое время она была уверена, что отец гордится ее успехами. Что для него доставляет истинное наслаждение нестись с ней наперегонки, загоняя кабана или просто, отпустив поводья, скакать по берегу моря. Он только восхищенно цокал языком, когда она выбирала самых своенравных лошадей в конюшне. Он учил ее стрелять из мушкета и арбалета, неподдельно радуясь, когда ей удавалось подбить его стрелу в полете или попасть пулей в горлышко бутылки с пятидесяти шагов. Он внимательно слушал, когда она взахлеб пересказывала ему истории о древних героях и их битвах, а сам в ответ подробно сообщал ей о всех ее не менее героических предках и их достославных деяниях.

Женевьева медленно погладила клинок лежащей рядом шпаги, с которой старалась никогда не расставаться, даже во сне. Шпагу ей подарил отец, собственноручно сняв со стены оружейной залы. У клинка было имя — Гэрда, что значит защитница, и Женевьева мысленно связывала ее имя с полным именем своего учителя Эрнегарда, который занимал в ее мире второе место после отца. Она еще до конца не понимала, почему этот мир начинал трескаться, но последний месяц ее не покидало смутное ощущение какой-то необратимой потери. Вернувшись последний раз из столицы, Жоффруа де Ламорак часто стал бросать на дочь длинные оценивающие взгляды и однажды потребовал, чтобы она переоделась в платье. А Эрнегард в тот вечер отказался объяснять ей новый прием фехтования.

Поэтому, услышав за спиной шаги, Женевьева даже не обернулась. Никто другой, кроме Эрнегарда, или Эрни, как его для простоты называли замковые слуги, не знал ее убежища, но она была обижена на него и не собиралась вскакивать навстречу. Она продолжала сидеть в опасной близости от края башни, чувствуя, что он остановился в трех шагах от нее.

— Вас все ищут, госпожа графиня.

— Обойдутся, — Женевьева мрачно фыркнула в колени, — кому это еще я понадобилась?

— Мессир граф захотел, — мягко сказал Эрни, — чтобы к его возвращению вы были подобающим образом одеты.

— Вот еще! Если он хочет, чтобы я опять надела эту треклятую юбку, то я лучше выйду вообще без одежды! Посмотрим, что он скажет тогда.

Эрни присел рядом с ней на корточки. Сухощавый, небольшого роста, с абсолютно белыми волосами, лицом, покрытым сеткой мелких морщин и выцветшими голубыми глазами, он производил обманчивое впечатление заурядного старого слуги или посыльного. Но выдержать пять минут схватки с ним могли только лучшие фехтовальщики Круахана.

— Послушайте, Женевьева, — продолжил он тем же успокаивающим тоном, — вы же не можете всю жизнь проходить в мужском костюме и проездить на лошади. Природа создала вас женщиной — значит, у вас другое предназначение.

Женевьева вскинула разом потемневшие глаза и сдвинула брови. Ее лицо настолько напомнило Эрни черты Жоффруа де Ламорака в нередкие минуты гнева, что он какой раз невольно поразился тому, как отец и дочь отражают друг друга, словно зеркала.

— Какое еще предназначение?

Эрни невольно замялся. Меньше всего он собирался становиться воспитателем несовершеннолетней девчонки, необузданной и норовистой, как дикое животное. Вначале он мысленно осуждал Жоффруа за то, что он делает из дочери малолетнего воина, но теперь тот поступал еще хуже — пытался напомнить ей о женской судьбе, ничего толком не объясняя.

— Я думаю, отец вам скоро сам все расскажет, — сказал наконец Эрни уклончиво.

Женевьева презрительно выпятила искусанную нижнюю губу.

— И не подумает. С тех пор как в замке появился этот белоглазый, он ни с кем почти не разговаривает, кроме него.

"Белоглазым" она именовала нового гостя графа де Ламорак, который действительно появлялся каждую неделю. Он представлялся Лоцием де Ванлеем, но почему-то складывалось впечатление, что по крайней мере часть этого имени ему явно не принадлежит. Глаза его были действительно удивительно светлыми, почти прозрачными, и в сочетании с пепельными волосами и густо черными бровями и ресницами это было бы очень красиво, если бы время от времени левая сторона его лица не передергивалась в какой-то странной судороге. Впрочем, Жоффруа де Ламорак совершенно не обращал внимание на этот недостаток своего недавнего приятеля. Он был абсолютно очарован его обществом, настолько, что забросил все свои обычные занятия и часами сидел с ним в кабинете, запершись и зачем-то разложив на столе карты Круахана и граничащих с ним земель. Сам Эрни, с которым Лоций любезно беседовал о новомодных способах заточки клинков и южной школе фехтования, также был склонен счесть его довольно приятным малым. Только Женевьева, у которой впервые за четырнадцать лет похитили полностью принадлежавшее ей внимание отца, была непреклонна в своей оценке Лоция как средоточия вселенского зла.

Эрни только покачал головой, глядя на печально скорчившуюся фигурку на краю донжона. Как ни странно, за последние несколько лет она была его лучшей ученицей. Ей не хватало силы и уверенности, но она брала гибкостью, быстротой и каким-то непонятным ощущением того, что противник будет делать в следующую минуту. Эрни был резко против женщин-фехтовальщиц, он беспощадно разбивал надежды авантюристок из высшего общества Валлены и Круахана, собиравшихся брать у него уроки. Но Женевьева, по сути, еще не была женщиной — она скорее напоминала колючего и задиристого мальчишку-подростка.

— Не надо грустить, госпожа графиня, — сказал он. — Хотите, я покажу вам еще один прием, который используется против двоих нападающих?

Женевьева подняла голову, и ее глаза сверкнули.

— Разве отец не запретил тебе фехтовать со мной?

— Запретил, — открыто ответил Эрни. — Но здесь ведь нас никто не увидит.

Они встали в позицию, церемонно отсалютовав друг другу. Но закончить молниеносное движение шпаги, направленной вверх с упором на бедро, Эрни так и не успел — во дворе раздался особенно сильный шум и крики, заскрипели ворота, и донеслось короткое звонкое ржание сразу многих лошадей. Это могло означать только одно — полновластный господин замка и окрестностей, Жоффруа де Ламорак, вернулся из поездки по округе, где собирал подати и судил местных крестьян.

— Отец!

Женевьева бросила шпагу в ножны. Эрни невольно позавидовал Жоффруа, глядя на то, как осветилось ее лицо и как она метнулась к лестнице, перескакивая через несколько ступенек. Стуча каблуками сапог по пролетам донжона, она забыла и явное пренебрежение последних дней, и попытки втиснуть ее в ненавистный корсаж и кринолин, и тайные разговоры с белоглазым чудовищем. Она стрелой вылетела из-под сводов донжона и бросилась на шею высокому человеку с такими же рыжими кудрями, cовсем не остерегаясь злобного вида его лошади, скалящей зубы и беспокойно переступавшей на месте.

Жоффруа де Ламорак мог бы перечислить не менее ста восьмидесяти предков по мужской линии в своем роду. Для сравнения, нынешняя королевская династия Круахана ограничивалась семьюдесятью. Однако, скорее всего, ему для этого понадобилась бы помощь местного барда или на худой конец того же Эрни — память на имена у графа была неважная, и исторической наукой он никогда не увлекался. Однако бесчиcленные поколения предков, стоящие за спиной, вселили в его яркую и заносчивую душу уверенность, что мир создан исключительно для него.

Один только раз он усомнился в этом — когда однажды в ночную бурю, проходя по темной галерее своего замка, увидел у окна женщину в длинной полупрозрачной накидке, неизвестно откуда взявшуюся. Он посмотрел в ее лицо, светившееся в темноте галереи, и забыл о себе на бесконечно долгие девять месяцев. Впервые ему показалось, что в мире существует что-то еще, кроме его удовольствия, его достижений в поединках, на охоте и в интригах при круаханском дворе. Слуги шептались, что это лесная эльфийка и что она заморочила ему голову своими чарами. А потом родилась Женевьева, и с наваждением было покончено.

Жоффруа обнял дочь в ответ, громко и счастливо засмеявшись, но потом снова нахмурился.

— Я же велел тебе надеть платье.

— Я его сожгла, — ответила Женевьева, не моргнув глазом.

— Ну подожди, — пригрозил Жоффруа де Ламорак, — я тебе еще устрою. Ты все равно будешь все делать так, как я хочу.

— Вот еще! И не подумаю. Это ты будешь делать так, как хочу я.

За это время она умудрилась вскарабкаться на его коня и теперь устроилась впереди него в седле, обхватив его одной рукой за шею, а другой взъерошивая волосы и теребя за кудрявую короткую бороду. Она была совсем не похожа на Элейну, напротив, глядя в ее лицо, он изучал свой портрет, узнавая и собственную складку между бровей, и приподнятые скулы, и высокий лоб, и даже ямочку на подбородке, гораздо более уместную на женском лице.

Отец и дочь были слишком похожи, чтобы их отношения были ровными и спокойными, как подобает между любящими родственниками.

— Твое счастье, — сказал Жоффруа, — что мне без тебя хватает с кем разбираться.

— Вот как? И с кем это?

Она проследила за кивком его головы и увидела между двумя воинами из свиты Жоффруа, сидящих на лошадях, связанного человека. Руки его были скручены за спиной, и воины держали в руках концы веревки. Он стоял, слегка пошатываясь — видимо, до этого его заставляли бежать за лошадью — опустив голову со спутанными, наполовину седыми волосами. На скуле виднелось темно-синее пятно.

Как раз в этот момент связанный человек поднял голову, открыв лицо с горбатым носом и единственным черным пронзительным глазом — второй был прищурен навек. Этот глаз уперся прямо в лицо Женевьевы, и она невольно задвигалась в седле. Она с трудом выдерживала этот жесткий взгляд — но опустить глаза считала малодушным.

— Кто это такой? — спросила она у отца, надменно передернув плечами, но втайне радуясь, что можно отвести взгляд.

— Шатается по моим владениям, задает какие-то странные вопросы, — ответил Жоффруа, и тембр его голоса не предвещал схваченному ничего хорошего. — Эй ты! Я в последний раз спрашиваю, как тебя зовут и что тебе нужно.

Связанный ничего не ответил, даже не удостоил взглядом фигуру грозного графа, возвышавшегося над ним, уперев руку в бок. Он внимательно разглядывал Женевьеву — она физически ощущала взгляд, блуждающий по ее плечам и затылку. Она рискнула еще раз посмотреть на него, не понимая, почему он внушал ей смутное беспокойство и даже страх. Он был в старом, поношенном плаще, кое где продранном и покрытым пылью, в растоптанных сапогах, с лицом, обветренным от множества дорог, худой, изможденный, очень похожий на книжников и лекарей, которые время от времени забредали в замок. Только у тех не было такого горящего непокорного взгляда.

Жоффруа этот взгляд, очевидно, тоже раздражал, потому что он крикнул:

— Эй, прекрати пялиться, куда не следует! Не хочешь говорить, пеняй на себя. Кто там, приведите Гарма!

Женевьева коротко фыркнула и, высвободившись из рук отца, соскользнула из седла на землю. Гармом звали самого злобного пса из замковой своры, любимца Жоффруа и его неизменного спутника на охоте. Слуги говорили, что хозяин нередко натравливает его на людей, чтобы держать в форме. Не то чтобы Женевьева осуждала отца — она выросла среди довольно жестоких забав, и ее было трудно напугать видом крови, как оленьей, так и человеческой. Но почему-то ей не очень хотелось смотреть, как Гарм наступит обеими лапами на грудь этого одноглазого и перервет ему горло. Или отец просто хочет напугать его, чтобы он заговорил? Однако видеть, как он упадет на колени и будет униженно просить о снисхождении, размазывая по лицу дорожную пыль, ей тоже не хотелось.

Гарм глухо рычал, натянув веревку. Даже отвернувшись, Женевьева легко могла его представить — огромная зверюга с широкой грудью, темными боками и отчетливо видными клыками в ярко-красной пасти.

— Не передумал? — спросил Жоффруа. — Давай, Гарм! Возьми!

Пес полетел стрелой через двор, и все хором вздохнули. Вздох был совсем не такой, какой издает удовлетворенная толпа, когда на ее глазах проливается кровь. Женевьева повернулась как раз тогда, чтобы увидеть, как страшное черное животное ползет к незнакомцу на брюхе, скуля и колотя себя хвостом по бокам, словно в наказание за то, что вначале осмелился броситься на вожака. Вслед за Гармом завыла вся стая, даже те, что были заперты на псарне. Несколько гончих, бродивших по дальнему концу двора, тоже уткнули носы в землю и смиренно поползли следом.

Одноглазый даже не пошевелился, хотя державшие его слуги шарахнулись в сторону, и только страх перед хозяином заставил их не выпустить из рук концов веревки.

— Колдун! — ахнула толстая служанка рядом с Женевьевой. — На таких ни одна собака не лает! Ох, горе нам, беда пришла!

Слуги в ужасе хватались за висящие на груди обереги. Женщины заголосили так, словно обещанная беда уже стояла у порога и не сегодня-завтра нагрянут засуха и черный мор одновременно.

Одна только воля Жоффруа де Ламорака удержала всех на месте, хотя толпа была близка к тому, чтобы кинуться врассыпную в замковые ворота.

— Заткнитесь все! — граф приподнялся на стременах, и голос его загремел над склоненными головами. — А ну тихо!

Взгляд его упал на дочь — она стояла неподалеку, прижав к груди стиснутые руки. Серые глаза казались черными от расширившихся зрачков. Рядом с ней стоял его телохранитель и учитель фехтования Эрнегард, почтительно склонившись и прижав к груди шляпу. Он намеренно не обращал внимания ни на поднявшийся переполох, ни на спокойно стоявшую в центре двора худую фигуру в старом плаще, у ног которой извивались в порыве преданности собаки.

— Прощу прощения, господин граф, — сказал он. — Лоций де Ванлей просил передать, что прибыл и ждет в вашем кабинете.

Этого было достаточно, чтобы Жоффруа забыл о всех текущих делах, несомненно менее важных.

— Наденьте на него цепи и в подвал! — махнул он слугам. — Я с ним потом поговорю, когда время будет.

Он спешился и еще раз посмотрел на Женевьеву. Бледная, с растрепавшимися волосами, она показалась ему неожиданно красивой, более того, от нее исходило какое-то еле заметное сияние, живо напомнившее ему Элейну и мрак галереи.

— Послушай, Вьеви, — произнес он, стараясь смягчить свой громкий голос. — Я хочу, чтобы ты надела лучшее платье и пришла ко мне в кабинет. Мне нужно поговорить с тобой.

Она никогда не могла устоять, когда отец называл ее Вьеви. Правда, при слове "платье" она попробовала слабо воспротивиться, хотя вокруг уже столпились служанки, готовые немедленно тащить ее в женские покои, запихивать в бесконечные шуршащие юбки и шнуровать тесемки на талии и рукавах. Но Жоффруа де Ламорак выбрал правильный тон — он вызвал ее любопытство. Не так часто за последнее время он звал ее к себе в кабинет — святая святых, да еще в то время, когда там находился ненавистный белоглазый.

Ради этого, наверно, стоило потерпеть.

Женевьева в очередной раз споткнулась о подол, подойдя к дверям кабинета. Она шепотом произнесла слова, которые часто слышала от слуг на конюшне. Но легче ей почему-то не стало. Видимо, эти слова помогали только когда на ней были штаны и камзол. Незнакомому существу с туго утянутой талией и тщательно уложенными локонами, которые пересыпали темной пудрой, чтобы скрыть ярко-рыжий цвет, стало только еще более не по себе.

Дверь была приоткрыта, и из нее падал ровный теплый свет — в кабинете горели все свечи.

— Да будет вам известно, что мой господин, Великий Магистр нашего Ордена, выехал немедленно после получения моего письма. Через неделю он должен быть уже возле границ графства Ламорак.

— Я жду его с большим нетерпением, — пробормотал Жоффруа, делая большой глоток из кубка.

— Уверяю вас, граф, он также мечтает, чтобы наши планы побыстрее осуществились. Последние изменения, которые происходят при круаханском дворе, искренне беспокоят его. Этот никому не известный выскочка, получивший должность первого министра…

Жоффруа вскочил и длинными шагами прошелся по кабинету — пламя свечей заколебалось.

— Морган будто считает, что можно указывать круаханскому дворянству, что именно оно должно делать. Если кто-то считает себя настолько трусливым, что готов выполнять его приказания — я их не удерживаю. Но мне безродные червяки не указ. Самое позднее через две недели не будет уже графства де Ламорак, а будет Северное командорство Ордена Креста! Не подчиняющееся никому, кроме вашего Великого Магистра.

— Я счастлив, — сказал вкрадчивый голос Лоция, — что вам пришлось по нраву мое предложение. Я пью за Жоффруа, первого командора Ордена Креста в Круахане!

Жоффруа нахмурился и стукнул кубком об стол.

— В нашем плане, дорогой друг, есть только одно слабое место — это Женевьева.

— Неужели вы не можете приказать?

— Клянусь небом, Лоций, — пробормотал Жоффруа, — если моя драгоценная доченька будет против, то лучше забыть об этом замысле раз и навсегда.

Они обернулись в сторону двери. Женевьева стояла на пороге, худенькая и довольно нелепая в парадном бархатном платье, расшитом золотыми узорами, с высоким кружевным воротником, который немилосерно натирал шею. Сейчас в ее лице не было обычного высокомерия и уверенности — это было испуганное бледное лицо четырнадцатилетней девочки.

Жоффруа тихо выдохнул сквозь зубы. Он должен был признать, что в простом камзоле пажа и верхом на лошади его дочь выглядела гораздо более привлекательно. Но Лоций, не моргнув глазом, исполнил сложный изысканный поклон, поднеся к губам ее маленькие вздрогнувшие пальчики.

— Госпожа графиня, — сказал он церемонно, — ваша несравненная красота никого не может оставить равнодушным. Мой господин Ронан, Великий Магистр Ордена Креста, также не остался к ней безучастным, о чем и просил сообщить меня, его скромного посланника.

Женевьева не пошевелилась. Она непонимающе смотрела на отца, и Жоффруа с легким смущением пошевелился в кресле — ему показалось, что серые глаза дочери глядели на него с плохо скрытым упреком.

— Подойди сюда, Вьеви, — сказал он. — Помнишь эту карту? Я когда-то показывал тебе, где находится наш замок.

Женевьева кивнула. Она хорошо помнила тот миг своего удивления, когда поняла, что кроме владений де Ламораков, казавшихся ей огромными, в мире существует множество других земель и городов со странными названиями, которые она вряд ли когда-либо увидит.

— Посмотри, вот это Круахан. А вот здесь на юге, во Внутреннем океане, лежит остров. Он называется Эмайна, и это столица Ордена Креста. Ордену принадлежит больше земель, чем даже королю Круахана. Вот, видишь — и Ташир на востоке, и Эбра на западе, и Айна на севере. Воины Ордена — это самые могущественные люди на земле. Они могут приказывать любому из королей.

— И тебе тоже?

Жоффруа недовольно закашлялся, покосившись в сторону Лоция.

— Мне никто не может приказать, — сказал он несколько поспешно. — Я решил присоединиться к Ордену по доброй воле. И я хочу, чтобы ты помогла мне в этом.

— Помогла?

Женевьева задумчиво посмотрела на карту, потом снова перевела взгляд на отца. Ей совсем не нравилось выражение его лица — он кусал губы и отворачивался, кидая быстрые взгляды в сторону Лоция. Его руки лежали на поверхности карты, разглаживая южные берега Круахана и Внутренний океан. После затянувшегося молчания он в очередной раз умоляюще посмотрел на Лоция.

— Госпожа графиня, — белоглазый изысканно изогнулся, приложив руку к сердцу, — мой господин Ронан, Великий Магистр Ордена Креста, просит вас стать его женой.

Женевьева недоумевающе передернула плечами.

— Я… не собираюсь выходить замуж.

— Послушай, Вьеви, — Жоффруа приподнялся в кресле и схватил ее за плечо, не давая опомниться, — ты ведь мечтала о крепостях с лестницами до самого прибоя? О воинах, которые подчиняются тебе одной? О скачках на верблюдах, о несметных сокровищах? Ронан даст тебе все, стоит только захотеть.

— И у меня будут свои воины?

— Да, сколько ты захочешь.

— И свой корабль?

— Самый быстрый на Внутреннем Океане.

Женевьева помолчала, кусая губы. Меньше всего сейчас она напоминала молодую девушку, ждущую замужества — на отца был устремлен жадный взгляд ребенка, которому пообещали необыкновенную игрушку.

— Милая графиня, — Лоций совершил полуоборот вокруг нее, заглянув в лицо с обеих сторон, — наш Великий Магистр еще совсем не стар, это мужчина в самом расцвете сил. Он видел ваш портрет и мечтал о вас, как о единственной своей невесте.

— Я подумаю, — неожиданно прервала его Женевьева.

Она подобрала рукой мешающий подол и направилась к выходу.

— Так ты обещаешь? — спросила она на пороге, резко обернувшись.

— Что, Вьеви?

— Что у меня будет свой корабль с воинами?

— Обещаю.

Несколько минут Женевьева изучала собеседников, прищурившись из-под темных ресниц. Потом коротко кивнула и исчезла за портьерой. Жоффруа мог поклясться, что она стремглав бежит по коридору, наступая на кринолин и торопливо дергая за шнурки ненавистного корсета.

Лоций еле слышно вздохнул.

— Я хочу быть абсолютно честным перед вами, мой друг. Мессир Ронан полон самого высокого мнения о вас, но вряд ли он станет потакать очевидным сумасбродствам вашей дочери. Может быть, пока не поздно….

— Не стоит, — бросил Жоффруа, поднимаясь.

— Но вы дали ей обещание…

— Иначе она бы не согласилась. Ничего, поплачет — привыкнет. Это судьба всех женщин.

Жоффруа неожиданно замолчал. Он отчетливо представил тоненькую фигурку Женевьевы в одной батистовой рубашке, вырывающуюся из рук смуглого мужчины с тонкими черными усами. Картина была до того ясной, что он заскрипел зубами. Но искаженное бессильным гневом лицо первого министра Моргана, сменившее перед его глазами это зрелище, показалось ему настолько услаждающим взор, что он тряхнул головой, отгоняя все посторонние мысли.

— За командорство Ламорак!

— И за его командора!

— Главное — чтобы все совершилось поскорее, мой друг. Медлить нам ни к чему.

Женевьева подошла к дверям подвала и нетерпеливо топнула ногой, приказывая стражнику отпереть. В одной руке она на всякий случай держала обнаженную Гэрду — помня рассказы служанок о том, что вся нечисть боится железа.

Колдун сидел на полу, прислонившись к стене, вытянув ноги и прикрыв единственный глаз. Он даже не пошевелился на лязг и скрип отпираемой двери, только чуть приподнял веко. От этого он стал совсем похож на большую нахохлившуюся птицу, вроде старого ворона, который иногда прилетал на площадку донжона.

Женевьева подошла чуть ближе, надеясь, что он заговорит, но он так и не шелохнулся. Она постаралась принять максимально горделивую позу, уперев шпагу в носок сапога, а руку в левый бок — так ее отец часто стоял на крыльце замка, ожидая, пока к нему подведут лощадь.

— Зачем ты шатаешься в моих землях? Что тебе нужно? — спросила она, потеряв терпение.

Наконец-то колдун снова приоткрыл глаз и лениво посмотрел на нее. Ее снова поразило то, что в его взгляде не было страха — только какое-то отстраненное любопытство. Он смотрел на нее, как она сама разглядывала вытащенных из канавы лягушек.

— Почему ты называешь эти земли своими? — насмешливо спросил он.

Кровь бросилась Женевьеве в лицо.

— Я графиня де Ламорак! — бросила она, вздернув подбородок и постаравшись вложить в эти слова как можно больше значимости. Когда отец произносил имя их рода, его голос звучал как рог, созывающий все бесчисленные поколения предков вплоть до его основателя, Лионеля Прекрасного, приплывшего на кораблях из-за моря вместе с первым королем Круахана. Но ее голос просто сорвался, и странно прозвенел в тишине подземелья.

— Тогда это земли не твои, а твоего отца, — возразил колдун.

— Они будут моими, — не слишком уверенно сказала Женевьева.

— Невелика заслуга получить то, чего не заслужила, — пожал плечами колдун.

— Я могу приказать забить тебя плетьми до смерти!

— Наверно, можешь, — спокойно сказал колдун, — но какая радость тебе будет от этого? И потом, разве ты за этим пришла? Что тебе здесь нужно?

— Я задала вопрос — зачем ты шатаешься в моих землях?

— И ради этого ты нарушила приказ отца — никому не входить в подвал? Пожалуй, ты слишком печешься о безопасности земель, которые еще пока не твои, графская дочь. А ты не подумала, что я опасен? Что я могу заколдовать тебя и улететь? И взять тебя в заложницы и приказать твоему отцу, чтобы он отпустил меня?

Женевьева отступила на шаг.

— Если ты такой могущественный, — сказала она хрипло, — то зачем ты позволил, чтобы тебя схватили? Я тебе не верю.

Колдун усмехнулся и снова прикрыл глаз.

— Я пришел сюда, чтобы кое-что узнать, — сказал он. — И попался на дороге твоему отцу. Но впрочем, я не сильно жалею, что оказался здесь. Быть может, здесь я узнаю то, что мне нужно, еще быстрее.

— А что тебе нужно узнать?

— Тебе никогда не говорили, что ты слишком любопытна, графская дочь? Любопытство не пристало юной девушке.

— Я ненавижу делать все, что пристало юной девушке! И если ты еще раз скажешь о том, что мне пристало, а что нет, я проткну тебя шпагой!

Колдун откинул голову назад и рассмеялся — неожиданно молодо и свободно. Его лицо тоже изменилось и стало удивительно обаятельным, несмотря на морщины и шрамы на месте второго глаза.

— Мне нравится твой характер, графская дочь, настолько, что я даже захотел узнать, как тебя зовут. Запомни — я немногих называю по имени.

Женевьева открыла было рот, но потом задумалась.

— Нельзя говорить колдуну свое имя, — сказала она убежденно. — Тогда он может получить над тобой власть.

— Ты же не веришь, что я колдун. А с другой стороны — если я действительно страшный могущественный волшебник, то ты и так в моей власти. Не бойся, я подарю тебе взамен свое имя. Меня зовут Скильвинг.

— Мне кажется, что это не настоящее твое имя, — задумчиво сказала Женевьева.

Колдун снова пожал плечами.

— Нравится тебе или нет, но это одно из моих имен. В этой части страны и в это время года я пользуюсь именно им, другого пока нет. Жду ответного подарка.

— Женевьева, — сказала она тихо.

— Так зачем же ты пришла сюда, Женевьева де Ламорак? Отвечай правдиво — ведь теперь я знаю твое имя, и ты в моей власти. Только для того, чтобы спросить, почему я шатаюсь без спросу в твоих землях? Зачем ты тогда принесла с собой ключ от кандалов?

— Ты действительно колдун, — сказала Женевьева, опустив голову.

— Ну, это не так сложно догадаться, ты слишком сильно сжимаешь его в кулаке и прячешь за спину то и дело. Оружие — вот как свою замечательную шпагу — ты не стала бы прятать, а что еще может тебе понадобиться в камере? Ты почему-то решила меня освободить, но зачем? Вряд ли ты освобождаешь всех узников, которых твой отец сюда бросает.

— Мне показалось это неправильным. Ты… ты не сделал ничего злого.

— Мало кто из попадавших сюда делал что-то злое.

— Ты необычный. Ты совсем нас не боишься.

Скильвинг хмыкнул.

— Странное обоснование для доброго поступка, но это не значит, что я проявлю черную неблагодарность и откажусь от него. Давай сюда ключ, Женевьева де Ламорак, раз уж ты принесла его.

Она молча протянула ключ, недоумевая, как он собирается им воспользоваться — ведь его руки были прикованы к стене, а ноги к полу. Скильвинг, усмехнувшись, сделал какое-то неуловимое движение руками, и они выскользнули из кандалов в стене. К цепи на ногах он только прикоснулся, и одно из звеньев распалось.

— Я сохраню этот ключ, — спокойно скаазал он Женевьеве, глядевшей на него во все глаза и не способной вымолвить ни слова, — на память об одной странной девочке. Не боишься ли ты, что отец побьет тебя?

— Он никогда меня не бьет! — Женевьева так возмутилась, что снова обрела дар речи.

— Но ведь он не обрадуется, когда узнает, что ты меня выпустила? Что ты ему скажешь?

Женевьева неожиданно горько усмехнулась.

— Я скажу, что сама могла выбрать свой свадебный подарок!

Скильвинг поднялся на ноги и внимательно посмотрел на нее:

— Видно, ты не слишком радуешься этому событию? Не рано ли твой отец выдает тебя замуж?

— Мне четырнадцать! — возмущенно сказала Женевьева.

Скильвинг покачал головой.

— Ты еще совсем ребенок. Как твоя мать могла такое позволить?

— Моя мать умерла, — мрачно сказала Женевьева. — Я ее никогда не видела.

Она сама удивлялась, как она могла все это рассказать человеку, с которым первый раз заговорила полчаса назад. Наверно, он действительно колдун и получил над ней полную власть. Но она двигалась свободно и не чувствовала никакого страха.

Скильвинг снова покачал головой, впадая в глубокую задумчивость. Он снова полузакрыл глаз, шевеля губами.

— Четырнадцать лет назад… — сказал он наконец со вздохом. — Две тысячи восьмой, горькое время. И как же ты собиралась вывести меня за ворота замка, Женевьева? Твоему отцу ведь сразу бы донесли.

— Если ты умеешь заговаривать железо, то это не дает тебе право считать других совсем глупыми, — обиженно сказала Женевьева. — Мой отец сейчас сидит в кабинете со своим белоглазым дружком, а в это время он приказывает никому ему не мешать под страхом смерти.

— Белоглазым? — переспросил Скильвинг.

— Ну он такой противный, глаза совсем прозрачные, и весь дергается. Но отец от него почему-то без ума.

— Одет в ярко-синее? — задумчиво спросил Скильвинг. — И судорога на правой стороне лица?

— Ты его знаешь?

— Похоже, я в какой-то степени нашел то, что искал, — медленно сказал колдун. — Ну пойдем, проводишь меня, покажешь свой замок.

Она повела его через галерею — отчасти все-таки потому, что не хотела особенно попадаться на глаза слугам, а там всегда было пустынно. Так что им попалось всего две служанки, от испуга уронивших кипу белья, которую несли. Женевьева выразительно показала им свою шпагу, и начавшиеся вопли моментально стихли.

Следующим, кого они встретили, был Эрни. Этой встречи Женевьева по-настоящему боялась — она знала прекрасно, что если телохранитель вздумает отстоять волю графа, ей не выстоять в бою с ним и одной минуты. Но Эрни неожиданно отступил с дороги и молча поклонился.

— Здравствуй, Эрнегард, — спокойно и чуть насмешливо сказал ему Скильвинг. — Отдыхаешь от великих дел?

— Я вижу, что и вы… тоже это делаете, — ответил Эрни, слегка запнувшись. — Идите, госпожа графиня, я сам могу проводить вашего, гм… гостя.

— Вот еще! — возмутилась Женевьева, мало что понявшая из этого диалога, а она никогда не терпела, если ее пытались отодвинуть в сторону. — Откуда я знаю, куда ты его поведешь?

— Пусть девочка меня проводит, — спокойно сказал Скильвинг. — У нее это хорошо получается.

И они пошли дальше, заворачивая по лестнице в сторону галереи. Галерея была в замке особенным местом — там, как говорила дворня, Жоффруа де Ламорак впервые увидел мать Женевьевы, которая возникла буквально ниоткуда, и из одежды на ней было только длинное полупрозрачное платье. До сих пор на стене висел ее портрет — только он один, и перед ним горели свечи. Слуги боялись ходить в галерею, уверяя, что часто встречают там белый призрак. Одно время Женевьева пыталась ходить туда по ночам, надеясь увидеть мать, но только напрасно мерзла — ей никто не показывался.

Ее отец, напротив, в галерею ни разу не ходил.

— Откуда ты знаешь Эрни? — спросила Женевьева, когда они отошли чуть подальше.

— Нам приходилось встречаться, — уклончиво сказал Скильвинг, — раньше. Он… хороший знаток своего дела.

— Это когда он был при дворе валленского герцога, да?

— Да, примерно.

— А ты тоже жил в Валлене?

— Я много где жил. Практически везде.

Они уже почти дошли до середины галереи.

— Это портрет моей матери, — сказала Женевьева, скорее из вежливости, и потом, надо было как-то объяснить, почему он висит тут в одиночестве. Потом она обратила внимание, что Скильвинг уже несколько минут стоит как вкопанный, не сводя с него единственного глаза.

Ее испугало выражение его лица — совершенно непонятно, что оно выражало. Зрячий глаз был широко распахнут и абсолютно пуст, а веко второго, перечеркнутое шрамами, дергалось, словно пыталось открыться. Женевьева попятилась, невольно положив руку на эфес.

— Так это и есть твоя мать? — хрипло спросил Скильвинг.

Женевьева молча кивнула. Сейчас ей совсем не хотелось смотреть на портрет, перед которым она часами простаивала раньше, надеясь найти какое-то сходство между собой и удивительно красивой женщиной с тонкими чертами лица, огромными глазами и мягкими волнистыми каштановыми волосами, лежащими на плечах. Мать Женевьевы напоминала эльфа — если она действительно была такой, какой ее нарисовали, и было бесполезно стараться быть похожей на нее.

— Ее звали Элейна, — утвердительно сказал Скильвинг.

— Ее ты тоже знал, — сказала Женевьева, уже не удивляясь. — Похоже, ты знаешь почти всех в нашем замке. Может, за это мой отец решил тебя схватить?

— Она умерла в родах? — он странно и почти с ненавистью посмотрел на Женевьеву, словно это была ее вина. Но постепенно это выражение в его взгляде погасло, и он тяжело вздохнул. — Вот я нашел ответ еще на один свой вопрос, но лучше бы я его не находил. Ты слишком похожа на отца.

— Ну и что? — наконец опомнилась Женевьева. — Разве это плохо? Какое тебе до этого дело?

— Послушай, девочка, — медленно сказал Скильвинг, поворачиваясь к ней и сверля ее одним глазом. — Какое-то время я не хочу ни видеть тебя, ни говорить с тобой. Но это пройдет, все-таки ты ее дочь. Странные дела происходят вокруг этого замка. Слишком много дорог здесь скрестилось, и это может быть опасно. В первую очередь для тебя. Когда я пошлю тебе знак, брось все и приходи, поняла?

— Я подумаю, — рассудительно сказала Женевьева, — стоит ли приходить к человеку, который задает вопросы, но сам не отвечает ни на один.

— Иногда лучше не знать ответов, — горько сказал Скильвинг. Он сгорбился и снова стал похож на нахохленную птицу с перебитым крылом. — У меня теперь остался только один вопрос — за кого твой отец собирается выдать тебя замуж? И если это тот, о ком я думаю, ему не поздоровится.

— Пока ты не ответишь на мои вопросы, я тебе этого не скажу.

— Не беспокойся, — мрачно пообещал Скильвинг. — Я узнаю это сам.

— И давно ты знаешь этого колдуна, Эрни?

Женевьева грызла травинку, сидя на краю луга. Прямо под ее ногами начинался овраг, заросший желтыми головками сорняков. Рукоять Гэрды лежала на ее коленях.

Этому разговору предшествовал крупный скандал, сопутствовавшй исчезновению пленника из подвалов замка. Жоффруа даже кинул в лицо дочери серебряным кувшином — и сам испугался, когда по ее щеке потекла кровь. Хотя Женевьева, стирая рукавом следы отцовского гнева, смутно осознавала, что его беспокоит в первую очередь, как она будет выглядеть перед прибывающим вскорости женихом.

Теперь она с легкой гордостью носила меняющий цвета синяк на скуле, а Жоффруа вместе со своим гостем исчез на несколько дней.

— Я не говорил, что знаю его, госпожа графиня. Я действительно встречал его раньше, но я не могу похвастаться близким знакомством, — Эрни помолчал, вздохнув. Ему не очень хотелось об этом говорить, но глаза Женевьевы горели таким любопытством, что невольно пришлось продолжать. — И когда мы встречались, его образ был несколько… иным, чем тот, в котором он явился сюда.

— И кто же он такой?

— По крайней мере, когда я видел его, он был Великим Магистром ордена.

— Ты все врешь! — крикнула Женевьева, поворачиваясь к нему. — Великий Магистр приедет сюда через неделю! И он… он сделал мне предложение. Я выйду за него замуж.

Эрни только покачал головой. Меньше всего он мог представить этого полуребенка, в измазанных травой штанах, с обкусанными ногтями и глазами, вспыхивающими только при упоминании кораблей, путешествий и сражений, чьей-либо женой. Видимо, дела у Жоффруа действительно идут неважно, раз он даже не стал дожидаться совершеннолетия дочери.

— Так ведь Орден в мире не один, милая графиня. Я по крайней мере знаю два. Хэрд — Великий Магистр Ордена Чаши. А ваш почтенный жених, насколько я знаю, из Ордена Креста.

— А мне он сказал, что его зовут Скильвинг.

— Я слышал, что у него пятьдесят имен, и что он заставляет вступающих в Орден выучить их все наизусть и знать точно, когда каким именем пользоваться.

— А зачем люди вступают в орден?

— Ну… — Эрни невольно замялся, — у всех это по-разному… В Ордене Креста, например, человек должен быть орденской крови. То есть его родители или родственники должны принадлежать к Ордену. Они считают, что они вроде как и не обычные люди. Потом, многим хочется могущества. А если это еще какие-то тайные знания, которых непросто достичь — думаю, что желающих найдется немало.

— Тайные знания?

— Я могу говорить только о том, что сам видел, госпожа графиня. Например, в Валлене я был свидетелем, как Хэрд… то есть Скильвинг, остановил ураган. Клянусь небом, когда я увидел его во дворе связанным, я не позавидовал вашему отцу.

— Поэтому ты и встретился нам по дороге? Ты ведь хотел освободить его, правда?

— Я всего лишь простой учитель фехтования, — пожал плечами Эрни. — Многого в этом мире я не понимаю, и если честно, не стремлюсь понять. Но когда такой человек приходит к тебе и притворяется простым бродягой — это неспроста. Я не хочу предрекать неприятности, госпожа графиня. Но мне кажется, что они наступят и без моего предсказания.

— Он сказал так же, — задумчиво произнесла Женевьева, снова вцепившись зубами в стебель травы. — Он сказал — странные дела творятся вокруг этого замка. Когда я подам тебе знак — приходи.

— Кто я такой, чтобы давать вам советы? Но если бы я мог решать, я ни на шаг не подошел бы к орденским делам. Ваш отец — воистину бесстрашный человек, если даже согласен принять их в семью.

Женевьева молчала, повернувшись к обрыву. Но Эрни хорошо видел, как она плотно сжала губы, что странно смотрелось на нежном округлом лице. Он встречал у нее такое выражение каждый раз, когда она собиралась что-то сделать наперекор окружающим. Год назад она упала так с лошади и сильно повредила колено. Но после этого все кони, даже необъезженные, стали относиться к ней со смутным почтением.

— Это ваше дело, — сказал наконец Эрни. — Слуги говорят, что последнюю неделю на Круглом холме постоянно виден огонь, словно кто-то жжет костер. Им тоже страшно. Так же, как и мне.

— Тебе страшно?

— К сожалению, я достаточно часто отнимал чужую жизнь, чтобы начать бояться за свою. По крайней мере, я понимаю, что сделать это очень легко и быстро.

— Разве простому учителю фехтования приходится часто отнимать чужую жизнь?

— Думаю, что вам не стоит все обо мне знать, Женевьева. Иначе вы можете начать думать обо мне плохо, а я бы этого не хотел.

Они замолчали на некоторое время. Эрни снова украдкой посмотрел на ее профиль с упрямым, чуть вздернутым носиком и нахмуренными бровями, и в который раз поразился ее сходству с Жоффруа.

— Ладно, — произнесла наконец Женевьева, поднимаясь. — если обо мне спросят в замке, то я вернусь поздно вечером.

— А если ваш отец вернется раньше?

— Скажешь ему, что я пошла мечтать о будущей свадьбе на берегу моря, — ответила она с непередаваемой язвительной интонацией.

— А если он захочет проверить, куда вы на самом деле пошли? — Эрни смотрел, как она встает и идет по лугу, держа Гэрду в опущенной руке.

— Осторожнее, госпожа графиня, — сказал он вслед. — Я… я очень не хотел бы, чтобы вы к нему ходили.

Женевьева полуобернулась, слегка прищурившись против закатного солнца.

— А почему ты думаешь, что я к нему собираюсь? Тебе не стоит знать обо мне все, Эрни.

Костер, горевший на Круглом холме, был действительно заметен издали. Но это было странное пламя, слишком красноватое и ровное для обычного костра из сухих веток, которые часто жгли в соседних деревнях на летних праздниках.

Женевьева хорошо знала окрестности замка и спокойно подкралась незамеченной. Колдун сидел у костра, сгорбившись и опустив голову на руки. Она уже хотела выйти из кустов и позвать его, но в это время с другой стороны приблизилась еще одна темная фигура, и она поспешно отступила в тень.

— Мой вам привет, о Великий Магистр, — сказал тихий вкрадчивый голос, достаточно ей ненавистный, так что она сразу его узнала. — Неужели Чаша обеднела настолько, что их глава вынужден скитаться по дорогам в плаще простого странника?

— Что тебе здесь надо, Лоциус? — хрипло спроси колдун, не поднимая головы.

— Вы украли мой вопрос. Это я собирался спросить вас, что вам здесь понадобилось, милорд Скильвинг. Или Хэрд? Или Грегор? Интересно, должен ли я перечислить все ваши имена, чтобы вы соизволили ответить?

— Можешь не надеяться. Это не твое дело.

Лоций, или Лоциус, как назвал его Скильвинг, медленно вышел на свет костра, одетый подчеркнуто изысканно, в своем ярко-синем бархатном костюме, в плаще с ослепительно белой горностаевой оторочкой и сверкающими на камзоле звездами и цепями. На его фоне старая накидка с капюшоном, порванная в нескольких местах, и сапоги со сбитыми каблуками, которые Скильвинг вытянул к огню, смотрелись особенно вызывающе. Отблески огня упали на лицо Лоциуса, отражаясь красным в его прозрачных глазах, и Женевьеве показалось, что судорога особенно сильно скрутила его лицо и заставила дернуться левое плечо.

— Я сам могу постараться ответить, — сказал Лоциус — Мне кажется, что вы намерены вмешаться в дела нашего ордена и в мои.

— Плевал я на твой Орден, — мрачно ответил Скильвинг, шевеля длинной сучковатой палкой в углях. — Делайте что хотите с этим графом-самодуром и с его землями. И если новый круаханский министр передавит вас, как котят, я даже не буду радоваться. Мне будет все равно.

— О, в самом деле? Тогда зачем же вы третьи сутки торчите здесь, пугая до полусмерти местных крестьян своими блуждающими огнями?

— Тебе этого не понять, — устало ответил старый колдун.

Лоциус слегка пригнулся, и голос его перешел в шипение:

— Послушайте моего совета, Скильвинг, не переходите мне дорогу. Вы думаете, что в нашем Ордене все насколько тупо верят в силу армии и оружия, как наш Великий Магистр? У нас есть свои силы, и может быть, они не уступят вашим.

— Нашел, чем хвастаться. Я знаю, что ты пытаешься пользоваться заклинаниями из Черной книги. Так их следы у тебя на лице, а до настоящей силы тебе еще очень далеко.

Черты Лоциуса снова исказились, и он что-то закричал тонким изменившимся голосом, выставив руку в сторону Скильвинга. Красный костер неожиданно полыхнул высоким языком белого пламени, но Скильвинг даже не пошевелился. Женевьева, сидящая на корточках за кустами, вдруг почувствовала, как у нее сдавило голову словно обручем, и перед глазами поплыли круги. Только через несколько минут она пришла в себя и отдышалась.

— …не устал? — донесся до нее голос Скильвинга. — А то можешь попробовать еще.

Лоциус тяжело дышал, и тонкие струйки пота бежали по его лбу. Но неожиданно он усмехнулся — страшно было видеть такую улыбку на правильном, словно фарфоровом лице.

— Подождите еще, — прошептал он, обращаясь неизвестно к кому. — Я ни перед чем не остановлюсь.

— Ты хочешь стать Великим Магистром вместо Ронана?

— Мне не нужна власть над домами, кораблями и телами людей. Мне нужна власть над душами. Я не понимаю тебя, старый колдун, неужели ты не хочешь того же? Самое высокое искусство на этой земле — это искусство интриги, умение сталкивать людей между собой, чтобы они выполняли твою волю, даже не подозревая этого.

— Растроган твоей откровенностью. Ваш Великий Магистр тоже в курсе главной мечты твоей жизни?

— Ронан ничего не умеет, кроме как муштровать воинов, красоваться на лошади и разъезжать на кораблях по морю. Ну и еще, — тут его глаза мстительно сузились, — соблазнять некоторых женщин.

Женевьева отчетливо увидела, как вздрогнули плечи Скильвинга.

— Пошел вон, — сказал он, выпрямляясь во весь рост, и она увидела, что он был значительно выше Лоциуса. — Не испытывай мое терпение. У меня тоже есть в запасе парочка слов, которые я люблю испытывать на тех, кто меня раздражает.

— Милорд Скильвинг, — Лоциус совершил изящный придворный поклон, прижимая руку к сердцу, и голос его потек, словно патока — поверьте, что я всегда испытывал к вам безграничное уважение. В отличие от нашего достопочтенного мессира Ронана, да продлит небо его дни. Я просто хотел предложить вам заключить временное перемирие на вражеской территории. Вы не вмешиваетесь в мои дела, а я не интересуюсь вашими.

— Я не заключаю соглашений с отродьем. — холодно сказал Скильвинг. — Но я могу тебя успокоить — мне безразличны все дела, которые не касаются меня лично. Можешь пока оплести весь Ламорак своими интригами.

— В таком случае, милорд, счастливо оставаться. Бесконечно рад был насладиться беседой с вами.

— Ронан скоро приезжает? — бросил Скильвинг ему в спину.

— Вы хотите, чтобы я передал ему от вас привет? — с явной иронией спросил Лоциус.

— Если я захочу ему что-то передать, я это сделаю сам.

— Не советую, милорд. Никто не будет отрицать ваших высочайших магических способностей, но наш мессир Ронан очень ловко умеет протыкать шпагой тех, к кому неважно относится.

Скильвинг махнул рукой, изобразив на лице презрительную гримасу. Потом он несколько раз прошелся вокруг костра, опираясь на свою палку, потер руки, словно ему было холодно, и протянул их над огнем. Морщины резче обычного выступили на его лице, и закрытый навеки глаз плотно зажмурился.

— Ну выходи, Женевьева де Ламорак, — сказал он наконец, — а то совсем замерзнешь там, в своих кустах. И про меня еще будут говорить, что я мучаю маленьких девочек.

— Я тебе не маленькая девочка!

Женевьева постаралась выйти как можно эффектнее, положив руку на рукоять Гэрды и гордо вскинув голову, но от долгого сидения скорчившись ноги предательски дрожали. К тому же к вечеру в кустах действительно выступила холодная роса, от которой промокли сапоги и штаны на коленях.

— У меня на родине, — спокойно сказал Скильвинг, снова опускаясь на большое бревно, служившее ему сиденьем у костра и делая ей приглашающий жест сесть рядом, — тебя сочли бы еще достаточно маленькой.

Он вытащил из внезапно успокоившегося и ставшего совсем маленьким костерка жестяной походный чайник с длинным носиком и налил какого-то сладко пахнущего отвара в глиняную кружку.

— Выпей, согреешься, — сказал он, сам делая глоток. — Странно, что он тебя не почувствовал.

Женевьева осторожно понюхала странное питье, На вкус оно сильно отдавало какой-то непонятной, но довольно вкусной травой. Никогда в жизни она не стала бы сидеть на поваленном дереве рядом с каким-то проходимцем явно низкого происхождения, да еще принимать угощение из его рук, но с другой стороны, не могла же она отказаться попробовать настоящий колдовской напиток?

— Кто? — спросила она, уткнувшись в кружку.

— Ты ведь давно уже здесь сидишь, — утвердительно сказал Скильвинг. — Интересно, кто тебя учил подслушивать? В любом случае, разговор был не для посторонних ушей. А он тебя не учуял. Выходит, Элейна передала тебе больше, чем я думал.

— Почему же ты не прогнал меня, если не хотел, чтобы я тебя подслушивала? Ты ведь понял, что я там.

— Милая моя, — Скильвинг только покачал головой, — если у тебя сложилось обманчивое впечатление, что Лоциус — несчастный маленький обиженный на весь мир калека, который ничего не умеет, то не стоит заблуждаться. Если бы он знал, что ты услышала хотя бы слово, он убил бы тебя на месте, а потом бы уже стал разбираться, как ему обойтись в своих планах без невесты своего обожаемого Магистра.

— А тебе-то что до этого? — Женевьева опустила кружку на колени, глядя на него в упор. — Я не все поняла, но ты сказал, что тебя не интересуют ничьи дела, кроме своих собственных.

— Чистая правда, — кивнул Скильвинг.

Он снова прошелся вокруг костра, чувствуя на себе ее неотрывный любопытный взгляд. Она сидела на бревне, поджав ноги, стиснув между коленями неразлучную шпагу и обхватив себя руками за плечи. Ярко-рыжие волосы, растрепанные гораздо сильнее, чем положено благонравной девушке, к тому же еще и просватанной, вспыхивали кое-где в отблесках пламени. Глаза широко распахнулись и приобрели зеленоватый оттенок — как всегда, когда ей было что-то интересно. Сейчас, когда в ее чертах не было обычной надменности, она даже не так сильно напоминала Жоффруа.

— В каком-то смысле ты и есть мое личное дело, — сказал он. — Послушай… я хотел бы, чтобы ты внимательно выслушала то, что я тебе расскажу. У тебя своя жизнь, и ты не станешь менять ее от того, что в твой замок вдруг явился какой-то странный старик и наговорил тебе всяких историй. Но я хотел бы, чтобы ты это знала. Просто знала, и ничего больше.

Дальше он так и продолжал ходить туда-сюда по другую сторону костра, тяжело упираясь в землю своей палкой.

— Была одна девушка, — начал он медленно, собираясь с мыслями. — Она родилась далеко отсюда, в Валлене, в огромном порту на берегу теплого моря, откуда уходят в плавание почти все корабли. Родители ее умерли от черного мора, когда она была совсем маленькой, и ее взял на воспитание один человек, который жил неподалеку. В Валлене этого человека знали как лекаря и книжника, хотя у него был свой большой дом на одной из лучших улиц, и к нему часто приходили советоваться и валленский герцог, и городские старейшины, и приезжие купцы. На самом деле этот человек был Магистром одного большого и известного Ордена, но у них было не принято громко заявлять о себе. Он просто жил в Валлене, а его ученики и командоры Ордена приезжали к нему, когда нужно было решить какие-то дела.

— Почему ты говоришь о себе, как о ком-то другом? — неожиданно спросила Женевьева. — Я знаю, что ты жил в Валлене.

— Эрнегард… — пробормотал Скильвинг. — у него всегда был достаточно длинный язык.

— Ничего особенного, кстати, он мне и не рассказал, — обиженно сказала Женевьева. — А он кем был в Валлене? Ты-то должен точно это знать.

— У меня, в отличие от твоего приятеля, язык намного короче, — отрезал Скильвинг. — И уж давай я буду говорить, как считаю нужным. Когда-нибудь ты поймешь, что есть вещи, которые и так достаточно тяжело рассказывать. А если передаешь их, как произошедшие с кем-то другим — так легче. Так вот, эта девушка росла, и стало понятно, что она будет поразительной красавицей. Валленские моряки, когда видели ее в порту, говорили, что в ней есть кровь морских духов. Просто так такая красота не рождается на земле. И этот человек… он был счастлив, что она просто живет в его доме, садится с ним за стол завтракать, помогает разбирать его рукописи, учит с его помощью старинные языки, носит на поясе ключи от его подвалов. Ему ничего не было нужно от нее, потому что он понимал, что она прекрасна, как небесное существо, а он намного ее старше, почти седой, уже тогда без одного глаза.

Колдун снова остановился и надолго замолчал, уставившись в пламя. На мгновение его снова охватила непередаваемая тихая радость тех дней, когда он видел лицо Элейны, подсвеченное бликами камина, словно светившееся изнутри каким-то ровным сиянием. Когда он смотрел с балкона, как она идет с рынка, неся корзинку на согнутой руке, слегка покачивая складками широкой юбки. Когда она сидела напротив него на носу плывущей лодки, и прозрачные капли воды падали с ее вытянутых длинных пальцев. Ему казалось тогда, что вся его жизнь освещена солнцем, и он видел это сияние даже с закрытыми глазами. Солнечный луч падал там, где она проходила, и где звучал ее тихий переливающийся смех.

— Потом она сама сказала ему, что любит его. Это было в тот день, когда к ней посватался очередной жених — самый богатый купец в Валлене, которому не отказала бы ни одна женщина, просто потому, что его золота никто никогда не мог сосчитать до конца. А она сказала своему воспитателю, что хотела бы навсегда остаться с ним, и что не понимает, почему он до сих пор не предложил ей того же, что практически все валленские мужчины. Может быть, он считает ее недостаточно умной для себя?

— Это был последний счастливый день в моей жизни, — сказал Скильвинг, тяжело опускаясь на другой конец бревна.

— Почему?

— Потому что тогда я ненадолго поверил, что она может быть полностью моей. Принадлежать только мне. И я стал бояться ее потерять.

— Еще полгода мы прожили вместе. У Ордена тогда появилось много дел за пределами Валлены, ко мне часто приезжали разные люди, приглашая по разным делам в разные места. С тех пор, как Элейна появилась в моей жизни, я старался никуда не ездить. Мне не хотелось оставлять ее даже на несколько дней. Но я понимал, что неправильным было бы держать ее взаперти, питая ее воображение исключительно рассказами о всех удивительных странах и местах, которые ей никогда не суждено увидеть.

К тому же в собственном доме мне также не было покоя. Я стал невольно обращать внимание на любую мелочь — на то, как мои младшие воины заговаривали с ней, останавливая на лестнице, как пытались помочь поднести корзинку или проводить в порт на рыбный рынок. Если раньше я просто не замечал обращенных к ней взглядов, незаметных вздохов или просто обычных знаков восхищения, то теперь я стал их подсчитывать. Я устроил за ней настоящую слежку. Я стал раздражаться из-за каждого пустяка и доводить ее до слез. Но поделать с собой я ничего не мог — это было сильнее меня.

— В конце концов, теперь я понимаю, — медленно произнес Скильвинг, протягивая руки к костру, — что именно я погубил ее.

— А что ты с ней сделал?

Колдун горько усмехнулся.

— Подожди, девочка, это еще только начало истории. Я решил наконец, что путешествие развлечет ее и успокоит меня. И мы отправились на другой берег Внутреннего океана, в Эбру. Мы поехали со всей возможной пышностью, на корабле того самого богатого купца, что когда-то сватался к ней — он слишком часто пользовался моими услугами, чтобы ценить орден больше, чем прекрасные глаза и пышные волосы.

Еще в пути, в океане, когда мы проплывали мимо Эмайны — это главная крепость и резиденция Ордена Креста… — он внезапно остановился. — Кстати, знаешь ли ты что-либо об этом Ордене?

— Конечно, — степенно ответила Женевьева, с легкой гордостью. — Их Великий Магистр скоро будет моим мужем.

Странно, что в душе грядущее замужество не вызывало у нее никакой радости, скорее смутное раздражение, но перед другими она охотно демонстрировала его, как дополнительную ценность собственной личности.

Скильвинг помолчал, прикрыв здоровый глаз.

— Да, именно так я и думал. Иногда судьба просто поражает меня — насколько красивые узоры она плетет. Только вот нам от этой красоты никакой радости, лучше бы они были попроще.

— Рассказывай лучше, что было дальше, — поторопила его Женевьева.

— Мы плыли мимо Эмайны. Надо признать, что с воды она смотрится особенно великолепно — белый город, вознесенный над морем, с мощными крепостными стенами, с огромными военными кораблями, стоящими в порту. Тогда она спросила — что это за крепость? Я сказал — это столица крестоносцев, другого Ордена, с которым у нас вражда. И я видел, каким восхищением горели ее глаза, и как она, перебежав к другому борту, все провожала взглядом город на скалах.

В Эбре мы увидели уже самих крестоносцев — у них там довольно сильное командорство, и они часто, не скрываясь, проезжали отрядами по городу, все как на подбор в темно-синих камзолах и белых плащах, с суровыми и спокойными лицами. Наверно, так должны были выглядеть воины из легенд, которые она часто читала перед камином у меня в доме.

А наш орденский дом в Эбре был хоть достаточно богат и переполнен всякими диковинными вещами, но все же он скорее напоминал дом обычного торговца или богатого горожанина, а не резиденцию Ордена, правящего миром. И вечером, когда мы отдыхали на большом балконе, выходящем в сад, она спросила меня: "Разве крестоносцы настолько сильнее нас? Почему мы не можем построить себе таких городов и крепостей? Почему наши воины ездят по дорогам в простых плащах и зачастую скрывают свои настоящие имена?"

Скильвинг опять прикрыл глаза, вспоминая этот давний разговор.

"Наш Орден существует не для этого, Эли" — сказал я ей. "Нам не нужно показывать свою силу и могущество, поскольку мы не хотим, как крестоносцы, повелевать этим миром и направлять его. Мы собираем и направляем только знания. И все богатства, которые мы зачастую получаем от сильных мира сего за свои магические умения, нужны нам только для того, чтобы все больше знающих людей приходили к нам, чтобы мы могли обеспечить им достойную жизнь, чтобы строить все больше орденских лечебниц и библиотек".

"Но при этом никто о нас не знает?"

"Мне кажется, о нас и так знает слишком много народу", — сказал я. "Я предпочел бы, чтобы их было меньше".

Она ничего больше не сказала, только смотрела на закатное небо, и в ее взгляде была тоска. И когда я произнес: "И разве армии воинов и флотилии кораблей помогли мне заслужить твою любовь?", она вздрогнула и улыбнулась, но улыбка получилась очень печальной.

Через некоторое время мы вернулись в Валлену. Вроде бы все было по-прежнему, только она совсем забросила хозяйство, передав весь дом в руки служанок. Если раньше иногда она любила по вечерам стряпать что-нибудь вкусное или вышивать, то теперь я все чаще находил ее сидящей в кресле с толстыми книгами на коленях, и все эти книги были об истории орденов. Вернее, ордена, потому что изначально в мире существовал только один орден, который потом разделился на ордена Креста и Чаши. Иногда она забрасывала меня вопросами, но я видел, что она слушает только вскользь, а на самом деле полностью ушла в себя, и что творилось в этой прекрасной головке, я не мог сказать. У меня даже не было никакого повода изводить ее своей ревностью — она почти никуда не выходила и ни с кем не встречалась, но мне от этого было еще хуже. Я отчетливо чувствовал, что ее душа не со мной.

Наступил ранний февраль — время знаменитого карнавала в Валлене. Уже давно мы решили, что наша свадьба состоится именно во время карнавала. И однажды валленский герцог позвал меня во дворец и сказал, слегка смущаясь, что корабль крестоносцев подошел к гавани и спросил через лоцмана, будет ли им позволено причалить и принять участие в празднестве. Валлена была свободным городом, ее правители никогда не подчинялись крестоносцам, и вместе с тем наш Орден давно обитал в Валлене. Мы слишком многих людей спасли от черного мора, а корабли — от бури, чтобы с нашим мнением можно было не считаться.

Наверно, я был тогда чересчур беспечным и самоуверенным. Я решил, что будет только лучше, если Элейна посмотрит на крестоносцев здесь, в родном городе, где они не имеют никакой власти, а мы окружены уважением и почетом. Я сказал герцогу, что они со своими мрачными лицами вполне смогут играть роль пугала в главной мистерии, и мы посмеялись вместе. И корабль вошел в гавань.

Когда мы увидели, кто приплыл на этом корабле, мы дорого бы заплатили за то, чтобы вернуть свои слова обратно. В окружении своих воинов на берег сошел Ронан, Великий Магистр крестоносцев, признанный полководец и герой многих морских сражений. Тогда ему было тридцать лет, за его плечами вилась слава айнских походов и трех успешных войн в Ташире. Я не могу отрицать, он действительно был если не красив в полном смысле этого слова, то сила и уверенность били из него через край.

В тот злосчастный вечер мы смотрели на праздник, сидя на балконе герцогского дворца. Элейна была в узкой черной полумаске, которая совсем не скрывала ее прекрасного лица, и неудивительно, что все воины, разыгрывавшие показательные бои на площади, громко посвящали ей свои победы. Она смеялась, ей было весело впервые за несколько долгих недель, и я невольно простил крестоносцам их существование. Я сидел за ее спиной, как было положено в Валлене, и потому не видел, куда постоянно обращается ее взгляд.

Потом начались танцы, вся площадь покрылась ковром из вертящихся пар, двое моих воинов подбежали к балкону и протянули Элейне руки, приглашая на танец. Она, смеясь, быстро оглянулась на меня, увидела мой согласный кивок, легко поцеловала в щеку, соскользнула с балкона, опираясь на подставленные руки, и исчезла в толпе.

Больше я ее не видел.

Скильвинг опустил голову, разглядывая у себя под ногами угли, выкатившиеся из костра.

— Когда до утра она не пришла домой, мне не стоило большого труда и долгих расспросов узнать, что же именно случилось. Несколько человек видели ее в разных концах Валлены. Вначале она долго танцевала на площади с высоким человеком в черной маске, с волнистыми черными волосами. Потом их видели гуляющими в саду на берегу моря. И наконец, уже под утро, в порту, она садилась вместе с ним в лодку. Их сопровождало несколько человек в плащах, наброшенных наизнанку, и из под плащей были видны синие камзолы и орденские знаки. В общем-то, они даже не особенно скрывались. Лодка быстро причалила к кораблю крестоносцев, и он сразу снялся с якоря.

— А потом? — спросила Женевьева, видя, что рассказчик надолго замолчал.

— Что потом?

— Ты не отправился за ними в погоню?

— Конечно нет.

Женевьева даже чуть отодвинулась, выражая этим легкое презрение.

— Надо было вызвать его на поединок, проткнуть шпагой, и тогда она поняла бы, что ты храбрее и сильнее, — пояснила она ему, как несмышленому ребенку.

— Я не умею драться на шпагах, — сказал Скильвинг сквозь зубы.

— Тогда надо было его заколдовать, превратить в рыбу и бросить за борт!

— Он не умеет колдовать.

— Ну и что?

— Это был бы неравный бой.

Женевьева немного подумала. В принципе, она была готова с этим согласиться, но не могла успокоиться от несправедливости произошедшего.

— И что, так все и закончилось? — сказала она возмущенно. — И все?

— Почти все. До некоторого времени.

Скильвинг встал и опять прошелся вдоль костра. Уже совсем стемнело, и его фигура по другую сторону пламени казалась совсем черной.

— Я ничего не пытался о ней узнать. Но несколько месяцев назад в Валлену приехал один из корабельщиков крестоносцев. Он не из их ордена, но строил им корабли и долгое время прожил в Эмайне, а сам был родом из Валлены. Он охотно сплетничал об орденских делах, хотя я ничего и не спрашивал об этом. И из его разговоров выходило, что Ронан до сих пор не женат и никогда женат не был, более того, в Эмайне от роду не появлялось никаких прекрасных женщин вместе с Великим Магистром.

В этот вечер я поклялся, что узнаю, что с ней случилось. И если Ронан посмеялся над ней или причинил ей боль — он просто умрет на четырнадцать лет позже.

— Вот теперь уже почти все. Я надел этот плащ и эти сапоги — видишь сама по их виду, сколько мне пришлось пройти дорог. Впервые я наткнулся на их след в Тарре — маленьком портовом городе на юге Круахана. Получалось, что они высадились там, и зачем-то отправились в столицу. Я проехал всю дорогу следом за ними, и мне удалось узнать, что в нескольких милях от Круахана она неожиданно убежала от него и поехала на север одна. Я до сих пор не знаю почему. Я не знаю, что он ей сказал, что сделал. И я не успокоюсь, пока не узнаю.

Но по крайней мере, теперь я знаю, что случилось с ней. Я увидел ее портрет на стене одного из замков на севере. И я узнал, что она умерла женой какого-то местного темного дворянчика, ничего не знающего, кроме своей охоты и бесконечных дворцовых интриг с поединками.

— Замолчи! — закричала Женевьева, вскакивая на ноги. — Не смей так называть моего отца! Мне плевать, что ты колдун и умеешь останавливать ураганы! Можешь меня превратить в кого хочешь, мне все равно! Тебе просто завидно, что она стала не твоей женой! И что я родилась не от тебя!

Она наполовину выхватила Гэрду из ножен, но неожиданно повернулась и бросилась по тропинке к замку. Она бежала, хватая ртом воздух, и не понимала, что с ней происходит — лицо само стало кривиться, как от судороги, а из глаз потекли какие-то соленые капли. Раньше она никогда не плакала и очень испугалась.

Скильвинг все так же смотрел на пламя.

— К сожалению, нет, — прошептал он тихо. — Хотя… кто может сказать определенно…

Женевьева сидела у очага и водила рукой по длинной шерстке щенка, лежащего у нее на коленях. Пара гончих дремали, развалившись, у ее ног, еще несколько бродили неподалеку, подбирая упавшие на пол куски мяса.

В каминном зале громко звенели шпаги — дворяне из свиты ее отца со скуки бились друг с другом после ужина. Иногда они оглядывались в сторону Эрни, прислонившегося к стене со скрещенными на груди руками. Но с его лица не сходило выражение полнейшего равнодушия к происходящему, что лучше всего говорило о талантах фехтовальщиков.

Жоффруа так и не спустился к ужину, отчего трапеза стала еще более мрачной. Он велел подать ему еду наверх, в старый кабинет. Обычно в таких случаях отец и дочь любили подолгу сидеть вместе у огня, и Женевьева взахлеб слушала бесконечные истории о своих знаменитых предках. Но сегодня она наверх не пошла — несмотря на то, что ненавистного ей Лоция не было в замке, он отправился к границам Ламорака встречать своего патрона — и на поединки даже не смотрела, хотя раньше непременно бы вмешалась, влезла бы с советами и сама бросилась бы фехтовать с победителем.

Наконец Эрни не выдержал, пересек зал и присел рядом с Женевьевой. Она даже не подняла опущенной головы, продолжая перебирать пальцами длинные спутанные пряди шерсти.

— Вы опять ходили к нему?

Она пожала плечами, предпочитая не отвечать, но впрочем, Эрни и так прекрасно знал ответ. Вот уже какой день Женевьева появлялась только перед ужином, в промокших и заляпанных грязью сапогах. И с недавних пор в ее глазах возникло странное мечтательно-блуждающее выражение, словно она смотрела на собеседника, но видела что-то совсем другое, известное только ей.

— Не хотите ли показать им, — Эрни кивнул в сторону громко топающих каблуками воинов, — что такое настоящий поединок?

Женевьева покачала головой, отчего волосы, как всегда выбившиеся из наспех уложенной прически, упали ей на глаза. Даже ярко-медный цвет прядей казался чуть поблекшим, словно угасшим.

— Вас что-то расстроило, госпожа графиня?

Она опять помотала головой. Эрни вздохнул и поднялся, чувствуя, что толку из разговора все равно не выйдет.

— Он сказал, что я ничего не знаю. Что я… темная невежда.

Эрни удивленно обернулся.

— А что вы должны знать?

— Откуда я знаю! — крикнула Женевьева так громко, что все невольно обернулись в их сторону. — Что ему только от меня нужно!

Она вспомнила, как в очередной раз, сидя на другом конце ставшего уже достаточно знакомым ей поваленного дерева, Скильвинг сказал:

— Ты напрасно обижаешься на мои слова. Вы ведь все действительно здесь совершенно темные и ничего не знаете.

— Неправда! — возмутилась Женевьева. — Я очень много знаю.

— Вот как? Ну извини заранее, если я в тебе ошибся. Что же именно ты знаешь?

Он разглядывал ее одним глазом, наклонив голову к плечу, и в зрачке светилась явная насмешка. Уже не так уверенно она продолжила:

— Я знаю, как скакать на лошади в седле и без седла. Я знаю, как охотиться на кабана и уток. Как стрелять из арбалета. Как фехтовать — в южной и в западной манере. Как определять расстояние и погоду по звездам. Как…

— Из всех твоих знаний, — перебил ее Скильвинг, — только последнее вызывает хотя бы какое-то уважение.

— Как ты смеешь! — крикнула она, вскакивая.

— Опять собираешься позвать слуг? Или может, крикнешь собак своего отца?

Женевьева медленно села, не сводя с него глаз. В ней постепенно просыпалось какое-то странное ощущение, что этому человеку известно очень много из того, что абсолютно неизвестно ей. И дело не только в том, что он умеет заклинать железо и усмирять самых свирепых псов. Вернее, все это он умеет именно потому, что ЗНАЕТ.

— Почему ты… — спросила она хрипло, — считаешь, что я ничего не знаю?

— Потому что ни одно из твоих знаний не сделает тебя лучше, чем ты есть, — отрезал Скильвинг, — вот и все.

Ее губы печально изогнулись, и она отвернулась от Эрни. Она не могла объяснить, почему прикосновение к рукояти Гэрды не вызывает у нее прежней гордости и восторга. И почему вчера во сне она впервые увидела не яростно скачущих друг за другом по песку воинов, а высокий темный зал с уходящими в бесконечность корешками книг, и как она трогала эти книги, и они были на ощупь теплыми и в пупырышках, как человеческая кожа, и вздрагивали под ее руками от удовольствия. И почему ей показалось, что это очень хороший сон?

Эрни оставалось только развести руками. Он предвидел, что она будет меняться, и вот теперь это происходило на его глазах, но менялась она как-то странно.

Впрочем, любой, кому пришлось в жизни столкнуться со старым одноглазым колдуном, менялся довольно сильно, иногда до неузнаваемости. Уж кому, как не Эрни, было это знать.

Человек сидел на лошади, бросив поводья на луку седла, и смотрел на высокий темный холм, с одной стороны подсвеченный багровым закатом, на вершине которого пылал такой же красный магический костер. У человека было смуглое лицо с густыми, почти сросшимися на переносице бровями, резкий взгляд темных глаз и густые волнистые волосы до плеч. Следом за человеком виднелись силуэты его молчаливой свиты — не менее десяти воинов, не слишком ясно различимых в сумерках.

Человек хмурился, кусал губы и сжимал в руках роскошные вышитые перчатки с большими раструбами. Наконец он что-то пробормотал себе под нос и потащил ногу из стремени.

— Ждите здесь, — бросил он своим воинам через плечо, начиная подниматься к вершине холма по узкой тропинке между камнями.

Скильвинг все так же сидел у костра. Ночами становилось все холоднее, поэтому он накинул на голову капюшон, из-под которого виднелся только кончик горбатого носа и сверкал одинокий глаз. Услышав шорох мелких камешков под ногами идущего человека, он глубоко вздохнул и медленно поднялся во весь рост, повернувшись к нему.

— Все-таки это ты, — сказал пришедший, останавливаясь. — Я до последнего сомневался, что у тебя хватит наглости.

— Позвать тебя, Ронан? — хмыкнул Скильвинг. — Клянусь небом, долгие годы мне не было ни малейшего дела до твоей личности. К тому же я не был до конца уверен, что у тебя хватит способностей расслышать, что тебя зовут.

— Не беспокойся, — ответил Ронан, тридцать пятый Великий Магистр Ордена Креста. — У нас гораздо больше могущества, чем ты думаешь. И я с наслаждением стер бы тебя с лица земли, несчастный старый бродяга, если бы мне не было любопытно, зачем все-таки ты решился меня позвать.

Два магистра стояли напротив друг друга, разделяемые лишь маленьким стелющимся по земле пламенем. Они почти не уступали в росте один другому, несмотря на то, что Скильвинг немного горбился. Ронан был моложе, шире в плечах, и его походка выдавала опытного наездника и воина, привыкшего рубиться на двух мечах. Но если бы посторонний наблюдатель решил побиться об заклад на победителя, то ему было бы сложно сделать выбор между ними.

— Я хотел задать тебе всего один вопрос, — тяжело произнес Скильвинг. — что ты сделал с ней, что она убежала от тебя в Круахане?

— С кем? — искренне удивился Ронан.

Его глаза широко распахнулись, и на мгновение с лица исчезли гнев и надменность, уступив место легкой растерянности. Надо отдать должное магистру Ронану — он всегда выражал все свои чувства очень сильно, ярко и без малейшего притворства.

Только через несколько минут натянутого молчания Ронан слегка покраснел и чуть отвел глаза в сторону.

— Ах, ты вот о чем… — пробормотал он. — Я даже сразу и не вспомнил.

— Не сразу?

Ронан невольно отшатнулся, настолько страшно исказилось лицо Скильвинга, и единственный глаз загорелся как уголь.

— Я всегда говорил, что все чашники свихнулись от своих тайных наук и рукописей. Она была такая же. Не сверли меня взглядом, я ничего ей не сделал! Я действительно ее тогда любил, очень сильно!

— Настолько сильно, что не вспомнил спустя четырнадцать лет?

— За четырнадцать лет столько всего случилось… не думаешь ли ты, что я буду каждый день вспоминать истеричную девицу? Да, именно истеричную, и нечего на меня сверкать глазом!

Ронан прошелся взад-вперед по поляне, взмахивая рукой.

— Только истеричка могла ни с того, ни с сего сбежать от меня после того, как я поклялся ей отвезти ее на Эмайну! Я сразу сказал ей, что не могу на ней жениться открыто, могу обещать только тайный брак, и она ведь не возражала! И вдруг неподалеку от Круахана, когда наши дела были почти закончены и мы собирались в обратный путь, она исчезает в одном платье, не взяв ни денег, ни лошади!

Скильвинг мрачно смотрел на мечущегося Магистра из-под надвинутого капюшона.

— Перед этим, правда, мы немного поспорили, — сказал Ронан, останавливаясь. — Она начала говорить какую-то ерунду, что мы не выполняем своего истинного предназначения, что мы ставим себя выше людей и смотрим на них как на пешек в игре, в общем, уже не помню, что еще.

— А что ты ей сказал?

— Какое может быть женщине до этого дело?

На поляне снова воцарилось молчание. Скильвинг молча опустился перед костром и зябко сунул руки в рукава.

— Клянусь небом, я искал ее! Я перерыл всю округу, я с ума тогда сходил.

— И что же?

— Нечего было ее так хорошо учить! — взорвался Ронан. — Если она не хотела, чтобы ее нашли, то уж она постаралась, чтобы этого не случилось!

— Понятно, — сказал Скильвинг.

Он отвернулся от Ронана и медленно стал складывать разложенные на бревне нехитрые пожитки — две жестяные кружки, огниво, маленькую обгоревшую трубку.

— И это все, за чем ты меня позвал?

— Да, — пожал плечами Скильвинг.

Ронан недоумевающе взглянул на него и, поняв через некоторое время, что собеседник даже не смотрит в его сторону, собрал всю свою обжигающую гордость:

— Ты получил ответ на свой вопрос?

— Вполне.

— Твое счастье, — сказал Ронан, сдерживаясь, — что ты уже старик и выжил из ума. Иначе твоему Ордену пришлось бы подыскивать себе нового Магистра. Хотя, учитывая твое нынешнее состояние. — он смерил Скильвинга презрительным взглядом, — этот час и так недалек.

Он направился к спуску с холма, но хриплый голос Скильвинга толкнул его в спину.

— А ТЫ не хочешь узнать, куда именно она исчезла?

Ронан посмотрел на него через правое плечо. Потом медленно обернулся, предчувствуя недоброе.

— Когда окажешься в замке отца своей нынешней невесты, сходи в галерею, которая выходит в сад. Там на стене висит женский портрет. Взгляни на него повнимательнее — может быть, он кого-нибудь тебе напомнит.

— Элейна?

— Незадолго до своей смерти она звалась Элейна де Ламорак. Если, конечно, твой будущий командор и тесть не захотел пойти по твоим стопам и не предложил ей тайную связь.

Скильвинг затянул до конца завязки на заплечном мешке и снова выпрямился.

— Я скажу тебе еще кое-что. Ее дочь родилась в конце сентября две тысячи восьмого года, четырнадцать лет назад. Вы убежали в этот же год в феврале. Это для тебя ничего не значит?

— Не может быть… — пробормотал Ронан. Странно было видеть внезапную сероватую бледность, выступившую на этом смуглом энергичном лице.

— Желаю вам счастливого бракосочетания, господин Магистр, — Скильвинг издевательски склонил голову. — К своим достославным деяниям вы прибавите еще одно — женитьбу на собственной дочери.

— Неправда! — почти крикнул Ронан. Он схватил Скильвинга за плечо и стиснул, словно клещами, но тот даже не тронулся с места, не сводя горящего глаза с искаженного и растерянного лица своего врага. — Я хочу сказать… она может быть твоей дочерью тоже.

— Не стоит обольщаться, милорд. Если бы это было так, я не преминул бы похвастаться этим перед вами, чтобы еще раз размазать вас по земле. К сожалению, нет.

— Зачем ты мне это говоришь сейчас? — прошептал Ронан. — Я слишком хорошо тебя знаю. Для тебя было бы высшим удовольствием рассказать мне это на следующий день после свадьбы или прямо у брачного ложа.

— О да, — спокойно согласился Скильвинг. — Но мне немного жаль девочку. В ней не только твоя кровь.

— Когда-нибудь я тебя уничтожу.

— Вот истинная благодарность крестоносцев. Подумай лучше о том, как объяснишь свое внезапное нежелание жениться. Прощай, Ронан, счастливо оставаться. Полагаю, теперь ты будешь о ней помнить до могилы.

Оставшись один, Ронан схватил с земли большой камень и с силой метнул его в продолжавший гореть костер. Искры полетели в разные стороны, попав на траву, которая сразу же затлела, и Ронан с ожесточением принялся затаптывать их сапогами.

В таком положении его и застал Лоциус, поднявшийся на холм.

— Что-то случилось, мессир?

Ронан обернулся, тяжело дыша.

— Нет, — сказал он. — То есть да. Но давно. Послушай, Лоциус… — он сжал губы, но потом тряхнул головой, постепенно приходя в себя и вспоминая, кто он на самом деле и что он может отдавать приказы, не объясняя ничего. — Сегодня вечером мы повернем обратно. Я не собираюсь ехать в графство Ламорак.

Лоциус вынес удар достаточно стоически — особенно если учесть, что он готовил этот план в течение полугода.

— Я крайне удивлен, монсеньор, — сказал он спокойно, но левая скула начала подергиваться, предвещая скорый приступ судороги, — неужели вы изменили свое решение из-за того, что вам наговорил этот безумный чашник?

— Ты осмелился подслушивать?

— К сожалению, нет, мессир. Иначе я хотя бы мог понять, в чем дело.

— В конце концов, тебя это не касается. — повысил голос Ронан. — Я не обязан никому отдавать отчет в своих действиях, в том числе и тебе. Мы отправляемся в Эмайну, и ты тоже едешь с нами. Это приказ.

Лоциус внимательно смотрел на постоянно меняющееся лицо Ронана. Великий Магистр то хмурил брови, то кусал губы, то принимался бродить взад-вперед по вершине холма и что-то бормотать себе под нос.

"Я недооценил Скильвинга", — сказал Лоциус сам себе. "Выходит, чашники научились произносить лживые клятвы? Какой иначе личный интерес может быть у него к этому делу?"

— Хорошо, мессир, — сказал он вслух, — если вы настаиваете на отъезде, мы уедем. Вы ничего не собираетесь объяснить вашему, — он хмыкнул, — несостоявшемуся тестю? Или передать своей невесте?

— Нет, — отрезал Ронан. — Я не хочу их видеть.

"Что же", — философски констатировал Лоциус, — "часть моего плана точно провалилась, но, по крайней мере, постараемся исполнить оставшуюся. Уж с тобой, Жоффруа, — он мстительно ухмыльнулся, — я точно расплачусь по всем счетам. И за бесконечные напоминания о твоих родовитых предках, и за попытки при первом удобном случае тащить меня на охоту, хотя ты прекрасно знал, что у меня ноги подгибаются от одного рева дикого кабана. И за твою несносную доченьку, которая даже не трудилась скрывать, что презирает меня".

— Позволю себе задержать вас еще на несколько мгновений, мессир. Я хотел бы вас кое с кем познакомить.

— С кем именно?

Лоциус сделал приглашающий жест в сторону тропинки вниз.

— Пойдемте, мессир.

Они спустились с холма, у подножия которого оставалась свита Ронана. Лоциус громко свистнул, один раз длинно, другой коротко, и через какое-то время за поворотом дороги послышался глухой нарастающий стук множества конских копыт. Ехал не просто большой, а очень большой отряд — Ронан быстро определил, что не менее сотни.

Группа всадников, ехавших впереди, не торопясь спешилась и подошла к ним. Остальные еще только выворачивали из-за холма. Ронан потрясенно смотрел на неожиданно взявшуюся толпу воинов — все в темно-красных мундирах с белыми перевязями, цвета круаханской военной полиции.

Шедшие к ним воины почтительно раздвинулись, открывая путь человеку в таком же мундире, невысокого роста, с большими засылинами на лбу, внешне ничем не выделявшемуся, особенно в сумерках, ставших совсем плотными.

Но Лоциус исполнил перед ним самый замысловатый из своих поклонов, взмахивая попеременно то шляпой, то краем плаща.

— Ваше великолепие, — сказал он, — позвольте представить вам моего господина, Великого Магистра Ордена Креста.

Маленький человек посмотрел на Ронана, и тому неожиданно стало слегка не по себе от взгляда близко посаженных глаз непонятного цвета. Хотя выражение лица человека сложно было назвать мрачным или пугающим — оно скорее было недовольным или даже капризным.

— Мессир, — произнес Лоциус, выпрямляясь. — Приветствуйте нашего нового партнера и союзника. Перед вами Бернар Адельфия Морган, первый министр Круахана.

Женевьева спала, свернувшись калачиком в караулке старого донжона. Под головой у нее был сложенный плащ. Под утро с площадки потянуло свежим ветром, и она, не просыпаясь, беспокойно ворочалась, обхватывая себя руками.

Ветер нес с собой запах сладковатого дыма, гари и тревоги. Он приносил со двора беспорядочные крики, и все это наполняло сон Женевьевы, заставляя ее вздрагивать. Долгое время она не могла понять, звучат ли вопли снизу, от стен донжона, или это происходит в ее сне. Наконец она рывком села на полу и потерла щеку, на которой отпечатался шов плаща. В воздухе действительно отчетливо пахло дымом.

Женевьева вскочила и выбежала на площадку донжона.

Картина, открывшаяся внизу, показалась ей абсолютно нереальной и от того особенно страшной. Одна из соседних башен горела, и сквозь жирный черный дым пробивались желтые отблески пламени. Во дворе было очень много людей в темно-красных мундирах. Часть из них просто стояла спокойно, засунув руки за пояс и озираясь вокруг. Часть тащила какие-то тюки, вела лошадей, один волок служанку с задранными юбками, и ноги ее болтались по пыли. От главного входа четко прошагали трое с опущенными шпагами, до половины измазанными в красном.

Женевьева прижала обе руки ко рту. Ее мир был достаточно жестоким, в нем она довольно часто натыкалась на кровь, слезы и мольбы о помощи. Но он представлялся ей довольно справедливо устроенным, поскольку в нем существовал незыблемый центр — ее отец и ее замок. Поэтому когда стены мира зашатались, то из надменной и заносчивой наследницы она быстро превратилась в маленькую испуганную девочку, которая даже не сразу вспомнила, что ее шпага, ее Гэрда лежит на полу в караулке.

Женевьева метнулась к клинку и стиснула его до боли в ладонях. Она мгновенно забыла все уроки фехтования. Она тяжело дышала, выталкивая воздух со свистом и всхлипами. Почему никто не защищается? Где отец? Где гарнизон замка?

— Эрни! — закричала она громко и отчаянно. — Эрни!

В рот сразу набился дым, который приносил ветер с соседней башни, и она отчаянно закашляла, а крик исчез в треске перекрытий, когда башня начала медленно оседать внутрь себя. Пол под ногами Женевьевы вздрогнул и чуть качнулся, и в диком ужасе она бросилась вниз по лестнице. Она вылетела во двор замка со слезящимся от дыма глазами, с трудом осознающая, что происходит вокруг. В конце двора несколько солдат в красных мундирах взваливали на лошадь какого-то человека, его голова с кудрями такого же цвета, как у Женевьевы, свесилась на грудь, а она даже не понимала, кто это.

— Эй, вон рыжая девчонка! — раздался чей-то крик. — ее тоже взять живьем! Приказ монсеньора! С остальными делайте что хотите!

Один из гвардейцев, показавшийся ей ужасно огромным, встал наперерез и растопырил руки, намереваясь ее схватить. Она наотмашь хлестнула его Гэрдой, удивившись тому, что он закричал и отступил с дороги. Сзади ее схватили за волосы и рванули, несколько человек, толкаясь, одновременно выкручивали из ее руки шпагу, так что ей на мгновение показалось, что все вокруг стало белого цвета. Позабыв надменную уверенность в своих ста восьмидесяти с лишним предках, Женевьева выла в голос, одновременно лягаясь свободной ногой. Наконец чей-то кулак в кожаной перчатке., показавшейся ей сделанной из камня, проехал по ее скуле так, что в следующее мгновение она почувствовала щекой грязный камень двора, своим холодным прикосновением невольно принесший ей облегчение. Но сопротивляться она уже не могла — ее держали сзади за вывернутые локти и куда-то тащили, так что ее ноги бессильно загребали по камням грязь и кровь, а в глазах потемнело от тошноты.

— Открывайте подвалы! — орал все тот же хриплый голос. — Какие там бабы еще живые, волоките их сюда! Эх, хорошо денек начинается. Слава его светлости!

Женевьеву бросили животом поперек седла. В этот момент перед ее глазами все стронулось с места, и она на какое-то время исчезла из этого мира, рухнувшего внутрь себя, как сгоревшая башня, и придавленного мощным сапогом хохочущего гвардейца. Хорошо, что она больше ничего не видела — как солдаты палили из мушкетов в разбежавшихся по двору гончих, и как несколько человек, стоя в окне, выбрасывали во двор перины и подушки, ловко вспарывая их ударом шпаги. Ей и без того хватало крови — прилившей к глазам, и оглушающего шума — в голове, в такт скачке бьющейся о мокрый бок лошади.

В себя она пришла окончательно, когда ее стащили с лошади и попробовали поставить на ноги, но она не удержалась и упала вперед, вытянув руки. Ладони ощутили влажную землю и мелкие камни, но падение удалось смягчить, так что она оказалась на четвереньках. Судя по всему, она находилась уже за стенами замка, на одном из окружающих его холмов. Мокрые от лошадиного пота волосы свисали ей на лицо, но даже сквозь прилипшие пряди она видела, что все вокруг остановились и склонились в глубоком поклоне. Потом она увидела пару подошедших сапог — изящных, дорожных, слегка заляпанных пылью и пятнами крови. На почтительном расстоянии от этих сапог остановились еще несколько.

— Разрешите вам представить, монсеньор, — раздался вкрадчивый голос, — вот и сама законная наследница графства де Ламорак во всей своей красе. Жалко, что ваши доблестные гвардейцы еще мало потрудились над ней. Но никогда не поздно позволить им продолжить, не правда ли?

— Не торопись, Лоциус, — протянул второй голос, слегка запинаясь. — Давай сначала я посмотрю на нее поближе.

Женевьева подняла голову и выплюнула изо рта волосы. По всему ее телу пробегала крупная дрожь. Она ясно чувствовала, как натягивается кожа на распухающей щеке.

Перед ней стоял человек невысокого роста — это было хорошо заметно даже с ее положения на четвереньках. Его волосы когда-то были светлыми, но теперь от них осталось совсем немного, и остатки были зачесаны назад. Он носил маленькую бородку, наверно, для того, чтобы скрыть неприятный рисунок тонких губ. Он внимательно разглядывал Женевьеву с ног до головы, и она завороженно подняла глаза, не в силах пошевелиться.

— Надо отметить, что у моих врагов довольно красивые дети, — так же с легкой запинкой сказал невысокий. — Думаю, если ее отмыть и причесать, а также переодеть в приличное платье вместо этих рваных штанов, то на нее будет еще более приятно посмотреть.

— Помилуйте, ваша светлость, — отозвался Лоциус. — Она же совсем дикая, и приличного платья почти никогда не носила. Она не стоит вашего внимания.

Стоявший перед Женевьевой остановил его нетерпеливым жестом.

— Посмотрите, какой красивый цвет волос.

Лоциус только почтительно хмыкнул, но выражение его лица было далеко от согласия с этим утверждением.

Человек подошел к Женевьеве совсем близко.

— Ты боишься меня? — сказал он, и наверно даже улыбнулся. Но улыбка была совсем непривычной для его губ, и к тому же в его маленьких глазах ясно читалось что-то неприятное, на первый взгляд слащавое, но не сулившее ей ничего хорошего. Она раньше никогда не видела таких мужских взглядов, обращенных на себя, и хотя не понимала до конца, что это может значить, но в ней проснулся смутный ужас.

— Если ты будешь послушной, то тебе не причинят вреда, — продолжил человек. — Ну же, посмотри на меня, — он слегка приподнял ее за подбородок, — Ты знаешь, кто я?

Она помотала головой, не в силах произнести ни одного слова. Непонятно почему, но от простого прикосновения ужас внутри нее только вырос, и она закричала бы, если бы оставались силы.

— Мое имя Морган, — сказал невысокий. — Твой отец изменник, но ты ведь ничего не знала о его планах? Пожалуй, я возьму тебя с собой в Круахан, это будет любопытно.

"Морган считает, что можно указывать круаханскому дворянству, что оно должно делать, а что нет, — прозвучал в ее ушах голос Жоффруа. — Но мне безродные червяки не указ".

Внезапно Женевьева громко фыркнула — стоявший перед ней действительно слегка напоминал червяка или бледную рыбу со слегка водянистыми глазами и изогнутыми губами. Продолжая стоять на коленях, вытирая рукавом кровь из носа и сочившуюся царапину на грязной щеке, она засмеялась, по-прежнему не сводя глаз с Моргана. Наверно, это была просто истерика, но ее смех прозвучал чисто и настолько непривычно, что гвардейцы за спиной первого министра невольно переглянулись.

Морган нахмурился.

— А ну встань, — приказал он, наклоняясь вперед.

Женевьева продолжала смеяться, не поднимаясь с земли. Глаза Моргана остановились в одной точке, и она почувствовала у себя в мозгу странное давление, очень похожее на то, которое испытала, когда сидела за кустами во время разговора Скильвинга и Лоциуса. Но, видимо, ее бедной голове так досталось за это утро, что ей было уже безразлично. В какой-то момент Морган пошатнулся и чуть не упал, Лоциус вовремя поддержал его за локоть.

— Осторожнее, сир, — прошептал он, — вы немного не там концентрируете энергию в этом заклинании. Вам еще нужно поупражняться.

Морган недовольно дернул плечом, высвобождаясь.

— Ты сам мне говорил, что надо именно так.

— Не совсем, — мягко прошелестел голос Лоциуса. — Вы еще сможете потренироваться, хотя бы вот на ней, если так хотите.

Он слегка пошевелил губами, внимательно глядя в сторону Женевьевы. Неодолимая сила навалилась на нее, и в голове прозвучал ясный приказ: "Встань".

Правда, вместо того, чтобы встать, она снова опустилась на четвереньки, глядя на обоих стоявших перед ней мужчин потемневшими глазами. Чужая сила пригибала ее к земле, но наряду с этим в ее мозгу осталась какая-то свободная часть, по своим импульсам близкая к животному. "Страшно. Бойся", — говорила эта ее часть. — "Беги. Пока не поздно, беги".

И внезапно она вскочила, проскользнув мимо ближайшего гвардейца, и бросилась вниз по склону. Она видела совсем неподалеку лес — и метнулась туда, прекрасно понимая, что там ее не догонят на лошадях. Несколько гвардейцев побежали следом, но легкая четырнадцатилетняя девчонка была явно быстрее. Тем более что поселившийся внутри ужас гнал ее вперед, и она летела, сбивая дыхание, не видя перед собой дороги, чувствуя только одно желание — убежать от того, что ожидало ее позади.

— Интересно… — протянул Морган, глядя вслед тонкой фигурке, вбегающей в рощу, — и ты называешь себя великим магом?

— Вы сомневаетесь в моих способностях?

Лоциус обернулся через плечо, и сразу трех гвардейцев снесло на землю от его взгляда.

— Раз вы хотите спокойной жизни, ваша светлость, — сказал он, — то прикажите оцепить лес, найти ее и уничтожить. Если нужно, пошлите собак по следу. Людей, настолько невосприимчивых к магии, остается только убивать.

— Если настаиваешь…

Морган посмотрел на просвет между деревьями, где, казалось, еще сохранился золотой отблеск от волос пробежавшей там Женевьевы, и еле слышно вздохнул.

Женевьева сидела, прислонившись спиной к огромному, медленно остывающему камню. Весь день она из последних сил бежала по лесу, но в конце концов гвардейцы на лошадях оказались быстрее, и вся роща была окружена. Стоило подобраться поближе к выходу из леса, как она видела фигуры всадников. патрулирующих опушки, и поспешно отползала вглубь, в большой овраг.

Она скорчилась за валуном, поджав ноги и глядя в одну точку. Сейчас она меньше всего напоминала наследницу второго по величине графства в Круахане, возводившую свой род к рыцарям из-за моря и мечтавшую о собственном корабле с преданными ей воинами. Но и покорной испуганной девочкой она тоже не была — может быть, в ней говорила ее кровь, может, просто природное упрямство. Глаза ее были сухие, только горели каким-то странным блеском, как у загнанного животного. Сейчас она не могла думать об отце, о горящем замке, о своей кормилице, которую видела лежащей ничком в луже крови, о Гэрде, переломленной пополам и оставшейся валяться во дворе. Поэтому она не думала ни о чем — просто сидела, привалившись к камню и медленно выщипывала мелкий мох, покрывавший его северную сторону.

Нельзя сказать, чтобы она во что бы то ни стало хотела выжить — скорее всего, если бы ей предложили быструю и легкую смерть сейчас, она бы не испугалась — но при мысли о том, что ее ожидало позади, в ней снова начинал подниматься какой-то темный и древний ужас. Лоциуса она не слишком боялась — в его прозрачных глазах она как раз читала эту самую достаточно быструю смерть. Но взгляд Моргана, вроде совсем не страшный, а скорее немного приторный, обещал ей что-то такое жуткое, после чего она уже больше не сможет быть Женевьевой де Ламорак.

Женевьева с длинным сухим всхлипом вздохнула и внезапно задержала дыхание. На другой стороне оврага, внимательно глядя прямо на нее, стояла большая черная собака с гладкой, словно намокшей короткой шерстью и молча скалилась. Вид у нее был несомненно довольный — не просто как у пса, поймавшего добычу и готового похвастаться перед хозяевами, а как у твари, выбравшей себе жертву.

Лоциус предпочел подстраховаться — он посылал свору вовсе не затем, чтобы отыскать ее следы и привести гвардейцев, или притащить к их кострам. Он науськал собак на убийство.

Вряд ли Женевьева это понимала. Но в общем, ей было безразлично, собирается ли собака перервать ей горло или притащить к Моргану. Когда тяжелые лапы наступили ей на плечи, оставляя дыры в камзоле, она покатилась со своим врагом по траве, отбиваясь ногами, коленями, локтями, и даже зубами. Она отплевывалась жесткой шерстью, сразу попавшей на язык и в горло, лягалась, отталкивая ярко-алую морду, от запаха которой голова кружилась, и ее тошнило. Гэрды с ней больше не было., раньше на шее у нее висел кинжал в кожаных ножнах, но гвардейцы его сорвали. Только за голенищем сапога оставался маленький, почти детский ножик, которым она тщетно пыталась кромсать толстую шкуру, но собака только сипло рычала. Женевьева не осознавала, что сама рычит в ответ, что сейчас по высохшей листве на поляне катаются двое животных. Одно из них явно слабее другого, его проще порвать острыми зубами или поранить когтями, но своей первозданной яростью боя оно ни в чем не уступает. Она не чувствовала, что с плеча давно сорвана кожа и что кости хрустят под навалившейся тяжестью. Она не особенно надеялась победить, наотмашь нанося удары своим несерьезным ножиком и уворачиваясь от пасти, стремящейся ухватить ее за горло. Но если бы она могла видеть себя со стороны, то поняла бы, что действует абсолютно инстинктивно, как когда-то, фехтуя с Эрни, случайно угадывала, каким будет следующий удар.

Морган и Лоциус совершили стратегическую ошибку — они выбрали самых свирепых, но самых короткошерстных собак. Зубы у Женевьевы были, конечно, совсем не такие острые, как у ее черной противницы, но она сжимала их сильнее и сильнее на шее, защищенной лишь тонким подшерстком, и одновременно тыкала ножом куда придется. Неожиданно кровь из собачьей артерии хлынула ручьем, попав Женевьеве в глаза. Она закричала от отвращения и принялась сталкивать с себя начинающие медленно слабеть, но все равно тяжелые лапы, оставляя на когтях кусочки собственной одежды и кожи.

Такой ее и увидел Эрни, пробиравшийся оврагом в мундире гвардейца и ведший двух лошадей в поводу. Она стояла, вся перемазанная в собачьей и собственной, быстро засыхающей крови, в руке судорожно сжимая маленький кинжальчик, волосы дыбом и зубы оскалены. Она даже не заметила его, потому что была занята тем, чтобы сделать несколько шагов вперед на дрожащих от напряжения ногах. Наконец колени подогнулись, и она упала рядом с неподвижно лежащей черной тушей, которая почти совпадала с ней в размерах.

— Почему на тебе гвардейский мундир?

— Видите ли, — Эрни замялся, видимо задумавшись, стоит ли называть ее "госпожа графиня", — мне показалось, что я еще могу принести какую-то пользу, если останусь в живых, а не в виде пищи для птиц во дворе замка. И как показывает время, я был как всегда прав.

Он закончил завязывать узелки бинтов на плече Женевьевы и протянул ей большую кожаную флягу с водой. Некоторое время она жадно пила, фыркая и захлебываясь, видимо, пытаясь смыть вкус собачьей крови. Волосы у нее были насквозь мокрыми, прилипшие ко лбу кольцами.

— И тебя не убили, а наоборот, дали форму и лошадей?

— Ну, допустим, лошадей я взял сам….

Она смотрела на него с подозрением, и глаза горели таким же сухим огнем. "Наверно, лихорадка откроется", — с некоторым испугом подумал Эрни и протянул руку, чтобы потрогать ее лоб, но она вывернулась из-под его руки, продолжая глядеть в упор, с нескрываемой яростью.

Эрни безнадежно вздохнул.

— Я не предатель, как вы считаете. Я просто напомнил Моргану кое-какие свои прежние заслуги.

— Ты с ним знаком?

— Ну, не то чтобы близко. Но несколько лет назад я выполнил для него кое-какие поручения.

— Какие?

— Может, было бы лучше, если бы вы считали меня предателем, — мрачно сказал Эрни. — Мне скоро будет пятьдесят два. Двадцать лет из них я убивал людей за деньги. И господин Морган два раза был моим заказчиком. Еще когда был не первым министром, а вице-губернатором в Тарре.

Женевьева длинно сглотнула и обхватила себя за плечи. Ее начинала колотить заметная дрожь, и она пыталась делать усилие, чтобы зубы не стукались друг о друга.

— И какое же задание ты выполнял в нашем замке?

— Ну вот что, — сказал Эрни, поднимаясь, — я мог бы сказать, что моим заданием было притащить одну упрямую рыжую девчонку прямо в зубы его светлости Моргану. И если вы будете продолжать говорить всякие глупости, у меня возникнет явное желание так и сделать. А сейчас нам пора убираться отсюда, пока не поздно.

Он стащил с себя плащ, завернул в него Женевьеву — та пыталась слегка отбиваться, но силы были не те — и легко вскинул в седло одной из лошадей, а затем сам пристроился сзади, ухватив поводья. Они медленно двинулись по оврагу, огибая лес. Вторая лошадь, навьюченная поклажей, трусила за ними. Овраг постепенно застилало вечерним туманом, на который искренне надеялся Эрни. Еще он полагал, что собакам не так легко будет взять след на мелких камнях, которыми было покрыто дно оврага. Но все-таки он держался начеку, постоянно приподнимаясь в седле и оглядываясь.

Он точно знал, где находится прореха в оцепившем лес гвардейском патруле. Если все, что он подслушал, правда, то сменить их придут только с рассветом. И очень удивятся, найдя на траве два неподвижно лежащих тела, убитых одинаковым ударом шпаги под сердце — фирменный удар Эрнегарда, скромного учителя фехтования из замка Ламорак.

Женевьева немного согрелась, замотанная плащом до ушей — по крайней мере, она могла уже справляться с судорожно сводимыми челюстями. Она качалась в седле под плавный медленный шаг коня, придерживаемая обеими руками Эрни, словно плотным железным обручем.

— Почему я должна тебе верить? — пробормотала она не совсем внятно.

— Потому что у вас нет особого выхода. Или вы предпочитаете довериться Моргану?

— Ты меня обманывал, — сказала она упрямо.

— Я просто не говорил вам всей правды.

— Почему?

— Послушай, — Эрни откашлялся, внезапно назвав ее на "ты", а Женевьева была слишком измочалена, чтобы это заметить. Хотя ее и сложно было назвать по-другому — вымокшую, дрожащую, с меняющим цвета синяком во всю щеку — какие уж тут сословные почести. — Ты моя лучшая ученица. У меня… у меня никогда не было детей. Я не хотел бы, чтобы ты презирала меня.

Женевьева передернула плечами. Может быть, вчера она отнеслась бы к известию о том, что ее учитель, с которым она так часто сидела вдвоем на башне, которому она пересказывала свои мечты о кораблях и несущихся за ней отрядах воинов, — наемный убийца, совсем по-другому. Но за сегодняшний день глаза ее увидели слишком много человеческой крови, а во рту еще сохранился привкус крови убитой ею собаки.

— Я тебя не презираю, — сказала она наконец.

— Я хочу, чтобы ты знала. Уже два года я не занимаюсь этим. С тех пор, как пришел в ваш замок. Я собственно, к вам и забрался потому, что хотел уйти подальше, где меня никто не знает. И чем еще я мог заняться? Мне еще повезло, что Жоффруа искал учителя для своей замковой дружины.

"И все-таки мои уроки сегодня им не сильно помогли", — подумал он внезапно. "Разве что продержаться чуть дольше против отряда, превосходящего по количеству в двадцать раз".

Женевьева подозрительно молчала. Эрни чувствовал, что она не плачет, но тело ее напряглось как струна. И он снова заговорил, пытаясь рассказывать много и длинно, чтобы ее отвлечь.

— Вот слушай, — сказал он, — когда мне было чуть больше, чем тебе, у меня был воспитатель. Он научил меня владеть шпагой, он показал мне все приемы, которые я показывал тебе. Он был из клана беспощадных в Валлене. И он передал мне свое дело и своих клиентов.

Беспощадные были не простыми убийцами. Их ремесло могло пригодиться только людям высокого происхождения, да и среди них только тем, кто выше жизни ценит честь, или скорее, что о ней думают другие. Среди таких людей ведь тоже случаются ссоры — или дерутся из-за наследства, или соперничают из-за женщины, ну и по части интриг что Валлена, что Эбра, что Круахан — все считают себя первыми. Конечно, можно самому вызвать своего противника на поединок, но ведь тут как повезет — он и тебя может убить или поранить. Поэтому те, кто хочет действовать наверняка, нанимает одного из беспощадных, чтобы вызов на поединок произнес он. А победить беспощадного на дуэли невозможно — итог известен заранее. Так что ты в любом случае уничтожишь своего соперника — он или будет убит, или, если откажется от поединка, будет опозорен и ему придется уехать.

Услугами беспощадных пользуются нечасто. И берут они за выполненный заказ такие деньги, что у меня было три больших дома — в Валлене, Эбре и в Тарре.

И вот однажды я в очередной раз собрался в Валлену… Ты слушаешь меня?

Женевьева молча кивнула, подвинувшись в седле. Ей немного хотелось дремать — плеск ручья, вдоль которого они ехали и мирное похрапывание лошади заставляли ее прикрыть глаза. Но она продолжала слушать, потому что ей казалось, что каким-то образом история Эрни связана со всем, что происходило последнее время.

— Я плыл в Валлену по приглашению брата самого герцога. Тогда правящий герцог и его брат сильно не ладили друг с другом — братец был бы счастлив избавиться от своего венценосного родственника, но вызвать на поединок сидящего на троне даже беспощадные не согласятся. Поэтому он нанял меня против одного из друзей и сторонников герцога, без которого ему править стало бы очень трудно.

Я и сейчас прекрасно помню, с каким настроением просыпался каждое утро на корабле. Я тогда считал себя даже не посланником судьбы, а самим ее олицетворением. Мне казалось, что я ношу в себе истинный смысл существования, который не знаком ни одному из разношерстной толпы — купцов, матросов, паломников, книгочеев, мелких дворян и прочих, которые постоянно вертелись вокруг меня. Однако всех нас ожидала одна судьба — меньше чем за полдня до валленской гавани мы угодили в сильный шторм.

Такие штормы редко случаются у берегов Валлены, поэтому корабль оказался совсем не готов к этому. Нас несло прямо на рифы неподалеку от города.

Я не слишком боялся смерти — я видел ее очень близко много раз, и к тому же я по-прежнему считал себя отмеченным судьбой, который не может просто так утонуть в соленой воде среди обломков досок и визжащих женщин. Вокруг все бегали и кричали, а я смотрел на берег — он был совсем близко, и разглядел на одной из скал маленький огонек. Это был не маяк — огонь был слишком слабым, да маяк и не слишком бы помог нам. Я разглядел горящий на земле красноватый костер и возле него несколько фигурок. Одна из них все время поднимала руки к небу и размахивала ими.

Я достал подзорную трубу — нас мотало по волнам так, что я с трудом мог приставить ее к глазам, но в какой-то момент я поймал в увеличительное стекло то, что происходило на берегу. Я увидел одноглазого человека с черными волосами, который что-то кричал, подняв голову.

Ты можешь не поверить, Женевьева, но я видел это собственными глазами. Может, это было просто удачное совпадение. Но я сам заметил внезапный просвет в облаках, и ветер на мгновение не то чтобы успокоился, но не метнул нас с силой на скалы, а позволил повернуть паруса так, чтобы пройти между рифами. Мы, конечно, сели на мель, пропоров днище, по палубе покатились тюки и канаты, снова закричали женщины, но вокруг уже было сплошное мелководье, и самое страшное, что досталось многим пассажирам — это синяки и занозы.

Я и раньше видел этого человека. И ты теперь его тоже видела. В Валлене его называли Хэрдом, и он был главой Ордена, вроде как существовавшего тайно, но тем не менее о нем все знали. Он был достаточно близок к валленскому герцогу, по крайней мере, часто бывал у него во дворце, а герцогский братец, наоборот, часто клялся публично, что прогнал бы из города всех этих колдунов и чернокнижников, будь на то его воля.

Когда я выбрался на берег, Хэрд стоял неподалеку и наблюдал, как люди перетаскивают свое добро, которое еще можно было спасти. Вернее, он не стоял, а скорее висел, опираясь одной рукой на плечо молодой девушки, а другой на толстую палку. Волосы его были спутаны и совсем побелели — там, где не было седины, их покрывала соль и мелкие водяные капли. Капли катились и по его лицу — может, это был пот, может, брызги от волн, и он показался мне совсем изможденным, почти древним стариком.

Я прошел мимо него, не скрываясь. Я все еще считал себя олицетворением судьбы, которого ничто не может остановить. Я даже слегка усмехался при мысли о том, что он своими руками привел в город человека, который стократно усилит позиции его врага.

— Здравствуй, Эрнегард, — сказал он вдруг.

Иногда я вспоминаю этот вечер на берегу и его голос, похожий на карканье птицы, и холод пробегает у меня по жилам.

— Ты знаешь меня? — спросил я, останавливаясь.

— Я даже знаю, о чем ты думаешь. Ты полагаешь, что если бы старый болван Хэрд был настоящим могущественным колдуном, он постарался бы зашвырнуть корабль вместе с тобой на скалы, чтобы уж наверняка от тебя избавиться, я прав?

— Если ты знал, что я на корабле и зачем я еду сюда, то почему же ты действительно так не сделал?

Он хмыкнул.

— Даже такая жизнь, как твоя, Эрнегард, представляет некоторую ценность. Не говоря уже об остальных.

Издевка явно читалась в его голосе, и я положил руку на эфес. С такой интонацией еще никто не обращался ни к одному из беспощадных — если, конечно, знал, кто перед ними стоит.

— Правильно ли я расслышал, что ты низко оцениваешь мою жизнь?

— В общем мы даже с тобой чем-то похожи, — спокойно сказал Хэрд. Он тяжело налег на палку, собираясь уходить, и я совсем отчетливо увидел, что он почти падает. — Мы оба умеем довольно неплохо делать некоторые вещи. Я свое умение применил на практике. Теперь давай, показывай свое.

Я оглянулся. Почти все люди с корабля уже собрались на берегу. Кто-то смеялся, кто-то плакал, они обнимались, прижимали к себе детей, пересчитывали вытащенные из воды мешки, бранились, шумели, отхлебывали из фляжек, и в общем-то не обращали на нас с Хэрдом особого внимания. И все они были живые — их было сто двадцать человек вместе с матросами. Именно такая цифра была написана у меня на медальоне, висящем на груди. Завтра я собирался переправить ее на сто двадцать один. И я представил вдруг, как все они лежат на земле мертвые. Убитые так, как я обычно убивал — точно в сердце острием шпаги, чтобы быстро и без лишнего крика.

Эрни замолчал. Перед собой он видел растрепанные рыжие волосы сидевшей необычно прямо Женевьевы. Даже по затылку было заметно, что она внимательно слушает.

— Ну вот, — сказал он, — теперь ты все обо мне знаешь. На следующий день я продал свой дом, чтобы вернуть брату герцога сумму заказа, и уехал из Валлены. Я долго проклинал Хэрда, который сделал это со мной. Но заниматься своим ремеслом я больше не мог.

— И знаешь, что интересно? — добавил Эрни через некоторое время. — Сначала я не придавал его словам особого значения, а теперь я их иногда вспоминаю, особенно после того, как снова его увидел. Он уже уходил по песку, но вдруг обернулся и бросил мне через плечо: "Но кто знает, Эрнегард, может быть, даже ты принесешь мне какую-то пользу"… любопытно, что именно он имел в виду?

— И куда мы едем? В Валлену?

— Нет, — отрезал Эрни, — там меня слишком многие знают. В Валлене нам делать нечего. Поедем в Айну — там мелкие князья передрались за власть, и хорошие учителя фехтования очень пригодятся.

Они наконец выбрались из оврага, по которому тащились полночи, и теперь огибали холмы, приближаясь к границе графства Ламорак. Прямо перед ними небо медленно начинало светлеть, а за спиной, если обернуться, на горизонте тянулся черный дым.

Но Эрни не оборачивался. Женевьева по-прежнему ехала в его седле, но некоторое время она поспала, свесив голову на шею лошади, и теперь выглядела чуть получше, даже опухоль на левой щеке немного спала, и глаз стал полностью открываться.

— Если коротко отрезать тебе волосы, то тебя еще года два можно будет принять за мальчика, — задумчиво сказал Эрни, — а там посмотрим. Ты будешь, скажем, моим племянником Кэри… Кэри де Брискан. Решено, так мы и будем тебя называть.

Женевьева наморщила нос.

— Какое противное имя Кэри.

— Зато правдоподобно, — слегка обиделся Эрнегард. — Имя Кэри у нас действительно было в роду. Де Ламорак, не спорю, звучит лучше, только думаю, что немногие в Круахане теперь будут его носить. Если вообще кто-то будет.

— Ты знаешь, что с моим отцом?

— Его увезли в столицу, — коротко ответил Эрни. — Связанным. Ты можешь только помолиться небу, чтобы оно даровало ему быструю смерть. И если хочешь остаться в живых — тебя зовут Кэри, и ты племянник и ученик старого фехтовальщика, которому нет дела до круаханских интриг. А ну подними нос, несносный мальчишка, и не вздумай тут разводить сопли! Если нам повезет, и мы к вечеру доберемся до айньского тракта…

Но им не повезло. Дорога поворачивала между холмами и разделялась на два рукава, один шел вдоль границ графства, а второй продолжал тянуться на восток, к широкой дороге, откуда было два дня пути от границ с Айной. И как раз на развилку выехал целый отряд в темно-красных мундирах, человек двадцать. Эрни только застонал про себя, быстро их пересчитав.

— Смотрите, — сказал один из гвардейцев, — а ведь белоглазый был прав, когда посылал нас проверить границы. Девчонку-то не загрызли собаки, как мы думали.

— Выходит, старикашка прикончил псину и вытащил девчонку?

— Один хрен, как там у них получилось, — заметил еще один. — Главное, что нам перепадет куча денег.

Эрни быстро перекинул Женевьеву в седло другой лошади, так что она даже не успела что-либо сообразить, стащил одну из своих шпаг вместе с перевязью и сунул ей в руки.

— Скачи! — прошипел он. — Я уже достаточно многому успел тебя научить. Остальное доучишь сама. Вперед!

— Нет, я…

— Скачи, а то убью!

Эрни с силой хлопнул лошадь и громко свистнул, и она понеслась галопом в сторону, А сам он развернулся наперерез отряду. Двое пытались рвануться в погоню за лошадью Женевьевы, но он быстро догнал их. Он немного пожалел об отсутствии второй шпаги, но делать нечего — зато оба метательных кинжала были при нем. Гвардейцы опомнились только тогда, когда трое их товарищей уже волочились за лошадьми, запутавшись ногами в стремени. Вначале пелена гнева и мести застлала их глаза. а потом уже было поздно — второй конь унес легкого всадника уже слишком далеко.

Женевьева летела, прижавшись к шее лошади. Она умела и любила носиться во весь опор, но сейчас она выжимала последнюю скорость, оскалив зубы и стиснув поводья. Шпага Эрни, перекинутая на перевязи через шею, колотила ее по спине. Ветер свистел в лицо, выбивая слезы из глаз, и они текли по шекам вместе с кровью из подсохших было царапин.

Это были ее единственные поминки по Эрнегарду. Она не оборачивалась, и в этом было ее счастье, потому что если бы она могла обернуться — то увидела бы неподвижно лежащую на дороге фигуру и двенадцать из двадцати гвардейцев, стоящих вокруг нее.

Беспощадных невозможно было победить на шпагах. Поэтому в него выстрелили четыре раза из мушкета в упор.

К утру она загнала лошадь, обрезала кинжалом, найденным в седельной сумке, волосы как могла — теперь они торчали в разные стороны, и она действительно стала напоминать взъерошенного мальчишку-подростка. В той же сумке она обнаружила относительно новый камзол и штаны — они могли принадлежать или пажу, или курьеру — и не сильно толстый кошелек, но все-таки монет в нем хватило, чтобы заплатить жителям ближней деревни за очередную лошадь ровно столько, чтобы они привели ее быстро и не стали ни о чем расспрашивать.

Деревенские не стали рассказывать прискакавшим позже гвардейцам про странного парнишку с большим кровоподтеком на скуле. Они здраво рассудили, что распросы и дознавания будут весьма пристрастными. А так — ничего не видели, ничего не знаем.

Ну а старого князя Ваан Эггена, проезжавшего со свитой по айньскому тракту, гвардейцы уже просто не догнали — у того были слишком хорошие лошади, да в общем и сложно было представить, что один из многочисленных мелких князей Айны что-либо знает об этом деле. Хотя именно в его отряде в сторону границы уже второй день скакал щуплый рыжий мальчишка со звонким голосом, от которого Эгген сначала презрительно отмахнулся, а потом приказал дать ему лошадь и новый плащ, после того как тот пять раз подряд одним и тем же приемом выбил шпагу у его отборных телохранителей.

Ваан Эгген с пяти лет познал тонкое искусство борьбы за каждый клочок земли, исключительно ценной в айнских болотах. Когда твое княжество заканчивается почти прямо за стенами твоего замка, невольно приложишь все усилия к тому, чтобы лучшие фехтовальщики служили именно у тебя, а не у соседей. Глядя в напряженную спину с тонкими лопатками и торчащие из-под шляпы рыжие кудри, он смутно чувствовал, что это какая-то темная история, но особого выбора у него не было.

— И что же ты теперь хочешь от меня, Гримур? — спросил человек с абсолютно белыми волосами, подливая горячее вино в два бокала. Тот, кого мы уже некоторое время знали как Хэрда и Скильвинга, сидел напротив, опустив голову и мрачно разглядывал свои изорванные сапоги.

— Ты ведь надолго обосновался в Айне, Хейми?

— Полагаю, навсегда, насколько возможно это слово.

— Стражу легче всего там, где нет никакой стабильности?

Хейми легко улыбнулся.

— Вот увидишь, Лер — всего лет через двести эта страна станет воплощением стабильности и покоя. Здесь ничего не будет происходить, кроме нового урожая яблок и изобретения новых способов получать наслаждение.

Скильвинг нахмурился.

— Тебе, конечно, виднее — это ты ведь у нас провидишь будущее.

— Я всего лишь пытаюсь угадать, — мягко возразил Хейми. — А что собираешься делать ты, Хэрд? Почему ты не взял ее с собой, раз тебя так заботит ее будущее?

— Она не сможет быть со мной и не быть в Ордене, — так же мрачно отозвался Скильвинг. — А в Орден все должны приходить добровольно.

— По-моему, ты усложняешь. Она же дочь Элейны.

— Мы не крестоносцы, чтобы отбирать по рождению.

— И поэтому теперь ты тоже собираешься жить в Айне, чтобы за ней приглядывать?

— Не беспокойся, на твой дом я не претендую. Я знаю, что у меня тяжелый характер, и со мной не уживешься. Я только прошу тебя, Хейми — если иногда мне придется уезжать… Обещай, что будешь тогда выполнять мою роль.

Хейми некоторое время молчал, тщательно набивая длинную трубку, и внимательно глядя на сгорбившегося Скильвинга темно-синими глазами.

— Скажи откровенно, Великий Магистр — ты так заботишься о ней потому, что она дочь Элейны или потому, что она и твоя дочь?

— Не знаю, — тихо сказал тот. — Я очень много об этом думал, Хейми. Но, к сожалению, я не могу сказать ничего определенного. Она очень похожа на этого круаханского графа. Ни у кого из тех, кто видел их рядом, не возникло бы никакого сомнения, что это близкие родственники.

Он прошелся по комнате, вдоль огромного шкафа с бесконечными рядами толстых книг, до двери, выходящей на маленький балкон, весь уставленный цветочными горшками.

— Но ты знаешь, у Ронана в семье были точно такие же рыжие волосы и серые глаза. У его отца, и они в общем тоже очень похожи. А что касается меня… — он прошелся в обратном порядке, — у Элейны почти не было магических наклонностей. Так, кое-что простое она умела, но не более того, как и Ронан, впрочем. У Женевьевы они есть. Ну а что касается характера… тут она может быть дочерью любого из нас. Правда, мои шансы в любом случае невелики…

Хейми хмыкнул, глядя на шагающего туда-сюда Магистра.

— Ты прости меня, конечно, — сказал он, — тебе может показаться, что я задаю бестактные вопросы, но помимо внешнего сходства, существуют и другие возможности определить отцовство. Например, отсчитать некоторое количество месяцев от дня рождения….

Скильвинг посмотрел на него в упор.

— Прекрасно, — сказал он, — два хранителя самых сокровенных знаний из кожи вон лезут, пытаясь разобраться в таком простом житейском вопросе. Тебе известно, что дети иногда рождаются раньше срока?

— Ну все-таки, — не особенно смутился Хейми, — если представить, что на этот раз все случилось точно в срок?

Скильвинг опустился напротив него в кресло и запустил пальцы в свои как всегда спутанные полуседые пряди, скрыв лицо.

— Тогда, досточтимый прорицатель, — почти прошептал он, — мои шансы резко возрастают.