Часть шестая

Валленская дорога. 2028 год

Женевьева проснулась от того, что луна светила в незанавешенное окно настолько ярко, что напоминала солнце. А может, она и не спала, а только на секунду прикрыла глаза, вытянувшись на узкой придвинутой к стене кровати. Кровать была единственной на чердаке со скошенными перекрытиями, где они ночевали все вчетвером. По мере удаления от столицы признаков комфорта становилось все меньше, тем более что они предпочитали двигаться параллельно основному тракту — и теперь только Женевьева могла рассчитывать на смутную привилегию в виде кровати, а остальные разместились как могли — на полу или сдвинутых креслах.

Даже не поднимая до конца ресницы, она прекрасно могла разглядеть Ланграля, безмятежно спящего в кресле, откинув голову. Рука его свешивалась с подлокотника, и Женевьева сколько угодно могла любоваться на длинные тонкие пальцы безупречной формы. Но она боялась приподняться на локте и смотреть слишком долго — вдруг он не спит, а только притворяется, и прекрасно видит, как она наблюдает за ним? Тем более что спать под аккомпанемент храпа Берси, оглашающего весь чердак, действительно было непросто.

На трех сдвинутых стульях, служивших постелью Люку, лежал только смятый темный плащ. Его владелец, видимо, бродил по крышам, предпочитая общество луны самым увлекательным снам. Это был не первый случай, когда маленький поэт исчезал на всю ночь, и глядя, как равнодушно относятся к этому Ланграль и Берси, Женевьева тоже перестала беспокоиться.

Это была третья ночь их безумной скачки в сторону Валлены. Первые сутки она запомнила с трудом — только желтую пыль, свист ветра в ушах и странное ощущение, когда под тобой падает лошадь. Вторые ознаменовались бурной схваткой, когда в одной из деревень они наткнулись на гвардейский патруль. Женевьева вспоминала об этом сразу, когда неосторожно шевелила кистью, задевая вывих, образовавшийся в результате попытки фехтовать обеими руками с одинаковой скоростью.

Прорвавшись, они до вечера скакали по берегу оврага и только к глубокой ночи добрались до того самого трактира, на чердаке которого и спали сейчас. Вечер ознаменовался бурными выступлениями со стороны Берси, который вначале признавался Женевьеве в любви, потом напился и орал подборку из самых непристойных круаханских песен, а теперь спал, тоже громко, выводя носом длинные трели без всяческой пощады к своим невольным соседям по ночлегу.

Женевьева усмехнулась уголком рта, но улыбка быстро сбежала с ее лица. Спутанные и восторженные признания Берси ей совсем не льстили, скорее наоборот, она не испытывала от них ничего, кроме неловкости и ощущения неправильности происходящего. Люк и Ланграль провожали ее глазами в течение всего вечера, но если во взгляде Люка она ясно видела скрытое любопытство, то в темных глазах Ланграля не могла прочитать ничего внятного. Она была бы счастлива заметить в них хотя бы тень недовольства или ревности, но вряд ли подобные качества вообще могли когда-либо отразиться на этом отрешенном лице. Бросить все глупые надежды, которые имели неосторожность родиться в ее голове — это единственное разумное действие, которое она может предпринять. Нелепо каждый раз пытаться отыскать в его глазах затаенное выражение нежности, которое ей однажды почудилось.

Она перевернулась на один бок, потом на другой, но Ланграль не пошевелился в кресле — или действительно спал, или ему было все безразлично. Наконец Женевьева села на кровати, подтянув колени к подбородку, и прикрыла глаза в попытке собраться с мыслями.

Всего три дня, не больше, провела она с этими троими, но в общем уже привыкла думать о том, что их четверо. Берси был ей почти абсолютно понятен, и она не ждала бы другого товарища по своим бесконечным скитаниям — в меру веселого, в меру яростного в бою, если бы только он не кидал в ее сторону совершенно бесполезные взгляды. Люк вызывал ее интерес и любопытство и с ним она чувствовала себя максимально легко, несмотря на то, что перекинулась всего парой слов. Ланграль — она совершенно его не понимала. Он вел себя безупречно вежливо, всегда провожал ее глазами в схватке и пытался держаться к ней максимально близко, чтобы помочь. Но это было единственное внимание, которое он ей оказывал. Как только заканчивалась видимая опасность, заканчивались и взгляды Ланграля, и оставались только вздохи Берси, вызывающие у нее смутное раздражение тем более, что она была бы счастлива до небес, если бы другой посмотрел на нее хотя бы наполовину с таким же интересом.

Женевьева окончательно поняла, что не заснет. Луна висела прямо перед окном — мутно-желтая, похожая на старый закопченный фонарь. Ставни были приоткрыты. Женевьева немного подумала, но не стала нашаривать сапоги под кроватью, босиком подошла к окну и осторожно вылезла на крышу. Она пошла дальше по краю, стараясь ступать аккуратно, туда, где на краю сидела маленькая фигура.

Люк прекрасно слышал ее шаги, но даже не обернулся, только похлопал рукой по черепице рядом с собой.

— Знаете, графиня, — сказал он, не глядя в ее сторону. — Есть одна легенда. Хотите послушать?

— А почему вы уверены, что это именно я?

— Потому что Берси будет спать, пока мы его не разбудим, а Ланграль совершенно не подвержен влиянию луны.

— А вы подвержены?

Люк повернулся, слегка прищурившись. Его узкое лицо с неожиданно огромными глазами было подсвечено лунным светом с одной стороны и казалось особенно таинственным.

— Говорят, что когда-то в нашем мире жили два народа. Одни обладали крыльями и умели летать. Они считали луну своей богиней и покровительницей и испытывали непреодолимую тягу к полетам именно тогда, когда луна достигала наивысшей фазы. А вторые ненавидели первых и приписывали им все несчастья и горести, которые выпадали на долю обычных людей. Поэтому крылатых постепенно истребили и вытеснили из городов. А я хотел бы увидеть, — произнес он неожиданно мечтательно, — как на фоне полной луны над городом мелькают черные крылья.

— Я еще слышала, — осторожно сказала Женевьева, опускаясь рядом с ним, — что те, кто особенно подвержен влиянию лунного света, является дальними потомками крылатых и несет на себе какое-то проклятие. Я только не помню, какое именно.

— Правда? — Люк быстро вскинул глаза. — Я тоже хотел бы знать, какое. Знаете, графиня… — он чуть помедлил, — меня почему-то не оставляет ощущение, что у меня в жизни что-то неправильно, только я не могу понять, что именно.

— Мне тоже всегда такое казалось, когда я думала о своей жизни.

Женевьева положила подбородок на колени, обхватив их руками. Они с Люком, наверно, представляли интересную картину, сидя вдвоем в одинаковой позе на краю крыши.

Люк покачал головой.

— На самом деле я очень рад, что мы уехали из Круахана. Это не очень просто — каждую ночь притворяться, будто уходишь на свидание к новой придворной красотке. Нужно ведь, чтобы они тоже поддерживали твою легенду. Но что я могу сделать, если ни женщины, ни драки меня совершенно не привлекают? Я вообще не знаю, в чем смысл моей жизни. Больше всего я люблю сидеть вот так на крыше, когда светит луна, и тогда внутри меня рождаются разные строки. Иногда они складываются вместе, иногда нет. Но разве я живу ради этого?

— А ради чего живем мы все?

Люк покосился на нее, слегка усмехнувшись.

— Большинство людей, кто находит в жизни что-то радостное, живет ради других, пусть даже на краткий срок, — сказал он. — Так что в вашей жизни все нормально, потому что вы сейчас вряд ли находитесь под влиянием луны. Скорее под влиянием некого темноволосого красавца, который безмятежно спит в комнате за вашей спиной.

Женевьева непременно пришла бы в ярость, если бы голос маленького человека, сидевшего рядом с ней на крыше, не звучал так печально, словно вместил в себя всю мировую скорбь. И почему-то их разговор не казался ей особенно странным, может потому, что происходил на высоте нескольких десятков метров над землей под ярким светом луны, в котором можно было разглядеть мельчайшую складку на камзоле или морщинку в углу рта.

— Разве это нормально, Люк? — спросила она прямо. — Я ведь ему не нужна.

— Ему никто не нужен, милая графиня, — Люк пожал плечами, отвернувшись, и снова поднял глаза к луне. — Сказать вам честно — я знаком с Лангралем уже пять лет, и почти каждый день мы в бою стояли спина к спине. Но я его почти не знаю — вернее, не знаю, о чем он думает и что у него на душе. Так что вы — всего лишь одна из многих, кто ему не нужен. Не стоит расстраиваться по этому поводу.

— Он всегда был такой?

— Насколько я его знаю, всегда. Я не думаю, что он обрадуется, если я буду обсуждать его за спиной. — Он снова повернул к Женевьеве бледное лицо с большими глазами, которые казались окруженными тенями. — Послушайте моего доброго совета, графиня, уделяйте ему ровно столько внимания, сколько он вам. Иначе вы будете на всю жизнь несчастны.

Женевьева молча мерила глазами сидевшего рядом с ней Люка. Какая-то странная догадка плавала у нее на грани подсознания. Она уже разомкнула губы, чтобы спросить: "Как и вы?"

Но слова так и не вырвались — Люк внимательно рассматривал ее меняющееся лицо и наконец удовлетворенно опустил веки, когда она промолчала.

— Не стоит так сильно грустить, милая графиня, — сказал он. — Луна все-таки очень красивая. Давайте я почитаю вам свои стихи. Что-то подсказывает мне, что они вам понравятся. По крайней мере, вот эти — вы сразу сможете догадаться, кому они посвящены.

На следующий день, выйдя к коновязи, они обнаружили, что лошади по-прежнему тяжело дышат, и их бока покрыты испариной. Ланграль, который все утро жестоко подгонял их, заставляя быстро собраться и который единственный из всех выглядел безупречно свежим и бодрым, только обеспокоенно покачал головой.

— На таких скакать просто нельзя, — сказал он. — Придется покупать в ближайшей деревне. — Он слегка сощурился, припоминая. — Должна быть такая милях в двадцати к югу.

Он перевел взгляд на Берси, который бесцельно поправлял седло, надеясь таким образом скрыть слегка зеленоватый цвет лица.

— Одному лучше бы не ехать, — пробормотал Ланграль сквозь зубы, — но от тебя, похоже, мало толку.

Женевьева почувствовала, что ее словно кто-то толкнул в бок.

— Давайте я поеду с вами, — сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал максимально равнодушно. — От меня ведь толк иногда бывает, как вы смогли убедиться.

Ланграль смерил ее довольно неприязненным взглядом, наткнувшись на широкую улыбку Люка и почувствовав, что отказаться от ее общества будет только хуже.

— Если настаиваете, графиня, — произнес он, чуть наклоняя голову. — Но безмятежной утренней прогулки, на которую вы рассчитываете, может не получиться.

— Я и не надеюсь, — Женевьева пожала плечами и поспешно стала засовывать за пояс пистолеты, чтобы скрыть сияние на своем лице. — До сих пор наша поездка была далека от развлекательной.

Они выехали в сторону леса на своих усталых лошадях, двигаясь поэтому вынужденно медленно. Несколько мгновений они молчали — Ланграль, видимо, был слишком недоволен ее навязанным обществом, а Женевьева какое-то время была слишком счастлива, чтобы испытывать потребность в общении. Пусть он хмурится, но все-таки он вынужден ехать рядом с ней. Говорить с ним ей было почему-то трудно, хотя раньше она никогда не стеснялась, даже в беседах с княжескими наемниками, далекими от всякой учтивости. Но каждый раз, когда она открывала рот, чтобы что-то сказать, ей отчего-то начинало казаться, что она скажет какую-то глупость, и гораздо разумнее было бы промолчать. Зато смотреть она могла сколько угодно — на то, как он держится в седле, как ветер отбрасывает с его лба темные пряди, как рукой в перчатке он успокаивающе похлопывает по шее лошади.

— Мне кажется, графиня, — сказал Ланграль так неожиданно, что она едва не подпрыгнула в седле, — что если теперь у вас спросить, какой формы пряжки у меня на ботфортах и какого покроя воротник, вы ответите не задумываясь. Вы запоминаете мои особые приметы?

— Нет, — пробормотала Женевьева, стиснув зубы. — Я просто развиваю свою наблюдательность.

— Это похвально, — спокойно согласился Ланграль, — но странно, что вы выбрали для этого мою скромную персону.

— Вам это неприятно? — спросила она, решившись.

— Вы ведь предпочтете честный ответ? Подобный способ развития наблюдательности кажется мне бесполезным. Гораздо лучше тренироваться на окружающей местности.

Он ненадолго посмотрел на нее, повернув голову, и ей показалось, что в его глазах мелькнуло что-то похожее на легкое сочувствие. Женевьева была гордой, наверно, даже слишком гордой, но она любила впервые в жизни, и никто не научил ее стыдиться любви. Поэтому она рванулась вперед с открытым забралом, сметая возможную защиту:

— Окружающая местность кажется мне менее привлекательной.

— Зато от ее созерцания несомненно больше пользы, — отрезал Ланграль, и некоторое время они снова ехали молча. Женевьева вцепилась руками в седло, переживая очередную неудачу. — По крайней мере, вы будете неплохо знать Валленскую дорогу.

— А вы ее хорошо знаете? — она спросила, лишь бы что-то произнести вслух и удостовериться, что голос не дрожит и слезы загнаны далеко по привычке. — Вы ведь часто ездили в Валлену?

— Гораздо чаще, чем подобает примерному круаханцу, преданному королеве и престолу.

— И вы не боитесь мне об этом говорить?

— Государственной преступнице, объявленной вне закона? — Ланграль усмехнулся. — Моя вина хотя бы не была доказана.

— А в чем она заключается? Что вы делали в Валлене? Я спрашиваю хотя бы потому, чтобы представлять себе степень вашего влияния там. Вы же обещали меня там кому-то представить.

— Вам никто не говорил, что вы слишком любопытны, графиня? Довольно опасное качество для человека, который постоянно вынужден скрываться, если правда то, что вы рассказывали о своей жизни.

Женевьева снова ощутила непреодолимое желание плеснуть себе в лицо холодной воды, чтобы успокоились загоревшиеся щеки.

— Просто до сих пор я мало что считала достойным любопытства.

— Я польщен.

Светлое небо, до чего же иронично-равнодушно звучал его голос. И он продолжал ехать так же спокойно, ни разу даже не взглянув в ее сторону…

— Что же, вполне закономерно, что вас волнует собственная судьба и вы хотели бы знать, чьего покровительства я намерен для вас добиться.

— Самую малость.

— Мне кажется, что герцог Джориан был бы подходящей кандидатурой.

Женевьева, уже собравшаяся с силами и кое-как нацепившая такую же холодную и вежливую маску на лицо, чуть не выпала из седла.

— Ничего себе! — она вовремя сдержала пару словечек из языка наемников, которые была готова произнести. — Что же за тайны вы возили ему из Круахана, что можете теперь с легкостью просить его покровительства для кого попало?

— Само знание об этом является достаточной тайной, — Ланграль чуть поднял брови, — и я вынужден просить вас ответить, откуда вы это узнали.

— А если я не отвечу, — Женевьева горько усмехнулась, — вы проткнете меня шпагой и бросите на дороге? Это называется убирать следы, не так ли? Потому что я чрезмерно любопытна, и у меня хорошая память. Я с легкостью запоминаю разговоры, подслушанные в чужих кабинетах. Например, в кабинете первого министра Круахана.

— Вот оно что, — Ланграль без особого удивления, но задумчиво похлопал перчаткой по луке седла. — Значит, вы не просто шли мимо тогда, на Круглой площади… Вы знали, что я там буду и кто меня там будет ждать.

— Допустим. Что это меняет?

— Послушайте, графиня…

— Вы когда-нибудь назовете меня по имени?

— Хорошо… Женевьева, — он сжал губы, и ее имя прозвучало настолько официально, что она впервые в жизни пожалела о том, что оно такое длинное. — Вряд ли с вашей стороны было случайной обмолвкой, когда вы сказали про мои… хм, услуги герцогу Джориану и что они дают мне право требовать покровительства для первого встречного? Вы считаете, что я к вам отношусь как к "кому попало"?

— Уверена.

— Другими словами, вы считаете меня бесчестным человеком? Как я могу относиться так к вам, если вы спасли мне жизнь?

— И очень просто! — Женевьвеа почти закричала, отчего даже вконец усталая лошадь испуганно шарахнулась под ней в сторону. — Лучше бы я вас не спасала! Вы теперь мне этого никогда не простите! Что надо теперь из-за этого куда-то со мной тащиться и что-то для меня делать, когда вам глубоко противно мое общество!

Некоторое время Ланграль смотрел на нее — вернее на затылок с растрепанными рыжими волосами и напряженно поднятые плечи. У нее был очень красивый поворот головы, и он становился еще красивее, когда она обижалась.

— Не стоит об этом… так кричать, госпожа графиня, — сказал он наконец. — Тем более что мы почти приехали. И сейчас нас могут ждать вещи гораздо более неприятные, чем наш с вами разговор…

— Почему вы так думаете?

Женевьева даже приподнялась в седле, оглянувшись вокруг. На вид деревня выглядела абсолютно мирной — обычным маленьким поселением с несколькими домами, крытыми соломой и одним большим зданием — скорее всего трактиром. Не сговариваясь, они направились туда, как к явно единственно возможному источнику лошадей. Но Ланграль заметно помрачнел и обеими руками попробовал, насколько легко вытаскивается кинжал, висящий в ножнах на шее.

— Я так часто ездил по этой дороге, — пробормотал он сквозь зубы, — что ловушки чувствую с дуновением ветра.

Они спешились у самых дверей и вошли, причем Ланграль сначала распахнул дверь, бросил внутрь внимательный взгляд и только потом пропустил Женевьеву, закрывая ее собой.

Внутри ничего угрожающего не обнаружилось. За стойкой сидел маленький нахохленный человечек, без особого интереса посмотревший на вошедших. Посетителей почти не было — два крестьянина в шерстяных плащах молча пили пиво, почти не отрывая толстостенных кружек от стола, и толстая служанка вертела по полу грязной тряпкой. Третий посетитель, в надвинутом на глаза капюшоне, дремал в углу, засунув руки глубоко в рукава.

На него Ланграль посмотрел особенно подозрительно, но делать было нечего — пока что на них никто нападать не собирался. Поэтому Бенджамен положил руку на стойку, постаравшись, чтобы звякнули ножны, и негромко сказал трактирщику:

— Нам нужны четыре лошади. Лучшие, какие у тебя есть.

Трактирщик широко раскрыл глаза, будто Ланграль сообщил ему необычайно неожиданную и приятную новость.

— А как же, блистательный господин. У меня как раз есть четыре лошади. Самые наилучшие, какие только есть в этих краях. Не угодно ли господину взглянуть?

— Они у тебя далеко? — Ланграль снова нахмурился.

— Прямо за углом, сударь, у коновязи. Пожалуйте, сударь.

— Оставайтесь лучше здесь, — одними губами сказал Ланграль. — И сядьте ближе к окну.

— Нет, я с вами!

— Я сказал, оставайтесь здесь!

Женевьева невольно попятилась, словно он толкнул ее на скамью у окна. Дверь хлопнула, и ненадолго наступила тишина. Служанка перестала шаркать тряпкой по полу, подошла к стойке, медленно нацедила большую кружку пива и, приблизившись к столу, брякнула ее перед Женевьевой.

— Спасибо, — неприязненно сказала Женевьева. — Но я ничего не заказывала.

— А у нас не принято отказываться от угощения, графиня, — сказала служанка густым басом, выпрямившись. На ее лице под грязноватым чепцом Женевьева обнаружила торчащие вперед усы. Два крестьянина тоже сбросили свои плащи и проворно вытащили шпаги. Один из них быстро откинул в сторону щеколду на боковой двери, и из нее полезло еще несколько таких же молодцов с клинками наготове. Неподвижным остался только дремлющий в углу человек в плаще — такое впечатление, что он даже не проснулся.

Женевьева поднялась, слегка усмехнувшись. Она еще могла позвать на помощь, но она скорее умерла бы, чем сделала это. Натренированным и нарочито медленным жестом, фирменным движением клана беспощадных, она потащила из ножен шпагу, словно любуясь тем, как постепенно выскальзывает на свет тонкое лезвие.

— Тогда уж и вы не отказывайтесь от моего!

Окончание движения было молниеносным — и двое стоящих ближе всего к ней застонали, схватившись за плечо и бедро, и осели на пол. Женевьева вскочила на стол, одновременно кинув кружку в подбегавшую толпу. По комнате потек резкий запах пива. Конечно, они только казались ей толпой, потому что толкались, наступали друг другу на ноги и шумно дышали, а на самом деле их было всего человек десять. Чья-то рука потянула ее за плащ, чтобы сбросить со стола, и она хлестнула шпагой наотмашь, радостно оскалившись. До чего приятно оказалось ни о чем не думать, а просто спасать свою жизнь — на секунду она поняла, что была намного счастливее и спокойнее в своих айньских болотах, демонстрируя бесконечным князьям свои фехтовальные приемы, распивая сидр с охраной, а потом в очередной раз удирая в ночь с одинокой монетой в кошельке. По крайней мере, тогда в ее сознании не маячили постоянно широко расставленные темные глаза, заглядывающие ей в душу.

Кончик шпаги задел ее по колену, и она раздосадовано зашипела. В этот момент в зал ворвался Ланграль, с растрепанными волосами и красной полосой на лбу — очевидно, осмотр лошадей был далеко не мирным. Он обрушился на противников Женевьевы сзади, без единого слова, и она какой раз поразилась тому, насколько у него безупречная техника, гораздо более отточенная и изящная, чем у нее. Беспощадные никогда не старались драться красиво, и Женевьева вряд ли могла рассчитывать, что на ее манеру фехтовать кто-то будет любоваться так же, как она сейчас глядела на Ланграля. Ему приходилось трудно — на него насели сразу три противника, и до сих пор его спасало только то, что втроем они скорее мешали, чем помогали друг другу.

Женевьева перебралась со стола на трактирную стойку и швырнула еще одну кружку, метя по головам. Штанина на колене слегка намокла, но она радовалась тому, что может свободно шевелить ногой, и значит, ничего серьезного нет.

Но ее что-то беспокоило — вовсе не противники, бестолково суетящиеся вокруг. Она могла угадывать их за спиной по громкому дыханию и ловко уворачивалась каждый раз, когда в нее пытались сзади ткнуть шпагой. Ее беспокоил Ланграль — вернее, не он сам, а его лицо. В бою с него постепенно сползла обычная отрешенная маска, глаза засверкали, брови чуть сдвинулись, и мимика стала более яростной. Эти волосы, падающие на лоб. Этот быстрый поворот головы — она все это несомненно видела. Только где? Может быть, во сне? Ей казалось, что тогда комната была такой же низкой, и потолок таким же закопченным, только менее грязным. И еще горел камин, и его отсветы падали с одной стороны. Женевьева даже еле слышно застонала от умственного напряжения и раздражения — нашла, когда ударяться в воспоминания, вот проткнут сейчас в тебе дырку, будешь знать.

Дырку проткнули в ее рукаве — и это был последний удар, нанесенный оставшимся на ногах противником, Ланграль, оказавшийся рядом, небрежно отпихнул его, стряхивая со своей шпаги. Женевьева недоуменно посмотрела на пропоротую ткань и снова перевела взгляд на лицо Ланграля, мучительно нахмурив брови.

— Поздравляю, — раздался хриплый голос из угла. — Вряд ли за эти годы ты научилась чему-нибудь более полезному, раз все совершенствуешься в своих детских забавах. Компанию, впрочем, ты себе подобрала тоже соответствующую.

Откинув с лица капюшон и чуть наклонившись вперед на скамье, на нее смотрел единственным глазом колдун, когда-то пришедший в замок графа де Ламорак. Скильвинг, или Хэрд, или как его еще звали. Великий Магистр Ордена Чаши. Седины в его спутанных волосах стало еще больше, а в остальном он нисколько не изменился — все так же был похож на старого подбитого ворона.

— Ты!

Женевьева даже не нашлась, что еще сказать.

— Вы удовлетворили свое любопытство, сударь? — Ланграль медленно засовывал шпагу в ножны, все еще тяжело дыша. — Судя по тому, как вы за нами долго наблюдали и не вмешивались, вам было очень интересно.

— Я никогда не вмешиваюсь в людские дела, которые меня не касаются, — Скильвинг говорил все так же низко и отрывисто, — и уж кому, как не вам знать это, Бенджамен де Ланграль. По крайней мере, в ваши дела в Валлене я не вмешивался никогда.

— Подождите… — Ланграль прищурился, — Я бы сразу узнал вас, мессир Хэрд, но я привык вас видеть в другом костюме и другом окружении.

— Это при дворе Джориана я Хэрд, — мрачно сказал тот. — А здесь называйте меня Скильвингом.

— Что ты здесь делаешь? — Женевьева наконец проглотила свое удивление. — Ты за мной следишь?

— Ты всегда была чрезмерно высокого мнения о собственной личности, Женевьева де Ламорак. Я просто путешествую по делам.

Женевьева недоверчиво фыркнула. Рядом со Скильвингом она вновь почувствовала себя маленькой девочкой, сидящей на сучковатом бревне, неотрывно смотрящей в огонь и жадно слушающей. Несмотря ни на что, она все-таки была рада его видеть.

— Только не вздумай притворяться, что тебе нет до меня никакого дела, — сказала она вслух. — И что ты просто так сидел и равнодушно смотрел, как десять человек пытаются проткнуть меня шпагой.

— Хм… — Скильвинг задумчиво прикрыл здоровый глаз, — в общем-то я полагался на твоего защитника.

— Какого?

— А вот его, — он мотнул головой в сторону опять замкнувшегося в себе Ланграля.

Женевьева еле слышно вздохнула.

— Почему ты был так уверен, что он будет меня защищать? Может, мы с ним первый раз в жизни видим друг друга.

Скильвинг слегка раздраженно махнул рукой в ее сторону.

— Ты очень поглупела от своих айньских приключений, наследница Ламораков. Или у тебя память отшибло от болотной сырости?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Оторви хоть на мгновение свои мозги от этой железки, которую ты считаешь продолжением своей руки. И вспомни как следует.

Женевьева покосилась на Ланграля. Неожиданно ей показалось, будто комната завертелась у нее перед глазами. Такой же низкий закопченный потолок. Такой же полумрак и так же задвинуты ставни. Только горит камин, и пахнет высушенными цветами. Цветов в бесконечных маленьких горшках очень много — на каминной полке, на полу у приоткрытой балконной двери. И книги — огромные фолианты навалены на столе и тускло поблескивают корешками.

Она успела заметить точно такую же тень, мелькнувшую в глазах Ланграля. Он тоже вспомнил.

Комната была достаточно большой, но казалось, что в ней почти нет места — может быть, из-за низких потолков, может быть, из-за того, что она вся была заполнена цветочными горшками и книгами, в беспорядке лежащими на столе, на камине и на полу. Запах цветов смешивался с дымом от камина и ни с чем не сравнимым запахом сырого воздуха. Настоящая непогода в Айне обычно заключалась в проливном дожде, грозящем затопить все вокруг, и в белом плотном тумане, поднимавшемся от болот. А хозяин комнаты, беловолосый человек с темно-синими глазами ослепительного цвета, обычно мучился ревматизмом в такую погоду и поэтому сейчас стоял у камина, копаясь в нем длинными щипцами и держась за поясницу.

Ставни были чуть приоткрыты, и в них со всей силы стучал дождь. На какое-то мгновение в мерную дробь дождя вмешался другой звук — более настойчивый и нетерпеливый. Видимо, кто-то колотил молотком по входной двери.

Рыжая девушка, сидящая на полу у камина, подобрав под себя ноги, вскинулась, и толстая книга сползла с ее колен на пол.

— Зря пугаешься, — успокаивающе пробормотал человек с белыми волосами, отставляя щипцы в сторону. — Неужели ты всерьез полагаешь, что за тобой погонятся в такую погоду? Ты переоцениваешь своего… как его там, Ваан Геергена?

— Это вы его недооцениваете, — мрачно сказала девушка, на всякий случай придвигая к себе шпагу в длинных темных ножнах, прислоненную к стене.

Беловолосый прохромал к окну и выглянул за ставень. Ему в лицо сразу полетели капли дождя, но он успел заметить одинокую фигуру, с трудом различимую сквозь белый занавес воды и тумана.

— Там всего один, — сказал он, оборачиваясь. — Видно, дальше ехать совсем нельзя — дорогу размыло.

— Вот и пусть поворачивает обратно, — пробормотала девушка, снова утыкаясь в книгу.

— А как же законы гостеприимства, Женевьева?

— Кто бы о них говорил, — фыркнула рыжеволосая, переворачивая страницу. — Главный отшельник Айны.

— Именно поэтому я всегда пускаю всех, кто стучится в мою дверь, — наставительно сказал человек. — Потому что просто так сюда люди не приходят.

Он подобрал со стола маленькую, чуть коптящую лампу и побрел к двери, видимо ведущей на лестницу.

— И вы что, просто так откроете дверь, Хейми? — спросила та, кого он назвал Женевьевой, широко раскрыв глаза. — Возьмите хотя бы мой кинжал.

Хейми мягко покачал головой.

— Ты слишком много времени проводишь с оружием. Неудивительно, что потом ты скрываешься от всех, вот уже второй раз. Если бы ты меня послушала…

— И стала бы больше времени проводить здесь с книгами? — перебила его рыжая девушка. — Я их уже почти все прочитала.

— Ты совершенно напрасно так пренебрежительно относишься к слову, — серьезно сказал синеглазый отшельник. — Только тот, кто до конца постиг слово, может править миром.

Женевьева фыркнула, слегка приподняв верхнюю губу. Ее взгляд, устремленный на Хейми, был странно смешанным — в нем сквозило легкое покровительство и смутная зависть.

— Ну как знаете, — сказала она, вновь опустив глаза к книге, но не выпуская из ладони эфеса. — Если вас убьют там внизу, я по крайней мере обещаю за вас отомстить.

Хейми усмехнулся, глядя на склоненную рыжую голову. Недавно высохшие, кое-где еще темноватые от воды пряди касались страниц, и огонь камина подсвечивал их так, что они казались сделанными из раскаленной меди.

"Не знаю, благодарить мне или проклинать тебя, Хэрд, — подумал он, — за то, что ты прибавил в мою жизнь беспокойства о твоем сокровище, но совсем неприятным это занятие назвать нельзя".

Он медленно поковылял вниз по лестнице, то и дело восклицая в ответ на особенно решительные удары в дверь:

— Я уже иду, сударь! Не стучите так сильно, имейте терпение!

Наконец он отодвинул тяжело заскрипевшие засовы, и стоявший за дверью упал внутрь, схватившись руками за притолоку. От воды, потоком струящейся с его плаща и полей шляпы, на полу мгновенно образовалась лужа. Стучавший снял шляпу и попытался вежливо взмахнуть ею, отчего брызги полетели на камзол Хейми, стоявшего на ступеньку выше.

— Прошу простить меня за вторжение, сударь, — сказал он, ясно улыбнувшись. — Но мой конь уже не мог скакать дальше. Я не смею нарушать ваш покой, но, может быть, у вас найдется чулан или конюшня, где мы могли бы переждать до утра?

Хейми внимательно смотрел на него, опершись о перила и приподняв лампу в правой руке. Путник был молод — не старше двадцати трех — двадцати четырех лет, и замечательно красив, причем это была мужская красота, которая сразу располагает к себе. Исключительно правильные черты лица, лишенные, впрочем, всяческой слащавости, часто озарялись настолько заразительной улыбкой, что невольно хотелось улыбнуться в ответ. Он выглядел безупречно, несмотря на прилипшие ко лбу темные волосы, безнадежно отсыревший камзол — из весьма дорогой ткани, как успел подметить Хейми, и мокрые следы, которые он оставлял повсюду.

— Разве я похож на человека, который оставляет промокших путников мерзнуть в чулане? — хмыкнул Хейми скорее добродушно, оглядывая незнакомца с ног до головы. Вначале слишком богатый арсенал оружия за его поясом заставил Хейми слегка забеспокоиться, но вряд ли этот человек был из погони Ваан Геергена. Скорее всего он был просто бывалым путешественником. — Тем более что ни конюшни, ни сарая у меня все равно нет, только одна комната наверху, если вас это устроит.

— Если в этой комнате есть камин, — весело сказал путник, — то я буду вечно молить небо о милости к столь гостеприимному хозяину.

— В этой комнате есть не только камин. — чуть сухо сказал Хейми. — Там еще есть девушка, моя… хм, дальняя родственница, ее тоже застиг дождь. Если вы обещаете вести себя учтиво и не донимать ее расспросами, я готов пустить вас.

Молодой человек изобразил самый учтивый поклон, на который был способен на тесной лестнице.

— Обещаю вам, сударь, что буду образцом благопристойности. К тому же на данный момент я не представляю для молодых девушек ни малейшей опасности, могу вас уверить.

— Ну что же, — Хейми еще раз смерил его взглядом с ног до головы. — Пойдемте. Вы хорошо привязали свою лошадь?

— Даже если она вдруг отвяжется, то вряд ли захочет продолжать путешествие по такому дождю.

— Вы ведь сами не из Айны?

— Этот несносный акцент! — молодой человек снова тихо засмеялся. — Никак не удается себя выдать за коренного жителя болот! Вы, к сожалению, правы, сударь, я из Круахана.

Хейми снова слегка насторожился. Он уже распахнул дверь, встретив удивленный, но в целом спокойный взгляд Женевьевы, которая не потрудилась подняться с пола, и теперь в ее глазах читалась некоторая досада за свои подсыхающие волосы и босые ноги. Она несколько грозно посмотрела на Хейми, на лице которого, как в зеркале, отразилась смутная неловкость и новая волна подозрения. Но путник исполнил перед ней настолько безукоризненный поклон, словно она была если не королевой, то по меньшей мере ее родной сестрой.

— Прошу простить меня за вторжение, сударыня — не имею чести знать вашего имени, чтобы приветствовать вас подобающим образом.

— Вы из Круахана? — мрачно переспросил Хейми. Он быстро покосился на Женевьеву.

— Меня зовут Кэрин, — чуть хрипло сказала она.

Молодой человек чуть поднял брови, ожидая продолжения, но его не последовало.

— Счастлив нашей встрече, миледи Кэрин, — в тактичности гостю было не отказать. — Мое имя де Ланграль.

— Интересно, — протянул Хейми, снова хромая к камину и берясь за щипцы, — что же понадобилось потомку короля Вальгелля в айньских болотах? Да еще в такую погоду?

Молодой человек чуть покраснел.

— Вы хорошо осведомлены о родословной круаханских дворян, сударь. А в здешних болотах, как вы изволили выразиться, у меня сугубо личное дело. Хотя и очень приятное… Я еду на свою помолвку.

— Хм, — только и сказал Хейми, закрываясь рукой от летящих искр.

Женевьева-Кэрин на мгновение оторвалась от книги и легонько фыркнула.

— Стоило ради такой ерунды выезжать из дома в бурю.

Молодой человек улыбнулся полной тайного превосходства улыбкой.

— Вы еще слишком молоды, миледи Кэрин, и вряд ли знаете, что такое любовь. Но я желаю вам, чтобы когда-нибудь вы вспомнили мои слова и поняли, что я был прав.

— Другими словами, вы желаете мне впасть в такое же безумие? Благодарю покорно.

Так они и сидели молча некоторое время — молодой человек был занят тем, что пытался повесить свой плащ как можно ближе к огню, но чтобы он не загорелся, и с него натекло на пол как можно меньше воды. Женевьева пару мгновений рассматривала его своим темно-серым взглядом, напоминающим по цвету клинок шпаги, но путника это мало смущало. Наконец она снова вернулась к чтению.

Хейми вел себя наиболее странно из всех троих — он долго переводил взгляд с расположившегося у камина молодого человека на сидящую на полу Женевьеву. Потом он принялся то садиться в кресло, то вскакивать и расхаживать по комнате. Периодически он взмахивал правой рукой, что у него являлось признаком накатившего вдохновения.

— Значит, вы едете на свою помолвку, — произнес он наконец, остановившись. — Вы влюблены и счастливы, не так ли?

— Иначе зачем мне быть помолвленным? — удивленно спросил молодой человек.

— Ну мало ли, — махнул рукой Хейми. — Люди часто делают разные глупости без всякой на то причины. А ты собираешься в Аарренское княжество, не так ли? — спросил он у Женевьевы.

— Посмотрим, — ответила она уклончиво.

Хейми неожиданно расхохотался и смеялся долго, пока двое не стали смотреть на него одинаково озадаченным взглядом.

— А теперь запомните мои слова, — сказал он наконец, — Я очень редко говорю людям о том, что я вижу в их будущей судьбе. Но вы мне все равно не поверите и забудете то, что вам сказал сумасшедший старик на болотах, на долгие годы.

— Вы, — ткнул он пальцем в молодого человека, — собираетесь жениться, и не мне вас отговаривать. Но ваша жена принесет вам большое несчастье, и ваша жизнь станет кошмаром всего через пару лет. Вы уедете обратно в Круахан и будете вести двойную жизнь, считая, что ваша судьба навсегда разрушена.

— А ты, — повернулся он к Женевьеве, — будешь метаться по Айне и каждый год убегать заново. Ты будешь считать, что тебе навеки суждено одиночество, и что тебя никогда не будут ждать дома.

Но через шесть лет вы встретитесь снова. Поглядите друг на друга сейчас, чтобы узнать при встрече. Хотя в общем это необязательно. Все равно если когда-либо напишут настоящую легенду о любви, то она будет про вас. И если отношения между людьми способны будут хоть немного изменить судьбу мира, то это опять-таки про вас. А теперь, когда буря закончится, можете спокойно ехать в разные стороны — вы к дочери Ваан Геергена, а ты к аарренскому князю. Дай небо, чтобы тебе снова не пришлось прятаться у меня уже через месяц.

Хейми устало опустился в кресло у камина. Глаза, горевшие ярко-синим пламенем минуту назад, неожиданно потускнели, и морщины резко проявились на лице.

Женевьева помотала головой, встряхнувшись. Было видно, что она с трудом удерживается от очередного фырканья.

Молодой человек, нахмурившись, смотрел на огонь. Тонкая складка пролегла между его бровями, когда он повернул голову к Хейми и негромко спросил:

— Откуда вы знаете, что я помолвлен с дочерью Ваан Геергена?

Хейми вздохнул. Плечи его опустились, и он тусклым голосом проговорил, глядя в пол:

— Не придавайте слишком большого значения моим словам, сударь. На меня иногда накатывает, особенно во время бури. Мне просто показалось, что у Ваан Геергена единственного в округе достаточно взрослая и достаточно знатная дочь, достойная вашего славного рода. Только и всего.

Молодой человек снова повернулся к огню. Камин освещал с одной стороны его лицо, на котором волнами сменялись ужас, надежда, отчаяние и непоколебимое счастье. В маленькой полутемной комнате под низким потолком отчетливо пахло дождем и дымом.

— Это ничего не меняет, — сказал Ланграль одними губами.

Он подал Женевьеве руку, помогая выбираться из седла. Она поморщилась, наступая на раненую ногу, и поэтому не сразу поняла, что он сказал. А когда вскинулась ответить — он уже шел перепрягать лошадей.

Обратно к поджидавшим их Берси и Люку они вернулись втроем. Скильвинг, приехавший на собственной лошади, такой же черной и растрепанной, как он сам, пронзительным глазом оглядел всех четверых, но от комментариев воздержался.

Зато не удержался Берси, ставший меньше страдать от похмелья, но ровно настолько, чтобы обрести способность задирать окружающих.

— А это что еще за тип? — спросил он неприязненно. — Вы что, Бенджамен, подобрали его в надежде, что он будет отпугивать гвардейцев своим видом?

— Помолчи, — устало сказал Ланграль, затягивая ремни. — Не стоит его сразу превращать в какое-либо животное, мессир Хэрд. Сжальтесь над тем стадом, в котором он окажется.

— Ланграль, чем вы занимались по дороге? Вам голову напекло? — громко начал Берси, но более образованный Люк пихнул его локтем в бок и что-то зашептал. — А… в самом деле, — протянул он более уважительно, глядя на Скильвинга. — Ну в общем тогда хорошо. Можешь, колдун, ехать с нами. Вряд ли ты сумеешь держать шпагу, но зато много другого, наверно, умеешь. В бою и такое пригодится.

— Должен вас разочаровать, де Террон, — в своей отрывистой манере заявил Скильвинг, даже не глядя в его сторону. — Даже если всех вас будут резать на куски, я и не подумаю вмешаться.

— Какого хрена тогда ты нам нужен? — возмутился Берси, не обращая внимания на Люка, дергающего его за плащ.

— Он со мной, — внезапно сказала Женевьева.

— Вы испортите себе репутацию, графиня, — сказал Берси, — позволяя всяким проходимцам… — Впрочем, глаза на Женевьеву он упорно не поднимал.

— Она ее уже достаточно сильно испортила, — язвительно вставил Люк, — познакомившись с тобой.

Они бы переругивались так еще долго, если бы Ланграль окриком не заставил всех быстро усесться в седла и сразу взять в галоп.

Еще один день сумасшедшей скачки быстро сменился сумерками, а потом ночью, но маленький отряд все летел по старой лесной дороге. Ланграль действительно хорошо знал местность — он вывел их к очередной деревне, настолько глубоко упрятанной в чащу, что трудно было даже представить себе, что там живут люди, тем более что там поджидает очередная засада.

Им досталась, как всегда, одна комната на чердаке, где вместо постелей были свалены охапки сена, и довольно сносный ужин, накрытый внизу под лестницей. Усталость от скачки наваливалась постепенно, заставляя долго сидеть за толстым столом, из столешницы которого торчали сучки, пить кисловатое вино и прямо руками отламывать куски от большой головки сыра, лежащей посередине. Первым не выдержал Берси — с первого глотка он стал клевать носом, видимо, вино мягко легло на его вчерашние подвиги, пригвождая голову к столу. Потом собрался Люк, и теперь Женевьеву это совсем не удивляло — луна в небе была еще почти полная, во многом похожая на сыр на столе.

Скильвинг вытащил было свою трубку, но переведя вспыхивающий глаз с Ланграля на Женевьеву и обратно, неожиданно резко поднялся и бесшумно ушел в темноту за дверью.

Они остались сидеть вдвоем, напротив друг друга, положив локти на деревянный стол и опустив глаза. Ланграль маленькими глотками пил вино, которое не оказывало на него абсолютно никакого воздействия.

Женевьева неожиданно ярко представила стройную фигурку Аннемары Ваан Геерген, похожую на статуэтку, высеченную из кости, с длинными пепельными волосами, убранными в причудливую прическу. Те недолгие два месяца, которые она провела в их замке, рядом с дочерью Ваан Геергена она всегда чувствовала себя драной кошкой.

— Вы ведь давно знали этого старого предсказателя? — вдруг спросил Ланграль, — В доме на болотах.

— Хейми? Да, хотя Скильвинга… то есть Хэрда я встретила еще раньше. А потом он познакомил меня с Хейми.

— И он действительно всегда точно предсказывает события?

Женевьева помолчала. Ей хотелось сказать: "Вам ведь лучше знать", но вместо этого она проговорила:

— Скильвинг рассказывал, что Хейми единственный в их Ордене видит самую суть вещей и прозревает будущее максимально ясно. Остальные могут видеть лишь его контуры. А Хейми — хранитель середины мира.

— Лучше бы мой конь тогда подскользнулся и сломал ногу на мокрой дороге, — искренне сказал Ланграль. — Или буря бы началась раньше, и я остался бы на постоялом дворе.

— Вы же сказали, что это ничего не меняет, — прошептала Женевьева.

— Давайте я расскажу вам одну историю, графиня, — спокойно отозвался Ланграль, все так же не поднимая глаз. — Жил однажды молодой человек, достаточно знатный и достаточно богатый, чтобы быть уверенным, будто мир создан для него…

Женевьева неожиданно вспомнила, как слушала Скильвинга, сидя у ярко полыхающего магического костра, и как спросила у него: "Почему ты говоришь о себе в третьем лице?" Но Лангралю она не посмела бы так сказать. С первых слов его лицо застыло, словно превратившись в мраморную маску, и он еле шевелил губами, выговаривая слова.

— И вот однажды на одном из дворцовых приемов в Круахане он увидел дочь одного айньского князя и влюбился в нее без памяти. Впрочем, ее было невозможно не полюбить — настолько она была прекрасна. Ему казалось, что он видит духа, сошедшего с небес, а не обычную земную девушку, пусть и айньскую княжну. В тот же вечер он просил ее руки, и судьба была к нему в этот момент исключительно неблагосклонна. Его избранница согласилась.

Я до сих пор не могу понять, почему. Он не был настолько богат, как другие ее поклонники, а для нее это было самым важным в жизни. Допустим, его родословная восходила к первым круаханским королям, но в Айне, где каждый второй был князем, такие вещи считались мелочами. Может быть, ей льстило, что он настолько любит ее. Но впрочем, довольно быстро наскучило.

Странная вещь, графиня, — он посмотрел не на Женевьеву, а словно вскользь, — когда я первый раз увидел ее, на балконе королевского дворца в Круахане, перебирающей струны лютни, наклонив к ним голову с двумя словно нечаянно выбившимися из прически локонами, разве я мог представить, какой я буду видеть ее потом? С лицом, искаженным яростью и алчностью. С глазами, затуманенными от серого порошка, который она часто нюхала по вечерам. С растянутыми в оскале губами, когда она прямо на моих глазах лежала на полу галереи с одним из своих кузенов и тянула его за волосы, заставляя двигаться быстрее. И даже тогда я все еще любил ее. Я был словно под воздействием какого-то дурмана, похожего на ее излюбленный серый порошок. Дни напролет, пока она плела интриги среди своих бесконечных родственников, сталкивая их друг с другом в борьбе даже непонятно за что — маленький кусок болотистой земли? — я мог ненавидеть ее. Потом она плакала и хваталась за мои колени, уверяя, что только моя любовь может ее спасти, и я снова терял голову. Наутро она громко смеялась надо мной и уезжала на три дня — в лучшем случае с кем-то из своих братьев, а то с первым попавшимся из слуг. А я бродил по длинным коридорам ее замка и ничего не мог с собой поделать.

Потом она неожиданно посерьезнела, стала укладывать волосы в высокую прическу и говорить о том, что власть дается только тому, кто берет ее сам. Она даже стала реже нюхать свой порошок и проводить со мной больше времени — видимо, пытаясь угадать, достаточно ли я приручен и сойду ли на роль консорта. Какое-то время я снова был почти счастлив — как бывает счастлив приговоренный к смерти, когда перед казнью ему приносят роскошный ужин. И когда два ее дяди умерли один за другим от непонятной болезни, я еще ничего не понимал. Потом умер ее родной брат — с ним она тоже лежала на полу галереи, и наверно, в том числе и поэтому не пощадила его.

— А что стало с ее отцом? — неожиданно спросила Женевьева.

— К тому моменту он уже два года как погиб. Упал с лошади на охоте. Я мог бы, конечно, обвинить ее в смертях всей семьи, но когда умер старший Ваан Геерген, мы как раз были в свадебном путешествии, — Ланграль слегка поморщился от воспоминания.

— Не такая уж и плохая смерть, — констатировала Женевьева мрачно, внимательно разглядывая свои ногти.

— Вы были с ним знакомы?

Бенджамен слегка отвлекся от погружения внутрь себя, что само по себе уже было неплохо.

— Как вам сказать… Два месяца я служила в его отряде телохранителей. Из всех моих нанимателей в Айне это был самый недолговечный контракт.

— Будет ли мне позволено спросить, почему вы его прервали?

— Будет, — Женевьева помолчала, собираясь с мыслями. — Однажды он захотел, чтобы я взяла в руки кнут и стала бить его по спине до крови. Мне показалось это неправильным по отношению к человеку, который платит мне жалование. Хотя, может быть, он это и заслужил.

— Получается, что Айна — это место, где процветают всяческие извращения, — сквозь зубы процедил Ланграль. — Может, на них влияют испарения с болот? Неудивительно, что сама природа постоянно стремится их затопить.

— Может, вы и правы. Но у других моих нанимателей инстинкты были вполне здоровые, — серьезно сказала Женевьева. — Так что уходила я от них совсем по другой причине.

Наконец Ланграль поднял голову и несколько мгновений смотрел ей в лицо. Потом уголок его губ слегка дрогнул — то ли в улыбке, то ли в гримасе.

— Вам интересно знать, что было дальше?

— Мне кажется, ничего хорошего.

— Я даже не могу похвалить вас за догадливость, графиня, поскольку это очевидно следует из моего рассказа. Еще несколько месяцев мы прожили в ее замке. По вечерам она часто заводила разговоры о власти над всей Айной и задумчиво рассматривала карты стран по берегу Внутреннего океана. Несколько раз — еще до смерти ее брата, который теперь один имел такие же права на наследство, как и она — в замок приезжал один странный человек, с практически белыми глазами и судорогой по всему телу.

— Лоций де Ванлей, — уверенно сказала Женевьева.

— Наверно. Она называла его Ваан Лей и почти боготворила. Он был единственным, к кому я ревновал по-настоящему, до потери сознания, потому что видел, что она желала его до безумия. Но он, смеясь, только касался ее подбородка и уезжал, даже не оставаясь на ужин.

А потом, когда ее брат умер и закончились пышные похороны, он снова приехал, и я, задыхаясь от ревности и ненависти, подслушал их разговор на галерее. В тот момент я еще не подозревал ее ни в чем, кроме бесконечных измен и пристрастия к серому порошку.

Они стояли в арке и шептались, но я притаился неподалеку, а звуки на галерее разносились так странно, что я слышал почти каждое слово. Или, может, я просто так хотел все это услышать?

Ваан Лей сказал:

"Ты слишком торопишься. Подобная спешка может вызвать подозрения".

Аннемара сказала:

"Скорее, все усмотрят в этом высший промысел, который ведет меня к власти над Айной".

"Ты чересчур самонадеянна. Будущей властительнице Айны следует проявлять осторожность".

Она засмеялась, пытаясь прижаться к нему всем телом.

"Разве мне не покровительствует самый сильный темный маг на всем Внутреннем Океане? Разве я не владею самым убийственным из всех заклятий, которое он мне открыл?"

"Это не повод для того, чтобы потерять всякую осмотрительность", — сухо сказал Ваан Лей.

"Но дорогой, никто ведь ничего не заподозрил. Все лекари Айны настолько искушены в распознании всевозможных ядов, ведь здесь все постоянно пытаются отравить друг друга. Однако никакой отравы нет и в помине!" — она счастливо засмеялась, запрокинув голову. "Всего несколько слов, произнесенных над безобидным бокалом вина или воды, и через несколько дней человек умирает от болезни, к которой он больше всего предрасположен. Очень остроумно".

"Не от болезни. Он умирает, потому что теряет смысл своего существования", — поправил ее Ваан Лей.

"Неважно. Главное, что он больше не стоит у меня на пути".

Ваан Лей чуть нахмурился, снимая ее руки со своей шеи.

"Ты бы лучше занялась тем, кто действительно стоит у тебя на пути. Он в Айне чужой, его смерть никого не обеспокоит".

"Ты имеешь в виду Бенджамена? — она расхохоталась с таким уверенным презрением, что в этот момент я возненавидел себя. — Но я не считаю, что он мне мешает. Он бывает довольно забавным. И никогда меня не отталкивает, в отличие от тебя, злой колдун".

"Как знаешь, — равнодушно сказал Ваан Лей, пожимая плечами. — Но мне ты была бы полезнее в роли свободной женщины. Подумай об этом".

В этот же вечер я уехал из Айны. Не думайте только, что я бежал от перспективы собственной смерти. Я пытался бежать от себя самого. Но даже когда я вернулся в свой замок в Круахане, из всех зеркал на меня продолжало смотреть ее лицо. Я слонялся по округе, как умирающее животное. Я звал ее наяву и пронзал ее горло шпагой во сне. Я вспоминал, как она смотрела на меня, таким доверчивым и испуганным взглядом, какой совершенно не вязался с другим ее образом. Я придумал целую легенду, что ее околдовал злой волшебник — хотя бы тот же Ваан Лей. Что я могу избавить ее от чужого злобного влияния. Я скупил все книги по магии и чародейству, какие только были в Круахане, и выучил наизусть все возможные заклинания, которые там были приведены. Ни одно из них ничего не значило в действительности, кроме нелепого набора звуков и судорожных жестов.

Потом она неожиданно приехала — и с порога бросилась мне на шею, залив воротник слезами. Она говорила, что никогда не чувствовала себя так одиноко, что никого в своей жизни не любила, кроме меня, что она готова бросить свое айньское княжество, жить со мной в Круахане и рожать мне детей. Одна часть меня взлетела к небесам и сжимала ее в объятиях до утра. Но все эти полусумасшедшие колдовские книги, видимо, оказали на меня какое-то странное воздействие. Внутри меня словно поселился какой-то посторонний человек, абсолютно холодный и равнодушный, как камень. Он смотрел в ее прекрасные темно-зеленые глаза, блестящие от слез, и спокойно усмехался.

Утром я сидел в кабинете, молча глядя на тлеющий камин и стараясь собраться с мыслями. Она вошла, неся на подносе душистый отвар, какой обычно пьют по утрам в Круахане. Она была воплощением тихого домашнего уюта, скромно опустившей глаза, и только на щеках иногда загорался легкий румянец при мысли о прошедшей ночи. Она протянула мне темный дымящийся бокал на подносе.

"Всего несколько слов, произнесенных над безобидным бокалом вина или воды", — подумал я.

Она смотрела на меня, не отрываясь — губы дрожали. Она была готова упасть на колени. Она целовала бы мои сапоги, только чтобы я выпил этот отвар.

"Не унижайся, Аннемара, — сказал я, спокойно глядя ей в лицо. — Не беспокойся, я выпью. Без тебя в моей жизни все равно нет никакого смысла".

С тех пор, графиня, я ничего не пью, кроме чистой воды или вина. Вкус этого отвара я запомнил на всю жизнь. Я пил его, зная, что пью свою смерть. И я был счастлив, что все это наконец закончится.

Я допил все до капли и посмотрел на нее. Мне было ее жалко, оттого что она так унижалась, чтобы добиться своей цели. Я хотел улыбнуться, чтобы ее подбодрить, чтобы пожелать ей удачи и попросить не пользоваться так часто этим страшным серым порошком. Мне казалось, что она меня послушает хотя бы в последний раз.

Но она неожиданно поднесла руку к горлу, и в ее лицо бросилась краска, словно кто-то затянул у нее на шее петлю. Она захрипела, и упала на ковер у моих ног, чтобы больше никогда не встать. И ее лицо, искаженное смертью и покрытое прилипшими спутанными волосами, так и не могло больше напомнить лицо светлого духа, наклонившегося ко мне с балкона с лютней в руках.

Каждый, на кого было направлено заклятие Ваан Лея, терял смысл своего существования. В полной мере это касалось и меня. Я потерял ее.

— Но вы все-таки остались в живых, — хрипло прошептала Женевьева.

Ланграль снова посмотрел на нее отсутствующим взглядом.

— Я в этом не уверен.

Долгое время они молчали. Последняя догорающая свеча потрескивала на столе, оставляя застывающую дорожку воска.

— Вы намного счастливее меня, Женевьева, — сказал Ланграль наконец, второй раз называя ее по имени, и на этот раз добровольно. — Сегодня я вспомнил, как когда-то посоветовал вам узнать, что такое любовь. На самом деле вам очень повезло, что вы ее не знали.

— Поздно, — Женевьева вскинула на него глаза. — Я уже хорошо ее знаю.

— Послушайте… Я очень надеюсь, что вам это просто кажется. У меня уже не осталось никаких ярких чувств, но единственное, чего бы я хотел всей душой — чтобы вы не думали обо мне слишком много.

— Это мое личное дело, — Женевьева вскочила, — о ком и сколько думать.

— Вы самая удивительная из всех, кого я встречал, — мягко произнес Ланграль, не отводя глаз от свечи. — Именно потому, что вы совсем не похожи на обычных женщин. Вы переполнены жизнью через край. Поэтому не обращайте внимания на мертвых.

— Запомните, Бенджамен де Ланграль, — сказала Женевьева звенящим голосом. Она выпрямилась, отбрасывая на стену длинную изломанную тень. — Я сама выбираю, кто достоин моего внимания. И если вы считаете, что во мне слишком много жизни, то это легко поправимый недостаток!

Она сорвала со спинки стула перевязь со шпагой и бросилась к двери. Она еще не знала, что будет делать дальше, но прекрасно понимала, что не уснет наверху на чердаке. Лучше до утра бродить вокруг деревни по холмам или сидеть в конюшне, прижавшись лбом к влажному боку лошади. Она мало что видела из-за странной пелены, вставшей перед глазами, которая вдруг прорвалась вместе с хлынувшей по щекам соленой водой.

Если бы тебя видели приятели-наемники, Женевьева де Ламорак — они обрушили бы нескрываемое презрение на голову хорошо знакомого им Кэри или Кэрин — в зависимости от того, в какой ипостаси они тебя знали. Ты презрительно усмехалась, когда во время осады замка Ваан Эггена с вас всех угрожали содрать кожу и выбросить за крепостные стены. Ты громко орала военные песни, и весь отряд подпевал тебе, когда семь дней подряд вам не давали ни хлеба, ни мяса, можно было только таскать вино из разбитых подвалов. Ты равнодушно пожимала плечами, когда пятый по счету айньский князь приказал выкинуть тебя за ворота в ночь и слякоть, отобрав шпагу, кинжалы и кошелек с последними монетами. Ты дерзко щурила глаза в лицо самым злобным воякам, желавшим проучить щуплого юнца с непонятной прохладной улыбкой. А теперь ты плачешь всего-навсего из-за безнадежной любви.

Отвернись от самой себя с презрением, Женевьева де Ламорак. Отрежь свои рыжие кудри, промокшие спереди от слез, сожги их на костре и посыпь свою голову пеплом. Этот поступок и то будет гораздо более разумным.

Под утро Скильвинг и Ланграль, отчаявшись искать ее по всей округе, заглянули под навес, где стояли лошади. Женевьева спала, подтянув колени к груди и прислонившись к стене, видимо, совсем обессилев от плача и переживаний. Слипшиеся от слез ресницы торчали стрелками.

— Хм, — непонятным тоном произнес Скильвинг. — По крайней мере, она тоже неплохо умеет прятаться так, чтобы ее не находили.

Так начался их пятый день на валленской дороге — самый спокойный из всех, когда им даже не приходилось с боем пробиваться через очередной патруль. Граница была уже близко, но Ланграль упорно обходил стороной основной тракт. Вплоть до того, что настоял на том, чтобы они заночевали в лесу.

Больше всего возмущался Берси, из всех благ цивилизации особенно ценивший трактиры и подаваемый в них ужин. Люк вздохнул, но промолчал, подняв глаза к небу. Женевьева была настолько погружена в свои мысли, что даже не сразу отозвалась на восклицания Берси, который в первую очередь апеллировал к тому, что наследнице графства де Ламорак не пристало спать под деревом.

— Разве я не прав, графиня? — повторил он четыре раза подряд, прежде чем Женевьева очнулась и пожала плечами с абсолютным равнодушием.

— Пусть граф де Ланграль поступает, как сочтет нужным.

— Ты считаешь, что в тюрьме спится лучше, чем под деревом? — сказал на это Ланграль, и вопрос решился.

Скильвинг принес им пользу хотя бы тем, что моментально зажег костер, переворошив руками принесенную гору веток и что-то прошептав, чем вызвал полный восторг Берси и Люка. Они быстро вскипятили воды в нашедшемся у того же Скильвинга котелке, разварили сушеного мяса, но скудость ужина и усталость, накопившаяся за несколько дней постоянной скачки, быстро заставили их растянуться на земле возле костра, подложив под голову седла. Ланграль без единого слова ушел в темноту, поменявшись ролями с Люком. Но Женевьева подозревала, что он просто не хочет находиться с ней так близко у костра.

Она лежала, подложив руки под голову и бесцельно смотрела в темное небо, на котором созвездия иногда выглядывали из-за двигающихся облаков. Облака сливались по цвету с небом так, что их нельзя было различить, поэтому казалось, что звезды периодически подмигивают. Рядом мерно дышали Люк и Берси, а по другую сторону костра поднимался ровный дым от трубки Скильвинга.

— И что ты собираешься делать в Валлене? — спросил он неожиданно — негромко, чтобы не разбудить спящих.

Женевьева повернула голову к костру, но лица Скильвинга разглядеть не могла — просто темная фигура, тоже поднявшая голову к небу. Вспыхивающий красноватый огонек на конце трубки освещал иногда только крючковатый нос и руки, скрещенные на посохе.

— Он сказал, что представит меня герцогу Джориану и добьется его покровительства.

— И ты веришь, что он это сделает?

— Да, — голос Женевьевы почти не дрогнул. Было видно, что она уже свыклась с этой мыслью. — Он это сделает, чтобы от меня избавиться.

— А зачем ты нужна герцогу Джориану?

— Ну… — Женевьева помедлила с ответом. Вообще-то об этом она еще совершенно не думала. — Я могла бы быть в свите его телохранителей.

— А тебе не приходило в голову, что в Валлене несколько другие порядки, чем в Айне? И что Джориану могут быть просто не нужны телохранители? По крайней мере, в таком количестве, чтобы он принимал к себе на службу первых попавшихся девиц только потому, что они прекрасно умеют размахивать шпагой?

— Я больше ничего не умею, — Женевьева пожала плечами. Прошли те времена, когда она обижалась на Скильвинга за подобные упреки. Ей казалось, что теперь она вообще ни на кого не может обидеться — она была слишком несчастна, а несчастье вытесняет всякие глупые мелочи.

— Ты просто не пыталась ничему научиться, — возразил Скильвинг.

— Наверно. Правда, иногда в Айне, когда я оказывалась в доме твоего друга Хейми — я иногда там пряталась, убегая от одного князя к следующему — я читала разные книги и даже пыталась их запомнить. Но драться я умею все-таки лучше… — честно призналась она, усмехнувшись в темноте.

— И что же именно ты читала?

— Ну, например, "Власть стихий". Или "Создание мира". Хотя мне больше всего нравилось переписывать рукописи на вашем языке. И еще читать старые истории про родословные ваших магистров.

— Не так и плохо, — пробормотал Скильвинг, на мгновение вытаскивая трубку изо рта. — Все-таки ты не так безнадежна, как мне показалось вначале.

Прежняя Женевьева де Ламорак выпалила бы несколько дерзких фраз, одна язвительнее другой. Новая только изобразила все такую же грустную усмешку:

— Знаешь, Скил, в жизни это все одинаково бесполезно. И умение драться, и знание древних книг.

— Это пройдет, — уверенно сказал старый колдун. — Послушай меня внимательно. Раз ты читала наши книги, ты знаешь, что такое Орден?

— Чаши или Креста? — уточнила Женевьева, приподнимаясь на локте.

— Мы не считаем крестоносцев настоящим Орденом. В полном смысле этого слова.

— Наверно, я все-таки знаю очень мало, — сказала Женевьева, помолчав. — По крайней мере, я бы не рискнула рассказывать об Ордене Чаши в лицо его Великому Магистру.

— Ты сможешь узнать о нем больше.

— Где?

— В Валлене. В моем доме. В доме Ордена. Насколько я могу судить, тебя может ждать в нем неплохая карьера.

— Карьера? — Женевьева удивленно приподняла брови и села на земле, обхватив руками колени. Это всегда было у нее признаком большой заинтересованности. — А какую карьеру можно сделать в Ордене?

— Разумеется, совершенствовать свои знания, — отрезал Скильвинг. — Иной карьеры у нас не бывает.

— Разве Орден принимает женщин?

— Орден принимает всех, у кого есть способности. У женщин, ты права, они бывают реже. Но случаются яркие исключения. И если я не ошибаюсь, ты из их числа.

— Какие способности?

— Способности мага, — кратко сказал Скильвинг.

— Я же не умею зажигать огонь словами, как ты. И заклинать железо. И отпугивать собак. У меня нет никаких способностей, ты что-то путаешь.

— Так вот теперь послушай меня внимательно. Все, о чем ты говоришь, это лишь внешние признаки. Им достаточно легко научиться. Истинная способность мага не в том, чтобы показывать простые трюки словно на ярмарке. Мы просто используем эти умения, чтобы нам было проще двигаться к главной цели. Но ты ведь хорошо дерешься не просто потому, что умеешь четко выполнять какие-то приемы, правильно? Это умеют многие, а ты их побеждаешь. Почему, ты не задумывалась?

— Ну, наверно потому, что я чувствую своего противника. Мне легко представить, что он сделает в следующий момент.

— Вот! — Скильвинг почти крикнул, отчего огонь взметнул вверх яркий язык пламени. Счастье, что Люк и Берси настолько умаялись, что им этот бурный диалог совсем не мешал. — Чем отличаются маги от обычных людей? Одни живут под влиянием окружающего мира, а другие сами влияют на него. Любой, кто способен хотя бы немного изменить мир, чтобы не он подчинялся течению жизни, а жизнь меняла свое русло по его воле, является скрытым магом. Наша задача — искать таких людей, чтобы объединять их умения ради главной цели Ордена.

— А какая у него цель?

— Познавать, как устроен этот мир. Хранить и собирать эти знания. Пока хранятся они — мир незыблем.

Женевьева опустила подбородок на колени, задумавшись.

— Наверно, ты все-таки что-то путаешь. Ты считаешь, будто у меня есть способности. Но я все время живу, как ты говоришь, под влиянием обстоятельств. Они меня кидают из стороны в сторону. Хотела бы я уметь менять окружающий мир по своей воле, — Женевьева вздохнула с легкой завистью. — Вряд ли я бы тогда была объявлена вне закона в родной стране и болталась бы по Айне без гроша в кармане.

— Должен тебя успокоить, — веско сказал Скильвинг. Если бы ты не обладала этими умениями, тебя уже давно не было в живых.

— Утешительное сообщение, — она фыркнула. Видимо, что-то в новой Женевьеве все-таки осталось от прежней.

— Ты просто не осознала эту свою силу до конца. Но уже сейчас ты заставляешь судьбу поворачиваться так, как угодно тебе. Вопреки всему, ты спасаешься из отцовского замка, хотя тебе было суждено несколько раз быть убитой.

— Но это же Эрни… — запротестовала Женевьева.

— Пять айньских князей, даже не думавших брать новых телохранителей, оказываются под твоим влиянием. Их беда только в том, что никто не смог остаться к тебе равнодушным. Ты решаешь приехать в Круахан — и в течение нескольких недель множество людей круто меняет свою судьбу, оказавшись в твоей орбите. Ты пока еще действуешь неосознанно и не контролируешь свою силу, поэтому все происходит так сумбурно и запутанно. Но даже не пытайся уверить меня, будто у тебя нет способностей.

— И все равно, — в голосе Женевьевы послышалась бесконечная тоска, — То, что я хочу больше всего, я не получу никогда.

— А стоит ли? Как только твоя мечта сбывается, она оборачивается кошмаром. Я это знаю очень хорошо.

Женевьева молчала, по-прежнему положив голову на колени и глядя на ровно потрескивающее пламя. Она попыталась вспомнить все, что знала об Ордене — не о крестоносцах, о которых часто расспрашивала отца, и о гордых парусниках которых вдоволь намечталась на донжоне своего замка, готовясь к свадьбе с магистром Ронаном. А об Ордене Чаши, к чьей тайной библиотеке была допущена в маленьком домике Хейми на болотах. Наверно, именно поэтому, представляя себя в Ордене, она видела себя склонившейся над очередным фолиантом, с пальцами и носом, перепачканными чернилами и пылью. Это было странным и сильным искушением для девушки, никогда не просыпавшейся спокойно, каждую вторую ночь засовывавшей кинжал под подушку и сжимавшей его рукоять во сне. Для той, что носила на пальце возможность быстрой и относительно безболезненной смерти, что в четырнадцать лет научилась пить вино, не пьянея и разговаривать на языке наемников, не краснея, что давно уже потеряла счет тем, кто от удара ее шпаги падал на землю.

Правда, на ее счету пока не было ни одного убитого — в этом она хранила верность урокам Эрни.

Неожиданно Женевьева поняла, что могла по пальцам сосчитать спокойные и относительно счастливые дни в своей жизни, и все они прошли в домике Хейми, среди книг, цветов и стучавшего по крыше дождя. Почему она все время уезжала оттуда? Ей очень нравилось разбираться в древних рукописях, и она была исключительно горда собой, когда отдельные слова тайного языка начали обретать для нее смысл, но вместе с тем ей хотелось чего-то другого. Ей было недостаточно того мира, что жил на страницах книг, она хотела найти нечто подобное вокруг. Не будем говорить о том, что на самом деле она находила. И куда она пришла теперь?

Она медленно перевела глаза на три плаща, расстеленных на земле. На двух мирно спали Люк, свернувшийся клубочком и что-то неслышно шепчущий во сне, и Берси, запрокинувший голову и постепенно начинающий похрапывать. Третий плащ был пуст.

Но Женевьева так хорошо запомнила каждую черточку внешности Ланграля за эти дни, что легко могла его представить — вплоть до того, в какой позе он спит, как ровно и неслышно дышит и как слегка вздрагивают длинные темные ресницы.

— Ты встречал его раньше в Валлене? — спросила она внезапно, слишком ровным и равнодушным тоном.

— Кого?

— Графа де Ланграля.

— Конечно, — Скильвинг снова вытащил изо рта трубку и перевернул ее над костром, вытряхивая пепел. — Он выполнял все самые опасные поручения герцога Джориана при круаханском дворе. По сути, он единственный из круаханцев не боялся связываться с Валленой при Моргане.

— Почему ты говоришь в прошедшем времени?

— Потому что вряд ли он больше сможет быть полезным Джориану в качестве круаханского дворянина, принятого в свете, Даже если представить, что все вы благополучно доберетесь до Валлены.

— Значит, Джориан даст ему какие-то другие поручения, — уверенно сказала Женевьева. — А если я буду служить у Джориана, может, я смогу ему как-то помочь. Прости меня… — она помолчала, — но я не смогу быть в Ордене.

Скильвинг отвернулся.

— Я не стал бы уговаривать тебя и раньше, — сказал он отрывисто. Его голос, как никогда напоминавший карканье, прозвучал в темноте особенно зловеще. — В Орден все должны приходить добровольно, это наше основное правило. Я не Хейми, но сейчас я вижу совершенно ясно — на той дороге, что ты выбрала сейчас, тебя ждет большая опасность. Поэтому я предпочел бы, чтобы ты пошла со мной.

— Опасность? Какая?

— Ты думаешь, мы умеем настолько точно предсказывать судьбу? Может, ты хочешь, чтобы я сообщил тебе, чего именно стоит остерегаться? Опасность для жизни — вот все, что я могу сказать.

— Для моей жизни? — переспросила Женевьева, приподняв верхнюю губу.

Скильвинг кивнул и обернулся, настолько странно прозвучал ее голос. Он мог поклясться, что в нем звенела неподдельная радость.

Женевьева спокойно улыбнулась и снова опустилась на свой плащ, повернувшись на бок и закрывшись одной его половиной.

— Тогда все складывается как нельзя лучше, — ясно произнесла она, зевнув. — Более удачной развязки нельзя и пожелать.

На шестой вечер они были вынуждены остановиться у самой дороги. Это была уже не деревня, скорее небольшой поселок, в котором даже присутствовал выбор между двумя трактирами. Прежде чем вьехать туда, Ланграль долго хмурился, но наконец угрюмо кивнул в ответ на бесконечные взгляды Женевьевы, Берси и Люка.

— Хорошо, едем, — сказал он. — Попробуем заодно выяснить, где лучше пересекать границу.

Узнать это оказалось довольно просто — поселок, собственно, и вырос из простой деревни с помощью контрабанды. Немного сложнее было собрать нужную сумму — наконец Ланграль забрал кошелек у Берси и куда-то ушел вместе с Люком. Вернулись они довольные, Люк вообще открыто улыбался, после чего Женевьева и Берси невольно перевели дух и почувствовали, как медленно отступает сжимавшее их напряжение.

Это было рано, слишком рано — Женевьева это хорошо понимала, но ничего не могла с собой поделать. Легкая эйфория, в которую впали Берси с Люком, передалась и ей. Они были одни в маленьком зале трактира, стоящего у реки. Они быстро заказали все самое вкусное, что было в погребе, и сами расставили все на столе. Люк отыскал внизу за стойкой покрытую пылью, но вполне прилично звучавшую гитару и теперь развлекал их песнями на собственные стихи под язвительные комментарии Берси.

Ланграль за весь вечер произнес самое лучшее три или четыре слова. Он сидел, положив локти на стол и опустив голову, упорно ни на кого не глядя. Скильвинг тоже забился в угол, подтверждая свое обещание ни во что не вмешиваться.

— Зачем нам расставаться, графиня, о чем вы говорите? — восклицал Берси, размахивая вилкой. — Мы поселимся в Валлене где-нибудь рядом с вами, каждый вечер будем ходить на берег моря — это самое знаменитое место в Валлене, огромная набережная, куда приходят все корабли, где в маленьких кабачках веселятся все жители Валлены, где танцуют самые красивые девушки. Я был там всего один раз, графиня, но до сих пор помню, как там хорошо. Я буду счастлив показать вам там все уголки.

— Ты сначала туда доберись, — мрачно посоветовал Ланграль, не отрывая глаз от кружки.

Берси отмахнулся.

— Ты просто ревнуешь, граф, что не тебе пришло в голову ее туда пригласить.

— В самом деле, Бенджамен, — вмешался Люк, перебирая струны, — даже твоя угрюмая физиономия нам вечера не испортит, хоть ты и стараешься. Давайте я спою вам еще одну песню.

Он обвел всех вдохновенным взглядом поверх гитары и заголосил на высокой и тоскливой ноте::

Созидающий башню сорвется,

Будет страшен стремительный лет,

И на дне мирового колодца

Он безумье свое проклянет.

Разрушающий будет раздавлен,

Опрокинут обломками плит,

И всевидящим Богом оставлен,

Он о муке своей возопит.

Женевьева жадно смотрела на него, положив подбородок на сплетенные пальцы. Она уже неплохо знала слова многих стихов Люка, в том числе и этих. Ее губы зашевелились, и она поймала себя на том, что повторяет следом::

Не избегнешь ты доли кровавой,

Что живым предназначила твердь.

Но молчи — несравненное право

Самому выбирать себе смерть.

Совсем рядом она увидела темные глаза Ланграля, смотревшего на нее прямо, с каким-то до конца непонятным ей выражением.

— Люк, прекрати свою тягомотину, — не выдержал Берси, треснув кружкой по столу. — Просто неприлично петь о таких вещах!

— А о чем прилично? — обиженно спросил Люк. — Наверно, о голых женщинах, как ты предпочитаешь?

— По крайней мере, от них у меня никогда не ныли зубы, как от твоих тоскливых песен. Сыграй лучше что-нибудь веселое.

Люк поморщился, но неожиданно покладисто пробежал пальцами по струнам и закинул голову, испытывая вдохновение не только поэта, но и музыканта. Он кивнул Женевьеве, и та сорвалась с места. Берси пытался ей помогать, и хотя он считался довольно неплохим танцором при круаханском дворе, Женевьева сразу задала исключительный темп, отбивая каблуки о деревянный пол. В детстве ее часто заставляли заучивать танцевальные па, принятые в изысканном обществе. Но они вызывали у нее только зевоту. Сейчас она танцевала, как пляшут наемники в Айне, независимо от того, удается ли им подцепить пригожих девиц в трактире, где они обычно спускали свое жалование, или девиц на сегодня не нашлось, и они веселятся одни. Их веселье все равно самое бесшабашное, потому что никто не знает, что будет завтра.

Женевьева вертелась, вскидывая руки, безошибочно попадая в странный дерганый ритм музыки Люка, рыжие кудри выбились из прически и летали вокруг ее головы, Невозможно было остаться равнодушным к этому танцу, ни на что не похожему, но полному какой-то огненной тоски. Невозможно было отвести глаза от того, как вспыхивают ярким пламенем ее волосы, каждый раз, когда она поворачивается к камину, как гордо взмывают руки и выбивают искры из половиц длинные ноги, затянутые в грубые штаны для верховой езды. Она танцевала для человека, которого любила. Она хотела, чтобы он запомнил ее такой — рыжей ведьмой, от танца которой невозможно оторваться.

Этот танец был слишком отчаянным, чтобы не прерваться в момент своей кульминации. В дверь дружно что-то ударило — или кулаки в толстых кожаных перчатках, или приклады. Оба окна разлетелись со звоном, и в них красноречиво всунулись дула мушкетов.

Створки тоже треснули, не выдержав натиска, и в дверном проеме появилось так много гвардейцев, что они просто в него не помещались. Поэтому взгляд Женевьевы сразу выхватил одного, и она решила, что дальше разглядывать необязательно. Ее судьба пришла за ней — на пороге, засунув за пояс пистолеты и большие пальцы, стоял тот, кому она имела неосторожность пообещать свою руку. Шависс ухмылялся одновременно и грубо, и чуть смущенно.

— Я вижу, вам очень весело, господа, — сказал он, обводя комнату взглядом своих выпуклых глаз. — Не хотите ли продолжить ваше празднество в другом месте?

Женевьева опустила руки, чтобы откинуть волосы назад, гордо тряхнуть ими и в свою очередь подбочениться.

— Сомневаюсь, господин лейтенант, что в вашем обществе нам будет так же весело, — нежным голосом заметил Люк, прижав рукой струны. — Разве что если мы начнем со всех сторон оценивать вашу достойную персону.

— Тогда хорошее настроение нам точно гарантировано, — прорычал Берси, нашаривая рукоять шпаги, лежащей рядом с ним на скамье.

Комната постепенно заполнялась проникавшими через дверь гвардейцами. Женевьева невольно отступила назад, и Люк быстро сунул ей шпагу. В окнах помимо торчащих мушкетов также виднелись малоприятные физиономии.

— Если я вас правильно понимаю, — несколько церемонно произнес Шависс, — вы намереваетесь оказать сопротивление?

— Ты еще в этом до конца не уверен, гвардейское пугало?

— И вы даже не хотите выслушать послание, которое вам передал его светлость Морган?

— Катись ты со своим посланием, — пробурчал Берси, придирчиво пробуя клинок на остроту.

— Почему же, — неожиданно спокойно вмешался Ланграль, поднимаясь. — Мы будем счастливы узнать, что нам просил передать его великолепие.

— Ему крайне прискорбно, что истинный цвет круаханского дворянства сам ставит себя в такое положение, когда изгнание остается единственным выходом. Поэтому он готов, помня о ваших прежних заслугах и о величии вашего рода, готов даровать вам полное прощение и возможность вернуться в Круахан.

— У тебя есть своя норма вранья на день, которую надо выполнить?

— Вы можете мне не верить. Но вот указ, подписанный рукой его светлости.

Шависс вытащил из-за обшлага свернутую бумагу.

— Ха! — восклицание Берси выражало смешанное недоверие и восторг.

— Условия? — прервал его спокойный голос Ланграля.

Шависс опустил тяжелые веки.

— Вы обязуетесь забыть, что когда-либо были знакомы с объявленной вне закона Женевьевой де Ламорак и клянетесь никогда не пытаться узнать о ее судьбе.

— Соглашайтесь, — быстро сказала Женевьева, делая шаг вперед.

— Да раздери меня… — начал Берси и замолчал. От Женевьевы не укрылось, что оба они одновременно посмотрели на Ланграля. Как всегда, во всех сложных делах решение оставалось за ним.

— Я согласен, — медленно сказал Ланграль, поднимаясь. Шависс сделал удивленное движение. — Я согласен, что у графини де Ламорак могут быть причины испытывать неприязнь ко мне лично. Но у нее нет права при этом обижать всех нас.

Женевьева прижала руки к горлу, пытаясь что-то сказать.

— Вы понимаете, что тогда ждет всех вас?.

— Мы понимаем, — неожиданно радостно заявил Берси, — что нас ждет неплохая драка. И я не собираюсь ее откладывать.

— Какая жалость, — печально сказал Люк, извлекая из ножен шпагу и длинный кинжал, скорее похожий на меч. — Как раз когда я начинал чувствовать прилив вдохновения.

— Начинайте, господа, — голос Ланграля звучал еще более ровно, чем всегда. — Мы ждем.

Шависс посмотрел на него. В этот момент, чуть улыбаясь, вытащив шпагу из ножен и слегка шевельнув ею, вставая в позицию, он был особенно красив — вернее, не просто красив сочетанием правильных черт лица, густых темных волос, он был прекрасен внутренней уверенностью в себе и своим обычным ироническим спокойствием. Лейтенант гвардейцев перевел взгляд на Женевьеву. В принципе можно было даже не рассматривать пристально ее стиснутые руки и горящие глаза, устремленные на одного, единственного человека во всей комнате. Шависс легко мог понять, что означает это абсолютное безразличие к окружающим, к собственной судьбе и к внезапно появившимся противникам. Женевьева казалась погруженной в легкий сон, и было легко догадаться, кто главный герой сновидения.

— Вперед! — прохрипел Шависс, свирепея. — И не затягивайте, быстрее!

Двое самых мощных гвардейца метнулись к Женевьеве, явно избрав ее самой главной мишенью. Она проскользнула под рукой одного, пнув его носком сапога по лодыжке и распоров шпагой камзол по боковому шву, прежде чем он сообразил, что произошло. На второго ей даже не пришлось обращать внимание, он захрипел и стал оседать, стискивая руками кинжал, торчащий сбоку в шее — фирменный удар Люка.

Женевьева вспрыгнула на несколько ступенек узкой винтовой лестницы, ведущей на чердак, заняв максимально удобную позицию для обороны. Отсюда она с легкостью могла отражать попытки гвардейцев достать ее снизу, и вместе с тем прекрасно видела всю картину разыгрывающегося сражения. Берси размахивал шпагой, оскалив зубы и нанося удары наотмашь. Люк под прикрытием барной стойки метнул три кинжала из своего богатого арсенала за поясом, защищая спину Ланграля. Последний дрался как всегда хладнокровно, словно разыгрывая какую-то сложную партию, слишком сложную для противников. Двое-трое гвардейцев накатывались на него, словно волна, и отступали обратно.

Шависс, стоя у дверей и пока не стремясь вмешиваться, искусал себе губы, то выдвигая шпагу, то бросая ее обратно в ножны.

— Ну пропустите меня, балбесы, — проворчал он наконец. — Я с ним сам разберусь.

Ланграль усмехнулся, с легкой презрительной улыбкой рассматривая лейтенанта гвардейцев.

— Вас мучают угрызения совести за ваше отсутствие на Круглой площади, господин Шависс? Хотите взять реванш?

Шависс молча бросился вперед, стиснув зубы, и его атака казалась сокрушительной, но Ланграль сделал неуловимое движение кистью, и шпага Шависса вылетела из рук, заскользив по полу. Все тот же прием беспощадных, слегка измененный, но от этого не менее неотразимый. Женевьева только покачала головой. Ей раньше никогда не приходило в голову подходить творчески к урокам Эрни.

Ланграль отступил, вежливо взмахнув рукой и давая Шависсу возможность подобрать свое оружие. Лучше бы он этого не делал — тот разъярился еще больше и ударил прямо с пола, не давая противнику подготовиться. Но Ланграль снова слегка двинул рукой, и Шависс схватился за свою кисть и присел, невольно опуская клинок.

Женевьева видела все это со своей лестницы. Противники не слишком утомляли ее, и она прекрасно могла рассмотреть и отстраненный взгляд Ланграля, обращавшего на Шависса внимание не больше, чем на окружающие столы и стулья, и искаженное лицо Шависса, поднимавшегося с колен. Бенджамен даже не взглянул в его сторону, занявшись другими гвардейцами.

Никто, кроме Женевьевы, не видел, как Шависс медленно потащил из-за пояса пистолет. Щелкание курка было совсем не слышно в переполненном лязгом, звоном и криками трактире. Когда Женевьева разглядела, как сощурились в злобной радости глаза Шависса, обычно слегка вытаращенные, она поняла, что вот-вот раздастся выстрел. Дуло пистолета было направлено прямо в грудь Бенджамена. Но именно в тот момент, как Шависс дернул пальцем, лежащим на курке, Женевьева рванулась с лестницы, толкнув стоящего перед ней гвардейца и развернувшись навстречу пуле.

Резкая боль ударила ее в грудь с правой стороны. Она широко раскрыла глаза, качнувшись и сразу же пожалев о своем поступке, настолько сильной была боль. Слезы выступили у нее на глазах, и комната повернулась под ногами.

Шависс выронил пистолет и застонал, прижав руки ко лбу. Женевьева неподвижно лежала на руках быстро подхватившего ее Ланграля. Шависсу показалось настолько страшной абсолютная бледность ее лица в сочетании с ярко-рыжими волосами, что он толкнул дверь спиной и вывалился наружу, издав какой-то непонятный вопль. Через мгновение в трактире остались только Ланграль, бережно придерживающий голову Женевьевы на сгибе локтя, вставшие рядом Люк и Берси, поднявшийся из своего угла Скильвинг и лежащие без сознания гвардейцы.

Перед глазами Женевьевы все качалось и уплывало куда-то в сторону. Больше всего ей было жаль, что лицо Бенджамена все время куда-то пропадает — впервые за долгое время оно было так близко, что она могла разглядеть каждую морщинку в углу глаз или между бровей. Она смаргивала слезы и пыталась что-то сказать, но ей не хватало воздуха, и из груди вырывалось только еле слышное сипение. Тонкая струйка крови показалась на губах и потекла по подбородку.

— Зачем вы это сделали?

Бенджамен поднял руку, чтобы стереть эту кровь, но было видно, что он боится к ней прикоснуться, чтобы ничего не нарушить своим прикосновением.

— Лекаря! — заорал Берси, словно очнувшись. Он вытащил из-за стойки насмерть перепуганного мальчишку-прислужника, сорвал с пояса кошелек и впихнул ему в руки. — Беги за лекарем!

Женевьева покачала головой. От этого движения кровь выступила сильнее, и она тихо захрипела, срываясь на шепот:

— Так лучше… для всех… я так сама хотела…

— Молчите, — прошептал Ланграль, со страхом чувствуя, как напрягаются ее плечи и постепенно запрокидывается голова. — Вам нельзя говорить. Потерпите чуть-чуть.

Ресницы, кажущиеся абсолютно черными на побелевшем лице, чуть дрогнули — по-другому улыбнуться она уже не могла. Но она так хотела улыбнуться, чтобы успокоить его, объяснить, что ей так хорошо, что отдать жизнь за него — самое большое счастье, а сейчас эта страшная боль, рвущая легкие, закончится, и станет совсем прекрасно.

— Да, уже скоро… Не считайте… себя мертвым. Вы живой. Я… возьмите все у меня.

Ланграль смотрел, не отрываясь, в сверкающие полузакрытые глаза, ставшие вдруг ярко-фиолетовыми и смотрящими куда-то вскользь, и внезапно его охватил животный ужас, что она сейчас выскользнет у него из рук и оставит его совсем одного. Теперь уже одного навсегда.

— Подождите… Женевьева… Вьеви… Не надо… Слышите? Я вас…

Она вцепилась пальцами в его рукав, напряженно хватая воздух и кашляя.

— Я не отпущу вас. Я вас люблю. Вы слышите меня?

Он прижал ее к себе, уже не особенно заботясь о том, чтобы ничего не повредить, ведомый только одним желанием — удержать, схватить на последнем пороге, не выпустить. Ее сердце стучало прямо возле его груди, он чувствовал тонкий хвойный аромат ее волос и все перебивающий запах свежей крови. Наверно, на несколько мгновений он потерял всякое ощущение действительности, пока наконец не понял, что держит в руках вытянувшееся тело.

— Оставьте ее, — тихо сказал Скильвинг, остановившись у него за спиной.

Ланграль посмотрел на него мало что понимающим взглядом.

— Оставьте ее мне, — повторил Скильвинг, и вроде ничего особенного не было в его голосе, но у слышавших его Люка и Берси по спине побежали мурашки. — Вам она уже все отдала, что смогла. Пользуйтесь.

— Подождите, — пробормотал Люк, — но надо же… хотя бы как-то достойно… мне кажется, она заслужила, чтобы ее похоронили…

— Я все сделаю.

— Зачем вам это нужно?

— Она моя дочь, — произнес Скильвинг, и сразу упала мертвая тишина.

— Да, — неожиданно хрипло произнес Ланграль почти таким же каркающим голосом, бережно опуская Женевьеву на пол. Ее волосы рассыпались по плечам, и она казалась бы спокойно спящей, если бы не кровь на подбородке. — Будьте уверены, я найду своей жизни правильное применение.

— Куда мы едем? — тихо спросил Люк, положив руку ему на плечо. Берси, отвернувшись, прятал лицо в сгибе локтя, и плечи его вздрагивали.

Ланграль медленно перевел глаза на дверь, еще висящую на одной петле. Казалось, он смотрит сквозь нее на дорогу, на которой уже осела пыль от копыт гвардейцев.

— Его великолепие обещал нам амнистию. Значит, мы едем в Круахан.

— А если он спрячется где-то еще?

— Не стоит беспокоиться за его судьбу. Она будет у него одинаковой в любом месте. Там, где я его найду.

Дверь, висевшая на одной петле, еще долго жалобно качалась, поскрипывая, но Скильвинг не обращал на нее внимания. Оставшись один, он быстро склонился над лежащей на полу Женевьевой, прижав ладони к ее груди. Тот, кто мог видеть в этот момент его лицо, поразился бы тому, насколько быстро оно меняло свой оттенок, становясь землисто-серого цвета. Все седые волосы словно поднялись дыбом на его голове. Не отрываясь, он смотрел в запрокинутое бледное лицо, потом приложил ладонь к ее лбу и снова к груди.

Женевьева еле слышно вздохнула. Ее грудь и плечи поднялись два или три раза, словно она стремилась вынырнуть. Потом она снова опустилась на пол, и дыхания было почти не слышно, но кровь перестала течь ровной струйкой из угла рта, и лицо медленно потеряло голубоватый оттенок, оставаясь просто сильно бледным.

Скильвинг с силой потер рукой веко здорового глаза.

— Значит, развязка будет немного другой, чем ты бы хотела, — пробормотал он, расстилая на полу свой плащ, перетаскивая на него Женевьеву и заворачивая ее, словно в кокон. — Наверно, ты не слишком поблагодаришь меня за это…