Хроника вторая

Гвендолен так и не привыкла просыпаться в море. Их плавание продолжалось уже почти две недели, а она каждый раз, открывая глаза и чувствуя мерное покачивание, то легкое, то довольно ощутимое, тратила некоторое время на то, чтобы понять, где она, собственно, находится. А может быть, это происходило потому, что она засыпала, не особенно веря, что все это на самом деле с ней происходит?

Она потянулась, как всегда задев крылом стенку каюты, как всегда запустила пальцы в кудри, чтобы их взъерошить, потом пригладить, потом снова растрепать — к сожалению, другая манера причесываться ей все равно бы не сильно помогла — и как всегда, осознала, что уже давно рассвело, и оранжевое солнце поднялось над водой настолько, чтобы лучи попадали в расположенное под потолком маленькое окно. Рано просыпаться она так и не научилась. Хотя в общем ее никто и не заставлял. Постель была как всегда смята, и отчетливо сохраняла запах его кожи, чуть горьковатый, который она считала своим и узнала бы с закрытыми глазами. Но Баллантайн со своей манерой вставать до рассвета уже как минимум три часа был на палубе.

Зато за эти две недели у нее выработалась другая привычка — засыпать вдвоем, на узкой койке, где все сплеталось и перепутывалось и все было частью одного целого — руки, ноги, волосы, дыхание, шепот. А просыпаться одной и некоторое время сидеть, обхватив руками колени, с улыбкой глядеть на солнечные пятна на стене напротив и заново переживать все, что было ночью. Эбер даже не подозревал, что любил ее дважды — один раз в темноте каюты, а второй раз утром, в ее воображении.

Гвен с сожалением встряхнулась и заставила себя натянуть штаны и куртку с прорезями на спине. Впрочем, надежда вскоре увидеть Баллантайна заставила ее двигаться побыстрее. Она затянула пояс с вернувшимся к ней арсеналом ножей — правда, не своими излюбленными, тонкой валленской заточки, которые до сих пор оплакивала в душе, а прямыми короткими кинжалами, какие были в ходу на южном побережье Круахана. Она настежь распахнула дверь каюты и выбежала на палубу. даже не позаботившись надеть плащ — еще одна приятная, но очень вредная привычка. Как обычно, ветер ударил ей в лицо, разметав волосы, и как обычно, она на мгновение задохнулась от всего сразу — солнца на волнах, ни с чем не сравнимого запаха ветра в открытом море, шипения пены и ощущения развернутых крыльев. Ни одному из крылатых никогда не увидеть и не испытать того, что переживает она, потому что так далеко в море они могут залететь только ценой жизни, а любой капитан скорее пробьет собственными руками днище своего корабля, чем возьмет на борт кого-то из ее народа.

— Эй. Гвен! Доброе утро!

— Эге-гей! Гвендолен! Что-то ты совсем рано! Еще не успела проспать ужин!

— Взяла бы меня хоть раз полетать!

Она сощурилась против солнца, глядя на висевших на мачтах и скалящих зубы матросов, и крикнула, приложив ладонь ко рту:

— Если вы за это время успели слопать мой завтрак и обед, то вас и дракон в небо не поднимет, как бы ему не хотелось вами полакомиться!

— С чего бы это дракону лакомиться нами, когда рядом такая аппетитная девушка? — кричали с мачты.

— А все знают, что у дураков мясо вкуснее!

Стоявшие у борта светловолосые воины, не снимавшие, невзирая на припекающее солнце, коротких кольчуг, проводили ее улыбками, когда она проходила мимо.

— Наш конунг знал, кого брать в скальды, — одобрительно пробурчал один.

— Да, острее языка, чем у Гвендолен, не найдешь на всем этом трижды проклятом океане, как он еще не пересох от такой жары.

— Только у нас, на вандерском берегу, нашлось бы кому с ней поспорить, — немного уязвленно отозвался третий.

— Конечно, Улли. — Гвендолен обернулась через плечо. — Твой язык был бы достойным противником моему, если бы постоянно не тонул в пиве.

На раздавшийся хохот обернулась почти вся оставшаяся пестрая компания, сидящая на палубе полукругом перед Логаном и Дагаддом, которые прислонились к борту спиной и о чем-то горячо вещали. Только одна знакомая фигура на носу корабля, которую она прекрасно узнала бы по одному лишь силуэту прямых плеч и чуть откинутой назад голове, не пошевелилась.

Больше всего на свете она хотела бы подбежать к нему, но вместо этого нарочито медленно подошла к борту и села рядом с Логаном, пытаясь принять излюбленную позу моряков и опираясь о палубу крыльями, чтобы не упасть. Наверно, их отношения с Баллантайном не были секретом даже для чаек, летающих над кораблем, но она успела неплохо изучить, когда проявления чувств ему нравятся, а когда нет. Все-таки они продолжали занимать каюты в разных концах корабля, хотя каждую ночь одна из них пустовала.

— Ты как всегда проспала самые важные новости, Гвендолен, — Логан посмотрел на нее искоса.

— И что сегодня называется важной новостью? Мы потеряли еще один день пути потому, что весь экипаж слушал тебя, разинув рот, и опоздал к повороту парусов? Так это не новость, это каждое утро случается.

Сомнительная публика кругом издала некое подобие смешка или хмыканья — на что каждый был способен. Некоторые подмигнули Гвен, на что она с удовольствием показала язык в ответ. Половина набранной в спешке команды состояла из личностей, состоящих в затруднительных отношениях с правосудием, и потому желающих убраться из Круахана. Вторую половину составляли вандерские воины, отправленные Данстейном вместе с Гвендолен — те, кто надеялся найти в южном море достойную их добычу. Неудивительно, что в этом сообществе отверженных и чужих ей казалось, что не обязательно накидывать плащ на крылья, потому что все брошенные на нее до сих пор взгляды могли выражать что угодно — от гнева до неприкрытого влечения, но ни один не содержал в себе презрения или отвращения. Она наконец-то была равной, пусть в команде головорезов — поэтому не удивительно, что она не верила своим ощущениям, просыпаясь каждое утро.

— Почти угадала, — сказал между тем Логан. — Мы не поворачиваем паруса, потому что наконец выбрали правильный курс.

— Хочешь сказать, вы наконец перестали морочить нам голову и узнали, куда нужно плыть?

— Если бы ты вчера сошла с нами на берег, то узнала бы тоже.

Гвендолен давно разучилась краснеть, но все-таки опустила глаза и оставила замечание Логана без обычных язвительных комментариев. Вчера они действительно встали на якорь возле небольшого портового селения на гряде островов, и почти вся команда бросилась к шлюпкам в надежде почувствовать землю под ногами. Они с Эбером тоже собирались пойти, но по дороге он заглянул к ней в каюту и решил, что они задержатся совсем ненадолго, если он несколько раз поцелует ее грудь в расстегнутом вороте камзола. А оторваться так и не смог.

В итоге команда гуляла на берегу в неполном составе.

— Зато хоть кто-то из нас остался в ясном сознании, — произнесла наконец Гвендолен, выжидающе глядя на Логана. Понятно, что его вряд ли можно задеть обычными насмешками, и если он захочет рассказать ей то, о чем уже сообщил всем сидящим вокруг — неспроста у них такое загадочное выражение лица — то скажет без ее подначек.

Дагадд непривычно молчал и водил толстым пальцем по доскам палубы, словно желая полностью скрыться от разговора.

— Так вот, — Логан слегка наморщил свой идеальный нос, — несмотря на то, что у этого бедняги находилось в желудке столько вина, что едва не выплескивалось из ушей, именно эти фразы он произносил весьма четко. Наверно, поэтому мы обратили на него внимание.

— Ты о ком? — встряла Гвен, никогда не отличавшаяся терпением. К тому же ее слегка раздражал прямой холодный взгляд Логана, ясно говоривший ей: "Можешь рассказывать все что угодно, Гвендолен Антарей, но твое сознание этой ночью также было очень далеко от ясного".

— Да вырыли нам тут одного спотыкальщика, — охотно пояснил Дагадд, — будто он что-то занятное режет. Такой, скажу вам, овощ, все время залитый по самые уши.

— Обидно, что вы с Луйгом бросили затею основать университет, — мрачно сказала Гвендолен, плотно прижимая крылья к спине, что было у нее признаком настороженности и недовольства. — Ты так все понятно объясняешь, что из тебя вышел бы превосходный учитель.

— И что тот парень сказал? — перебил один из моряков. Окружающие слегка нахмурились. обидевшись за Дагадда, который за недолгое плавание сделался кумиром всей команды за умение быстро сооружать огромное количество хмельных напитков из, казалось бы, обычной воды.

— Оказывается, в Эбре живет какой-то странный купец, который ничем не торгует и никуда не ездит, а проводит время один в большом пустынном доме, только иногда выходит на площадь и заговаривает с проходящими мимо людьми о том, что конец нынешнего мира наступит очень скоро. И он так убедительно об этом говорит, что у многих возникает желание пойти в ближайший трактир и заказать несколько кувшинов вина. Причем наш бедный знакомец как начал, так остановиться уже не смог.

— Неужели взаправду будет конец света? — пара матросов помладше уставилась на Логана широко раскрытыми глазами.

— Как утверждает этот несчастный, — внушительно произнес Логан. — вернее, как поведал ему сомнительный купец, наступит данный момент тогда, когда встретятся четверо и начнут странствовать вместе. И говорят, будто купец это рассказывает налево и направо уже очень давно. Так что по всему Внутреннему океану гуляет легенда о четырех предвестниках гибели мира.

— И кто же эти четверо? — подозрительно прищурившись, спросила Гвендолен. Она с опаской покосилась на команду — не бросятся ли они за борт, обнаружив в словах Логана, что виновники конца света плавают на одном с ними корабле, или не отправят ли в море их самих.

— Живущий чувствами. Жаждущий знания. Ищущий справедливости. Переполненный любовью.

Гвендолен чуть выдохнула. Логан сказал это по-эбрийски, который, во-первых, далеко не все понимали, а во-вторых, в этом языке у определений не было различия рода. Прозвучало это как бы о четверых мужчинах. Кроме того, Гвен давно переполнилась уверенностью, что команда корабля к людям ее не относит — правда, с положительным оттенком, в отличие от большинства жителей Круахана. Поэтому им в голову не пришло поставить ее в один ряд с остальными. Но сказано было совершенно точно — по крайней мере, она все эти дни на корабле ощущала себя хрустальным бокалом, налитым до краев чем-то звенящим.

— Надеюсь, Луйг, — сказала она громко, чтобы увести нить разговора в сторону, — вы все не собираетесь также топить в бочке с вином горе по поводу скорой гибели мира? Почему все валяются на солнце, хотя давно пора лезть на мачты?

— Просто ветер попутный, Гвендолен, а мы встали на верный курс, — гораздо тише, совсем не в тон ей ответил Логан.

— На верный курс? — она оглянулась на горизонт, невольно сощурившись от бьющей по глазам солнечной ряби на волнах, и внезапно поняв, переспросила с легким ужасом: — В Эбру? Вы собираетесь туда заходить? Зачем?

Не отдавая себе отчета, она развернулась к стоящей на корме фигуре Баллантайна и почти вскочила на ноги, собираясь броситься к нему.

— Мне очень хочется познакомиться поближе с этим купцом, забросившим торговлю, — чуть грустно, но совершенно твердо сказал Логан. — Думаю, он знает многое из того, что интересно нам.

— А если это ловушка? Ты полагаешь, незнакомый тебе человек станет несколько лет сеять легенды по всему Внутреннему океану ради желания заглянуть в твои прекрасные глаза, Логан, сын Дарста? Ладно еще это была бы какая-нибудь почтенная купчиха.

Логан даже не стал снисходительно улыбаться, невзирая на гулкий хохот Дагадда, поднимавшегося всякий раз, когда Гвендолен начинала кого-то вышучивать.

— Ты сама понимаешь. Гвен, пока это единственная ниточка, которая может привести нас к цели. И мы от нее не откажемся. Он знает про то, что мы… что мы вместе, — он понизил голос. — Может, тогда он знает и том… о том, зачем мы вместе.

Гвендолен уже не смотрела на него. Она направилась прямо к Эберу, прекрасно понимая теперь, почему он стоит, отвернувшись, и только изредка невольно кидает взгляд через плечо на горизонт.

— Доброе утро, — сказала она, покашляв, хотя уже произносила это несколько часов назад, открыв глаза на подушке рядом с его щекой.

— Ты как всегда ослепительна, Гвендолен, — он наконец обернулся, скользнув взглядом по ее фигуре и чуть грустно улыбнувшись, — и как всегда в полном вооружении.

— Ну что делать, — она пожала плечами и похлопала по рукоятям верхних кинжалов за поясом, словно извиняясь, — я без них себя чувствую как без одежды.

— Без одежды ты тоже прекрасно смотришься, — сказал Эбер с прежней легкой грустью, и Гвендолен внезапно почувствовала, до чего все-таки жарко на палящем солнце. Когда раньше кто-то пытался ей сказать такое, в лучшем случае кинжал бы пролетел рядом с его щекой, в худшем — разрезал какую-либо деталь одежды. А сейчас она считала минуты до того, как он вновь произнесет что-нибудь подобное.

— Ты ведь знаешь, куда мы плывем? — вырвалось наконец у нее, позабывшей, что на людях она звала его на "вы". — Тебе туда нельзя, правильно?

— Как сказать, — Баллантайн вновь полуобернулся в сторону моря, — считается, что мое тело бросили на дно неподалеку от Салладейской гавани. А по эбрийским обычаям душа в таких случаях не находит успокоения. Случайно столкнуться со своим призраком — не очень добрая примета.

— Не надо туда ехать…

— У меня ведь есть цель, Гвендолен. Потом, надеюсь, я все-таки достаточно изменился за эти годы.

— А вдруг тебя все-таки узнают?

— Ну что же, — он нежным движением протянул руку и поправил рукояти ее ножей, — если вдруг ты увидишь, что меня схватила стража, то вспомнишь, что именно я подарил тебе такое прекрасное оружие и кинешь его в меня, целясь поточнее.

— Я… ты что… я никогда не смогу, — она в ужасе замотала головой. так что волосы хлестнули ее по щекам, придя в окончательный беспорядок.

— Тогда придется, как только мы сойдем на берег, показать тебе одну из публичных казней в Эбре. Ты сразу сможешь.

Его голос звучал глуховато, но совершенно спокойно, так непохоже на обычные увлеченные речи, что Гвендолен пришла в окончательное смятение и обернулась к Логану с Дагаддом, полуразвернув крылья и уперев руки в бедра. Ее верхняя губа приподнялась и чуть вздрагивала, как у разъяренного животного:

— Как вы смеете… как можете заставлять его ступить на тот берег?

— Там же то, что мы все вместе ищем, — на холодном лице книжника и хранителя арбалетов проступило легкое смущение, но не более того, а может это было просто смутное опасение перед великолепной яростью Гвендолен.

— Ты ведь сам не знаешь точно! И позволяешь себе рисковать ЕГО ЖИЗНЬЮ?

— Она там, — встрял Дагадд уверенным басом, прижав руку к левой стороне камзола. — Я чую. У меня тут все ворочается.

— Непереваренный ужин у тебя ворочается! — взорвалась Гвендолен, отбрасывая волосы назад. — Будь эта Чаша трижды неладна, и вы оба вместе с ней!

Четверо застыли рядом у борта, вернее, Гвендолен оказалась напротив троих мужчин, чуть пригнувшись и раскрыв крылья. Ярко-рыжие длинные перья сверкали на солнце не меньше, чем блики на воде, и голос ее звенел. Воины Данстейна, стоявшие поодаль, настороженно придвинулись друг к другу, а некоторые положили руки на рукояти топоров. Они мало во что вникли, но отчетливо видели, что их скальда нечто сильно беспокоит.

— Прекрати, Гвендолен, — тихо произнес Баллантайн, и впервые она увидела, что обращенные на нее глаза серого цвета вместо мальчишески голубых. — Я сам плыву. Куда хочу. И мне никто не помешает.

— Чтоб мне Эштарра посылала только встречный ветер!

От волнения она выкрикнула обычное ругательство крылатых, даже не задумываясь над тем, что ее не особенно поняли, и, бросившись к ближайшей мачте, рывком вскарабкалась по стропам и прыгнула вниз, окончательно развернув крылья и уходя в крутой вираж над кораблем. Как всегда, добрая половина матросов побросала вязать канаты и уставилась в небо, приоткрыв рты. Но Гвендолен, несущаяся вперед, стиснув зубы, ничего не различала вокруг себя и ничего не чувствовала, кроме колотящегося сердца.

Впервые с начала их плавания она летала не для собственного удовольствия и не для того, чтобы кого-то позабавить, а чтобы успокоиться. Иначе, если бы она осталась на палубе, ей бы пришлось несколько часов вытаскивать свои метательные ножи из мачты, с такой силой ее тянуло их туда зашвырнуть.

Единственный благоразумный поступок, до которого снизошел планирующий их передвижение Логан — они высадились не в главной гавани Эбры, а в небольшом городке в двадцати милях к западу, намереваясь добраться по берегу до той самой печально знаменитой Салладейской бухты. Первые несколько часов на берегу Гвендолен казалось, будто с нее содрали кожу, а легкие забили песком. Потом она осмотрелась вокруг, не заметила толпы из желающих немедленно наброситься на Эбера, и начала дышать чуть спокойнее, хоть и не снимала руки с рукояти левого, самого удобного кинжала. Разумеется, на них достаточно часто таращились, но не более чем на диковинного вида иностранцев, которые в маленьком порту были редкостью. Причем удивленные взгляды больше всего привлекали Дагадд с Логаном, один своей необъятной фигурой, которая в Эбре встречалась только у евнухов, но при этом говорящий рокочущим басом, а второй сочетанием абсолютно нездешнего юного лица с ярко-зелеными глазами и мощного приклада арбалета за спиной, размерами в половину его роста. Баллантайн в простом дорожном костюме, без всяческих вице-губернаторских регалий, смотрелся очень буднично. А закутанная в плащ Гвендолен вообще напоминала эбрийских женщин, замотанных тканью еще сильнее, чем она теперь, тем более что рыжие волосы тоже скрылись под наброшенной на голову тканью.

Наверно, Логан и Дагадд при желании могли бы тоже потрудиться над своей внешностью, чтобы выглядеть менее заметно, но первые шаги по земле Эбры дались им не слишком легко. Они шли неуверенно и с опасением переглядывались, словно прислушиваясь к своим ощущениям. На Баллантайна и Гвендолен, идущих сзади, они почти не обращали внимания, как на бесконечно далеких им людей.

— Не всунуть, малыш, — произнес наконец Дагадд удивленно, — у меня в чердаке вертится, будто в той стороне над морем гром рявкает, и я точно втыкаю, где это. А в пустыне, — он махнул толстой рукой в совершенно определенном направлении, — буря с песком, горбом чувствую. Чтоб мне прихлопнуться, — он невольно передернулся, — не пляски это все.

Они как раз проходили через базар, устроенный прямо в порту, и Логан невольно сощурил глаза до предела, и рукой бессознательно стиснул ложе арбалета.

— Знаешь, Дагди, я смотрю на эти кувшины, и точно понимаю, как их изготовили. Там человек торгует башмаками, я мог бы легко сшить такие же. А в тени двое играют в кости — я прекрасно вижу, сколько каждый выкинет в следующий раз. — Свободной рукой он с силой потер висок. — Иногда мне кажется, что голова сейчас лопнет от того, сколько в ней всего сразу уместилось.

— Метко, что мы в паре, — пробурчал Дагадд, даже не оглянувшись, словно ему и в голову не могло прийти, будто на Баллантайна с Гвендолен тоже сойдет какое-то сверхъестественное умение. Впрочем, с ними ничего особенного не происходило. Если не считать того странного чувства, которое медленно возникало у Гвендолен внутри, пока они шагали вначале мимо рыбацких шхун с потрепанными парусами, потом вдоль выставленных на утоптанной земле торговых рядов, где только что выловленная мелкая рыба чередовалась с нехитрым и немного корявым домашним скарбом. Не то, чтобы в ней вдруг проснулась жалость ко всем людям вокруг, хотя многих, конечно, стоило пожалеть, настолько тяжел был их каждодневный труд и настолько незначительна скудная радость. Но Гвендолен неожиданно стала остро ощущать себя частью мира, что разворачивался перед ней, кусочком бесконечной мозаики, которая складывается из мыслей, стремлений, мольбы, боли и смеха всех существ, что дышат и могут думать. Она даже споткнулась, настолько странным было ощущение, что она видит эту сеть, растянувшуюся над миром, и вот-вот сможет потянуть за нити и вытащить что-то главное, только вот что? Она растерянно обернулась и посмотрела вслед уезжающему в сторону отряду, где ехали вандерские воины и Нуада. По замыслу Логана, они должны были разделиться, чтобы не привлекать чрезмерного внимания, как путешествующие с хорошо вооруженным эскортом. Нуада должен был приехать в столицу раньше, оценить ситуацию и подыскать им по возможности укромное место для жилья. Глядя им в спины, Гвендолен ощущала не только их место в общей мозаике, и значит, свою связь с каждым, но и откровенную зависть: из них никто пока не терзался непонятными ощущениями, мешающими нормально передвигаться. Единственное беспокойство воинам с севера причиняла жара, которую не облегчал даже пахнущий солью ветер с моря.

Гвен покосилась на Баллантайна, идущего рядом. По его лицу ничего нельзя было прочитать, а значит, ему тоже было не по себе. С лица схлынуло обычное вдохновение и уверенность, на лбу пролегла резкая складка, и он сразу стал казаться старше.

Она хотела сказать как можно осторожнее, поэтому очень долго подбирала слова. Даже повторила их несколько раз про себя:

— Может… не надо пока вспоминать ни о чем? Потом… а первое время просто не думать?

— Их было тридцать человек, Гвендолен. Много лет я видел перед собой лицо каждого из них, помнил их манеру разговаривать, их жесты, голоса, сам часто разговаривал с ними в мыслях. Но я все равно был уверен, что поступал правильно. Ради своей страны. Ради мира на Внутреннем океане. А теперь у меня нет такой уверенности. По логике я должен сейчас развернуться и прыгнуть в море, или завязать петлю на горле в ближайшем сарае. А я даже испытываю радость, когда смотрю на тебя.

Он вдруг улыбнулся прежней улыбкой, и сердце Гвендолен подскочило, так что ей показалось, будто она слышит его настойчивый стук о ребра.

— Ты опять вся дрожишь. И глаза огромные. Тебе идет. Ты за меня боишься?

Слова не очень получались, поэтому Гвен кивнула.

— Не стоит. Мне кажется, что мы сюда не зря приехали. Такое совпадение напрасным не бывает. Знаешь, я ведь не просто так выбрал себе новое имя. Я был уверен, что никогда больше сюда не вернусь, но Эбра должна была остаться со мной… Плохо только, что ты так переживаешь.

Пользуясь тем, что Логан и Дагадд идут впереди и не оборачиваются, он взял ее за руку.

Гвендолен сразу забыла все свое единение с миром, потому что его полностью заслонило непередаваемое ощущение, когда пальцы Эбера скользили по ее ладони. Но как и положено мгновениям совершенного счастья, они быстро закончились: впереди показались ворота, обозначавшие выход из гавани за городскую стену. Собственно, туда они и направлялись разузнать, к какому каравану можно примкнуть, чтобы добраться до Эбры. Но, подойдя чуть ближе, все четверо одновременно замедлили шаг.

У ворот был выставлен караул гвардейцев в полном параде. Лишь двое, расположившихся в тени чуть поодаль сняли серебристые шлемы с причудливо изогнутыми рогами и положили их на колени, отдыхая от жары. Остальные десять — Гвендолен быстро сосчитала — маялись, таская на голове знаки неограниченной власти над телом и ищушеством каждого ничтожного слуги султаната. Лица у них поэтому были хмурые и лишенные не только всякого сострадания, но и живой мысли. Они подталкивали каждого проходящего сквозь ворота к какому-то сидящему на камне человеку в длинном одеянии и не сильно прикрывавшей плешь маленькой черной шапочке. Человек что-то внимательно разглядывал и степенно кивал головой.

Четверо растерянно переглянулись. Баллантайн пришел в себя первым и не спеша направился к крайнему лотку, чтобы их остановка не выглядела слишком внезапной. Там им пришлось сразу же торговаться из-за длинной нитки зеленых камней, очевидно поддельных, которые торговец с плотно зажмуренными глазами пытался всучить мужчинам для Гвендолен, уверяя, что их цвет как нельзя больше "подходит к несравненным очам солнцеликой госпожи, заслоняющей день светом своей красоты".

Гвендолен, у которой глаза на самом деле были серыми, а лицо укрыто капюшоном до кончика носа, с тоской посмотрела на Логана. Тот в расстройстве купил тут же воды с анисом и теперь нервно глотал из кувшина с длинным горлышком.

— Скажи, любезный купец, да не оскудеют твои сундуки золотыми. — спокойно сказал Баллантайн на чистом эбрийском, и Гвен поразилась тому, что даже голос у него поменялся. Если бы не цвет и разрез глаз, его можно было бы принять за небогатого эбрийского горожанина, да и сейчас он вполне сходил за полукровку, какие нередко встречались в портовых городах — сын какой-нибудь рабыни с севера, сам добившийся своего незначительного, но все-таки устойчивого положения в обществе. — Я давно не был в Каэре и удивлен тому, как поменялись здешние порядки. Неужели появились новые пошлины?

В его голосе отчетливо слышалось опасение человека, привыкшего считать деньги в своем кошельке, и он задумчиво повертел в руках бусы, словно намереваясь положить их обратно на прилавок.

— О нет, почтенный сын достойных родителей, — заторопился торговец, пытаясь убедить покупателя, что лишние траты ему не предстоят. — Как и раньше, пошлину у нас берут с прибывших кораблей, и таможенники оказываются на борту быстрее чаек, пролетающих над морем. Если ты имеешь в виду стражу у ворот, это по приказу величайшего из султанов, да снизойдет он до нас своей милостью, проверяют линии рук у всех, кто прибыл в Каэр.

— Линии рук? Зачем? — Логан поперхнулся и стал кашлять, после чего Дагадд отобрал у него кувшин, бесцеремонно хлопнув по спине.

— Да будет известно славному чужеземцу, что много лет назад в Эбре был пойман и разорван на части подлый изменник, умышлявший против величайшего из султанов, да простит он нашу ничтожность. Изменник тот был родом из-за моря, и долго все думали, что он погиб, освободив землю от следов, оставляемых его гнусными ногами. Но два года назад купцы наши были за морем и своими глазами видели, что он жив и служит тамошнему королю. Поэтому приказано проверять линии на руках каждого сходящего с кораблей, чтобы сразу же схватить его, коли он осмелится осквернить воздух Эбры мерзким дыханием. Если это ожерелье так приглянулось тебе, сын достойных родителей, я готов уступить его тебе за три дирхана.

— Быстро мы размазались, — невозмутимо сказал Дагадд между двумя глотками. Он недовольно морщился, но исключительно потому, что в кувшине была всего лишь вода. — Давай, Луйг, растряси мозги, куда теперь шариться.

— Они что, знают, как выглядят линии у вас на руках? — потерянно пробормотал Логан, к счастью перейдя на валленский. — Откуда? Гвендолен, перестаньте так на меня смотреть, будто прикидываете, куда меня лучше пырнуть вашим кинжалом!

— Я не прикидываю куда, — голос Гвендолен звучал подчеркнуто спокойно, но с такой интонацией, что даже Дагадд стал глотать ненавистную воду в два раза быстрее. Словно у него внезапно пересохло в горле. — Я и так знаю.

— Мой друг, это же Эбра, — Баллантайн пожал плечами, забирая никому не интересное ожерелье. — Здесь больше всего предсказателей, звездочетов и гадателей по внутренностям животных. Султан не наденет утром халата, пока придворный предсказатель не скажет ему, какой цвет больше всего подходит для великих свершений в этот лунный день. Они твердо убеждены, что на руке каждого предателя и изменника есть особые знаки, а уж у такого исключительного, как я, они видны совсем четко.

Логан облегченно вздохнул.

— Тогда, надеюсь, мы без труда пройдем через ворота. Давайте поторопимся, до заката не так много времени.

— А вдруг нет? Я не пущу вас! — почти выкрикнула Гвендолен. Если бы могла, она вцепилась обеими руками в плащ Баллантайна, но в его глазах опять появилось что-то удерживающее ее на расстоянии.

— Надо спешить, — сказал тот. — Логан прав. Чем дольше мы здесь стоим, тем больше привлекаем внимания.

— Идем, Гвендолен, — Логан вновь стал чуть надменным и решительным молодым книжником, готовым на все ради своего единственного устремления. — Мы с Дагди первыми, а дальше вы и Эбер.

— Почему это вы первые? — ревниво спросила она, готовая теперь цепляться к каждому его слову.

— Потому что, милая Гвен, вы никому не уступите своего права идти вместе со сьером Ба… в общем понятно. а кто-то должен идти первым, чтобы их отвлечь.

— Сейчас мы им славно чердак своротим, — радостно объявил Дагадд, отбрасывая в сторону пустой кувшин. — Все гляделки вывесят.

— Призовите все свои таланты, чтобы у вас это получилось, — пробормотала Гвендолен, привычно занимая место рядом с Эбером. — Иначе отвлечетесь вы оба, и уже навсегда.

Несущие тоскливый караул у ворот гвардейцы даже не сразу отреагировали на гордо приближающуюся пару должно быть, самых странных чужеземцев, которых им когда-либо приходилось видеть. Логан и Дагадд шествовали медленно, чтобы усилить эффект, тем более что за собой они тащили мула, впряженного в тележку. Мул покладистым характером не отличался, поэтому, судя по вырывающимся порой ругательствам, два книжника волокли не только мула, но и его поклажу.

Поиск мула и содержимого тележки занял довольно долгое время, с каждой минутой увеличивая желание Гвендолен все-таки запустить в них чем-нибудь увесистым. Дагадд упрямо торговался по каждому возможному поводу, а поскольку его все равно никто не понимал, то затягивать переговоры удавалось виртуозно.

Зато к воротам они явились во всем великолепии, собрав по пути небольшую толпу из любопытных. Замыкали шествие Баллантайн и Гвендолен, двигавшиеся осторожно, но вместе с тем обреченно — другого пути все равно не было.

— Вы кто такие, чужеземцы? — спросил наконец один из гвардейцев, которому удалось справиться с изумлением быстрее остальных. — Вы по-эбрийски хоть понимаете?

— Я немного говорю на твоем языке, достославный воин, — степенно отозвался Логан. — Нас отправили в вашу страну хранители библиотеки из светлого города Валлены, ибо прослышали, что здесь хранятся самые лучшие звездные карты. Наш корабль немного сбился с пути, так что мы высадились в Каэре и теперь ищем караван, чтобы добраться до Эбры.

— Что вы везете с собой?

— Рыбу и овсяные лепешки, — Логан с готовностью раскрыл один из тюков.

— И только? — с подозрением спросил гвардеец. — Все десять мешков? Зачем вам столько?

— Помнишь, на прошлой неделе контрабандиста поймали, — вступил в разговор второй стражник. — Так у него тоже под мешком с рыбой листья дурманного дерева лежали.

— Такие подозрения делают честь твоей осмотрительности, — Логан нимало не смутился. — Но это до поры, потому что ты не ведаешь, кто перед тобой.

— Я и спрашиваю, кто вы такие, — гвардеец стал заметно раздражаться.

— Вот великий мудрец и звездочет из Валлены, — Логан вмахнул рукой в сторону Дагадда, выпятившего подбородок так, что короткая борода задралась к небу, и почтительно поклонился. — В нем заключены мудрость, знания и телесная мощь десяти человек, поэтому он нуждается в пище на десятерых. Потому я опасаюсь, что той снеди, что мы везем с собой, нам не хватит даже до первого привала.

— Мы не жалуем лгунов, чужеземец, — стражник нахмурился. — Никто не поверит тому, что один человек может все это съесть.

— Во многих землях мы странствовали, — чуть нараспев произнес Логан, слегка улыбаясь, — видимо, все шло именно так, как он хотел. — Многие люди не верили нам, но им приходилось убеждаться в обратном.

Дагадд неожиданно шагнул вперед и проревел что-то нечленораздельное.

— Мудрец говорит, — смиренно наклонил голову Логан, — будто обижен твоими словами, достославный воин, и готов доказать тебе, как ты жестоко ошибаешься.

— Он что, может сейчас все это съесть?

— Он может съесть и больше, — со вздохом отозвался Логан. — Из-за того, что его великая сила постоянно требует подкрепления, наши кошельки вечно пусты… Поэтому я вынужден просить вас, почтенные жители, поставить что-нибудь в заклад. Ведь если великий мудрец съест свой запас пищи сейчас, нам снова придется ее покупать.

В толпе давно уже шептались и перепихивались локтями. Стражники все сгрудились с одной стороны ворот. Глаза у многих горели — обычные азартные игры в Эбре запрещались, поэтому единственным возможным удовольствием для простой публики было биться друг с другом об заклад. Гвардеец, начавший разговор, тоже потянулся было к поясу, но потом сообразил, что он лицо, наделенное властью.

— Да не бывает такого, говорю тебе!

— А вдруг бывает?

— Ты посмотри, какой он толстый. В него и не столько влезет!

— Шимала-евнух еще толще, а ест меньше меня!

— Ставлю десять дирханов!

— Ставлю свой новый халат!

— Да какой он новый? Ты еще в прошлом году на него масло пролил!

Дагадд некоторое время вертел головой в разные стороны, устрашающе вращая глазами, потом сказал густым басом:

— Ну хватит виснуть, вытряхивайтесь быстрее. У меня бурдюк давно пустой. А то я кого-нибудь из вас разжую.

Разумеется, никто его слов не понял, но интонация была сама по себе достаточно убедительна, поэтому на торопливо расстеленную на земле циновку быстро посыпались деньги и детали одежды.

Дагадд с легкой тоской оглядел открытые тюки с рыбой и лепешками.

— Захлебнуть бы это все чем-нибудь, — он с намеком посмотрел на Логана.

— Дагди, у них нельзя, — зашипел тот. — Хочешь, чтобы нас побили камнями? Ничего, справишься. Вспомни, в Айне было еды в два раза больше.

— Звяков тоже, — Дагадд капризно потыкал ногой разложенные перед ним предметы заклада. — Больше я на такое не ляпнусь, в следующий раз сам выныривай.

С этими словами он гордо ухватил за хвост первую рыбину и проглотил ее в две секунды, даже не трудясь разжевать.

Толпа смотрела, вытаращив глаза. Дагадд невозмутимо ел. Логан со спокойным выражением лица то глядел на солнце, то проверял подпруги у мула, то разворачивал очередной мешок. Гвардейцы все до одного покинули наблюдательный пост и столпились вокруг, с подозрением провожая взглядами каждую лепешку. Даже плешивый чтец по линиям рук, дремавший в тени, заинтересованно приоткрыл один глаз и уставился в их сторону.

Гвендолен поняла, что момент настал. Конечно, бросать Дагди и Луйга среди не слишком дружелюбной толпы было нехорошо, но что-то ей подсказывало, будто подобное испытание в их жизни далеко не первое. В отличие от окружаюших, она в способностях Дагадда не сомневалась ни секунды, поэтому слегка потянула Баллантайна за плащ, кивнув в сторону освободившихся ворот.

Они почти прошли мимо, но вовремя заметили, что гадальщик открыл оба глаза и внимательно на них смотрит.

— Позволь нам пройти, трижды почтенный, — Баллантайн склонил голову. — Мы очень торопимся, но не хотим отвлекать достославных стражей. Великого сожаления достойно, что из-за спешки нам не досмотреть, чем все закончится.

— Покажи мне свою ладонь, — надтреснутым голосом произнес гадальщик. У него было странное лицо — все в мелких морщинах, словно высыхающий плод.

Должно быть, у Эбера ре Баллантайна было много недостатков, в чем он в свое время пытался убедить Гвендолен. Она, конечно, ни одного не замечала, или принимала их за достоинства. Недоброжелатели упрекали его в несговорчивости и упрямстве, бывшие соратники — в слабоволии. Но все дурные стороны характера можно было ему простить за то, как он протянул эбрийскому предсказателю свою руку, повернув ее ладонью вверх — не изменившись в лице и не колеблясь ни секунды.

Если бы Гвендолен могла пошелиться, она бы от ужаса закрыла глаза, но даже веки словно парализовало, и они не желали опускаться.

Предсказатель прищурил глаза и сморщился еще сильнее, отчего выражение лица стало совсем невозможно определить. Но вслух он не произнес ни слова, и Баллантайн, опустив руку, прошел — ПРОШЕЛ — мимо него за ворота.

Гвендолен показалось, что она взлетает, и она испуганно завела руку за спину, ощупав, плотно ли притянуты крылья. Вторую руку она торжественно продемонстрировала гадальщику.

— Я смотрю только на руки людей, — пробормотал тот с презрением, даже не открыв глаза.

Гвендолен отшатнулась и побежала за Эбером, который размашистым шагом уходил вверх по улице, подтверждая легенду о том, что они очень торопятся. Быстро ходить Гвен никогда не умела, поэтому сразу сбила дыхание, и некоторое время у нее ушло на то, чтобы хоть как-то приспособиться — за один шаг Баллантайна она успевала сделать как минимум два.

— Он догадался, что я не человек, — признесла она наконец, глотая воздух. — Выходит, он действительно что-то умеет. Но все-таки он не понял, что вы… то есть ты…

— Ты его переоцениваешь, Гвендолен. Просто для эбрийцев женщина и человек — разные понятия.

Она настолько растерялась от подобного высказывания, что они довольно долго шли молча. Несомненно, что раньше Баллантайн бывал в Каэре — он шел уверенно, не останавливаясь на поворотах. Опять на какое-то время Гвендолен забыла обо всем — ей было вполне достаточно идти рядом и бросать взгляд на его профиль, который ей казался таким красивым, и эбрийский капюшон ему очень шел. К своему стыду, она была даже рада, что Логан с Дагаддом временно остались в стороне, потому что надеялась, что Эбер снова возьмет ее за руку. Но он шел молча и напряженно, и наконец смутное беспокойство передалось ей и стало быстро расти, заставив оглянуться.

За ними шел гвардейский отряд, и солнце сверкало на шлемах так, что казалось, будто их рогатые головы охвачены огнем.

Сбывался один из кошмаров, который она себе вообразила и с тех пор даже пару раз видела во сне. Наверно, таким же ровным неумолимым шагом гвардейцы шли по гавани, приближаясь к кораблю, где Эбер восемь лет назад прятался в трюме.

— Ох, смотри… — выдохнула она. — Или нет, лучше не смотри. Бежим!

— Бежать еще хуже, — спокойно отозвался Баллантайн, но шаг его сделался еще быстрее. Гвардейцы, впрочем, были людьми тренированными, и расстояние между ними постепенно сокращалось.

Несколько раз они резко свернули в проулок, но это не помогло — за спиной по- прежнему слышался ровный стук подбитых железом каблуков о камни. Их никто не окликал, не приказывал остановиться. Отряд просто неумолимо двигался следом, подходя все ближе, и это было ужаснее всего.

Последний поворот заканчивался тупиком. Баллантайн внезапно остановился и развернулся навстречу преследователям. С одной стороны была городская стена, глухая и не менее непреклонная, чем настигающие гвардейцы, с другой стороны — какой-то полуразрушенный дом. Узкие окна на втором этаже были наискось заколочены досками, а в подвале просто чернели разбитые проемы. Белесый от жары камень вокруг, красная утоптанная земля под ногами, по твердости тоже похожая на камень, отлетевшие от стены осколки, и словно насмешка для Гвендолен — небо настолько яркого цвета, что больно задирать голову.

"И на этой улице мы умрем?" — сказал в ее голове голос холодный, как у Логана, хотя сердце колотилось так, что она невольно прижала рукой плащ с левой стороны.

— Ты сможешь взлететь, Гвендолен?

Она помотала головой.

— Я их отвлеку. Разбегись и взлетай.

— Без тебя?

Она произнесла это так, будто он предложил ей на завтрак живую крысу. Эбер слегка подтолкнул ее в сторону.

— Ты все равно не сможешь сделать то, о чем я тебя просил на корабле, Гвендолен, — вопроса в его голосе не прозвучало. — Я бы попросил у тебя кинжал, но тоже вряд ли смогу. Видишь ли, в той деревне, где я вырос, самоубийство считалось самым страшным из всего, что человек мог сделать… Улетай, быстрее.

Неожиданно внутри у Гвендолен что-то перевернулось, и она увидела все события со стороны. Она стояла на глухой каменной улице под палящими солнечными лучами, смотрела на подходящих к ним шестерых мужчин, чьи лица не оставляли сомнения в их намерениях, и про себя думала, что Эбера можно представить кем угодно, но только не деревенским мальчишкой. Ее Эбера, то отстраненного, то загорающегося от нравящейся ему идеи, то замкнутого, то с восторгом глядящего в ее запрокинутое лицо, то самоуверенного, то мучающегося сомнениями. И они хотят лишить ее всего этого?

Гвендолен швырнула два кинжала быстрее, чем поняла, что именно делает. Два гвардейца почти одновременно упали — один беззвучно, второй рычал и катался по земле, вцепившись в рукоять. Оставшиеся рванулись вперед. Гвендолен бросила вторую пару — но Баллантайн оттолкнул ее в сторону, и поэтому только один кинжал попал в цель. Оставалось трое, и они были совсем близко. Эбер прижался спиной к городской стене, но у него даже оружия не было — в отличие от Гвендолен, он всячески избегал его носить.

Гвендолен уже мало соображала, что делает. Она отлетела в сторону, ударившись плечом о стену дома, но сразу же рванулась обратно. Плащ за ее спиной затрещал, ремни лопнули с треском, и только через несколько мгновений она осознала, что полностю развернула крылья, и, зажав в руке кинжал, пытается подняться в воздух, чтобы наброситься на гвардейцев сверху. Взлететь с земли — очень тяжело, практически невозможно для крылатых, они не могут часто бить крыльями по воздуху, предпочитая планировать в потоках ветра. Но произведенный эффект и так превзошел все ожидания. Один из гвардейцев, которого Гвендолен пихнула ногой в грудь, в ужасе свалился ничком, закрыв голову руками. В проулке сразу стало тесно от двух огромных ярко-рыжих крыльев, концы которых задевали стены. Дополняли картину торчавшие дыбом волосы Гвендолен и оскал на ее лице. Было совершенно ясно, что возникшее ниоткуда чудовище сейчас вцепится в горло, чтобы напиться крови.

Никто не осудил бы оставшихся гвардейцев за то, что они развернулись и бросились бежать, причем один из них, ударившись ногой о камень, полдороги проделал на четвереньках.

Только тогда Гвендолен окончательно почувствовала под ногами землю. Она провела по лицу рукавом, шмыгая носом и стирая каменную пыль. В кулаке все еще был стиснут кинжал, и пальцы не разжимались. Мышцы на лице стянуло так сильно, что Гвендолен не рискнула бы сейчас посмотреть на себя в зеркало. По счастью, Эбер в главный момент оказался позади нее, и теперь она торопливо мотнула головой, так чтобы волосы закрыли поллица.

Баллантайн обхватил ее сбоку и прижал к себе, как мог, потому что по всему ее телу пробегала дрожь, и крылья никак не желали складываться.

— Малышка, ты что… — бормотал он какую-то ерунду, лишь бы что-то сказать. — Успокойся, я здесь… все кончилось… все тихо….Я с тобой… что ты, тише, Гвендолен… тише…

До тишины, впрочем, было еще очень далеко. Уткнувшийся лицом в камни гвардеец приподнял голову, издал дикий вопль и снова повалился ниц. Гвендолен еще до конца не пришла в себя, а вот Эбер всерьез задумался, не стоит ли вытащить у нее из-за пояса оставшийся кинжал и хотя бы пригрозить этому несчастному, чтобы перестал орать. Но в голосе гвардейца звучал такой неподдельный восторг, что Баллантайн от удивления так и не исполнил своего намерения.

Растянувшийся поперек проулка гвардеец перегораживал им проход, но выходить из тупика в любом случае не следовало. Оставался единственный путь — Баллантайн крепко взял Гвендолен за руку и потащил за собой в подвал заброшенного дома, смутно надеясь, что они смогут отыскать какой-либо выход с другой стороны.

Подталкивая ее в пролом, Эбер оглянулся и увидел, что гвардеец, подняв голову от земли, смотрит им вслед, и глаза его светятся, как у ребенка, которому издали показали небывалую дорогую игрушку. Наконец, его губы шевельнулись, и он благоговейно прошептал:

— О Иситар…

— Ты, ничтожное отродье паршивого осла и больной верблюдицы! Это же была самая дешевая шлюха, крылатая подстилка, каких иногда привозят из-за моря! Ты же сам видел таких в столичном борделе!

Громкий голос, доносившийся снаружи, явно принадлежал командиру гвардейского караула, половина которого бесславно закончила свои дни в тесном проулке Каэра. Их тела как раз оттащили в сторону без особых церемоний, и в поле зрения Баллантайна и Гвендолен, затаивших дыхание возле узкой щели в стене заброшенного дома, показались большие сапоги. Судя по уверенной манере их широко расставлять, сапоги явно принадлежали обладателю голоса.

— Те дохлые были, будто тряпки, — возразил второй. — А эта… она вся горела, как факел. Она была такая… — красноречием гвардеец определенно не страдал, — я как на нее посмотрел, сразу упал.

За что Непостижимый послал мне таких придурков? Поймали бы ее — быстро бы изменилась. И куда она теперь делась, пока ты валялся как мешок?

— Улетела, конечно. — убежденно отозвался неожиданный поклонник Гвендолен. — Что ей делать на земле?

— А у того, который с ней, тоже были крылья?

— Нет, у него крыльев не было.

— Куда он пропал в таком случае?

— Наверно, тоже улетел.

— Слушай, Шихра, тебе что, голова только затем, чтобы было куда шлем надеть? — взорвался командир караула. — Ладно, далеко уйти они все равно не успели. Оцепите квартал.

— Оставил бы ты это дело, десятник, — осторожно заметил невидимый Шихра. — Иситар разгневается.

— Какая Иситар? У тебя от жары мозги потекли? Гадальщик ясно сказал, что они подозрительные, а значит, за них можно получить награду в столице. Зачем, по-твоему, мы каждый день печемся на солнце?

— Ловим подлого шпиона из Круахана, — бойко начал Шихра и замялся, — как там его звали…

— Он что, по-твоему, еще дурнее тебя, чтобы соваться в Эбру? Он сейчас небось сидит на пиру в королевском дворце, пьет вино из золотого кубка и думает: а глупый Шихра все ждет, когда я к нему приеду, чтобы меня поймать.

— Ну не знаю, — растерялся гвардеец. — А зачем тогда?

— Ты уши пытался когда-нибудь чистить? О чем народ больше всего болтает? Будто скоро конец мира наступит. А вот ты подумай, если бы у тебя быд дворец, золота полные сундуки, и ты власть бы имел над любым человеком, захотелось бы тебе с этим светом расставаться?

— И что?

— А то, что гадальщики так молвили: перед самым концом света придут в Эбру странные люди. Полагаешь, нашему… величайшему из султанов, да прольется на нас его благосклонность, — десятник церемонно выговорил формулу, явно не доверяя Шихре полностью, — неохота на них взглянуть? Вот гадальщики и потеют, и мы с ними заодно. А если когда на кого лишнего укажут, так в столице разберутся. Вот на прошлой неделе на моего двоюродного дядю указали. А то я уже замучился ждать, когда он помрет, мерин шелудивый, и дом мне достанется.

— А с этих разве что возьмешь? — с внезапной мудростью высказался Шихра.

— С этих ничего. — согласился десятник. — Они люди чужие, здесь никому не нужные. Должны же мы показать, что не напрасно серебро получаем на государственной службе. Давай, пошевеливайся, Шихра, бери двоих и топай на соседнюю улицу, и чтобы никто мимо тебя не прошмыгнул и не пролетел. Сейчас будем все дома обыскивать.

— Жаль, что у меня осталось всего три кинжала, — прошептала Гвендолен одними губами. — Но на этого урода точно хватит.

На самом деле ее слова были не более чем бравадой — охватившая ее первозданная ярость схлынула, оставив пустоту и дрожь, и сейчас Гвендолен мало на что была способна. Если бы гвардейцы спустились в подвал, они могли бы забирать ее без особых жертв. Но причудливая последовательность различных событий, которую люди называют судьбой, имела на этот счет свое мнение, и потому распорядилась иначе.

— Люди не пойдут, десятник, — угрюмо отозвался Шихра. — Буря приближается, и сильная. Разве не видишь?

В единственную щель улица была почти не различима, поэтому Гвендолен с Баллантайном не могли заметить, как внезапно потемнело — это густо-синяя туча, наползающая с моря, легла толстым краем на солнце. Но они отчетливо почувствовали резко поднявшийся ветер, взметнувший каменную пыль и швырнувший ее в стену дома. Буря подкралась неожиданно, но с самыми серьезными намерениями — в глубине тучи мелькали холодные фиолетовые отблески, и что-то глухо ворчало.

— Такая же гроза была в прошлом году, когда Эрха убило молнией, — вступил в разговор еще один подошедший гвардеец. — Пошли в укрытие, от греха подальше.

— Не повиноваться вздумали? — заорал десятник, но его слова заглушил первый раскат грома. Словно отвечая, в проулке завыл ветер, заставляя людей пригнуться. — Ты что, хочешь, чтобы они сбежали?

— Куда они побегут в такую погоду?

Десятник еще колебался, но в пыль упали первые капли дождя. Тучи сомкнулись над городом, и молния торжествующе прорезала полнеба, отчего улица осветилась голубоватым светом.

— О Непостижимый, сбереги нас!

Раздался торопливый стук подкованных сапог, заглушаемый шумом дождя и ветра. Через секунду проулок заволокло стеной ливня, в подвале потемнело и запахло сыростью, и мелкие ручейки, быстро побежав от стены, добрались до сапог прильнувшей к своему наблюдательному пункту Гвендолен.

— Ничего себе! — выдохнула она, обернувшись к Баллантайну. Его лица уже было не различить в темноте, только неясный силуэт чуть поодаль. — Здесь часто бывают такие бури?

— На моей памяти таких было всего три, — отозвался он, не слишком повышая голос, хотя сейчас их никто уже не услышал бы. — И ни одной не случалось настолько кстати. Ты боишься грозы, Гвендолен?

Он почти угадал — крылатые под дождем всегда чувствовали себя неуютно, не понимая, как зовущее к себе небо может быть таким недружелюбным. Кроме того, из поколений в поколение передавали рассказы о погибших от удара молнии и брошенных порывом ветра на землю. Летать в грозу строго запрещалось — считалось, что воинственный бог Огра, соперник Эштарры, специально разыскивает и убивает ее детей.

— Н-нет, — сказала Гвендолен без особой уверенности и придвинулась к Эберу. — Просто если дождь будет лить так сильно, подвал скоро затопит.

— До этого еще далеко, — Баллантайн успехнулся. — В любом случае, я предпочитаю соседство воды, а не эбрийских гвардейцев.

Возразить на это было нечего. Тем более что как всегда, когда он ее обнимал, Гвендолен теряла всякое ощущение действительности, кроме прикосновения его ладоней.

— У тебя, похоже, окончательно складывается цель в жизни — постоянно спасать одного отставного круаханского чиновника, который обладает особым искусством наживать неприятности. Вместо того, чтобы радоваться луне и летать по небу. На худой конец — сочинять хвалебные стихи для вандерского короля в обмен на золото. Ты ведь рисковала из-за меня жизнью, Гвендолен. И я не хочу, чтобы ты продолжала это делать.

— Ты не хочешь мне счастья?

Баллантайн невесело засмеялся.

— Счастье довольно сомнительное.

— Зато мое, — сказала она упрямо.

— За что ты так ко мне относишься. Гвендолен?

Туча вновь разошлась с громким треском, разорванная молнией, Гвендолен увидела лицо Эбера совсем близко, искаженное неуверенностью, тоской и еще чем-то, похожим на грустную надежду. Ее сердце перевернулось, настолько он был непохож на привычных мужчин, до краев наполненных убежденностью в собственной ценности.

— Я тебя люблю, — сказала она прежде, чем окончательно поняла, что произносит.

В наступившей темноте он попытался найти ее губы, но вместо этого неловко прижался к щеке. Гвендолен часто вспоминала потом это мгновение, наверно, единственное в ее жизни, когда она почувствовала, как души прикасаются друг к другу. В чем-то это было еще сладостнее, чем пальцы Баллантайна в самых тайных уголках ее тела. Она выдохнула и закрыла глаза. Но сразу же вновь их распахнула в ответ на грохот, треск и ругательства, раздавшиеся сзади.

— Дагди, я же ничего не вижу в темноте, в отличие от тебя! — услышали они возмущенный голос.

— Тебе что, коряво огонь запалить?

— Явились, — вздохнула Гвендолен, с сожалением отодвигаясь. — Что им сделается.

В подвале загорелся дрожащий шарик синеватого огня, плящущий на вытянутой ладони Логана. Два книжника обнаружились стоящими совсем рядом. Дагадд как ни в чем не бывало таращил глаза и чему-то ухмылялся. Никаких особых перемен, кроме расстегнутой на животе пуговицы камзола, в нем не замечалось. Зато на лбу Логана красовалась солидная царапина. Впрочем, она вряд ли походила на увечье, нанесенное возмущенной толпой, скорее на след попавшейся на его пути потолочной балки.

— И это вся радость по поводу нашего возвращения? — Логан покачал головой. — Я знал, что человеческая благодарность невелика, но крылатый народ, видимо, в этом смысле еще хуже.

— Чем все закончилось? И как вам удалось уйти? — Баллантайн был гораздо любопытнее Гвендолен.

Логан торжествующе похлопал по толстому кошельку, висящему у пояса.

— Это наш старый номер. Древний, как мир, и очень простой, когда берешь с собой Дагди. Публика в восторге, а ему это только в удовольствие.

— Только лениво вытряхнулись, — Дагадд недовольно пошевелил бровями, — в Айне гораздо больше звяков сыпали.

— Ничего, — Логан еще раз взвесил кошель на ладони, — могло быть и хуже. Особенно на фоне прочих безрадостных новостей.

Он уселся на вывороченный камень, пристроил свой крутящийся огонек на полу, стащил плащ и принялся отжимать воду из ткани. Теперь было хорошо заметно, что его волосы потемнели от дождя и прилипли ко лбу. А когда Дагадд в свою очередь подошел ближе, в его сапогах послышалось очевидное хлюпанье.

— И кто тебя просил устраивать такой дождь? — ворчал Логан, тщательно вытирая арбалет полой плаща. — Хватило бы грозы и ветра, все и так бы разбежались.

— Я еще не до дна всунулся, — недовольно оправдывался Дагадд. — И где я тебе отковырну грозу без дождя? Сам бы и колошматился, коли так.

Гвендолен, подавшись вперед, смотрела во все глаза на эту безумную парочку. Она даже не отстранилась, когда Логан тряхнул плащом, и полетели брызги.

— Вы что, хотите сказать, что сами вызвали эту непогоду.

— Дагди вызвал, — буднично отозвался Логан. — Он теперь умеет. Но у него, конечно, получается еще далеко не идеально.

— Зато у тебя идеально получается сочинять сказки. Неужели ты думаешь, что мы вам поверим?

— А неужели ты думаешь, что нам нужна твоя вера, Гвендолен Антарей? Вас пока не схватили — уже хорошо.

Логан наконец закончил возиться с отсыревшим плащом, и достал из кошеля длинную обкусанную трубку и кисет. Он медленно принялся уминать табак, полностью погрузившись в это занятие, отчего молодое лицо с мокрыми волосами сделалось таинственным и сосредоточенным.

— Вы что-то говорили о новостях, — вступил в разговор Эбер. Было видно, что сдержанность во время россказней о якобы вызванной грозе далась ему нелегко, но все-таки он больше владел собой, в отличие от Гвендолен.

— Ну да, — Логан раскурил трубку от своего огонька, глубоко затянулся и передал ее Дагадду. — Как вы знаете, новости бывают двух видов — дурные и не очень.

— Я сама могу их тебе рассказать, — хмыкнула Гвендолен. — Хорошая новость — то, что они пока не догадались, что… в общем, кем сьер Баллантайн был в Эбре много лет назад, — она с трудом подобрала слова, — а плохая — то, что им пришло в голову, будто мы возвещаем конец света.

— Не только, — мягко сказал Логан, снова поднося трубку к губам. — Дурная новость — что все улицы вокруг оцеплены усиленными отрядами. И гвардейцы пойдут на наши поиски, как только закончится гроза.

— Чтобы уравновесить такое известие, — Гвендолен постаралась разыскать самую насмешливую из своих улыбок, чтобы губы не дрогнули, — хорошие новости должны сшибать с ног своей благостью.

— Гроза продлится еще как минимум часа три, — пробормотал Логан, не вынимая изо рта черенка трубки.

— Это и есть хорошие новости?

— А разве я обещал, что они вообще будут?

Долгое время Гвендолен меряла его взглядом, решая, кинуть ли чем-нибудь в человека, который умеет зажигать огонь без кресала. Но потом разумно решила, что лучше не стоит. Тем более, что Логан, адресуясь в первую очередь к Баллантайну, поскольку настроения Гвендолен явно остерегался, вытащил из-за пазухи свиток, перевязанный потрепанной лентой.

— Вот, кстати, полезный результат нашего близкого общения с народом. Полный список "Предсказания о конце мира". который в Эбре считается запрещенным текстом, а значит, его читали почти все. Довольно любопытное творение, рекомендую.

— Когда вы ухитрились прочесть?

— Странно, Эбер, что вы почему-то не спросили у Дагди, — Логан холодно прищурился с легким превосходством, — как он ухитрился съесть три мешка вяленой рыбы. У нас с ним разделение обязанностей — я глотаю книги, а он все остальное.

— И когда наступит конец света? — перебила Гвендолен. — Там действительно пишут, будто мы его принесем?

— Милая Гвендолен, если бы эбрийские предсказатели точно указывали на место и время, им бы давно уже никто не верил. Но текст очень интересный, как я уже говорил. Например, сказано, будто накануне конца света из подземного мира поднимется ненасытное чудовище, пожирающее все вокруг. Прискачет воин с разящими без промаха стрелами, чьи глаза зажигают огонь. Ну а дальше гораздо менее любопытно — про то, как на сушу полезет огромная морская змея и прочее.

— Не слишком ли вы возгордились своей ролью? — Гвендолен фыркнула, но в ее голосе звучала легкая тревога. — Понимаю, что должно быть очень приятно швырнуть этот мир на дно океана, но может, вы все-таки малость повремените? Мне сейчас не очень хочется расставаться с жизнью.

— Вы же не будете говорить, Логан, будто верите в конец света. — пожал плечами Эбер. Из всех троих он сохранял наиболее ясное сознание. Дагадд дремал, переваривая свои недавние подвиги, а Логан и Гвендолен находились в каком-то полулихорадочном состоянии, каждый по разным причинам. — Давайте лучше подумаем о более насущных делах.

— Верю и ни секунды не задумываюсь, — Логан встряхнул подсохшими прядями волос. — Кроме того, трудно найти что-то более насущное, имеющее меньшее отношение к нашей судьбе. Единственное, я не очень верю в морского змея, да простят мне любители диковинных животных. Правда, в предсказании еще фигурируют крылатые монстры, и вот в них я не сомневаюсь.

— Я понимаю, что наше общество тебе настолько противно, что ты решил от нас избавиться наверняка, покончив со всем миром заодно. Но ты не учел одну малость — в таком случае твое дальнейшее существование тоже под вопросом.

— Это вы не учли одну малость, Гвендолен, — в тон ей отозвался Логан. — Гибель одного всегда означает начало другого. Прежнего мира действительно больше не будет. Его конец — это начало нового, в создании которого мы будем принимать самое деятельное участие. Чем меньше шагов отделяет нас от Эбры, тем больше во мне уверенности, что именно так и будет.

— Прежде чем что-то менять, неплохо бы выбраться из этого подвала, — подвела черту Гвендолен. — Иначе новый мир закончится вместе с нами, не начавшись.

— Похоже, буря затихает, — заметил Баллантайн, расположившийся ближе всех к пролому в стене.

Действительно, завывание ветра прекратилось, и шум дождя утих настолько, что четверо, внезапно замолчав, смогли различить негромкий голос, произносящий снаружи:

— Иситар… О Иситар…

В проеме сквозь падающие сплошной стеной капли дождя угадывался склонившийся одинокий силуэт. Но его одиночество совсем не исключало возможность ловушки, а даже усиливало ее, поэтому все переглянулись, но никто не тронулся с места.

— Если я правильно делаю выводы, — медленно произнес Эбер, — то из всех нас это может иметь отношение только к Гвендолен.

— Мне выйти? — она мгновенно приподнялась.

— Ни в коем случае! Поговори с ним, но только осторожно.

Гвендолен осторожно подкралась к проему, надеясь, что внутри все равно ничего разглядеть нельзя.

— Кого ты зовешь?

— Я уже благословил сегодняшний день, потому что увидел тебя, Иситар, — быстро отозвался человек захлебывающимся шепотом. — Но теперь я благословляю его дважды, потому что ты ответила мне.

Гвендолен в задумчивости растрепала волосы, соображая, что правильно сказать в такой ситуации, чтобы ничего не испортить.

— Как ты меня назвал?

— Иситар, богиня ночи, — снова зашептал силуэт у пролома. По голосу это определенно был гвардеец Шихра, но теперь он выражал свои мысли гораздо более складно, чем в разговоре со своим десятником. — У тебя, конечно, много других имен, но я знаю только это, прости меня. Здесь тебя почти все забыли, но я всегда молился тебе, Иситар.

Гвендолен растерянно обернулась на своих спутников. Дагадд приоткрыл один глаз, не переставая похрапывать, но ничего не произнес. Логан пожал плечами, а на лице Баллантайна было трудно что-либо прочитать.

— Почему тогда ты посмел напасть на меня и моих спутников?

— Я не знал… — судя по надломившемуся силуэту, Шихра опустился на колени. — Я не сразу понял, что это ты, Иситар… ведь древние боги почти не показываются, они совсем забыли нас. Служители Непостижимого говорят, будто они ослабли, но я знаю, что это не так. Сегодня я видел, как велика твоя сила, Иситар…

"Иситар — это, видимо, Эштарра, — сказала себе Гвендолен, продолжая собирать расползающиеся мысли. — Непостижимы твои замыслы — из всех твоих дочерей я, наверно, самая непутевая, а ты предлагаешь мне занять свое место, пусть даже на миг и в глазах недалекого кочевника. Интересно, это твоя милость или предупреждение?"

— Зачем ты звал меня сейчас? Что тебе нужно от меня?

— Твоей милости… твоего дара, о Иситар… чего еще можно желать.

"Знать бы еще, в чем этот дар заключается, — в очередной раз слегка растерялась Гвендолен. — Видишь, Эштарра, какие странные существа эти люди — они все время что-то требуют от своих богов, вместо того чтобы благодарить за то, что им дано и так".

Она с нарастающим раздражением покосилась на Логана с Дагаддом и прошептала:

— Вы оба, премудрые книжники, точно должны знать, какого дара он от меня хочет.

— Иситар — женское божество ночи и плотской любви. Изображалась крылатой, с распущенными волосами. На данный момент находится в Эбре под запретом, как все многочисленные божества стихий, вытесненные образом Непостижимого, — ученым голосом сообщил Логан. Складывалось впечатление, что он открыл в голове какую-то нужную страницу и читает с листа. — Считалось, что она дарует девушкам неотразимую привлекательность, а мужчинам успех у женщин и силу в постели, — даже в темноте было прекрасно заметно, как он насмешливо сощурился.

— О Пресветлое Небо! — Гвендолен заскрипела зубами, отчего вполне невинное восклицание прозвучало почти как ругательство. Впрочем, про себя она произнесла гораздо более грязные слова, удержавшись только из-за присутствия Баллантайна. Несчастному Шихре еще предстояло немало вынести за свое в общем-то логичное и оправданное пожелание.

— Ты служишь тем, кто притесняет меня, и просишь милости? — надменности, зазвучавшей в голосе Гвендолен, мог позавидовать любой из земных властителей. Так действительно могло говорить обиженное на людей божество. — Ты полагаешь, я поверю, что ты пришел сюда молить о моем даре? Тебя послали, чтобы не дать выйти мне и моим спутникам!

— Иситар может легко уничтожить всех, кто встал на ее пути, — нимало не смущаясь, заявил Шихра.

— Полагаешь, мне доставляет удовольствие убивать? Ночь дарует жизнь, а не смерть, — Гвендолен неожиданно для себя вошла в образ и даже пожалела, что она на самом деле не загадочная Иситар, которая может сделать всех девушек неотразимыми. В своей неотразимости она была далеко не уверена, а ей так хотелось.

— Ты хочешь, чтобы я помог твоим спутникам выбраться из города? — задумчиво переспросил Шихра.

"И мне вместе с ними, недоумок гвардейский", — едва не вырвалось у Гвендолен, но вместо этого она милостиво наклонила голову, хоть в темноте ее движения были почти неразличимы

— Ты верно угадал мою волю. И я пойду вместе с ними, пока не увижу, что они в безопасности. Ты можешь это сделать?

Гвардеец надолго затих, и возникшая было в сердце Гвендолен безумная надежда умерла прямо в колыбели. Она уже готовилась мрачно произнести: "Тогда забудь о моем даре на веки вечные", как вдруг застывший Шихра снова шевельнулся:

— Я знаю, как это можно сделать, Иситар. Но это будет стоить много денег. У твоих спутников есть золото?

— Ты что, собираешься нажить состояние на милости богини? Или деньги, или мой дар, выбирай что-то одно.

— О Иситар, нет! — Шихра согнулся, попав коленями в глубокую лужу, но был настолько взволнован, что не обратил на это ни малейшего внимания, и Гвендолен поняла, что несколько переусердствовала с выражением гнева. Впрочем, кто знает эту Иситар? Богине ночи не к лицу быть слишком милосердной. — Это не мне! Деньги не мне! Я никогда не посмел бы ничего потребовать от тех, над кем простирается твой покров, но он иначе даже пальцем не пошевелит. Он не верит ни в древних духов, ни даже в Непостижимого, — гвардеец понизил голос в суеверном ужасе.

— Он — это кто?

— Так вы найдете золото? Он даже серебро не возьмет.

Гвендолен повернулась и примерилась взглядом к кошельку на поясе Логана. Его бока были приятно раздутыми, но с таким же успехом он мог бы быть набит и мелкой медной монетой. Впрочем, выбора у них все равно не было. Пусть только этот загадочный некто попробует им не помочь. — Гвендолен решительно встряхнула головой — если его не соблазнит добыча Логана с Дагаддом, то несомненно уговорит один из кинжалов, оставшихся у нее в ножнах.

— Ты сомневаешься в своей богине? Веди быстрее своего незнакомца.

"А то дождь скоро закончится, и на нас начнется облава", — хотела она прибавить. С другой стороны, было хорошо, что буря затихает — Шихра выбрался из укрытия и торопливо зашагал вверх по узкой улице, уходящей ступенями вверх. Он даже не сильно сгибался и отворачивался от ветра, только накинул на голову край плаща.

. — Вы ему доверяете, Гвендолен?

— Ни секунды, — отозвалась она. — Остается только надеяться, что здесь некоторые еще не потеряли слепую веру в своих старых богов, или духов, или кто они там…

— Быть может, не такую и слепую, — пробормотал Баллантайн из темноты странным тоном, и Гвендолен пожалела, что вспышки молний прекратились, и она не может разглядеть его лица.

— Что вы хотите этим сказать, Эбер? — заинтересованно отозвался Логан, снова затягиваясь трубкой. Вспыхивающий в ней огонек он предусмотрительно прикрывал дадонью. После чего трубка перешла к его побратиму, и Дагадд шумно засопел, словно дракон выдыхая дым обеими ноздрями и нимало не заботясь о предосторожности.

— Если бы я раньше слышал об этой богине Иситар, то тоже задумался, не воплотилась ли она в Гвендолен, — ответил Баллантайн без улыбки в голосе.

— Государственный муж Круахана поклоняется чужим идолам? Здешняя земля на вас дурно влияет, Эбер.

— Почему же, я всегда был уверен, что в мире кроме одной, главной силы, существует много других. Они могут быть слабее, но они тоже есть. Ведь если считать, что у моря, деревьев и камней присутствует своя душа и своя сила, то почему бы им не быть у любви?

— Оказывается, мы связались с язычником, — Логан пожал плечами и дунул на шарик огня, чтобы тот погас. Тучу медленно сносило в сторону, и воздух в подвале начинал светлеть. — Надеюсь, Эбер, когда вы клялись служить Провидению в его Чертоге, вы не упоминали о своих еретических мыслях?

— Я открою вам страшную тайну. Многие из тех, кто служит Провидению, не верят вообще ни во что, в отличие от меня.

— Ну-ну, — только и сказал на это молодой книжник, покосившись в сторону, но больше ничего не прибавил. Гвендолен, давно извертевшаяся от нетерпения, все-таки дождалась, пока он вполголоса заговорит с Дагаддом, и прошептала, наклонившись к плечу Баллантайна:

— Почему вы… ты считаешь, что во мне воплотилась эта… Иситар?

— Потому что если говорить о даре, который так выпрашивал этот бедняга, — по-прежнему серьезно отозвался Эбер, — то я его уже получил сполна. По крайней мере, когда я с тобой наедине.

Человек, пришедший вместе с Шихрой часа через два, был невысоким и щуплым, с жесткими черными волосами, торчащими как солома, и в его внешности были явно видны признаки метиса, но не с северной кровью, а потомка кочевников из пустыни. Подойдя к подвалу, он даже не стал тратить время на приветствия:

— Это вам позарез нужно незаметно убраться из города?

Логан с Дагаддом одновременно посмотрели на Баллантайна, моментально признавая его первенство в переговорах с местными.

— Допустим, — без особого рвения отозвался Эбер, поднимаясь и подходя ближе. Некоторое мгновение вновь пришедший изучал его с ног до головы, потом процедил, почти не разжимая рта:

— Непохоже, чтобы у тебя в карманах водилась плата, которую я обычно беру за такие дела. Сколько вас?

— Четверо.

— Ты никогда не расплатишься, — уверенно сказал маленький и повернулся, чтобы уходить. При этом он наградил Шихру убийственным взглядом, видимо, в благодарность за бесполезных клиентов, но гвардеец, который был выше его на полторы головы и в два рааз шире в плечах, только попятился.

— Ты, видимо, не называешь точную цену потому, что не умеешь считать до таких чисел? — не удержалась Гвендолен.

— Откуда возьмутся деньги у людей, что позволяют своим женщинам разговаривать? — резонно заметил маленький, но затем все-таки снизошел: — Триста дирханов.

— Триста? — воскликнул Логан, причем в его интонации было больше восхищения, чем недовольства. — Как я понял, на такие деньги можно купить целый караван или землю в оазисе.

— Оазис- это жизнь в пустыне, — твердо заявил пришедший с Шихрой. — И ты тоже покупаешь жизнь. Не хочешь — дело твое.

— Город оцеплен, — не унимался Логан, — как вы сможете нас вывести? Допустим, у нас есть триста дирханов, но мне кажется, мы их потратим напрасно. И вам они не пойдут на пользу, потому что вас схватят вместе с нами.

— Не беспокойся, чужеземец, — маленький человек изобразил на своих жестких губах с полоской усов некое подобие улыбки, но глаза остались холодно сощуренными. — Я смогу. Во всем городе только я один и смогу увести вас с собой. И проводить, куда нужно.

— Нам нужно в Эбру, — поспешно сказал Логан. — Но я не понимаю, как это у вас получится.

— Да он ни за что не сможет нам помочь выйти из города, так чтобы об этом все узнали, — вдруг непонятно высказался Баллантайн. — Этот человек ни единого слова правды пока не сказал. И караван до Эбры нам не нужен, не стоит торопиться. Никаких трехсот монет мы тебе не заплатим, можешь начать переживать по этому поводу.

При этом он выставил мизинец правой руки и несколько раз потер им кончик носа, отчего на лице маленького человека возникло совсем другое выражение — хитрое, немного приторное, явно стремящееся отразить приязнь к собеседнику, но от этого еще менее располагающее.

— От какой пряди ты послан?

— Теперь я приехал из Круахана. Но несколько лет назад я хорошо знал Тэрри Везунчика из Восточной пряди. Не тебе рассказывать, как тот любил водиться с круаханцами.

Спутник Шихры засунул пальцы за широкий пояс и несколько раз покачался с носка на пятку.

— Можете не надеяться на безопасную дорогу, — сказал он наконец с широкой улыбкой. Зубы у него оказались совершенно ослепительные, но странное дело — обаяния не прибавили. — Огорчайтесь, не возьму я с вас двести монет.

— Эбер, вы оба заразились от Дагди? — громким шепотом спросил Логан. — Но того я хотя бы привык понимать.

— Здесь все понять тоже довольно просто, — повернулся к нему Баллантайн. — Это манера эбрийских контрабандистов — все мысли выражать наоборот, вместо "нет" говорить "да", вместо "белое"- "черное". Ходят слухи, будто изначально они это придумали, чтобы обмануть судьбу. А потом решили, что так им будет легче скрыть свои мысли от других и к тому же узнать своих — тех, кто с ними связан.

— Контрабандистов? — с легким ужасом переспросил Логан. — Но вы не можете не знать, что в Эбре существует только один вид контрабанды.

— Конечно, знаю, и могу на всякий случай пояснить для остальных. Из Эбры везут листья дурманного дерева, которые идут на изготовление порошка серого цвета. Многие в Валлене и в Айне любят нюхать его по вечерам, чтобы им приснились цветные сны. А взамен в Эбру привозят запрещенное здесь вино.

— И вы были с ними связаны?

— Серый порошок я им возить не помогал, если вы это имеете в виду, — сухо ответил Баллантайн. — Но они лучшие поставщики слухов и новостей. Я ошибаюсь, Луйг, что вы сами собираетесь сейчас с ними связаться ради своей великой цели? Или она не стоит того?

Логан на мгновение опустил голову, так что подсыхающие волосы упали на лицо, и было непонятно, изменилось ли обычное холодное и внимательное выражение наблюдателя за жизнью.

— Вы совершенно правы, Эбер, — сказал он прежним голосом, снимая кошелек с пояса. — Вот двести дирханов.

— Первый раз вижу, чтобы обжорство приносило такую пользу, — не удержалась Гвендолен, кивнув в сторону Дагадда.. — Почему тебе тогда не платят каждый вечер в трактире, вместо того чтобы брать с тебя деньги за ужин?

— Потому что каждый вечер я так не выволоку, пташка, — невозмутимо отозвался Дагадд. — Кстати, малыш, растирай быстрее, через десять минут сюда воткнутся эти пни с рогами.

Маленький контрабандист посмотрел на него с сомнением и вместе тем оценивающе — видимо, прикидывал, не может ли тот принадлежать по манере разговора к какому-то далекому, но влиятельному заморскому клану таких же, как он. Наконец он решился:

— Не стану я скидывать цену до ста пятидесяти, — сказал он, возвращая Эберу последний мешочек с монетами. — А вы, когда приедете за море, обязательно забудьте рассказать, что есть такой Гаран Любопытный из Западной пряди.

— Судя по его манере общения с нами, не слишком он любопытен, — прошептала Гвендолен в спину Баллантайна, выбираясь следом за ним из пролома. — Или прозвища у них тоже наоборот?

— О Гаране я слышал еще восемь лет назад, — без особого восторга отозвался Эбер. — Когда он встречал караван без большой охраны, ему всегда было любопытно посмотреть, что они везут. А если купец отказывался поделиться товаром, ему становилось еще более любопытно, какого оттенка у того кровь.

"Прекрасно, значит, не только контрабандист, а еще грабитель и убийца, — Гвендолен молча покосилась на Логана, выясняя, слышал ли тот. Но, впрочем, считавшего умение ни разу не промахиваться из арбалета самым неприятным из своих талантов, сейчас все равно бы ничего не остановило. Он отряхивал с колен каменную крошку, решительно прикусив губу, и глаза его горели даже в темноте.

— Вряд ли мой дом будет для вас надежным убежищем, — заявил между тем их опасный проводник, быстро шагая вперед. — Лучше уходить ночью, прямо сейчас.

"Если я правильно его перевожу, нам вдобавок придется у него ночевать, — мрачно подумала Гвендолен, с трудом поспевая за мужчинами. Ходила она всегда медленнее, чем летала. — О Эштарра, ты совсем перестала обращать внимание на свое неразумное творение. Может, ты рассердилась, что меня здесь принимают на кого-то, похожего на тебя?"

Дом Гарана находился неподалеку от гавани и оказался неожиданно ухоженным и добротным на вид, если и отличавшимся от соседних домов, то только в лучшую сторону. Больше всего он напоминал дом солидного купца, непонятно зачем поселившегося в бедном порту. Гвендолен, рисовавшая в воображении грязную комнату с брошенной на пол грудой тряпья вместо постели, несколько развеселилась и даже попыталась незаметно прижаться к боку Баллантайна. Может, им случайно повезет и там окажется несколько комнат, так что даже выпадет одна на двоих?

Гаран стукнул ногой в дверь, и не дожидаясь ответа, двинулся внутрь, где различался чуть красноватый свет очага и пахло пряностями. На гостей он даже не оглянулся, прекрасно понимая, что они и так никуда не денутся. Вместе они вошли в просторную комнату, треть которой занимал огромный низкий диван, забросанный подушками. Такие же подушки лежали вдоль стен, по-видимому, заменяя стулья. В углу горела большая жаровня, и аромат поднимался от углей вместе с легким дымом. Рядом на корточках сидела худая девушка с чуть волнистыми каштановыми волосами, заплетенными в четыре косы. Головы она не поднимала, и поэтому лица было толком не рассмотреть.

Гаран повалился на диван, не снимая сапог, и протянул ей одну ногу. Девушка привычно взялась за шнуровку обуви, ловко ее распутывая, так что стало ясно, что ритуал для нее обычный. Остальные несколько растерянно остановились у дверей, не очень понимая, что им делать дальше.

— У меня гости, женщина, — отрывисто приказал Гаран, когда она закончила стаскивать с него сапоги. — Принеси воду и подай на стол, что нужно. Мы уйдем на рассвете.

— Ты три дня не ночевал, — глухо отозвалась девушка, — и снова уходишь?

Гаран резко швырнул в нее сапогом, метя в лицо.

— Не твое дело, шлюха! Я прихожу к тебе, когда хочу развлечься слегка по-другому, поняла?

Она попыталась прижаться к его ноге, но он схватил ее за волосы и резко потянул, отгибая назад. Гвендолен сморщилась, глядя на эту сцену, но вместе с тем ей показалось, будто в силуэте девушки, одетой в длинную рубаху и свободную накидку, скрепленную у шеи, мелькнуло что-то странное и вместе с тем знакомое. Она не успела сосредоточиться, потому что вмешался Дагадд. Увидев, как лицо девушки исказилось от боли, когда Гаран особенно сильно дернул за косы, он сгреб его с ковра, намереваясь швырнуть через всю комнату. Гвендолен прекрасно знала, что он на это способен, и даже закрыла глаза от безнадежности. Оба варианта плохи — или контрабандист себе что-нибудь переломает, грохнувшись на пол, и тогда завтра им уже не выбраться из города, или он по счастливой случайности уцелеет, но все равно погонит их прочь.

Упавшая на пол девушка повела себя более чем странно. Она зашипела, словно на угли плеснули водой, и, выхватив короткий кинжал из ножен на щиколотке, прыгнула к Дагадду.

— Не смей, толстый боров! Как ты мог до него дотронуться своими грязными руками?

— Если бы вместо того, чтобы кидаться на гостей, ты принесла воды, как велено, то Дагди бы их сначала помыл, — вступила Гвендолен, которая в любом случае не могла остаться в стороне от таких интересных событий. Попутно она обратила внимание, что кинжалом девушка владеет весьма неумело, но искупает это какой-то первобытной яростью. Совершенно некстати она вспомнила, как утром так же замахивалась на гвардейцев, наступавших на Эбера.

Гаран, достаточно легко выскользнув из хватки растерявшегося Дагадда, вновь опрокинулся на диван и громко захохотал:

— Теперь вы понимаете, почему дверь не заперта? Я даже собак не держу, мне вполне хватает этой шлюхи. Я бы ее взял в телохранительницы, да будет противно все время смотреть, как она ко мне пристает.

Девушка даже не всхлипнула и не отвела глаз, стоя на коленях с кинжалом наготове. Гаран взял ее за плечо, рванул накидку, так что та треснула, и повернул спиной, показывая плотно прижатые друг к другу и прихваченные ремнями крылья.

Такие же, как у Гвендолен. Только коричневые, с теплым шоколадным отливом.

— Видели иногда таких? В постели они бывают довольно занятные. Если хотите, дам попробовать.

— Тельгадда! — громко закричала Гвендолен, так что все в конате невольно вздрогнули. — Тельгадда! Ты меня помнишь?

Девушка наконец полностью подняла лицо. Оно было очень худым, почти треугольным, и чуть узкие глаза с длинными загнутыми ресницами сообенно выделялись, потому что казались абсолютно черными.

— Маленькая Гвен? Гвендолен Антарей? — произнесла она неуверенно. — Тебя еще терпят, несмотря на твои выходки? Или ты стала мудрее и старше?

— Я всегда была исключительно мудрой, — процедила Гвендолен сквозь зубы. — Поэтому на самом деле не вы терпели меня, а я вас. Но сейчас мое терпение куда-то улетучилось, и мне очень хочется здесь что-нибудь выкинуть. И я даже знаю, с кого начну.

Она рванула застежку плаща и развернула крылья, едва не задев стоящих рядом. Ремней на корабле она не носила, а в Эбре понадеялась на то, что многочисленные покрывала и широкий капюшон все и так отлично скроют.

— Тебя зовут Любопытным? — спросила она почти весело. — Можешь удовлетворить свое любопытство на мне. Я просто очень не люблю нападать первой, мне нужен повод.

— Гвендолен!

— Гвен, оставь это!

Баллантайн взял ее за плечи и отодвинул назад. Стоя рядом, он почти касался лицом ее крыльев, и вдруг она остро вспомнила, как он любил их гладить, лежа рядом.

— Не надо, Гвендолен, — тихо сказала Тельгадда. Она смотрела прямо на них, и впервые ее глаза наполнились слезами. — Ты ведь знаешь, почему я так. Я вижу, что ты знаешь.

— У тебя тоже такая есть? — Гаран нимало не смутился. Словам Гвендолен он, похоже, не придал особого значения. — Можем сменяться на сегодня.

— В общем так, — тихо сказал Эбер. Он всегда говорил не очень громко, но тут Гаран даже приподнялся на диване, чтобы расслышать. — Сейчас ты покажешь нам наши комнаты, и до рассвета избавишь нас от своего общества. Есть в твоем доме мы не будем. Если ты еще раз ударишь эту девушку, — он кивнул в сторону Тельгадды, — или пальцем до нее дотронешься, я никого из своих спутников не стану удерживать от членовредительства. И, скорее всего, не удержусь сам.

— Да она тебе сама глаза выцарапает, если поймет, что я из-за тебя до нее не дотронусь, — Гаран откровенно веселился, раскинувшись на подушках. — Неужели ты по своей не понял?

Гвендолен вздрогнула.

Тогда, сделав шаг вперед и по-прежнему сжимая рукой ее плечо, Баллантайн отчетливо произнес самое грязное ругательство, которое вообще могло звучать на эбрийском языке. Состоящее из четырех изощренных оборотов и пяти очень выразительных эпитетов.

— И как ты можешь постоянно сидеть на полу? — пробормотала Гвендолен, тщетно пытаясь устроиться поудобнее. Но сидеть, сложив ноги, как Тельгадда, у нее никак не получалось. Поэтому она все время ерзала, то подгибая их под себя, то обхватывая руками, но какая-то часть тела все время затекала.

— А как ты могла месяц проплавать на корабле? Самая жуткая и неудобная вещь, которую люди только придумали, — отозвалась Тельгадда, разливая по маленьким чашкам какой-то темный отвар.

— Ничего такого ужасного в кораблях нет. И потом, это же ради того, чтобы быть с ним.

— Вот именно, — промолвила Тельгадда, и наступило молчание. Тогда она потянулась к стоящей перед ней узкогорлой бутылке и плеснула в чашку: — Хочешь?

Гвендолен с сомнением принюхалась.

— Да, это коньяк из Ташира. Я теперь все время пью. Наверно, потому что ничего не ем, — Тельгадда усмехнулась.

— Телли, неужели ты никогда не пробовала… просто уйти? Или он держит тебя силой?

— Да, он держит меня, — Тельгадда выпрямилась. — Только не так, как ты думаешь. Уйти? Достаточно того, что он и так уходит слишком часто. Я даже не пыталась. Я знаю, что умру недели через две. Тебе, правда, повезло больше, чем мне… пока. — Она сделала большой глоток и прижала ко рту тыльную сторону ладони. — Твой Баллантайн, конечно, не такой, как Гаран. Но проклятие Вальгелля всегда сбывается, если настигло.

Она откинулась назад, прислонившись к стене, и полуприкрыла глаза, которые из-под ресниц казались черными щелями на лице.

— Все-таки странно, почему он заступился за меня? И тот второй, толстяк. тоже… Известно ведь, как люди к нам относятся.

— Ну… эти двое, что пришли с нами, — Гвендолен бросила быстрый взгляд через плечо и перешла на шепот, — мне кажется почему-то, что они не совсем люди… А Эбер… — она все еще запиналась, выговаривая его имя, — я потому его и выбрала, что он не похож на других.

— Гордишься? Пройдет время, оно все меняет, маленькая Гвен. У него много других женщин?

— Он женат.

— И зачем-то едет за море в Эбру с двумя странными людьми, которые не совсем люди, и крылатой любовницей? Да, он действительно не похож на других, — Тельгадда издала глухой смешок. — И зачем вас несет в столицу? Сесть на корабль гораздо лучше здесь, будет незаметнее.

— Нам нужно… — Гвендолен запнулась. У крылатых не могло и не было быть тайн друг от друга, тем более что они многое видели яснее людей, как понимали все языки, как чувствовали фазы луны на небе. Но Тельгадда, связанная с таким человеком, как Гаран… Сколько в ней осталось от крылатой? И сколько осталось в ней самой, пусть ее проклятие и не давит так сильно?

— Вы что-то ищете, — Тельгадда задумчиво покачивалась, поглаживая руками крылья. Ее лицо теперь было странно умиротворенным. — С другой стороны, какое мне дело? Еще вам нужен какой-то человек в Эбре. Имей в виду, только Гаран может вам помочь. Он многих знает, а вам спокойно гулять по улицам теперь не придется.

— Во всей эбрийской казне вряд ли сыщется столько мешков с дирханами, за которые он согласится теперь нам помогать, — покачала головой Гвендолен.

— Ты полагаешь, я не имею на него совсем никакого влияния? Не бойся. Бывают мгновения, когда имею.

Тельгадда снова плеснула себе коньяка в чашку.

— Говорят, в Эбре есть человек, который проповедует о скором конце мира, — осторожно начала Гвендолен.

— Ты тоже об этом слышала? Их очень много. Или если это один и тот же, то у него сотни обличий. Сказки про конец света часто можно послушать на площади. Но их всегда выкрикивают разные люди. Поэтому его до сих пор не схватили и не отвели к султану, который тоже очень хочет послушать его проповеди. Так это его вы ищете? Твоему Баллантайну королевская канцелярия велела узнать точное время конца. Чтобы лучше подготовиться?

— Вроде того, — Гвендолен уже немного пожалела, что ввязалась в разговор.

— Очень смутная история, дорогая Гвен. Вы что-то разыскиваете, но непонятно что. При этом почему-то скрываетесь так, что готовы платить огромные деньги самому опасному контрабандисту на Внутреннем океане. Эбер ре Баллантайн — странное имя. Он раньше здесь бывал?

— Не знаю, — Гвендолен плотно сжала губы и тряхнула головой, не отводя взгляда. — Меня его прошлое не интересует.

— Ты не откровенна со мной, Гвендолен Антарей. И все время поглядываешь в тот угол. Потому что там стоят песочные часы. Торопишься к своему Баллантайну? И вряд ли затем, чтобы его расспрашивать о прошлом. Что же, беги, а то Гаран вот-вот придет. Он вполне может захотеть позабавиться с нами обеими.

— Я несколько лучше тебя владею кинжалом, — Гвендолен поднялась, с облегчением почувствовав, как побежали мурашки по затекшим ногам.

— Ровно настолько, насколько он лучше, чем ты. Потом, не забудь, я ведь в любом случае буду на его стороне.

— Против крылатой? — Гвендолен настолько удивилась, что в ее голосе зазвучала совершенно несвойственная ей интонация — священный ужас.

— Да! — Тельгадда наклонилась вперед. Чашка, поставленная на ковер, опрокинулась, и темная лужа затекла на край ее покрывала, но та даже не заметила. Глаза ее раскрылись до предела, а пальцы вцепились в ковер, как когти. — Я буду на его стороне против целого мира! Я знаю, что вы о нем думаете. И я думаю о нем абсолютно то же самое, но мне плевать! Я не могу сосчитать, сколько он убил людей, и мне это отвратительно. Он спит с другими женщинами и отдает меня другим мужчинам, и я рыдаю от унижения. Он не верит ни в одну из сил в этом мире, кроме острия своего меча, и я пугаюсь этого. Но если его корабль будет тонуть в океане, я руками и зубами вцеплюсь в волны, чтобы отпустили его, я крыльями подниму самый быстрый ветер, чтобы вынес его на сушу, можешь это понять наконец! Я погибну за него и буду счастлива вдвойне — потому что умру и потому что ради него! Теперь ты видишь, что такое проклятие Вальгелля?

— Телли, — Гвендолен помолчала, задерживаясь у дверей. Но все-таки природа взяла верх. — А ты никогда не пробовала пить только воду? Может, это бы помогло?

— Заметь, за весь разговор это всего лишь первая гадость, которую ты мне сказала, Гвендолен Антарей. Обычно ты не ограничивалась и десятью, как я помню. Значит, я совсем конченое создание. — Тельгадда опустила плечи и внезапно показалась Гвендолен совсем маленькой, особенно на фоне своих длинных накидок. — Иди уже. Три часа до рассвета.

— Мне в самом деле не померещилось, когда она стала его защищать с ножом в руке? — Баллантайн откинулся на спину и прикрыл глаза.

— К сожалению, нет.

Гвендолен вздохнула, вытягиваясь рядом. С одной стороны, очень хотелось спать, голова чуть кружилась, словно она уже соскальзывала в сон, где крылатые гуляют по своим лунным полянам, не касаясь травы. С другой стороны, было жалко расставаться с ощущением его тепла, его кожи, его шепота. Пусть даже и разговор предстоял не очень радостный.

— У моего народа… это бывает, когда крылатая женщина уходит за мужчиной-человеком. Тогда она на все готова для него. Когда ради него… забывает себя. У нас это называют проклятием Вальгелля… есть такая легенда…

— Даже для такого человека, как Гаран?

— Получается, что так. Теперь я вижу, что Эштарра особенно не выбирает.

— И у вас много таких женщин?

Он приподнялся на локте, с некоторым ужасом заглядывая ей в глаза.

— Раньше было много. Именно поэтому мы давно стали селиться отдельно от людей. А не только оттого, что люди нас презирают и ненавидят. Иначе наш народ перестал бы существовать.

— Отчего перестал?

— Понимаешь… — она запнулась, — я говорю, это такая легенда…. в общем, предсказано, что крылатые женщины будут безоглядно влюбляться в мужчин-людей, а те никогда не полюбят их в ответ. Будут только смеяться и отталкивать. Или использовать. И у них никогда не будет общих детей.

— А как ваш народ относится к таким женщинам? Ну, которые… полюбили людей?

— От них отрекаются, — глуховато, но спокойно произнесла Гвендолен. Она давно уже села на постели, обхватив руками колени. Сложенные на спине крылья словно отгородили ее от Эбера, полностью закрыв тело, что недавно еще было в его руках. — Они никогда не смогут приземлиться на Скале Эштарры. Это место, где любой крылатый всегда найдет приют и помощь, как бы тяжело ему не было…

— Подожди… Гвендолен… но ведь ты… Ты хочешь сказать, что от тебя тоже отреклись?

— Конечно. Никто не имеет права произносить вслух моего имени.

— Но ведь эта девушка назвала тебя…

— Она такая же, как я, — коротко ответила Гвендолен, и наступила тишина. В ней совершенно отчетливо слышался раскатистый храп Дагадда из соседней комнаты, и на улице изредка пересвистывались на разные голоса — к дому постепенно подтягивался караван контрабандиста Гарана, собираясь в дорогу.

— Ты никогда больше не увидишь своих родных и друзей? Не войдешь ни в один дом, где живут крылатые?

— Например, в дом Кэссельранда в Тарре я могу войти. Но это потому, что он наполовину крылатый…

— Повернись ко мне, Гвендолен, — тихо попросил Эбер, и она поразилась тому, что ей пришлось сделать над собой усилие. На мягком ковре, служившем постелью, где все еще соприкасались их руки и ноги, она вдруг ясно почувствовала тонкую, но непробиваемую преграду между ними. Казалось, даже если она с размаху бросится грудью на эту стену, то не приблизится к нему ни на волосок.

— Скажи мне, когда ты… когда мы с тобой встретились, ты уже знала эту легенду? И про то, что бывает с женщинами, которые… уходят с людьми?

— У нас ее рассказывают каждой девочке, как только в ней просыпается женщина. И потом повторяют еще много раз, чтобы запомнили. У нас даже специально отбирают тех, кого можно посылать в города, кто менее всего может подвергнуться проклятию Вальгелля. За много лет наши книжники сопоставили разные факты и построили целую теорию. Мне например, сказали. — она чуть усмехнулась углом рта, — что я обладаю почти абсолютной защитой, потому что слишком иронично воспринимаю все вокруг и мужчин в частности.

— И зная все это, ты согласилась пойти со мной?

— Я знаю… — Гвендолен помолчала, но надо было решаться, и она заговорила, наклонившись вперед, словно уперевшись в эту невидимую стену: — Я знаю, что ты никогда не полюбишь меня. Мне еще повезло, что ты сейчас рядом со мной, и что ты ведешь себя не так… как другие могли бы вести. Но даже если бы ты презирал меня и или просто отворачивался, даже если бы я была тебе совсем не нужна… я все равно пошла бы туда, где ты.

Он смотрел на свои руки, лежащие на коленях, чуть опустив голову, и она отчетливо увидела в его волосах единственную седую прядь, обычно почти незаметную среди пепельных волос, но сейчас ясно различимую.

— Давай немного поспим, пока есть время, — сказал он наконец. — День был тяжелый, и завтра будет не легче.

Они легли рядом, прикасаясь плечами, и он держал ее руку. Гвендолен так и не заснула до самого рассвета, но лежала смирно, боясь сменить позу, чтобы не привлечь его внимания. Даже сквозь опущенные веки она прекрасно чувствовала, что глаза Эбера открыты, и он, не отрываясь, смотрит в темноту.

Три дня в караване были монотонными, одинаковыми и изматывающими, и уходили бесследно и бессмысленно, как капли воды, падающие на песок. Ночи в барханах оказались настолько ясными, что небо просматривалось до самой непроглядной глубины, со всеми пересекающими его цепочками звезд и надкусанной сбоку луной, но настолько же и холодными. Гвендолен дрожала у слабого костра, спрятавшись с головой под все покрывала, какие можно было найти, обхватив себя руками и крыльями и свернувшись в такой клубочек, что носом могла бы уткнуться в пятки. Поэтому летать ее совсем не тянуло. Зато Тельгадда, лежащая по другую сторону кострища, все время ерзала и беспокойно шевелила крыльями, но взлететь не осмеливалась.

Телли обнаружилась в караване вместе с ними на следующее утро, когда хмурый Гаран, сняв ее с седла и наполовину размотав покрывала, из-за которых она скорее напоминала тюк с одеждой, подтолкнул к костру.

Тельгадда вела себя по-прежнему незаметно и тихо, но торжествующе улыбалась, когда ловила на себе взгляд Гвендолен. Было совершенно непонятно, сколько же именно чувств смешано в той улыбке и какие преобладают. Она больше не расспрашивала Гвендолен об их планах и вообще была неразговорчивой. Зато Гаран стал весьма словоохотлив, хотя поначалу не снисходил даже до кивка головой, часто сидел вечерами у костра, сверкая своей замечательной улыбкой и забавляя караванщиков грубыми байками. Но Гвендолен отчего-то казалось, что некоторые его фразы обращены к кому-то конкретному среди них и что звучат они намекающе:

"Так что если чего натворил в Эбре, но по счастью уцелел, обратно лучше не приезжать. Здесь срока давности не бывает".

"Напрасно ты думаешь, парень, будто мертвецы не возвращаются. Иногда и такое бывает — все считают, что человек давным-давно умер, и кости его на дне моря рыбы обглодали, а он вдруг возьмет да явится к самому твоему порогу".

"Надо вам сказать, что султан наш нынешний мужик сильно злопамятный. Если ему на плащ наступить, так он и на суде Непостижимого это не забудет. А уж если найдет, так заставит пожалеть, что не то что ты сам — твой дедушка появился на свет".

В сторону своих клиентов он поглядывал при этом совершенно равнодушно, уминая пальцем серый порошок в короткой полой трубочке, потом поднося ее к носу и вдыхая резким движением. Логан с Дагаддом беспокойно ерзали на расстеленных плащах. Баллантайн сидел неподвижно, задумчиво глядя на огонь — чем ближе караван подъезжал к Эбре, тем отрешенней он становился, особенно вечерами. Но в последний вечер перед столицей он собрал краткое совещание в стороне от костра.

— Как видите, наш друг что-то или знает, или подозревает. В связи с этим у меня вопрос — что вы станете делать, если меня схватят у вас на глазах?

Логан с мечтательной улыбкой погладил ложе своего арбалета, который как раз держал на коенях, наматывая тетиву. Дагадд слегка засучил рукава, отчего Гвендолен сразу заметила, что каждая его рука едва ли не толще ее ноги, и издал некий рявкающий звук, видимо, для устрашения будущих противников. Что касается самой Гвендолен, то она просто откинула плащ.

Все девять метательных ножей снова были на месте, и рукоятки тускло отсвечивали под звездами.

— Ответ не принимается, — Эбер покачал головой. — Вы должны сразу бежать, и желательно по отдельности. так вас будет сложнее схватить. Проще всего это сделать, конечно, Гвендолен.

— Им долго придется ждать, чтобы я побежала. Может, сразу попросить присесть, чтобы не устали?

— И если вам удастся продолжить поиски без меня, — Баллантайн даже не обратил внимания на ее слова, — мои интересы и мое мнение в дальнейших событиях будет представлять Гвендолен. Она их понимает лучше всех.

Гвендолен открыла рот, но снова закрыла. Закричать: "Да я брошусь на все свои девять кинжалов, если получится так, что мне придется представлять твои интересы?" означало бы истерику, тем более что она прекрасно знала, что голос ее сорвется. Церемонно сказать, чуть наклонив голову: "Я благодарю вас за оказанное доверие, сьер Баллантайн, но желаю, чтобы этот момент никогда не наступил?" перед Дагди и Луйгом было бы глупо и странно. Поэтому она безмолвно поднялась, отошла как можно дальше, так что костер мигал за ее спиной красной звездой на горизонте, села прямо на песок и закинула голову в небо.

"Эштарра, я не знаю, имею ли я теперь право молиться тебе, — шептали ее губы. — Ты, кого здесь называют Непостижимым, и все древние боги этой земли, что были здесь до тебя. Все силы, что разлиты в воздухе, что наблюдают за нами с неба, что до сих пор не позволили ничему дурному случиться с нами. Сделайте так, чтобы ему ничего не угрожало. Чтобы он вернулся домой невредимым. Он вернется не ко мне и не со мной, я знаю, так неужели вам мало этой жертвы? Или люди ошибаются, и вам вовсе не нужно ничего жертвовать? Тогда спасите его просто так, потому что без него на этой земле конец мира точно наступит. По крайней мере, для меня".

А на следующее утро они проехали через западные ворота, совершенно спокойно и даже буднично, поторговавшись за лишние полдирхана, которые вымогал стражник. Никаких предсказателей, проверяющих линии рук, у ворот не наблюдалось, и вообще складывалось впечатление, что они вступают не в великую Эбру, город ста базаров, живущий под сенью султана Хаэредиана, да снизойдет он до несовершенства своих подданных, а в маленький городок у оазиса, где есть три пальмы и одна торговая площадь.

Во время путешествия Логан и Дагадд были необычно скучными, словно дремлющими на ходу. Единственное занятие, на которое у них хватало сил и устремлений — вяло щипать струны на круглой лютне, выпрошенной у погонщика мулов. При этом их искусство играть было очень далеко от прочих дивных умений, которыми они обладали — иногда от извлекаемых звуков мулы начинали мотать головой и бить задними копытами, а иногда это были просто тусклые ноты, по одной повисающие в воздухе, тоскливые и бесконечные, как пески, по которым пролегал их путь. Тем более было странным внезапное оживление, в которое оба впали, едва войдя в небольшую комнату с одним окном во внутренний дворик, которую им Гаран отвел одну на четверых в каком-то доме на окраине Эбры. Контрабандист свою помощь не предлагал, ни о чем не расспрашивал, но, бодро заявив: "До вечера! Чужеземцам по Эбре лучше в первые дни не шататься, пока не привыкнете", куда-то ушел вместе с Тельгаддой. А Луйг и Дагди, побросав на пол заплечные мешки и даже не трудясь вытащить пожитки, выразили немедленное желание со всех ног бежать на ту самую базарную площадь, где бродит таинственный проповедник, предрекающий конец света.

Тот факт, что они не знают, где именно эта площадь находится, и когда именно случаются проповеди, их нимало не смущал. Дагадд даже переступал ногами на месте, словно уже находился в пути.

— Логан, будьте благоразумны, — сказал Баллантайн, при взгляде на Дагадда сразу сообразив, что к тому взывать бесполезно. — Вы слишком выделяетесь из толпы, чтобы ходить по городу вместе.

— А что вы предлагаете — сидеть взаперти? Это мы могли спокойно делать и у себя дома, в валленской библиотеке, — Логан раздраженно заметался по комнате.

— Если вам непременно хочется начать бесцельные поиски, чтобы успокоиться, пусть идут Дагадд и Гвендолен. Если он закроет лицо повязкой и не будет разговаривать басом, то прекрасно сойдет за евнуха, ведущего невольницу. Только возвращайтесь до заката. А Логан пока отыщет Нуаду и вандерцев.

Гвендолен совсем не была в восторге от мысли оставить Эбера одного. Она уже начала строить в голове подернутые какой-то сладостной дымкой планы, что они будут делать, когда уберется жаждущая деятельности парочка. К тому же идея плестись по городу в компании Дагадда тоже не прибавила ей хорошего настроения. К Дагди она относилась с ироничной симпатией, когда его общество оттенялось присутствием Логана. наедине он раздражал и слегка пугал ее, если честно.

— Постарайся что-нибудь разузнать, Гвендолен, — сказал Эбер мягко. — Вся надежда на тебя, сама видишь, мне пока лучше не выходить.

"Ну ладно, — сказала себе Гвендолен, сжимая губы и затягивая пояс с ножами потуже, чтобы его было не видно под покрывалом. — По крайней мере, постараюсь, чтобы у меня было много новостей, когда мы вернемся. Тогда он будет меня долго слушать и смотреть только на меня".

Дагадд шагал широко и решительно, словно точно знал куда. Чтобы Гвендолен не потерялась в толпе, он взял ее за конец накидки и тащил за собой, отчего покрывало все время сползало, и его приходилось поправлять, иначе не миновать возмущенных криков со стороны эбрийских горожан. Ухитряясь изредка поглядывать по сторонам, Гвендолен пыталась запоминать дорогу, и довольно скоро обнаружила, что они проходят мимо одного и того же дома с витыми решетками на окнах уже третий раз. Дагадд просто кружил по улицам, словно его тащила вперед какая-то сила, и она же сбивала его с пути.

— Слушай, Дагди, а чем ты прежде занимался? — Гвендолен смутно понадеялась, что разговор сможет его отвлечь от упорного движения по кругу.

Дагадд взглянул на нее несколько более осмысленно.

— Листы царапал. В валленской библиотеке.

— Ты в самом деле книжник? — поразилась Гвендолен. — Никогда бы не подумала.

— А я бы никогда не достукался, пташка, — Дагадд ничуть не обиделся, — что ты так с ножами можешь прибираться. Зато пока все всунутся, что мы на самом деле умеем, много чего получается навалять. Верно?

— А почему вы с Логаном уехали из Валлены?

— Да я одному кислому из ректората по чердаку почесал… Нет, тебе не загрести, — слегка печально отозвался странный книжник. — Я когда долго леплю, только малыш может распилить.

— Вы правда побратимы?

Дагадд сдвинул в сторону рукав и продемонстировал Гвендолен розоватый шрам на запястье, достаточно давний, но не желающий бледнеть. Так дающие обет обычно смешивали кровь, Гвендолен про это слышала.

— Мы поклялись, что в один день зажмуримся, — заметил он с легкой гордостью, и вдруг вцепился в ее руку через ткань покрывала, так что Гвендолен от его хватки зашипела сквозь зубы. — Хлопай туда ставнями, пташка! Похоже, мы разгребли, что нужно!

Они стояли на краю большой площади, галдящей, пахнущей тысячами запахов и наполненной тысячами бесконечно перемещающимися в разные стороны фигур, отчего казалось, что пространство медленно вращается. Проулок, по которому они шли, спускался вниз широкими ступенями, и у Гвендолен, глядящей на толпу сверху, чуть закружилась голова.

Но в середине этой толпы был довольно заметный островок, нечто вроде наспех сколоченного небольшого помоста. На нем три женщины в покрывалах взмахивали рукавами над собравшейся вокруг толпой и что-то завывали. Слушатели не отводили глаз, приоткрыв рты, забыв про дела и кошельки на поясе.

— Двигай плавниками! — Дагадд вцепился в Гвендолен и настойчиво поволок ее за собой. Животом он раздвигал толпу, которая не сразу могла сомкнуться за его плечами, поэтому Гвендолен даже не сильно затолкали. Наступив кому-то на ногу, она поднялась на цыпочки, чтобы хоть что-то разглядеть из-за торчащей в разные стороны шевелюры Дагадда.

— Горе вам, о эбрийцы, ибо близок ваш конец! Они уже вошли в город и незримо стоят между вами. Скоро они перешагнут порог, и тогда мира не станет. Каждый час, каждый шаг, каждый вдох приближает всех к гибели! Гибели неотвратимой и справедливо заслуженной!

— Почему заслуженной? — со слезами выкрикнул кто-то из дальних рядов. — Я ничего плохого никому не делал!

— Истинно сказано, — подхватила вторая женщина, — вы ничего не делаете, эбрийцы, чтобы отсрочить свою кару! В тщетной надежде окружить себя ненужными вещами вы меняете их на дирханы и снова на вещи, пока жизнь ваша не превращается в бесконечный базар. И вы ничего не делаете, чтобы вырваться из этого круга. Возвращаясь домой, вы нюхаете дурман и смотрите, как пляшут перед вами голые наложницы, и ничего не делаете, чтобы душа ваша поднялась над трясиной. Злобный правитель этой страны расправляется с вашими собратьями и ни во что не ставит ни одного из вас, а вы ничего не делаете, чтобы стать истинно свободными. Разве можно отвратить вашу гибель, раз вы ничего не делаете?

— Вот грядут четверо! — раскинула руки третья. — Они уже здесь! Я чувствую их! Я слышу их шаги!

Гвендолен и Дагадд, хоть и были только вдвоем, в ужасе посмотрели друг на друга. Толпа придавленно, но без особого понимания в глазах молчала. Пара человек в разных концах площади, достав какие-то таблички, торопливо царапали по ним острыми палочками, записывая. И в этот момент над самым ухом Гвендолен послышался негромкий, мягко звучащий голос, который произнес задумчиво и с некоторой грустью:

— Пожалуй, эбрийцев незрелые души еще не готовы к подобным призывам. Толпе прошлый раз было больше по нраву, когда рисовал я картины страшнее, с холодным огнем, низвергавшимся с неба, и жутким драконом, глодавшим погибших. О том, что их души страшнее драконов, а в сердце огонь, лишь проклятье несущий, понять не хотят они или не могут.

Гвендолен растерянно отыскала глазами говорившего. Рядом с ней стоял человек, одетый наполовину по-эбрийски, в такой же длинной накидке, как у прочих, но его лицо и волосы были полностью открыты, показывая миру начинающие седеть кудри, подстриженные коротко, но все-таки напоминающие шапку, выдающийся нос с большой горбинкой и сверкающие темные глаза с тяжелыми веками. Глаза и нос были доминирующими чертами на его лице — впалые щеки с высокими скулами и плотно сжатый прямой рот на их фоне определенно терялись. Ничего примечательного не было и в невысокой щуплой фигуре, если не считать только, что одно плечо было несколько выше другого.

Поймав ее взгляд, человек удерживал его несколько мгновений, потом улыбнулся одними губами и прижал руку в груди:

— Привет чужестранцам, прибывшим в наш город! Пожалуй, привыкшим к холмам Круахана и к волнам зеленым в валленском заливе, у нас здесь покажется пыльно и шумно.

Вначале Гвендолен не особенно вникла в смысл, просто удивилась тому, как по-разному может звучать его голос, меняя интонацию и тембр почти на каждой фразе. Затем она задумчиво почесала кончик носа, забыв про закрывающий лицо край накидки, которая немедленно сбилась в сторону. По счастью, окружающие были настолько увлечены пророчествами и переживаниями своей скорой гибели, что на такое явное нарушение правил не обратили внимания.

Гвендолен подтолкнула Дагадда, но после сообразила, что от его диковинных речей толку все равно будет мало. Правда, незнакомец и сам выражал свои мысли более чем странным образом, но это еще не значило, что он будет способен понять тарабарщину, которую нес Дагди.

— Не уверена, — буркнула она наконец, — что нам будет приятно приветствие от человека, который с такой легкостью догадался, откуда мы. Скорее мы отнесемся к нему с большим подозрением.

Незнакомец вновь улыбнулся и приглашающе повел рукой в сторону. Гвендолен внезапно показалось, что у них есть нечто общее с Эбером — хотя по внешности они были скорее противоположностями, но улыбка одинаково преображала их лицо.

— Палящие солнца лучи быстро могут любой разговор сделать адским мученьем. Гораздо приятней беседа в прохладе. Пойдемте, присядем в тот дворик, где тотчас предложат нам воду с анисом и отдых.

Потерявшие на некоторое время дар речи Гвендолен с Дагаддом безропотно пошли за незнакомцем, действительно распахнувшим калитку в небольшой внутренний двор с навесом, где в плоском каменном бассейне еле пробивался фонтан, а вокруг прямо на земле были разложены подушки.

Ведя их за собой, незнакомец бормотал:

— Нет, наверно все же лучше так: "Присядем в тени и отведаем с вами воды подслащенной, общаясь неспешно…" Тоже как-то не очень… "Пойдемте в тот двор, где найти мы сумеем отличный шербет и укрытье от зноя…"

— Вот про шербет лучше всего, — не удержалась Гвендолен.

Пользуясь тем, что они у фонтана одни, она как бы невзначай откинула в сторону полу верхней накидки, продемонстрировав странному эбрийцу часть своего метательного арсенала. Конечно, когда она так замотана в местные тряпки, три ножа одновременно бросить у нее вряд ли получится, но она и одним броском никогда не промахивалась.

Опускаясь напротив на подушки, незнакомец уважительно поднял тонкую бровь:

— Позволь дать совет. о разумная дева, чья сущность не схожа с людской — понапрасну наряды эбрийских наложниц ты носишь. Вовеки не сможешь ступать ты смиренно, вжав голову в плечи и мелко шагая. Надень лучше юноши платье, и будет сподручней тебе управляться с кинжалом.

Вновь некоторое мгновение Гвендолен смотрела на него в упор, прикидывая, не имеет ли смысл управиться с кинжалом прямо сейчас, и горько жалея, что за все годы не приобрела полезного умения нападать первой. Незнакомец продолжал открыто улыбаться, чуть наклонив голову к приподнятому плечу.

— Допустим, ты про нас все знаешь, и вообще знаешь чересчур много, — произнесла она наконец, — не мешало бы поделиться своей мудростью. Например, с кем мы имеем сомнительное удовольствие вести какие-то странные разговоры?

— Невежливо сразу совать свое имя навстречу гостям, словно лист с подорожной, — покачал головой горбоносый. — Алларий Таширский, надеюсь, что буду полезен вам в ваших скитаньях по Эбре.

При этом представитель таширской островной аристократии, причем, судя по имени, одного из высоких домов, в очередной раз поклонился, затем взял стоящую на подносе чашу с шербетом и протянул ее Гвендолен.

— Вот выгибает, прямо прихлопнуться! — внезапно высказался Дагадд, и Гвендолен обреченно вздохнула, окончательно поняв, что с его стороны поддержки не дождешься. — Луйга бы сюда, а то он все меня скребет, что невнятно леплю.

— Мы в Эбре несколько дней, — Гвендолен приняла чашу, но поставила ее прямо перед собой, не прикоснувшись губами — Это достаточный срок, чтобы не кидаться на шею человеку, радостно предлагающему помощь. Может, объяснишь, в чем причина столь неожиданного желания бескорыстно творить добро?

— Немало снесла ты от рода людского, поэтому ясна попытка увидеть угрозу в любом, даже дружеском жесте. Я сам издалека, я долгое время провел, привыкая к эбрийским законам, и знаю, как сложно в стране чужестранцам, особенно если их поиски гонят.

— Откуда ты знаешь?

Гвендолен с ужасом сообразила, что почти попала в ритм его речи, что ее затянул ставший совсем низким голос Аллария, плеск фонтана и доносящиеся откуда-то равномерные высокие ноты то ли флейты, то ли дудки. Она даже встряхнулась, ощутив нестерпимое желание расправить крылья. Дагадд сидел совершенно спокойно, прихлебывая шербет, и смотрел на Аллария с полным доверием, как на вновь обретенную родственную душу

— Высокородный Алларий Таширский, — сказала Гвендолен хрипло, — мы действительно заняты в Эбре поисками древних манускрпитов, которые, как мы надеемся, станут первыми свитками в основанной нами таррской библиотеке. И мы будем очень признательны, если ты сможешь помочь нам на этом пути. Мне и моим друзьям. Мы прибыли в Эбру недавно.

— Меня развлечет ваше общество, счастлив я вас поддержать в благородном порыве, — кивнул Алларий. Сейчас его лицо отражало дружелюбие, спокойную уверенность в себе и легкую дымку скуки, которую часто можно заметить у аристократов. Но Гвендолен могла поклясться, что это лицо знает сотни самых разных выражений.

— Мы вчетвером, — сказала она после паузы.

— Компании шумной рад буду сердечно, отвыкнув за годы от общества равных.

— Нас четверо, и мы уже вошли в город, — Гвендолен повысила голос, не выдержав, — Мы незримо стоим среди вас. Разве вы не слышите наши шаги?

Алларий оторвался от задумчивого созерцания фонтана, посмотрел на Гвендолен в упор и неожиданно расхохотался:

— Непредсказуемы, милая дева, пути провиденья! Надо отметить, что скромность у вас не в избытке.

Гвендолен давно уже разучилась краснеть от чего бы то ни было, кроме определенных взглядов Баллантайна, поэтому процедила:

— Скромные обычно сидят дома, а не скитаются за морем.

Алларий в очередной раз изобразил поклон. Его движения невольно завораживали даже больше, чем плеск воды, столько в них было странного изящества, словно в фигурах танца, и вместе с тем внутренней силы, свернутой, как пружина.

— Что же, я имя свое вам открыл без утайки. Вы же пока не делились со мною своими.

— Я Гвендолен Антарей, — ей показалось, что ее имя в окружении подушек, опахал с перьями и красноватых глинобитных стен звучит очень непривычно. — А это… это Дагадд из Валлены.

— Гвендолен и Дагадд, — повторил Алларий, на секунду поднял глаза к небу, и этого ему хватило. чтобы поменять ритм, — не сочтите вы повестью лживой откровенья мои — сердце я поверяю не часто.

Он говорил долго, достаточно для того. чтобы солнце успело задеть своим краем плоскую крышу дома, и чтобы вычурная речь переплелась в голове Гвендолен в замысловатый узор, очень напоминающий рисунок на ковре, на котором они сидели. Однако она держалась, памятуя о том, что собиралась все подробно пересказать Баллантайну, и поэтому составляла в уме свой, гораздо более прозаичный вариант повествования.

Алларий приехал в Эбру около десяти лет тому назад. Семья отреклась от него, и поскольку не могла лишить состояния, то с удовольствием лишила титула и поместья, ибо молодой аристократ с таширских островов запятнал себя совершенно непристойным занятием. Единственной страстью, способной зажечь его кровь сильнее вина и женщин, было выступление на подмостках. Алларий брал уроки у лучших комедиантов, специально ездил в Валлену, чтобы постигать там театральное искусство, и наконец родне это надоело. Он не слишком огорчился своему изгнанию, поскольку мечтал основать театр там, где людям еще не ведомо это великое таинство. Так дорога привела его в Эбру, к самому тяжкому разочарованию своей жизни.

О каком театре может идти речь в стране, где правитель каждый день прощает подданным их ничтожность? Где человеческие чувства, мысли и ощущения — все, что не относится к миру вещей — принадлежат Непостижимому, и, значит, ужасное кощунство говорить о них вслух? Где единственное эстетическое наслаждение, доступное мужчинам — танцы, которые исполняют перед ним его наложницы, а учитывая внешность многих эбрийских женщин и испорченность эбрийских мужчин, на избыток эстетики не стоит надеяться? Три четверти денег Аллария ушли на взятки чиновникам султаната, пока он наконец не остановился в шаге от разорения, осознав, что театра в Эбре ему не построить никогда.

— Кто хоть раз на подмостки всходил, пред собой наблюдая море душ, обращенных к тебе, твоим словом живущих, тот не в силах избрать никакую другую дорогу. Я поклялся достичь своего и добился — внимает весь эбрийский базар ежедневно тому представленью, что придумано мной, и летит о нем слух повсеместно.

— Подожди, — Гвендолен тряхнула головой, собираясь с мыслями, потому что до нее постепенно начало доходить. — Ты хочешь сказать, что ты придумал всю эту легенду о конце света? Об огненном смерче, пришедщем с юга, и о поднявшемся из моря чудовище? И о четверых, кто якобы приблизит гибель мира своим приходом?

— Странно устроены души людские — погибели сцены, ужас, мученья и казни гораздо влекомей, нежели сказки о счастье и мире. Поверьте, это мой самый удачный спектакль, он держит всех в напряженье в течение года иль дольше.

— Ты пугаешь людей ради собственного удовлетворения?

Алларий прислушался к гулу, доносящемуся с площади, и внезапно вскочил на ноги, рывком поднимая Гвендолен за собой.

— Следуй за мной! Мне приятно бы стало твое пониманье.

Он провел руками по лицу, мельком посмотревшись в небольшое зеркало, которое носил у пояса, и несколько раз быстро мазнул по щекам и крыльям носа обнаружившейся в руках пушистой кисточкой. Потом аккуратно приклеил к подбородку клочковатую шерсть и чем-то посыпал сверху волосы. Вместо равнодушного ко всем, кроме себя, аристократа на площадь быстрым шагом вышел, чуть припадая на правую ногу, осунувшийся пророк с лихорадочно горящим взглядом, двумя глубокими морщинами на щеках и торчащими в разные стороны жесткими пружинами кудрей. Не обернувшись в сторону Гвендолен и Дагадда, он проник в толпу, моментально протолкался к подмосткам и через пару мгновений уже стоял, протянув руки над площадью.

— Я представил себе, как встает солнце над пустой землей, как по морской воде пролегает светлая дорожка, как край неба меняет свой цвет с розового на ярко-голубой, и как первые утренние облака протягиваются с запада, похожие на перья лебедей, летящих над морем. Но вокруг нет никого, кто мог бы улыбнуться этому. Ни живой души, способной воздать хвалу богам, сотворившим этот мир таким прекрасным. Зачем тогда солнцу подниматься из воды, если никто больше никогда не увидит рассвета над морем? О жители Эбры, размышляя о наживе, гордости и грязных удовольствиях, подумайте и о том, что каждая ваша мысль приближает тот миг, когда ничьи глаза не встретят встающего солнца.

Толпа молчала. Алларий застыл на краю подмостков, словно спутанный незримыми нитями, тянувшимися к нему со всех сторон площади. Его голос упал до низкого шепота, и в наступившей тишине было слышно только, как на краю площади кричат продавцы воды, равнодушные ко всему, кроме своих тяжелых кувшинов. Гвендолен неожиданно ясно представила пустой океан без единого паруса, накатывающийся на выжженный берег, и на нее вновь нахлынуло уже знакомое ощущение — будто окружающий мир течет по ее венам, вместе с болью, страхом и тоской каждого стоящего вокруг. Она невольно зашаталась, вцепившись в накидку Дагадда — чувство было такое, будто с души потянули кожу.

Дагди тоже приходилось нелегко: его глаза широко открылись, словно он к чему-то прислушивался, а мышцы натянулись, как канаты, так что он даже не смог поддержать Гвендолен, хотя в обычное время с радостью бы воспользовался возможностью обхватить ее за талию и ниже.

На их счастье, в толпе возникло движение — к помосту целеустремленно пропихивались четверо стражников. Некоторые жаждущие продолжения зрители пытались чинить им препятствие, в результате чего возникли заметные крики и шум, и полузакрывший глаза Алларий встрепенулся и быстро соскользнул вниз. Сброшенный им плащ остался одиноко лежать на краю помоста, как единственный трофей. Толпа сдвинулась, забурлила и перемешалась, как гигантский котел с похлебкой, и через мгновение буйной пегой шевелюры уже не было нигде заметно.

— Непросто им живется, бедолагам, если это их единственное умственное развлечение, — сказала себе под нос Гвендолен. — Ты что, тоже погрузился в мучительные раздумья о судьбе мира? Или с тобой все в порядке, то есть просто перевариваешь обед? Пора двигаться, наш след оказался ложным.

— А я бы не слизывался так поспешно, — заявил Дагадд, тяжело дыша.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Спутник твой прав — разве полностью мы насладились беседой?

Гвендолен удивленно покосилась в сторону, но никого не заметила, кроме степенного купца с небольшим брюшком, в маленькой шапочке, прикрывающей плешь, и с хитрыми раскосыми глазами. Правда, разговаривал он голосом Аллария, но даже нос у него вместо благородной аристократической горбинки был просто крючковатым.

— Вот что имела в виду Телли — предсказатель с сотней обличий. До сегодняшнего дня я не понимала, какой смысл в театре. Но это, к сожалению, единственная польза, которую мы извлекли из встречи с тобой.

— Не стал бы на месте твоем я судить столь поспешно. Возможно, что наше знакомство не будет напрасным. Хотел бы я встретить оставшихся спутников ваших- мужчину, чью тайну хранит глубина океана и юношу, чтящего знанья сильней арбалета.

— Откуда ты… Подожди! Мы еще не закончили… Что за…

Она резко качнулась в сторону, пытаясь ухватить Аллария за какую-то деталь одежды, но он растворился в толпе еще незаметнее, чем спустившись с помоста на площади.

— … манера внезапно уходить со сцены, — констатировала Гвендолен обескураженно и с легкой грустью.

Грусть звучала оттого, что хотя последнее слово и осталось за ней, его уже никто не услышал. Но главное — что особенно похвастаться перед Эбером будет пока что нечем.

В любом случае похвальбу пришлось отложить до лучших времен. Едва войдя в комнату и взглянув в замкнутое лицо Баллантайна, Гвендолен не стала даже особенно разглядывать выражения Логана, Нуады и двух вандерцев, бродящих по комнате и упорно не желающих садиться на пол. Неприятности были развешаны в воздухе, как ковры на веревках во внутреннем дворе, и также пахли затхлой пылью.

— Похоже, за наше отсутствие произошло немало радостных событий, — Гвендолен наконец нарушила тишину, начинавшую становиться невыносимой. — Судя по царящему среди вас веселью.

— Как нам удавалось терпеть тебя столько времени, Гвендолен Антарей? — вяло отозвался Логан, но было заметно, что одновременно он напряженно думает о чем-то другом.

— Мы счастливы, скальд конунга, что ты снова с нами, — спокойно сказал один из вандерских воинов. Гвендолен мысленно попеняла себе, что никак не могла правильно выучить все их имена — то ли Харлейв, то ли Лейвхар.

— Я бы высказал мнение, почему на нас валятся все возможные несчастья, но опасаюсь, что некоторым оно не понравится, — пробормотал Нуада, стараясь говорить не слишком громко, тем более что Гвендолен размотала до смерти надоевшее покрывало и швырнула его в угол, в очередной раз продемонстировав замечательный арсенал за поясом.

— Луйг, доставай свой запасной камзол, — заявила она. — Один умный человек сказал, что мне лучше наряжаться юношей, а его советам в этой области я вполне доверяю.

— У нас нет времени, Гвендолен, — Эбер, как всегда, заговорил негромко, но все моментально затихли, кроме спешно присевшего к столу Дагадда, который жевал холодный окорок и с шумом прихлебывал из кружки. — Мы ждали только вас. Ты переоденешься уже на новом месте. Мы уходим немедленно.

— Во что мы еще влепились? — поинтересовался Дагадд с набитым ртом. Все его беспокойство выразилось только в том, что он стал торопливее откусывать мясо.

— Час назад я имел знаменательный разговор с нашим проводником Гараном. Он предложил мне совместно воспользоваться тем, что мы ищем. Он до конца не знает, что это, но уверен, что это источник или большой силы, или огромных денег, что в его понимании одно и то же. Он обещал мне всемерную помощь и поддержку как от своей пряди, так и лично от себя.

— Потрясающий акт великодушия. А куда вы дели носовые платки, мокрые от слез умиления?

— У его великодушия есть цена, — продолжал Баллантайн по-прежнему ровно. — Не выдавать меня властям султаната. Надо отметить, он довольно быстро навел справки.

— И что ты… вы ему ответили? — Гвендолен оглянулась в легкой панике. Ей уже казалось, что дом оцеплен наводящей на нее такой ужас стражей в рогатых шлемах. И что в дверь вот-вот ударят кулаки в кожаных перчатках.

— Разумеется, я согласился, — Баллантайн пожал плечами. — В противном случае мы даже не дождались бы вашего возвращения.

— Во-первых, я не очень представляю, Эбер, куда мы можем пойти в Эбре на ночь глядя, — Логан заговорил, словно продолжая начатый разговор. — С вашей репутацией и подозрениями, которые мы все вызываем у стражи. Во-вторых, не думаю, что Гаран доверчиво отнесся к вашему согласию. За домом явно следят.

— Разве воины Данстейна оставят своего скальда? — Гвендолен гордо вскинула подбородок в сторону не то Харлейва, не то Лейвхара. Но тот не торопился ее обнадежить:

— Воины Данстейна не вмешиваются в распри на чужой земле, если они не касаются их жизни или имущества. Если опасность грозит тебе, скальд конунга, ты всегда можешь прийти на наш корабль. Но это приглашение относится только к тебе. Конунг отправил нас наблюдать, а не драться с низким людом.

— Вчера вечером у меня очень хорошо получилась хулительная песнь… — без особой уверенности начала Гвендолен, наспех пытаясь свести в голове хотя бы две строчки. Однако растущее напряжение легко прервал Дагадд. Он наконец заглотил окорок, подобрав все крошки, с сожалением стукнул пустой кружкой о стол и заявил:

— Не, снаружи никто не нюхает. Только на лестнице эта обтирается, с перьями.

— Попробуй с ней поговорить, Гвендолен, — Эбер поднялся. — Чем быстрее мы уйдем, тем лучше.

— Разве нам есть куда идти?

— Я знаю, куда поведу вас. Правда, не уверен, что сам готов там оказаться. Но выбора нет.

— Я без вас никуда не…

— Гвендолен, время уходит.

Она в отчаянии огляделась. Нуада деловито стягивал ремни наплечной котомки, намеренно не глядя в ее сторону. Логан с тоскливым видом перехватил арбалет поудобнее. Дагадд шарил по сундукам у стен и вполголоса обзывал всех контрабандистов непонятными, но явно ругательными словами за то, что оставили в доме так мало съестных припасов.

— Хорошо, сьер Баллантайн, — Гвендолен наклонила голову, — как скажете. Будьте готовы выходить по моему знаку.

Она спустилась по лестнице вниз. Ворота были не заперты, и во внутреннем дворике горел фонарь, поставленный прямо на землю и разбрасывающий по углам резкие изогнутые тени. Как всегда в Эбре, очень быстро упали сумерки, и совсем не хотелось выходить наружу, в темноту и ночь. Рядом с фонарем, поджав под себя ноги, сидела Тельгадда, чуть раскачиваясь взад-вперед, и из-за плотно прижатых к спине крыльев ее тень на стене казалась пригнувшейся, словно готовящейся к прыжку.

Гвендолен остановилась в нескольких шагах. Оба ее неотразимых аргумента — язвительные речи и меткий кинжал — были совершенно бесполезны в подобных переговорах, а ощущать собственную беспомощность было очень неприятно.

— Собрались? — буднично спросила Тельгадда, не оборачиваясь.

— Зови своего Гарана. Или слуг.

— Никого нет. Гаран уехал на совет прядей. Он в любом случае не в накладе — если вы сбежите, он вас выдаст султанату за большие деньги. А если нет, то его прядь станет самой могущественной в Эбре. У вас есть еще три часа.

— Ты хочешь сказать, что позволишь нам уйти?

— Далеко вы все равно не уйдете.

— А если Гаран узнает, что ты нас отпустила?

Тельгадда хрипло засмеялась, раскачиваясь все сильнее.

— Маленькая, глупая, смешная Гвендолен! Она думает, что сражает всех наповал своими ядовитыми речами, и на всякий случай еще приберегает на поясе острую сталь, с которой виртуозно управляется. А сама до сих пор не разучилась беспокоиться за других, которым до нее нет никакого нет дела! Забавная малышка Гвендолен.

— Ты, как вижу, тоже жалеешь меня, вместо того, чтобы переживать о своей шкуре, — Гвендолен вжала ногти в ладони, сдерживаясь, — а ты вряд ли ее сохранишь целой.

— Гаран никогда не поверит, что я равнодушно смотрела вам в спину, вместо того, чтобы вцепиться в лицо. Он решит, что вы удрали через крышу.

— И чем вызвано твое внезапное равнодушие? — Гвендолен настороженно оглядывала углы двора. С одной стороны, Тельгадде она не доверяла на медный грош, но с другой стороны, ее помыслы все еще оставались видными для крылатой, пускай словно покрытыми белесой дымкой, но в них не было угрозы или хитрости.

— Ты ведь тоже это чувствуешь, Гвен. Ты не можешь не чувствовать. Мир меняется. Я не знаю, идет ли он к своему концу, как кричат на площади. Но я уверена, что наступает что-то новое, после чего мир уже не сможет быть прежним. И вы с этим как-то связаны. Я это ясно ощущаю, хоть и не могу понять, как. Значит, есть небольшой шанс, что изменится и моя участь. Даже если все погибнет — это лучше, чем жить так, как я живу сейчас.

— Идем с нами, — вырвалось у Гвендолен. Она махнула рукой в сторону лестницы, призывая остальных спускаться.

— Ты еще не до конца понимаешь, что случилось с нами обеими, — Тельгадда махнула рукой, и тень на стене закачалась. — Ничего, это придет со временем.

Гвендолен внимательно следила за тем, чтобы все ее спутники благополучно выскользнули за дверь. Она прикрывала отход, придерживая ногой створки и не снимая одной руки с ножа. На улице караулил Логан с арбалетом, но все было тихо. Последними вышли вандерские воины, ступая с таким же невозмутимым и независимым выражением, как по палубе своего корабля.

— Может, еще увидимся, Телли.

Тельгадда опять засмеялась. Наверно, только такой смех, больше похожий на сдавленное рыдание, и мог звучать в темном дворе, полном причудливых теней.

— Есть еще одна причина, по которой я вас отпустила, Гвен. Одно время я дышать не могла от зависти к тебе. Но теперь я кое-что узнала про вас и успокоилась. В конце концов, чем твой Баллантайн лучше моего Гарана? Если посчитать людей, которые из-за них погибли, неизвестно, чей счет будет больше. Тебе повезло не больше, чем мне, Гвендолен Антарей. Так что можешь идти.

Сказать, что все существо Гвендолен возмутилось, значило бы не сказать ничего. Эта мысль была настолько ей чужда, что она даже не нашла слов для возражения. Впрочем, искать было некогда — Логан уже два раза предупреждающе свистел из переулка, что пора уходить. Она повернулась и бросилась догонять свой маленький отряд, не оглядываясь.

Блуждание по ночной Эбре показалось ей бесконечным. Баллантайн вел их какими-то хорошо знакомыми ему, но чересчур извилистыми путями, отчего начинало казаться, будто они передвигаются по лабиринту. Как все крылатые, Гвендолен замечательно видела в темноте, и очень жалела об этом, потому что не было предлога взять Эбера за руку. Тот не мог похвастаться великолепным ночным зрением, но старая память о городе, по которому он часто ходил в потемках, выручала каждый раз, когда надо было выбрать, в какой из проулков сворачивать. Излишне говорить, что Логан с Дагаддом тоже ни разу не споткнулись, будто передвигались по улице в яркий полдень. Они с двух сторон вели под руки Нуаду, не обладавшего их замечательными способностями, и еще ухитрялись бодро переговариваться. Насколько Гвендолен могла разобрать смутные речи Дагадда, тот пересказывал историю их знакомства с Алларием, дойдя как раз до момента выступления того на площади.

— Чтоб мне распотрошиться, Луйг, но когда этот корень воткнулся на сцену, меня прямо отжало. Я будто впихнул, что и где скоро ляпнется повсюду — втыкаешь? От такого осесть можно!

— А вы что-то ощутили, Гвендолен? — заинтересованно обернулся Логан. — Вот Дагди утверждает, будто на короткое время почувствовал, какие важные происшествия могут случиться во всем мире. Хотя обычно его дар предвидения имеет очень краткосрочное действие и касается только его самого и его спутников.

— Пускай потренируется. Нам сейчас пригодится любое предвидение, даже столь незначительное, — без особой радости отозвалась Гвендолен, тщетно стараясь попасть в такт их шагов. Про свои приступы внезапной жалости ко всему сущему ей не слишком хотелось откровенничать. — Очень хотелось бы знать, что с нами будет в самое ближайшее время.

Логан еще раз оглянулся на нее со странным выражением, и Гвендолен в очередной раз невольно вздрогнула, увидев зеленоватое свечение, исходящее от его глаз во мраке. Интересно, горят ли у нее глаза в темноте? Если да, то может и хорошо, что она с трудом поспевает за всеми, а не идет рядом с Баллантайном, потому что мерцающий взгляд производит жутковатое впечатление.

В этот момент Эбер в очередной раз свернул, оказавшись в тупике перед несколькими небольшими домами, внешне ничем не примечательными, с обычной для Эбры плоской крышей. Однако, судя по тому, что темнота вокруг отчетливо запахла цветами и даже сделалась уютней, жители относились к своим дворикам с гораздо большей любовью, чем контрабандисты пряди Гарана. Внутри несомненно был фонтан и, может быть, даже росла пара деревьев. Тем более непонятным для Гвендолен было лицо Эбера, с которым он повернулся к ним, перед тем как постучать в дверь.

— Вот мы и пришли, — сказал он просто. — Это единственное место в Эбре, где можно укрыться от султаната. Не считая, конечно, многочисленных притонов, куда нам путь заказан. Впрочем, мне путь на этот порог заказан еще строже.

— Сьер Баллантайн, уже третий час ночи, — заметил Нуада, самый раздраженный из всех, поскольку весь путь проделал спотыкаясь и не зная, куда в следующий раз поставить ногу. — Не самое лучшее время для того, чтобы говорить загадками.

Эбер вздохнул и взялся за дверной молоток.

— Здесь живет семья Нухгара, придворного алхимика и предсказателя. Восемь лет назад, после раскрытия круаханского заговора в Эбре, его казнили первым.

— Я имел неосторожность пообещать вам помощь, — медленно произнес грузный мужчина с коротко подстриженной курчавой бородой, делая попытку подняться с подушек. Две женщины подхватили его под руки с обеих сторон, привычно сморщившись от тяжести. — Поэтому твоя кровь не прольется на пол этого дома. Впрочем, надеюсь вскоре побывать на главной площади и убедиться, что в тебе ее не меньше, чем в тех, кто погиб по твоей милости.

Логан, сидевший рядом с Баллантайном, вздохнул и завел глаза к потолку. Несколько мгновений назад он тщетно дергал его за плащ, когда хозяин дома, откинувшись назад после отпитой и переданной по кругу чаши, пожелал, чтобы гости расположились удобнее, назвали свои имена и сняли накидки, открыв лица. Так Гвендолен услышала настоящее имя Эбера и, к своему стыду, сразу же его забыла. Эбер ре Баллантайн звучало гораздо красивее.

А начиналось все замечательно — с лепешек, испеченных на камнях очага, возле которого было так приятно отогреть озябшие пальцы. Эбрийская ночь была настолько же холодной, насколько день жарким. Им даже принесли воду для умывания, что вообще было неслыханной роскошью. Логан успел вступить в длинную беседу с хозяином, который, как стало ясно из разговора, приходится Нухгару племянником и, унаследовав его книги, понемногу зарабатывает на жизнь ремеслом алхимика и аптекаря. Только пользует не дневных правителей Эбры, а тех, чья власть сильнее ночью. Всего несколько цитат из трактатов обеспечили валленскому книжнику настолько радушный прием, что остальные могли спокойно греться в лучах его славы. Но, как оказалось, ненадолго.

Эбер тоже поднялся. Гвендолен прекрасно видела по его лицу, что он уже давно присутствует на собственной казни. Поэтому все силы у нее уходили на то, чтобы сдержаться и не запустить в главу семьи опустевшим блюдом.

— Я пожелал бы твоему дому неиссякаемого колодца и деревьев в цвету, Тенгал, но от меня ты не ничего не примешь. Благодарю за то, что не гонишь моих спутников вместе со мной.

— Благодари лучше за то, что я хорошо воспитал своих женщин, — голос хозяина дома был похож на рычание, — и они, возможно, не выцарапают тебе глаза, пока ты идешь к дверям.

Баллантайн наклонил голову, то ли соглашаясь, то ли просто прощаясь, покосился на Логана и негромко произнес: "Не забудьте, о чем мы условились". В сторону Гвендолен он не повернулся и оттого не видел, как с легким сожалением, но вместе с тем с полной готовностью она начала подниматься следом.

— Послушай, — Тенгал снова опустился на подушки, то сжимая, то разжимая кулаки. В его голосе отвращение боролось с непреодолимым любопытством. — Зачем ты приехал в Эбру, да еще пришел в наш дом? Может, — что-то похожее на смутную надежду мелькнуло в его тоне, — твой разум помутился, как у старой Мэньи, моей воспитательницы? Она ведь до сих пор ждет Нухгара к обеду.

— Вот и мне тоже так кажется, — громко сказал Логан, пожимая плечами с искренним удивлением.

— Несколько лет назад я очень хотел сойти с ума, — спокойно сказал Эбер. — По крайней мере, мне тогда казалось, что это хороший способ перестать думать. Но разве это выход? Нухгар тогда пошел за мной, потому что хотел что-то изменить. Он надеялся, что ваша жизнь станет лучше. Он прекрасно знал, какая опасность ему грозит. Я понял, что должен быть достоин его и всех остальных. Поэтому я приехал в Эбру — я тоже хотел что-то изменить. Пусть и не был уверен, что у меня получится, — он запнулся и провел рукой по лбу, чуть смущенно усмехнувшись. — Вернее, теперь уж точно не получится.

Он так и пошел к выходу, не оборачиваясь. Казалось, что он просто не может посмотреть в сторону Гвендолен, но ей было все равно. Деловито проверив, защелкнуты ли рукоятки кинжалов, она поднялась и двинулась следом.

— Я сказал, твои спутники могут остаться, — повысил голос Тенгал.

Баллантайн повернулся у самой двери, едва не задев Гвендолен, и хмуро посмотрел на нее. Его лицо казалось сильно постаревшим, потому что он больше не улыбался, но в глазах пробивался свет, до конца ей непонятный, и она была уверена, что пойдет за этим взглядом куда угодно. Ей вдруг вспомнился дикий голос Тельгадды, которая была готова одна бороться с морем и ветром.

— Вернись, Гвендолен.

— И не подумаю.

— Я тебя прошу, вернись обратно.

Гвендолен стиснула пальцы так, что они захрустели. Как всегда в моменты, когда ей приходилось нелегко, на ее губах возникла насмешливая гримаса, а подбородок гордо задрался вверх. Конечно, Гвендолен Антарей потеряла голову от любви, но в чем-то она оставалсь верна себе.

— Уже побежала, — произнесла она торжествующе. — Боюсь не успеть.

Наверно, на всей земле Баллантайн был единственным человеком, кого не выводили из себя ее слова и интонации.

— Забери ее, Логан, — сказал он, снова поворачиваясь лицом к той дороге, что ждала его за дверью.

Логан не слишком торопился, оценивающе рассматривая Гвендолен и явно прикидывая, какое из многочисленных магических умений поможет ему избежать большого ущерба для здоровья. Поэтому Тенгал опередил его. Вновь тяжело поднявшись и отпихнув помогающих женщин, он приблизился к Гвендолен и зачем-то обошел ее, внимательно разглядывая. Если бы не напряженность момента, она непременно показала бы ему язык, но сейчас только надменно отвернулась.

— Ты хочешь, чтобы тебя вместе с ним схватили? Таких, как ты, — здесь Гвендолен поняла, что недооценила его наблюдательность, — сразу отправляют в веселый дом для матросов. Правда, вначале с тобой поиграет вся стража, кто не побрезгует. Ты этого хочешь?

Вместо ответа она выдернула два кинжала и продемонстрировала свой самый несложный прием с броском через плечо, крутнувшись на пятке.

— Тогда тебя убьют, — неожиданно грустно произнес Тенгал. — Странная девочка. Ты хочешь умереть?

— Что-то ты стал чересчур разговорчивый, — Гвендолен со стуком бросила кинжалы обратно в ножны и уперлась кулаками в бедра, чтобы усилить свою уверенность. — Потерпи, сейчас утешишься в философской беседе с Луйгом, когда мы уйдем.

Тенгал зашел с другой стороны. Теперь он стоял между Баллантайном и дверью.

— Она действительно готова погибнуть за тебя, — сказал он сердито и удивленно. — Как погиб Нухгар. Почему?

— Логан, я же просил тебя! — Эбер отступил назад, снова намеренно не глядя на Гвендолен. В лицо Тенгалу ему смотреть было тоже тяжело, поэтому он опустил голову и отвернулся.

— О Луйг, — нежным голосом произнесла Гвендолен. Почему-то ей на память пришел Алларий с его манерой выражаться, словно слегка издеваясь над собеседником. Сердце ее стучало в горле, но всегда, находясь на краю опасности, она ощущала странное упоение, как во время полета. — Лучше подумай о том, что уж скоро каждый кинжал может мне пригодиться. Не заставляй на тебя их потратить.

— Если будет позволено высказать мое мнение, — Нуада начал свою речь с обычного вступления, — то первым из этого дома хотел бы уйти я, Здесь, на мой взгляд, рассудка лишились все.

Неизвестно, сколько бы еще продолжались эти препирательства на пороге, но в разговор вновь вступил Тенгал, и все невольно отвлеклись на его громкий голос.

— Эй, Рекки! Улья! Заснули что ли, ленивые ослицы? Несите быстро мой плащ, да не этот, а потеплее, из верблюжей шерсти! Пошевеливайтесь, и разбудите Ингарду, пусть посторожит ворота, я скоро вернусь.

— Многомудрый Тенгал, — осторожно сказал Логан, всем своим видом выражая образец эбрийской учтивости. — вас тоже что-то влечет из дому на ночь глядя?

— Вот что. — Тенгал даже не посмотрел в его сторону. В основном он адресовался к Баллантайну, и в меньшей степени к Гвендолен. — Пока я не пойму, что заставляет людей отдавать за тебя жизнь, я не хочу твоей гибели. Но и ночевать под моей крышей ты не можешь. Идемте, я вас провожу к одному человеку, у него, возможно, будет еще безопаснее, чем у меня. Здесь недалеко.

— К какому человеку? — подозрительно сощурилась Гвендолен, которой было непросто сразу успокоиться. — А где гарантия, что он нас тоже не погонит из дому ради нашего же блага?

— Он всех принимает, — махнул рукой Тенгал, — кто вне закона в султанате. А гвардия почему-то его дом обходит стороной. Что мне вас, уговаривать прикажете?

— Скудный человеческий язык не в силах описать нашу бдагодарность, — вновь высказался за всех Логан, силой вытаскивая из рук Дагадда блюдо с бараниной и подпихивая своего приятеля к двери.

"Мою благодарность точно не в силах, — мрачно подумала Гвендолен, выходя по обыкновению последней. — Потому что ее нет. Допустим, гвардейцам он нас сдавать не потащит, потому что сам не горит желанием с ними встречаться. Но совершенно неизвестно, куда мы попадем по его милости — избавились от одного Гарана, угодим к другому. Рассвет через два часа. а мы все бродим, словно неприкаянные души. И почему я не умею предчувствовать, как Дагди?"

В одном Тенгал оказался прав — идти было действительно недалеко, в том же квартале. Понятно, что все нежелающие привлекать чрезмерное внимание султаната выбирали для поселения места на окраине. Дом, к которому они подошли, оказался неожиданно большим, но на вид каким-то запущенным, словно в нем подолгу никто не жил и не стремился заводить уют. Однако, несмотря на поздний, или даже скорее ранний час, в маленьком окне под самой крышей пробивался свет, будто кто-то жег свечу, сидя над книгой. Покосившись на идущих следом, Тенгал постучал явно условным стуком, и в ответ в недрах дома послышались глуховатое рычание и неторопливые шаги. Открывать не спешили — или разглядывали их компанию сверху, пытаясь понять, стоит ли вообще пускать на порог подобных гостей, или просто не имели обыкновения бежать сломя голову на звук дверного молотка.

Источник рычания стал понятен, когда дверь наконец-то приоткрылась, продемонстрировав обычный для эбрийский домов большой зал с очагом из раскаленных камней посередине и подушками вдоль стен. В проеме на фоне неяркого желтоватого света стоял невысокий человек, держа за загривок огромное животное с прижатыми ушами, даже по силуэту не слишком напоминающее собаку. Гвендолен некоторое время напрягала память, вызывая в воображении картинки, которые любила разглядывать в детстве, и наконец решила, что зверь вполне может оказаться леопардом. Поскольку хозяин определенно проигрывал своему стражу в необычности облика, на него Гвендолен посмотрела далеко не сразу. Вернее, не посмотрела даже тогда, когда Тенгал с поклоном произнес:

— Если можешь, достопочтенный, окажи приют этим людям. Им нельзя попадаться на глаза султанской гвардии.

Стоящий в дверях молча посторонился, пропуская всех внутрь, и только когда нога последнего гостя переступила порог, проговорил мягким, словно мурлычущим голосом:

— Вовсе не жду, чтобы те, кто стремится в ночи обнаружить укрытье, были в ладах с придержащими власть в султанате эбрийском. Видишь сама, Гвендолен Антарей, этот мир очень тесен.

По привычке наклонив голову к поднятому плечу и рассматривая их прищуренными против света глазами, в которых сквозили любопытство, насмешка и легкое превосходство, на Баллантайна и его спутников смотрел Алларий Таширский, сочинитель гибели мира и лучший актер на всем Внутреннем океане.

— Знаешь, Гвендолен… я давно хотел поговорить с тобой…

Гвен подскочила, не сразу сообразив, где находится, почему вокруг темно и почему она спит в одежде. Эбер сидел рядом, неотрывно глядя куда-то в угол. Постепенно ее сознание стало проясняться, словно в голове медленно раздвигались плотные шторы — уже под утро они разбрелись по пустым комнатам в доме Аллария, слишком измотанные, чтобы переживать или осторожничать. Гвендолен некоторое время сидела на огромном низком ложе, совершенно не рассчитывая, что Баллантайн к ней придет, не ощущая ни малейших сил, чтобы самой идти его разыскивать в огромном доме, и все-таки упрямо глядя в одну точку в темноте. Как она заснула — не помнила совершенно.

Но голос Эбера звучал так, что сон растворился почти моментально. С такой интонацией мужчина обычно говорит женщине: "Наверно, нам пора расстаться" или "Я давно хотел тебе сказать, у меня есть другая".

— Они все действительно пошли на это добровольно. Я никого не шантажировал, не запугивал, даже не подкупал. Конечно, некоторые согласились из-за денег, но они и цену назвали сами. Кто-то хотел навсегда уехать в Круахан. Кто-то ненавидел султана. Один просто не мог жить без опасности и риска. Он дольше всех умолял меня поручить ему что-нибудь…

И я берег каждого из них, словно больного ребенка. Я придумал целую сложную систему, как их защитить, чтобы никто и никогда не узнал, что они добывают сведения для круаханцев. Ни один из них не знал о других, чтобы случайно не выдать — каждый считал, что я полагаюсь только на него. Я никогда не встречался с ними в одном и том же месте. Я каждому представлялся под разными именами. Я выбирал людей или одиноких, или погруженных в себя, без особых привязанностей. Я никогда ничего не требовал от них и не настаивал — они все придумывали и предлагали сами. Я учил их предельной осторожности и с каждым вместе проговаривал его легенду. Хаэридиану тогда всюду мерещились заговоры на его власть, и когда в очередной раз арестовали половину его приближенных, только двоих отпустили с извинениями и даже чем-то наградили — оба они были важными фигурами в моей игре. Я продумал все, кроме одного варианта развязки. Но даже тогда я упрекал Службу Провидения только в одном — что они не отдали меня на расправу вместе с остальными. Как бы ты стала ко мне относиться после этого?

Гвендолен встряхнула головой, пытаясь вернуть мысли на место.

— Я всегда буду к тебе одинаково относиться, — голос звучал хрипло, и поэтому она перешла на шепот. — Что бы ты ни сделал.

— Потом у меня было много времени подумать, — продолжал Баллантайн, не особенно дожидаясь ее ответа. — Я ведь подал в отставку не сразу, а только когда понял, что сам бы не смог так поступить даже ради огромной пользы для всего Круахана. И значит, для Службы Провидения я не гожусь. Но мне очень не хотелось, чтобы моя жизнь так заканчивалась. Это все высокие слова — про искупление вины и прочее, я никогда не смогу вернуть жизнь тем, кто ее потерял, значит, исправить здесь ничего нельзя. У меня сохранилась единственная мечта — оставить после себя не гибель и разрушение, а что-то еще. Поэтому, — тут он невесело усмехнулся, — я болтаюсь в компании совершенно безумных людей по Эбре, куда мне ни в коем случае нельзя возвращаться. Хотя ни капли не верю в истории о таинственной чаше, каких-то непонятных силах и в собственные рассуждения об Ордене, который мы якобы можем создать. Что мы вообще можем? Только с трудом уворачиваться от султанской гвардии, да и то у нас это получается все хуже и хуже.

— Мне последнее время многие говорят, что я сошла с ума, — задумчиво сказала Гвендолен, садясь на постели. Наконец ей удалось окончательно разлепить глаза, но ощущение было такое, будто она только что боролась в пустыне с песчаной бурей. — Скорее всего это правда, но я не особенно жалею.

Эбер рассеянно провел по ее щеке пальцами. Он был рядом, он был с ней нежен, он знал, как до нее дотронуться так, чтобы она вся задрожала, но вместе с тем она не знала, где его мысли. Вряд ли он думает о рыжеволосой девушке с крыльями, сидящей рядом с ним на широкой постели в темном пустом доме. Хотя она готова на все, чтобы он на мгновение забыл о своих раздумьях.

— Все-таки странно, что мы оказались в Эбре, — пробормотал Баллантайн, глядя поверх затылка Гвендолен. — Судьба меня словно толкает… теперь еще и в дом Нухгара. Словно мне надо через что-то пройти до конца. У меня уже давно не было такого ясного чувства, что все предопределено, и случится то, что должно случиться. Ты никогда такого не ощущала?

Гвендолен хотела сказать, что каждый раз с ним ощущает то, чего никогда не ощущала раньше, но сдержалась. Все-таки он ждал от нее других слов. Несмотря на то, что сам уже снял с нее камзол и рубашку.

— Мне иногда кажется, — она помолчала, собираясь с мыслями, — будто я понимаю каждого человека рядом со мной. Все, что у него в жизни не получается, как ему плохо, как он бьется ради куска хлеба или пытается к чему-то прийти. Я это чувствую, но ничего не могу сделать. Хотя раньше я никогда об этом не думала, просто держалась от людей подальше. Может, я перестаю быть крылатой? — она с сомнением пошевелила крыльями, расправив каждое, и как всегда, на белые простыни упал яркий отблеск, словно от пламени. — Но летать я вроде еще не разучилась…

— Я не знаю, к хорошему или плохому, но мы меняемся, Гвендолен, — тихо произнес Баллантайн, опуская голову. — Если бы кто-то раньше мне сказал, что я каждую ночь буду с девушкой в два раза моложе меня, я бы искренне посмеялся, уже без всякой обиды. А теперь мне этого хочется все время сильнее и сильнее.

— Это в тебе просто немного отражается то, что хочу я.

Гвендолен сомкнула руки на его шее и счастливо вздохнула. Еще не рассвело-значит. еще какое-то время можно не думать о смысле своих поисков, о том, что они будут делать с гостеприимством этого подозрительного Аллария, о том, сколько еще им скрываться и дадут ли им гвардейцы выбраться из Эбры. Не говоря про Гарана с его угрозами — о нем лучше вообще не думать, чтобы не скрипеть зубами и не хвататься за кинжал. Сейчас кинжал совершенно лишний. Сейчас нужны только губы Эбера возле ее уха и ее руки, расстегивающие пряжки его камзола — почему их каждый раз так много?

Неожиданно Гвендолен широко распахнула глаза, как от удара, и очень пожалела, что дала себе зарок на время забыть о холодном оружии. Стоя в дверном проеме, почти неразличимый в серых предрассветных сумерках, разлившихся по всему дому, Алларий внимательно наблюдал за ними, и судя по заинтересованному выражению лица, еще и подслушивал. Эбер, по счастью, не обернулся, а в ответ на возмущенный взгляд Гвендолен Алларий спокойно приложил палец к губам и успокаивающе наклонил голову, отступая и пропадая в сумерках. На его лице, тонком, нервном и исключительно подвижном, сейчас присутствовало задумчивое выражение погруженности в себя и вместе с тем полной безмятежности, словно он не занимался постыдным делом подглядывания, а выполнял какую-то крайне важную миссию.

Гвендолен решительно высвободилась и босиком пробежала к двери. Ключа в замке не оказалось, но она задернула висящие поверх шторы и для верности еще подтащила к дверям стоящий поблизости сундук.

— Так лучше, — пояснила она, не вдаваясь в подробности. — А то мало ли кто здесь расхаживает. Зверюга у него опять-таки на вид не слишком дружелюбная.

Эбер ничего не возразил. Наверно, он тоже решил в оставшееся время попытаться не думать о прошлом и будущем. Возможно, потому, что Гвендолен поклялась себе, что использует все, что в ее власти, чтобы он отвлекся от своих мыслей. Никогда раньше она не думала, что будет так прикасаться к мужчине, что ей захочется вывернуться из кожи, чтобы доставить ему удовольствие, что она будет пытаться угадать, чего он ждет от нее, и что ей все будет казаться прекрасным, пока ее сердце стучит от любви.

Но все получилось наоборот — она мечтала принести наслаждение, а почувствовала его сама, гораздо острее чем всегда. Задыхаясь от пронзающего изнутри ощущения и от дрожи, доходящей до кончиков пальцев, она упала на смятое покрывало с бешено колотящимся сердцем, с трудом осознавая шепот Баллантайна рядом:

— Хорошо, что скоро рассвет, и всем, кого ты перебудила, в любом случае пора вставать. Неужели ты чувствуешь это так сильно, Гвендолен?

Она не сразу смогла разлепить губы, чтобы ответить. Глаза закрывались сами собой, и все тело качалось на какой-то бесконечной теплой волне. У кого в ее народе язык повернулся назвать это проклятием? Наверно, они просто завидовали…

— Приветствовать рад я всех вас, кто мой дом осчастливил приходом. Надеюсь, не встретите вы здесь ни в чем недостатка.

Алларий лучезарно улыбнулся, изящно поведя рукой вокруг, но Гвендолен отчетливо казалось, что выражение радушного хозяина, открытого и дружелюбного человека, больше всего на свете ценящего изысканную беседу, такая же маска на его лице, ак все другие. С подозрением рассматривая явившуюся под вечер компанию гостей, она начинала понимать, зачем Алларию такой большой дом, раз сюда периодически наведывается столько народу. С другой стороны, было совершенно неясно, почему подобные сборища до сих пор не заинтересовали султанскую гвардию. Тем более если учитывать, что расположившаяся в просторном зале публика не принадлежала к верным подданным Хаэридиана Могущественного, да снизойдет он в своем великолепии до своих жалких слуг. Или как там у них принято говорить? Гвендолен хмуро зарылась в подушки в дальнем углу комнаты, и, чтобы побороть желание нервно грызть ногти, жевала большой персик из стоящей перед ней чаши с фруктами. Ее откровенно раздражала эбрийская манера сидеть на полу, есть руками, из напитков подавать только воду, но при этом постоянно раскуривать какие-то сладко пахнущние темные палочки, от запаха которых кружилась голова. Раздражало выражение застывшего блаженства на лице сидящего рядом Логана — он битый час аккуратно перемещал взглядом все предметы в комнате поочередно, заставляя гостей нервно вздрагивать. Но Логан был так горд своим новым умением, что полностью ушел в себя. Дагадд задумчиво опустошал блюдо с финиками и даже не ворчал, что "в этой Эбре не нагребешь ничего правильного похлебать", из чего Гвендолен сделала вывод, будто он тоже внутренне прислушивается к какому-то недавно открывшемуся у него таланту. Баллантайн на другом конце тихо разговаривал с Нуадой. Остальные — их было человек десять, в том числе и уже знакомый им Тенгал — с опаской на них поглядывали и в ожидании чего-то интересного развлекали себя стихами, которые декламировал Алларий. Гвендолен особенно не вслушивалась, но судя по всему, они были из его обычной мрачной серии про разверзнувшуюся землю и сошедший с небес огонь. Впрочем, под конец она втянулась, и текст неожиданно захватил ее — он был от имени божества, оплакивающего созданный им мир, который ему же придется уничтожить. Слушатели вежливо подняли руки и постучали ладонями друг о друга — видимо, это была такая манера выражения одобрения — но по лицам было заметно, что их гораздо больше занимают собственные мысли и присутствие в зале странных гостей. Причем сильнее всего косились на Баллантайна, даже демонстративно висящие на шее Гвендолен кинжалы в тройных ножнах и потемневший остановившийся взгляд Логана вызывали меньше тревоги.

— Я вижу, что вам нелегко наслаждаться изящной беседой, пока не войдет в ваши души друг к другу доверье, — высказался Алларий. — Да будет известно, что гости мои не опасны для тех, кто не дружен чрезмерно с властителем Эбры. Историю странствий своих они сами промолвят. Могу лишь сказать, что приплыли они из-за моря, влекомые целью великой, и странные силы подвластны им — больше, чем людям обычным дается.

Гвендолен при этих словах едва не поперхнулась, однако Логан с Дагаддом продолжали хранить полную безмятежность. Дагадд даже степенно покивал с чувством собственной значимости. Поскольку конец ночи у них был не занят таким важным делом, как у Эбера и Гвендолен, они успели, похоже, перекинуться парой слов с Алларием. Но стоит ли ему доверять? И можно ли доверять человеку со множеством лиц и образов? Что ему вообще от них нужно?

— Ну что же, — заговорил наконец один из собравшихся, смуглый человек с резкими чертами лица, — раз вы находитесь в доме Аллария, то вами явно тоже интересуется гвардия султаната. Мы собираемся здесь, потому что это единственное во всей Эбре место, где мы чувствуем себя относительно спокойно. Вероятно, мы сможем оказаться друг другу полезны. Верно ли мне сообщил Тенгал, что одного из вас ожидает неминуемая смерть, если его схватят? Должен сразу предупредить, что у нас все по-разному относятся к этой истории. Я в нее до конца не верю, но любой, кто нанес власти Хаэридиана хоть какой-то ушерб, вызывает у меня симпатию. Пусть даже если это посланник круаханской короны.

— Я здесь не от имени Круахана, — холодно сказал Баллантайн, глядя прямо перед собой. — Не слишком ли много знает про нас человек, о котором мы не знаем ничего?

— Принимаю это приглашение представиться, — человек усмехнулся. — Мое имя Эльмантар, но я редко на него отзываюсь. Обычно меня зовут Черным Ястребом. Я и мои ребята попортили немало крови Хаэридиану и его гвардии за последний год. В отличие от всех остальных, кто здесь присутствует

— Разумеется. Только больше половины несчастных, кого ты увлек своими речами, гниют в тюрьме или могиле, а ты сидишь на мягких коврах и куришь крэк, — ядовитым голосом отозвался другой, пожилой человек с таким количеством складок на лице, что скорее напоминал старую собаку, и глаза его смотрели вокруг так же печально.

— У меня на теле больше шрамов, чем у тебя на языке мозолей от лизания придворных задниц, Уллиль! Хоть в доме Аллария не изображай из себя сенатора. Не понимаю, зачем тебя вообще пускают на порог.

— Алларий пускает нас всех, — вмешался третий, худой и подвижный человечек, постоянно вертящийся на своих подушках, — потому что надеется, что мы когда-нибудь объединимся ради единой благой цели, и освободим Эбру от тирана, чтобы основать первое справедливое государство на Внутреннем океане. Представляю, насколько ему больно каждый раз видеть, как мы грыземся между собой!

— Воистину тронут твоею заботой, Хаэда, — мелодично проговорил Алларий, разворачивая большое ослепительно белое опахало. В затянутых светлым шелком окнах угадывался уже последний отблеск садящегося солнца, но жара упорно не желала спадать. — Однако о смысле поступков моих ты глаголешь неверно. Тому совпаденье виной, что гонимые властью — ученые люди, возвышены духом и ценят искусство. Нигде не сыскать благодарнее публики, нежели ваша.

— Другими словами, мы сейчас сидим в трогательном обществе государственных преступников, — мрачно прошептала Гвендолен на ухо Логану. — И сами не лучше. Признайся наконец, что вам для острых ощущений не хватало устроить небольшой государственный переворот с народными волнениями. Именно поэтому вы потащили нас в Эбру.

— Твое первое впечатление обманчиво, юноша, — мягко заметил сидящий рядом с ней человек. Его глаза были закрыты большими толстыми стеклами, видимо, поэтому он разглядел только мужской камзол Гвендолен, штаны с пряжками и кинжалы на шее. Однако слух у него оказался намного острее зрения. — Далеко не все из нас хотят каких-то перемен или чьего-то свержения. Даже Эльмантар — он скорее ищет постоянного риска. Ему нравится ходить по углям босыми ногами.

Гвендолен посмотрела на него надменно, но все-таки заинтересованно. По крайней мере он единственный заговорил с ней.

— А ты, например, чего хочешь? — спросила она. — Вряд ли ты ходишь к Алларию в надежде послушать хвалебный гимн справедливым порядкам в султанате.

— Моя душа здесь отдыхает, — ответил он просто. — Я служу богу, который под запретом в Эбре. Здесь я хотя бы не слышу, как его проклинают, а иногда даже могу поговорить о нем с кем-нибудь.

— Как зовут твоего бога? Случайно не Иситар?

Человек издал удивленный возглас и зачем-то ухватился обеими руками за рукав камзола Гвендолен.

— Как жаль, юноша, что я не могу видеть твоего лица. Ты первый из многих людей, кто знает хотя бы часть нашего учения и не боится произносить вслух имя Великой Любящей. Ты, наверно, знаешь, что простой люд искажает ее образ, наделяя ее чертами местного демона, которому все поклонялись прежде? Но для нас она всегда будет той Астаррой, что в первозданной силе своей любви спустилась за Изиром в царство смерти и вывела его оттуда.

— Мои знания намного меньше, чем ты думаешь, — Гвендолен высвободилась и попыталась побольше завернуться в плащ и вжаться спиной в подушки. Сравнение с демоном ей совсем не польстило.

— Когда-нибудь ты непременно услышишь об Изире и о том, как он отдал свою жизнь за других. Все, кто узнают об Изире, рано или поздно открывают ему свою душу. Или я расскажу тебе о нем, если мне посчастливится, и ты погостишь здесь подольше.

"В таком случае мне не посчастливится", — с тоской подумала Гвендолен. Но в облике человека с толстыми стеклами на глазах было что-то такое безмятежное и вместе с тем сильное, что сказать ему в лицо какую-нибудь колкость не хотелось. "Славное местечко Эбра, ничего не скажешь. Ни сесть нормально, ни выспаться, да еще битком всяких сомнительных божеств, помешанных, контрабандистов и заговорщиков. Может, это у них от жары?"

Она прислушалась к продолжавшемуся разговору, который за то время, что Гвендолен отвлеклась, перестал быть заурядным препирательством и плавно перешел к более серьезным вещам.

Говорил Уллиль, тот самый человек с грустными собачьими глазами — бывший толкователь законов при дворе Хаэриддиана, отосланный прочь за приверженность к излишнему милосердию, но сохранивший некоторые связи и успешно ими пользующийся. Так пояснил Гвендолен ее новый знакомец, странный служитель странного бога, в свою очередь представившийся Магнусом. У Гвендолен в голове образовалась легкая чехарда из всех новых имен, всем вместе было тесно, и каждое норовило вытолкнуть предыдущее, но она упорно слушала, потому что у сидящего напротив Баллантайна было заинтересованное выражение лица.

— Я предлагаю на время забыть все раздоры и распри между нами. Потому что приближается событие величайшей важности. Я слышал от надежных людей, что султан Хаэридиан в ближайшее время собирается отречься от власти.

У присутствующих вырвался одновременный крик. Некоторые даже вскочили на ноги, остальные по крайней мере сделали такую попытку, привстав с ковров и подушек. Черный Ястреб Эльмантар громко расхохотался, cкрестив руки на груди.

— Во дворце, куда ты так часто ползаешь, Уллиль, курят слишком много крэка на ночь. Вот им и привиделся этот кошмар.

— Не приписывай другим свои пороки, — выкрикнул с места Тенгал, видимо, недолюбливавший предводителя открытого сопротивления.

— Ты хочешь сказать, что уже вылечил всех прихвостней Хаэридиана от вредных привычек? Вряд ли, ведь в основном ты занят их дурными болезнями.

— Неужели вы не понимаете, какой нам дан шанс?

— Шанс умереть в петле — несомненно! Хаэридиан специально распускает эти слухи, чтобы посмотреть, кто не до конца зарылся в песок и начнет поднимать голову.

— Никогда не поверю, что вампир добровольно откажется пить кровь и перейдет на молоко.

— Замолкните все! — прозвучал ясный голос Аллария, и многие невольно сжались, поспешно принимая прежнее положение. Похоже, его авторитет в этом собрании странных людей был безоговорочным. — Ваши распри нелепы и тщетны. Могу подтвердить, что у домыслов есть основанье.

— Ты всерьез веришь в дворцовые сплетни. Алларий? — один Черный Ястреб продолжал возражать, но заметно сменив тон.

— Я не верю, я знаю, и ведаю, что за причина подтолкнула к решенью такому властителя Эбры. Скоро год, как приходят на площадь базарную люди, говорящие о неминуемой гибели мира. Правящий Эброю сгинет без всякой пощады. ибо ужасны его прегрешенья и тяжек груз злобы. Вот и решился султан обмануть провиденье.

Несколько мгновений сидящие в зале напряженно обдумывали услышанное.

— Но послушай… Алларий, — слегка растерянно произнес Эльмантар, если человек с резкими чертами лица и сверкающим взглядом вообще способен теряться. — Ты же сам сочиняешь все эти рассказы о конце света… непонятно только, зачем…Никогда не мог подумать, что власть Хаэридиана падет из-за выдумки! Но если это так — моя жизнь принадлежит тебе!

— Почему же непонятно зачем, — сварливо заметил Уллиль из своего угла. — Позавчера в Эбру прибыл Зальбагар, сын племянника султана, бежавшего в Ташир после своего мятежа восемь лет назад. Думаю. что некоторые из присутствующих здесь неплохо помнят эти события, — он выразительно покосился на спокойно слушающего Баллантайна. — . Другого преемника по крови у Хаэридиана быть не может. Но учтите, что всю юность он провел в Ташире. Не удивлюсь, если в островных поместьях, принадлежащих нашему любезному хозяину. Не в моих правилах обещать кому-то свою жизнь, Алларий, но я преклоняюсь перед вашим умением вести игру.

— Если скажу, что Ташир я покинул, отвергнут своею роднею, и никогда не стремился влиянье обресть на носителей власти, вряд ли поверите вы. Но позвольте тогда мне прибавить, что Зальбагар слабодушен, ленив и к трудам неспособен, целыми днями лежит на коврах он и ищет услады у женщин. Будет покорен он каждому слову султана, верша его тайную волю. Так что не ждите вы в Эбре больших перемен от моих предсказаний.

— Даже лучше, что он такой. Власть неминуемо ослабнет, и тем быстрее мы сможем добиться своего…

— … и создать царство справедливости в самом несправедливом из городов Внутреннего океана.

— А ты прикажешь ждать смерти и надеяться попасть в блаженный мир твоего Изира?

— Слушай, Алларий, когда ты там предсказывал конец света? — Гвендолен некоторое время послушно поворачивала голову к каждому из говоривших, но потом у нее заболела шея. — Долго еще осталось с ними мучиться?

Собравшиеся обернулись к ней как один, только сейчас заметив сидящее в углу странное существо с взъерошенными рыжими кудрями, в одежде то ли юнги, то ли приказчика, и в стянутом под горлом плаще, невзирая на жару. Оттого, что вся фигура была закутана, взгляды невольно притягивало лицо — казавшееся особенно бледным от ярких волос, с прищуренными глазами и упрямо выпяченной нижней губой. Красивым это лицо было назвать нельзя, но в нем было нечто настолько отличающееся от остальных, что остаться равнодушным было тяжело.

— Раньше для защиты дома было достаточно твоего леопарда, Алларий, — мрачно произнес Эльмантар. — А теперь здесь гавкают щенки.

В принципе Гвендолен даже обрадовалась: поскольку выспаться не получилось, от нудных препирательств в одно ухо и от тягучих бесед о каком-то непонятном боге в другое ее безудержно клонило в сон. А так выпадал неплохой случай встряхнуться.

— Бедняга, — сказала она язвительно, — у тебя, похоже, глаза затуманились от этого…от крэка. Разве ты видел у собак такие когти?

Достав пару кинжалов, она для наглядности метнула их в огромную чашу с фруктами, стоящую посередине ковра. Персик, самый верхний в груде, развалился ровно пополам, а виноград покатился по ковру, как темные бусы.

Эльмантар начал приподниматься, но в этот момент — в общем, что-то ведь обязательно должно было произойти, — в наружную дверь несколько раз постучали, причем, судя по звуку, сапогом. Упомянутый леопард, спокойно дремавший у ног Аллария, мягко поднялся, и Гвендолен залюбовалась — его спина изогнулась так, что стала походить на натянутый лук. Если бы судьба не создала ее птицей, она, вероятно, хотела бы быть кошкой.

Потом она посмотрела на Баллантайна, немного виновато и чуть хитро наклонив голову к плечу, словно желая сказать: "Да, характер у меня очень скверный, но что поделать? Зато вся нежность, которую я не трачу понапрасно на других, достается тебе — разве плохо?"

Но Эбер не вернул ей взгляда. Он смотрел на Логана, прямо и спокойно, с таким же выражением лица, с каким входил в Чертог Провидения выслушивать свой приговор, и такие же пятна загорались на скулах — единственный признак волнения.

— Похоже, Баллантайн, нам не стоит делить трапезу с этими новыми гостями? — вполголоса спросил молодой книжник. Трудно было что-то заметить на его отстраненном прекрасном лице, но он тоже забеспокоился. — Вы знаете, кто бы это мог быть?

— По крайней мере не гвардейцы султаната, уже хорошо, — Эбер покосился на испуганно вскинувшихся заговорщиков. — Это условный стук, которыми обычно пользуются люди из Пряди. И я в общем догадываюсь, из какой именно.

— Привет, Алларий, — небрежно бросил Гаран и залез на подушки прямо в сапогах. Похоже, без Тельгадды он уже не умел их снимать. У Гвендолен язык чесался спросить нечто подобное, но она благоразумно спрятала его подальше за зубами, и еще губы сжала поплотнее на всякий случай. Вряд ли у них получится притвориться, что их нет в доме Аллария, но почему-то ей казалось, что чем позже их обнаружат, тем лучше. — Все читаешь свои стишки и мечтаешь за обедом о мировой справедливости? — Гаран потянулся за персиком и быстро его сгрыз, бросив косточку рядом с собой на ковер. — Хотите, я вам предложу нечто вкусное на десерт? Такое, от чего у вас слюни потекут?

— О предводитель достойных людей, с кем опасно столкнуться в пустом переулке! Знаю, по прихоти праздной в мой дом заходить ты не стал бы вовеки, — торжественно кивнул Алларий.

У Гвендолен получился замечательный наблюдательный пост в углу, откуда она видела всех в комнате, а на нее мало кто обращал внимания. Несмотря на то, что присутствие Гарана вызывало у нее странное ощущение — крылья начинали дрожать от стремления скорее улететь подальше — смотрела она в основном на Аллария. Своей странной манерой выражаться и несколько подвывающей интонацией он мог бы произвести впечатление слегка безумного. Он постоянно кого-то изображал, и было прекрасно видно, что ему это доставляет несравненное удовольствие. Но Гвендолен не покидала уверенность, что он всего лишь не отказывает себе в желании поразвлечься на пути к чему-то… добиваясь чего-то… выполняя какую-то цель… Ей было сложно додумать свою мысль до конца, но он был не просто лицедеем на подмостках, пляшущим перед толпой. Скорее наоборот, толпа танцевала для него.

— Думаете, я не знаю, о чем вы тут болтаете? — продолжал между тем Гаран, усмехаясь. — Надеетесь, что власти тирана придет конец? А может, кто-то мечтает еще и занять его место? Даже если вы не перегрызетесь между собой, то гвардия точно вырвет вам глотку. Я не прав?

— Раз ты об этом так хорошо знаешь, Гаран из Западной Пряди, то зачем пришел сюда? Твоя прямая дорога — в дом султаната, за вознаграждением, — хмуро произнес Тенгал, не поднимая глаз.

— Да, но почему-то я все еще не там, — Гаран хитро прищурился. — Хотя не скрою, действительно считаю себя достойным награды и самой высокой участи. Однако я здесь. Как полагаешь, почему?

— Если надеешься, что мы тебе дадим денег за молчание… — начал Уллиль, но Гаран махнул рукой в его сторону, не дослушав.

— Весь твой дом стоит меньше, чем перстень у меня на пальце, бывший казначей. Однако здесь у вас есть нечто ценнее золота. Смешно, да? — он пожал плечами. — Никогда бы не подумал, что на свете что-то может с ним сравниться. А теперь почти уверен, что это так.

— Что у нас может быть? — Уллиль оглядел остальных почти умоляющим взглядом. — Откуда?

— Да он просто крэка перенюхал, — отрезал Черный Ястреб. — Не видите что ли, глаза блестящие, зрачки сужены. Прикажи его куда-нибудь положить, Алларий, очухается и уйдет.

— Забыл, Эльмантар, как мы надышались на спор? Ты три дня валялся не двигаясь. А я на следующий день выехал с караваном на южную границу, — Гаран приподнялся, уперев кулаки в колени. Он уже начинал терять терпение. — Когда Гаран из Западной Пряди о чем-то говорит, то это не болтовня трусливых книгочеев! Вот эти четверо, — он ткнул пальцем в сторону Баллантайна. — Они знают что-то… такую вещь, которая способна дать огромные силы! А может, власть над всем миром, я не знаю. Но, в общем, такую штуковину, от которой вся гвардия Эбры будет ползать у нас в ногах, как червяки. Они знают, что она есть, и они ее ищут.

Сидящие рядом с Эбером и Дагаддом спешно отодвинулись вместе с подушками, в результате чего образовалось пустое пространство. В наступившей тишине Гвендолен гордо пересекла комнату и села за плечом Баллантайна, пытаясь поджать ноги по-эбрийски и поэтому все время ерзая. Торжественно застыть в позе мрачного телохранителя никак не получалось. Логан со вздохом присоединился к ним и присел с другой стороны.

— Почему ты так думаешь, Гаран из Западной Пряди? — все опять признали за Баллантайном право говорить первым. — Разве у тебя есть доказательства?

— Ха! Доказательства! Ты объявлен в Эбре вне закона. Старина Хэрри дорого бы заплатил за то, чтобы увидеть каждую часть твоего тела отдельно от другой. А ты все-таки сюда притащился — для чего? Понятно, что не на увеселительную прогулку со своей пернатой подстилкой. Ради чего может человек так рисковать своей жизнью? — я вас спрашиваю? — Он обвел взглядом замолкшее собрание. — Когда ты найдешь то, что ищешь, мы пройдемся по Эбре, как по ковру. Вы мне все пригодитесь и не пожалеете об этом.

Эбер ничего не ответил. Похоже, он снова думал о своем, и в мыслях был от Гарана очень далек.

— Мне кажется, сьер Баллантайн ясно дал вам понять наше мнение по этому вопросу, — церемонно заметил Логан. — Иначе мы продолжали бы находиться в вашем доме.

— Шлепал бы ты отсюда, — прибавил Дагадд, для выразительности складывая на груди толстые руки. — Мы тут слепились, языками шкрябаем. Не впихивайся лучше, а то копыта отстегнем.

Гвендолен, как ни странно, промолчала. Внутренний голос, решивший в этот раз стать разумным, подсказывал ей, что тратить кинжалы еще рано — они могут ей в скором будущем очень пригодиться.

— За морем, видно, все такие глупые, — Гаран привстал, нимало не смутившись. — Эй, неудачные заговорщики, может, вы поумнее будете? Отдайте мне этих четверых, и я пошел.

Многие с надеждой посмотрели на Аллария. Тот молчал и приветливо улыбался.

— Ну как-то это… — неуверенно забормотал Уллиль. — Все-таки они гости…Как бы сказать…

— Ясно, — Гаран окончательно поднялся с ковра. — Значит, вы все тут останетесь в гостях, пока не поумнеете. Счастливо оставаться, Алларий, теперь какое-то время у твоих виршей будет очень много слушателей.

— Ты что имеешь в виду? — с подозрением спросил Эльмантар,

— Дом окружен моими ребятами. Помучаетесь без воды и еды пару дней. А потом сами выкинете этих четверых за ворота. Или, — он изобразил шутливый поклон в сторону Баллантайна, — сами предложите мне то, что я предлагал вам.

Среди поднявшихся нестройных криков особенно ясно прозвучал мрачновато-насмешливый голос Гвендолен, произнесшей со своей обычной интонацией:

— Что-то не припомню, Луйг, что он нам предлагал? Что вся Эбра будет валяться у наших ног? Предлагаю начать с него.

- Не допущу я вовек, чтобы кто-то ущерб претерпел в моем доме, — прогремел голос Аллария, и Гвендолен с легким ужасом поняла, что кинжал ускользнул у нее из пальцев и со стуком воткнулся обратно в ножны. — Даже пришедший с угрозой и злыми словами уйдет невредимым отсюда. Что до гостей, то, пустив на порог их, я дал им защиту.

. — Мы подождем, — Гаран слегка попятился к двери, не слишком обрадованный сверканием кинжала в руках Гвендолен. — Ваша гордость закончится вместе с водой. Уйдет в песок, — он издал хриплый смешок. — Хотите потянуть время — тяните. Но я бы на вашем месте согласился на все добровольно. Выбора все равно нет, а ребята из Западной Пряди очень хорошо умеют узнавать у караванщиков, куда те прячут свои сокровища. Понятно, что я имею в виду?

Эбер по-прежнему отрешенно молчал. Логан с Дагаддом, бросив взгляды по сторонам, быстро заняли оборонительную позицию, моментально вспомнив свой богатый приключениями опыт бродячих книжников из Валлены. Гвендолен была поглощена попытками разомкнуть пальцы, сведенные на рукояти кинжала, и потому упустила следующую попытку блестящего и остроумного ответа.

— Да, Алларий, утром к тебе пришла повозка с припасами, — Гаран обернулся у самой двери, чувствуя себя уже в полной безопасности. — Я ее пока придержал для своих ребят, чтобы им не так скучно было вас караулить. Правда, ты ведь знаешь, я человек не жадный, кое-чем могу и поделиться, — Он торжествующе захохотал во все горло, уже не сдерживаясь. — Например, сушеной рыбой и солеными орехами!

— Бесполезно, — сказал Эльмантар, опускаясь на ступени лестницы между Логаном и Гвендолен. — На всех соседних крышах сидят их лучники. Даже если прорваться сквозь заслон у главных ворот — далеко не уйдешь.

— А задняя калитка? — невнятно пробурчал Логан, придерживая зубами скручиваемую тетиву.

— Неужели ты думаешь, что ее забыли взять под прицел?

Гвендолен только хмыкнула, балансируя кинжал на ладони. Периодически она косилась в сторону Баллантайна, сидящего рядом с Хаэдой. Они оба молчали, но возникала стойкая уверенность, будто они переговариваются мыслями.

— Ну ладно! — Эльмантар хлопнул руками по коленям. — Раз уж мы все из-за вас так влипли, рассказывайте, что за диво такое вы ищете, раз Гаран ради этого выводит весь свой отряд на улицу среди бела дня.

"Я бы сама хотела это знать", — подумала Гвендолен, вздохнув без особой радости. Как назло, ей попеременно хотелось то пить, то есть, и она с трудом удерживалась от того, чтобы не выпить одним глотком половину фляжки с водой, которой Алларий наделил каждого.

— Я… мы не ищем, — начал Логан, потому что все посмотрели на него. — Вернее, мы ищем… но не знаем, что.

— И ты хочешь, чтобы я тебе поверил?

— Да я в общем сам себе не верю, — пожал плечами Логан. — Но по-другому объяснить не могу.

— Гаран сказал, что это некий предмет… или сила, дающая могущество и власть над другими, — вмешался Хаэда. — Это правда?

— Не совсем… Нет, — было видно, что Логану совсем не хочется отвечать. — Я бы сказал — дающая понимание других. Ничего мы не ищем! — неожиданно сорвался он. — И ничего не знаем! Нечего нас принимать ни за спасителей, ни за погубителей мира!

— Если внимали всерьез вы моим предсказаньям, то следует помнить — явятся в Эбру четыре гонца из-за моря, — Алларий остановился на верхней площадке. Из-за того, что все смотрели на него снизу вверх, задрав головы, его сухопарая фигура казалась выше и значительнее, чем всегда. — Будут подвластны им тайные силы, и власть их огромна. Если удачей свершится их поиск, сильней многократно станут они, и весь мир покорится их воле.

— Тайные силы! — Хаэда вскочил, не в силах удержаться на месте, и заметался по нижней площадке, как заведенный. — Да, я это чувствую, это же правда, мастер Логан, вы не станете это скрывать? Я сам видел, как вы взглядом погасили огонь в камине.

— Там просто уголь кончился, — неохотно пробормотал Логан, глядя в сторону.

— А это? Вы только посмотрите!

Гвендолен проследила за вытянутой рукой Хаэды и издала легкий тоскливый вздох. Логан с отсутствующим видом держал на коленях арбалет, к которому не прикасался, и упорно отводил глаза, но тетива продолжала упорно и плотно наматываться на колесико сама по себе.

— Логан, сын Дарста, — лучший арбалетчик во всей Валлене, — высказался Баллантайн в наступившей тишине.

— Хорошо, давайте будем называть это так, — Хаэда решил быть покладистым. — Думаю, найдется еще немало умений, в которых вы лучшие настолько, что это превышает возможности и силы обычных людей.

— Все это глупости, — Логан с досадой спихнул арбалет с колен, — детские игры. Я уверен, что если бы мы нашли… если бы… — он проглотил едва не возникшее на губах слово, — она… это появилось бы у нас, мы умели бы гораздо больше. Но, похоже, наши поиски в окончательном тупике. За нами по пятам идет стража, а мы даже не знаем, где ее… где это искать.

— Я знаю, — прогремел голос Аллария. — И могу рассказать вам.

— Что?

Теперь Логан с Дагаддом одновременно подхватились на ноги, для уверенности вцепившись друг в друга. Как бы они не были непохожи — юноша с чертами лица, словно высеченными в мраморе, и ясными зелеными глазами, и толстяк с выпяченными губами, набрякшими веками и бородой, торчащей как пружина — в этот момент у них было совершенно одинаковое выражение лица — безумной надежды, страха и восторга.

— Что ты сказал?

Гвендолен тряхнула головой — настолько непривычно было, что Алларий перестал говорить стихами, что до нее далеко не сразу дошел смысл его слов.

— Ведаю я, где сыскать вам источник той силы великой, что мирозданью поможет сменить свое русло, — спокойно продолжал Алларий. Для безумца у него был слишком цепкий взгляд, и чересчур уверенная усмешка скрывалась в уголке губ. — Только вначале узнать любопытно, что будете делать с мощью, что может вам в руки попасть столь внезапно.

— Очень даже любопытно, — протянул Эльмантар, меряя валленских книжников задумчивым взглядом.

— Мы хотели…. Мы собирались основать… — Логан запнулся, умоляюще взглянув на Баллантайна. — Да мы в общем и не думали еще толком. Неужели на самом деле она существует?

— Я могу поклясться, мастер Алларий, — медленно произнес Эбер, — что мы хотели и хотим использовать все полученные нами силы только во благо знания о мире. И во благо тех людей, кто ищет знания. Вас устроит такой ответ?

- Сьер Баллантайн! — Хаэда, ловивший ртом воздух, наконец справился с дыханием и схватил Эбера за плащ, словно опасаясь, что тот вдруг исчезнет бесследно. — Когда-то я, ничтожный, осмеливался роптать на свою судьбу, не подозревая, что все эти годы она вела меня к единственному и бесценному дару. Гаран прав в одном — вы вчетвером будете обладать такой силой, что эбрийская гвардия отступит и склонится перед вами. Мы без особого труда займем дворец султаната. Власти тирана наступил конец! Эбра будет, действительно будет самым справедливым местом на всем Внутреннем океане, как я только мог сомневаться в этом! Мы откроем двери темниц, мы установим новые законы, мы будем править долго и мудро. Вы будете! Эбра даже может стать тридцать седьмой провинцией под сенью Провидения, а вы — ее наместником. Такой человек, как вы, не может не осознавать, что такое истинная справедливость,

— Я польщен вашей оценкой, но мне кажется, вы сами до конца не поняли, что предлагаете, — Баллантайн осторожно потянул за ткань, высвобождая ее из стиснутых пальцев Хаэды. — Возглавить восстание?

— Я прекрасно понимаю! Вы успели заметить, что мы из себя представляем — бесконечно скандалим по всякому поводу, только чтобы доказать собственные заслуги и не позволить возвыситься другому. Мы никогда не сможем выбрать предводителя. Но пойдем за тем, в ком почувствуем истинную силу.

Эльмантар пожал плечами, громко фыркнул, но вслух возражать не стал.

— Сила эта не моя, — Эбер устало провел рукой по глазам. — И я до конца не уверен в том, что она есть.

— Нашей уверенности и слов Аллария достаточно, — взмахнул рукой Хаэда. — Позвольте первым приветствовать вас, высокий наместник Провидения в Эбре!

Наконец и Эбер поднялся на ноги. С его лица постепенно исчезло отсутствующее выражение, которое Гвендолен часто замечала с тех пор, как они сошли на эбрийский берег — теперь он выглядел сумрачно, но сосредоточенно.

— По-моему, я еще не давал своего согласия.

— Но вам же самому этого хочется, разве нет?

— Я не буду скрывать, — Баллантайн говорил медленно, словно сам себе задавал вопросы и на них отвечал. — Я думал о том, что проще всего изменить жизнь людей, когда судьба поставила тебя над ними. Думал — я знаю, как поступать, чтобы справедливости вокруг стало больше. Считал себя не менее достойным, чем те правители, с которыми мне приходилось встречаться. Ждал, как однажды мне предложат нечто подобное, что вы делаете сейчас. Но я еще раз повторяю — у меня самого нет никакой силы. Если мои друзья пойдут со мной…

— Да нам вообще-то облизать, — заявил Дагадд. — Тем более если эти нюхачи с рогами сольются с дороги, то вообще в самую бочку.

Логан ничего не добавил, потому что так и не смог отвести горящих глаз от Аллария, только что сказавшего вслух об его безумной мечте. Гвендолен тоже промолчала — во-первых, понимала, что от нее никто ничего не ждет, во-вторых, была занята тем, что пересчитывала разложенные перед собой кинжалы, аккуратно пробуя пальцем их острие. В принципе, она была готова отправляться в путь в любой момент и куда угодно, лишь бы следом за человеком с осунувшимся лицом и пепельными волосами.

Алларий наблюдал за ними, облокотившись на перила. Как всегда, Гвендолен не могла разгадать истинный смысл выражения его лица — он опять кого-то представлял. Только кого на этот раз? Хитрого заговорщика, чей замысел близок к завершению? Или печального мудреца, который знает все о тайнах мира, но никого не хочет расстраивать?.

— Рад я тому, что сумели найти вы свое назначенье. Радуюсь также, что кончатся вечные ссоры и распри, что в моем доме плетущие заговор люди творили. Бедным себя я назвать не могу, но мои погреба опустели.

— Ты обещал нам рассказать… — Логан не трогался с места, и глаза его светились мягким зеленым светом. Гвендолен он внезапно показался очень красивым, хотя обычно слишком правильные и холодные черты лица ее спутника вызывали у нее смутную неуверенность в его земном происхождении, и только. Теперь же они были совсем человеческими — наверно, из-за напряженного ожидания и детского восторга.

— Ежели сьер Баллантайн утвердился в решенье.

— Нет, — голос Эбера прозвучал хрипло. — Я должен… поговорить со всеми вашими. Я… обещаю, что к утру все будет решено.

— Утро — достойное время для важных в судьбе переломов, — торжественно наклонил голову Алларий. — Вынужден вас ненадолго покинуть — к воротам моим скоро гости прибудут, следует им оказать надлежащий почет и вниманье. — Он величаво сошел по ступенькам, выполнив перед Гвендолен какой-то немыслимый пируэт. — Следуй за мной, перекинуться словом с пришедшими будет полезно.

— Какие гости? Дом же окружен! — недоуменный вопль Хаэды.

— Эбер, я вас умоляю, я до утра не дотяну! — это голос Логана.

— Очень разумно, брать дворец приступом — это вам не дыни трескать на коврах у Аллария, — довольная интонация Эльмантара. — Кстати, Баллантайн, пара моих ребят вполне может взять на себя отвлекающие маневры, вроде взрыва пороха или броска отравленного кинжала. Вы уже прикинули, кто у вас будет военным министром?

Алларий скрылся за дверью, ведущей во внутренний двор, и только тогда все стоящие на лестнице услышали три равномерных удара. В отличие от Гарана, нынешние гости колотили в дверь не ногами, но дверным молотком тоже предпочитали не пользоваться.

Вначале Гвендолен думала исключительно о том, что Алларий отправился встречать неизвестных гостей задолго до того, как они изволили известить о своем прибытии. Затем, когда стук повторился, она вскинула подбородок и, не оглядываясь, отправилась ко входу проверять, верна ли ее вторая мысль.

— Это хорошо, что ты пока невредима, скальд конунга. И хорошо, что мы тебя нашли.

Их пришло двое — ее старый соперник в поэтическом искусстве Улли и предводитель дружины — Лейвхар, а может, все-таки Харлейв. Они, не скрываясь, нацепили кольчужные рубашки, что само по себе было подвигом в эбрийскую погоду, и оба опирались на тяжелые секиры. Чем же еще уважающий себя вандерский воин будет стучать в ворота чужого дома?

— Я тоже рада, что вас вижу, — сказала Гвендолен неожиданно искренне. Она вдруг поняла, что скучает по времени на корабле, по их постоянным перебранкам, по двенадцати парам сощуренных светло-голубых глаз, неотрывно следящих за ее полетом в небе. — Я почти закончила новую хвалебную песнь для Данстейна. Вы передадите ему?

— Конунг выбрал себе достойного скальда, — важно кивнул Улли. — Несмотря на то, что у него уже был такой прекрасный повелитель слов, как я. Ты ведь знаешь, что этот дом окружили люди, что хотят тебе зла, скадьд конунга? Они ждут, пока вы ослабнете без воды и пищи, а потом пойдут на приступ. Мы сами это слышали.

— Это будет позорным деянием, — пожала плечами Гвендолен, — и все его запомнят.

Улли и Лейвхар переглянулись.

— Достойно удивления, что ты родилась не на Песчаном берегу, — сказал наконец предводитель дружины. — Ты говоришь как одна из нас.

Гвендолен тихо вздохнула про себя. Ей тоже стало жаль, что она не могла появиться на свет в Вандере, с детства носить за поясом тяжелую секиру, звать корабль "скакуном моря" и проводить на его спине шесть дней из семи. Водить за собой такую же дружину с выгоревшими на солнце волосами, преданную ей до конца мира. Правда, это уже была бы не Гвендолен Антарей, но может, и к лучшему?

— Люди запомнят и другое, — произнесла она вслух, слегка нахмурившись. — Что дружина конунга Данстейна была рядом и не притронулась к мечам, чтобы помочь своему скальду.

— Ты ошибаешься, скальд конунга. Мы хотим помочь тебе.

— Только мне, но не моим друзьям. А значит, я вашу помощь принять не могу.

— Скажи ей, Улли, — пробормотал Лейвхар, опуская глаза.

— Все наши жизни в руках Длинноволосого, — торжественно и чуть нараспев заявил Улли. — Но ваши он уже выпустил из ладоней. Маленький человек, что торгует дурной травой, договорился с правителем этой страны, что он выведает у вас важную тайну, а потом убьет. Только поэтому воины правителя не пришли вас схватить. Но они стерегут неподалеку. Ни один корабль в порту вас не примет. Вам никогда отсюда не уехать — только в ту страну, где не тает лед.

— Тогда зачем воины Данстейна понапрасну тратят время на разговоры со мной?

— Мне всегда почетно поговорить с тобой, скальд конунга. Но мы пришли не только за этим. Вы можете бежать не за море, а наоборот.

— Наоборот — это как? — Гвендолен слегка растерялась.

— На юге, где это ужасное солнце никогда не заходит, возле озер растут деревья с большими красными цветами. Там селятся люди, что называют себя свободными и не подчиняются правителю этой страны. А он придет их покорять еще очень не скоро. У него слишком много своих трещин на щите. Мы дали караванщикам три меча и булаву, и они согласились отвезти вас к тем людям. Конечно, вы никогда не вернетесь, но это лучше, чем смерть. Длинноволосый сказал — пока ты жив, ты этим посрамляешь своего врага.

— Должно быть… — пробормотала Гвендолен без особой уверенности.

Почему-то в первую очередь она живо представила Эбера, с выгоревшими на солнце волосами и глазами, совсем светлыми на фоне загара, прислонившегося к стволу дерева, и себя саму, выходящей из какой-то плетеной хижины, с деревянной миской, полной бледно-желтых плодов. Картина была настолько яркой, что вселяла абсолютную уверенность в своей реальности. Гвендолен встряхнула головой, так и не определившись, нравится ли ей увиденное.

— Перед рассветом дружина подойдет ближе к воротам. Воины маленького человека станут отдыхать перед штурмом, и нам будет легче прорваться. Предупреди своих друзей, скальд конунга, чтобы были наготове.

— Почему мы должны довериться тем, кто не расположен ни во что вмешиваться?

— Во-первых, у вас нет особого выбора, — Лейвхар спокойно оперся на секиру, не выказывая ни малейшей обиды. — Во-вторых, конунгу будет больше удачи, если ты останешься в живых.

— Но он же никогда больше не услышит моих песен.

— Ты будешь рассказывать их ветру, и он перенесет твой голос через море, — совершенно серьезно ответил Улли.

Гвендолен обхватила себя руками за плечи, словно ей внезапно стало холодно. Никогда не вернуться назад — это слишком странно. Они навсегда останутся в далеких песках, на берегу мелкого соленого озера. А многие из воинов, готовые отдать жизнь за то, чтобы они благополучно выбрались из города, с рассветом останутся на этой улице, упав ничком в лужу собственной крови и сжимая рукоять меча. Всего лишь ради того, чтобы она каждое утро, повернувшись на север, произносила слова, понятные по отдельности, но вместе звучащие довольно смутно.

Но при этом она будет вместе с Эбером. Навсегда. Каждое утро она будет просыпаться, видя его рядом с собой. Ради этого она научится вставать с восходом солнца.

— Когда я поставлю на окно свечу, это будет знак, что мы готовы, — сказала она хрипло.

— Пусть твоя судьба будет сильнее, чем у твоих врагов, — кивнул Лейвхар и пошел обратно, считая разговор законченным. Некоторое время Гвендолен растерянно глядела в их широкие спины в железных кольцах, нашитых на грубую кожу, так и не осознав до конца, что они ей предложили. Потом поискала глазами Аллария, но того давно уже не было рядом. Она стояла одна во внутреннем дворике, и удлинившаяся в сумерках тень протянулась от ее ног к воротам. Тень была характерно изломана на спине — как всегда в моменты глубокой задумчивости Гвендолен неосознанно пыталась расправить крылья.

Она поспешно прижала их как можно плотнее, радуясь, что никто не видит, и медленно побрела к дверям, глядя себе под ноги, так что чуть не прошла мимо Баллантайна, стоящего в проеме.

— Неужели воины Данстейна предлагают нам помощь? — он усмехнулся углом рта, и в его глазах промелькнуло несколько выражений, но все не особенно радостные.

— Не задаром. Им нужна хвалебная песнь для своего конунга.

— И что ты собираешься делать?

— Пойду сочинять, — она пожала плечами. — Полагаю, на голодный желудок она получится особенно вдохновенной.

— Вполне достойное занятие на всю ночь,

— Не менее достойное, чем составление планов мятежа, которому ты собирался посвятить время. Я не права?

— Я думаю, мы оба правы, Гвендолен.

Эбер наполовину отвернулся, и она могла сколько угодно смотреть на его профиль. "Ты будешь теперь только моим. Навсегда. Вот странно — раньше я и мечтать не могла об этом. А сейчас оно сбывается само собой. Разве стоит ненавидеть Гарана, раз из-за него случилось такое счастье? Ты научишься любить меня, хотя бы так, как ты можешь. Я буду веселой, печальной, гордой, нежной, каждый день разной, чтобы тебе никогда не стало скучно со мной. Я буду твоим отражением и твоей противоположностью. Ты сам забудешь, как когда-то мог жить без меня".

Гвендолен спрятала лицо и поспешно взбежала по ступенькам, чтобы никто, даже Эбер, не видел, как засверкали ее глаза. Но на верхней площадке застыл Алларий, словно никуда не уходил, и в обращенном на Гвендолен взгляде светилось что-то похожее на понимание, или по крайней мере на легкое сочувствие.

— Дева крылатая сделала также свой выбор дороги, — провозгласил он, неожиданно подмигнув. — Сила желанья ее такова, что спасется любой, даже тот, кто спастись не стремится особо.

Наверно, в середине ночи Гвендолен все-таки задремала, свернувшись в некое подобие кокона под лестницей — положив подбородок на колени и обхватив себя освобожденными, пусть ненадолго. крыльями. Некоторое время она честно боролась с приходящими в голову строчками, пытаясь отобрать самые чеканные, но не находя. Видимо, истории про скальдов, выкупавших свои головы сложенными за ночь стихами, были красивым преувеличением. Или же древним конунгам было безразлично, что перед ними городили, лишь бы отдаленно походило на хвалебную песнь. Гвендолен сотню раз пожалела о своем опрометчивом обещании потратить ночь на сочинения. На сто первый раз она ткнулась носом в колени. На сто второй долго терла руками глаза, ничего не добившись, кроме ощущения, что сунула лицо в песок. На сто третий она прижалась щекой к грубой ткани штанов и блаженно улыбнулась. Но спала она неспокойно — крылья постоянно вздрагивали, то ли стремясь унести ее подальше, то ли укрыть. Сон был наполнен мельканием теней и посторонними звуками — шагами, стуком, шепотом, окриками и шелестом. И когда два голоса над головой зазвучали особенно четко, Гвендолен не сразу осознала, что не спит.

— Так ли ты полон решимости выведать тайну? Нет ли страха в душе, одиноко стремяшейся к знанью? Видишь, позвал я тебя одного на беседу ночную. Думал ли ты, почему, иль не мучит тебя любопытство?

— Я все время думаю только об одном, — голос Логана, обычно по-мальчишески звонкий и ясный, звучал сдавленно. — О ней… о Чаше. Алларий, она в самом деле существует?

— Не усомнился ты в силах своих и уменьях ни разу. Что же ты столь не уверен в источнике силы?

— Нет, я верю! Я уверен! — послышался глухой стук — видимо, Логан метался по площадке, задевая арбалетом за перила.. — Я просто не могу привыкнуть к мысли, что скоро все разрешится. Что наши поиски сейчас закончатся.

— Легкую правку внести мне позволь, о сын Дарста. Вашим не стал бы я звать путь познания этого мира, что отныне проделать тебе предстоит в одиночку.

— В одиночку? Почему? А мои… друзья?

Логан чуть запнулся, и в голосе Аллария позвучала снисходительная насмешка:

— Знаешь ты сам, что на время лишь ваши дороги скрестились. Только один может Чашей владеть и постичь существо мирозданья. Среди вас четверых ты единственный к роли великой пригоден.

— Наверно… да. Но что будет с ними?

— Стоит ли думать об этом, когда пред тобой тайна мира раскрыться готова? Скоро будешь ты знать обо всем, что на этой земле происходит, что случится еще, и чему суждено никогда не возникнуть. Но в душе укрепится твоей безразличье — платить должен каждый за знанья.

На несколько мгновений воцарилась тишина, во время которой Гвендолен окончательно проснулась, но остерегалась пошевелиться — что-то ей подсказывало, будто оба собеседника не обрадуются, обнаружив непрошенного свидетеля.

— Хорошо, — глухо произнес Логан. — Я понимаю. Что я должен делать?

— В первую очередь дать мне согласье свое, о сын Дарста. Будешь ли ты выполнять все мои указанья, чтобы бесстрашно достигнуть источника знаний?

— Да…Но Алларий, подожди… — голос Логана сделался умоляющим. — Ты, наверно. видишь меня насквозь, ты давно понял, что я ищу сущность этого мира так, как многие ищут женской любви или золота… Но я не могу так сразу… ладно этот скрытный круаханский чиновник… но с Дагди мы пять лет укрывались одним плащом, когда шел дождь… и эта крылатая девочка — в ней столько непонятной силы, что мне иногда кажется, будто она единственная знает о смысле жизни. Дай мне подумать.

— Круаханский чиновник наденет венец султаната иль погибнет при штурме дворца — он судьбу свою выбрал. Гвендолен Антарей согласилась уехать в пустыню, затерявшись навеки в песках вместе с тем, кого любит. Каждый должен на путь, по которому двигаться хочет, сам вставать без оглядки — поверь, что наш мир так устроен.

— Мне надо подумать, — упрямо повторил Логан дрогнувшим голосом. — Я почти согласен, Алларий, я готов, но все-таки… дай мне подумать.

— До восхода не более часа осталось — не хватит для долгих раздумий. Хорошо, поразмыслить ты можешь, но я жду ответ до рассвета.

Логан ничего не сказал вслед удаляюшимся шагам. А может, ушел сам? Гвендолен не решалась выглянуть, только плотнее завернулась в крылья и закрыла глаза по детской привычке — если я сама себя не вижу, значит, я хорошо спряталась. Сидеть спокойно для нее всегда было очень трудно, поэтому Гвендолен начала считать про себя — вначале по-вандерски, потому что это было логичным продолжением ее сочинений, потом по-круахански, потому что давно решила именно этот язык считать своим. На цифре "тридцать" она уже летела над серебристыми горами, поворачивая на запад, навстречу луне — любимый сон всех крылатых, предвещавший им удачу, и была уверена, что потоки прохладного ветра под крыльями — это явь, а странный разговор на лестнице ей приснился.

— Есть определенная разница между тем, как держать меч и кинжал, — пробормотал Логан, ни к кому специально не адресуясь, но выразительно взглянув в сторону Гвендолен. Как самые опытные в обращении хоть с каким-то оружием, они держали оборону у главного входа, расположившись по обе стороны лестничной площадки — один со взведенной стрелой в ложе арбалета, другая — сжав рукоять меча с черными узорами на лезвии. Заднюю калитку доверили Эльмантару с Дагаддом. Остальные собрались в главном зале, вооружившись всем, что смогли найти в доме Аллария — от кухонной утвари до отломанных досок, но было сразу понятно, что толку от них будет немного.

— Странно, что некоторые обращают внимание на такие заурядные вещи, отвлекаясь от познания мира, — ядовито заметила Гвендолен, которая действительно понятия не имела, как поудобнее ухватиться за рукоять. Меч казался ей слишком длинным и совершенно бесполезным в своей изысканной красоте. Логан внезапно отвернулся — неужели, чтобы спрятать выражение лица? Выходит, ей ничего не приснилось. И все утренние события, которые произошли до того, как они заняли свой наблюдательный пост, имели гораздо более глубокий смысл, чем могло показаться со стороны.

Гвендолен благополучно проспала бы не только восход, но и полдень, если бы ее не тронула за плечо чья-то рука. Человеческие прикосновения — кроме рук Эбера — она по-прежнему выносила с трудом, поэтому сразу проснулась, и нельзя сказать, что в наилучшем настроении. С вечера у нее оставался только глоток воды, поэтому возникало стойкое ощущение, что язык увеличился в два раза и скоро перестанет помещаться во рту. В голове гудел огромный колокол, упорно бьющий по вискам. Нависшее над ней лицо Аллария с прорезавшей лоб вертикальной морщиной она различала сквозь какую-то неясную дымку, потому что глаза не желали до конца разлепляться. Впрочем, хозяин дома тоже выглядел не лучшим образом — на веках легли темные круги, скулы выступили так, что лицо казалось треугольным, а горбатый нос на фоне ввалившихся щек казался угрожающим клювом.

— Вот снова явились знакомцы твои, о крылатая дева, — провозгласил он шепотом, прижимая палец к губам. Но тон его не стал от этого менее торжественным. Алларий все время держался, как на подмостках перед тысячами зрителей. — Ты ведь должна была весть им подать на рассвете, как помнишь.

Некоторое время Гвендолен возилась, пытаясь подняться. На одном крыле она лежала полночи, поэтому полностью перестала его чувствовать, и от этого возникало ощущение, будто она хромая. Но главное было не это — ей казалось, что сейчас она прыгнет в пропасть, не умея раскрыть крылья. Она прекрасно помнила, что от нее ждут и что она сейчас должна сказать и сделать. Спускаясь во внутренний двор, Гвендолен бросила только один взгляд через плечо на большую залу, в которой все спали где и как придется. Ей даже не надо было искать глазами Эбера — он дремал у входа, откинув голову назад, и веки его вздрагивали, словно пытаясь разглядеть бесконечно меняющиеся картины. Так просто — подойти, пока все спят, тихо потянуть его за камзол и сказать: "Пойдем. Туда, где ты будешь живой и в безопасности. Где никто не сможет тебя отобрать у меня. Где никто до нас не дотянется".

Туда, где ты будешь несчастлив до конца своих дней.

— Алларий, у меня к тебе огромная просьба, — произнесла Гвендолен сквозь зубы, останавливаясь. — Скажи этим своим гостям… передай им, что я с ними не пойду. Что я благодарна и все такое. Но я пока что останусь здесь.

— Разве утратила ты к разговору способность внезапно? Голос пропал, иль язык отнялся, иль забыла наречье вандерцев, что посылаешь меня как слугу за ворота?

— Я не могу этого сказать сама, — прошептала Гвендолен. Наверно, впервые в жизни она отвечала без насмешек и колкостей. — Просто не сумею. Но и по-другому поступить мне тоже нельзя.

Алларий внимательно посмотрел на нее, по привычке наклонив голову к приподнятому плечу. Как всегда, у Гвендолен возникла стойкая уверенность, будто он видит все ее мысли, словно они разложены перед ним, как фрукты на блюде в его гостиной. "Зачем тогда ты спрашиваешь, раз тебе все и так понятно? — сказала она про себя. — Я не смогу жить без любви к нему. Но жить, зная, что я ее навязала против его воли, я тоже не смогу. А его воля точно не в том, чтобы поехать со мной. Можно даже не задавать такого вопроса".

Алларий покачал головой и ушел, так больше ничего и не сказав. А Гвендолен села на ступеньки и спрятала лицо в коленях. Ей хотелось забиться куда-нибудь в угол, накрыть голову краем плаща и ни о чем не думать хотя бы один день. Может, это начинал сказываться голод? Она прекрасно сознавала, что на рассвете в дом точно попытаются проникнуть, что нужно собрать все силы и гнев, потому что на других, судя по их длинным речам и любви к спорам, надеяться в ближнем бою не стоит. Но ее охватило какое-то сонное безразличие, словно кровь, вместо того чтобы как всегда яростно стучать в сердце, медленно и равнодушно проталкивалась по жилам.

Вышедший на лестницу Логан остановился рядом, помедлил и опустился на ступени чуть поодаль. Он ничего не сказал, а Гвендолен ничего не спросила. Но выражение лиц у них было очень похожее — людей, потерявших понимание того, зачем жить дальше.

Алларий вернулся довольно скоро, неся какой-то длинный предмет, завернутый в кусок темной ткани. Когда он развернул его перед Гвендолен, предмет оказался мечом — с фигурной блестящей рукоятью в виде переплетающихся листьев. Такой же узор, только черный, вился по лезвию, покрывая его почти полностью.

— Скальду Данстейна придется несладко сегодня в сраженье, сказали вандерцы. Пусть этот меч пригодится тебе и поможет победы добиться.

— Учитывая мой богатый опыт в обращении с мечами, мне он пригодится разве только чтобы самой заколоться, — мрачно сказала Гвендолен, не поднимая головы. Но меч ей понравился — она никогда не видела такого красивого оружия. Кинжалы она всегда выбирала самые простые, с деревянными рукоятками, во-первых, потому что никогда не могла похвастаться толщиной кошелька, во-вторых, потому что они у нее в ножнах редко задерживались надолго. А такой меч стоил, наверно, не меньше половины корабля. Или как маленький дом в предместьях Тарра. Услышав мечтательный вздох Логана рядом с собой, Гвендолен поспешно ухватилась за рукоять — мнение в целом презирающего обычное оружие книжника было не менее ценным, чем предполагаемая стоимость меча.

— А я три года учился валленской технике боя, — сказал Логан в пространство, ни к кому особенно не обращаясь. — Ваши друзья из Вандера ничего не перепутали?

— А ты не перепутал, что собираешься делать? — заметила Гвендолен без особой приязни, внезапно вспомнив подслушанный ночью разговор. Она вдруг поняла, почему Логан поднялся так рано, и ощущение того, что она явно лишняя, вызвало приступ жгучего раздражения. — По-моему, меньше всего ты думал сегодня размахивать мечом.

— Мало что может укрыться от девы крылатой, — задумчиво произнес Алларий, — хоть не у окон вели в этот раз мы беседу. Видно, ее проницательность стены пронзает.

"Но все же вряд ли сравнится с твоей", — подумала ошарашенная Гвендолен. Оказывается, Алларий не только видит ее насквозь в данную минуту, но и замечательно представляет себе ее повадки в недавнем прошлом. Подумав о том, что еще из ее поступков он мог так же легко представить, она чуть опустила глаза — краснеть было не в обычае крылатых., но все-таки…

— Гвендолен Антарей и права, и не права, — Логан выпрямился, стискивая пальцы, и его лицо исказилось так, что стало напоминать лицо обычного чем-то огорченного человека. — У меня не было желания браться за оружие ради защиты этого дома. На рассвете я думал… мы думали, — поправился он, быстро взглянув на Аллария, — что я буду далеко отсюда. Но мне хватило двух часов, чтобы поразмыслить еще. Невозможно постичь смысл мира в отдельности от живущих в нем. Я могу понадобиться тем, кто был со мной рядом. Я заслужил твой гнев, Алларий, и никогда не увижу Чаши. Поэтому я готов защищать ворота, чтобы меня убили первым. Жить с сознанием того, что я от нее добровольно отказался, я не могу.

Алларий, впрочем, впечатления разгневанного не производил — теперь он разглядывал их двоих с непонятным выражением лица. Может быть, это был тот редкий случай, когда он перестал кого-то изображать, и поэтому было очень трудно определить, какой же он на самом деле.

— Ясен ваш выбор, хотя быть другим ему должно по правде, — пробормотал он наконец, отворачиваясь и медленно взбираясь по лестнице. Одной рукой он крепко цеплялся за перила, словно боясь упасть, и казался постаревшим лет на десять. Можно было подумать, что на него так действует недостаток еды и воды, но Гвендолен почему-то была убеждена, что на внешности Аллария это скажется в последнюю очередь. — Что ж, охраняйте ворота, раз к этому так вы стремитесь

Так Гвендолен с Логаном и оказались по обе стороны от парадной двери, держа ее на прицеле и не сводя глаз с огромных песочных часов на противополоной стене. Струйка песка быстро бежала в нижнюю часть чаши, и Гвен невольно облизывала губы — так это напоминало падающие капли воды. Очень хотелось, чтобы штурм начался и закончился побыстрее, — тогда в зависимости от развязки она или выпьет целый кувшин. не отрываясь, или вода ей уже не понадобится.

Из большого зала на лестницу выглянул Баллантайн — взъерошенные волосы были уже не пепельного, а неопределенно серого цвета, и глаза казались огромными из-за залегших под ними синеватых теней. Но на фоне потерянного Логана он смотрелся неожиданно собранно, словно стряхнув с себя оцепенение, в котором пребывал последние дни в Эбре, и наконец проснувшись. Он внимательно посмотрел на меч в руках Гвендолен, но вслух сказал совершенно другое:

— Иди в зал, Гвендолен. Я тебя сменю.

— С каким видом оружия? — она усмехнулась, положила клинок перед собой и отрепетировала любимое движение — по два кинжала в каждой руке, и еще один выхвачен зубами. — У всех, кто в доме, все равно будет одна судьба, сьер Баллантайн. Если вы мне хотите добра — позвольте быть первой.

Он смотрел на нее чуть искоса, опустив покрасневшие веки. Интересно, что он видел сейчас перед собой? Она — дорогу, по которой медленно тянулся караван, и их с Эбером на одной лошади, закутанных плащами от песка, так что видны одни глаза. Картина так давила на сердце, что Гвендолен едва не застонала вслух. А он? Хорошо, если разобранную постель, на которой сплелись два тела, и на простыне отблеск от вытянутых вверх рыжих крыльев, сверкающих даже в свете оплывающего огарка. А если серую каменную пристань Тарра, на которой стоит худая женщина с темными волосами, рассыпающимися из прически, и неотрывно смотрит на юг?

— Береги себя, — сказал наконец Баллантайн одними губами, повернулся и ушел обратно в зал.

— Я все хотел тебя спросить, Гвендолен… — начал Логан, но Гвен, страдающая от жажды и ожидающая нападения врагов, обладала еще более несносным характером, чем в спокойное время.

— Потом спросишь, я занята. Как человек, делающий попытки хотя бы иногда заняться тем же самым, попробуй меня понять, если получится

— Чем же ты занята? Я бы с удовольствием нашел себе какое-нибудь дело, — пробормотал Логан. устраивая арбалет поудобнее. — Иначе от ожидания можно с ума сойти.

— Я думаю. Иногда это бывает довольно полезно. Хотя кому-то с непривычки и тяжело, конечно, — заявила Гвендолен, хмуря брови и покусывая указательный палец на сгибе.

— О чем?

— Устройство мира оставляю тебе. У меня хватает более примитивных вещей для раздумья.

— Например?

— Например, наш хозяин, который называет себя Алларием. У меня есть смутное подозрение, что он…

Как и положено в подобных случаях, договорить ей не дали. В дверь грохнули чем-то не вызывающим сомнений в серьезности, и они услышали голос Гарана:

— Эй вы там, не передумали? Выгоните этих четверых за ворота, и я пришлю вам четыре бочки с водой — по бочке за каждого! Думаю, для вас вода сейчас дороже золота! Так что оцените мою щедрость.

— Мы перед ней преклоняемся! — выкрикнула Гвендолен, прижимаясь к колонне под лестницей. — Настолько, что не хотим тебя ввергать в лишние расходы — специально подошли поближе, чтобы ты нас поскорее забрал.

Она забыла даже о постоянном ощущении жажды, настолько сильным оказался восторг перебранки перед боем, словно кипящая волна разлилась внутри нее, добежав до кончиков пальцев, которыми она снова стискивала рукоять меча.

— Крылатую тварь не портить, взять относительно целой! — отрывисто приказал Гаран за дверью. — Я вначале с ней немного поиграю.

Одна створка дверей уже вылетела, треснув посередине — похоже, что колотили железным тараном, подвешенным на цепях.

— Неужели наша тяга друг к другу взаимна, вот счастье! — не унималась Гвендолен. Две стрелы пролетели над ее плечом — в образовавшуюся брешь стреляли на звук голоса, но Гвен сейчас остановить было невозможно. — Я тоже мечтаю посмотреть на тебя поближе! Особенно на цвет твоей крови!

Вторая створка сорвалась с петель и рухнула вниз, в проломе стал виден край светлеющего неба. Следом за дверью рухнул первый нападающий, раскинув руки и придавив своим весом торчащий из груди арбалетный болт. Люди Гарана с руганью шарахнулись обратно — больше умирать никто не хотел. В проем влетела туча стрел, со звоном осыпавшись на первые ступеньки лестницы.

— Я думала, ты будешь первым! — прокричала Гвендолен, с сожалением выпустив эфес и поднося руки к ножнам. Теперь следовало ожидать любой гадости. — Зачем заставляешь ты ждать и томиться напрасно!

Фраза получилась хорошая, как раз для Аллария, который, как была уверена Гвендолен, непременно подслушивал.

На этот раз одновременно ворвались трое, справедливо полагая, что времени на перезарядку арбалета требуется много. Но Логан успел — щелкнула тетива, человек посередине зарычал и схватился за плечо, а из-за нападавших по бокам Гвендолен пришлось расстаться с двумя кинжалами. Нестройные вопли, поминавшие всех их родных и предков, сменились чем-то похожим на крики ужаса, через которые прорезался пронзительный голос Гарана, подгонявшего свой отряд такими ругательствами, что у Гвендолен заныла челюсть. Сморщившись, она покосилась на Логана — и была близка к тому, чтобы выронить следующий кинжал и подпустить очередного контрабандиста чересчур близко.

Молодой валленский книжник был смертельно бледен, теперь еще больше напоминая мраморную скульптуру, и ресницы плотно зажмуренных глаз казались абсолютно черными. Он так и стрелял — ни на миг не поднимая век.

— О Эштарра, велика твоя милость! — выдохнула Гвендолен в легком ужасе. — Если ты решил немного подремать, то момент сейчас не самый удачный — все равно разбудят. Да чтоб тебя…

Последнее относилось к воину Гарана, сумевшему добежать до Гвендолен и попытавшемуся ухватить ее за колено, прежде чем арбалетная стрела пробила ему шею. Она отпихивала его ногой, шипя сквозь стиснутые зубы от отвращения, и пересчитвала кинжалы. Картина получалась не слишком радостная — оставалось четыре, а вытаскивать остальные из валявшихся на полу тел под градом стрел не представлялось возможным.

У Логана вряд ли было лучше, хотя стрелять он мог реже, чем Гвендолен — бросать кинжалы. Они отбили еще одну атаку, причем у Гвен остался последний нож — самый любимый, висящий в ножнах на шее, Она с сожалением покачала его на ладони и решила, что потратит на себя, когда через несколько мгновений станет совсем невмоготу.

— А то все другим раздарила… — пробормотала она, внимательно разглядывая поле сражения. — Вот пример истинной щедрости Гвендолен из рода Антарей. Правда, не призываю восхищенных потомков мне подражать. У меня, впрочем, и потомков-то не будет…

Она еще раз пересчитала лежащих на полу, сожалея в этот момент только о том, что не удалось выяснить истинного числа тех, кто пришел с Гараном, и поэтому совершенно непонятно, сколько их еще за дверью. Кое-кто еще шевелился, пытаясь привстать, но у Гвендолен не возникало даже отдаленного ощущения единства со всеми живыми существами, которое однажды накатило на нее на эбрийской площади, и она не задумывалась, кто из них убит, кто ранен и насколько серьезно. Это была далеко не первая кровь, которую видели ее глаза — несколько раз она в дороге отбивалась от желающих исследовать толщину ее кошелька, а однажды вандерские купцы сочли Эленкигаль, Табигэйль и ее саму достаточно дорогим товаром. Тогда это тоже кончилось очень печально — правда, не для Гвендолен и ее подруг.

— Они тоже люди, — неожиданно громко произнес Логан, так и не открывая глаз.

— В самом деле? Что же ты тогда не бросил оружие и не залился слезами раскаяния, лучший арбалетчик во всей Валлене? — Гвендолен гневно фыркнула. — Впрочем, еще не поздно. Вон они снова лезут.

На этот раз среди нападавших был и Гаран — то ли он неправильно рассчитал количество клинков за поясом Гвендолен, то ли надеялся укрыться за чужими спинами. Логан выстрелил последний раз, перед тем как на него навалились втроем. Уже падая, он стукнул кого-то арбалетом по ногам, один из нападавших с силой пнул его в бок сапогом, и Гвендолен ясно поняла, что безмятежно заколоться на фоне подобной картины у нее вряд ли получится. Тогда она схватила меч — как взялась бы за первое попавшееся под руку оружие, и метнулась вперед, одновременно размахиваясь. Стальная полоса засвистела, и Гвен показалось, будто у нее обе руки вывернуло из суставов. Было стойкое ощущение, что не она действует мечом, а меч управляет ею, причем с явным неудовольствием, что ему попалось такое неловкое существо. Однако контрабандисты увидели только яростно сверкающее лезвие, рубанувшее воздух перед их лицами, и в ужасе отскочили.

— Эй, ты что, с ума сошла! — завопил один, пятясь и сшибая спиной напирающих сзади соратников. Глаза у него вытаращились и сделались совершенно круглыми. — Так ведь убить можно!

Гвендолен несколько растерянно посмотрела на него, потом на свои руки, ухватившие витую рукоять и совершающие очередной широкий замах. Неизвестно, что подействовало сильнее — или совершенно абсурдное восклицание, или нервное напряжение ночи, или бьющая через край энергия битвы, но она запрокинула голову назад и хрипло захохотала, оскалившись и продолжая рассекать воздух мечом. Себя видеть она не могла, но представляла, как она отражается в зрачках нападавших — волосы, торчащие в разные стороны, как рыжая солома, на лице нечеловеческое выражение бесшабашной ярости и дикого восторга и страшное черное лезвие в вытянутых руках. Гвендолен смеялась, не в силах остановиться, чувствуя, как все ее тело сотрясает судорога. Вряд ли она сейчас была бы на что-то годна в бою, но контрабандисты отступали, нерешительно переглядываясь.

— Отходим! — крикнул Гаран уже из-за двери. — Я послал за гвардейцами, ждем подкрепления!

Только тогда Гвендолен выдохнула накопившийся воздух, уронила руки с мечом и поняла, как сильно болят плечи — словно по ним лупили палкой. На верхней площадке стояли все выбежавшие из зала на звук ее смеха, но она различала лица как сквозь плывущий туман. Впрочем, даже через дымку было видно, что они смотрят на нее с некоторым испугом. Один Дагадд осмелился спуститься вниз по ступеням и потащил за собой Логана, тщетно пытающегося подняться с пола

— Давай, малыш, не дрыгайся, — бормотал он, обхватив его за плечи, — сильно они тебя сплющили?

Алларий стоял чуть в стороне, и выражение лица у него было такое, словно он чего-то терпеливо ждет, только непонятно, хорошего или плохого. На Эбера Гвендолен боялась смотреть, а остальные ее интересовали мало.

— Слышали, здесь скоро будет гвардия султаната! — Эльмантар как наименее впечатлительный протолкался вперед. — Сьер Баллантайн, этой ночью мы все обсудили. Надо действовать быстро. Или наш план осуществится сейчас, или никогда.

Только тогда Гвендолен нашла Эбера глазами. Он смотрел себе под ноги, и с одной стороны. она порадовалась, что, он не особенно разглядывал ее искаженный боевой яростью облик. Но с другой стороны, у него вдруг появилось такое же выражение лица, как было у Логана перед рассветом — потерявшего уверенность в том, что жизнь продолжается несмотря ни на что.

— Я прошу простить, что внушил вам всем ложную надежду, — Эбер говорил медленно и очень тихо, а значит, об исключительно важных вещах. — Но из этого плана ничего не получится. Как бы я не стремился к справедливости, но имея власть в руках, я не смогу ее добиться в такой степени, какой захочу. И вы все будете ждать от меня совершенно другого — того, что я не смогу вам дать. Будет только хуже. Если вас это утешит — я сейчас отказался от единственной своей мечты, которая еще оставалась в живых.

Логан наконец наполовину разогнулся, почти повиснув на руках у Дагадда, и приподнял посеревшее лицо с закушенной нижней губой. Размазанная по подбородку кровь искажала правильные черты, но Гвендолен он вдруг показался красивее, чем когда бы то ни было.

— Напрасно вы… Эбер… — прохрипел он, — не надо было это сейчас…

Баллантайн пожал плечами, то ли соглашаясь, то ли демонстрируя полное равнодушие. Как всегда, было довольно сложно понять, о чем он думает на самом деле, но на его лице запечатлелась явная тоска.

— Сьер Баллантайн, вы отказываетесь… — задохнулся Хаэда. Он даже потряс головой, словно надеялся, что ужасные слова вылетят у него из ушей обратно. — Вы не понимаете, что… Вы не можете так…

— Вы совершенно правы, — спокойно ответил Баллантайн. — Я именно не могу.

— Алларий, вы слышали?

Гвендолен отвлеклась на внимательное рассматривание таширского аристократа, потому что ее не покидало твердое убеждение, что основное действующее лицо — он сам. На секунду пришла мысль, будто все остальные — куклы, созданные его сознанием, чтобы разыграть перед ним сцены, которые он хочет увидеть. Гвен невольно порадовалась, что скоро все каким-то образом закончится. Иначе еще пара дней в обществе Аллария — и она начнет думать, что и Логан с Дагаддом, и Эбер, и она сама также существуют только в его воображении, созданные с определенной целью.

— Трое свернули с дороги, что им открывалась судьбою, — торжественно заявил Алларий чуть нараспев. — Дело теперь за четвертым — услышит ли он голос рока?

— Какая дорога? Какой голос? Алларий, у вас бред начался от голода, что ли? — раздраженно заговорил Уллиль. — Я понимаю одно — мы лишились предводителя.

— Я бы на вашем месте задумался о том, Уллиль, что через некоторое время нам предстоит лишиться жизни, — Эльмантар скрестил руки на груди. — По вине этого самого несостоявшегося предводителя. Что, по-вашему, следует делать в таких случаях?

В очередной раз Гвендолен совершенно отчетливо показалось, будто она видит все происходящее со стороны. Странная получалась картина — внизу под лестницей, среди валявшихся тел, луж крови и разбросанного оружия застыли Логан с Дагаддом, впецившись друг в друга, и она сама, тяжело опирающаяся на рукоять черного меча. Эбер стоял посередине пролета, полуобернувшись к гостям Аллария — только сейчас Гвендолен разглядела, как их на самом деле много. Она обводила их глазами и прекрасно видела, как на лице каждого возникает примерно одинаковое выражение, не оставляющее никакого сомнения в их намерениях. Четверо внизу были им теперь не нужны — и казались достаточно слабыми для того, чтобы обменять их жизнь на свою. Узкоплечий круаханский чиновник с усталыми глазами, не носящий оружия. Растрепанная рыжая девушка, заранее ненавидимая за свое украшение на спине, пусть и благоразумно прикрытое плащом — тем более что сейчас она растеряла все кинжалы и падала с ног от усталости. Бледный молодой книжник, чью несомненную опасность они угадывали, но несколько недооценивали из-за чрезмерно юного вида, к тому же в данный момент он с трудом дышал, согнувшись и держась за своего толстого то ли слугу, то ли спутника. Дагадда всерьез никто не воспринимал — во-первых, из-за того, что никто не понимал, что он говорит, а во-вторых, потому, что тот все свободное время, пока не кончились припасы, ни с кем не разговаривал, а только ел и пил.

Гвендолен прекрасно знала, что такое толпа. Под левым крылом она носила тонкий, темнеющий с годами, но до сих пор ясно различимый шрам, хотя тогда ей было всего тринадцать лет, когда камень попал ей по спине. После этого она раз и навсегда перестала колебаться, стоит ли бросать кинжал первой. И смысл блеска в глазах стоявших наверху она понимала яснее, чем кто бы то ни было из четверых.

На лице Эбера медленно отразилось недоумение, после чего он бросил быстрый взгляд на Аллария, но тот не шевелился.

— Думаю, что с Гараном можно будет договориться, если он поймет, что работы для гвардейцев здесь не так и много, — задумчиво произнес Эльмантар, и его взгляд, устремленный на меч в руках Гвендолен, стал оценивающим. — И это тоже неплохая добыча…

— Только делить ее будут без тебя! — Гвендолен потащила из ножен последний кинжал, верная своей привычке никому не уступать последнего слова, но отдавая себе отчет, что сил на бросок у нее не хватит. Их не хватит даже на полноценный замах, чтобы воткнуть лезвие в собственную шею и не мучиться долго. Странно, она никогда не могла представить, что умрет, истекая кровью из неумело перерезанных вен, на затоптанном полу пустынного неуютного дома где-то на жаркой окраине мира. Она вообще не задумывалась о своей смерти — она хотела жить, чтобы хотя бы еще раз прижаться губами к коже человека, стоящего у перил лестницы в нескольких шагах от нее. Она и сейчас продолжала отчаянно этого хотеть.

Но в этот момент в действие вступило четвертое лицо, до недавних пор ограничивающееся достаточно пассивной ролью. Гвендолен показалось, что воздух стал медленно густеть, так что его приходилось с силой проталкивать в горло, и она услышала глухое ворчание, больше всего напоминавшее звуки, издаваемые каким-то крупным и недовольным зверем. Она огляделась в поисках Аллариева леопарда, но замерла, так и не донеся рук до кинжала, настолько поразительной была представшая ей картина.

Дагадд выпустил плечи Логана и выпрямился, неожиданно став почти на голову выше ростом. Подпоясанный камзол и плащ на нем затрещали по швам, как если бы их обладатель внезапно стал шире в плечах, что при солидных размерах Дагадда само по себе способно навеять некоторый ужас. Он вытянул руки вперед, словно желая кого-то схватить, и снова издал низкое рычание, будто в его горле что-то клокотало, собираясь вырваться на свободу. Воздух между вытянутых рук Дагадда совсем уплотнился и потемнел, словно он пытался удерживать вихрь или крутящееся облако.

Гвендолен обернулась, хватая воздух ртом, и увидела, как служитель Изира медленно оседает на пол, но никто не пытается поддержать его — каждому и так плохо. Всех словно пригибала к земле какая-то неодолимая сила, давящая на мозг. Волосы на голове Дагадда поднялись каждый по отдельности, словно пружины, глаза вытаращились до предела, а на губах возникла не очень уместная торжествующая улыбка. Он то ли придерживал, то ли собирал что-то такое, что могло превратить в руины половину дома Аллария и совершенно точно разметать в клочья всех бывших союзников, ставших противниками. Краем глаза Гвендолен заметила, как Алларий покачал головой с едва заметным уважением.

— Алларий! Что это? — Хаэда хватался за перила, чтобы не упасть. — Что он делает? Прикажи ему, чтобы перестал! Он нас всех убьет!

— А вы нас собирались накормить ужином и уложить в постель? — хрипло выкрикнула Гвендолен. — Воистину черная неблагодарность с нашей стороны!

— Сами твердили, что гостеприимства законы для вас нерушимы, — Алларий плавно повел рукой и сам залюбовался выверенностью жеста, в результате чего решил повторить его пару раз для верности. — Каждый лишь тот урожай собирает, что в землю посеял.

Дагадд рычал, катая между ладонями клубок загустевшего воздуха и явно примериваясь, куда его зашвырнуть. Когда в вихре промелькнул какой-то отблеск. похожий на молнию, среди гостей Аллария началась сдержанная истерика.

— Бежим! Скорее!

— Куда? За ворота к гвардейцам?

— Клянусь Изиром, я не знаю, что это такое, но просто так от него не убежишь.

— Странно, что медлишь ты, о истребитель съестного, — Алларий заинтересованно перегнулся через перила, — редко кому удавалось так долго держаться. В чем же причина того, что ты столь неспешен?

— Я сам…не всунулся… — просипел Дагадд, и Гвендолен облегченно выдохнула — ей почему-то казалось, что он уже не способен заговорить по-человечески. — Они все, конечно, тряпье…но как-то… пусть посопят еще.

— Но отчего бы тебе за ворота свой гнев не направить? Там ведь враги, что вас всех уничтожить стремятся.

— Как-то тоже… — Дагадд тяжело вздохнул, опуская плечи, и темнота между его пальцами начала постепенно рассеиваться. Воздух сделался свежим, как после грозы, и все присутствующие жадно задышали. — Ну присыплются они песком, так мне от того кудрявее не станет.

— Они тебя сами закопают, когда мы вас к ним отправим, — ласково пообещал Эльмантар, моментально вернув свои воинственные намерения вместе с возможностью нормально дышать. Но это была последняя угроза с его стороны.

Алларий отлепился от перил и постоял некоторое время наверху площадки, покачиваясь с носка на пятку и что-то бормоча себе под нос. За это время он два или три раза провел рукой по волосам в разные стороны и привел бы их в совершеннейший беспорядок, не будь они коротко острижены.

— Ну ладно, чего теперь тянуть, — сказал он наконец. — Эльмантар. Хаэда, забирайте всех и запритесь в большой зале. Если осмелитесь хоть нос высунуть оттуда, пока я вас не позову — будет скверно. Кстати, там приготовлены вино и фрукты, чтобы не слишком скучать.

Подобным выступлением он сразу обеспечил себе гораздо более благодарную аудиторию, нежели самыми наводящими ужас или трогательными виршами. Половина слушателей открыла рты и забыла в очередной раз вдохнуть. И поскольку все привыкли к совершенно другой манере изъясняться, то смысл речей Аллария далеко не сразу дошел до тех, к кому они были обращены. По перевернутому выражению лиц Хаэды, Эльмантара, Уллиля и прочих было заметно, будто они отчаянно хотят возразить, но что-то им мешает. В залу они удалились, отчего-то пятясь задом и натыкаясь друг на друга.

Алларий медленно спустился вниз, обогнув по-прежнему стоящего на лестнице Баллантайна, и сел на последние ступеньки, бросив на них плащ. Сейчас было отчетливо заметно, какой он худой — ключицы выпирают из расстегнутого ворота — и как осунулось его лицо. На щеках проявились глубокие складки, как у актера, снявшего грим.

— Вы, кажется, что-то хотите спросить? — произнес он устало. — Сейчас самое время.

— Интересно, откуда в доме после трехдневной осады могли взяться вино и фрукты? — поинтересовался Логан, ни к кому особенно не адресуясь, но Алларий только махнул рукой в его сторону:

— Если это один из ваших вопросов, то в жизни не встречал более бесполезного. Давайте дальше.

— Хорошо, я задам вам вопрос, — Баллантайн спустился вниз, присоединившись к своим спутникам. Одну руку он словно случайно положил на плечо Гвендолен, и она быстро накрыла ее двумя ладонями. Ей снова стало жарко и хорошо, даже плечо перестало болеть. — Алларий… ведь вы выдумали эту историю о конце света, ваши глашатаи разнесли ее по всему Внутреннему океану, чтобы вызвать нас в Эбру, вы подстроили так, что нас попытались схватить в порту, вы рассчитали, что мы прибегнем к услугам Гарана и что попадем к вам, скрываясь от него. Вы так хотели нас увидеть? Для чего? И откуда вы знали, что мы будем вместе? Почему именно мы7

— Ваш второй вопрос также не имеет большого смысла, — Алларий даже не поднял глаз, продолжая устало смотреть себе под ноги. — Но я отвечу. Я хотел, чтобы вы приехали сюда и задали бы мне более разумные вопросы. Так что сосредоточьтесь. Времени у вас немного.

Гвендолен вся извертелась рядом с Баллантайном, даже потянула его пару раз за плащ, чтобы обратил на нее внимание, и шептала: "Спроси его вот о чем…" Но Эбер был как всегда параллельно занят своими мыслями, а заметивший ее движения Логан поступил по-своему.

— Гвендолен из рода Антарей хочет задать свой вопрос, мастер Алларий, — заявил он торжественно, будто глашатай.

Гвендолен фыркнула, чтобы скрыть легкое смущение. Поскольку все посмотрели на нее, она с сожалением отодвинулась от бока Баллантайна, к которому прижималась всем телом, пригладила волосы руками — скажем сразу, без видимых последствий, стиснула ладонью рукоять черного меча и только тогда произнесла свой вопрос. Скрывая неуверенность за насмешкой, она приподнимала уголки губ в язвительной улыбке, и оттого интонация у вопроса получилась не совсем такая, какую Гвендолен имела в виду:

— Тяжело быть Хранителем?

— Думаю, что скоро вы об этом узнаете сами, — медленно ответил Алларий, не спуская глаз с Гвендолен.

— Сами?

— Что ты этим хочешь сказать?

— Кто ты такой, в конце концов?

— Я в очередной раз утвердился в мысли, что женщины — гораздо более мудрые создания. Даже такие, что наделены способностью летать. Или, может, наоборот — особенно такие?

Алларий поднялся со ступенек, легко перешагнул их, оказавшись на нижней площадке рядом с нашими героями, и изящно взмахнул руками, кланяясь, как принято в Валлене.

— Хорошо, я представлюсь еще раз. Алларий Таширский, Хранитель Чаши.

Необычнее всех при этих словах себя повели Логан с Дагаддом. Вместо того, чтобы издавать возгласы изумления и восторга, они тихо повесили голову, будто провинившиеся подмастерья.

— Мы очень глупо себя вели, — пробормотал Логан. — И потом, Чаша была так близко, а мы ничего не чувствовали. Теперь ты нас прогонишь прочь от своих ворот, и правильно сделаешь.

— И не мечтай, — сурово ответил тот, что называл себя Алларием. — Ваше время уже началось. Даже не надейтесь улизнуть — поздно. Вы не совсем точно выразились, сьер Баллантайн, при всем моем глубочайшем к вам уважении. Я не придумывал историю о конце мира. Прежний мир, в котором властвовали конунги, султаны и Провидение, доживает свои последние дни. Еще пару лет — и на смену ему придет новый. Мир, в котором правит Орден.

— Мы нигде не хотим править! — возмутился Логан.

— А кто вас спросит? — резонно заметил Алларий, пожимая плечами.

Он прислонился к перилам, достал из кармана большое зеленое яблоко вместе с тонким серебристым ножиком и начал его чистить. Кожура завивалась спиралью, проходя у него между пальцев, и не желала заканчиваться.

— Вы захотели сначала познать, а потом изменить этот мир. Вы сами — я вас не заставлял. Вы дотянулись мыслями до Чаши через море. Вы придумали Орден — не я. Не скрою, я вас слегка испытывал — лишь потому, что мне не очень хотелось отдавать Чашу совсем недостойным. Но если бы вы нажали посильнее — то взяли бы ее и без моего позволения. Разве не так?

— Конечно, нет! — горячо ответил Логан, оглянувшись на остальных в поисках поддержки.

— Разве взятое силой приносит пользу? — пожал плечами Эбер, но взгляд его сделался тревожным.

— Что ж, какие-то иллюзии у вас еще сохранились, — Алларий вертел в пальцах свое нескончаемое яблоко. — Первое время они помогут вам продержаться.

— Интересно, а ты когда-нибудь пробовал выражаться яснее? Хотя бы для разнообразия? — не выдержала Гвендолен. Ей был почти безразличен этот разговор — какое дело крылатой до устройства человеческого мира? Но Баллантайну было беспокойно — и значит, она была готова вволю точить свой язык об того, кто стал причиной беспокойства. По крайней мере, оставлять все, как есть, Гвен не собиралась.

— А вы когда-нибудь пробовали быть более понятливыми? — парировал Алларий. Похоже, Чаша выбирала себе Хранителя по принципу, сумеет ли он за себя постоять даже перед Гвендолен Антарей.

— Ха! Стоит ли — раз этот мир приходит в негодность, а в новом мы будем, как ты уверяешь, полновластными правителями. Чем меньше у правителя понятий — тем ему легче правится.

— Хранитель Алларий, — голос Логана стал умоляющим, — не держите зла на Гвендолен Антарей. Люди слишком часто хотели доставить ей неприятности, а вас она по внешнему сходству также причисляет к людям.

— А вы не причисляете?

— Разумеется, нет.

— Тогда отчего же вы приписываете мне человеческие качества, полагая, что я могу на кого-то держать зло?

— Если ты такой умный и замечательный во всех отношениях, — Гвендолен никак не желала сдаваться, — то отчего решил отдать нам свою Чашу? Мы ведь гораздо менее достойны подобной участи.

— Милая девочка, откуда ты знаешь, что это хорошая участь? — Алларий усмехнулся, откровенно любуясь гневно вскинутым подбородком Гвендолен, которая не могла отреагировать на "милую девочку" иначе, чем возмущенным фырканьем. — Потом, не забывай, что никто лучше меня на Внутреннем океане не понимает в искусстве театра. Это будет мой самый грандиозный спектакль. Создать новый мир, и не игрушечный на подмостках, а реальный, принеся в него силу Чаши — любой автор пьесы может понапрасну исходить завистью.

— Все-таки непонятно, зачем вам для этого понадобились мы, — наконец вмешался Баллантайн. — Вы ведь сами могли, как выражаетесь, принести силу Чаши в мир, не дожидаясь постороннего вмешательства.

— Сядьте и послушайте меня, Эбер ре Баллантайн. Садитесь, если не хотите, чтобы я назвал ваше настоящее имя — вам ведь будет не очень приятно слышать его на эбрийском берегу. И пусть спутники ваши тоже угомонятся, особенно эта рыжая девушка. Ее душа пылает, словно факел — меня все время тянет зажмуриться. Вам еще многое предстоит узнать о Чаше, но начнем с главного. До сей поры силы Хранителя хватало только на то, чтобы сдерживать силу Чаши и сберегать ее в тайне, а не на то, чтобы ею пользоваться.

— Почему? — жадно спросил Логан чуть наклонившись вперед. Вот в чьем лице Хранитель Чаши моментально нашел послушного союзника — они с Дагаддом покорно уселись на пол, скрестив ноги, и пожирали глазами Аллария, словно желая проглотить каждое слово, сходящее с его губ.

— Потому что источник силы слишком огромен. Никому не под силу им распоряжаться в одиночку. А Хранитель всегда был один. Он мог думать о том, кто придет после него. но никогда — о том, кто разделить с ним могущество. Вчетвером можно думать о том, чтобы направлять силу Чаши. Одному — нет.

— Ты что-то путаешь, Хранитель Алларий, — Гвендолен не оставляла насмешливой интонации. — Вдвоем, может быть? Ну втроем, — она искоса посмотрела на серьезного Баллантайна — трудно представить его зажигающим взглядом огонь или перемещающим предметы, но все-таки… — Я никаких сил никуда направлять не собираюсь. Единствннное, что бы я с удовольствием направила — это свой путь подальше отсюда.

— Еще ни одного слова в своей жизни я не произнес напрасно, — голос Аллария упал до низкого хрипа, и сразу наступила тишина. — Если я сказал — вчетвером, значит, именно это я и имел в виду.

Гвендолен заметно поскучнела, но приняла разумное решение не возражать. Нельзя сказать, что перспектива познакомиться поближе с какими-то сомнительными силами ее радовала — крылатые крайне осторожно относятся ко всему необычному, хотя с точки зрения людей сами являются его средоточием. Вообразить, что она сможет проделывать что-то похожее на то, что вытворяли Логан с Дагаддом, было непросто и не вызывало прилива счастья. Зато оба книжника уставились на Аллария с выражением безоговорочного и восторженного согласия. Казалось, будто они уже сделались покорными учениками, готовыми мести пол, питаться сухими корками и смирять гордыню.

О чем думал Баллантайн — как всегда было непонятно. Но следующим вновь заговорил он:

— Будет ли мне позволено задать еще вопрос, мастер Алларий, или мы успели вам окончательно надоесть?

— Разве у меня есть выбор? Впрочем, благодарю хотя бы за то, что спросили разрешения. Вашей Гвендолен это в голову бы не пришло.

— Разрешает тот, кто может запретить, — встряла не умеющая долго молчать Гвендолен. — А способный что-либо запретить роду Антарей еще не родился.

— Мастер Алларий, — Эбер произносил слова по-прежнему тихо, не повышая голоса, — почему вы заговорили об Ордене? Ведь мы никому не открывали своих планов. Крайне маловероятно, что нас могли подслушать. А еще менее — что поняли подслушанное. Или это совпадение? Или прав Логан, и вас не стоит относить к числу людей в обычном смысле этого слова?

— Одно не исключает другого, сьер Баллантайн. — Алларий усмехнулся и зажмурил один глаз, словно подмигивая. Гвендолен до сих пор было очень тяжело привыкнуть к тому, что он стал говорить нормально, и невольно казалось, будто он притворяется. — В чем, по-вашему, заключается сила Чаши? В том, что она дает сомнительное умение показывать фокусы с огнем, железом и ветром на потеху толпе? Ради этого она появилась в мире? Что скажете вы, лучший арбалетчик Валлены, стреляющий вслепую, и вы. вызывающий бури и ураганы?

Логан опустил голову, скрыв лицо за длинными спутанными прядями, упавшими на глаза. Дагадд продолжал преданно таращиться на Аллария, нимало не смутившись, но отвечать тоже не спешил.

— Так вот — Чаша соединяет в себе знания. Знания о том, что случилось в мире, что происходит сейчас и что будет потом. Источник знаний — огромная сила, из него можно черпать могущество, если правильно настроиться на ритм и достать из этого источника именно те знания, которые тебе нужны. Все события, мысли, слова, действия и чувства каждого существа, что дышало под солнцем, не пропадают бесследно — они хранятся в Чаше. Добывая необходимые знания, миром можно управлять. Или направлять. Или пересоздавать — как вам больше нравится. Хранитель-одиночка может всего лишь удерживать источник закрытым. Но это не значит, что я не способен добыть оттуда те сведения, которые мне нужны. Вы думали об Ордене и даже беседовали о нем — я это ясно вижу. Полагаете, что были первыми на этом пути? Вы всего лишь достали из Чаши то, о чем говорили другие хранители до вас.

— Разве возможно изменить мир? — Баллантайн пожал плечами, словно пропустив мимо ушей длинную тираду Аллария. — Когда-то я этого хотел, но теперь вижу… Люди всегда останутся такими же, как были. Мне нужно было приехать в Эбру, чтобы это понять.

— Можно, — спокойно сказал Алларий. — Если очень этого хотеть. И поступать правильно. Что такое ваш Орден, как не попытка изменить мир? Или вы хотите отказаться от своей затеи?

— Вы же сказали, мастер Алларий, что это затея не только наша. Что о ней думали до нас.

— В мире столько мыслей уже передумано, — с легкой иронией заметил Алларий, — что новых совсем не осталось. С другой стороны, это проще — всегда можно понять, чем та или иная мысль закончится.

— Ты имеешь в виду, можно предсказывать будущее? Ты это умеешь?

На этот раз Гвендолен уставилась на Аллария, широко распахнув глаза и приоткрыв губы, словно желая спросить о чем-то невысказанном.

— Странно слышать это от тебя — давно известно. что крылатые видят будущее так же ясно, как прошлое. Или ты хочешь проверить мое умение?

— Не совсем, — Гвендолен почему-то опустила взгляд в своей невыраженной до конца попытке смутиться. — Крылатые женщины… ну те, которые… в общем, будущее от меня закрыто.

— Может, это и к лучшему? Зачем тебе знать будущее, особенно свое, дева из рода Антарей? А вот предсказание об Ордене — так, как оно известно, и передается среди Хранителей — я могу вам рассказать. Правда, мы его запоминаем в стихах — но вы уже достаточно от меня стихов наслушались за эти дни, не так ли?

— Если оно напоминает твои предсказания конца света, — фыркнула Гвендолен, — то можно не трудиться перекладывать в прозу — смысла не прибавит. Про дышаших ядом драконов, падающих с неба и огромную волну, накрывающую берег, мы выучили почти наизусть.

— В моих предсказаниях, — с легкой обидой отозвался Алларий, — очень много верных идей. И вещей, о которых стоит задуматься. Я просто использовал образы, которые людям понятны дучше всего.

— Не топырьтесь на нее, — неожиданно громко брякнул Дагадд. — А ты, пташка, захлопнулась бы на время.

— Мы просим вас, хранитель Алларий, — Логан наклонил голову и прижал руки к груди, хотя церемонный поклон странно смотрелся в исполнении человека, перемазанного кровью и с волосами, растрепанными не меньше, чем у Гвендолен, — не обращать внимание на нашу спутницу и поведать нам то, что вы собирались.

— Я буду краток. — видимо, Аллария было нелегко сбить с пути вдохновения. — Мы передаем друг другу две песни об Ордене, они очень похожи одна на другую. В одной, например. говорится так:

Из хляби водной

Скалы воздвиглись.

Мудрые там

Соберутся вместе.

Свои законы

Они установят,

Силы великие

Им доступны.,

На острове возникнет союз ученых людей, ведающих о мире больше других и стремящихся постичь новое.

— На острове? Но ведь Эбра не остров.

— А кто говорил про Эбру? — искренне удивился Алларий, чем полностью уничтожил у собеседников всяческое понимание и охоту возражать.

— Хоть не стремятся

К власти над миром,

Слушать их все

Правители станут, — продолжал Алларий нараспев, решив наконец, что завоевал безраздельное внимание слушателей.

Знаки их братства

Носить на плащах

Любому почетно,

Но сможет не каждый.

— Если бы кто-нибудь сказал мне раньше, что я, сидя на полу в Эбре, буду слушать стихи сумасшедшего комедианта, в которых говорится о каких-то тайных силах, я бы искренне пожалела этого бедолагу. Хотя не в моих обычаях испытывать к людям жалость, — прошептала Гвендолен одними губами, но Эбер наклонил голову, и уголок его рта слегка дрогнул. — Непонятно только, почему за все это время ни один из наших бывших союзников не выглянул из залы? И где, кстати, наши враги, к которым давно должно было прибыть подкрепление?

— Я бы тоже хотел это знать, — пробормотал Баллантайн. — У меня вообще такое ощущение, что мы во всем мире остались одни.

"К сожалению, не одни, а с тремя лишними свидетелями. А то я бы уже давно знала, что делать дальше, — некстати подумала Гвендолен, но вслух высказываться не стала — настолько ее мысли не вязались с высокими рассуждениями о мировых тайнах. Она ограничилась только тем, что теснее прижалась к ноге Баллантайна, пользуясь тем, что Логан с Дагаддом ни разу не взглянули в их сторону. Это увлекательное занятие заставило ее пропустить изрядный кусок текста, и когда она вслушалась, песнь уже подходила к завершению.

— Возникнет он

От любви великой,

В любви причина

Его паденья,

И вновь принесет

Любовь ему силу.

Понятно теперь вам.

В чем смысл мира?

Это самая непонятная часть предсказания, — добавил Алларий, немного помолчав. — Раньше я думал, что ее сочинял какой-то молодой хранитель, еще не излечившийся от всех человеческих глупостей. Но каждый прикоснувшийся к Чаше приобретает ум и опыт зрелого мужа. А если это правда, то очень обидная. Как может судьба мира зависеть от одного из самых нелепых человеческих занятий?

Логан с Дагаддом согласно закивали, выражая полную солидарность. Гвендолен могла бы многое возразить, но придержала язык. Тем более что говорить без традиционных насмешек ей было бы непросто. И если вдуматься — сильная любовь у ее народа называется проклятием. А та временная, которую она наблюдала у людей, действительно не слишком разумна — и возникает, и пропадает без особой причины.

— А что дальше? — спросил наконец Логан у замкнувшегося в себе Аллария.

— Что дальше — зависит от вас, — ответил тот, рывком поднимаясь. — Я поведал вам все, что мог — может быть, мои рассказы пригодятся. Прощайте.

— То есть как "прощайте"? Ты что, нас бросаешь?

Все настолько растерялись, что снова предоставили высказываться Гвендолен, да и та в свою очередь вскочила с пола, словно желая удержать этого странного человека. Нельзя сказать, чтобы общество Аллария приводило ее в восторг, но без него им придется гораздо хуже — это она понимала совершенно отчетливо.

— Я хранитель. А вы основатели. Мы выходим на сцену в разных действиях.

— Мы ведь… мы не знаем… что нам делать дальше… — пробормотал Логан, на лице которого сменяли друг друга два стремления — решительно схватить Аллария за камзол и удержать насильно, или зажмурить глаза и ничего не видеть вокруг.

— Я тоже не знаю, что вам делать дальше, — резонно заметил Алларий. — Но мне будет интересно за вами наблюдать какое-то время.

Он буднично отряхнул полы плаща и пошел к двери, но на пороге все-таки обернулся:

— Не думаю, что мой совет заключает в себе огромную ценность, но на вашем месте, сьер Баллантайн, я бы занялся переговорами с теми, кто собрался в зале. Они, конечно, большей частью слабы духом, мелкие интриганы и любители покрасоваться, но они еще могут вам понадобиться. А тебе, дева из рода Антарей. будет любопытно присоединиться к тем, кто ждет тебя за воротами — узнаешь много интересного.

— А нам что, отпихнуться?

— А вас ждет Чаша, — Алларий взглянул на Логана с Дагаддом с некоторым изумлением, словно жалея за недогадливость. — Она в доме. Мимо нее вы не пройдете. И не ждите, что все будет просто, — добавил он уже в спину рванувшимся с места книжникам. — Но я вам помочь уже не могу — я теперь не хранитель.

— Напрасно ты не хочешь надевать свои обручья, скальд конунга, — терпеливо произнес Лейвхар, в очередной раз протягивая Гвендолен витые цепи.

— Терпеть не могу золота, — отрезала она. — Оно меня тянет к земле. Будьте счастливы, что я и так всюду таскаюсь с этой вашей железной палкой.

— Скальд конунга не может появиться перед правителем страны без приличествующих украшений, — Лейвхар пожал плечами внешне спокойно, словно соглашаясь с тем, что все слагатели стихов полубезумны, а избранная его конунгом должна быть исключительной во всем, даже в своих странностях. — Теперь нам придется добыть для тебя раба, чтобы он носил твои обручья за тобой. Иначе все подумают, что наш конунг скуп и не может вознаградить тебя за хвалебные песни.

— Или что твои песни недостойны вознаграждения, — с легкой обидой встрял в разговор Улли.

— Не искушайте меня складывать песнь, за которую Данстейну захочется отобрать у меня свои побрякушки обратно, — сквозь зубы сказала Гвендолен, отворачиваясь. — Постой, что значит — добыть раба?

— Первый, кто встретится нам на улице, станет твоим рабом, скальд конунга, — хладнокровно заявил Лейвхар. — Для здешних жителей, не носящих меча, это хорошая участь.

— Прихлопнуться можно! — Гвендолен настолько растерялась, что выдала вслух одно из любимых выражений Дагадда. — Людям с севера точно нельзя долго находиться на солнце.

Но Лейвхар продолжал смотреть на нее прямо и невозмутимо, не опуская ладоней, с которых свисали ненавидимые Гвендолен золотые ожерелья — одни очень тонкой работы, словно собранные из мелких зерен, а некоторые толстые и грубые, призванные доказать, что их владелец способен не моргнув глазом таскать на себе стоимость целой шхуны с командой.

Шипя от отвращения. Гвендолен застегнула на шее пару украшений и просунула руки в черненые браслеты, показавшиеся ей кандалами. Лейвхар оглядел ее с ног до головы и удовлетворенно кивнул.

— Теперь нынешний правитель Зальбагар не сможет сказать, что наш конунг мало ценит дар своего скальда. Пошли.

"Странно, зачем я вообще им понадобилась, — шагая по ступенькам и с мрачной обреченностью уставившись ему в спину, подумала Гвендолен. — Лестница, по которой нас ведут, явно потайная. А разоделись все как для официального визита, живого места не найти, все в золоте. Нынешний правитель Зальбагар — это новый преемник Хаэридиана, что ли? Что-то я такое слышала, будто тот его специально вызвал из Ташира, чтобы посадить у власти вместо себя".

Они остановились у плотных занавесей, наглухо задернутых, и сопровождающий их невысокий лысоватый слуга прижал палец к губам и отодвинулся в сторону. Лейвхар поманил к себе Гвендолен и осторожно раздвинул щелку в ткани.

Конечно, привыкшая бродить по карнизам чужих домов не станет смущаться, когда ей предлагают подглядеть. Тем более что Гвен действительно было интересно, где они оказались.

Небольшой зал, казалось, наполовину состоял из низкого ложа на резных золоченых столбиках, заваленного подушками — обычное устройство эбрийских домов здесь выглядело особенно роскошным, как лучшее оружие вандерских воинов, то есть как самая ценная вещь в жизни. На ложе кто-то явно находился, но Гвендолен не сразу выхватила его взглядом среди дорогих переливающихся тканей.

Невысокий мужчина с резкими чертами лица, на вид сравнительно молодой, но с намечающимся животом, раскинулся на подушках, подпирая голову одной рукой в перстнях — на некоторых пальцах их было надето по три сразу, так что было непонятно, как они вообще сгибались, — а другой рассеянно перебирая кудри смуглой полураздетой женщины, свернувшейся клубочком в его ногах. Через какое-то время Гвен разглядела, что женщин вокруг ложа было как минимум шесть.

— Да удостоит нынешний властелин Эбры своим благосклонным вниманием пришедших к нему посланцев вандерского правителя, — произнес за занавесью глуховатый вкрадчивый голос. Судя по тому, что губы мужчины на ложе не шевельнулись, говорил кто-то другой, находившийся в комнате.

— Не скажу, чтобы они сильно торопились, — несколько раздраженно заметил человек на ложе, поправляя концы расшитой камнями безрукавки, — или вначале решили засвидетельствовать почтение предыдущему властелину Эбры? Моему бесконечно уважаемому дяде Хаэридиану?

— Предыдущим вы будете называть его на дворцовых приемах, — говоривший выступил на свет. Судя по горбатому носу и сросшимся бровям, в его жилах преобладала таширская кровь. — А наедине с собой вы должны звать его только бывшим, Зальбагар Иначе так и останетесь преемником на привязи. И не беспокойтесь насчет вандерцев — они ваши окончательные союзники.

— Я стараюсь, — разодетый мужчина поморщился, когда одна из рабынь принялась гладить его по ноге. — Можно, я хотя бы при верных союзниках отошлю девок? Мне от них уже с утра тошно.

— Нет, иначе вы к ним никогда не привыкнете и не сможете правдиво поддерживать легенду о своем образе жизни, — непреклонно заметил горбоносый советник. — Кроме того, вандерцы очень ценят мужскую силу. Такое количество женщин должно вызвать у них невольное уважение, это нам на пользу.

— Почему ты не придумал мне какой-нибудь другой образ, — Зальбагар нервно задвигался на ложе, — так же не вызывающий опасения, что я захочу забрать всю власть себе одному? Например, привязанность к вину или к этой серой гадости, которую здесь нюхают перед сном?

— Мерзкой заморской привычки пить вино народ Эбры никогда не простит. А серый порошок вам пришлось бы иногда вдыхать, чтобы сохранять легенду. Разве нужно терять ясность сознания тому, кто не хочет потерять власть? Слишком многие поставили на вас все, что имеют, правитель Зальбагар.

— Если меня замучают эти кобылы, то у вас мало шансов хотя бы что-то из потраченного на меня вернуть. Послушай, Сирри, раз уж ты их ко мне приставил, можешь хотя бы объяснить, чтобы не хватали меня руками?

— Любой мужчина на вашем месте был бы счастлив и доволен, — тонко усмехнулся Сирри.

— А я мрачен и несчастен, понятно? Меня общество женщин никогда не влекло до такой степени, чтобы я был согласен натыкаться на новую в каждой комнате. Мне вполне хватало моей Даллы…

— Искренне сочувствую, — Сирри даже не улыбнулся, но искренности в его голосе было немного, — но ничего другого мы не могли придумать, чтобы показать, что вы меньше всего интересуетесь реальной властью в Эбре.

— Надеюсь, вы побыстрее сделаете так, чтобы у меня появилась возможность это больше не скрывать, — проворчал Зальбагар, раздраженно отталкивая чашу, которую ему протягивала невольница. — Иначе я долго не протяну. Давай, зови своих хваленых союзников, послушаем, что они предложат.

Сирри обернулся, и Гвендолен отпрянула от занавеси, шагнув в комнату вслед за Лейвхаром, Улли и другими. Она шла последней, сосредоточенно глядя на носки башмаков, но не потому, что вандерцы так низко ставили своего скальда, а потому что замешкалась в дверях, пытаясь поймать важную мысль, скачущую в голове. Утро выдалось слишком богатым на события, а предыдущий день — слишком скудным на еду и прочие простые радости жизни, чтобы крылатая дева могла чувствовать себя в достойной форме. Но Гвендолен упорно загоняла в угол сопротивляющиеся мысли, будучи уверенной, что рано или поздно она дотянется до того, что ей нужно.

— Да будет Длинноволосый благосклонен к тебе, правитель страны на южном берегу, — торжественно провозгласил Лейвхар и стукнул об пол секирой. — Твоя удача уже велика — Данстейн прислал тебе нас. И будет еще больше, если ты исполнишь желания нашего конунга.

— Дипломатия никогда не была качеством, которое в Вандере воспитывают с детства, — вздохнул Зальбагар, откидываясь обратно на подушки. — Ты мне твердил, Сирри, что они преданные союзники. Разве заключение союза начинают с требований?

— Это они от чрезмерной скромности, — встряла Гвендолен, неожиданно для самой себя, но Лейвхар с командой продолжали сохранять невозмутимое выражение лица. — Боятся. что потом у них совсем не хватит уверенности в себе, чтобы о чем-то попросить. Неужели ты не заметил, как они робеют, правитель Зальбагар?

Преемник султана уставился на нее, широко раскрыв глаза, но из-за тяжелых набрякших век его взгляд по-прежнему казался полусонным:

— У вас женщинам позволено разговаривать?

— Может быть, поэтому они не вызывают у мужчин такого отвращения, как ваши, — буркнула Гвендолен, не испытывая особой радости, что впуталась в разговор. Особого стремления привлекать внимание к своей особе у нее не было, но неумение держать язык за зубами вновь ее подвело.

— Скальд конунга может говорить всегда и везде, — торжественно провозгласил Улли, выпячивая грудь, из чего у Гвендолен сложилось впечатление. что говорит он в первую очередь о себе. — Ведь песни, которые он слагает, приносят удачу.

— Это правда? — Зальбагар заинтересованно оглянулся на своего советника. — А ты можешь сочинить что-нибудь для меня?

— Мое вдохновение просыпается только если ему что-то пообещать, — Гвендолен показалось, что мысль наконец отыскалась, и она ясно взглянула в лицо Зальбагара, крепко сжимая рукоять меча.

— Всем, всем от меня что-то нужно, — с легкой тоской заметил нынешний султан Эбры. — Давайте тогда по порядку. Какой платы потребуют люди из Вандера? Чтобы я дал им право на прямую торговлю на море?

— Мы уже говорили об этом с твоим мудрым человеком, — Лейвхар мотнул головой в сторону Сирри. — Мы не торговцы, а воины. И нужно, чтобы в войске было больше преданных тебе, а не тому, другому. Мы будем учить твое войско и водить его в походы по пустыне. Сюда приехали те, кто готов или добыть много богатства, или сложить голову под здешними звездами. На море скоро будет править другая сила, как сказал наш мудрый человек — он совсем такой же мудрый, как твой. И там не добудешь столько славы, как мы привыкли.

— Сейчас твои воины только внешне покоряются тебе, а на деле — тому, в чьих руках власть. Но чем больше своих союзников ты поставишь над ними, тем больше власти перейдет к тебе.

— Ну что же, по крайней мере, вы не требуете торжества справедливости и установления новых законов, как некоторые ребята в Эбре, которые очень любят сотрясать воздух своими криками. Я не избавитель от власти ненавистного деспота и не другой деспот, пришедший ему на смену. Я просто другой. Я хочу эту власть, и я ее получу, и не стану долго размышлять над каждым шагом. Ты не передумала мне сочинять песню удачи, рыжая девушка? Хотя если тебе нужна награда, тебе все равно, кому слагать песни.

"Твоему дяде я бы точно не сочинила ни строчки, — подумала Гвендолен, сощурившись. — Потому что никакие славословия не заставили бы его дать мне то, о чем попрошу. А с этим Зальбагаром — кто знает, может и получится?"

— Пусть в каждой строке будет победа, — торжественно провозгласил Улли, и его взгляд, обращенный на Гвендолен, как всегда соединял в себе ревнивое удивление и смутное восхищение.

"Ты думаешь, для крылатой это сложно? — Гвен равнодушно передернула плечами, выдерживая паузу скорее для приличия и для того, чтобы притянуть к себе все взгляды. — Бедняга до сих пор еще не понял, что мы можем соединять человеческие слова, как вздумается".

— С победою пусть правит

Пришедший к власти следом,

Победы песня скальда

Поможет ему множить, — произнесла она чуть нараспев, адресуясь больше к вандерцам, чье учащенное дыхание слышала за спиной.

— Победный клич в пустыне

Повсюду слышат люди,

Вечно властитель станет

Всем победами ведом.

Зальбагар очень пристально смотрел на ее лицо, точнее — на губы, довольно долго выжидая после того, как они перестали шевелиться, затем не поленился приподняться на локте, с сомнением оглядывая вандерских предводителей, но те ни на кого не обращали внимания, замерев в священном восторге.

— И что, я должен за это награждать? — спросил он брезгливым тоном. — Это все?

Поскольку Лейвхар и Улли покачивались на носках, полузакрыв глаза от нахлынувшего счастья, ответить за всех пришлось советнику Сирри:

— Рассказывают, мой властелин, что два семидневья назад король Данстейн взял приступом последнюю крепость своего давнего врага и соперника. Перед боем он поднялся на холм неподалеку и долго выкрикивал какие-то строчки, довольно похожие на те, что сейчас довелось услышать тебе. Говорят, что за них он отдал обручье из золота весом с голову ребенка. Не напоминает ли о нем украшение на левой руке этой странной девы?

— Ты что, всерьез считаешь, что этот бред, не стоящий называться стихами, приносит победу и удачу?

— Ни секунды не верю, мой властелин. Но и обратное утверждать тоже не берусь.

— Все с ума посходили, — с глухим раздражением пробормотал султан Эбры, отворачиваясь. — Моих слуг и союзников охватило заразное безумие. Что ты хочешь за свое дикое творение? Говори скорее и убирайся, пока и я не начал думать, что этот нелепый набор звуков поможет мне добиться цели.

Зальбагар вытянул из-под подушек ногу, оценивающе разглядывая роскошные браслеты на щиколотке и явно прикидывая, с каким расстаться. Гвендолен втянула воздух сквозь зубы, как всегда, прыгая с высоты и разворачивая крылья навстречу ветру.

— Я не возьму от тебя золота. — сказала она чуть хрипло. — Мне нужно другое.

— Что, она еще и выбирать имеет право? — Зальбагар обернулся к молчаливому Сирри. — Ну говори быстрее, чего ты хочешь, женщина.

— Мне нужно полное прощение Эбера ре Баллантайна и разрешение для него находиться на земле Эбры когда и сколько он пожелает, — скороговоркой произнесла Гвендолен на выдохе и только в конце фразы разжала стиснутые в кулак пальцы.

— Кого? Какое прощение? — эбрийский султан растерялся еще больше. — О чем она говорит? Сирри, зачем ты нашел каких-то полоумных союзников?

— Под прозванием ре Баллантайн в Эбру несколько дней назад приехал тот, человек из Круахана, чье настоящее имя вне закона, а изувеченное тело на дне гавани. Вернее, мы полагали, будто оно там, — спокойно заметил Сирри, с легким любопытством разглядывая Гвен из-под полуприкрытых век. — Я не стану произносить вслух, как его зовут, тем более и вам, и вашему достопочтенному отцу хорошо известно, из-за кого ваш отъезд в Ташир оказался столь поспешным. Интересно, что ты заговорила о нем, девочка.

— Чтоб мне песка наглотаться! — Зальбагар так резко сел на ложе, что половина подушек съехала на пол. — Да я ни за что… Как ты вообще посмела… никакие ваши северные заклинания меня не заставят даровать ему прощение! И если ты еще раз…

— Вам это и не понадобится, мой властитель, — по-прежнему ровно продолжил Сирри. — Как показывают последние события.

— Что ты имеешь в виду?

Гвендолен сама не узнала своего голоса. Ей показалось, что в голове ударил колокол, заглушающий все звуки и эхом бьющий по вискам.

Сирри ничуть не удивился — то ли его совсем не трогало проявление чужих чувств, то ли другого он и не ожидал. Он сделал какой-то неясный знак в сторону опущенной портьеры, и она раздвинулась. В образовавшийся проем двое слуг внесли, держа за углы растянутый плащ, на котором неподвижно лежал, запрокинув голову, толстый человек. Его камзол был полностью изорван и потемнел от крови, но лицо оставалось относительно чистым и даже безмятежным, поэтому Гвендолен без труда узнала Тенгала. Она со всей силой, которую только могла собрать, тряхнула его за воротник, больше всего на свете боясь, что он не откроет глаза и ничего ей не скажет, и она умрет от разрывающего голову стука крови, не узнав, что произошло.

— Теперь и я знаю, что такое — отдать за него жизнь, — Тенгал не говорил, а скорее сипел на выдохе, но Гвендолен настолько хотела чего-то от него добиться, что ловила каждое слово. — Но я так… и не понял… хорошо это или плохо. Ты тоже хочешь это… узнать, девочка с крыльями? Расскажешь мне… там за чертой, где мы встретимся?

— А куда эти двое дармоедов смотрели?

Хриплый злой голос, выталкивающий слова сквозь зубы, вряд ли мог принадлежать любимому скальду конунга Данстейна и парящей в небесах крылатой деве. Тенгал, впрочем, ответил не переспрашивая — видно, он уже подошел к порогу, с которого видно все и все понятно:

— Они лежали в дальней комнате… с закрытыми глазами и холодные совсем… не шевелились. Гвардейцы их…не стали трогать… решили, что мертвые.

Тогда у Гвендолен Антарей закончились все вопросы. Она выпрямилась и проверила, хорошо ли защелкнута рукоятка меча в ножнах, которые ей недавно подарили вандерцы. Ножны были слишком длинные и вечно колотили ее по ногам, поэтому она приноровилась закреплять их на спине, между крыльями. Она стряхнула с рук золотые браслеты, как лишний груз, но, подумав немного, подобрала с пола пару штук и сунула в нагрудный карман. Плащ съехал на пол с приподнявшихся крыльев, и Гвендолен обязательно оценила бы красноречивый взгляд эбрийского султана, если бы посмотрела в его сторону — но сейчас она ни на кого вокруг просто не обращала внимания, ровным шагом отправившись к окну.

— Скальд конунга не может уйти, не дождавшись заслуженного дара, — сказал ей в спину Лейвхар, но уверенности в его голосе не было.

— Данстейн заведет себе другого скальда, — размеренно произнесла Гвендолен, не оборачиваясь, — можете передать ему в качестве задатка.

— Ты что-то задумала, — утвердительно сказал Улли. Он стоял ближе всех к вскочившей на подоконник Гвендолен и смотрел на нее не отрываясь, как все вандерцы. — Что ты хочешь сделать?

— В какой стороне дворец Хаэридиана? — и поскольку никто не ответил, Гвен равнодушно пожала плечами, пристраивая меч поудобнее. — Впрочем, его будет несложно найти.

— Тебе его уже не спасти, поедем с нами в Вандер. Конунг даст тебе боевой корабль, ты вернешься и отомстишь. С местью надо прожить несколько лет, только тогда она становится сладкой, как мед. А ты сейчас полна горечи.

— Я не собираюсь никому мстить, — Гвендолен полностью развернула крылья, и все невольно зажмурились от ярко-рыжего отблеска, усиленного закатным солнцем. — Мне просто нужно попасть во дворец, только и всего.

— Тебе нужно попасть в приют для умалишенных, женщина, ибо твой разум тебя покинул, — Зальбагар наконец овладел собой и все-таки снизошел до прямого обращения к Гвендолен. — Даже если бы ты не… у тебя не было… одним словом, эрлы и эмиры ждут по нескольку недель разрешения пройти внутрь, не говоря уже про всяких тварей с крыльями.

Гвендолен полуобернулась, держась обеими руками за притолоку и собираясь с силой оттолкнуться. Взлетать из окна все-таки не очень удобно — проще было бы прыгнуть вниз с какой-нибудь открытой площадки, но выбора ей не оставили. Ни один мускул ее лица не шевельнулся, и даже интонация не поменялась в ответ на слова султана Эбры, только глаза сощурились до предела, как перед выстрелом.

— Поэтому я и собираюсь вести себя как тварь и не ждать разрешения. Придется, чтобы оправдать свою презренную репутацию, быть крайне невежливой и взять дворец штурмом.

В Вандере до сих пор многие подростки заучивают наизусть героическую песнь о юноше с крыльями, который один полетел на стены вражеского замка, чтобы спасти своего конунга или погибнуть вместе с ним. Авторство приписывают Улли — но даже он, при всей своей ревнивой привязанности к новому скальду Данстейна не смог сделать героиней песни женщину. Поэтому если бы Гвендолен довелось когда-либо ее услышать, она не узнала бы свой вечерний полет над Эброй. К тому же никаких гордых боевых кличей она не издавала, и солнце не сверкало на ее высоко поднятом клинке. Она летела не скрываясь, но совершенно буднично, ровно взмахивая крыльями, будто гонец, выполняющий привычную работу. Луна уже угадывалась совсем близко к горизонту, но ощущение счастья и легкости, волной вскипавшее каждый раз в душе, на этот раз не могло появиться. Гвендолен летела не ради полета, а потому, что очень торопилась, и по воздуху добраться было быстрее.

Караул на широкой террасе был не очень большим — видимо, главную задачу считали выполненной, и гвардейцы, расхаживающие взад-вперед с тяжелыми алебардами, были поставлены скорее для приличия. Явления Гвендолен ожидали меньше всего — тем более что она опередила удивленные крики, вой и гам, доносящиеся с рынка, над которым пролегал ее путь по воздуху. Гвен неуклюже опустилась на перила, чуть покачнувшись, несколько раз взмахнув крыльями для равновесия. Гордого и эффектного прибытия не получалось, поскольку летать с мечом и арбалетом — непростое занятие для крылатой девы, всегда выбиравшей себе метательные ножи из самой легкой стали. Хорошо еще хоть не брякнулась на пол, как мешок с отрубями — мысленно прокомментировала Гвен, но глаза караульных вылезли из орбит в любом случае, и они меньше всего обратили внимание на точность ее приземления. Сам его факт был вполне достаточен.

Правда, к сожалению, никто не стал падать на колени и протягивать к ней руки как к богине Иситар. Гвардейцы в столице быстро избавлялись от своих деревенских предрассудков.

— Ты что? — неуверенно произнес один из караульных, красноречиво подняв алебарду. — Тебе чего надо?

— А оно говорить-то умеет? — прибавил второй.

— Несколько слов ради тебя я выучила, — Гвендолен слегка попятилась, потому что вид наставленных на нее алебард не внушал радости. Она ясно понимала, что первый же удар собъет ее с ног и, возможно, что-нибудь переломает. Ей было очень страшно, сердце вдруг застучало в горле, словно собираясь выпрыгнуть наружу и мячиком поскакать по плитам террасы. Гвен даже стала жадно глотать воздух, надеясь таким образом затолкать его обратно. — Где личные покои вашего Хаэридиана? Мне надо срочно его увидеть.

Вы, конечно, снисходительно посмеетесь про себя — любой другой на месте Гвендолен торжественно обставил бы свое прибытие с небес как гонца, возвещающего конец света, и вполне может быть, что такая легенда неплохо бы вписалась в недалекое сознание дворцовой стражи. На худой конец, можно было, дождавшись ночи, постараться незамеченной долететь до какой-нибудь верхней башни и тайно проникнуть во дворец через нее. На что могла надеяться глупая рыжая девчонка с крыльями, свалившись прямо в лапы стражников и не припасшая ничего в свою защиту, кроме железной палки на боку — а в руках не умеющей им пользоваться Гвендолен меч казался именно палкой, и ничем больше? От первого удара она наполовину увернулась, но конец алебарды ощутимо задел по ребрам, и все остатки дыхания вылетели. Гвен попыталась отползти в сторону, отчаянно борясь с желанием свернуться в клубок и прикрыть голову руками. Весь ее короткий боевой опыт стоил совсем немного, а на страже дворца стояли закаленные бойцы, способные за пару секунд растереть ее в прах.

— Эй, ты ее сильно не калечь, а то товар не будет иметь успеха наверху, — заметил один из гвардейцев, перехватывая алебарду в замахе.

— Наверху еще долго будет не до нового товара, — отмахнулся второй, нависая над Гвендолен и примериваясь, как половчее ухватить ее за волосы. — Там сейчас пойдет такое развлечение, что нас забудут сменить, вот увидишь.

— А я бы на твоем месте радовался, что наша смена не в главном зале, — пробормотал кто-то у Гвендолен за спиной. — А то забавы у старины Харри последнее время такие, что с души воротит, уж на что я ко всему привычный.

Гвендолен казалось, что ее внутренности скрутились в сплошной узел от ужаса, рвущегося изнутри, колотящегося о грудную клетку Она поднесла руки ко рту, забыв выпустить рукоять меча, и почувствовала. как по разбитой губе потекла кровь. Но в голове внезапно наступила полная ясность — словно она поднялась в воздух над пыльными горячими камнями дворцовой террасы. Это был физический страх, доходящий до тошноты, но не за себя — его слабые отголоски она уже чувствовала раньше, когда прикасалась к сломанным пальцам на руке Эбера. Она не могла нормально дышать, пока не знала, где он, что с ним делают теперь. Ужас распирал ее, выплескиваясь наружу, она прекрасно ощущала волну. катящуюся по телу, и поэтому особенно не удивилась, когда гвардейцы внезапно шарахнулись от сжавшейся на каменных плитах фигурки. Гвендолен с трудом терпела исходящую из нее силу страха и выворачивающей жалости, и когда что-то словно лопнуло в душе и понеслось наружу, стало чуть полегче.

В принципе она могла и не размахивать мечом, тем более что у нее это получалось не слишком умело. Гвардейцы пятились не от клинка, а от бьющей лучами силы, внешне незаметной, но почти сшибающей с ног. Это было очень похоже на ощущение, уже несколько раз и все время некстати приходившее к Гвендолен на эбрийском берегу — чувство острой жалости и понимания окружающего мира. Только гвардейцам было его тяжело выдержать с непривычки, поэтому патруль отступал и озирался.

— Как… мне попасть… наверх? — Гвендолен с трудом переводила дыхание, настолько трудно было пропускать через себя `эту новую силу. Тревога за Эбера никуда не исчезла, она была главным и единственным чувством, благодаря которому Гвен держалась на ногах. В остальном ей казалось, будто из нее хлещет волна жалости, тоски и сострадания ко всем дышащим существам на Внутреннем океане, будто она кожей чувствует их боль и несправедливость, творящуюся везде, и будто этой боли столько, что она не помещается в самой Гвендолен, а выплескивается наружу. Странное ощущение для девушки, держащей в руках обнаженный клинок и прилетевшей с ясными намерениями смахнуть с пути любую преграду — но Гвендолен с трудом его выносила. Она шаталась и наверняка упала бы, не будь у нее хотя бы какой-то опоры в виде меча, и окружающие виделись ей как сквозь дымку. Впрочем, гвардейцам приходилось не лучше. Двое сразу осели на каменные плиты, закатив глаза. Начальник караула, как человек несомненно более закаленный, попытался вновь наставить на нее алебарду. Гвендолен слабо отмахнулась мечом, не понимая до конца, что делает, но едва клинок соприкоснулся с алебардой, как гвардеец выронил ее, завыл и скорчился на полу.

— Мне… кто-нибудь скажет… где у вас лестница?

Не добившись ничего путного в ответ, Гвендолен повернулась и побрела вглубь террасы. Судя по тому, что с каждым шагом ее ощущения усиливались, она была на правильном пути — то есть двигалась туда, где большому числу людей весьма часто приходилось очень плохо. Ее качало, голова кружилась, и несколько раз она видела темные сырые ступени почти перед глазами, но потом вновь выпрямлялась.

В песне Улли отважный крылатый юноша не задумываясь рубился с толпами злобных врагов, охранявших лестницы и подступы к замку. Он одолевал каждый пролет, подскальзываясь на чужой и собственной крови. Гвендолен тоже пару раз упала, и несколько шагов даже проползла, прежде чем ей удалось подняться, навалившись на перила и срывая ногти. Более легкой добычи для охраны придумать было трудно — но гвардейцы были слишком заняты своими ощущениями. Никто никогда не узнает. как именно передавалась окружающим новая сила Гвендолен и что именно они испытывали, но впечатления были явно не из приятных. Хуже всего приходилось тем, кто пытался поднять на нее оружие и как-то соприкасался с ее мечом — видимо, сталь была особенно сильным проводником той силы, что сейчас исходила от ее тела. Если бы сейчас Гвен могла взлететь и посмотреть на все происходящее сверху, она бы искренне подивилась на открывающуюся перед глазами картину: рыжая сгорбившаяся фигурка в измятом и порванном камзоле ковыляет по лестнице, то и дело останавливаясь, пытаясь помочь себе судорожными движениями полуразвернутых крыльев, а от нее с воплями отскакивают подбегающие дюжие гвардейцы с секирами и кривыми мечами. Несколько караульных споткнулись и покатились вниз, звеня оружием, но Гвендолен даже не проводила их глазами, хотя их сдавленные крики отозвались в ней новой волной боли. Их ей тоже было жалко. Но оборачиваться она не могла, потому что все силы уходили на то, чтобы не сбиться со своего неясного курса.

Она брела наугад, мало что видя перед собой, но неуклонно приближаясь. Гвендолен знала, что должна идти быстрее, что должна бежать — но острое сопереживание и жалость трепали ее, как плащ под порывами ветра. Она преодолела половину изогнутой галереи — в ее конце двери были плотно закрыты, но сквозь них пробивался чуть дрожащий красноватый свет. Гвендолен двигалась на свет неверными шагами, еще немного — она бы вытянула руки перед собой. Она глотала кровь из разбитой губы и соленую воду, текущую по лицу. Дворец уже был весь наполнен гулом, воплями, бряцанием оружия, топотом многих, бегущих в разных направлениях, ног. Из-за поворота на полной скорости вылетел очередной патруль, надеясь перехватить Гвендолен прежде, чем она шагнет за порог зала. Но было уже поздно — она толкнула створки и ввалилась внутрь, хватая воздух ртом, собирая последние сиды, чтобы удержаться на ногах. Она ничего почти не видела вокруг, различая только контуры предметов, но прекрасно знала. что наконец дошла, и лишь это знание помогало ей держаться на ногах. И чуть ленивый, бархатный голос, мягко растягивающий слова, который прозвучал в полутьме, позволил ей не упасть, а упрямо побрести, шатаясь, до середины зала на его звук.

Голос произнес:

— Я сам приказал вам не слишком торопиться, чтобы продлить удовольствие, но всему есть мера. Куда запропастился мастер Слэнки? Я отправил его за инструментами полчаса назад. И добавьте, наконец, масла в светильники. Я хочу все видеть более отчетливо.

Гвендолен не могла знать, что мастером Слэнки звали самого искусного из палачей Хаэридиана, и что тот вовсе не отлынивал от работы, а спешил со всех ног, но уже имел несчастье столкнуться с Гвен на лестнице, ведущей к залу. Для него сила жалости к окружающим оказалась настолько непереносимой, что он поспешно лег на ступени и перестал шевелиться. Но в любом случае при словах обладателя бархатного голоса Гвендолен скрутило особенно сильно. Она согнулась, с трудом дыша, обхватив себя крыльями в невольной попытке хоть как-то защититься. Очередной комок, лопнув в груди, рванулся наружу как поток, сметающий ветхую плотину. В зале послышались нестройные крики, и Гвендолен зажмурилась, но потом разлепила веки — она уже успела немного привыкнуть, что после особенно яркого выброса своих ощущений наружу ей становится чуть легче и свободнее дышать.

"Гвендолен! — кричал почти неузнаваемый голос Эбера в ее сознании. — Ты пришла! Ты пришла ко мне! Я уже думал, что ты меня бросила! Что ты бросила меня! Зачем ты это сделала, Гвендолен! Уходи сейчас же! Окно за твоей спиной! Я думал, что ты никогда не придешь, Гвендолен! Гвендолен!"

На самом деле Эбер ре Баллантайн не кричал и вообще не произносил ни звука. Он висел, привязанный к какому-то подобию дыбы прямо посередине зала, освещаемый со всех сторон пламенем углей, пылающих в жаровнях. Странно, что бархатный голос, несомненно принадлежащий предыдущему (или бывшему, как на это посмотреть) властелину Эбры, требовал прибавить света — его и так было предостаточно. Каждая черточка лица Эбера была видна так же четко, как если бы он был на залитых солнцем площадных подмостках. Он то и дело щурился и отводил глаза от языков пламени.

И его лицо было абсолютно серым, словно на нем не осталось ни одной живой краски, только пепел.

Жалость ко всему миру временно кончилась — точнее, она никуда не исчезла и продолжала разливаться по залу, исходя волнами от фигуры Гвендолен, но на время ее перекрыли новые чувства, гораздо более яркие, но, к счастью для Хаэридиана и стоящих за его спиной гвардейцев, менее сильно действующие на окружающих. Иначе все они перестали бы дышать гораздо быстрее незадачливого Слэнки.

Гвендолен рванулась вперед как огненный вихрь. Несколько жаровен она спихнула с подставок, удачно попав под ноги подбежавшим к ней гвардейцам. Тем и без того было очень скверно — особенно после того, как двое скрестили свои мечи с клинком Гвен, и их затрясло на полу. Но присутствие Хаэридиана явно мешало им достойно признать поражение и отползти в угол. И поскольку их оказалось неожиданно много, долгое время они путались у Гвендолен на дороге, сильно нарушая все планы.

— Что это? Что происходит? — в интонациях эбрийского властителя прорезались легкие нотки испуга. Гвендолен так и не сумела его толком разглядеть, сразу ввязавшись в драку, поэтому образ Хаэридиана существовал в ее сознании исключительно в виде голоса. — Вы что… подсыпали мне какой-то дряни… мерзостные изменники… почему мне так плохо… Что это за… откуда взялась эта тварь?

— Говорят, ее видели вылетающей из дворца вашего племянника, великий.

— Проклятье… Зальбагар все-таки решил меня извести….я ведь ему никогда не доверял…и не напрасно…

— Ты, великий бывший, о нем слишком хорошо подумал, — у Гвендолен как раз выдалась небольшая передышка, когда очередной гвардеец покатился по полу, и она не удержалась. — Помимо фамильной подлости, для этого неплохо бы иметь какие-то зачатки мозгов.

Она вскочила на помост и примерилась, как бы аккуратнее перерезать веревки на запястье Эбера. Его лицо ничего не выражало, но как только лезвие кинжала блеснуло совсем рядом, в глазах мелькнуло что-то похожее на узнавание, и он как мог вывернул руку по направлению к Гвендолен.

— Хотя бы так, Гвен, — прошептал он одними губами. — Может, я еще успею истечь кровью до того, как они начнут. Давай, быстрее.

Гвендолен непонимающе уставилась на него, опять забыв посмотреть в сторону эбрийского султана и не особенно заметив, что в зал вступило новое действующее лицо, выставив вперед округлый живот и чуть выпятив пухлые губы, в окружении пестрой свиты, состоящей в основном из танцовщиц разного цвета кожи.

— Ты несправедлив ко мне, дядя, — церемонно заметил Зальбагар, цепким взглядом окидывая происходящее и стараясь не приближаться к центру зала, а разумно отодвигаясь в угол. — Покушаться на тебя? Существуют более приятные и несложные способы самоубийства.

— Скорее, Гвендолен, — голос Эбера был хриплым и таким же неузнаваемым, как его застывшее лицо. — Почему ты остановилась?

— Тогда зачем ты подослал… ко мне эту тварь?

— Если ты этого не сделаешь, Гвендолен… чего ты ждешь?

— Я никого не подсылал, дядя Хаэри. Я сам хотел бы понять, откуда она взялась и какой силой обладает.

— Почему, Гвендолен? Ты боишься? А за меня ты не боишься? Скорее!

— Отчего мне… так плохо? И как мы ее возьмем… чтобы все узнать… если наши люди не могут к ней подойти?

— Ты клялась, что любишь меня, Гвендолен! Гвендолен!

— Чего у нас всегда хватает в избытке, так это людей, дядя.

— Если ты этого не сделаешь…значит. ты мне все время лгала!

— Как же мне скверно…Пусть ее уберут — это от нее мне так плохо…

Гвендолен терзала кинжалом веревку, но лезвие уже несколько раз соскользнуло. Ее постоянно отвлекали — и остановившийся укор в глазах Эбера, от которого у нее было впечатление, будто кинжал задевает острием по ее сердцу, и со спины периодически напрыгивали гвардейцы, понукаемые двумя султанами. Наконец на ее плечи обрушилась алебарда, но руки у наносившего удар дрожали из-за непереносимости присутствия Гвендолен, и крыло спружинило, хотя немедленно отнялось и заныло. Гвен зашаталась, хватаясь за края помоста.

— Потерпите, дядя, очень долго она все равно не продержится.

— Ты так и не выполнила мою просьбу, Гвендолен, сказал ей взгляд Эбера. — Улетай хотя бы, чтобы этого не видеть.

Наверно, она была очень близка к тому, чтобы сделать, как просил Баллантайн — провести кинжалом по его руке, зажмурив глаза. В голове у нее все сдвинулось, словно боль и тоска окончательно взорвались в мозгу. Мир вокруг заволокло клубами тумана, в котором слышались нечленораздельные вопли. Гвендолен упала на колени рядом с помостом, больше не в силах держаться на ногах, поднося руки ко лбу, и ей понадобилось довольно много времени, чтобы осознать — это вовсе не туман, это пыль, которая поднялась от рухнувшей стены дворца.

Стены просто не стало — снаружи небо было ослепительно белесым, и ветер доносил запах горячего песка. В образовавшийся пролом совершенно буднично, как будто перешагивая порог трактира, ступили двое с такими узнаваемыми лицами, что Гвендолен невольно встряхнула головой, то ли приходя в себя, то ли не желая расставаться со сном.

— Эй, малыш, ну мы и заквасили тут! Облизаться можно!

С этими словами Дагадд пнул ногой кусок стены и оглушительно захохотал.

Волосы у обоих стояли несколько дыбом, а глаза горели внутренним огнем — в какой-то момент, очевидно, нестерпимо ярким, но теперь понемногу затухающим. Поэтому вид у книжников был взъерошенный и полусумасшедший. Но никто в зале не осмелился даже шевельнуться — потому что от них исходило еще больше силы, чем от Гвендолен. На лице Дагадда красовалась широченная ухмылка искренней радости, которую почему-то при взгляде на него никто не разделял, но его это нимало не задевало. Он приветственно замахал Гвендолен огромными ладонями.

— До чего вкусно было стенку расковырять! Только мне щекотно — а что тут вообще сляпалось?

Логан, в отличие от побратима, был сосредоточен настолько, что между бровями на мальчишески чистом лице залегла глубокая борозда. Он внимательно оглядел все происходящее в зале, не особенно задерживаясь на фигурах одинаково оторопевших султанов, но стоило ему взглянуть в сторону Гвендолен, как его взгляд изменился. Логан метнулся к ней с внезапной скоростью, которую трудно было представить, судя по тому, каким размеренным и даже прогулочным шагом они с Дагаддом вступили в зал.

— Что ты с собой делаешь, Гвендолен Антарей? Прекрати немедленно! Закройся, подними защиту! Хотя бы зеркала поставь! Как ты это вообще выдерживаешь?

Он схватил ее за плечи и встряхнул несколько раз, отчего волосы упали ей на лицо, и Гвендолен вообще перестала что-либо видеть перед собой. Впридачу ей было неимоверно трудно дышать, так давила на нее огромная масса чужой боли и страха, пригибая к земле.

— Ты меня слышишь? Ну, соберись, Гвендолен, закрывайся скорее!

— Да она же не впихивает сама, щупаешь? — Дагадд по-прежнему веселился, словно все творящееся вокруг его сильно забавляло. — Подбери хваталки, сейчас мы все пригладим.

Они с Логаном взяли Гвендолен за руку, каждый со своей стороны, и положили свободные руки друг другу на плечи, замыкая круг. Через несколько минут Гвен уже смогла поднять голову, глядя на них постепенно проясняющимися глазами. Она жадно хватала воздух, словно желая наверстать те мгновения, когда его почти не оставалось в ее груди.

— Я уже начинал опасаться, что ничего не получится, — мрачно заметил Логан. — Дыши спокойно, Гвендолен. Когда мы начнем разрывать цепь, я тебе скажу, чтобы ты приготовилась.

— Что… это со мной было? — Гвендолен вдруг почувствовала, что язык у нее прикушен и с трудом ворочается во рту, а крылья мелко дрожат, как после полета в бурю.

— В Чаше смешивается несколько потоков — память и знание обо всем, что происходит в мире. Все радости и ощущения от удовольствий, какие в нем есть Все страдания и боль, которую терпят живущие. Когда мы подошли слишком близко, потоки разделились. Ты взяла на себя самую трудную часть — но, наверно, иначе ты не вошла бы во дворец так легко.

— А что… сейчас?

— Сейчас мы поделили все более или менее поровну. Видимо, нам все-таки очень повезло — теперь, когда Дагди испытывает не только восторг и наслаждение, он не смог бы не задумываясь разнести дворцовую стену по камешкам.

— Почему не смог бы? Не задумываться — это его обычное состояние.

— Прекрасно! — Логан хмыкнул, не убирая руки. — С Гвендолен все снова в порядке, раз к ней вернулась ее манера с нами обращаться.

— Может, тогда кто-нибудь сможет разрезать веревки? — голос Эбера звучал хрипло, но в остальном это был его обычный негромкий голос. — А то висеть здесь не слишком приятно.

Видно было, что Логан и Дагадд не торопятся выпускать мгновенно рванувшуюся Гвендолен. Но она вывернулась из их рук так отчаянно, что книжники только одновременно покачали головой. Логан повернул к Баллантайну побледневшее лицо, которое снова застыло как прекрасная маска — без единого оттенка приязни.

— Если бы это зависело только от меня, я бы не торопился, — холодно начал бывший лучший арбалетчик Валлены. — Но удерживать Гвендолен, особенно теперь — таких безумцев не найдется.

Неизвестно, что ответил бы Эбер, стряхивая обрывки веревок и с кривой улыбкой растирая ярко-алую полосу на запястьях, что добавил бы ко всему сказанному насупившийся Дагадд, борода которого стала напоминать иголки ежа, а уж реакцию Гвендолен вообще лучше было бы не предсказывать. Но вмешались третьи силы, до поры существовавшие на позиции перепуганных наблюдателей, но наконец слегка осмелевшие — наверно, оттого, что плещущая в зале и эхом отдающаяся от стен волна мучений и боли утихла.

— Немедленно! Схватить! Всех! Что встали! Дармоеды! В песок закопаю! По пояс! Ногами вверх!

Гвендолен вцепилась в камзол Баллантайна, словно это было последнее прикосновение, удерживающее ее в этом мире, и ей стало настолько легче, что она наконец смогла посмотреть на перегнувшегося в кресле Хаэридиана. Ничего значительного в его облике не было, кроме разве что ослепительно дорогих одеяний, и он почему-то показался ей похожим на какое-то малоприятное, но не слишком опасное животное. Но перекошенные лица гвардейцев подсказывали, что его угрозы — не просто желание что-то выкрикнуть вслух погромче.

— Арестовать всех четверых, — покорно добавил Зальбагар, чтобы формально успеть произнести приказ до начала его выполнения.

Гвардейцы побежали, выставив алебарды и занеся над головой пару кривых мечей, громко топая от усердия. Гвендолен смотрела на них совершенно равнодушно, наклонив голову к плечу, и только через некоторое время осознала, что их бег длится слишком долго — словно они наткнулись на невивдимую стену, но продолжают перебирать ногами от отчаяния.

— Только вас не хватало, — Логан вяло махнул в их сторону рукой, сделав какое-то сложное движение пальцами. — У нас тут такие проблемы, а вы под ноги лезете.

Хаэридиан стал приподниматься, до конца еще не веря своим глазам, но в этот момент каменные плиты раскололись прямо перед его креслом и вывернулись наружу, словно края раны. Оттуда повалил дым, меняющий цвет на глазах. С грохотом упал огромный светильник, который могли с трудом подвинуть трое рабов.

— Малыш! Меня от этого больше не топорщит! — с досадой заявил Дагадд с интонацией обиженного в лучших чувствах. Выражение неподдельной радости постепенно стиралось с его лица.

— И не будет, — Логан поднялся, стряхивая пыль, осевшую на камзол. — Теперь мы берем из Чаши от каждого потока равномерно. Хотя каждый останется сильнее всего привязан к своей силе, с которой начал. Что меня не особенно радует. — прибавил он хмуро, меряя взглядом выпрямившегося Баллантайна и прижавшуюся к его боку Гвендолен, которую тот обнимал за плечи.

— Что значит каждый? — подозрительно спросила Гвендолен.

— Как разумно отметил в свое время хранитель Алларий, основателей будет четверо.

— Подожди… Мы что, тоже можем теперь… так, как вы… — Гвен запнулась и растерянно поводила руками по воздуху, изображая что-то неопределенное, — стену снести? Или вызвать грозу?

— Каждый из нас теперь может почти все, — с явной тоской произнес Логан. — Но вот что хочет — это вопрос.

— О великие герои! То есть — о могущественные маги! О посланники Непостижимого! Я счастлив, что вы сошли на землю Эбры именно в МОЕ справедливое и разумное правление! — Зальбагар опомнился первым и торжественным шагом двинулся к ним. Возле невидимой черты, где толкались гвардейцы, он чуть испуганно задержался, но ее удалось миновать без всякого труда, и эбрийский султан воспрял духом. — Любое ваше желание — закон для имеющего честь принимать вас в своем дворце!

У его плеча возник до того незаметный Сирри, а за ним угадывались невозмутимые силуэты вандерцев.

Логан чуть слышно вздохнул. Для способного ощущать весь мир как единое целое подобные нескрываемые мотивы были как скрежет ножа по стеклу.

— В твоем дворце мы не останемся. Но если ты так хочешь быть нам полезным, мы попросим об одной вещи.

— Все, что угодно для могучих посланцев неба!

Зальбагар торжествующе оглянулся на Хаэридиана, словно прикидывая, как ловчее столкнуть его с высоко поднятого резного постамента.

— Я от тебя очень устал, — сказал он искренне. — Сколько можно притворяться хуже, чем я есть на самом деле. С души воротило от твоих развлечений, особенно с заключенными. Да я наизусть учил все песни о тебе, которые в Эбре осмеливались передавать друг другу только шепотом и в абсолютной темноте. Знаешь, что я сделаю первым делом? Прикажу открыть ворота тюрьмы, где сидят те, кто их написал!

— Мы сейчас промокнем от слез умиления от такой родственной приязни, — мрачно заявила Гвендолен, отчаявшись найти хоть где-то относительно чистый кусок полотна и поэтому обматывающая кисти Баллантайна своим оторванным рукавом. — Отпусти нас, о великий и единственный властелин Эбры, чтобы мы могли поскорее уйти и наплакаться вволю.

— Да, и я дарую Эберу ре Баллантайну полное прощение и право находиться в моих землях, сколько он пожелает, — мстительно прибавил младший султан.

— Похоже, ваше прощение уже не столь важно для меня, — Баллантайн пожал плечами, мягко отстраняя Гвендолен, которая действительно громко всхлипнула над сорванной кожей на его ладони. — И долго находиться на земле Эбры я вряд ли захочу.

. — Давайте к делу, — вмешался Логан. — В трехстах милях к северо-западу на Внутреннем океане располагается остров. Он не очень большой, почти целиком состоит из скал и не особенно дорог тебе в качестве владения. Подари его нам.

Зальбагар наморщил лоб и растерянно оглянулся на Сирри.

— Они просят Эмайну, — уточнил советник.

По лицу Зальбагара было заметно, что он гораздо охотнее учил наизусть ругательные песни о своем дяде, чем названия собственных островов. Но после оставляющего значительные следы раздумья он внезапно просиял:

— Вы собираетесь покинуть Эбру?

— Как это ни прискорбно для нас, — безупречно вежливо выговорил Баллантайн, наклоняя голову.

— Неужели ты не вынесешь разлуки с нами? Крепись, властитель Зальбагар, возьми себя в руки, — снова встряла Гвендолен в своей обычной манере. — Это всего лишь минутная слабость, пройдет.

— Корабли готовы отправиться хоть сейчас, — торжественно заявил Лейвхар, сделав несколько шагов вперед и грянув секирой об пол. Сознание торжественности момента и гордости за свою причастность к созданию истории отчетливо отпечаталось на его лице. — Думаю, что пока вы на борту, ветер всегда будет попутным.

— Я льщу себя надеждой, что высокие гонцы Непостижимого примут мой скромный дар — остров Эмайна — в безграничное пользование, и что он будет им полезен на их достославном пути, — сказал Зальбагар в спину уходящим.

— Наверно, Дагди, когда-нибудь мы к этому привыкнем, — Логан пошел к лвери, не обернувшись. Одну руку он держал на плече побратима, то ли держась за него, то ли помогая ему идти, а другой рукой тащил за плащ спотыкающуюся Гвендолен. Та бесконечно оборачивалась, проверяя, идет ли сзади Баллантайн. — Но сейчас мне кажется очень странным, когда нам дарят то, что мы и так можем сами взять.

Ветер действительно был попутным и после душных закоулков эбрийских дворцов и бесконечного запаха горячего песка казался сладким и кружил голову. На палубе царило с трудом скрываемое, но от того еще более безудержное веселье — за несколько часов до отплытия Нуада явился к кораблю во главе толпы странно выглядевших людей с горящими глазами. Судя по тому, что многие из них прижимали к груди наспех смотанные свитки и тащили мешки книг, они вряд ли пришли наниматься в боевую дружину на корабли. Видимо, это были те самые книжники, которых Логан просил собрать со всего Внутреннего океана — во время разговора в доме Кэссельранда, много-много столетий назад. Все они пребывали в лихорадочном состоянии, бесконечно роняли различные предметы и не договаривали половину начатых фраз. Половина из них не менее десятка раз заглянула через внутреннее окно в каюту, где вокруг стола, положив руки перед собой и мрачно глядя на собственные пальцы, сидели четверо основателей, представляющие разительный контраст с бродящей по кораблю восторженной толпой.

— Вы что-то неприятное хотите мне сказать, Логан, сыр Дарста? — произнес наконец Баллантайн, не поднимая глаз.

Логан помотал головой, также стараясь не глядеть на собеседника.

— Вряд ли вы сочтете мои слова такими уж неприятными, сьер Баллантайн. Но как вы могли позволить, чтобы она сделала такое с собой? Вы почти заставили ее совершить убийство — для носителя мировой боли это была бы верная гибель, причем очень мучительная.

Гвендолен, завернутая в несколько плащей и как никогда напоминающая съежившуюся птицу, не сразу поняла, что речь идет о ней, но потом вскинулась и начала выпутываться из ткани, собираясь подняться на ноги и откровенно высказать этому заносчивому арбалетчику из Валлены, по несчастной случайности ставшему величайшим магом в мире, что дела Гвендолен Антарей его совершенно не касаются. Минут через пять она с удивлением обнаружила, что ноги отказываются ее держать.

— Вы думаете, я не чувствую своей вины? Но я… Дай вам небо никогда не испытать того, что пережил я. Они ведь даже не успели что-то сделать, но… понимаете, Луйг… Я знал, что не выдержу того, что они собираются делать…что я потеряю уважение к себе… и значит, меня больше не будет как личности. Я исчезну, понимаете?

— Только о себе, — почти с отвращением произнес Логан. — Ну исчезла бы одна личность, возникла бы на ее месте другая, подумаешь — еще неизвестно, какая лучше. А она о себе никогда не думала — ни когда за два дня в ураган долетела до Круахана, ни когда одна с пустыми руками пошла на штурм дворца.

. — Я никогда не хожу с пустыми руками, — наконец опомнилась Гвендолен. — Моли Непостижимого, чтобы мне не захотелось это тебе показать.

— Высшее достижение — забыть о себе, — продолжал Логан, не повернув головы в ее сторону. — Вам это никогда не дано узнать, сьер Баллантайн. Наверно, поэтому четвертая сила Чаши досталась именно вам.

— Какая именно?

— Власть, — коротко сказал Логан, и все четверо замолчали. Снаружи слышался топот ног по палубе, отрывистые команды и протяжные вопли морских птиц, проносившихся мимо открытого окна. Ветер шевелил разложенные на столе карты и поднимал волосы Гвендолен, взлетавшие вокруг ее головы, как яркий нимб.

— Если ты еще раз заговоришь в таком тоне, сын Дарста, я скажу большое спасибо вандерцам за эту неудобную железку, — Гвендолен выразительно похлопала по рукояти лежащего на коленях меча. — Интересно. если тебя привязали бы к столбу в том зале, ты тоже бы занимался нравоучениями?

— Я очень боюсь боли, — Логан ясно усмехнулся, — но не боюсь в этом признаться.

— Мы что, теперь так и будем скрестись? — мрачным голосом спросил Дагадд, от плохо скрываемой обиды говоривший гулко, как из бочки. — Заматывай, малыш, иначе всем нам дырка.

— Я ни с кем не желаю ссориться, — ровным голосом произнес Логан. — Даже с Гвендолен Антарей, хотя она непременно хочет поругаться со мной.

— А что он… Да как он смеет… Будто сам… — Гвен наконец вскочила на ноги, хватая ртом воздух — впервые ей изменила холодная насмешливость. — Дагди, ну скажи ему!

— Я очень мало понимаю в том, что произошло и происходит, — вместо Дагадда заговорил Эбер, и его голос постепенно зазвучал так же, как на том памятном собрании Конклава, когда стоящая за его креслом Гвендолен поняла — на свете есть вещи, которые притягивают сильнее, чем полная луна над крышами. — Куда мы плывем? Что мы будем делать со всеми этими людьми, что отправились за нами? Что за силу мы везем с собой? Наверно, вам открыто гораздо больше, Луйг, а я ничего не чувствую. Хотя вы и считаете абсолютно напрасно, будто мне что-то там досталось. Но в одном я уверен совершенно точно — Орден уже основан.

— И Эбер ре Баллантайн — его первый Великий Магистр.

— Почему я?

— Потому что вы единственный из нас, кто хоть как-то подходит для этой роли. Не Дагди же облекать этим титулом, в конце концов.

— Не, я смазываюсь, — торопливо произнес Дагадд, только что обнаруживший в одном из сундуков стратегически важные запасы хлеба, сыра и вина, но не торопившийся нести все это добро на стол, а жующий прямо сидя на полу. — Мне совсем не липнет этих разинутых к делу пристегивать, — он энергично мотнул головой в сторону окна, в которое как раз заглядывала парочка любопытных.

— Вы так упорно заступались за Гвендолен, — вполголоса, едва шевеля губами, произнес Баллантайн, и на скулах Логана выступил темный румянец. — Однако вам даже в голову не пришло сейчас произнести ее имя…

— Орден делается для людей, — пробормотал молодой книжник, снова опуская глаза.

Гвендолен даже не прислушивалась. Она счастливо улыбнулась Логану, моментально забыв обещание продемонстрировать ему свои таланты обращения с мечом, наконец выпуталась из плащей и выбралась из-за стола, рванув на себя ставни второго окна каюты, смотрящего на море. Протискиваться было нелегко, но Гвен так часто отказывалась от нежеланной эбрийской пищи, что пояс с ножами, ранее сидевший как влитой, теперь свободно крутился на бедрах. Она с силой отпихнула ногами переборку, разворачивая крылья в падении, но уже чувствуя, как держит ее поток воздуха, поднимая вверх. Она полностью вытянула правое крыло, закладывая вираж и вздрагивая от удовольствия. Солнце грело спину между лопатками, и свежая морская пена, разбегавшаяся по обе стороны от корабля, имела неповторимый запах надежды и уверенности, что теперь все будет прекрасно.

Мы основатели Ордена! Мы вместе! И он — Великий магистр! Все так, как он хотел! И даже лучше! И мы будем вместе! Каждый день! Еще очень долго!

На горизонте были уже явственно различимы светло-серые, ослепительно сверкающие над водой высокие скалы, у подножия покрытые темной зеленью, словно изысканной оправой. Остров так гордо воздвигался над морем, что не оставлял никакого сомнения в своей исключительности и особом предназначении, пусть даже его украшала лишь одинокая рыбацкая деревушка и две кособокие шлюпки болтались на прибое вместо великолепного флота с развернутыми парусами.

Гвендолен восторженно выдохнула, оглядывась на свой корабль. Трое основателей стояли у окна, так же не сводя глаз с приближающегося острова. На лице Эбера лежала смутная тень. Глаза Дагадда были широко раскрыты, и было видно, что на самом деле они ярко-голубые — он даже забыл в очередной раз откусить от большой головки сыра, которую прижимал к груди.

Логан, напротив, отчаянно зажмурился, хотя солнце было за спиной. Губы его шевелились, повторяя одни и те же слова, и пролетавшая мимо Гвендолен невольно ухватилась за какую-то снасть, прижимаясь к мачте и вытягивая шею, чтобы расслышать.

— Эмайна! О Эмайна! — шептал бывший валленский арбалетчик, основатель Ордена и хранитель всех знаний о мире. — Великое, величайшее сокровище!