"Недобрый ветер" - читать интересную книгу автора (Хант Айрин)

Глава 5

Короткие зимние дни сменялись долгими вечерами, и вскоре мы крепко подружились с Лонни. Он все уверял нас в том, что мне удастся найти работу.

— Даже если у этого Пита Харриса места для тебя не окажется, не горюй — свет на нем клином не сошелся. Я знаю кое-кого в Нью-Орлеане, они нам подскажут. Там, на Юге, музыку очень любят, думаю, подыщем тебе работенку.

Даже удивительно, как сильно я нуждался в поддержке старших. А я-то считал себя взрослым; гордился тем, что, несмотря на трудности, мне удавалось заботиться о Джое, кое-как кормить его и себя. Теперь ко мне вернулось ощущение безопасности, которое покинуло меня еще задолго до того, как мы ушли из дома; это ощущение возникает, когда взрослый человек по отечески заботится о тебе. Зимняя стужа стала нам теперь не страшна, она осталась позади, на заснеженных, обледенелых дорогах Небраски. Исчезли заботы, которые раньше неотступно преследовали нас. Десятилетний Джой и я в свои пятнадцать снова почувствовали себя детьми. Лонни следит за дорогой и сворачивает в нужном месте; Лонни разыщет Пита Харриса и его цирк шапито; Лопни говорит: «Жареный хлеб, три яйца всмятку. Мальчикам молоко, а мне кофе», когда мы останавливаемся, чтобы позавтракать, и еда не омрачается попрошайничеством. Однако я не мог снять с себя всю ответственность. На мятом листке бумаги я тщательно записывал все, что Лонни на нас тратил. Однажды он застал меня за этим занятием и спросил, что я делаю, Я ответил.

— Джош, все это пустяки — пара яиц или там котлета.

— Пусть так, но мне будет приятно, если я смогу с вами расплатиться, когда найду работу.

— Может, ты и прав, — согласился он. — Но не торопись. Сначала устройтесь как следует, а с этим можешь повременить.

Мне понравилось, как он говорит со мной, будто не сомневается, что я найду работу и верну долг. Его тон укрепил мою пошатнувшуюся было веру в будущее.

Впервые мы ощутили южное тепло на границе штатов Техас и Арканзас. Лонни купил хлеба, сыра и бутылку молока, и мы позавтракали под деревом. Джой упивался мягким, свежим воздухом; они с Лонни бегали наперегонки, хохотали, а потом, запыхавшись, сели к «столу», который я накрыл прямо на траве возле грузовика. Когда мы поели, Джой попрактиковался на банджо, а Лонни спел несколько песенок, которые часто передавали по радио. Джой старался подобрать аккомпанемент. Я немного послушал их, а потом, разомлев от еды и теплого воздуха, уткнулся лицом в траву и уснул. Когда я проснулся, они тихо говорили обо мне.

— Значит, ты сильно любишь старшего брата? — услышал я приглушенный вопрос Лонни.

Джой, кажется, слегка смутился. Мы никогда об этих вещах вслух не говорили. Такие разговоры хороши для Китти и мамы, но не для нас, мужчин.

— Да, я люблю его, — не сразу ответил Джой, — очень люблю.

— Уверен, что отец теперь только о вас и думает.

Джой еще дольше колебался, прежде чем ответить.

— Да, — наконец отозвался он, — наверное. Как настали плохие времена, жить с отцом стало невмоготу, особенно когда он потерял работу, И все же отец совсем не такой плохой, как Джош думает.

Ага, пронеслось в моей голове, значит, и Джой туда же! Мама, Лонни и теперь Джой. Все без ума от Стефана Грондовского. Ну и прекрасно! Только пусть держат свои восторги при себе! Меня, наверно, ждут годы лишений, а может, я найду работу и стану делать то, о чем мечтал. Сплошные «может быть», но, что бы ни случилось, одно я знаю наверняка: никогда не вернусь и не подам руки Стефану Грондовскому, никогда не саду с ним за стол. Никогда!

Огромный грузовик снова помчался вперед, отсчитывая мили, и надежда пересилила мой гнев. Воздух делался все теплее, а небо заливал солнечный свет. Мы въезжали в новый, добрый мир, где Лонни поможет мне найти работу, где все у нас наконец наладится. Я не хотел, чтобы мысли об отце омрачали светлые надежды. Вскоре мы уже катили по извилистым дорогам Луизианы, так непохожим на прямые шоссе Среднего Запада. Мы проезжали старинные плантаторские усадьбы, раньше я видел такие только в кино. Вскоре мы въехали в долину Миссисипи, заросшую тенистыми соснами, дубами, магнолиями и кипарисами. С деревьев свешивались гирлянды серого унылого лишайника. В кафе, где мы обедали, мужчины говорили на каком-то странном языке.

— Это испорченный французский, — пояснил Лопни, — здесь на нем говорят повсюду.

Я слегка испугался. Так приятно очутиться в тепле после суровой зимы, но придется привыкать к незнакомым деревьям, болотам, непонятному языку. Балаган Пита Харриса может тоже оказаться чужим и неприветливым, скорее всего, так и будет. Беспризорного подростка, который ищет работу, могут встретить в штыки. За время наших скитаний я то и дело слышал:

— Еще чего захотели! Своим детям едва хватает.

Просить работу почти то же, что попрошайничать. Лонни, конечно, огорчится, если мне откажут…

Лонни несколько раз останавливался, спрашивал дорогу, и к вечеру мы оказались у цели, Балаганы стояли на просторном лугу всего в нескольких милях от Батон-Ружа. Попали мы туда в разгар представления, ярко горели сотни цветных лампочек, громко взрывались петарды, смеялись дети, грохотала музыка на карусели, стоявшей в самом центре площадки. На «чертовом колесе» детишек пристегивали ремнями к сиденью, по круглому треку носились с полдюжины крошечных автомобилей, а над ними извивалась гигантская гусеница, сделанная из брезента. Посетители выигрывали в рулетку жевательную резинку и леденцы. Зазывалы приглашали в шатры гадалок, полюбоваться бородатой женщиной, мужчиной с плавниками вместо рук, дикарем из джунглей Борнео. Мы шли мимо тира и будочек с силомерами. Если собьешь с ног чучело, сделанное из мешка с песком, получишь приз: гипсовую куколку с огромными намалеванными глазами или сетчатый чулок с конфетами. Клоун на высоких ходулях подковылял к нам и шлепнулся на землю перед Джоем. Джой попытался вежливо помочь упавшему, и стоявшие рядом люди рассмеялись. Клоун внезапно вскочил на ноги и притворно стукнул Джоя, словно мой брат был повинен в его падении. Мы ступали по посыпанным опилками дорожкам и восхищались всем, что окружало нас. Я невольно вспомнил, как отец водил меня на аттракционы в Чикаго, давно, когда я был маленьким. И вдруг ощутил грусть и одиночество, но с упрямой решимостью прогнал их прочь. Не желаю думать об отце!

Побродив по балаганам, мы наконец отыскали тент, над входом в который краской было выведено: «Пит Харрис». Мы вошли и увидели, кого искали. Пит Харрис был небольшого роста, довольно толстый, с лицом ни дружелюбным, ни враждебным. Пит и Лонни о чем-то пошептались, мы с Джоем ждали в стороне, делая вид, что разглядываем торопливо шагавших мимо людей. Потом Пит Харрис подозвал нас к своему столу. Он подтвердил, что официантка действительно приходится ему двоюродной сестрой. Видно, он ее любил; мне показалось, что он хочет нам помочь ради того хотя бы, чтобы оказать ей услугу.

Было заметно, что он чем-то сильно озабочен.

— Не знаю, — вздохнул он, вытирая потный затылок большущим носовым платком, — не знаю, долго ли еще продержусь. Времена такие, что людям не до развлечений, каждый цент на счету, а многим и считать то нечего. Вряд ли я имею право кого-то нанимать.

— Понятно, — сочувственно кивнул Лонни. — Компания, где я работаю, каждую неделю увольняет водителей. В любое время очередь может дойти и до меня. Так что я знаю, как дело обстоит. И все-таки хотя бы послушайте, как мальчишка играет. В кафе у вашей сестры все были поражены его искусством. Пит Харрис все вытирал шею и поглядывал на меня исподлобья. Потом взглянул на Джоя, и лицо его немного смягчилось.

— Не робей, приятель, — сказал он, положив руку Джою на плечо. — Потом снова повернулся ко мне. — Хорошо, пошли. Послушать можно, это денег не стоит, а как с работой быть, прямо не знаю.

Он пошел вперед, мы за ним. Пианино стояло за кулисами, вокруг на стульях были разложены причудливые костюмы, пудра, заколки, булавки, ящики, помятые чемоданы, шляпные коробки. Взглянув на Лонни, я увидел, что он волнуется. У Пита Харриса был усталый и недовольный вид. Он нетерпеливо показал на пианино, словно желая скорее избавиться от меня. Я сыграл несколько модных песенок, стараясь делать это с наибольшим блеском. При этом я улыбался, пряча неуверенность и страх, а про себя все время твердил: «Дай мне только шанс, Пит Харрис; ну что тебе стоит, дай только шанс».

Я кончил и повернулся на вертящемся табурете к нему. Глядя не на меня, а на Лонни, Пит Харрис кивнул.

— Недурно, — поджав губы, буркнул он и почесал в затылке.

Лонни с беспечным видом сидел на стуле верхом, лицом к спинке. Можно было подумать, что вся эта затея ему изрядно надоела, но я знал, что это не так.

— Что верно, то верно, — сказал он, — Джош лихо управляется с этим ящиком. Уверен, что он понравится зрителям, дело не только в том, что он хорошо играет. Люди любят смотреть, как выступают дети. В его возрасте мало кто так умеет…

— В другое время я бы не задумываясь взял его, — сказал Харрис, — но сейчас такое творится, хуже некуда. — Он опять посмотрел на Джоя. — Тебе, приятель, поди, тоже досталось?

— Это уж точно, несладко нам было, пока не встретили Лонни. — Джой стоял, засунув руки в карманы, и его тонкое лицо казалось очень взрослым. — Только нельзя нам больше быть ему обузой. В конце концов, мы же не его дети.

Все замолчали, в помещении повисла тяжелая, будто свинец, тишина. Джой прав, мы Лонни чужие, нельзя больше есть за его счет, он нам не отец, так что пора и честь знать. Словом, дело обстоит так: если здесь для меня места не найдется, мы с Джоем пойдем дальше одни. Интересно, подают ли нищим в окрестностях Батон-Ружа? Но, к полной моей неожиданности, Пит Харрис сказал, что берет меня на работу. При этом у него был такой вид, словно он поступает вопреки здравому смыслу и это причиняет ему боль.

— Я тебя беру, малыш, — буркнул он, — ты здорово играешь. Если еще научишься зазывать зрителей, от тебя будет прок.

Он помолчал и повернулся к Джою.

— Я буду платить твоему брату пять долларов в неделю плюс еда и ночлег для вас обоих. Ну как, устраивает?

Еще бы! О таком предложении мы и мечтать не могли. На наших лицах, верно, отразилась радость, но лицо Пита Харриса сохраняло прежнее выражение. Он глядел на Лонни и качал головой, Потом повел нас наружу, чтобы показать место, где мы будем спать, К работе я должен был приступить на следующее утро. В палатке на краю луга длинными рядами стояли койки.

— Это мужское общежитие, — сказал Харрис. — Семейные живут в вагончиках на запасных путях, но большинство без семей. Я помещу вас в том конце. Вашими соседями будут два лилипута. Эдвард С. — милейший тип; Блеган криклив и любит посплетничать, как старуха, но вы не обращайте внимания. Утром они вам покажут, где столовая. Потом придете ко мне, и займемся делом.

Он устало вздохнул и протянул Лонни руку:

— Рад был с вами познакомиться, Я позабочусь о мальчиках, пока это в моих силах. Надолго, впрочем, загадывать нельзя…

Лонни пора было в путь. Всю ночь он просидит за баранкой, чтобы наверстать время, потраченное на поиски Пита Харриса. Я поблагодарил его за хлопоты, но он сказал, что все это чепуха.

— Я бы вас не оставил, если бы Харрис тебя не взял, — сказал он, когда мы провожали его до грузовика. — Работа так себе, ну да лучше, чем ничего. Может быть, подвернется что-нибудь поинтереснее — никогда наперед не знаешь.

Мы постояли, прислонясь к большим колесам грузовика, ставшего для нас родным домом. Жаль было расставаться. Лонни протянул мне клочок бумаги с адресом: Лон Бромер, Омаха, штат Небраска. Только теперь я узнал его полное имя.

— Вот где я живу, когда не в рейсе, — сказал он. — Через неделю-другую я снова буду в ваших краях, если, конечно. меня не уволят. А не встретимся, так напишите мне, как идут дела.

— Хорошо, Лопни, обязательно напишем, — обещал я. Он глядел на нас так, словно хотел что-то сказать и не решался. Наконец он заговорил странным, глухим голосом:

— Ребята, я все время буду думать о вас. Если случится беда, сразу дайте мне знать. Все, что смогу, для вас сделаю.

Мы пожали друг другу руки, и он вскарабкался в машину. Трогая с места, он помахал нам, и Джой нашел слова, выражавшие наши чувства:

— Если бы я был ребенком, то, наверно, заплакал бы.

Я не мог выдавить из себя ни звука. Мне не пришло в голову сказать Джою, что он и есть еще ребенок. Проводив Лонни, мы вернулись в общежитие. После долгого дня жесткие кровати показались нам верхом блаженства. Я долго не мог заснуть, пытаясь привыкнуть к мысли о том, как мне невероятно повезло. Пять долларов в неделю на всем готовом — еще неделю назад мы и мечтать об этом не могли. Балаганы, правда, слегка оглушали и пугали меня, ну да ничего. Этот страх не идет в сравнение с голодом и холодом, пережитыми нами в Небраске. И все-таки на первых порах мне будет не по себе среди множества суетящихся людей, чья профессия — потешать зрителей. «Что-то я тебя не пойму…» — сказал я сам себе, и тут сон стал одолевать меня. Навязчивая музыка с карусели постепенно превратилась в шуршание огромных покрышек по бетонному шоссе.

Утром нас разбудили лилипуты. Такие странные человечки со старческими личиками, а ростом не выше пятилетнего ребенка. Один из них забрался на кровать Джоя и принялся колотить его маленькими сморщенными кулачками. Второй, спокойный и уравновешенный, с большим горбом на спине, стоял поодаль и рассматривал нас серьезно и с интересом.

— Вставайте, новички, а то останетесь без завтрака, — проквакал первый.

Он засыпал нас вопросами: как зовут, откуда родом, что мы умеем делать. Вопросы вылетали из него один за другим, а ответов он как будто и не ждал. Услышав, что я играю на пианино, он так и взвился.

— Великолепно! — пронзительно закричал он. — Питу Харрису так же нужен пианист, как нам новые вычеты из зарплаты. Пит Харрис дурак, старый сумасшедший, а ты юный безумец. Поискал бы лучше другую работу, долго ты здесь не задержишься — сборы падают каждый день…

— Блеган, как тебе не стыдно! — резко перебил его второй лилипут. — Пит велел привести мальчиков на завтрак, а лекций им читать не поручал. — Он протянул мне руку. — Меня зовут Эдвард С. Кенсингтон. Не обращайте на Блегана внимания, он еще некоторое время будет вам надоедать, а потом оставит в покое. Так уже бывало.

Действительно, Блеган оказался болтливым и надоедливым, полной противоположностью Эдварду С. Кенсингтону. Он измучил Джоя бесконечными расспросами.

— Почему ты не сидишь дома с мамочкой, милое дитя?

— Я сирота, — отрезал Джой и демонстративно отвернулся от Блегана.

Мы оделись, и Эдвард С. Кенсингтон повел нас к тенту, где помещалась столовая, а Блеган семенил впереди, то и дело оборачиваясь и задавая вопросы, на которые пять минут назад уже получил ответ.

Человек пятьдесят сидело за длинными, узкими столами на деревянных скамьях. Здесь Блеган встретился со своей супругой, которая ночевала в женском общежитии. Они страстно обнялись, уселись рядышком и стали есть кашу из одной Миски, пока вдруг не повздорили ни с того ни с сего, и их резкие, злые голоса разносились по всей столовой. Кое-кто рассмеялся, другие пожимали плечами. Мы старались не смотреть в их сторону, но когда они перевернули миску и забрызгали Джоя кашей, Эдвард С. Кенсингтон отсадил нас на другой край стола, подальше от таких беспокойных соседей.

— Эти двое, должно быть, произвели на вас тягостное впечатление, — сказал Эдвард С. — Но не расстраивайтесь, вы встретите здесь много замечательных людей. Балаганщики — славный народ. Правда, цирковые артисты смотрят на нас свысока, но нас это не задевает. Среди балаганщиков встречаются просто удивительные люди, например, Эмили. Скоро вы ее увидите. Мы все ее очень любим. Несмотря на некоторую чопорность, Кенсингтон нам понравился. Он разрешил называть себя Эдвард С.

— «С.» означает стойкость, — объяснил он, улыбаясь, Джою, — часто у меня сильно болит горб, но я терплю и повторяю про себя свое среднее имя. Ну да ладно, хватит об этом. — Он принялся за еду. — У каждого свое горе, свои болячки. Взять хоть вон того человека, напротив, его зовут Эллсуорт, у него вместо рук плавники. Его кормит с ложечки Горби, шпагоглотатель. Они неразлучны. Оба такие неразговорчивые. Ничего, кроме «добрый день» от них не услышишь. Весьма сдержанные господа. А эта полная женщина — мадам Олимпия. — Эдвард откашлялся, деликатно прикрыв рот ладошкой. — У нее на редкость хороший аппетит. Лучше не просить ее передать какое-нибудь блюдо — переложит все себе на тарелку, а вам отдаст пустой поднос. Мы над ней посмеиваемся. Это, конечно, нехорошо, но в нашей жизни так мало поводов для веселья.

Он положил Джою яичницу с овсянкой.

— Нас хорошо кормят, — продолжал он. — Пит Харрис хочет, чтобы мы были в форме. Он велел Эмили завтракать здесь с нами, потому что знает, что дома она ничего не ест, все оставляет детям. Вообще-то ей не полагается тут столоваться — те, кто не живет в общежитии, получают надбавку к жалованью, на питание. Поэтому кое-кто ворчат, но Пит требует, чтобы она здесь завтракала. Он заботится об Эмили. Она здесь у нас на особом положении.

— Она тоже выступает? — спросил я, чтобы поддержать разговор, хотя, по правде, меня это мало интересовало.

Мой вопрос рассмешил Эдварда С.

— Эмили — звезда нашего представления. Без нее мы давно бы обанкротились. У нее нет никакой специальной подготовки, но она так талантлива, что сама придумала номер, блестящий номер, должен признаться. Сами увидите — скоро она придет.

Я нервничал: зачем только Эдвард С. рассказывает нам о сидящих за столом. Лучше бы помолчал, вдруг соседи услышат и обидятся! Однако он продолжал. Человек в конце стола оказался бывшим кассиром банка, а теперь присматривал за тигром. Считай, ему повезло — ведь многие банки позакрывались! Моложавая женщина рядом с ним раньше была школьной учительницей, но ее уволили, когда стало известно, что она замужем. Начальство сочло, что если в семье один человек работает, этого достаточно. Теперь она крутила колесо рулетки. Эдвард С. не знал, чем занимается ее муж, раньше-то он торговал автомобилями, но теперь их никто не покупает. Дикарь с острова Борнео вел себя как вполне цивилизованный человек и тихо беседовал со своим соседом. Эдвард С. сообщил, что на самом деле он потомок французских поселенцев и никогда не покидал родного штата Луизианы.

— Мы, балаганщики, пестрый народ, — сказал Эдвард С. и тут же радостно воскликнул: — А вот и Эмили! — Он вскочил на скамью и замахал руками, показывая на вход: — Вон, вон Эмили!

Это была высокая женщина в клоунском пестром костюме с накрахмаленным белым рюшем на шее, на ногах — огромные остроносые башмаки из красной кожи, выглядывавшие больше чем на фут из-под широченных штанин. Она направилась прямо к нам и пожала руку сначала Джою, а потом мне.

— Пит мне о вас рассказал. Я вижу, вы в надежных руках. Эдвард С. не даст вас в обиду.

Такой красивой женщины я еще никогда не видел. У меня не хватает слов, чтобы описать ее. Она была похожа на картину из музея. Сгорая от смущения, я разглядывал ее короткие золотисто-рыжие волосы, широкий гладкий лоб, лучистые глаза, длинные густые ресницы. Видно, я слишком долго на нее глазел.

— Ты как будто удивлен, Джош? — негромко рассмеялся Эдвард С.

Джой первый обрел дар речи.

— Не знал, что женщины бывают клоунами, — сказал он, приветливо улыбаясь, — особенно такие красивые.

— Женщинам тоже хочется есть, — откликнулась Эмили. — И детей им нужно кормить. Поэтому, если выпадает случай заработать немного денег фиглярством, они готовы поступиться своей гордостью.

Она намазала кусочек жареного хлеба маслом.

— Надо познакомить тебя с моими мальчиками, — снова обратилась она к Джою. — Старший примерно твоего возраста, ну, чуть помоложе, двум другим — восемь и пять. Когда они приходят на мое представление, то забывают, что я их мама, и кричат мне «Бонго!», как и другие дети.

— Можно, я тоже буду называть вас Бонго? — спросил Джой.

— Да, так лучше. Видишь ли, за воротами никто не знает, что я женщина. Зрители привыкли считать, что все клоуны мужчины. Клоун по имени Эмили может прийтись им не по вкусу.

Голос у нее был как колокольчик. Мне хотелось сесть за рояль и попробовать воспроизвести его.

— Эмили — главная приманка балаганов, — вставил Эдвард С. — Родители приводят детей только ради Бонго.

И ради гусеницы, — возразила Эмили, — и ради карусели. Еще не известно, чему дети отдают предпочтение. — Она повернулась ко мне — Ты будешь зазывалой у входа в балаган, где выступают танцовщицы. Вон эти дамы, за столом слева. Их номер никуда не годится, говорю это тебе на всякий случай Зрители платят десять центов и хотят поглазеть на хорошеньких девушек, а балерины эти, увы, не красавицы, да и танцуют посредственно. Словом, не номер, а мура. Пит это знает. Но а танцовщицам хочется есть. Ведь и я не самый смешной клоун в мире. Тут нет ни одного первоклассного номера. Но Пит не сдается, и мы кое-как барахтаемся на поверхности. Во всяком случае, на пропитание зарабатываем. Многие нам завидуют.

Я знаю, что значит голод, — кивнул я, — поэтому рад любой работе.

Она потрепала меня по руке, ее глаза светились добротой.

— Понимаю, Джош. Пит рассказал мне все, что узнал от водителя грузовика. Пит хочет помочь тебе и Джою.

— Он как будто добрый человек, — сказал я, но думал в тот момент не о Пите Харрисе. Я глядел как зачарованный на ее лицо, позабыв обо всем на свете. Меня внезапно пронзила счастливая мысль: я влюбился!

Когда я пришел в себя, она все еще говорила о Пите Харрисе.

— Он хороший, порядочный человек. Как у каждого, у него есть свои недостатки, однако на него можно положиться. — Она повернулась к лилипуту: — Верно я говорю, Эдвард С.?

Он сложил губы трубочкой.

— Мы оба это знаем, Эмили, и мальчики убедятся в том же, когда ближе с ним познакомятся.

Эмили больше ничего не сказала. Эдвард С. подвинул ей поднос, и она принялась за еду. Одна из танцовщиц подошла и заговорила с ней, Эмили подняла на нее глаза. Женщина с крашеными, жесткими на вид волосами улыбнулась мне:

— Привет, маленький!

Другая посмотрела на нее с упором:

— Флорри, оставь в покое ребенка. Пусть с ним нянчится Пит Харрис и его клоун.

Лицо Эмили оставалось невозмутимым.

— Здесь всякие люди, Джош, — сказала она. — Будь начеку.

Когда Эдвард С., Джой и я кончили есть, она попросила обождать ее.

— Пит велел тебя постричь. Я стригу, как заправский парикмахер, — научилась на трех своих рыжиках, они так быстро зарастают.

Из столовой мы вышли вчетвером. Эмили вела Джоя за руку, а я шел рядом с Эдвардом С. Он делал большие шаги, стараясь не отставать от меня, В палатке Эмили накинула мне на плечи полотенце и уверенно защелкала ножницами. Заодно она постригла и Джоя, а потом, откинувшись на спинку стула, оглядела нас и осталась довольна.

— У вас обоих головы правильной формы. Можешь отправляться к Питу. Он объяснит тебе, что сегодня делать. А мне пора гримироваться.

— Отдохни, Эмили, у тебя усталый вид, — заботливо произнес Эдвард С.

— Уж и не помню, когда я отдыхала. — Она улыбнулась в помахала рукой, поторапливая нас.

— Эмили слишком много работает, — говорил Эдвард С., пока мы шли к Питу Харрису. — Чересчур. Быть клоуном — само по себе чрезвычайно трудно. Потом еще заботы о малышах, вечные думы о завтрашнем дне. — Он покачал головой. — Я за нее боюсь. Она мне очень дорога.

В тот день, третьего декабря, выдалось ясное, теплое утро. В Чикаго такая погода бывает только в мае. Вокруг суетились рабочие, готовясь к открытию балаганов. Ворота распахнутся в одиннадцать часов. Хозяева лавчонок таскали ящики, бочки с лимонадом, расставляли на прилавках коробки с конфетами и розовой халвой, раскладывали куклы и игрушки. Механики проверяли моторы карусели и «чертова колеса». Артисты с костюмами под мышкой шли переодеваться. Кто-то латал одежду, порванную во время вчерашнего представления. Словом, каждый был занят своим делом, кроме нас с Джоем.

Мы застали Пита Харриса за бухгалтерскими книгами. Когда мы вошли, он поднял голову и кивнул:

— Доброе утро, Эдвард С. Я рад, что ты присматриваешь за мальчиками. — Он одобрительно оглядел мою прическу. — Вижу, Эмили над тобой поработала! Теперь совсем другое дело, Эмили можно доверять. Она на все руки мастер. Мне следовало ей платить вдвое больше, да нечем. Чертовски плохие времена. Впрочем, вы это уже слышали, не так ли?

Он дал мне пару узеньких брючек, яркую красно-желтую рубаху, клетчатый жилет с широченной бахромой по краям.

В этом наряде у меня был очень нелепый вид, но Пит сказал, что яркие цвета помогут привлечь внимание зрителей. Потом мы пошли к шатру, где накануне я играл на рояле. Теперь рояль стоял на небольшом возвышении у входа. Моя работа заключалась в том, чтобы громко играть модные песенки и зазывать посетителей посмотреть на выступление танцовщиц. Я должен был нахваливать балерин, их красоту, их костюмы по последней парижской моде. Должен был раскачиваться и подпрыгивать на стуле, словно мне безумно весело, скалить зубы, подмигивать и уговаривать людей расстаться с десятью центами. Эта работа была мне не по душе. Я всегда был робким и застенчивым, именно по этой причине я почти ни с кем не дружил в школе. Вот Хови, тот умел паясничать, а для меня это — сущая пытка. Теперь мне придется валять дурака целый день напролет. Пит Харрис сказал, что мое кривляние так же важно, как громкая и веселая музыка. Я расстроился — не о том я мечтал. Но ничего не поделаешь, работа есть работа. Пять долларов на дороге не валяются. Я и не помышлял от нее отказываться, но, садясь за пианино, попросил Эдварда С. унести Джои. Нечего ему смотреть на меня. Еще я надеялся, что Эмили меня не увидит. В ее присутствии я бы сгорел со стыда.