"Курс гражданского права. Тома I-III" - читать интересную книгу автора (Победоносцев Константин Петрович)

§ 17. Продолжение

В период утверждения центральной власти московских государей явилось несколько видов частного землевладения, но ни в одном из них не выразился чистый тип права собственности. Крестьяне в имениях служилых людей сидели на пашенных жеребьях, на земле, которая не им принадлежала, а помещику, на чьей земле они сидели. Они и не имели, по всей вероятности, сознания о каком-либо праве на определенный участок земли как о собственности, ибо покидали беспрестанно одни земли и переходили на другие. Правительство обязывало их быть послушными владельцу земли; в пользу его они обязаны были отправлять натуральные повинности или платить оброк по договору. Они не теряли связи с землей по образу жизни своей, не теряли в общем, неопределенном смысле, потому что привыкли сидеть на какой-нибудь земле. Но связи прочной, постоянной, с определенной местностью, с известным участком у них не могло быть, — а право собственности возможно лишь в отношении к определенному, обособленному предмету. В этом пользовании землей не видно ничего твердого, само собою существующего, и потому нельзя даже назвать его правом на владение: оно продолжалось в течение того срока, пока крестьянин сидел на земле по условию. При обилии земель пользование это могло быть довольно обширное, но в нем не было ничего похожего на самостоятельное право. А когда прекратилось право перехода крестьян, от этого нисколько не определилось право их на владение, а определилась весьма резко безусловная зависимость этого владения. В подобном же отношении к земле были крестьяне, сидевшие на церковных и монастырских землях, равно черносошные, сидевшие на землях великого князя. Относительно последних самое слово "черный" указывает на зависимость владения от повинности: только здесь повинность является не служебно-государственной, а вотчинной повинностью перед вотчинником земли, великим князем. Прикрепление к земле коснулось и этого разряда людей, и точно так же отразилось на их землевладении. Владение городских обывателей тяглыми участками было тоже несвободное, но под условием тягла и оброка, и тяглые участки их не подлежали свободному распоряжению владельца. Ни в одном из вышеупомянутых разрядов не видим самостоятельного права собственности на землю. Вотчинное право на нее предоставлялось им в редких случаях по особой милости государя, и в таком случае прежняя черная и тяглая земля их превращалась в белую. Исключение из этого порядка встречается только на севере России, в древних новгородских областях; там вотчинное владение землей, как право самостоятельное, издавна существовало и для низших разрядов свободного населения: такое владение удержали они за собой и до последнего времени. Это был едва ли не самый свободный вид частного землевладения в России *(36). Право служилых классов на земли, образовавшееся под непосредственным действием княжеской службы и власти княжеской, обозначилось явственнее в период жалованных грамот (XXIV, XV стол.), коими от имени князя прямо утверждаются и определяются вотчинные права владельца. Инвеститура, связанная с этими грамотами, имеет несравненно более государственный, чем гражданский характер; но такой инвеституры, конечно, домогался каждый вотчинник, ибо она давала ему многочисленные льготы и преимущества, следовательно, для него самого выгодно было поставить вотчинное свое владение еще в большую зависимость от великого князя. С одной стороны, вотчинник среди своего владения является нам самовластным хозяином, как бы политическим владыкой, — и с этой стороны право его твердо; но у этого права нет самостоятельности: оно принадлежит вотчиннику настолько, насколько он служилый человек и подручник княжеский. Такой взгляд на поземельную собственность служилых людей более и более становился законным, юридическим взглядом, по мере того как усиливалась центральная власть московских государей. Наконец, удельные князья и потомки их сошли в один разряд с людьми служилыми. Право отъезда кончилось. Повсюду стало "одно его великого государя государство". На всех служилых людей распространилась служебная повинность, и вотчинное право на землю поставлено в тесную связь с исполнением этой повинности, со службой. Развилась поместная система: она не была выдумкой Ивана III или кого-нибудь из его предков. Начало ее существовало издревле; новостью была только правильная, систематическая организация раздач. Поместное право отличается от вотчинного и относительно права распоряжения, наследства и т. п., но и в вотчинном праве было то же начало — начало служебной зависимости. И с обладанием вотчинами соединяется обязанность служить государеву службу; за неисполнение ее и вотчина отбирается на том же основании, как поместье, или вотчинник, нисходя в разряд тяглых людей, если и удерживает при себе имение, то уже не в качестве вотчины, а в качестве другого, не служебного, но еще более зависимого, тяглого и оброчного имущества *(37). Так образовалось у нас своеобычное вотчинное право на землю, такое право, которого нельзя подвести ни под одну из римских категорий, но которое можно поставить в аналогию с подобным же правом верховной и подчиненной собственности, образовавшимся в западной Европе под влиянием феодальной системы (Obereigenthum, Nutzeigenthum). В бенефициальном праве нет ничего похожего на собственность. Когда вассал получал только право пользования землею, оканчивавшееся с его смертью или со смертью господина, когда крестьянин получал участок земли в пользование, вполне зависевшее от воли владельца, — здесь видим только зависимое владение и пользование, и ничего более. Иное дело ленное владение: здесь видно не одно только право в чужой вещи; здесь нечто выше зависимого владения, видны признаки собственности, хотя и зависимой и несамостоятельной. Но в то же самое время, в той же самой земле существует для другого лица верховная собственность с качеством самостоятельности. С этою собственностью связаны: сознание своей самостоятельности, право требовать от подчиненного собственника сознания его подчиненности, знаков почтения и зависимости, право возвращать к себе владение, когда оно сделается выморочным, право передавать верховную собственность другому лицу и возвращать к себе имущество, когда оно выйдет из власти подчиненного владельца. Верховному владельцу принадлежит идеальная сторона собственности; а реальная, действительная сторона принадлежит владельцу подчиненному: сознавая зависимость своего права перед верховным собственником, он владеет и пользуется имуществом вполне, передает его по наследству, хотя ограничен более или менее в праве отчуждения, и в случае выморочности верховной собственности может зависимое свое право превратить в независимое *(38). Таким образом, собственность в одной и той же земле раздваивалась; в ней не было полного единства, а так как всякое право стремится к единству, то и это право всячески клонилось туда же. По естественному закону реальная сторона права рано или поздно должна была взять верх над идеальной: расширяясь и укрепляясь мало-помалу, она освободилась, наконец, от зависимости, и из подчиненной собственности образовалась собственность полная. Право стало единым, и возобновление прежнего раздвоения сделалось невозможным *(39). И у нас, как показано выше, образовалось вотчинное владение служилых классов с характером зависимости; и у нас оно не было просто пользованием или правом в чужой вещи, но простиралось на целое имущество и вмещало в себя реальные свойства собственности. Только у нас верховная собственность была не частным правом, как в Германии, а собственностью государственной; не дробилась и не подлежала уступке и передаче, но от начала до конца сосредоточивалась в единстве государственной власти. Одно из существенных отличий нашего землевладения от землевладения в Западной Европе состоит в следующем. И там, как у нас, землевладение состояло в связи с дружинным элементом: в феодальную эпоху оно стало привилегией сословия, носящего оружие, ходящего на войну, служилого класса. Военное дело, служба — по рождению человека, по сословию его — представлялась личным его правом, а должностью, обязанностью представлялась лишь поскольку была связана с землевладением. Человек шел в службу вместе с имением своим, и его и себя ставил в подчинение, в зависимость, в верность своему сеньору, принимая от него ленную инвеституру; и вместе с тем владение его, приобретая твердость юридическую в соединении с правом верховной собственности, сохраняло единство и цельность свою. Человек называл своим именем цельную дачу и сам назывался по ее имени; имя это вместе с имением переходило из рода в род к его детям, и в одной даче никто, кроме ее хозяина, не мог быть господином мимо его права и мимо кровного союза с ним, никто не мог взять на себя имя той дачи и господство над нею. На его земле могли сидеть люди иного сословия, по договору с ним или в силу личного ему подчинения, на личной перед ним повинности, но никто из них не делил с ним той земли. Так из рода в род передавались вотчины, сохраняя свою цельность и не допуская смешения разнопоместных владельцев в одном имении. У нас, напротив того, усиление власти государственной привело историческим путем к закреплению служилого сословия на службу государству. Служилая повинность легла на все служилое сословие. Эта повинность лежала безусловно, а не по землевладению, на лице: человек обязан был служить не потому, что он владелец того или другого имения, не потому, что он принял инвеституру ленную от верховного владельца, но потому только, что он сын своего отца, бывшего служилым человеком. Землевладение было в связи с этой повинностью, но не было юридическим ее основанием, ее причиною — а это весьма важно. Землевладение, так сказать, шло за службою, но не предшествовало ей как резон; объяснялось службою, но не объясняло ее непосредственно. Служилый человек был в то же время землевладельцем — потому что надобно же было ему сидеть на чем-нибудь, служить с чего-нибудь; но служба без землевладения, хотя, может быть, в хозяйственном смысле, в экономии служебного дела была немыслима, не была бы в смысле юридическом явлением немыслимым. В удельном периоде своей истории мы видим, правда, массу вотчинных владений, образовавшихся как будто самостоятельно, существовавших на праве личного державства, видим такие явления, что бояре и слуги вольные переходят от одного князя к другому, оставляя за собою неприкосновенными свои вотчины; но с усилением единодержавия эта воля прекратилась, и к концу 16-го столетия железная воля Ивана IV, очевидно, действовавшая систематически, разбила, можно сказать, последние остатки чистого вотчинного начала владения и сплавила все землевладение в Московском государстве в одну сплошную массу владения служебного. Вотчинное право по содержанию своему означало только свободу распоряжения и передачи; по форме своей стало царским жалованием за службу, не исключая наследия отцовского и дедовского. Характер вотчинного владения, т. е. полного права владеть и распоряжаться, послужил типом, к которому стремилось приблизиться владение поместное, но в основаниях своих и то и другое владение не отличались резкою чертою. Служебная повинность, лежавшая на лице независимо от земли, соединила и то и другое вместе в одном принципе. Но из старинного вотчинного владения произошли у нас большею частью большие дачи цельного владения, крупные дворянские владения, т. е. полного права владеть и распоряжаться, послужил типом, к цельность. Напротив того, из поместных дач произошло у нас владение разнопоместное, составляющее особенность нашего быта и придающее такую пестроту нашим вотчинным правам. При действии поместной системы служилый человек получал от государства землю для своего хозяйства сообразно своему окладу, т. е. получал не цельное имение, известное под особым названием дачи, не село такое-то или деревню такую-то, но получал в известной даче, посреди ее, в тех или других урочищах, поместный надел свой, так что возле него в той же даче бывали обыкновенно и другие помещики, каждый по своему окладу; низшие разряды служилых людей также испомещивались — либо каждый человек на свое лицо, либо многие вместе; но своему окладу, т. е. получал не цельное имение, известное под особым разрядов остались вне дворянского сословия и не получили своих поместий себе в вотчину, однако сохранили право владения землей от своего лица и стали распродавать свои участки сторонним людям. Итак, освобождение собственности совершилось у нас исключительно под влиянием государственного начала, действием власти государственной. С одной стороны, вотчинное право стремилось к полной свободе распоряжения; с другой — поместное право к сближению с вотчинным: известно, что слияние того и другого почти уже совершилось к концу XVII столетия. С изменением системы служебной повинности стало уже ненужно формальное отличие того и другого права, и указом 1714 года поместья сравнены с вотчинами в общем значении недвижимых имуществ. Дворы и лавки вошли в ту же категорию. Различие между тяглыми и белыми имуществами уничтожилось: подушная подать легла уже на лицо, а не на имущество. Право владеть землями в уезде считалось еще привилегией служилого сословия; но владение дворянина все еще не могло считаться полною его собственностью в смысл гражданского права: оно состояло в необходимой связи с государственною обязанностью дворянина служить службу государеву. Стало быть, право собственности было неполное, не приобрело еще гражданского свойства, ибо зависело от исполнения владельцем государственной повинности дворянского сословия. Потому-то, несмотря на слияние поместий с вотчинами, вотчинное право проникнуто было сознанием государственного происхождения, государственной зависимости, и страшное слово: отписать вотчины на государя, нисколько не утратило еще того действительного значения, которое оно имело в XVII столетии. Известно, что в течение первых трех четвертей XVIII столетия конфискация частного имущества была самым обыкновенным делом и совершалась под всякими предлогами. Понятие о полном праве собственности на землю явилось и выразилось только тогда, когда служебная повинность снята с дворянства жалованною грамотой Петра III и Екатерины II, а вслед за тем (в 1785 году) явилось то определение, которое мы встречаем в действующем законодательстве (420 ст. Гражд. Зак.). С этой эпохи, можно сказать, только что начинается гражданская история русского права собственности. Примечание. В мусульманском мире не установилось еще понятие о собственности в том смысле, в каком образовалось оно исторически в Западной Европе. И там завоевание имело последствием овладение победителями — землями покоренных народов; но право тиморное (известное, напр., у турок) существенно отличалось от феодального права Западной Европы. Ленное право вмещало в себя два существенных свойства: доходное возделывание земли и автономию владельца. Напротив того, тимор был лишь дар султана военному человеку, дававший ему право на известную часть подати с населения, занимавшего подаренный участок; притом этот дар подлежал всегда отобранию по произволу султана. По числу голов или убитых неприятелей определялась и доля подати, предоставлявшаяся пожалованному чину. Такой владелец становился господином местного греческого или болгарского населения и жил собираемою с него податью, не участвуя нисколько в жизни его и быте и не проявляя ни хозяйственной, ни административной деятельности в земле и в народе, в силу чего и могли оставаться в целости и народная церковь, и местная администрация, и даже формы суда народного. Всякий из этих господ оставался воином, чуждым земледелия и хозяйства. Этим бездеятельным отношением к земле отличается и доныне владение турок-мусульман посреди разноплеменного христианского населения в Турецкой Империи.