"Безрассудное сердце" - читать интересную книгу автора (Бейкер Мэдлин)ГЛАВА 9Письмо, написанное твердой рукой, лежало на подушке. Подписался он – Два Летящих Ястреба. Как странно звучало это имя, произнесенное вслух. Два Летящих Ястреба. Когда я думала о Тени, это имя не приходило мне в голову. Оно было чужим для меня, хотя это было гордое имя воина, которым он подписывал свои письма. Он сказал мне, что все связи со мной и с моей семьей он отсек от себя, потому что больше не был мальчиком Тенью, с которым я играла, которого любила и за которого хотела выйти замуж, а был воином-шайеном по имени Два Летящих Ястреба, связанным со своим народом гордостью и честью, что было сильнее, нежели его любовь ко мне. Я ужасно расстроилась, так как не могла не понять, что на этом пути для меня нет места рядом с ним. Пришла зима. Ветер гудел в горах, обрывая с деревьев последние листья, пока они не стали совсем голыми. Небо было все в черных тяжелых тучах. На сердце у меня тоже было тяжело. Лежа по ночам в постели, я слушала, как воют на луну койоты, и их заунывные стоны были словно отклик на мои слезы. С неба лил бесконечный дождь, и наш магазин превратился в некое подобие островка в море коричневой расхлябицы. Потом выпал первый снег, превратив наши места в сказочную страну сверкающего на солнце снега. Однако мне было не до этой красоты. Миновало Рождество, а у меня не было ни радости, ни надежды на счастливое будущее. Так же начался и новый 1876 год. Мама не приставала ко мне, понимая, что мне необходимо одиночество. А мне было довольно, что она рядом и всегда готова поговорить со мной, стоит мне этого захотеть, а тем более утешить или дать совет. Папа тоже с уважением относился к моему горю. Сомневаюсь, чтобы они оба осознавали, как сильно я люблю Тень и как готова бежать за ним хоть на край света. Мама, скорее всего, думала, что я ослепла от любви, и надеялась на счастливый исход. По ее мнению, я должна была в конце концов поумнеть и выйти замуж за Джошуа. Правда, она ни разу не сказала это вслух. Во второй половине января ярко светило солнце и было довольно холодно, но как приятно было прогуляться по свежему морозцу. Я вывела Нелли, и она бегала по двору, как молодая кобылка, скользя и спотыкаясь на снегу. Однако даже ее забавные движения не веселили меня. Через несколько дней на нашем форпосте появились кавалеристы, и они стали первыми солдатами, которых мы увидели со времени нашего переезда в долину. У одного из них, по фамилии Макинтош, было для меня письмо. От Джошуа. Он целым и невредимым добрался до форта Линкольн и теперь служил там под командованием майора Рено. Джош коротко описал, чем они занимаются целыми днями. Это была монотонная и тяжелая работа по превращению обыкновенного парня в опытного солдата. Тон письма был несколько приподнятый, и я поняла, что он в восхищении от Джорджа Армстронга Кастера, сумевшего стать идолом новобранцев. Даже в нашем захолустье мы имели представление о Кастере. Он учился в Вест-Пойнте, откуда вышел в 1861 году, и во время Гражданской войны своей смелостью и любовью к сражениям заслужил звание генерал-майора, хотя ему исполнилось тогда всего двадцать пять лет. После окончания войны он в чине генерал-лейтенанта служил в Канзасе в форте Рили, где завоевал неувядаемую славу врага краснокожих. Теперь он переехал в форт Линкольн и готовился к походу против сиу, собираясь поставить их на колени, чего бы это ни стоило. Он был в то время романтической фигурой, и, читая письмо Джоша с описанием Кастера, я не знала, какой портрет этого человека с длинными светлыми волосами справедлив. Тот, на котором Джош живописал его храбрым воином, или тот, что живописал как-то вечером Тень, на котором он был невежественным и честолюбивым убийцей, вырезавшим в одночасье все спавшее население в деревне шайенов в долине Вашита? Еще Джош написал, что в декабре всем племенам, живущим на Равнине, был объявлен ультиматум. Они должны были сдаться и переселиться в резервацию до тридцать первого января, иначе их объявляли врагами и поступали с ними соответствующим образом. Джош был уверен, что из-за плохой погоды и плохого сообщения племена никак не смогут выполнить ультиматум и войны не миновать. Под конец он сообщил, будто до него дошел слух, что армия устала вести бесконечные бои с сиу и решено стереть их с лица земли. Вот придет весна и начнется новая кампания по выселению сиу с их земель… Я отложила письмо Джошуа в сторону. Сиу и шайены были союзниками, и словно чья-то ледяная рука сжала мне сердце, когда я вспомнила, что мне говорил Тень. Вконец расстроившись, я вновь взяла письмо Джошуа и прочитала последние несколько строк: Я отложила письмо и задумалась о том, что Джошуа и Тень советовали моему отцу одно и то же. Похоже, два дорогих мне человека, которых я любила не меньше отца, должны были сойтись лицом к лицу в Черных горах. Мне не хотелось думать, кто из них останется в живых, но я не сомневалась, что в долине все меня осудят, если узнают, за кого я молюсь горячее всего. Хоби Браун и его сыновья жили у нас всю зиму, и нам не было в тягость принимать их. Джон, самый старший, оказался искусным охотником и умудрялся бесперебойно снабжать нас мясом, Бенджамен владел даром художника, и мы провели много вечеров, наблюдая за тем, как он работает. Его сценки из жизни здешней природы были такими живыми, что так и тянуло коснуться их рукой. Особенно мне понравилось, как он изображал краснохвостого ястреба, потому что он напоминал мне о Тени. Пол играл на банджо и музыкой скрашивал наши бесконечные зимние вечера. Самый младший, Дэвид, был прирожденным клоуном. Мы хохотали безудержно, стоило ему завести свои дурацкие рассказы или стихи, в которых не было ни на грамм смысла. Больше всего я подружилась с Дэвидом. Мы часто разговаривали о прочитанных книгах и о далеких странах с экзотическими названиями и странными обычаями. Он никогда не спрашивал, почему я грустная, но однажды вечером взял мою руку в свою и тихо сказал: «Анна, если тебе вдруг захочется поговорить, вспомни обо мне». Неизменная веселость Дэвида со временем победила мою неулыбчивость, и я вновь захотела смеяться. Жизнь начинала обретать для меня смысл. Наконец пришла весна. Один день был пасмурным и холодным, другой – солнечным и теплым. Снег таял. Папа вновь занялся делами. Распускались мамины цветы. Хоби Браун и его мальчики начали поговаривать о строительстве нового дома, и папа предложил им любые инструменты, какие только могут понадобиться. Пол Браун сделал предложение Лусинде Бейли, и они назначили свадьбу на конец июня. Мы с Дэвидом много времени проводили вместе, гуляли в лесу и на берегу реки, радуясь, что больше не надо сидеть в четырех стенах. Однажды днем, когда мы расположились на полянке позавтракать, Дэвид предложил мне стать его женой. Мне очень хотелось принять его предложение, потому что он нравился мне, но я не могла заставить себя сказать «да». Как бы он мне ни нравился, как бы я ни радовалась его обществу, как бы ни смеялась благодаря ему, я его не любила и знала, что никогда не полюблю. – Дэвид, я не могу, – с грустью проговорила я. – Прости меня, но поверь, я правда не могу. – Ну, не будь такой мрачной, – весело отозвался Дэвид. – Ведь это же мне отказали, а не тебе. – Ох, Дэвид, ты когда-нибудь бываешь серьезным? – Не знаю. Как-то не пробовал. – Вот и прекрасно. Значит, мы друзья? – А мы не могли бы стать кузенами, которые целуют друг друга в щечку? – лукаво спросил он, и я не удержалась от смеха, когда он потребовал «законный» поцелуй. Чем лучше я узнавала Дэвида, тем печальнее мне было, что я не могла его полюбить, потому что мы отлично подходили друг другу по возрасту и по характеру. Я даже решила, что если он еще раз попросит моей руки, то я, наверное, соглашусь: слишком мне было одиноко и хотелось кого-то любить. Наверное, для замужества любовь совершенно не обязательна. Если надо прожить с человеком всю жизнь, то лучше не любить его вовсе, потому что те, которых мы любим, почему-то всегда делают нам больно. А я твердо решила больше не мучиться. Я часто думала о Тени, хотя совсем не вспоминала его предсказания насчет войны. Несчастья прошедшего года остались далеко позади. В долине все были заняты делом. Мужчины пахали землю и сеяли зерно, а женщины, радостные, готовились к свадьбе Лусинды. Мама взялась подогнать для нее платье миссис Бейли, и в один прекрасный день я надела его посмотреть, как буду выглядеть в качестве невесты. Не отрывая глаз от своего изображения в большом зеркале на первом этаже, я приколола фату и представила, как стою рядом с Тенью перед священником. – Вот здорово! Да ты просто красавица! – воскликнул кто-то за моей спиной, и когда я вернулась из мира грез, то увидела улыбающегося Дэвида. – Ты будешь прелестной невестой, – вдруг охрипнув, проговорил он. – Надеюсь, тот, кто тебя получит, поймет, какую драгоценность подарила ему судьба. – Ох, Дэвид, – прошептала я, покрываясь краской под его откровенно восхищенным взглядом. Наверное, рискни он тогда меня поцеловать, я бы позволила ему, но в комнату в поисках папы вошла мама. Позднее в тот же день Джед Тейбор, Сол Грин и Элиас Уолт приехали к нам похвалиться, как они поймали пару индейских ребятишек, которые крутились возле дома Тейбора. – Больше они не будут у меня воровать! – радовался Джед Тейбор. – Нет, господа, только не у меня! – И ни у кого другого, – добавил Сол Грин, хлопнув себя по ляжке. – Это как? – что-то заподозрив, поинтересовался папа. – Потому что мы их повесили, так-то вот, – ухмыльнулся Элиас Уолт и неожиданно расхохотался во все горло, словно сказал что-то смешное. – Повесили! – крикнул папа. – Мне показалось, вы сказали, что это были дети. – Их надо давить в зародыше, – мрачно проговорил Джед. – Если мы убьем детей, то нам не придется сражаться с ними в будущем. – Дурак ты, Джед, – сказал папа. – Все вы дураки. – Уж не стал ли ты, Сэм, обожателем индейцев? – задиристо спросил Джед. – Не делай из себя большего дурака, чем ты есть, – предостерег его папа. – Я не люблю индейцев, но и не хочу с ними воевать. Если то, что вы сегодня, ребята, натворили, не станет началом войны индейцев против нас, нам очень повезет. После этого до нас стали чуть ли не каждый день доходить слухи об убийствах. Несколько немецких переселенцев, построивших себе дома в южной части долины, были вырезаны все до единого. Солдаты напали на деревню сиу. Погибли многие с обеих сторон. Нападение на поезд было совершено объединенными силами сиу и шайенов. Уолкеры, напуганные происходящим, все бросили и уехали в Орегону. В конце апреля набеги индейцев неожиданно прекратились. Целую неделю никто не слышал ни об одном случае насилия. Мы с Дэвидом поехали кататься в горы. Так прекрасно снова было оказаться на просторе! Внизу под нами лежала долина, освещенная золотыми лучами заходящего солнца. Рядом вилась узкая голубая лента реки. Тонкий дымок поднимался над моим домом. Я смотрела вдаль, совсем забыв о сэндвиче у меня в руке. За горами были Кастер, Джошуа и форт Линкольн. Где же Тень? Почему воспоминания о нем до сих пор бередят мне душу? Мне стоило только закрыть глаза, и я тотчас видела перед собой Тень, словно он в самом деле стоял передо мной. Дэвид был симпатичным молодым человеком с густыми светлыми волосами, добрыми карими глазами и вечной улыбкой на лице. Он был умен, добр и щедр. Почему же я не любила его? Почему я все еще мечтала о человеке, который ставил преданность своему народу выше преданности мне? Боже, как мне хотелось, чтобы Тень обнял меня и поцеловал. Почему от поцелуев Дэвида мое сердце не поет от радости? Почему его руки не заставляют меня забывать обо всем на свете? Тень. Длинные черные волосы. Кожа, как бронза. Черные глаза, будто полночное небо. Почему я не могла его забыть и выйти замуж за Дэвида, который любил и желал меня? Со вздохом я сунула сэндвич обратно в корзинку и посмотрела прямо в глаза Дэвиду. – Невесело сегодня со мной, да? – Знаешь, бывало и повеселее, – подтвердил Дэвид. – Только ты самая красивая. Понимаешь, Анна, иногда стоит рассказать. Сразу становится легче. – Нечего рассказывать, – покачала я головой. – Правда. Так оно и была. Тень ушел, и никакие мои слезы не верну! его обратно. А тем временем рядом со мной был мужчина, который любил меня и хотел на мне жениться, и я понимала, что буду дурой, если упущу его. Я уже готова была сказать Дэвиду, что стану его женой, если он все еще этого хочет, как вдруг заметила вдали какое-то движение. Через несколько минут точка превратилась в черную полосу, которая, как змея, переползала с одной горы на другую. Прежде чем я успела что-то сообразить, Дэвид схватил меня за талию и забросил на спину Нелли. – Скачи, Анна! – крикнул он, вскакивая на своего коня. – Домой! Я что было силы стукнула Нелли, и она потрусила, не перетруждая себя, пока Дэвид не наподдал ей еще. Тогда она перешла в галоп. Мы мчались домой. Как только Нелли начинала отставать, я била ее пятками, отчаянно молясь про себя, как бы она не подвернула ногу. Никогда еще мой дом не казался мне таким далеким. Взглядывая через плечо, я видела, что индейцы гонятся за нами. Их разрисованные лица были словно из ночного кошмара. Мы уже почти доехали, когда Нелли все-таки споткнулась. Сердце у меня ушло в пятки. И крикнув: «Господи, помоги!», я расплакалась от счастья, потому что Нелли не упала, а мужественно потащилась дальше. Она была вся в желтой пене и сердце у нее билось как бешеное, когда мы наконец оказались под защитой родных стен. – Индейцы! – крикнул Дэвид. Соскочив с коня, он торопливо закрыл тяжелые ворота. Из дома выбежали папа и Хоби Браун, на ходу проверяя свои ружья. Папа сунул Дэвиду винтовку и пули, и мужчины полезли вверх по лестнице. Я еще слышала, как папа сказал: – Берегите каждый патрон. Я же отвела наших с Дэвидом лошадей в конюшню и, оставив их там не привязанными, тоже взялась за винтовку. Зарядив ее, я встала рядом с папой. – Уходи отсюда, – коротко бросил он мне. – Иди в дом и сиди там с мамой. – Мама тоже идет. Смотри! У папы потемнело лицо, когда он увидел на лестнице маму, нагруженную ружьем, простынями и тремя флягами с водой. – Черт побери, Мэри, здесь не место для женщин, – прикрикнул было на нее папа, но она успокоила его одним только легким движением руки. – Не глупи, Сэм Кинкайд. Это наш дом тоже, и мы будем за него сражаться рядом с тобой. У папы появилось упрямое выражение в глазах, но у нас не было времени на споры. Индейцы, подняв пыль и крича во все горло, уже подъехали близко, и сражение вот-вот должно было начаться. Их было в десять раз больше, чем нас, однако мы, так сказать, занимали высотку, да и защита толстых бревенчатых стен чего-то стоила. Вооруженные не только луками и стрелами, но и ружьями, индейцы не отставали от нас. Слышались только свист стрел, лязг ружей, грохот выстрелов. В воздухе стоял запах пороха, который забивал горло и нос и от которого слезились глаза. Я стреляла, пока ружье не перегрелось у меня в руках, но каждый раз, когда моя пуля настигала цель, меня тошнило. Стреляя в индейцев, я мечтала только о том, чтобы среди них не было Тени. Чтобы ни один из этих разрисованных и кричащих воинов не был тем, которого я любила. Странно… Я знала, что Тень – индеец, знала, что он живет и ведет себя, как принято у индейцев, и все же я не могла вообразить его разрисованным. Я не могла представить его лицо искаженным ненавистью, его глаза полыхающими жаждой крови, его рот кривящимся в адской усмешке. В сражении наступил короткий перерыв, когда индейцы отошли, чтобы перегруппироваться, и я поймала себя на том, что выискиваю среди них высокого воина на коне-великане. Но я скоро отвела глаза. Если он и был среди нападавших, я не хотела это знать. Оглядевшись, я заметила, как мама вытирает грязное лицо, и улыбнулась ей. Еще ни разу в жизни я не видела, чтобы у нее были растрепанные волосы или грязь на щеке. Папа, который был рядом со мной, не спускал глаз с воина, сидевшего на коне возле стены. Я спросила его, что он в нем нашел особенного, и он сказал: – Конь будто Джеда Тейбора. Я его сразу узнал. – Похож, – согласилась я. Значит, Тейбора тоже убили. Есть, конечно, вероятность, что индейцы попросту украли у него коня, но она слишком мала, чтобы придавать ей значение. Вероятнее, что и сам Тейбор, и вся его семья погибли. Я поглядела на Дэвида. Он криво усмехнулся и помахал рукой. Хоби Браун и все его четыре сына были отличными стрелками, и земля под ними была вся усеяна трупами индейцев. Только один был еще жив. Он медленно поднялся и сел, мотая головой, словно пытаясь просветлить ее. Я видела на нем две раны. Одна пуля попала ему в ногу, другая – в бок. Держась за стену, он хотел встать на ноги. Все мы следили за ним. Индейцы тоже. Раненый воин, видно, что-то почувствовал, потому что оглянулся на нас. Его черные глаза сверкали ненавистью. Оттолкнувшись от стены, он направился к своим. Ему удалось одолеть всего несколько ярдов, когда раненая нога изменила ему, и он опять упал. Пол Браун прицелился, а индеец поднял свой лук, когда от строя отделился еще один индеец. С диким криком он погнал коня прямо к раненому товарищу. Перегнувшись через круп коня, он умудрился подхватить несчастного. Это был смелый поступок, но он стоил ему жизни. Одновременно раздались два выстрела. Пол Браун и его брат Бенджамен убили обоих индейцев. Наверное, они поступили жестоко, покусившись на жизнь человека, спасавшего своего товарища, но им всего лишь хотелось немного уравнять наши силы. – Черт бы их всех побрал! – услыхала я рядом с собой. В этот момент индейцы во второй раз пошли на штурм, и у нас больше не было времени на разговоры. Какое-то время мы уверенно держали оборону, и я молилась про себя, чтобы индейцы разочаровались, не получив легкой добычи, и ускакали обратно, к себе домой. Однако вскоре наше положение изменилось к худшему, когда полдюжины индейцев принялись пускать огненные стрелы через стену. Еще несколько воинов подтащили бревно и стали им бить по воротам, пока остальные держали нас в страхе потерять голову. Когда ворота были уже почти снесены, папа приказал нам всем перебраться в дом. Только там мы могли прятаться и продолжать битву. Наверху у нас были всего два маленьких окошка, в которые ни за что не пролез бы взрослый мужчина, так что мы могли не опасаться ни за второй этаж, ни за вторую дверь, которой у нас просто не было. Последними оставили двор папа и Хоби Браун. Они бежали к дому, когда ворота уже подались и толпа кричащих индейцев ввалилась внутрь. Хоби остановился и упал, потому что в спину ему попала стрела, и я ужасно испугалась, потому что папа тоже остановился и выпустил в нападавших все остававшиеся у него пули. Пол и Бенджамен прикрывали папу огнем, пока он тащил Хоби в дом. Дэвид захлопнул дверь и запер ее, как только папа оказался внутри. Мама принялась осматривать рану Хоби, а остальные заняли позиции возле окон. Мы с папой стояли рядом возле одного окна нашего дома, Дэвид и Джон – возле другого, оставив Бенджамену и Полу одно-единственное окно сбоку. Едва мы оказались в относительной безопасности, как индейцы словно потеряли к нам всякий интерес. Несколько воинов занимались нашим скотом, другие исчезли, зайдя за угол. Наверное, их заинтересовали хозяйственные постройки. Мне стало очень грустно, когда я увидела, как индеец ведет под уздцы мою Нелли, с которой мы были неразлучны с моего младенчества. Она была моей первой и единственной подружкой, пока я не встретилась с Тенью. Однако времени на воспоминания не было. Индейцы опять начали стрелять. Они окружили дом, ища в нем хотя какую-то лазейку. Когда послышались шаги на крыше, мама быстро развела огонь в плите, чтобы отогнать воинов, которые хотели, наверное, залезть к нам через трубу. Время потеряло всякий смысл. Больше не существовало ни прошлого, ни будущего. Был только ужас настоящего. Пули и стрелы со свитом летали в воздухе, как злые шершни, и я совсем упала духом, когда окончательно поняла, что скоро умру ужасной смертью. Наш дом, который еще недавно казался мне убежищем в безумном мире, теперь стал смертельной ловушкой. Мы никак не могли из него выйти. Значит, не приходилось рассчитывать на бегство. Закричал и упал на пол Джон Браун. Кровь хлынула у него из раны в горле. Лицо Дэвида исказилось мукой и яростью, когда он увидел умирающего брата, и он открыл беспорядочную пальбу, позабыв обо всем на свете. – Дэвид! – крикнула я. – Пожалуйста, Дэвид, пригнись! Он меня не слышал. Пуля попала ему прямо в лицо, и он волчком закрутился на месте, а потом упал на спину в лужу крови. – Дэвид! – крикнула я и отвернулась, потому что папа бросился к незащищенному окну, в котором показалось разрисованное лицо воина сиу. Меня сильно затошнило, и я не смогла сдержаться. Перегнувшись пополам, я почувствовала над своей головой струю свежего воздуха и тотчас услыхала крик мамы. Потом наступила гнетущая тишина, потому что никто не стрелял. Будто издалека до меня донеслось, как папа шепчет мамино имя, проклинает индейцев и свое собственное упрямство… Я поняла, что мамы больше нет. На мгновение я словно приросла к полу, не в силах ни шевельнуться, ни произнести хотя бы слово. Слезы стояли у меня в глазах, когда я смотрела в окно на двор, который был весь в дыму. Одинокий индеец въехал в ворота, и я поняла, что его появление положило конец стрельбе. Его лицо и грудь были в широких красных полосах. Одно орлиное перо украшало распущенные по спине волосы. Черная шкура волка служила ему набедренной повязкой. На ногах у него были красно-черные мокасины. Несколько мгновений он сидел на коне неподвижно. Потом прищуренным взглядом обвел двор, горящий сарай и дом. Он легко и грациозно соскочил с коня, когда воин-сиу в богатом боевом уборе окликнул его. Они о чем-то поговорили, и хотя я не слышала ни слова, нетрудно было понять по их жестам, что они спорят и о чем спорят. Через несколько минут Боевой Убор в раздражении махнул рукой, а одинокий воин приблизился к дому, запихивая обратно под шкуру кусок вылезшей полотняной материи. Он остановился футах в двадцати от дома. – Ты слышишь меня, Сэм Кинкайд? Я не поверила собственным ушам и выглянула из окна, шепча его имя, потому что узнала его лицо под отвратительной красной краской. – Я тебя слышу, – крикнул папа. – Говори, что надо, а потом молись богу, потому что ты уже мертв. – Не глупи, Кинкайд. – Это ты не глупи, краснокожий, – ответил папа, заряжая свой винчестер. – Я убью тебя, чтобы одним ублюдком стало меньше. – Я не воюю с тобой, – ровным голосом произнес Тень. – У меня нет оружия. Папа в задумчивости посмотрел на него. – Тогда чего ты хочешь? – Никто из вас не выйдет отсюда живым, – бесстрастно сказал Тень. – Сиу сожгут вас или уморят голодом. Ты этого хочешь? – Возможно, – ответил папа. – А чего хочешь ты? – Я не могу спасти ни тебя, ни других мужчин, Сэм, но вождь сиу Высокое Облако разрешил мне вывести отсюда Анну и Мэри. – Мэри умерла, – хрипло проговорил папа. Мне опять стало мучительно больно. Мама была такой доброй, такой любящей, такой щедрой ко мне, что я никак не могла представить, как буду без нее жить. – Прости, Кинкайд. Мэри была хорошей женщиной. Они долго молчали, потом папа спросил: – Откуда ты знаешь, что Хоби с сыновьями тут? – Две недели я следил за твоим домом, боясь чего-то подобного. Папа горько усмехнулся: – С каких это пор сиу не считаются с шайенами? – Мой народ отправился на встречу с Сидящим Быком и Безумным Конем. Высокое Облако с его воинами был там же. Папа тяжело вздохнул: – Значит, началось? – Я тебя предупреждал, Кинкайд. Ты должен был прислушаться. Будет большая битва между твоим народом и моим народом, по сравнению с которой все остальное детские шалости. Я не знаю, когда и где, но битва будет. – Мой народ победит, – сказал папа без всякого злорадства. – Если только вы не найдете способ объединить все племена. Солдаты уничтожат вас всех одного за другим. – Ты мудро говоришь, – согласился Тень. – Добрые времена миновали. Белые не угомонятся, пока не убьют всех индейцев до единого или не загонят их в резервации. Что до меня, то я лучше умру, чем стану похожим на скот белого человека, который он держит на привязи. Однако довольно. Мы зря теряем время. Позволь мне увезти Анну, пока Высокое Облако не передумал. Я видела сомнение в папиных глазах, потому что он ненавидел Тень и не доверял ему, как в общем всем индейцам. Но он любил меня и заботился обо мне всю мою жизнь. Когда-то Тень сказал, что папе легче будет увидеть меня мертвой, чем отпустить с индейцем, и я была с ним согласна. Однако мы оба ошибались. Папа поставил меня на ноги и мрачно приказал: – Анна, езжай с ним. – Папа, я не брошу тебя! Я не хочу! – Ты поедешь, Анна, Тень прав. У нас нет ни одного шанса вырваться отсюда живыми. Поезжай. Спасайся, пока это еще возможно. – Папа! – зарыдала я и бросилась ему на шею. – Анна, не время плакать, – печально проговорил он, похлопав меня по спине своими большими натруженными руками. – У нас нет времени для долгого прощания. Только поцелуй меня, ты же хорошая девочка. Я коснулась дрожащими губами его холодной и колючей щеки. – Тень, она сейчас выйдет! – И папа легонько подтолкнул меня к двери. – Кинкайд, я позабочусь о ней. – Спасибо. Ничего не видя от слез, я доковыляла до двери и вышла во двор. Я слышала, как папа захлопнул дверь за моей спиной, и этот стук был для меня словно сигнал смерти. Я бы упала, если бы не Тень. Не говоря ни слова, он подхватил меня и потащил к терпеливо ожидавшему его Красному Ветру. Он помог мне вскарабкаться на него… Господи, как же я ненавидела его тогда! Я ненавидела его, потому что у меня больше не было ни мамы, ни Дэвида. Я ненавидела его, потому что мой папа должен был погибнуть. И остальные тоже… А он ничего не мог сделать. Я ненавидела его, потому что он был индейцем. Я ненавидела и любила его. С легкостью он вскочил на коня позади меня и направил его к воротам. Я чувствовала его руку, обнимавшую меня, и понимала, что он совсем не так спокоен, как это кажется. Оглянувшись, я увидела, что индейцы смотрят нам вслед. Несколько воинов поглаживали свои ружья, и я вдруг сообразила, почему он не спокоен. Я почти ощущала волну ненависти, исходившую от них, и поняла, что одно неверное движение может привести эту ненависть в действие. Я затаила дыхание, когда мы выезжали из ворот, и, наверное, не дышала, пока мы не доехали до опушки. Мы проехали совсем немного, когда Тень остановился и достал из седельной сумки лук, стрелы, нож и ружье. Он вновь вскочил на коня, едва услыхал первый выстрел, за которым сразу раздались еще несколько. Индейцы вновь пошли в атаку. Понимая мои чувства, Тень послал коня в галоп, и так мы скакали, пока больше уже ничего не было слышно за топотом копыт. Мы переплыли реку и углубились в лес на индейской стороне, прежде чем Тень придержал Красного Ветра. За всю дорогу мы не перемолвились ни единым словом, и тишину нарушали только топот коня и свист ветра. Я проливала горькие слезы по моим родным, радуясь, что не успела увидеть мертвую маму и навсегда запомню моих родителей живыми и красивыми. Какой терпеливой была моя мама, когда учила меня читать и писать. Какой красивой, когда преклоняла колени возле моей кроватки, пока я произносила свои детские молитвы. А папа… Как все маленькие девочки, я собиралась выйти за него замуж, когда вырасту, потому что он был для меня самым замечательным человеком на свете, и он ничего не сделал такого, чтобы разрушить эту мою детскую веру. В сумерках Тень остановил коня возле можжевельника. Спешившись, он разложил на земле шкуру бизона и довольно странно смотрел на меня, пока я слезала с Красного Ветра. – Прости меня, Анна, – прошептал он и, встав на колени, протянул ко мне руки. Я знала, что должна на что-то решиться. Тень пообещал моему отцу позаботиться обо мне, и я знала, что он сдержит свое слово. Еще я знала, что стоит мне попросить, и Тень отвезет меня в ближайший форт. У папы там были друзья. Я не сводила с него глаз. У него же не дрогнул ни один мускул. Он все еще стоял передо мной на коленях с протянутыми ко мне руками и бесстрастным выражением на лице, и в первый раз с тех пор, как я в него влюбилась, я видела в нем не только мужчину, но еще и индейца. Красная краска на лице. Орлиное перо в длинных черных волосах. Шкура волка. Шайен по крови. Шайен по жизненным устоям. Смогу ли я прожить всю свою жизнь с этим чужим для меня мужчиной? Как я могу забыть, что он индеец, и что индеец убил мою мать, и индеец уже снял, наверное, скальп с моего отца? Я вспомнила Джона Сандерса, Флоренс и Кати. Я вспомнила всех в нашей долине, кто погиб от ненависти индейцев и их мстительности. Я глубоко заглянула в черные глаза Тени, но ничего не увидела там, никакого намека на любовь. Решение я должна была принять сама. Только протянутые ко мне руки Тени выдавали его чувства. Шла минута за минутой, а я не двигалась с места. Мои родители погибли от рук индейцев. Все мои друзья погибли от рук индейцев. И в моей душе зародилась ненависть ко всему народу. Однако с ней спорила моя любовь к Тени, потому что я любила его, несмотря ни на что. Я знала, что бы ни случилось, моя любовь останется неизменной. Наши народы могут залить всю землю кровью в старании уничтожить, друг друга, но я знала, что наша любовь одолеет все напасти. Вздохнув, я подалась к Тени, и он крепко обнял меня. Я плакала у него на груди, рыдания сотрясали мое тело, глаза слепли от слез, и все же я ощущала тепло и покой, которые всегда снисходили на меня, стоило мне оказаться в его объятиях. Я плакала, пока не ощутила пустоту внутри, и Тень все время обнимал меня, гладил по голове и молча успокаивал меня в моем горе. В ту ночь мы совсем не говорили. Мы не клялись в вечной любви и верности. Но наши сердца не молчали. Они вели между собой безмолвный диалог. И с той ночи Тень перестал быть индейцем, а я белой. Мы были всего лишь мужчиной и женщиной, беззаветно любившими друг друга. |
||
|