"История советского государства и права. Кара-Мурза С.Г. Опять вопросы вождям. " - читать интересную книгу автора (Кара-Мурза Сергей Георгиевич)

Устранение догм или смена модели общества?

Есть какая-то ирония судьбы в том, что нынешний период нарастающего дефицита жизненно важной информации своим девизом имеет гласность.

Есть ли измерение для этого понятия? Думаем, что да. Гласность измеряется не количеством информации о катастрофах или преступлениях и проступках давно почивших правителей (это — ее элементарный уровень). Главное — степень информированности людей о ключевых, определяющих их позицию и поведение событиях современности, а также о тех готовящихся изменениях в обществе, которые повлияют на жизнь людей. Эта величина может уменьшиться даже если количество информации возрастает — в том случае, если еще быстрее возрастает число событий и назревающих перемен. Именно это и происходит сейчас. В период застоя общественные процессы были заморожены, мы сползали к кризису медленно и плавно. Огрубляя, можно сказать, что и сообщать-то людям было не о чем. Сейчас процессы приобрели бурный, взрывной характер. Количество сообщаемой информации, конечно, резко возросло — но этот рост был несопоставим с интенсивностью важных событий. В результате степень удовлетворения потребности в информации резко снизилась по сравнению с временами застоя.

В разных частях страны происходят политические забастовки. Перебрасываются войска, дело порой доходит до эрозии власти, когда «порядок в городе охраняют дружины официально не зарегистрированных организаций». Но из путанных, противоречивых, бестактных уже из-за своей краткости сообщений трех-четырех «пожарных» корреспондентов понять ничего не возможно. О перипетиях конфликта сингалезцев с «тиграми освобождения Тамил Илама» мы знаем несравненно больше. И это — общая норма, а не исключение. Объем, качество и ответственность информации, даваемой о важнейших событиях, никак не соответствуют их значению. И причина этого — отнюдь не в нехватке газетных полос или телевизионного времени.

Не лучше обстоит дело и в обыденной бытовой сфере (хотя и здесь, впрочем, ситуация приобрела политическую окраску). На фоне успокаивающих заверений о том, что повышения цен не произойдет без всенародного обсуждения, это повышение происходит постоянно. И возникает вопрос: а контролирует ли правительство экономическую ситуацию? Или административная система негласно демонтирована задолго до создания альтернативных регулирующих механизмов? И почему общество не предупредили о такой акции?

Все население крайне взволновано ситуацией с мылом. Взволновано даже не его нехваткой (хотя и это важно), а тем, что за целый год правительство не дало этому вразумительного объяснения. По сути, нет информации и о самом положении. То говорится, что производство не сокращалось. Назавтра читаем, что для производства мыла нет кальцинированной соды. Еще через месяц Политбюро ЦК КПСС выносит партийные взыскания за «халатное отношение» и поручает открыть новые мощности. Налицо неспособность не только контролировать положения с производством и распределением простейшего продукта, но и сообщить населению достоверную информацию.

И все-таки все это несравнимо с тем, как преподносятся обществу готовящиеся кардинальные изменения самих его оснований, всего нашего будущего бытия. Та легкость, с которой то с одной, то с другой трибуны мельком говорится о таких сдвигах, которые чреваты разрушительными социальными взрывами, не может не пугать. И отсутствие гласности только усугубляет нарастающее ощущение, что причина нашей драматической ситуации не в том, что перестройка идет слишком медленно, а в том, что она идет во многом не туда, но направление нам не сообщается. Похоже, такая постановка вопроса вообще считается недопустимой. Перестройка представляется одновариантным процессом («иного не дано!»). И разница между консерваторами и теми, кто критикует «из левацкого угла», якобы лишь в том, что первые требуют притормозить, а вторые — двигаться слишком быстро. А направление, мол, у них одно и то же. Вряд ли в это можно поверить.

Вот некоторые изменения, о которых говорится вскользь, но которые по сути дела означают переход к совершенно новой модели общества.

В краткой, мало кем замеченной заметке в «Литературной газете» (В.Соколов. «Горячий август». «Литературная газета», 7.09.1989 г.) говорится, что в сентябре депутатам будут представлены проекты, содержащие «непривычные нам дотоле понятия — рынок труда, банкротство убыточных предприятий…». Что же означают эти понятия, о которых говорится как о сущих безделицах?

Говорят — рынок труда. Можно догадаться, что имеют в виду нечто, имеющееся в развитых капиталистических странах — ведь их нам предлагает за образец «настоящего социализма», никто не прельщает нас благами Заира. Но применять слово рынок к ситуации развитых стран надо очень осторожно. Без разъяснения оно просто искажает реальность. Там, где есть сильные профсоюзы, действует коллективный договор с жестким «внерыночным» контролем. В других случаях, когда удается не допустить возникновения действенного профсоюза, фирма устанавливает патерналистские отношения с рабочими, а это тоже далеко не просто рынок. В том виде, как мы его привыкли понимать, он остался, наверное, именно в теневой экономике капиталистических стран (тайный найм без социальных гарантий) — но она преследуется и государством, и профсоюзами.

Нормальный рынок труда существует именно в слаборазвитых странах, где в условиях огромной безработицы действуют «законы джунглей» периода первоначального накопления капитала. Учитывая реальное состояние нашей экономики, уровень коррупции и темперамент истосковавшихся по «живому прибыльному делу» будущих предпринимателей, можно с большой долей вероятности предположить, что у нас рынок труда будет, скорее, воспроизводить модель слаборазвитых стран.

Переход к «непривычным нам дотоле понятиям» — шаг принципиальный. Используемые категории и понятия — не шелуха идеологии, они тесно связаны с неявно стоящим за ними содержанием. Если мы в отношении социализма начинаем говорить рынок труда, то это означает отказ от принципа «от каждого — по способностям, каждому — по труду». Здесь не должно быть иллюзий. Известный принцип социализма у нас, конечно, не выполнялся, но он служил ориентиром. Если мы сейчас, по зрелому размышлению, придем к выводу, что этот принцип неверен вообще, или невозможен для нас на время перестройки — тогда, разумеется, от него надо отказаться. Но такие вещи не делаются тайком, без какого бы-то ни было обсуждения. А совмещать несовместимое в своей идеологии партия не может.

Ведь что означает, в конечном счете, на уровне абстракции, понятие «рынок труда»? Оно означает, что общество не обязуется создать каждому гражданину рабочее место, он теряет право на труд — он выносит свою рабочую силу на рынок, а там как повезет. Желающий продать на рынке свой товар, естественно, не имеет права рассчитывать на то, что товар будет с гарантией куплен. Рынок — стихийный регулятор. Принцип оплаты по труду отпадает уже сам собой — он к рынку вообще не имеет отношения. Цена на рабочую силу определяется прежде всего спросом и предложением, и быстрый рост безработицы в стране сразу эту цену собьет. В этой ситуации увещевания «не бастовать» будут даже безнравственными, законы рынка труда — жестокие законы.

Банкротство убыточных предприятий — нормальное явление в рыночной экономике, где цена является достаточно объективным показателем. Есть ли у нас эти условия? Ни в коем случае. По бюрократически установленным ценам невозможно судить о действительной рентабельности того или иного производства. Как же можно закрывать убыточные предприятия, если цену на их продукцию и их рентабельность установил не рынок, а неведомые чиновники волевым путем? Да и быстро ли отрегулирует наши цены ожидаемый рынок в условиях, когда многие предприятия монополизируют производство важнейших продуктов, а открытого выхода на внешний рынок для преодоления этой монополии не будет еще долго?

Да и можем ли мы вообще закрыть действительно убыточные предприятия? Не производят ли они слишком большую долю необходимых продуктов, внезапное прекращение производства которых окажет на экономику фатальное воздействие? Быть может, экономисты считают, что мы должны смело снять все искусственные регуляторы и «переболеть» все эти противоречия. Но можно ли это предлагать, не дав хотя бы прогноза тяжести этой болезни, ее продолжительности и вероятности летального исхода? И почему никто не скажет прямо, опираясь хотя бы на свою репутацию: мы просчитали все варианты, консервативное щадящее лечение невозможно — остается смертельно опасная операция над обществом?

Что операция эта опасна, сомнений быть не должно, хотя и призывают к ней довольно бодрым тоном. Уже только приготовления к ней, до официального перехода к «рынку труда», создали социальную пороховую бочку. В той же маленькой заметке в «ЛГ» зам. председателя Госплана Л.Б.Вид сообщает, что за прошлый год «хозрасчет, сокращение капитального строительства высвободили из народного хозяйства миллион человек, главные же сокращения впереди. В стране сегодня нет работы в целых районах, и это не только Средняя Азия. Целый город Надым остался без работы, как и строители десятков ГЭС, трассовики на тысячах километров магистралей».

Можно ли о таких вещах говорить мельком, отводя целые газетные страницы рассказам о «товарище миллиардере» Арманде Хаммере? Можно ли замалчивать реальное число безработных в стране и не сообщать о том, имеются ли вообще какие-то намерения решать эту проблему, помимо создания в СССР Международной ассоциации исследователей бездомности и безработицы? Ведь даже если отбросить старомодные представления о социализме и гуманности, полезно было бы задуматься о том, каким будет поведение миллионов наших безработных и до каких размеров мы можем увеличивать внутренние войска.

И все же рынок труда и безработица — явления вторичные. Главное в перестройке экономики, как неоднократно было сказано с самой высокой трибуны — «радикальное изменение отношений собственности». Более подробных объяснений этой чрезвычайно емкой формулы, как правило, не делается. Утверждается лишь, что корень всех бед нашего народного хозяйства — отчуждение трудящегося от собственности на средства производства.

Отношения собственности — ключевая характеристика социально-экономической системы. Может ли сейчас КПСС быть организующей силой общества, если ее руководство декларирует намерение радикально изменить социально-экономический базис общества, совершенно не объясняя смысл этих деклараций? Попробуйте опросить представительную выборку членов партии — вразумительной и минимально согласованной трактовки лозунга получить не удастся.

Широкая общественность ищет разъяснения у публицистов, особое внимание обращая на выступления ученых. В частности, ряд статей опубликовал председатель комиссии Верховного Совета СССР член-корр. АН СССР С.С.Алексеев (Аренда: не упустить шанс. «Правда», 12.06.1989.; Собственность и ее хозяин. «Известия», 2.08.1989; Демократизация собственности. «Литературная газета», 6.09.1989). Мы знаем С.С.Алексеева как видного юриста, автора работ о правовом государстве. Но в данном случае он выступил не по проблемам права, а по основному вопросу политэкономии — хотя подписи под статьями придавали в глазах читателя этим статьям вес выступления научного эксперта и государственного деятеля. Мы не специалисты в политэкономии, и наше недоумение от объяснений С.С. Алексеева — продукт только здравого смысла. Но ведь газеты — для миллионов.

Главная практическая рекомендация — «совершить воистину революционный акт — передачу всех (!), без исключения, государственных имуществ тому, кто только и может в Советской стране ими обладать, Советам». Вы представляете себе баллистические ракеты на балансе Рязанского облисполкома? А также кусок проходящей по его территории железной дороги? Ну, предположим, слово «все» сказано в запальчивости. Но ведь идея муниципализации средств производства не нова. Даже много лет назад, во времена Хрущёва, когда техносфера была несравненно проще, муниципализация не позволила оптимальным образом соединить региональный и технологический аспекты производства. И сейчас, когда наиболее эффективными оказываются даже транснациональные производственные системы, слышать призывы к муниципализации странно.

Второй тезис носит теоретический характер. Он объясняет беды нашей экономики господством наемного труда. В его ликвидации автор предлагает следовать… опыту капиталистических стран (правда, сам признает парадоксальность своего предложения). По его мнению, капиталистическое хозяйство потому и эффективно, что «там, по сути, произошло преобразование собственности,… вызрели новые элементы, так или иначе выражающие общественное начало, участие тружеников в распределении дохода». То есть, если бы мы сейчас сумели передать наши заводы в аренду «Форду» и «Мицубиси», то сразу перепрыгнули бы в развитой социализм? И никакой рынок труда был бы не нужен — действовало бы прямое перераспределение дохода в трудовых коллективах корпораций?

Удивительно слышать от народного депутата сетования на социальную защищенность (уже весьма иллюзорную) наших трудящихся. Он пишет: «Наемный труд, неэффективный и сам по себе, становится — как это ни странно — еще менее эффективным в результате повышенной его юридической и социальной защищенности». Здесь уже тоска не по либеральному шведскому капитализму, где социал-демократы добились очень низкого уровня безработицы. Наших, чтобы держать в страхе, надо пропустить через безработицу типа испанской (22% самодеятельного населения) — нам и Чингиз Айтматов с трибуны Съезда народных депутатов СССР привел Испанию как пример настоящего рабочего социализма. А лучше еще выбрать за образец Парагвай, чтобы не только социальной, но и юридической защищенности не было.

С.С.Алексеев в статье в «Литературной газете» ссылается и на мнение нашего выдающегося хирурга-офтальмолога С.Н.Федорова. Он пользуется огромным авторитетом и даже общей любовью как виртуоз, замечательный мастер своего дела. И все же мы должны освобождаться от обаяния авторитетов, когда они выступают в иной сфере — в политике или философии. Чтобы аргументировать свой тезис о разрушительной силе наемного труда, С.С.Алексеев приводит такое высказывание С.Н.Федорова: «Наемный труд должен быть запрещен повсеместно». Вот такой плюрализм предлагается нам в эпоху борьбы с «запретительными тенденциями». Тут даже идея сплошной коллективизации бледнеет. Что же у нас будет за экономика? Это можно было бы принять за шутку, если бы речь не шла о жизненно важных для страны вопросах и не столь высокого ранга человек это писал и не в столь официальных газетах это публиковалось.

С.С.Алексеев открывает нам «сокровенную тайну социализма». Она, оказывается, в сдаче в аренду всех госпредприятий. Причем в аренду не трудовым коллективам, потому что они не являются «свободными ассоциациями производителей». Трудовые коллективы — это «аморфные соединения людей, связанных друг с другом в основном лишь местом работы, не имеют устойчивых общих интересов». Значит, в аренду только кооперативам или частным собственникам.

Итак, нам предлагается учиться у капиталистической экономики, которая якобы отказалась от наемного труда ввиду его крайней неэффективности. Но это — мифы! Приходится предпологать, что ученый, предлагая столь кардинальное изменение всей нашей социально-экономической системы, не знает опыта так называемой «альтернативной экономики» на Западе за последние 15 лет. Суть ее в том, что рабочие объединяются в кооперативы и арендуют или покупают предприятия (иногда их сначала выкупают у предпринимателей муниципалитеты, так что аналогия почти полная). Исследователи сравнили работу таких «ассоциаций свободных предпринимателей» и нормальных фирм, использующими нормальный наемный труд. Вывод однозначен: кооперативы намного менее эффективны, и выживают лишь те из них, которые нанимают менеджеров и организуют дело так же, как в фирме, но с гораздо более высокой интенсивностью труда и более низкой зарплатой. Если С.С.Алексеев с обширной литературой по этому вопросу не знаком, хотелось бы знать его мнение о собственной модели после ознакомления.

Вообще, выхватывание из сложного комплекса факторов, определяющих экономическую эффективность, одной какой-то чудодейственной причины наших неудач — это странное в конце XX века забвение элементарных требований системного подхода. Как аксиома утверждается, что при отчуждении работника от собственности не может быть эффективного хозяйства. Но у нас же перед глазами сравнение капиталистического и кооперативного предприятия на Западе. Или ближе — сельское хозяйство Польши и ГДР. В одном случае — фермеры, владеющие землей и машинами, в другом — отчуждение (госхозы и колхозы). В ПНР хроническая нехватка продовольствия, ГДР при гораздо меньших площадях пахотной земли стала экспортером сельхозпродуктов.

Значит, не только в отчуждении дело, а может быть, и не столько в нем. Ведь есть еще и такие факторы, как культура труда, организация производства, инфраструктура (транспорт, связь, склады и т.д.). В конкретной исторической обстановке каждый из этих факторов может оказаться критическим. Мы вовсе не хотим сказать, что нам больше подходит модель сельского хозяйства ГДР и не подходит польская. Для этого просто нет оснований. Но для человека с мало-мальски строгим мышлением из этого сравнения очевидно, что отчуждение от собственности на средства производства само по себе не является решающим фактором низкой эффективности. Если у нас по какой-то причине оно стало таким фактором, то надо эту скрытую причину искать. Однако этого не делается и даже не предполагается. Если мы, не проведя анализа нашей конкретной действительности, приписываем всё единственной причине, то это — мифология. Но нам, похоже, легче создать новый миф, чем проводить болезненный анализ.

Мифологична, на наш взгляд, и трактовка С.С.Алексеевым роли нашего государства в экономике: «Наемный труд связан с присвоением результатов его другим субъектом… У нас-то кто присваивает? Ответ один: гигантский монополист, каковым является государство».

При этом подчеркивается, что речь идет о «присвоении результатов другими людьми, в производстве благ не участвующими». Мы не пашем, не сеем, не строим! Казалось, что эта примитивная идея отошла в прошлое с перехлестами первых лет перестройки. Нет, она развивается в концептуальной статье ученого. Итак, система управления в производстве никаких полезных функций не выполняет, ее работники — паразиты, эксплуатирующие наемный труд рабочих. Передадим все имущество местным Советам, запретим наемный труд — и никакого управления нам не понадобится, все будут «производить блага».

С трибуны Съезда народных депутатов СССР предлагалось и кардинальное изменение аграрной политики: были даны советы с целью поправить финансовые дела государства продавать землю в частное владение. Это предложение не вызвало ни одной реплики со стороны партийного руководства и после съезда стало пропагандироваться в прессе. Не вдаваясь в обсуждение его по существу, отметим, что речь идет об аграрной политике, принятой в партии после длительных дискуссий. Политике, отразившей духовные искания русского крестьянства и его специфическое мировоззрение («земля — Божья»). Вероятно, нельзя было навязывать эту же аграрную политику всем народам, воспитанным в разных культурах и живущих в разных хозяйственно-климатических условиях. Но сейчас-то речь не идет о системном рассмотрении альтернативных вариантов землепользования. Сейчас принцип общенациональной собственности на землю размывается под сурдинку, вообще не ставясь на обсуждение. Землю, которую крестьяне получили благодаря революции для возделывания, потом отобрали в колхозы — а теперь предлагают продать!

Кто же ее купит — крестьянин, который когда-то получил ее бесплатно? Вряд ли у него найдутся для этого деньги, он проиграет на любом аукционе. Лучшие земли купят те, кто владеет сейчас десятками миллиардов рублей — дельцы теневой экономики и организованной преступности. Эти новые латифундисты и будут сдавать наделы в аренду бывшим колхозникам. И надежды на то, что бюрократическими способами удастся контролировать этот процесс, вряд ли оправданы — когда что-то поступает в свободную продажу, владельцем рано или поздно оказывается тот, кто может больше заплатить. Тем более, что коррупция в наших исполкомах кое-где в отдельных случаях еще имеет место.

Направления, по которым наши старые представления разрушаются без какого бы-то ни было обсуждения, можно перечислять до бесконечности. Утверждается как новый принцип, что наконец-то экономика повернулась лицом к человеку — а раньше было производство ради производства. Понять термин «социальная направленность экономики» на фоне растущей безработицы и развала снабжения непросто.

Многие публицисты и экономисты трактуют этот тезис, в том числе в партийной печати, как кардинальную переориентацию всей экономики на производство товаров ширпотреба. Спору нет, по некоторым позициям уровень этого производства опустился ниже критической величины. Но ведь говорится не об устранении диспропорций, не о ликвидации прорех, а о «тектоническом сдвиге» экономики. Но было ли перед этим гласное обсуждение, советовались ли с населением, выясняли его шкалу ценностей в потреблении? Ни советов, ни дискуссий не было. В узком кругу экспертов было решено, что народу нужнее всего ширпотреб.

Мы тоже лишены достоверного знания о предпочтениях разных социальных групп. И все же думаем, что если бы людям дали свободу выбора, то большинство предпочло бы сначала удовлетворить фундаментальные, бытийные потребности: питание, жилье, энергия, здравоохранение, образование, транспорт и связь, здоровая окружающая среда. Если так, то ориентация на эту систему и была бы «социальной ориентацией». Но все это — не ширпотреб!

Думаем, что для большинства водопровод важнее хорошей мебели, а телефон важнее видеомагнитофона. Приняв широко пропагандируемую трактовку «социальной ориентации», мы не только отодвинем удовлетворение фундаментальных потребностей — мы резко ухудшим ситуацию. И сейчас наша изношенная промышленность, полуразрушенные железные дороги и телефонные сети находятся на грани полного отказа, водопровод и теплосети дышат на ладан. Время ли сейчас ориентироваться на потребительские стандарты Запада? Нам надо лет на десять поджаться, починить старые утюги и чайники и направить ресурсы на модернизацию производств, обеспечивающих сами основы нашей жизни. О каком здравоохранении может идти речь, если у нас по сути нет современной фармацевтической промышленности — но «тектонический сдвиг» вообще лишит надежды на ее создание. О какой социальной направленности экономики можно говорить, планируя значительное сокращение производства электроэнергии и тепла, в то время как уже сейчас полстраны зимой замерзает?

Сама идея, будто перекачка средств в легкую промышленность за счет сокращения производства в группе А означает поворот хозяйства «к человеку», нам кажется глубоко ошибочной. Производство можно сравнить с двигателем — значительную часть мощности оно тратит на самое себя, чтобы двигаться, а часть в виде «полезной мощности», для потребления людей. Хороший двигатель отдает в виде полезной мощности большую долю энергии, чем плохой. Пусть наш двигатель плох, и для группы Б сил у него остается немного. Но что произойдет, если мы волевым порядком (по воле Госплана или депутатов) «прикажем» ему резко увеличить выход полезной энергии за счет мощности, идущей на его собственные нужды? Скорее всего, дав несколько лихорадочных рывков, он заглохнет. Полезную мощность можно увеличивать только за счет улучшения двигателя. Мы довольно резко сокращаем производство электроэнергии — но ее на душу населения у нас и так вдвое меньше, чем в США. И энергосберегающим наше хозяйство не сделают ни приказы, ни законы. Энергозатраты определяются качеством технологий, рабочей силы, управления.

Если на минуту вновь представить нашу страну единой семьей, а не клубком несовместимых интересов и амбиций, то предложение о «тектоническом сдвиге» в сторону продуктов потребления вообще покажется безнравственным. Уже сейчас некоторые члены нашей семьи терпят бедствие в самом прямом смысле слова. Бедствие, вызванное исключительно желанием большинства жить лучше. Тотальное использование Узбекистана под хлопчатник с неизбежной химизацией его возделывания означает ухудшение условий жизни, происходящее на наших глазах при весьма равнодушном отношении и народных депутатов, и интеллигенции.

Казалось бы, уже на первом Съезде народных депутатов СССР в законодательном порядке должны были бы быть сокращены площади под эту культуру в республике. В действительности, как видно из справочника «Народное хозяйство СССР в 1987 г.» (М. 1988 г.) за годы перестройки, с 1985 по 1987 г., посевы хлопчатника в Узбекистане выросли на 6%, Куда же идет этот хлопок? Для удовлетворения жизненно важных потребностей страны? Нет, почти треть его экспортируется — доля экспорта в производстве за те же годы возросла с 24 до 32%. Именно на эти деньги, видимо, предлагают закупить за границей товаров ширпотреба.

Кстати, здесь уместно вспомнить и о гласности. На первом Съезде народных депутатов на запрос об экспорте хлопка было сказано, что продаем его немного, чтобы столько же закупить хорошего волокна в Египте. На деле в 1985 г. продано 659 тыс. т, а в 1987 г. 783 тыс. т хлопка-волокна. А импортировано, соответственно, 187 и 75 тыс.т.

Утверждения о том, что мы уже имеем возможность насладиться потреблением, сопровождаются массированной дезинформацией общества. Безнравственны утверждения, будто мы давно обогнали развитые страны по производству промышленных материалов и оборудования, и сделали это просто по глупости. За 50 лет, предшествующие перестройке, согласно данным американских статистических ежегодников, США произвели стали почти на 1 млрд. тонн больше, чем СССР! Где этот миллиард тонн? Он в дорогах, зданиях, мостах. Он — в «работающем» национальном богатстве США. Мы только-только начинаем это строить, а нам говорят: сокращайте производство стали, в США делают меньше.

Но даже если не обращаться назад — мы производим стали на душу населения больше, чем в США (хотя значительно меньше, чем в Японии и ФРГ). Ну и что? Ведь наша сталь хуже, чем американская и японская, и тратить ее приходится значительно больше. А кроме того, мы производим в семь раз меньше, чем в США, пластмасс, которые заменяют сталь. Суть в том, что мы обязаны удовлетворить хотя бы жизненно важные потребности страны, но сделать это умеем только с помощью старых, освоенных нами средств (сталь). На этом мы несем экономические потери — но если бы этого не делали, то потери были бы несопоставимо больше. Одно дело сказать: давайте направим средства на модернизацию производства материалов, а потом сократим производство стали. Но нам говорят: давайте сократим производство стали и направим средства на производство ширпотреба. Это разные вещи.

Сравнение годового производства средств производства в СССР и США без того, чтобы суммировать произведенное в прошлые годы и «работающее» сейчас национальное богатство — ложь. А главное, цифры производства в США вообще ни о чем не говорят добросовестному человеку, ибо «клуб развитых стран» питается продуктами всего «третьего мира», а мы этого источника лишены. Журналисты, бичующие наше «производство ради производства», обязаны были бы напомнить читателям, что за счет импорта США удовлетворяют свои потребности в никеле на 100%, а в таких ключевых материалах как марганец, кобальт, хром, алюминий (бокситы) на 90-97%! (Эти данные приведены в докладе «Перспективы химии» под ред. Дж.Пиментела, Вашингтон, 1985 г.). Многие вредные производства сейчас вообще вывозятся из США — у них для этого есть деньги.

Вообще, если рассматривать капиталистическое производство в целом, включая индейцев Боливии, с молотком в руках добывающих оловянную руду для США, то ставшее у нас священным утверждение о высочайшей эффективности капитализма окажется очередным мифом. А ведь на нем базируется, в сущности, вся концепция перестройки нашей экономики. Этот миф очень хорошо иллюстрируется привычным изложением ситуации на наших железных дорогах. Железнодорожников критикуют практически все. И в уме держат: то ли дело в США! Да, там путевое хозяйство — загляденье, локомотивы и вагоны на высоте. Средняя зарплата железнодорожников 40 тыс. долл. в год, а пенсия выше зарплаты. У нас же — сами знаете. И все же через наши полуразрушенные пути, в «больных» вагонах трудно живущие советские железнодорожники провозят через километр в шесть раз больше грузов, чем в США. И если уж настаивать на тезисе о присущей нашему хозяйству низкой эффективности, надо объяснять, что под этим понимается.

Рискуя заработать несмываемое клеймо «антиперестройщиков», предельно заострим проблему. Мы согласны в том, что сталинизм и связанные с ним деформации производственных отношений, нравственности, травмы общества и личностей нанесли удар по нашим возможностям прогресса на основе социалистических принципов. Но дальше установки расходятся. Я утверждаю, что даже в этих условиях наш израненный, деформированный, слаборазвитый социализм продемонстрировал более высокую экономическую эффективность и социальную направленность, чем развитой капитализм в его нынешнем зените потребительского благоденствия. Ибо эффективность — это результат, поделенный на имеющиеся ресурсы. И делить этот результат надо на все души населения, интегрированные в одну экономическую систему.

Кажется, вопросы должны отпасть уже просто потому, что если мы распределим потребительские блага, выставленные в витринах западных магазинов, на всех людей, которые их производили (включая индейцев Боливии), то возникнет дефицит, который нам и не снился. А говорить о социальной направленности, зная положение трудящихся в «сырьевом цехе» капитализма (да и многих людей в метрополии), вообще не приходится. Или для этого надо положить в основу мировоззрения трактат Ницше «Антихристианин» — что нам, впрочем, и предлагается.

Но предположим даже, что мы стали думать, как Ницше, и хотели бы иметь эффективность «для себя», выделив в стране зоны благоденствия и защитив их военной силой (иметь внутрисоюзный «третий мир»). Все равно этот подход не обеспечил бы нам ни прогресса, ни выживания, а это — первая забота любой системы. Ибо ресурсов страны для того типа хозяйства, которое ведут капиталистические страны, недостаточно. В нашей «левой» публицистике стало уже общим местом ставить нам США в пример, как надо вести сельское хозяйство. И ведь это говорят люди информированные, вот что страшно. Можно ли, чувствуя ответственность за Землю перед потомками, давать такие рекомендации?

Весь смысл сельского хозяйства в том, что благодаря труду человека энергия Солнца через фотосинтез превращается в «энергию пищи». США, получив доступ к невозобновляемым источникам энергии многих стран, затрачивают на производство одной пищевой калории более 10 калорий ископаемого топлива! Только механической энергии на гектар пашни они расходуют в 10 раз больше, чем в странах Азии и Африки, имея урожайность выше в три раза (см. А.А.Жученко, А.Д.Урсул. Стратегия адаптивной интенсификации сельскохозяйственного производства. Кишинев, 1983 г.). А сколько энергии вносится еще в виде удобрений и пестицидов!

Сейчас, когда энергия становится «абсолютным ресурсом», относительно которого и надо рассчитывать эффективность, сельское хозяйство США представляется исключительно неэффективным — хотя эффект впечатляет. Разумеется, сами американцы это прекрасно понимают и ведут широкие исследования по повышению биологического потенциала растений, по созданию качественно новых наукоемких ресурсосберегающих технологий. Но нам-то ставят в пример именно нынешнюю технологию, в принципе для нас недоступную.

Еще более важный ресурс — люди как работники. История наша такова, что большая часть населения не проварилась в котле капитализма. На протяжении всего двух поколений она переживает труднейший процесс перехода из крестьянской, деревенской цивилизации в индустриальную, городскую. Тяжелый стресс вызывает ломка всего социально-культурного уклада. Но еще труднее дается изменение невидимых основ жизни — мироощущения, включая восприятие пространства и времени. Сейчас для ряда публицистов и обществоведов стало признаком хорошего тона с крайней неприязнью разбирать по косточкам наш рабочий класс — «новобранцев заводов и строек», якобы «потерявших одну культуру и не создавших никакой другой». Расхлябанность и безответственность в работе, пьянство и антисоциальное поведение — все это мы наблюдаем. Но надо вспомнить, как тяжело переносили урбанизацию первые поколения английских пролетариев.

Экспроприация английских крестьян и превращение их в пролетариат продолжались более 300 лет — последние огораживания отмечены в 1833 г. И все же адаптация шла очень болезненно. Так что если учесть невыносимо сжатые сроки, за которые советским людям пришлось вытерпеть смену образа жизни, то можно лишь поразиться пластичности их психики и силе нравственных устоев. Но можно ли сказать, что мы уже освоили свойственные индустриальной культуре нормы, ценности, тип мышления и стереотипы поведения? Ни в коем случае. С точки зрения бездушной фабрики наш рабочий и инженер — совершенно иной ресурс, чем рабочий и инженер США и ФРГ. И никакая аренда предприятий это различие не устранит. Есть пределы сжатия во времени процессов социокультурной эволюции человека. Вероятно, мы могли бы ускорить нашу эволюцию, но сомневаюсь, что намного.

Наконец, третий важнейший ресурс — знание. Доступные нам и освоенные нами запасы научно-технического знания (технологий, «умения делать вещи») несравнимо меньше совокупных запасов капиталистического мира. Бюрократическая система подрубала корни нашей науки, научная политика полна ошибок. Но факт остается фактом: советские ученые, даже совершив трудовой подвиг, смогли обеспечить достаточным знанием лишь ключевые системы ключевых отраслей. Экономические потери от нехватки знания колоссальны, но ведь эта нехватка — реальный фактор. Вероятно, что при более благоприятной истории нашего развития, мы могли бы уменьшить этот фактор в несколько раз. А речь идет о большем разрыве! И включиться в кровеносную систему своей прикладной науки Запад нам никогда не предлагал и вряд ли предложит.

Думаю, что при наличии трех указанных ресурсных ограничений наша страна, пригласи она варягов — капиталистов с их порядками, — добилась бы гораздо меньшего. Эти ограничения были наложены на нас не революцией. А если даже и ею — говорить об этом поздно. Надо исходить из нынешней реальности.

Эта реальность, если не зажмуриваться, показывает трудное будущее. Брать для нас за образец стандарты потребления Запада бессмысленно и безнравственно. Их можно достичь лишь для небольшой части нашего населения за счет резкого социального расслоения, поддержать которое можно будет лишь с помощью жестокого репрессивного режима. Мы можем обеспечить в нашей стране удовлетворение фундаментальных потребностей, человека и постепенный рост благосостояния, дав в то же время ощущение надежности и солидарности, но не создавая анклавов общества потребления. Ту небольшую часть населения, для которой такая перспектива покажется невыносимо горькой, лучше отпустить с богом. Есть люди, готовые, по своему складу характера, попытать счастья в джунглях — там можно стать добычей, но можно и наесться доотвала. Но нельзя впускать джунгли к нам в дом, он не готов к этому, он строился без расчета на совместное проживание с хищниками.

Все явные и неявные дискуссии последних лет говорят о том, что именно перед таким выбором и стоит наше общество. И делать выбор надо сознательно, не давая себя очаровать звукам прогрессивных дудочек. Сейчас речь идет не о защите социалистических идеалов (тем более догм). Сейчас это — роскошь. Мы должны говорить на языке здравого смысла. Внедряемая в общественное сознание нашими новыми идеологами мысль о том, что наш народ-недоумок все семьдесят лет занимался бесполезным делом — ложь. И, похоже, сознательная.

Какие же конструктивные выводы можно сделать из сказанного выше? Первый обращен к руководству КПСС. Оно просто обязано совершенно определенно высказаться по основополагающим принципам того общества, к которому мы идем. Недопустимо, на мой взгляд, публиковать без комментариев в органе ЦК КПСС программные заявления политических деятелей, целиком отвергающие основные постулаты той идеологии, на которой строится партия — она в таком случае просто распадается как политическая сила.

Обществу необходим плюрализм — пусть действуют, но в рамках закона, и кришнаиты, и монархисты. Но в партии диапазон плюрализма не может быть слишком широким — это добровольное объединение людей, разделяющих некоторый набор идеалов и принципов, некоторые общие представления о добре и зле. Если от каких-то постулатов мы отказываемся, надо сказать об этом совершенно четко, дав возможность высказаться несогласным и затем определить мнение большинства. Народный депутат может призывать к безработице, денационализации промышленности и т.д. — оценку ему дают избиратели. Но КПСС должна иметь по этим вопросам четкую позицию. За какой же «социализм» она призывает бороться своих членов?

С.С.Алексеев заканчивает свою статью, призывая вспомнить «справедливые слова» Анджея Вайды: «… чем люди живут беднее, тем они более алчны». Жесткий классовый подход опять характерен для части нашей прессы — но теперь она проникнута ненавистью к беднякам. Что ж, к этому не привыкать. Странно только, что это печатается под девизом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Второй вывод обращен к нам самим. Надо найти способ принуждать государственное руководство выносить на широкое обсуждение альтернативные проекты реформ, давать возможность оппонентам гласно задавать действительно существенные вопросы. До сих пор публикуемые интервью в большинстве своем представляют явный сговор собеседников. Только слишком доверчивые люди (а пока их большинство) удивляются: как это журналист не догадался спросить о главном?

Пропагандисты безальтернативного плана перестройки выстроили вокруг него жесткий защитный пояс: любой критик записывается в число скрытых сталинистов, борющихся за свои привилегии. Термин «плакальщики по социализму» из моды вышел — его вообще пустили в ход неосторожно, почти пророчески. Но пусть бы называли как хотели — если бы действительно давали высказаться, и не только в ошельмованных «реакционных» изданиях.

Намекают также, что позитивная программа есть только у «денационализаторов». Это неправда. Но есть ли смысл скороговоркой излагать, например, в этой статье, какие-то альтернативные подходы, если сама мысль о гласной дискуссии отвергается? Сейчас самая срочная конструктивная задача — добиться обсуждения фундаментальных основ нашего будущего общества. Самое главное — четко, на ясном для всех языке установить ограничения — те пределы, которые мы ни в коем случае не должны перейти. Нельзя допустить, чтобы энтузиасты-экспериментаторы тайком отключили все блокирующие механизмы нашего социального Чернобыля.

1989