"История советского государства и права. Кара-Мурза С.Г. Опять вопросы вождям. " - читать интересную книгу автора (Кара-Мурза Сергей Георгиевич)

Россию — за дверную ручку

Мы пережили новый приступ политического словоблудия. Правительство Кириенко приготовило антикризисную программу. Нет, говорит Ельцин, никакого кризиса в России быть не может. Поэтому он велел назвать эту программу «стабилизационной». Уже забыл, видно, что еще года два назад Черномырдин объявил, будто стабилизация наконец-то достигнута — и сам Ельцин пару раз даже похвастался, что начался экономический рост. А чтобы не докучали с расспросами и цифрами, убрали с глаз долой начальника Госкомстата. Посадили в тюрьму за коррупцию — средство безотказное, материала, видно, на каждого крупного чиновника хватает.

Маленькие словесные хитрости политиков можно было бы посчитать вещью безобидной, если бы телевидение не превращало их в целый поток ложных изречений, который лишает нас способности здраво рассуждать. Конечно, если бы нам давали связные сообщения о состоянии дел и о намерениях правителей, мы могли бы вникнуть и постарались бы разобраться, не обращая особого внимания на все эти обрывочные пошлые словечки, которыми нас пичкают. Но сообщений нам не дают. Не было в истории России времени, чтобы важные изменения в жизни страны готовились и проводились в такой тайне. Разгоняют все правительство и начинают какие-то новые эксперименты с экономикой, но доклада об этом ни по радио, ни по телевидению не передают и в доступном виде не печатают.

Нам все уши прожужжали, что при советском строе не было гласности, а вот теперь мы превратились в «открытое общество» — гражданам дается полнота информации, у каждого министра завелся пресс-секретарь, все без утайки.

Вспомним первую крупную советскую хозяйственную программу после гражданской войны — НЭП. Сначала два больших доклада ученых, предлагавших разные подходы (один — фермерство, в продолжение реформ Столыпина, другой — оживление трудового крестьянского двора). Потом — доклад Ленина с рядом его статей в печати. Наконец, ясный и всем понятный краткий закон, который сразу стал действовать.

Так же всем понятна была программа индустриализации — пятилетние планы публиковались, и излагались они так, что смысл их был понятен каждому. Даже когда наломали дров в коллективизацию, то выправляли дело понятными, сразу вводимыми в жизнь решениями. Запретили обобществлять домашний скот и постановили выдать крестьянам ссуды для нового обзаведения коровами. И газеты с этим постановлением ходили по рукам, и на двери сельсоветов расклеили. Мы много говорили о катастрофе коллективизации, о том, как скот порезали. Так надо же и посмотреть, как быстро тогда положение выправилось, сегодня это кажется почти чудом.

Давайте сравним. В 1930 г., когда крестьянам навязали вместо артели негодную для русской деревни форму кооператива-киббуца, крестьяне стали резать скот, и в 1933 г. крупного рогатого скота в РСФСР осталось 21,4 млн. голов (в 1930 было 30,4 млн.). Потеряли треть скота. Правительство изменило колхозную политику, изменили устав артели — и к 1936 г. поголовье восстановилось — 30 млн. голов. За два с половиной года! После войны село окрепло, и в 1987, накануне реформы, в РСФСР было 60,5 млн. голов крупного рогатого скота. И с тех пор вот уже 11 лет поголовье сокращается и уже упало наполовину (на 1 января этого года было 31,7 млн.). Что же правительство? Каковы его шаги? Оно готовит «пакеты законов». Но никто на селе этих законов не знает и не понимает. Разве трудно было Кириенко сесть перед телекамерой и понятным языком за час-полтора объяснить людям, в чем суть программы правительства и как изменится наша жизнь, если эту программу выполнят? Сделать это было нетрудно, да только не нужно это правительству, ни с какой точки зрения. Потому что вся их политика — обман.

Обман настолько пропитал все мысли и дела нынешних правителей России, что даже привычные и вроде бы мудрые слова выходят из их уст ложью. Вот, Кириенко свел суть его «антикризисной программы» к афоризму: надо жить по средствам. Значит, мол, надо убавить расходы на науку, образование, медицину и т.д. К кому он обращается с этими словами — к Гусинскому? Нет, Гусинский не ходит в районную поликлинику, а внуки его учатся в частном колледже или за границей. Кириенко обращается к трудящимся: зажрались вы, господа, живете не по средствам, государство больше не может обеспечивать вам врача, учителя, дешевое электричество.

Ложь тут простая, на поверхности. Ведь у нас отобрали наши средства к жизни — а теперь требуют, чтобы мы прожили на жалкие остатки. И представляют издевательство грабителя за мудрость, а мы должны кивать и соглашаться. Чудес не бывает, и если Березовский получил от Чубайса доходный Омский нефтеперерабатывающий завод за одну сотую его стоимости, то 99 сотых взялись не из воздуха — их вынули из наших карманов. Вернее, из государственного финансирования врача и учителя, которые обеспечивали достойную жизнь меня и моих детей. Это азбука, и ее уже, наверное, все понимают. Удивляет нахальство, с которым над нами же и глумятся.

Но есть в высказывании Кириенко и большой скрытый обман, которым мы в массе нашей соблазнились и не хотим его видеть. И это уже — дело не Кириенко или Чубайса, но дело нашего собственного ума и совести. А раз соблазнились, то говорить об этом непросто, а слушать неприятно. Но уже надо сказать.

Упрекая нас в том, что мы привыкли жить не по средствам, Кириенко отводит внимание от главного: вся реформа Горбачева-Ельцина только потому и стала возможной, что всех нас, весь наш народ, долго соблазняли — и наконец соблазнили — жить не по средствам. И жить не по средствам в главном, в самом существенном. Это вопрос не экономики, а культуры, духа. Нас соблазнили отказаться от одного из главных устоев русской жизни — непритязательности и нестяжательства. Эти вещи связаны.

В советское время мы жили именно по средствам — долгов не набирали и даже концессий иностранцам не давали. Но и армия была сыта и вооружена, и шахтеры не голодали, и хоккеистов не продавали. Дело, конечно, в советском типе хозяйства, ему по эффективности не было равных (демократы это и сами знают, но врут из интереса). Но советское плановое хозяйство было бы само невозможно без этих двух духовных условий — непритязательности и нестяжательства народа.

Образно говоря, для того, чтобы иметь и надежный достаток, и безопасность, и независимость, и возможность постоянно улучшать понемногу жизнь, требовалось, чтобы народ был согласен ходить в домотканном. И народ был до поры до времени согласен — те поколения, что знали цену и безопасности, и независимости. Но то меньшинство стяжателей, которое страдало от такой жизни, обратилось к молодежи, которая, в общем, была нами избалована. И молодежь возмутилась всем домотканным и потребовала себе модной фирменной одежды. Затем и все вошли во вкус, шахтеры захотели ездить на «тойоте» и помогли уничтожить советскую власть. Сейчас у них «тойоты» уже развалились, на бензин денег нет, и шахтеры недовольны. Но я не слышал, чтобы они раскаялись в главном, они только просят сменить Ельцина на Лебедя. Пока сменят, и шахтеров не будет, поскольку шахты будут закрыты. Наши шахты — это тоже вещь «домотканная». Не уметь самим делать «тойоты», а ездить на них — это и есть «жить не по средствам».

Соблазн проводили в два этапа. Сначала нам всеми средствами показывали и объясняли, какие плохие товары выпускает советская промышленность по сравнению с западной. Тут и Аркадий Райкин старался, и Рина Зеленая, не говоря уж о профессиональных идеологах. При этом яд подавался даже с патриотической ноткой: ведь можем же делать прекрасные истребители и ракеты, почему же мясорубки плохие! Сравнение было такое сильное, что мало у кого приходил на ум вопрос: а есть ли у нас средства на то, чтобы все делать на таком высоком уровне качества — и ракеты, и мясорубки?

Второй этап соблазна ударил еще сильнее: при Горбачеве отменили план и монополию внешней торговли, в страну хлынули импортные товары и почти каждый смог пощупать их руками, попробовать в деле. Пожалуй, сегодня едва ли не большинство мечтает, чтобы демократы поскорее прикончили все отечественное производство, чтобы вообще наши товары под ногами не болтались, полки не занимали.

Мне могут сказать, что просто люди получили свободу и поступают вполне разумно — выбирают лучшие товары. А раньше, при тоталитаризме, плановая система всех заставляла пользоваться плохими советскими мясорубками и ездить на «запорожце». Чтобы показать ложность такого объяснения, я и применил слово «домотканный». Ведь главное в домотканной одежде не то, что она хуже фирменной, а то, что она не покупается, а делается дома. Почему же русский крестьянин ее носил? Почему он носил лапти? Разве не было в лавках хороших сюртуков и сапог? Какой Госплан ему не разрешал?

Дело было в том, что крестьянин держал двор и должен был гарантировать жизнь семьи. Поэтому он глядел далеко вперед и соотносил все доходы и расходы по меньшей мере на годовой цикл. Он именно жил по средствам, и на потребление выделял лишь то, что оставалось после надежного обеспечения производства и главных условий выживания. Конечно, сапоги ему нравились больше лаптей, но он их не покупал, пока не купит лошадь и плуг. Он ходил в домотканном.

Наш советский строй вырос из крестьянской культуры — она растворила просвещенных троцких и бухариных. Но крестьянин не умеет объяснять свой взгляд на вещи, особенно тем своим детям, которые кончили университет. Наш средний интеллигент, когда-то сдавший экзамен по политэкономии, выдвинет убедительный для него довод: домотканная одежда не только хуже, но и дороже, требует больше труда. То ли дело промышленное производство, разделение труда и т.д. — и лучше, и дешевле. Он будет прав с точки зрения политэкономии — науки о рыночной экономике. Но крестьянский двор — не рыночная экономика, не все здесь измеряется деньгами. Если нет денег на лошадь, то приходится бессонными ночами ткать дома полотно на портки. Другого источника экономии у крестьянина нет. Поэтому если взять все в целом, то домотканная вещь, несмотря на ее низкое качество и перерасход труда, для крестьянина лучше, чем покупная.

При рыночной жизни, конечно, выгоднее продать свой труд, в котором ты поднаторел, и купить продукт труда другого специалиста, а не делать его самому. Но зимой труд крестьян никто не покупал, и они при лучине пряли и ткали для себя. Так было и с СССР — нас на мировой рынок не пускали, за икру и за водку много валюты не получишь. Немного вздохнули в 70-е годы с нефтью и газом, но все это были крохи. Приходилось почти все делать самим — топорно и дорого.

Чтобы можно было «ходить в домотканном», накапливая хозяйственные силы, нужно было быть независимой страной — иначе соблазнят и разорят. Так англичане вторглись в слабую Индию со своим дешевым текстилем и разорили многомиллионное сословие индийских ткачей. Индия стала колонией, а ткачи умерли с голоду — а потом и другие индусы стали голодать (а до этого Индия голода вообще не знала). Нас защищало сильное советское государство. Сегодня Чубайс и Кириенко впустили в Россию «англичан», и все наши рабочие и инженеры — как индийские ткачи. Чтобы они не шумели, им не дают умереть с голоду, им дают угасать.

А до революции крестьянство держалось своей культурой, своим умом. Настолько еще трудно жило русское крестьянство в целом, что мало кто в деревне считал свое хозяйство достаточно прочным, чтобы уклониться в потребительство. Лев Толстой, обходя во время голода деревни, двор за двором, с удивлением узнал, что хлеб с лебедой едят поголовно все, даже зажиточные крестьяне. Не потому, что им лебеда нравилась. Он писал: «В том дворе, в котором мне в первом показали хлеб с лебедой, на задворках молотила своя молотилка на четырех своих лошадях… Так что оказывалось, что хлеб с лебедой был в этом случае не признаком бедствия, а приемом строгого мужика для того, чтобы меньше ели хлеба. «Мука дорогая, а на этих пострелят разве наготовишься! Едят люди с лебедой, а мы что ж за господа такие!». Прием строгого мужика — так это понял Толстой. Хотелось бы спpосить наших демократов — что же они не посоветовали молодежи бpать пpимеp с этого «спpавного мужика», о котором они столько кpичали, а взяли пpимеp с тех, кто пpоматывал отцовское достояние?

И вот интересный факт из потребительской статистики: пока русская деревня до первой мировой войны была на подъеме и улучшала производство, крестьяне не покупали белого хлеба и сладостей. Когда во время войны село было разорено, деревня стала покупать сладости. Именно это было признаком катастрофы — крестьянин опустил руки, он потерял надежду купить и лошадь, и молотилку.

В каком же смысле продукты ширпотреба, которыми мы пользовались в советское время, были «домотканными», хотя выпускались уже промышленностью? В том смысле, что по многим (далеко не по всем!) своим качествам они уступали зарубежным товарам, и из-за отсталости технологии часто требовали для своего производства намного больше труда, чем за рубежом. Хотя всем известно, что наше советское «домотканное» это было уже не лапти, а сапоги, вполне добpотные, хотя и не модные. И они улучшались. Но это не главное — пусть бы и лапти. Мы имели то, на что хватало наших средств без того, чтобы гpабить ближнего. И только так можно было подняться — так поднялись и Япония, и Китай, так поднималась и Россия, пока ее не сломали.

Всякому здравомыслящему человеку понятно, что причина нашей вынужденной непpитязательности была прежде всего в том, что по уровню промышленного развития и особенно по своим техническим возможностям СССР не мог, конечно, тягаться со всем Западом. А технологий нам, как известно, не продавали, даже безобидные научные приборы мы покупали втридорога у спекулянтов.

Мне это доходчиво объяснили еще в молодости. Я поехал работать на Кубу и довелось мне побывать на кухне отеля «Гавана Либре» (бывший «Гавана-Хилтон»). Меня поразила рациональность и качество этой кухни — все из нержавеющей стали и латуни, никаких деревяшек и закутков, вечером все обдают из шлангов перегретым паром — чистота, некуда таракану спрятаться! Я и говорю коллеге-металлисту: молодцы американцы, вот и нам бы так, а то такие убогие у нас в столовых кухни. Он удивился: «Ты что, спятил? У нас такая нержавеющая сталь идет только на самую ответственную технику, кто же отпустит ее тебе для кухонь! Мы и так спецстали прикупаем за золото. Ну ты даешь, а еще химик».

Стыдно мне стало своей наивности, полез я в справочники. Смотрю: один американец потребляет в восемь раз больше меди, чем житель СССР. В восемь раз! Вот откуда и латунь, и красивые медные ручки на дверях. Медь и олово из Чили и Боливии, Малайзии и Африки. А мы медь ковыряем в вечной мерзлоте Норильска, дверные ручки из нее делать — значит жить не по средствам. И когда в конце перестройки магазины в Москве наполнились импортной кухонной утварью из прекрасной стали и медными дверными ручками, а по телевизору стали убеждать, что стыдно пользоваться советскими товарами, я понял, что готовится подлое дело. Людей соблазняют на уничтожение России.

Недавно у меня дома случилось прискорбное событие — окончательно сломалась наша стиральная машина «Вятка», честно послужила. Прохудился бак, намок и сгорел мотор. Делать нечего, поднатужились и пошли искать новую. Продавцы говорят: берите итальянскую, лучше и дешевле. Один даже сказал: «Нет ничего хуже нашей «Вятки»!». Так и купили итальянскую. Наверное, с точки зрения просто потребителя тот продавец прав, «Вятка» похуже — домотканная вещь, топорно сделана. Но если бы мы не стали изолированными потребителями, а имели бы народное хозяйство, то продавец так бы сказать не мог. Потому что на деньги, что я заплатил за машину, два человека в России получили бы месячную зарплату. Работали бы для всех нас и кормили бы две семьи. Сейчас эти мои деньги уплыли в Италию. Поэтому «Вятка» была бы для нас лучше, как лапти бывают лучше сапог. Сейчас, когда промышленность у народа отобрали, кто же станет покупать «Вятку». Чтобы какой-нибудь «акционер» переправил эти деньги в ту же Италию и купил там виллу?

Кто-то скажет: выпускали бы мы товары не хуже западных — и не было бы проблем. Как говорится, лучше быть богатым, но здоровым, чем бедным, но больным. Глупые речи. Нас обманули, заставив поверить, будто стоит сломать плановую систему и советский строй, и наши вятские рабочие сразу начнут делать стиральные машины лучше итальянских. Сейчас, наверное, всем уже видно, что это было вранье, что первыми уничтожили как раз самые лучшие заводы и науку, так что никаких шансов на рост качества своих товаров нет. А отношение к технологической дисциплине сегодня на гpани с дикостью.

Но и десять лет назад надо было бы нам понять, что не могли мы выпускать такой же ширпотреб, как на Западе, мы могли к этому только шаг за шагом идти — что мы и делали. Мне приходилось видеть западные КБ и лаборатории дизайна для ширпотреба. Впечатление такое же, как от сравнения кухни в отеле «Хилтон» с кухней нашей колхозной столовой. Ну что же делать, не работали на нас ни бразильцы, ни малайцы.

Да и не только это. Главное, не вышколен еще был наш советский рабочий, не выдублена его шкура, как за триста лет на Западе, не был он еще оболванен психотропным телевидением и не превратился еще в робота. Мучился он какими-то проблемами, часто бывал нетрезв и зол, и неинтересную ему работу делал плохо. Улучшать дело можно было не через оболванивание, а через повышение культуры, но на это надо было время. А захотелось получить красивый ширпотреб здесь и сейчас. Продать все, что можно — и накупить.

Вот и соблазнились — уничтожить вообще отечественное производство, а на остатки газа покупать всякую утварь и барахло на Западе. На всех денег от газа, понятно, не хватит. Так вогнать в нищету большинство сограждан — приказать им, чтобы «жили по средствам». Многие из тех, кто вел и подталкивал к такому повороту, сами оказались в нищете. Прежде всего, либеральная интеллигенция. Она почему-то не подумала, что и козла-провокатора иногда загоняют на бойню — если нового стада не предвидится.

Пока мы сами не восстановим ход наших мыслей, которые привели к одобрению слома нашего хозяйства и образа жизни, пока мы сами не найдем ошибки и обманы, никакого выхода из нынешней ямы мы не увидим.

1998