"Удар мечом (с иллюстрациями)" - читать интересную книгу автора (Константинов Лев Константинович)Поклон от Стася
Тонко звякнуло стекло. Мария открыла глаза, прислушалась. Стук повторился. Девушка вскочила с кровати, вдоль стены подошла к окну. — Принес поклон от Стафийчука… — глухо донеслось до Марии. Отодвинула засов, посторонилась. Ночной гость грузно — половицы жалобно скрипнули — прошел к окну, задернул занавеску. Зажигая лампу, Мария приказала: — Отвернись, оденусь. Посланец Стафийчука восхищенно присвистнул: — Ну и девка! Не случайно, видно, проводник[1] у тебя ночью прятался… Мария промолчала. Она бесшумно передвигалась по комнате, наводила на скорую руку порядок — гостя сегодня не ждала. Узкие темные брюки плотно обтягивали стройные ноги девушки. Поверх белой блузки накинута кожаная безрукавка-кептарь, отороченная мехом и расшитая красной шелковой ниткой. Красного же цвета и мягкие полусапожки. Таких красивых девчат хлопец видел только на сцене Львовского театра, когда однажды ходил в город на связь. В селе девушки брюк не носили. Пусть бы попробовала какая пройти улицей в брючках, из каждого двора на нее бы пальцем показывали, а иные так и плюнули бы вслед — тьфу, нечистая сила! — Ну говори… Мария сказала это равнодушно, будто каждую ночь ходили к ней гости из леса. Пришелец удивленно на нее посмотрел. Был это ладный, широкоплечий парень в старом ватнике, обтянувшем плечи, в огромных кирзовых сапогах, от которых на полу сразу остались грязные следы. В руках он держал немецкий «шмайсер» и небольшой пакет. — А еще он тебе вот что передал, — хлопец протянул пакет. Мария разрезала шпагат: националистические журналы, листовки, воззвания к населению. Листовки и журналы были отпечатаны, видать, в зарубежной типографии на хорошей бумаге, воззвания размножены на ротаторе. Девушка сгребла в кучу всю эту продукцию и сунула в печку. — Молодец, — одобрил посыльный, — добра схованка, не найдут. — Нечего будет искать… — Мария подожгла листовки. — Сдурела? — вскочил бандеровец и схватился за автомат. — Да ты знаешь, сколько людей жизнью рискуют, доставляя нам это? З-за кордона путь дальний, да через облавы… — Не знаю и знать не хочу! — повысила голос Мария. — А если у меня найдут ваши паперы? Об этом Стафийчук подумал? Огонь торопливо свертывал в черные ломкие трубочки страницы, тихо потрескивал пеплом. Мария кочергой перемешала золу. — Клята дивка, — никак не мог успокоиться бандеровец. — Взяла — и в огонь… Что я Стафийчуку скажу? — Ну, ты, выбирай выражения! — Мария не скрывала, как ей не нравятся и этот ночной визит и посылка из леса. — А Стафийчуку расскажи, что видел. Бандеровец отложил автомат. На его лице было недоумение, он явно не знал, что же делать дальше. — Как звать-то? — спросила Мария. Вспышка раздражения прошла, хотя голос ее был недовольный. — Остапом, — нехотя ответил парень. — Устал, наверно? — подобрела Мария. И сама себе ответила: — И чего спрашиваю? Не близко… — Два десятка километров протопал, — согласился Остап. — Да и если бы по дороге, то еще полбеды, а то стежками… — Сними ватник, повечеряешь. На рассвете уйдешь. — Я б и дольше остался, — неуклюже пошутил Остап. Взгляд его воровато нырнул в глубокий вырез блузки, крутыми бугорками вздыбившейся на груди. Ему нестерпимо захотелось притронуться к ним, вдохнуть забытые запахи домашнего уюта, тепла, женского тела. Мария перехватила его взгляд, резко сказала: — Не про тебя, хлопче… — Но слова эти не прозвучали оскорбительно, скорее как дружелюбное предупреждение. Остап вздохнул, совсем по-домашнему поставил в угол автомат, так ставит косу крестьянин, пришедший домой с сенокоса, снял шапку, и на глаза надвинулась густая копна нечесаных, слежавшихся волос. Хлопец стянул ватник. Мария увидела темную от грязи рубашку, расшитую когда-то радужным узором. Такие сорочки обычно вышивались девчатами хлопцам в подарок. Теперь праздничная сорочка поблекла, от неумелой мужской стирки пожелтела и была завязана не веселым шнурочком с кисточкой, а куском шпагата. — Растопи печку, — сказала Мария. — Или отвык уже от этого? Остап умело разложил заготовленную растопку. Девушка поставила на плиту ведро, стала собирать на стол. Сдвинула в сторону тетради, учебники, принесла глечик с молоком, завернутое в чистую холстину сало. В окно громко постучали. Остап резко выпрямился и мягко, чего никак нельзя было ожидать от его большого, неуклюжего тела, метнулся в угол к автомату. В том, как он чуть наклонился вперед, вскинув к плечу автомат, проскользнуло что-то от зверя, привыкшего к постоянной опасности. Встревожилась и Мария. Торопливо смахнула со стола посуду. Прикинула, не будет ли видно из окна затаившегося Остапа. И только после этого отдернула занавеску. — Не спите, Мария Григорьевна? — По голосу она узнала Леся Гнатюка. В расплывчатом, сером полумраке угадывались еще две тени. — К урокам готовлюсь, — спокойно ответила Мария и, отложив в сторону тетрадку, взяла из стопы другую. Оттуда, из темноты, хорошо было видно и ее и комнату, кроме ближнего угла. — Не пустите воды напиться? — спросил Лесь. — Негоже, когда хлопец к девушке ночью заходит, — после паузы сказала Мария. — Что люди скажут? А водички вынесу… Через неплотно прикрытую дверь Остап слышал, как Мария выговаривает хлопцам за то, что они блукают ночью, и как те перебрасываются с нею шутками, рассказывают, что подстерегали связника из леса, да безрезультатно, а то бы они его встретили… Наконец Лесь попрощался, и Мария возвратилась. Остап шагнул к ней, злобно прохрипел: — И нашим и вашим служишь? Мария не испугалась, не отпрянула от автомата. Устало сказала: — Учительница я, понятно тебе? Детей учу. Вот женишься ты, и твой сын придет ко мне в класс, его буду грамоте обучать… — На моей свадьбе вороны веселиться будут, — мрачно ругнулся Остап. — Нельзя так шутить, — выговорила Мария и, наливая горячую воду в миску, скомандовала: — А теперь раздевайся до пояса — мойся, а то запаршивел весь. Да не стесняйся и не бойся — хлопцы по домам пошли… …Она и Стафийчуку сказала, когда тот вошел в ее комнату: «Учительница я». Стафийчук устало опустился на табуретку, непослушными пальцами достал сигарету. — Испугалась? — спросил он и, посмотрев на ее безвольно опустившиеся плечи, утвердительно сказал сам себе: «Испугалась». Это успокоило, он привык, что его появление вызывает страх, и знал по опыту: тот, кто боится, становится послушным и покорным. Но учительница вдруг выпрямилась, резко ответила: — Мне нечего бояться — зла никому не сделала… — Ого, да ты, оказывается, с характером!.. — Прикурил от лампы и осмотрелся. Комната была еще мало обжитой, чувствовалось, что в нее только вселились. Под дубовой лавой, сбитой на века, широкой и устойчивой, лежали чемоданы. Для одежды вбиты гвозди. Посуда громоздилась на табуретке. Но окно уже укрылось веселенькими ситцевыми занавесками, такими же, как и на спинках никелированной кровати, к стене прилажена полка с книгами, портрет Шевченко. На столе фотография мужчины средних лет в гуцулке. — Кто? — Знакомый один. Стафийчук взял в руки фотографию: широкий лоб с ранними залысинами, жилистая шея — тесно ей в узком воротничке гуцулки, равнодушные глаза. — Где-то я его видел… Нет, не вспомню… Ужинали молча — говорить было не о чем. Стафийчук ел неторопливо, аккуратно. Пистолет положил на край стола, все время поглядывал на окно, прислушивался к скрипу старого ясеня. Потом начал задавать вопросы, быстрые, резкие, как на допросе: — Давно приехала? — В воскресенье. — Зачем? — Детей учить. — Чему? — Чему меня учили. — Чему тебя учили? — Многому, — наивно сказала она, — математике, географии, литературе… — Я не про то. Сам учитель — знаю. Любви к Украине в том институте тебя учили? К свободной и вольной?.. — Да, — кивнула головой Мария. И спросила сама: — Ну какой ты учитель? Оружие учителя — знания, а не вот это… — указала на пистолет. Стафийчук встрепенулся и запальчиво сказал: — Если хочешь знать, я литературу преподавал. Ты тоже? — Нет, я математик. Пока Мария мыла посуду, Стафийчук подошел к полке, посмотрел книги. — «История ВКП(б)», — прочитал он вслух и раздраженно бросил: — Может, ты еще и коммунистка? — Нет, комсомолка. — Одно и то же. — Я с Восточной. У нас вся молодь — комсомольцы, — не то объяснила, не то возразила Мария. — Читаешь не те книжки. Я тебе передам такие, которые написаны настоящими украинцами. А то дуже ты пропахла восточным москальским духом… — Подойди понюхай, — внезапно рассердилась Мария; она насмешливо уперла руки в бока и не отводила взгляд, хотя Стафийчук грозно хмурил брови. — Звать только не знаю как тебя, бывший учитель, а то я бы тебе сказала… — Стасем называй. А що маеш сказаты? — Пришел в чужую хату и командуешь… Учителем себя называешь, а за стол сел, шапку не снял. Я тебя не спрашивала, кто ты, когда в дом ввалился, не устраивай и мне допросы… Мария осерчала не на шутку. В запальчивости сыпала словами, незаметно для себя перешла на местный диалект. Стась спросил: — Говоришь, с Восточной? По выговору — западнянка. — Работала после института под Львовом. — Наших там встречала? Стась оживился. Вопрос, почему его спасла от облавы эта дивчина, комсомолка, заведующая советской школой, не давал ему покоя. Он усиленно пытался найти ответ, но не находил и оттого не знал, как вести себя дальше в этой хате, где читают «Историю ВКП(б)». — Разные попадались, — насмешливо ответила Мария. И снова сердито нахмурилась. — Опять допрашиваешь… друже Стась? Это «друже» — обращение украинских националистов — прозвучало столь неожиданно для Стафийчука, что он даже привстал, хотел снова что-то спросить, но Мария не дала ему и рта раскрыть. Резко сказала: — Давай договоримся: я тебя в гости не звала, вежливой быть не обязана. Если что не по нраву: вот бог, — она кивнула в сторону пустого угла, — а вот порог, — и ткнула пальцем на дверь. — Не будем ссориться, — примирительно согласился и Стафийчук. — А нашу литературу я все-таки тебе пришлю. Он думал о том, что хорошо бы эту решительную, с таким добрым легальным положением дивчину привлечь на свою сторону. Можно было бы и отсидеться у нее, как сегодня, и жилье использовать для тайных встреч связников — кто заподозрит заведующую школой? Поэтому и не стал допытываться, кто да что, но про себя решил: как только вернется в лес, сразу же поручит своим эсбековцам[2] навести о ней справки. На прощанье Стафийчук протянул девушке руку, бодро сказал: «Ненька Украина не забудет твоей услуги». Мария усмехнулась, неопределенно ответила: «Будем надеяться…» …И вот теперь от него пришел Остап. — Стась велел передать, если понадобится что-нибудь от наших — повесь половик проветривать на старый ясень. Это означало, что и Мария и ее дом теперь будут под постоянным наблюдением тех, кто в селе связан с бандеровцами. Кого? — Что передать Стасю? — Скажи: я прошу оставить меня в покое, — резко бросила учительница. — Как же, так он тебя и оставит… — пробормотал парень уже за дверью. |
||||
|