"Неожиданная смерть" - читать интересную книгу автора (Шеннон Делл)ГЛАВА 11Когда прибыл сержант Барт из участка на Уилкокс-стрит, Элисон и миссис Мак-Таггарт горячо спорили о том, кому оставаться с близнецами, а кому идти с мужчинами и оказывать моральную поддержку этим, по словам миссис Мак-Таггарт, двум бедным осиротевшим ребятишкам. — Вы обе останетесь здесь, — сказал Мендоза, однако сопротивление, разумеется, было подавлено. Барт, плотный, лысеющий мужчина, привычным жестом подергал мочку уха и сказал, что ему это тоже кажется весьма странным. — Ну, например, в Бойл-Хайтс или в другом подобном районе никто не озаботится, если родители вдруг уедут, но здесь… конечно, не стоит обобщать. Все же я, пожалуй, сходил бы их расспросил. Само собой разумелось, что Мендоза будет его сопровождать, однако на Элисон, одержавшую верх над миссис Мак-Таггарт, Барт поглядел с некоторым сомнением. Дом Спенсеров, выстроенный в стиле периода ранней колонизации, частью каркасный, частью сложенный из кирпича, находился на границе двух смежных участков. Вокруг были разбиты клумбы, перед домом росла красивая плакучая береза: миссис Спенсер занималась садоводством. Ведущая к крыльцу мощеная дорожка изящно извивалась. Перед домом стояла машина, и окна были освещены. Они позвонили, и чуть погодя дверь медленно отворилась. Над крыльцом горела лампа, и из-за решетчатой двери на них посмотрел парнишка. Мендоза назвал себя: — Ты Джим Спенсер, верно? Вот что, Джим, кажется несколько странным, что ваши отец и мать так неожиданно уехали, и сержант Барт хотел бы задать несколько вопросов. Ты не против, если мы войдем? — Нет, сэр. Парнишка открыл решетчатую дверь. Через маленькую прихожую они прошли в большую гостиную, со вкусом обставленную в стиле времен первых поселенцев. У выложенного кирпичом камина стоял человек, и Элисон шепотом сообщила Мендозе: — Мистер Тайтус. Последовали довольно неловкие представления. Когда Тайтус уяснил, что Барт — полицейский офицер, он нервно заговорил: — Вне всякого сомнения, должно иметь место официальное расследование… разумеется, должно быть… этот чек… я должен сказать, что для человека, занимающего такое положение… и с такой репутацией… вот так просто исчезнуть — это нечто из ряда вон выходящее. Совершенно из ряда вон выходящее. Я справился у него на работе — «Фокс, Хольт и Торсен», — и они тоже пытаются его разыскать. Его не было на работе уже больше недели, и… На пороге двери, ведущей в большую квадратную столовую, стоял младший из двух братьев. Он выглядел слегка испуганным: маленький для своего возраста темноволосый мальчик с забытым бутербродом с ветчиной в руке. И на мальчиках, и на доме явно сказывалось отсутствие заботы. На мебели лежал слой пыли, розы в вазе на кофейном столике давно увяли и высохли, по ковру было бы хорошо пройтись пылесосом. Мальчики выглядели грязными и запущенными: Джим в серых брюках и когда-то белой рубашке, Дуглас в джинсах и очень грязной футболке. — Джим, — сказал Мендоза, — может быть, ты об этом размышлял и тоже нашел все это несколько необычным, — старший мальчик дернул головой, что выражало согласие. Он был недурен собой, рано повзрослевший: не менее шести футов роста, все еще нескладный и немного неловкий, однако с приятными чертами лица, сильным подбородком, вьющимися темными волосами. — Расскажи сержанту Барту, что произошло. — Ну, — с третьей попытки сумел-таки начать Джим, ломающимся юношеским голосом, — ну, это самое, это было в позапрошлую субботу. Я пришел домой из бассейна около четырех часов и нашел это… эту записку, и больше ничего. На кухонном столе. От отца. Там было написано, что они получили телеграмму, что бабушка больна, и они уезжают за ней ухаживать. И оставляют машину, до аэропорта возьмут такси. Я могу на ней ездить — у меня есть права, временные. И еще чек на сто долларов, чтобы нам покупать еду, пока они не вернутся. Вот все, что я знаю, — он выглядел несчастным и встревоженным. — Чек был подделан, — сказал Тайтус. — Довольно неумелая подделка — его обнаружили несколько дней назад… датирован двадцатым числом… — Это была позапрошлая суббота, — сказал Барт. — Так. Записка была написана рукой твоего отца? — Ну, это самое, — ответил Джим, — я так думаю. То есть писем-то он мне не пишет. Наверно. — Я слышал что-то об открытках. Ты получал их? — Я… ну, да, была пара открыток… по-моему, в четверг. Я сказал о них Дуги… — Что было на штемпеле? — спросил Барт. — Ты заметил? — Нет. Э… одна была от мамы, другая — от отца, Написано только, что бабушка все еще больна и они не знают, когда вернутся. — Это был их почерк? Ты можешь сказать с уверенностью? — Я думаю, их, — ответил Джим с несчастным видом. — Я… я не очень-то знаю их почерк. — Хорошо, мы хотели бы посмотреть на записку и открытки, — сказал Барт. — Я… я их выбросил. К сожалению. Я не думал… — Исчезло ли что-нибудь из одежды твоих родителей? — спросил Мендоза. — Чемоданы? — Я… я не смотрел. Наверно, если они уезжали в спешке… — Где живет твоя бабушка, Джим? — спросил Барт. Мендоза не дослушал ответ Джима, — В каком-то маленьком городке в Пенсильвании, я не помню… Мендоза потихоньку вышел из гостиной, прошел мимо младшего мальчика, через столовую в кухню. Большая, в прошлом приятная кухня, дверь выходит на обширный мощеный внутренний дворик, где были включены фонари. Мендоза внимательно осмотрел кухню. Гора грязных тарелок, в мусорном ведре свидетельства еды на скорую руку: картонные коробки от замороженных пицц, обертки от полуфабрикатов, Пыльный, в пятнах, линолеум. Он прошел назад по коридору и заглянул в три большие спальни. Первая принадлежала, очевидно, Спенсерам: аккуратно застеленная двуспальная кровать с коричневым покрывалом, все на своих местах, на туалетном столике рядком стоят косметические принадлежности и бутылочки с одеколоном. В двустворчатом платяном шкафу одежда: костюмы, брюки, чистые рубашки на вешалках, платья, ряды обуви. В двух других спальнях — совершенный беспорядок, постели не убраны. Мендоза вернулся в кухню, еще раз взглянул на линолеум и прошел обратно в гостиную. — …если они никогда раньше так не поступали, Джим? Разве тебе это не кажется странным? — Ну, я… наверно, я не думал… то есть… да, пожалуй. Конечно, странно. Мендоза присел на корточки перед вторым мальчиком: — Дуглас… тебя называют Дуги, верно? — М-мама называет. Мне больше нравится Дуг. — О'кэй, Дуг. Ты видел записку, Джим ее тебе показывал? В которой сказано, что твоим родителям надо уехать? Мальчик покачал головой. — Это странно! — его неожиданно прорвало. — Мама никогда не уезжает! Я… — он питался сдержать слезы. — И… и мы всю неделю ели одни бутерброды и… — Дуги, я очень старался! — отчаянно проговорил Джим. — Дуг! Джим показывал тебе открытки от твоего отца и матери? Мальчик покачал головой: — Он сказал, пришли какие-то. Я подумал… — Да Боже ж мой, это были всего лишь открытки… Мендоза встал и повернулся к Джиму. Паренек глядел на него с застывшим лицом, дрожащий, испуганный, нервный, неуверенный, не успевший еще стать мужчиной, страдающий. Барт шагнул вперед и встал рядом с Мендозой. — Что ты с ними сделал, Джимми? — спросил Мендоза очень мягко. Элисон прижала ладони к губам. Тайтус просто рот раскрыл от изумления. И после долгой, тягучей паузы мальчик подавленно проговорил: — Я… я их закопал… похоронил их за… гаражом… в маминой компостной куче. Я… — О Господи, — прошептала Элисон. Младший мальчик заплакал, и она машинально двинулась к нему. — Зачем, Джим? — спросил Барт. Плечи мальчика поникли, и он упал на обитую веселеньким ситцем кушетку. — Я… мама не разрешила мне взять машину… в тот вечер. И что я все время говорю по телефону. Я… разозлился и… ударил ее… и она упала на плиту и головой… а когда вошел отец, я не знал, что… и он закричал и ударил меня, и я взял… взял молоток, мама вешала картину, и он был прямо… — Джим вдруг разрыдался, плечи его вздрагивали. — О Господи! — проговорил Тайтус. — Вы хотите сказать, он… — Я… я… Дуги был на занятиях бойскаутов… и я… положил их в шкаф до темноты, когда Дуги лег спать… довольно поздно… и… Барт пошел разыскивать телефон. Мендоза закурил сигарету, наблюдая за Джимми. И ему подумалось: «В космосе его слишком много Я…» Это, разумеется, было нечто. Подъехала лаборатория и машины с полицейскими, и несколько человек принялись копать за гаражом в компостной куче. Патрульная машина увезла Джима и Дуги в приемник для несовершеннолетних. Элисон, бледная и потрясенная, пошла домой рассказывать обо всем Маири. Мендозы все эти хлопоты не касались: он повидал достаточно трупов и на своей территории. Он мог себе представить, что скажет об этих трупах патологоанатом на Уилкокс-стрит. — Не стану вас благодарить, — сказал Барт. — Черт знает что. Что за… А казалось, хорошая семья, ваша жена говорила. Детей воспитывали нормально — на вид он славный парнишка. Отчего они вдруг как с цепи срываются, Мендоза? Мы говорим: молодость, — Господи, мы все когда-то были молодыми… и прадеды наши тоже… и никогда ничего подобного… — Не говорите «никогда». Всякое случалось. — Стоя на крыльце, Мендоза выбросил окурок, и тот прочертил темноту крошечной падающей звездой. — De veras[85]. Часть ответа вы знаете не хуже меня: клин, сознательно вбитый между поколениями, — кажется, это сказал Дж. Эдгар? А остальное… не знаю, Барт. Не знаю. И ему еще нет восемнадцати. Пока что его упрячут, и никто не знает, что из него выйдет, когда он станет взрослым. Психоаналитики разное говорят. Хотите пари, что через пять лет он уже будет на свободе? — Никаких пари, — тяжело проговорил Барт. — Нет. Черт знает что… Мендоза пересек улицу, вернулся домой и принялся отвечать на вопросы Элисон и до глубины души потрясенной Маири. — Но это же черт знает что — прямо через дорогу, в таком спокойном, респектабельном районе, — сказал Хакетт. — Бог мой. Было утро вторника, и Мендоза рассказывал Хакетту с Хиггинсом о вчерашнем происшествии; в середине повествования вошли Пигготт и Ландерс и потребовали подробностей. — Так, пожалуй, и вовсе жениться не захочешь, — сказал Пигготт. — Ну и ну. — К счастью, это не наша забота, — ответил Мендоза. — У нас и тут дел хватает, и лучше мы будем ими заниматься. Арт, у нас появилось что-нибудь по Аркетту? — Nada[86]. Довели до осведомителей, что ищем его. Чертовски жаль, что нет фотографии, — разумеется, о том, что разыскивается Ричард Аркетт, было сообщено во все полицейские участки Лос-Анджелеса и его округи. — Меня тут посетила одна мыслишка, — произнес Хакетт. — По поводу дела Дюран. Она лишь за неделю до того оставила работу. Что, если Аркетт заприметил ее там? Она ему понравилась… — Возможно, — ответил Хакетт, — хотя это был магазин женского платья, по-моему… — Это ни о чем не говорит. Может, он доставлял покупки… Согласно послужному списку, он бабник — мог заходить туда к другой женщине. — Верно, — сказал Хакетт. — Поскольку не предлагается ничего иного, я запросто могу съездить и спросить. — И на нас еще висит дело Гертруды Вайсс, — добавил Хиггинс. — Чувствую, что будет висеть до скончания века. И Уэмберг так и не сделала официального заявления. — Тот грабитель, да, — рассеянно отозвался Мендоза. — Садись, Джордж, и послушай кое-какие умозаключения. Хиггинс зевнул, сел и закурил сигарету. Вчера вечером, едва только заступила ночная смена, пришло сообщение о самоубийстве. Ландерс отправился заниматься этим: заявления, бумажная работа. Грейс вчера не закончил опрашивать свидетелей наезда на ребенка, сегодня он и Паллисер были выходные, так что поехал Пигготт. Глассер остался ждать следующего вызова, который, видимо, не замедлит поступить. Мендоза повернулся вместе с креслом и взглянул на серое небо: сегодня оно не проливалось дождем, но хмурилось и было затянуто тучами. — Теперь уже слишком поздно, — сказал он, — и, в любом случае, не думаю, чтобы это что-нибудь нам дало — расспрашивать в радиусе одного квартала вокруг ресторана, не видел ли кто в тот вечер Мишель. Потому что там вокруг ничего нет — два склада, автостоянка, через дорогу магазины, которые ночью закрыты. Но это бесполезно по другой причине, Джордж, и я до нее додумался. Так вот, Мишель могла быть в некоторых вещах совершенной дурочкой — о чем свидетельствует ее тяга к Эйлин, но здесь, возможно, главную роль играла память о школьных годах, и вскоре Мишель разобралась бы, что к чему. По крайней мере, мы точно знаем, что, тянулась она к Эйлин или нет, та не успела ее… м-м… развратить. На теле никаких следов употребления наркотиков. — Хорошо умозаключаешь, — сказал Хиггинс. — Так вот. Она не была совсем уж круглой дурой. И поскольку, Джордж, Стэнъярд — ответственный человек, владеющий значительной собственностью, Мишель должна бы понимать, что такое собственность. Ей наверняка хватило бы ума не отправляться куда-то ночью пешком в том районе. Когда на ней все ее бриллианты. #191;C#243;mo no?[87] Мы знаем, что она не вызывала такси. Но мы теперь также знаем, что у нее были деньги. Рядом с женской комнатой есть телефон-автомат. Кому могла бы она позвонить, Джордж? Разозлившись на Трулока за то, что он пытается ею командовать? Очевидно, что бы с ней ни случилось, в чьи бы руки она ни попала — это произошло не в ресторане. И… она была красивая девушка, Джордж. Хиггинс резко выпрямился: — Да, красивая. — Двадцать один год, — сказал Мендоза и снова развернулся к нему лицом. — До Трулока у нее, вероятно, были другие приятели. Они были помолвлены всего лишь с Рождества. Досадуя на Трулока, желая его немного проучить… по крайней мере, есть вероятность, что она… — Позвонила своему бывшему поклоннику, — докончил Хиггинс. — Да, хорошие умозаключения, Луис. К чему они ведут? — Понятия не имею — я пока дальше не продумал. Возможно, было так. Не знаю, о чем это может говорить. Бывший поклонник, все еще обиженный, что она его оставила? Бывший поклонник, который остро нуждается в деньгах и вдруг видит бриллианты? Думаю, что с этой точки зрения мы тоже должны посмотреть. — Как? — Подруги, — кратко ответил Мендоза. — Они-то знают. Пойти и спросить, с кем она встречалась до Трулока. Посмотреть на этих парней. Очень может быть, что-нибудь интересное и появится, никогда ведь заранее не знаешь. — Мне это нравится, — сказал Хиггинс. — Лады, посмотрим в другом месте. — Тогда ты поезжай, поищи Сью Рэнсом — вот ее адрес. А я повидаю Ванду и девицу Руни. Ее ближайшие подруги — они кого-нибудь назовут. Потом поедем поглядим на парней. Встретимся у Федерико за ленчем. — О'кэй, — сказал Хиггинс. — Вы пришли домой около половины седьмого, мистер Хансон? — спросил Ландерс, делая пометки. — Да, да, как обычно. — Ян Хансон был довольно красивый мужчина лет за пятьдесят, с густой белокурой шевелюрой и чертами викинга; в настоящий момент лицо было искажено от волнения. — У меня есть… аптека, она находится на Вирджил-авеню, я вчера вечером говорил об этом: я открыл аптеку, когда мы с Гердой приехали в Америку, это было почти тридцать лет назад, до войны. Теперь у меня есть служащие, мне не нужно быть там самому все время, и я каждый день прихожу домой в шесть, в полседьмого. Ох, моя бедная Герда… — Именно так оно и было, — вставил второй мужчина. Маленького роста, худой, старше Хансона, звали его Джон Элдерби. — Мистер Хансон пришел как заведено, в полседьмого примерно. Я сижу себе в гостиной, дверь у меня обычно открыта, когда я дома. На первом этаже комнаты душновато, а я люблю свежий воздух. Я вижу, проходит мистер Хансон, он меня увидел и поздоровался; и полминуты не прошло, как он уже бежит вниз по лестнице и говорит, что жена его заперлась в ванной и не отвечает. Тогда я пошел с ним, мы сломали дверь и там увидели бедную женщину… — он покачал головой. — Повесилась на стойке душа. Ужасно. Никогда бы не подумал, что миссис Хансон сделает что-нибудь подобное. — Моя бедная Герда! — с мукой воскликнул Хансон. — Я не понимал… как она это переживала, как страдала… если бы я не был так занят в аптеке… — Вам не стоит теперь себя винить, мистер Хансон. — Она была больна, сэр? — спросил Ландерс. — Она теряла слух, — ответил Хансон. Он говорил почти без акцента. — Она глохла, это развивалось очень быстро, и доктор сказал, что ничем не может ей помочь. Моя бедная Герда, она так любила музыку, ее это страшно огорчало… но я не понимал… — Ну что ж, вам обоим нужно будет сделать заявления, как я говорил, — вежливо произнес Ландерс. — Мы отпечатаем эти записи, и вы их прочтете и подпишете, — обычная процедура. Очередное самоубийство. Галеано вчера вечером напечатал первый отчет: явное и очевидное самоубийство. Еще это дело Вайсс, по которому совершенно ничего не делается. Ландерс подумал, что потом надо будет по крайней мере получить заявление от миссис Уэмберг. Он полагал, что Мендоза послал запрос в отдел лейтенанта Голдберга, не известен ли им какой-нибудь грабитель, забирающийся в дома средь бела дня и к тому же склонный к насилию. Но будет ли у них хоть какая-нибудь запепка… глухарь, как есть глухарь. — Моя дорогая бедняжка, — сказал Хансон, — если бы я только понимал, как она переживала… Хакетт правильно предположил, что Дюран уже снова будет на работе. Он прибыл в отель «Амбассадор» без четверти девять и начал спрашивать; его провели по лабиринту коридоров до обширного кухонного царства и подвели к помощнику шеф-повара, облаченному в белый фартук. — А, ну да… Дюран — нас всех так потрясло известие о его жене. Ужасная трагедия. Дюран — хороший человек, надежный. Официанты будут подходить сюда, сэр… вы можете поговорить с ними здесь… — Помощник шеф-повара повел Хакетта мимо нескольких отдельных кухонь, мимо стоек с полками для закусок, мимо лифтов и рядов сервировочных столиков в длинную, узкую комнату, где вдоль стен стояли металлические шкафчики и дверь вела в общую душевую. Здесь уже находились несколько человек, несколько шкафчиков было открыто, и официанты вместо пиджаков надевали белые накрахмаленные куртки. — Вот как раз идет Дюран, сэр. Дюран выглядел усталым. Он дошел почти до самого своего шкафчика, прежде чем заметил Хакетта. — А, это вы. Еще вопросы? — Только один, мистер Дюран. Вы говорили, что ваша жена работала в магазине готового платья… — Да. Пока врач не сказал… — Дюран открыл своим ключом стальную дверцу и начал снимать пиджак. Все официанты носили черные брюки, белые куртки, темные галстуки. Хакетт лениво подумал: «Куртки стираются за счет отеля, казенная собственность». Справа от Дюрана к своему шкафчику подошел мужчина и отпер дверцу. Чуть неловко улыбнулся Дюрану; он был старше его. — Рад видеть тебя снова на работе. Чувствуешь себя нормально? — Нормально, — коротко ответил Дюран. — Спасибо. — Он повесил пиджак на вешалку и затем в шкафчик, начал надевать белую куртку. Еще один человек подошел к шкафчику, у которого стоял Хакетт, и тот, извинившись, посторонился. — Который это был магазин, мистер Дюран? — Который… а, магазин Пегги Ли на Вермонт-авеню. — Спасибо. Это все, что я хотел узнать. Дюран поглядел на него с любопытством и, вероятно, хотел спросить, зачем это Хакетту нужно, но тут из двустворчатой двери, ведущей к кухням, донесся взволнованный голос: — Кто обслуживает номера — побыстрей, побыстрей!… Этьен, ты уже третий раз опаздываешь. — В комнату ворвался и бегом бросился к своему шкафчику загнанного вида парнишка, Дюран повернулся и двинулся к дверям вместе с остальными. Хакетт тоже направился к двери, надеясь, что сумеет добраться до выхода, и столкнулся с человеком, торопливо натягивающим белую куртку у соседнего шкафчика. — Извините. Человек что-то пробормотал и, поворачиваясь, чтобы уйти, на мгновение очутился лицом к лицу с Хакеттом. Он поспешил прочь; Хакетт посмотрел ему вслед. Это было, конечно, весьма общее описание: под него подошло бы множество мужчин — но этот парень в целом подходил. Около шести футов росту, достаточно крупный, чтобы весить около ста восьмидесяти фунтов, каштановые волосы, карие глаза, и недурен собой — правильные незапоминающиеся черты лица. Хакетт окликнул его, поддавшись внезапному порыву: — Вы… я хотел бы вас спросить. Мужчина остановился уже в дверях и обернулся: — Вы мне? — Да, — Хакетт подошел. — Как вас зовут? — А вам что до этого? — Хакетт предъявил значок. — Все равно не понимаю, какое вам до этого дело. — Послушайте, успокойтесь, — сказал Хакетт. — Вы же знаете, я могу спросить кого-нибудь другого. Я просто пытался сломать лед. Начнем сначала? — Джо Бакли, — покорно ответил мужчина. Хакетт глядел на него в нерешительности и отчасти сожалея, что все это затеял. С чего только ему вздумалось, будто Бакли может оказаться Аркеттом? Под это описание подошли бы тысячи человек. Вероятно, посмотри он внимательнее, по крайней мере двое из только что толпившихся тут официантов ему бы соответствовали. — Послушайте, у нас много дел, — сказал Бакли. — Все эти завтраки. Я обслуживаю номера и… У Хакетта, как и у всех сотрудников отдела по расследованию убийств, была с собой глянцевая фотография Мишель Стэнъярд размером 5x7. Она лежала у него в нагрудном кармане. Он запустил туда пальцы и перед тем, как вытащить снимок, незаметно потер его о ткань подкладки. Затем передал карточку Бакли. — Вы когда-нибудь видели здесь, в отеле, эту девушку? — небрежно спросил он. Бакли зажал фотографию между указательным и большим пальцем левой руки. Хакетт заметил место, куда пришелся большой палец. — Нет, не видел, — сказал Бакли. — Я вообще никогда ее не видел. Он не читает газет? В середине прошлой недели они пестрели ее фотографиями. — Что ж, спасибо, — проговорил Хакетт. — Это все, что я хотел знать. Он взял снимок назад, небрежно держа его двумя пальцами, и подождал, пока Бакли уйдет. Оставшись один, он достал ручку и обвел то место, где, как он надеялся, Бакли оставил отпечаток. Четыре раза спросив дорогу, Хакетт наконец добрался до стоянки. Он осторожно положил фотографию на переднее сиденье и поехал в управление. Обращаясь с фотографией крайне аккуратно, отнес ее в лабораторию и потребовал, чтобы снимком занялись немедленно. — На предмет чего? — спросил Скарн, — Внутри этого кружка, — сказал Хакетт, — находится отпечаток большого пальца. Я надеюсь. Шансов примерно из десяти миллионов один, что он принадлежит Ричарду Аркетту, — если помнишь, вы обнаружили его отпечатки в спальне Дюранов, — но мне бы хотелось, чтобы ты взглянул. В общем-то, глупо даже просить, — он действительно чувствовал себя глупо. — Хочешь, чтобы я посмотрел прямо сейчас? Сравнил их? Послушай, мы тут заняты… — Мы тоже. Этого типа нам хотелось бы прибрать к рукам, прежде чем он возжелает какую-нибудь другую женщину. Сколько потребуется времени? — Полчаса, — Скарн пожал плечами. — Я буду в отделе. Сообщи сразу же. — Да, конечно. Хакетт спустился в отдел по расследованию убийств. Там не было никого, кроме сержанта Лейка. — Что ты тут делаешь? — спросил тот. Хакетт рассказал, чувствуя себя глупо. Он лишь попусту тратит таким образом время. — По-моему, Арт, это чушь несусветная. Всего лишь потому, что этот парень приблизительно соответствует описанию… А кстати, почему Аркетта ни разу не фотографировали? Я так понял, что его арестовывали… — В большом городе — только однажды. И пару раз в мелких городках за пределами Филадельфии, где полиция состоит из начальника да двух помощников, и никакого тебе оснащения для фотографирования. Когда он обвинялся в изнасиловании, они знали, что разыскивают именно его, — парни из Филадельфии то есть, — но отловить так и не смогли. У них были только его отпечатки, которые сняли в маленьком городке. — Вот как, — проговорил Лейк. Он откинулся на спинку кресла и вздохнул. — Я взвешивался сегодня утром — сбавил полтора фунта. — Поздравляю. — Неделю сижу на чертовой диете, — продолжал Лейк, — и сбросил всего три фунта, черт побери. По-ихнему, мне положено — если я роста пять футов десять дюймов и, что называется, среднего сложения — положено весить от ста пятидесяти до ста шестидесяти. Я — Тощая котлетка, — сказал Хакетт. — Творог. Знаю, Джимми. По шкале, я могу худеть до двухсот пятнадцати, что чертовски странно. В конце концов, во мне шесть футов три с половиной дюйма… — Я всегда не особенно-то любил творог, — печально произнес Лейк. — Ну что за еда без хлеба с маслом? Знаешь, что я только что выяснил? Не то чтобы я любил маргарин, Боже упаси, но в нем столько же калорий, сколько в масле! Я подумал… — У меня это удовольствие длится дольше, чем у тебя, — сказал Хакетт. — Я это знал. Зазвонил телефон, и Лейк снял трубку: внутренний вызов. — Отдел по расследованию убийств, сержант Лейк… Да, он как раз тут, — он передал трубку Хакетту. — Не знаю, одолжил ли ты у нашего Луиса его хрустальный шар или что, Шерлок, — сказал Скарн, — но ты попал в десятку. Этот отпечаток принадлежит Ричарду Аркетту. — Да? — Хакетта как громом поразило. — Это его? Аркетта? Это он? Будь я проклят навечно! — Надеюсь, что не будешь, — отозвался Скарн, но Хакетт уже бросил трубку. Он ошеломленно поглядел на Лейка: — Это он. Аркетт. — Прямо не верится, — сказал Лейк. — Мне тоже, — ответил Хакетт. Вошел Пигготт и спросил, что происходит. Ему рассказали. — Могу только сказать, Арт, — серьезно обратился он к Хакетту, — что Господь, несомненно, пребывает с тобой. — Поедешь со мной его брать? — Конечно. — Джимми, позаботься, пожалуйста, чтобы выписали ордер, — сказал Хакетт. И он все еще не мог поверить. В «Амбассадоре», в обширном кухонном царстве, они нашли Аркетта, иначе называемого Бакли, когда он вкатывал сервировочный столик в один из лифтов. Вокруг другие официанты нагружали столики, сновали с подносами. — Погодите-ка, — сказал Хакетт Аркетту. — Вы арестованы, Аркетт. Человек, называвший себя Бакли, выпрямился, обернулся и тупо посмотрел на них. — Это не мое имя, — сказал он. И Хакетт, и Аркетт говорили негромко, но совершенно неожиданно звон и стук посуды, подносов, сервировочных столиков стихли, и вокруг повисла мертвая тишина. — Мы вас забираем, Аркетт, — сказал Хакетт, — и вы знаете, за что. За убийство Китти Дюран. И прежде чем Аркетт машинально произнес: «Это ложь… я не…» — за спиной Хакетта и Пигготта раздался громкий хриплый голос: — Сервировочный столик с аккуратно расставленными четырьмя завтраками с грохотом опрокинулся, полетели черепки. Хакетт прыгнул, чтобы оттащить Дюрана. В мозгу промелькнуло воспоминание о той ужасной ночи, когда они настигли насильника и убийцу, в руки которому попала Элисон, и оттаскивали от него Луиса, который его чуть не убил… — Я убью его, убью, пустите меня к нему, — Дюран всхлипывал. Чьи-то руки приняли его у Хакетта, удерживая на месте. Хакетт рывком поставил на ноги Аркетта. И Аркетт кричал блеющим испуганным голосом: — Я не хотел! Я не хотел! Я не… К тому времени, когда его привезли в отдел, пришел Ландерс, поэтому он присутствовал на допросе. Не было признаков ни Мендозы, ни Хиггинса, и Глассер уехал по новому вызову. — Ладно, Аркетт, — сказал Хакетт, — готов ли ты нам рассказать? Ты знаешь, что отпираться бесполезно, — там обнаружены твои отпечатки. В спальне Дюранов. Как насчет этого, Аркетт? Как ты зацепил Китти Дюран? Хочешь нам рассказать? — Ради Бога, Арт, — сказал Ландерс, — ты его не предупредил. Суд не станет учитывать никакое признание, если ему не скажут обо всех его… — О, черт, — ответил Хакетт и повторил обычный маленький ритуал: все, что он скажет, может быть использовано против него, он может потребовать адвоката, он не обязан что-либо говорить. Наручники для полицейских: на весах прав человека все сложено на чашу преступника. Аркетт глядел на них с мрачной яростью. — Это все — Снимки? — переспросил Ландерс. — Какие снимки? — Проклятые снимки в его проклятом бумажнике, — Аркетт сгорбился. — Он… он… как-то раз показывал нам… снимки. Своей жены. Той девушки. Хвастался, какая она красивая и все такое. А несколько он пропустил, нам не показывал, но я мельком увидел — она там была голая. И я… когда он однажды был в душе, я взял его ключ от шкафчика и… вы понимаете… сделал слепок, мне раз показывали, как это делается. Я изготовил ключ — чтобы посмотреть снимки, только лишь. Снимки, где она голая. Она же и впрямь была конфетка, вы знаете. Очень… красивая… женщина. — Он поглядел на них с обидой. — Если бы он не показывал свои снимки… — Не твоя вина, — язвительно произнес Хакетт. — Понимаю. Как ты узнал, где живут Дюраны, Аркетт? — Я… однажды проследил его до дома. Вот и все. Я вовсе не собирался этого делать! Я совсем не хотел… я бы не стал… но только я теперь все время о ней думал… эти снимки… я… взял в тот день выходной, мне не хотелось… и пошел туда, я думал, может, ее не будет дома, но она была. Я сказал, что работаю с ее мужем, пришел сказать ей, что с ним на работе произошел несчастный случай, понимаете, только чтоб она меня впустила, я сказал, что он поранился несильно, но… И она пошла в спальню, одеться… Она была в халате, и Господи, что за фигура, ну с ума сойти… я бы не стал… я не хотел… но она боролась как сумасшедшая, и меня это только возбудило… Бог свидетель, я не хотел ее Детективы переглянулись. Они-то думали да гадали. — Кофейные чашки, Аркетт? — спросил Хакетт. — Я просто подумал… я испугался, я же не хотел… я… на плите стоял кофейник, в нем еще был кофе… и я помнил… помнил, что нужно брать чашки носовым платком, чтобы не оставить… — Но ты вспомнил об этом слишком поздно, Аркетт. — Я не хотел этого! — кричал он. |
||
|