"Мушкетер. Кто Вы, шевалье д'Артаньян?" - читать интересную книгу автора (Яшенин Дмитрий)Глава 9 ТУМАННЫЙ АЛЬБИОНОдним хмурым, неприветливым утром весны 6575 года от Сотворения мира Вильгельм I, герцог Нормандии, гнал свои острогрудые челны через пролив Ла-Манш генеральным курсом норд-норд-ост и напряженно всматривался в туманную даль, где каждую секунду могли проступить контуры вожделенной земли. Тем же самым занималась и вся многочисленная свита герцога (приблизительно три с половиной — четыре тысячи клинков), подобно ему пребывавшая во вполне понятном приподнятом настроении. Вильгельм направлялся в Англию, чтобы осуществить свою давнюю, можно сказать, детскую мечту стать королем. Герцогом он стал давным-давно, целых тридцать лет назад, и с тех самых пор не переставал думать о карьерном росте, ибо плох тот паж, который не мечтает стать оруженосцем, плох тот оруженосец, который не мечтает стать рыцарем, плох тот рыцарь, который не мечтает стать бароном, плох тот барон, который не мечтает стать графом, плох тот граф, который не мечтает стать герцогом, и уж совсем никуда не годится тот герцог, который не метит в короли! Вильгельм же I был герцогом совсем неплохим и все тридцать лет своего герцогства непрестанно думал, как бы превратить свою Нормандию в королевство. Мысли у него в принципе были правильные, но социально-экономические и политические факторы, превалировавшие в данном регионе Западной Европы, не позволили Вильгельму реализовать их, и начал он самым внимательным образом изучать путеводители по окрестным странам и территориям. Долго ли, коротко ли, но добрался Вильгельм и до описаний Британских островов, начатых еще римлянами и продолженных более поздними… туристами. Описания эти произвели на него впечатление самое благоприятное. Судя по ним, были острова Британские в меру велики, чтобы, с одной стороны, не чувствовать себя стесненным, а с другой — не ждать годами, пока твои гонцы донесут твои же приказы до удаленных провинций. Население островов, с одной стороны, имело нрав храбрый и воинственный, а с другой — покорялось каждым новым агрессорам еще быстрее и охотнее, нежели предыдущим. И, наконец, от материка острова отделяло расстояние, с одной стороны, непреодолимое для шаек мелкой рыцарской шпаны, коими изобиловала эта часть континента, а с другой — легкопреодолимое для настойчивого и умелого полководца вроде него, Вильгельма. Ввиду чего, захватив острова и как следует укоренившись на них, можно будет подумать о том, чтобы вернуть обратно и свой кусочек континентальной Франции… Тщательно изучив данную информацию и взвесив все «за» и «против», герцог Нормандский, не колеблясь более, бросил призыв по своим вассальным землям. Собрав тысячи две добровольцев, откликнувшихся на призыв, и отловив еще столько же рекрутов, пытавшихся от призыва уклониться, Вильгельм рассадил их по разнокалиберным плавсредствам (частично — собственным, частично — арендованным, частично — просто угнанным) и двинулся через Ла-Манш в направлении Англии… И когда наконец на горизонте из белесой туманной дымки проступили контуры далекой земли, Вильгельма поразил суровый, неприступный вид высоких, крутых берегов, сложенных известняками и доломитами, очевидно, еще в третичную эпоху. В книжках, разумеется, все выглядело не так мрачно. Ох уж мне эти писатели, размышлял герцог Нормандский, рассматривая толстое покрывало тумана, укутывавшее прибрежные скалы и утесы земли, которой еще только предстояло стать Великобританией… Герцог еще не знал, что его борьба за обладание этими землями будет не в пример более трудной и затяжной, нежели у любого из его предшественников… Герцог еще не знал, что окаянные писатели — с полным отсутствием фантазии, характеризующим их подавляющее большинство, — приклеят ему прозвище Завоеватель, с которым он и войдет на страницы всех романов и хроник, справочников и энциклопедий… Герцог еще не знал, что попытка его потомков отхватить у Франции кусок некогда принадлежавших ему земель во главе с Нормандией положит начало самой длительной войне в истории человечества… Зато теперь, достигнув берегов вожделенного Альбиона, герцог наконец-то в полной мере осознал, почему Альбион этот с давних пор именуют Туманным… На шевалье д'Артаньяна, гвардейца роты господина Дезессара, известного некоторым людям восточнее Смоленска и Пскова под именем Александра Чучнева, такое озарение тоже могло бы снизойти, случись ему подобно Вильгельму I Завоевателю оказаться на палубе корабля в тот момент, когда он приближался к Туманному Альбиону. В самом деле, за пятьсот пятьдесят девять лет, разделивших прибытие в Англию двоих этих достойнейших людей, ни скалы, ни утесы, ни прочий береговой ландшафт не претерпели сколько-нибудь значимых изменений. Неизменным остался и прибой, все так же весело и зло бурливший у подножия скал, и туман, пышной боярской шапкой венчавший этот пейзаж, искажая размеры и скрадывая расстояния. Все осталось таким же, как и во времена Вильгельма 1 Завоевателя. Не такой уж это и большой срок — пятьсот пятьдесят девять лет. С точки зрения геологии, разумеется… Но, увы, шевалье д'Артаньян не имел чести сделать наблюдения, поставившие бы его на одну доску с герцогом Нормандским, ибо в тот момент, когда шхуна «Анна-Мария», одолев большую часть пролива, оказалась в видимости английских берегов, против порта Дувр, вышеозначенный шевалье находился в своей каюте и пребывал в состоянии, менее всего подходящем для наблюдений за окружающей вселенной. Противолихорадочная микстура, воссоединившаяся в его желудке с изрядной порцией отлично выдержанного бургундского вина, повергла псевдогасконца в сон, глубиной своей приближавшийся к самой настоящей коме. Бортовая качка шхуны, всю ночь шедшей вполветра под управлением искусного капитана Лартига, была глубокой, но ровной, сильной, но не резкой, чтобы потревожить разведчика, волей судьбы и своих товарищей отправленного гораздо дальше на запад, нежели это было предусмотрено первоначальными планами Москвы. Немногочисленный экипаж шхуны, с одной стороны, был слишком занят управлением судном, чтобы беспокоить своего пассажира, а с другой — просто полагал делать это бестактным, учитывая помимо всего прочего, что пассажир этот ни много ни мало королевский гвардеец, направлявшийся в Англию по личному распоряжению его величества. Ввиду этого за всю ночь в каюту д'Артаньяна лишь пару раз наведался матрос Пьер, чьим заботам поручил своего товарища Атос. Помня о состоянии своего подопечного, честный малый заглядывал к д'Артаньяну с ведром и половой тряпкой, полагая своим долгом поддерживать чистоту вокруг королевского посланца. Он, разумеется, не знал (как не знал этого никто западнее Смоленска и Пскова), что шевалье д'Артаньян был русским разведчиком, подготовленным к любым форс-мажорным обстоятельствам (гулянка не в счет! Ну разве это форс-мажор для русского-то разведчика?!) и выдержанным. Выдержанным как в смысле нервов, так и в смысле желудка. Даже будучи смертельно пьяным (давайте называть вещи своими именами), он не мог позволить себе пачкать интерьер. Убедившись в этом, матрос не тревожил более покой д'Артаньяна, и тот, проспав всю ночь, не соизволил проснуться, даже когда над волнами забрезжил рассвет. Шхуна между тем оказалась в виду английских берегов и порта Дувр, являвшегося конечным пунктом ее недолгого плавания, и шкипер Лартиг начал аккуратно лавировать, входя в акваторию порта. И хоть лавировка и в особенности последующий подход к причалу сопровождались шумом-гамом, бранью и беготней по палубе, неизбежными при таких маневрах, им также оказалось не под силу нарушить глубокий, целительный сон д'Артаньяна, благополучно проспавшего и лавировку, и подход к пирсу, и швартовку. Лишь после того как швартовые концы «Анны-Марии» накрепко прихватили шхуну к причалу, дверь в каюту д'Артаньяна распахнулась — и на пороге появился Пьер. — Сударь! — наклонился он к псевдогасконцу. — Проснитесь, сударь! Мы уже в Англии! Но в ответ он услышал лишь тяжелый стон пребывавшего в полубесчувственном состоянии разведчика. Несколько мгновений матрос провел в раздумьях и, вспомнив совершенно определенные инструкции, полученные от Атоса, откинул плащ, укрывавший д'Артаньяна, ухватил того за плечи и усадил на койке. Ощутив некоторое беспокойство и внешнюю, так сказать, агрессию в отношении своей особы, псевдогасконец застонал еще сильнее и даже попытался связать из нескольких слов предложение, которое смогло бы передать его возмущение действиями агрессора и протест против них. Попытка, однако, успеха не имела. Буквы французского языка, ставшего почти родным за последние полтора года, решительно не желали увязываться в слова, из которых впоследствии можно было бы соткать предложение. Неясно, что уж там послышалось матросу в коровьем мычании д'Артаньяна, но, видимо, собственный жизненный опыт подсказал ему верную линию поведения, и Пьер, привалив разведчика к переборке, метнулся вон из каюты. Вернулся он с большим медным ковшом, полным воды. Бережно поддерживая одной рукой ковш, а другой — лазутчика, матрос помог ему напиться, причем емкость уважительных размеров была при этом опустошена почти до донышка. Напившись, д'Артаньян облегченно вздохнул и совсем было собрался снова улечься, но Пьер настойчиво тормошил его, напоминая о близости сладостного мига свидания, ради которого пылкому возлюбленному пришлось совершить грандиозное путешествие аж из самой столицы Французского королевства. Трудно понять, насколько полным было взаимопонимание, но псевдогасконец не мешал своему опекуну натянуть на него ботфорты, шляпу и плащ. Снарядив д'Артаньяна и убедившись, что тот ничего не забыл в каюте, матрос вывел его наружу и, буквально втащив по трапу, доставил на верхнюю палубу. Свежий утренний воздух, пропитанный сырым туманом и морской солью, произвели на разведчика самое благоприятное действие, заставив приподнять веки и обвести вокруг себя неверным взглядом мутных глаз. А вокруг, пробуждаясь от короткой спячки мимолетной летней ночи, шумел и ворочался большой порт. Становились на швартовы многочисленные парусники, подобно «Анне-Марии» проделавшие путь под покровом темноты на крыльях ночного бриза, тянувшего с материка. Снимались со швартовов не менее многочисленные суда, чьи капитаны хотели выйти в море, воспользовавшись утренним отливом. Из трактиров, кабаков, пабов и прочих злачных мест, коими обильны все порты мира, выползали грузчики и матросы, плотники и боцманы, такелажники и парусных дел мастера, а также прочий береговой и плавающий состав, мечтавший побыстрее скоротать еще один скучный, серый день и вернуться к бурной ночной жизни под сводами питейных заведений. Поскрипывая несмазанными осями и постукивая колесами по булыжникам, на набережной суетились грузовые телеги и почтовые кареты, принявшие или, напротив, отдавшие груз, почту и пассажиров. Именно эти кареты и привлекли внимание Пьера, когда он помог д'Артаньяну спуститься по сходням на набережную. Не на телегу же грузить господина королевского гвардейца! Усадив разведчика на бочку, только что спущенную с борта «Анны-Марии», матрос настойчиво встряхнул его: — Сударь! Сударь, вы меня слышите? Вы слышите меня, сударь? Слышал д'Артаньян с трудом, поскольку нараставший с каждой минутой веселый портовый гомон отдавался в его барабанных перепонках болезненным эхом, но это не помешало ему кивнуть, отвечая на вопрос. Довольный установленным наконец-то контактом, Пьер спросил: — Сударь, где живет ваша возлюбленная? Ваша дама, к которой вы направляетесь? Как ее найти? Вы слышите меня, сударь? — Моя дама? — Д'Артаньян связал-таки два слова в осмысленный вопрос, подкрепив его к тому же недоуменным взглядом из-под опухших век. — Да, сударь, ваша дама! Ваша возлюбленная, как ее найти? Ваши друзья поручили мне помочь вам добраться до нее. Слово «друзья» произвело на лазутчика самое благоприятное воздействие, и, хотя рыжая физиономия, дрожавшая в неверном фокусе его зрения, в принципе не могла иметь никакого отношения к его друзьям, д'Артаньян напружинил свои мозги, заспиртованные, как экспонат в колбе музея естествознания, и, вспомнив, где обычно можно найти Констанцию Бонасье, ответил: — Королевский дворец… покои ее величества… третий этаж… пятая дверь по правую руку в главном коридоре. Понятное дело — уточнять, что вышеупомянутый королевский дворец находится в Париже, а не в Мадриде, Лиссабоне или же Лондоне, д'Артаньяну показалось излишним, ввиду полной самоочевидности этого. Получив долгожданный ответ, матрос удовлетворенно кивнул. Понятное дело — уточнять, что вышеупомянутый королевский дворец находится в Лондоне, а не в Лиссабоне, Мадриде или же Париже, ему также показалось излишним, опять-таки ввиду полной самоочевидности этого. Ну зачем, спрашивается, господину гвардейцу было садиться на корабль, следующий из Франции в Англию, если он стремился попасть в Испанию или же в Португалию?! Оставив псевдогасконца блаженно дремать на бочке, Пьер кинулся сперва к одной почтовой карете, потом — ко второй, затем — к третьей. Повезло ему попытки с пятой, но все же повезло, и матрос, схватив под уздцы пару, впряженную в карету, подтащил ее вместе с экипажем к своему подопечному, невзирая на отчаянную брань кучера. Чувствуя, что его опять срывают с насиженного места и влекут куда-то помимо воли, д'Артаньян недовольно застонал, но не успел и рта раскрыть, как оказался внутри кареты. — А ну потеснись, мужичье! — заорал Пьер, пристраивая лазутчика на лучшее место, бесцеремонно отталкивая при этом пассажира, занявшего это место прежде. — Место господину гвардейцу! Адрес запомнил, болван?! — рявкнул он на кучера, сопровождая свой любезный вопрос парой золотых монет, взлетевших по направлению к козлам. — Королевский дворец! Покои ее королевского величества! Пятая дверь по правую руку в главном коридоре! Третий этаж! — Да хоть четвертый, сэр! — ответил кучер, и его кнут взлетел над пегой парою. Матрос захлопнул дверцу кареты. Хлыст огрел ни в чем не повинных животных по спинам. Возница издал протяжный свист, и карета, взяв с места в карьер, понеслась… Из порта Дувр в столицу Английского королевства город Лондон, где, как и в столице Французского королевства городе Париже, тоже, разумеется, был королевский дворец… Зажатый между двумя купцами, возвращавшимися в столицу из заграничной поездки, д'Артаньян, убаюканный стремительным полетом экипажа, раскачивавшегося на дорожных ухабах как шхуна на волнах, вновь предался сладостным сновидениям, главное место в которых занимала Констанция Бонасье. Прекрасная Констанция Бонасье, которая сидела у распахнутого окна крепкой, красивой вологодской избы в расшитом узорами русском сарафане и кокошнике и плела удивительной красоты кружево, выводя при этом старинную анжуйскую мелодию. …А лошади, подгоняемые возницей, тем временем все дальше и дальше увлекали д'Артаньяна и от Констанции Бонасье, и от Вологды, и от Парижа, и от Атоса с Портосом, дремавших в трактире «Золотой якорь» славного города Кале рядом со своим другом Арамисом и даже не подозревавших, что их ожидает, когда друг Арамис все-таки проснется… Несмотря на то, что дорога, которой следовала карета, не очень изменилась за пятьсот с лишним лет, когда по ней маршировали молодцы Вильгельма I Завоевателя, окрыленные первой победой при Гастингсе, скорость ее все же намного превышала ту, с которой перемещались нормандские оккупанты. Ввиду этого путь, на который Вильгельму с его головорезами потребовались недели, д'Артаньян, сам того не подозревая, одолел за несколько часов. Стрелки Большого Бена, венчавшего здание английского парламента, не добрались еще и до полудня, когда под колесами кареты опять появились булыжники, обозначавшие мостовую, и она, таким образом, очутилась в Лондоне. Признаемся откровенно, всю дорогу от самого Дувра кучера терзали сомнения относительно того, как он доставит своего нежданного, хотя и щедро оплаченного пассажира в королевский дворец, куда прежде никогда не наведывался. Разумеется, он знал, где находится этот дворец (а кто не знает?!). Знал он, и где находится вход в покои ее королевского величества. Но как проникнуть в этот самый вход и доставить господина гвардейца по назначению (пятая дверь по правую руку в главном коридоре на третьем этаже), совершенно не представлял! Поэтому, высадив остальных пассажиров неподалеку от Вестминстерского аббатства, возница направил экипаж по набережной Темзы к королевскому дворцу, решив в крайнем случае сдать д'Артаньяна на руки дворцовой страже, если она воспрепятствует тому, чтобы он лично доставил его до оплаченного, так сказать, места назначения. Вообще-то вариант развития событий кучер просчитал довольно точно. Случись дворцовой страже оказаться на своем боевом посту, у дверей ее величества королевы Англии Генриетты де Бурбон, черта с два ему удалось бы доставить своего пассажира по адресу. Однако за полчаса до прибытия почтовой кареты к парадному подъезду ее величества там появился высокопоставленный офицер, командовавший сменой дворцовой стражи, и велел часовым оставить пост и удалиться в караульное помещение. Вслед за тем сей офицер проследовал внутрь и очистил от стражников все коридоры на всех этажах в данной части дворца. После этого он, никому не объяснив своих, мягко говоря, странных действий, удалился с чувством исполненного долга, а полчаса спустя ко дворцу подлетела карета с д'Артаньяном, все еще пребывавшим в совершенно блаженном состоянии. Не обнаружив вполне ожидаемого препятствия в виде часовых, кучер помялся, не зная, как поступить, но наконец решился, извлек своего пассажира наружу и повел его во дворец. Адрес возница запомнил точно и, поднявшись со своим подопечным на третий этаж, попал в главный коридор. Здесь он отсчитал пятую дверь по правую руку и, распахнув ее, прислонил псевдогасконца к дверному косяку, полагая на этом свою миссию исчерпанной. — Вы дома, сэр! — поклонившись, торжественно провозгласил он и, получив в ответ невнятный кивок, развернулся и отправился восвояси. Проводив взглядом этого странного малого, ни с того ни с сего надумавшего изъясняться на… на каком-то странном, смутно знакомом, но явно не французском языке, сэр д'Артаньян покрепче ухватился за дверь и, со всех сил хлопнув ею, остался один дома. Хотя эта комната мало напоминала его жилище на улице Могильщиков, в данный момент псевдогасконцу было решительно все равно. Несмотря на то что медвежья доля дикой целебно-алкогольной смеси, повергшей его в коматозный сон, успела выветриться, остатков ее вполне хватало, чтобы лишить д'Артаньяна интереса ко всему, кроме собственной персоны. Обозрев маленькую комнатку, стены коей были обиты богатой испанской материей розовато-пастельных тонов, и не обнаружив в ней ничего, помимо небольшого столика с парой стульев и окна, плотно завешенного тяжелыми темными гардинами, разведчик пересек комнату и, отбросив занавеску, проник в смежную комнату. Здесь находилась гигантских размеров кровать с могучим балдахином, укрывавшим ее от внешнего мира, и высокий платяной шкаф. Приблизившись к кровати и отбросив занавесь балдахина в сторону, д'Артаньян убедился, что кровать пуста, аккуратно застелена и украшена целой горой хорошеньких кружевных подушечек, сложенных в изголовье. Дабы исправить это недоразумение, псевдогасконец немедленно уселся на покрывало и застонал, обхватив раскалывавшуюся голову руками. Ну и боль! Ну и похмелье! Хоть ложись и помирай! Смутно, на периферии сознания, д'Артаньян понимал, что опростоволосился, потерял над собой контроль и позволил себе принять лишнего. Понимал, что в этом состоянии мог натворить всяческих глупостей и поставить под угрозу не только свою жизнь (он уже привык рассуждать о своей жизни как бы со стороны, как о некой категории, существующей обособленно от него), но и всю операцию, на которую в Москве возлагались большие надежды. Он понимал, что сейчас ему следовало бы кинуться на поиски друзей-мушкетеров и разузнать: что, во имя всех святых, он вытворял, находясь подшофе?! Но помимо этого д'Артаньян также понимал, что сейчас, будучи едва живым от дикого похмелья, он может сотворить еще черт знает что и, вполне возможно, сгореть окончательно. Еще раз вздохнув, он отпустил свою больную голову и, помассировав лицо руками, снова осмотрелся. Обстановка вокруг была одновременно и знакомой и чужой. Д'Артаньян приласкал ладонью прохладное атласное покрывало и остановил взгляд на пирамидке подушек в изголовье. Что ж, это может оказаться не самым скверным вариантом. Прилечь, отлежаться, отойти, а уж потом… Он еще додумывал эту со всех сторон правильную и замечательную мысль, а руки его сами собой уже стаскивали ботфорты, отправленные вслед за этим под кровать, и шляпу с плащом, закинутые в угол. Сняв шпагу и расстегнув камзол, д'Артаньян одним ударом кулака разметал нарядную гору подушек, выбрал себе самую большую и мягкую и, обхватив ее, как утопающий спасательный круг, скользнул под покрывало, впервые за весьма продолжительное время почувствовав себя в полной безопасности и покое. Мгновения неспешно скользили над спящим разведчиком, сливаясь в секунды, секунды выстраивались в минуты, а те, накапливаясь, вот-вот должны были обозначить новый час. Покои ее королевского величества были пусты и безлюдны. Задайся д'Артаньян вопросом о причинах подобной безлюдности, он наверняка выяснил бы, что ее величество королева Англии Генриетта де Бурбон, супруга славного короля Карла I Стюарта, сопровождает его в большом выезде в Виндзорские охотничьи угодья его величества. Свита ее величества, разумеется, сопровождала свою королеву, прислуга ее величества по такому случаю, разумеется, разбежалась по трактирам и свиданиям, а охрана ее величества, как мы уже отметили, была удалена неким офицером. Но д'Артаньян просто спал, полагая себя находящимся в столице Французского королевства городе Париже, и никакими вопросами не задавался. Его мирный сон длился уже целый час, когда к тому же подъезду, через который во дворец доставили и самого псевдогасконца, неспешно подкатила карета. Этот экипаж имел вид несравненно более респектабельный, нежели транспортное средство д'Артаньяна, хотя и не был украшен гербом, выдававшим его принадлежность знатному владельцу и соответственно высшему свету. Пара рослых, породистых лошадей цвета воронова крыла и кучер, подобно им закутанный в черный плащ, довершали картину. Едва карета остановилась, из нее тут же вынырнул мужчина, внимательно огляделся по сторонам и, развернувшись к экипажу, с поклоном подал руку даме. Она воспользовалась любезностью слуги, даже не удостоив его при этом взгляда, и, стремительно одолев расстояние до дворцового крыльца, очутилась на ступенях. Здесь она осмотрелась и, оставшись, по-видимому, вполне удовлетворенной осмотром, властным взмахом руки отпустила слугу вместе с экипажем. Сразу было заметно — в отличие от кучера почтовой кареты, даму нисколько не удивило отсутствие часовых у дверей ее королевского величества. Более того, похоже, она ожидала этого, словно это было сделано именно для нее. Убедившись, что карета отбыла, дама, под плащом которой широким воланом вспухал кринолин, выдавая платье несвойственное, как правило, представительницам низших слоев общества, самостоятельно распахнула дверь и, проникнув во дворец, начала подниматься по лестнице. Поскольку больше ничего интересного вокруг в этот момент не происходило, мы, пожалуй, можем позволить себе бросить мимолетный взгляд на незнакомку. Тем более что, оказавшись внутри, она откинула капюшон плата, покрывавший прежде ее голову. Навскидку даме можно было дать лет двадцать пять — тридцать. Роста она была среднего, а наиболее приметным в ее облике, без сомнения, являлись огненно-рыжие вьющиеся волосы, обрамлявшие лицо чуть более смуглое, чем у большинства жительниц Туманного Альбиона. Если же коснуться черт этого лица, то ощущение, что перед нами именно англичанка, и никто более, напрочь сметало все признаки, противоречившие этому. Ее зеленые глаза, плотно сжатые губы и волевой подбородок дышали высокомерием и чопорностью, свойственными лишь одному народу на свете. Но даже эти далекие от положительных черты характера, отражавшиеся на ее лице, не могли окончательно испортить миловидное творение высшего скульптора, заключенное в овал правильной и приятной формы. Молодая дама была на редкость хороша собой. Поднявшись на третий этаж, она миновала ответвления маленьких боковых коридорчиков и, оказавшись в главном коридоре, пошла по нему, отсчитывая двери по правую руку, покуда наконец не достигла пятой. Остановившись перед ней, дама еще раз, тщательнее прежнего, огляделась по сторонам и, убедившись, что коридор действительно пуст и ее никто не видит, толкнула дверь, быстро проскользнула внутрь и затворила ее за собой. Оказавшись в передней комнате, она сбросила плащ на спинку одного из стульев и уселась на другой. Опершись локтями о стол, она положила подбородок на сплетенные пальцы рук и задумалась, сосредоточенно глядя прямо перед собой. Улыбка, блуждавшая на ее лице, свидетельствовала о том, что мысли молодой красавицы были скорее приятными и отрадными, нежели печальными и тяжелыми. Ах, если бы только мы могли окинуть их таким же невинным, мимолетным взглядом, как и ее лицо! Тогда бы мы сразу догадались, чему она так радуется. А, ладно! Гулять так гулять: заглянем и в мысли! …Это победа, думала молодая леди. Это успех! Герцог в моих руках! А стало быть, и подвески — тоже! Ах, они мои! Мои! На этот раз благодарность Ришелье не будет иметь границ и я получу все, что мне нужно! Деньги, титул, имение во Франции! Теперь у меня будет все! Все! Судя по тому, что сказал кардинал, на этот раз на карту поставлено столько, что он не поскупится ни на какую награду, если я выполню это задание. А я выполню его! Выполню! Я уже почти его выполнила: герцог согласился на приватную встречу, он удалил стражу, чтобы о ней не узнал ни один человек. Он выполнил все мои просьбы, и теперь… Теперь мне остается самая малость! Самая малость! Не в силах сдержать себя, она вскочила и, стремительно пройдясь по комнате, остановилась на пороге спальни. Как и в передней, шторы здесь были плотно задернуты, но яркий дневной свет сочился сквозь ткань, отчего комнаты казались погруженными в таинственный, интимный полумрак. Тот самый полумрак, в котором так сладко сливаться в объятиях с мужчиной, ощущая его сильные, крепкие руки на своих обнаженных плечах… Несмотря на скупость освещения, дама видела и огромную кровать с балдахином, и платяной шкаф, и зеркало, мерцавшее на стене. Она знала каждый уголок в этой комнате, но тем не менее осматривала ее как полководец поле битвы перед ее началом. Да эта спальня и была ее полем битвы, генерального сражения, которое она готовилась дать здесь с минуты на минуту и от исхода которого зависела ее жизнь. Да-да, думала она, подходя к кровати, от сегодняшнего дня зависит все. Если герцог удовлетворит мою просьбу, то через сутки я навсегда покину берега Англии, с тем чтобы начать во Франции новую жизнь. Жизнь гранд-дамы, находящейся под покровительством всемогущего кардинала, для которого я столь много сделала. Ее пальчики игриво пробежались по складкам, всколыхнув тяжелую ткань, а потом ухватились за край балдахина с намерением отбросить его в сторону. Однако в ту же секунду под влиянием новой мысли она оставила занавесь кровати в покое и, развернувшись к шкафу, отворила его. Сняв с вешалки роскошный длинный пеньюар, она приложила его к груди и подошла к зеркалу. Неторопливо поворачиваясь из стороны в сторону, она рассматривала и себя, и пеньюар, отмечая, как идеально этот шедевр бельевого искусства, изобилующий кружевами, оборочками и прочей мишурой, гармонирует с ее длинными огненно-рыжими волосами, обладающими невероятной, почти магической властью над мужчинами. Нет, ему не устоять! Не устоять, думала она, и радостная улыбка грядущего триумфа вновь и вновь вспыхивала на ее губах. Ему не устоять, ибо у человека, как известно, есть лишь один орган, не подчиняющийся напрямую голове, а женщины и того не имеют — абсолютно рациональные существа, просто законченное совершенство. Когда захотят, по крайней мере… Вот на этот орган мы и будем давить всем своим существом, с улыбкой подумала рациональная красавица и, вспомнив о времени, посмотрела на настенные часы. Однако пора облачаться в боевую амуницию — герцог может появиться с минуты на минуту, и встретить его нужно во всеоружии. Она взялась было за шнурки, стягивавшие платье на груди, но сообразила, что пеньюар помешает ей раздеваться, и осмотрелась: куда бы его деть? Можно положить на стул в передней комнате, но кровать-то ближе, и леди, продолжая улыбаться, подошла к ней и отбросила в сторону полог… Шедевр бельевого искусства выскользнул из ее рук, когда она, ахнув, отпрянула, а улыбку на ее лице сменило выражение крайнего недоумения: на постели, скрытый до сего момента балдахином, спал мужчина! Он лежал, разметавшись по кровати, окруженный со всех сторон смятым покрывалом и хаотично разбросанными подушками. Из них лишь одна находилась под его головой, а некоторым, видимо, нашлось место только под его… диаметрально противоположным голове местом. Мужчина, судя по всему, был погружен в глубочайший сон, и дама не сообразила сразу: почему она не услышала его храпа? И лишь приглядевшись, она поняла, что спавший чрезвычайно молод, а молодые спят тихо. По крайней мере, когда спят одни… Сказать, что наша красавица находилась в замешательстве, значит не сказать ничего! Она снова оглянулась на часы и, обнаружив, что главная стрелка стоит на полпути к двум часам, в отчаянии закусила губу: герцог, должно быть, уже на пороге! У нее не оставалось времени даже на то, чтобы послать ему записку, изменив место или время встречи! Еще немного — и он будет здесь! Дама в отчаянии всплеснула руками и, обойдя кровать, присмотрелась к молодому человеку, так некстати оказавшемуся в этой постели. Одежда его более всего напоминала военную форму, но находилась в таком беспорядке, что определить, какому именно полку или даже роду войск принадлежит сей вояка, было решительно невозможно. Какой-нибудь королевский гвардеец, забредший сюда на свидание с какой-нибудь королевской горничной-прачкой-кастеляншей? Скорее всего, подумала она, решаясь… — Эй! — тихо позвала она, наклоняясь к спящему и осторожно дотрагиваясь до его плеча. Никакой реакции не последовало. — Эй! — повысила голос дама. Она уже отчетливо уловила запах перегара, исходивший от военнослужащего. — Эй! — На этот раз она сильно толкнула его в плечо. — Вы кто такой? Ответом ей был едва различимый стон. — А ну-ка просыпайтесь! — продолжала трясти его дама. — Этого мне еще не хватало! Но мужчина и не думал просыпаться. В ответ на отчаянные попытки разбудить его он, не открывая глаз, махнул рукой, словно назойливую муху отгоняя прочь агрессивную особу. — Жанна… — промямлил он еле различимо, но явно по-французски, — отстань! — Какая еще Жанна?! — на том же языке возмутилась дама, которую, видимо, звали совсем иначе. — А ну-ка просыпайтесь немедленно! Но мужчина снова махнул рукой и перевернулся на другой бок. — Ах так! — воскликнула дама. — Ну берегитесь! С этими словами она выскочила из спальни и, схватив вазу с цветами, вернулась обратно, предварительно оставив икебану валяться на столе. — В последний раз предупреждаю! — торжественно сказала она, снова подойдя к постели и занеся вазу над спящим. Но и это предупреждение пропало втуне: мужчина лишь протяжно, глубоко зевнул и, уютненько пристроив ладошку под щечку, продолжал смотреть сны с участием какой-то неведомой Жанны. — Ну все! — сурово сказала дама и наклонила вазу. Тонкая струйка воды попала сперва на висок спящему, потом пощекотала ухо и растеклась по щеке. — Ой как хорошо! Дождик пошел! — улыбнувшись, пробормотал мужчина. Правда, улыбался он недолго. Вскоре так некстати обрушившиеся атмосферные осадки начали, по-видимому, беспокоить его, и он, недовольно кряхтя и постанывая, открыл-таки глаза и сел на постели. Довольная результатом, дама все же сделала несколько шагов назад, не выпуская из рук опустошенную вазу, на случай если действия пробудившегося окажутся, так сказать, неадекватными. Мужчина же между тем свыкся с сумеречным освещением спальни и, оглядевшись, увидел даму. Не меньше минуты они смотрели друг на друга, а потом он спросил: — Что такое? Не поняв вопроса, дама сочла за благо промолчать. — Я вас спрашиваю, мадам, в чем дело? — требовательно повторил он. Язык у него слегка заплетался, однако картавый французский с ярким южным акцентом был вполне приемлем. — Кто вы такая? По какому праву вы сюда вломились? И что это за вода такая… вода здесь? — Его взгляд остановился на вазе. — Это что, вы меня поливали, что ли? — Я, — не стала отрицать очевидное незнакомка. — А зачем? — удивился он. — Я вам что, клумба? Газон? Палисадник? — Затем, чтобы вы проснулись и поскорее отсюда убрались! — Откуда — отсюда?! — Из этой комнаты. — Из этой комнаты?! — Мужчина ошарашенно уставился на нее. — А почему это я должен убираться из этой комнаты?! Чтобы вы знали: эта комната принадлежит моей девушке… — Вашей девушке?! — Да, моей! Констанции Бонасье! — Что это еще за Констанция? — спросила дама, уверяясь, что оказалась права: какой-то гвардеец пришел на свидание к своей девчонке из королевской прислуги! — Кто она такая? — Королевская кастелянша! — А вы кто такой? — Шевалье д'Артаньян! — отрекомендовался мужчина. — Гвардеец его величества! А сама-то ты кто будешь? — осторожно спросил он. — Миледи я. — Миледи?! — изумился разведчик. — А Миледи — это чего, имя или фамилия? — Должность. — Ах должность! Должность — это я понимаю! Звать-то тебя как, девица? — Мари Винтер! Миледи Мари Винтер! Другое дело, подумал д'Артаньян, а то — миледи, миледи! Мари Винтер, это по-нашему будет… Мария Зимина, что ли? Ну точно — Маша Зимина! Чувствуя, как боль медленно, но верно сдает позиции, он присмотрелся к миледи и пришел к выводу, что хороша Маша сверхъестественно! Жаль только — не наша. — Послушайте, миледи, — сказал он примирительно, — я, конечно, все понимаю, однако не могли бы вы исчезнуть отсюда по-быстренькому? Сюда может прийти Констанция, и мне бы не хотелось, чтобы она видела нас вдвоем, да еще в кровати… — В какой еще кровати?! — возмутилась миледи, лихорадочно пытаясь найти выход из ситуации. Матерь Божья, ведь Бекингем клялся, что здесь никого не будет! — Знаете что, чешите-ка вы отсюда! — повторил свою просьбу псевдогасконец, дружелюбно махнув рукой в сторону двери. — Не морочьте мне голову, она и так раскалывается! — Послушайте, ну вы хоть что-нибудь соображаете?! — спросила миледи, надеясь, что ей удастся выставить господина гвардейца до прихода герцога, ведь осталось… она взглянула на часы и ахнула. — Вы хоть что-нибудь соображаете?! — Все соображаю! — браво ответил д'Артаньян. — Ну тогда послушайте, что я вам скажу: комната эта принадлежит мне, а не вашей Констанции! И сейчас ко мне должны прийти! И ваше присутствие здесь совершенно необязательно! Она схватила его за рукав и попыталась стащить с кровати, однако господин гвардеец не только вывернулся из ее цепкого захвата и оттолкнул ее, но еще и запустил вслед подушкой: — Хулиганка! — Хам! — взвизгнула она, уклоняясь. Ах если бы за дверью была охрана! Этого дебошира в два счета скрутили бы и отправили в надежное место! Но охрана была удалена герцогом по просьбе миледи, чтобы обеспечить секретность, необходимую в первую очередь ей же! — Хулиганка! — повторил д'Артаньян, самостоятельно спускаясь на пол и озираясь. — Сапоги мои куда-то делись. Где мои сапоги?! — Не знаю! — А кто знает?! Сапоги!!! Вы где?! — позвал он. — С ума сойти можно! Ее это, видите ли, комната! А где тогда комната Констанции?! — Не знаю! — Ну заладила! «Не знаю» да «не знаю»! Что вы вообще знаете?! — Я знаю только одно: один из нас сошел с ума! — Точно! — кивнул лазутчик. — И я даже знаю кто! — Я тоже знаю, — отозвалась миледи, мрачно глядя на него. — Вы что, меня имеете в виду? — спросил д'Артаньян, подходя к ней. Миледи настороженно подобралась, опасаясь новой выходки, однако разведчик просто смотрел на нее, а потом вдруг рыгнул, как это часто бывает с похмелья, когда желудок, радуясь тому, что благополучно пережил очередное безумство хозяина, резвится и устраивает всяческие шалости. — Фу! — И, презрительно скривившись, миледи отвернулась от него. — Извините, — пролепетал разведчик, озираясь по сторонам и все больше и больше не узнавая комнату Констанции в Лувре. — Караул! — шепотом завопил он. — У меня такое чувство, что я где-то… но не дома… — Прекрасно, сударь! — воскликнула миледи. — Прекрасно, что вы наконец стали это осознавать! Может быть, вы хоть теперь-то уберетесь прочь?! — Да нет, нет! Погодите! Погодите! — заартачился д'Артаньян. — Я же все помню! Мы с друзьями сидели в трактире, ну это у нас традиция такая, потом меня затолкали в какую-то карету и отправили в Лувр, к Констанции… — Куда вас отправили?! — В Лувр, к Констанции, — повторил псевдогасконец, не понимая, почему у миледи так округлились глаза. — Но Лувр в Париже! — Ну разумеется, в Париже! Где же еще?! — Ну а мы где?! — спросила миледи, которую вдруг осенило: так вот откуда французский язык! — Что значит — где? — уставился на нее разведчик. — В Лувре, естественно… — В Париже?! — В Париже! — В Париже?! — Миледи расхохоталась. — Так вы думаете, что это — Париж?! — А вы, получается, думаете иначе?! — Разведчик улыбнулся. — Париж это, красавица! Париж! Древняя Лютеция! Город на Сене! — Ах вот оно как! Значит, Париж? Древняя Лютеция? Город на Сене, да? — Красавица задумалась на мгновение, потом остановила свой взгляд на окне и, подбежав к нему, отдернула занавеску. — Да что вы здесь хозяйничаете-то?! — возмутился псевдогасконец. — Что вы здесь… дергаете-то все?! Может, Констанции нужно, чтобы занавески были задернуты?! А вы… — Идите-ка сюда! — не дала ему договорить миледи. — Идите-ка вы сами знаете куда! — огрызнулся д'Артаньян, тем не менее подходя к ней. Миледи Винтер с улыбкой смотрела, как он нетвердым шагом приблизился к окну и, опершись рукой о подоконник, выглянул на улицу. Что же касается самого лазутчика, то, бросив всего один взгляд, он мгновенно уловил резкое изменение в привычной картине, видимой из окна кастелянши ее королевского величества Анны Австрийской. Нет, если бы дело заключалось в том, что из ее окна стала вдруг видна речка Сена, это было бы еще полбеды! Настоящей бедой были изменения, произошедшие с самой речкой Сеной: она стала гораздо шире, прямее и… величественнее прежнего, набережные ее изменились до неузнаваемости, равно как и дома, стоящие вдоль них, а на другом берегу в неясной дымке… псевдогасконец присмотрелся… на другом берегу возвышалась огромная, массивная башня, верхушка которой терялась в тумане. Прежде ничего подобного из окна Констанции Бонасье он не наблюдал. Впрочем, что уж душой-то кривить: прежде ничего подобного он не наблюдал ни в Париже, ни во всей остальной Франции! Однако память, нагруженная знаниями, почерпнутыми из книг, дала верную подсказку. — Так это что же… это что же… получается… — пролепетал лазутчик, — получается, это вот… Лондон?! — Да, сударь! — торжествующе подтвердила миледи. — Это Лондон! Древний Лондиниум! Город на Темзе! — Господи-и!.. — простонал разведчик. — Так это, получается, меня в Англию занесло?! Боже милостивый, ну за что мне такое наказание-то?! И в тот же миг, словно ответ Небесного Вседержителя, перед его внутренним взором возник город Женева с 3-й улицей Строителей, а также с гостиницей «Изумрудный пик» и несчастным господином Бонасье с его не менее несчастной госпожой Бонасье… — Господи! — взмолился он. — Прости ты мя, грешника окаянного! Ведь не по собственному же почину, а волей пославшего мя Центра я людей-то обманываю! — И разведчик, перекрестившись, зажмурился, истово надеясь, что, когда он откроет глаза, заморская столица растворится как страшное видение и он снова окажется в Париже, на улице Могильщиков. Выждав несколько секунд, псевдогасконец открыл-таки глаза и, снова узрев ошеломивший его вид на речку Темзу, понял, что Всевышний остался глух к его увещеваниям. То ли на сей раз лазутчик слишком уж крепко разгневал Его, то ли Он просто полагал, что и так достаточно помогает агенту русской антиразведки. Оба предположения были в равной степени правдоподобны. Закручинился д'Артаньян, пригорюнился псевдогасконец, опечалился антиразведчик: — О господи! Так это получается… получается, меня вместо Арамиса запихнули на корабль?! Миледи молчала. — Получается, я здесь, а он — там?! О господи! — Он запустил руки в карманы сначала штанов, потом камзола, старательно обыскивая себя. В штанах обнаружился его родной полупустой кошелек, а во внутреннем кармане камзола… во внутреннем кармане камзола обнаружился конверт, в котором лазутчик с ужасом опознал то самое письмо, которое Арамис вез! — Ну а теперь, сударь, когда вы осознали свою ошибку, не будете ли вы любезны убраться отсюда? — оборвала его размышления миледи. — Убраться?! — испугался д'Артаньян. — Да куда же я уберусь-то отсюда?! Я же здесь ничего не знаю! Даже языка! — Ну это меня не касается… — начала было миледи, однако тихий стук в дверь заставил ее прерваться. — Ага! — торжествующе воскликнула она. — Это — ОН! Это самое «ОН» прозвучало столь грозно, что разведчик аж содрогнулся. — Не надо! Не открывайте! — попытался он удержать миледи, устремившуюся в переднюю комнату. — Сразу не открыть — хуже, — ответила она и выпорхнула из спальни. Подбежав к двери, миледи замерла на мгновение, пытаясь успокоиться, а потом улыбнулась и отворила дверь. На пороге стоял статный, красивый вельможа, которого поэты эпохи сравнивали исключительно с одним лишь Аполлоном Бельведерским. Ему было тридцать пять лет, и его длинные золотистые локоны, стекавшие на крепкие, сильные плечи, обрамляли открытое и мужественное лицо подлинного рыцаря. Это был премьер-министр Англии Джордж Вильерс, герцог Бекингемский. Едва переступив порог, он тут же подхватил ручку миледи Винтер и, поцеловав ее, прижал к сердцу. — Сударыня, сегодня вы само очарование! — сказал он, улыбнувшись. — Ах, милорд! — Миледи покраснела, тщетно пытаясь пригладить волосы, разлохматившиеся в битве с д'Артаньяном. — Благодарю вас, что согласились на эту встречу! — Я не просто согласился на эту встречу, сударыня, я мечтал о ней! — ответил галантный кавалер. — Мечтал и приготовил вам подарок. — Подарок? Прекрасно! — Миледи улыбнулась. — Знаете, я тоже приготовила вам подарок, но… он там! — Она указала на спальню. — Там? — переспросил герцог, взглянув в сторону спальни, откуда не доносилось ни звука. Признаемся откровенно, он не понимал: почему бы им без лишних предисловий не пройти прямо туда? — Милорд! Я должна рассказать вам о невероятном происшествии! — смущенно воскликнула миледи, не знавшая, как бы помягче подвести его к встрече с незваным шевалье. — Да? — В это просто невозможно поверить! — А что такое? — улыбнулся Бекингем. — Вы представляете, я прихожу сюда и вижу, что на моей постели спит какой-то мужчина… — Какой еще мужчина? — спросил герцог, причем улыбка начала медленно сползать с его лица. — Совершенно незнакомый мне мужчина, милорд! — вкладывая в эти слова всю свою искренность, воскликнула миледи. — Вы представляете, он так крепко спал, что мне пришлось поливать его водой из вазы! — Вот как? — Бекингем нахмурился. — Ну и где же сейчас этот… совершенно незнакомый мужчина? — Он там. — В спальне? — В спальне. — Так. — Герцог стал еще смурнее и, отстранив женщину, решительно направился в спальню. — Только умоляю вас, держите себя в руках! — Миледи бросилась за ним, заметив, как он положил руку на эфес шпаги. Ничего не ответив ей, Бекингем прошел в спальню и, подойдя к кровати, резко откинул в сторону полог балдахина. — Так! — повторил он, делая шаг назад, причем его рука, лежавшая на эфесе, столь сильно стиснула его, что костяшки пальцев побелели. После того как миледи отодвинула тяжелую оконную гардину, демонстрируя лазутчику вид на Темзу, в свете недостатка не было, и герцог одним взглядом охватил и д'Артаньяна, сидевшего на кровати с найденными-таки ботфортами в руках, и развороченную постель, и смятый кружевной пеньюар миледи, валявшийся подле кровати. Словом, картина была вполне завершенная и в комментариях не нуждалась! — Так!!! — в третий раз сказал он. — Вот, значит, сколь… активно вы, сударыня, готовились к встрече со мной?! — Что?! — ахнула миледи. — Вы могли подумать… Но закончить ей не дали. — Прекрасно! Прекрасно! — распаляясь и краснея с каждой секундой все больше и больше, произнес Бекингем, стремительно проходя к окну и так задев при этом псевдогасконца, что тот опрокинулся на спину. — Стало быть, сей, как вы изволили его назвать, совершенно неизвестный мужчина взял на себя труд… согреть для меня место?! — Он снова прошел мимо д'Артаньяна и снова, явно намеренно, зацепил его. На этот раз разведчик возмутился: — Ну что вы… что вы меня роняете-то все время?! — Сам он сейчас мечтал лишь об одном: поскорее натянуть ботфорты и смыться отсюда куда подальше. Хотя и не был уверен, что ему позволят это сделать… — А вы, любезнейший соперник, вообще помолчите, пока вас не спрашивают! — рявкнул на него Бекингем. — С вами разговор еще впереди! — Соперник?! Герцог, я умоляю вас, ну посмотрите же на этого проходимца! — заламывала руки миледи, указывая на псевдогасконца, с трудом натягивающего ботфорты. — Ну как, как он может быть соперником вашей светлости?! Он же совершенно неприглядный и несимпатичный! — Ну это, знаете ли, спорный вопрос! — возмутился разведчик, одолев-таки правый сапог. — Вы, сударыня, я извиняюсь, тоже далеко не Венера Милосская, даже если вам руки укоротить как следует! — Я сейчас язык кому-то укорочу как следует! — зашипела миледи. — А ну-ка прекратите оба ваши пререкания! — заорал Бекингем. — Оба? — Миледи просто не могла поверить, что ее поставили на одну доску с д'Артаньяном. — Оба! — подтвердил герцог, не снижая громкости, хотя голос его отдавался в больной, похмельной голове агента русской антиразведки оглушительным набатом. — Я прекрасно вижу, что вы знакомы давным-давно! Не делайте из меня идиота! Господи, да как можно сделать из тебя идиота, если ты уже идиот! — подумал псевдогасконец. Левый сапог наконец-то тоже поддался его усилиям, и д'Артаньян, поднявшись с кровати, взял шпагу, плащ и шляпу, намереваясь произвести нехитрый маневр, именуемый обычно отступлением. — Ах, сударь, так вы еще и при шпаге?! — остановил его властный голос Бекингема. — Да, сударь… — Милорд, болван! — громким шепотом подсказала ему миледи. — Милорд-болван, — исправился лазутчик, запоздало сообразив, что второе-то слово произносить было как раз необязательно. — А кроме того, я еще француз и даже гасконец, так что не советовал бы вам доводить меня до крайности! — Ах вот оно что?! — окончательно распетушился милорд Бекингем. — Стало быть, француз, да еще и гасконец?! Прекрасно! Прекрасно! В таком случае не угодно ли вам объясниться со мной, покуда миледи Винтер не отвезет это письмо в Вестминстерское аббатство? С этими словами он подошел к секретеру, стоявшему у стены, и, взяв гусиное перо, живо набросал на листе бумаги несколько строчек. Надуманность, ненатуральность предлога, под которым герцог хотел удалить миледи, была очевидна всем, однако Бекингем был непоколебим и настоял, чтобы миледи Винтер взяла письмо и, воспользовавшись своей каретой, доставила записку герцога приору Вестминстерского аббатства. — Это поможет вам, сударыня, хоть как-то загладить свою вину передо мной! — напутствовал ее Бекингем, провожая до двери. — А когда вы вернетесь, мы продолжим наш разговор. Ну а теперь, сударь, — он угрюмо уставился на д'Артаньяна, едва дверь за миледи захлопнулась, — когда мы остались одни, прямо и откровенно, как мужчина мужчине: что вы здесь делали?! — Спал. — «Спал»! — воскликнул герцог. — Прекрасный ответ! Прямой и исчерпывающий! — Один спал! — поспешил уточнить лазутчик, сообразив, что его ответ истолкован превратно. — Один? Простите, сударь, а вам здесь что, казарма, куда можно прийти и завалиться спать, как у себя дома? — Нет! Конечно же нет! Не казарма. Вы понимаете, я попал сюда совершенно случайно! — Ну так объясните мне, сударь, как вы сюда попали?! — взревел герцог. — Куда — сюда? — не понял д'Артаньян, болезненно зажмурившись, когда герцогский рев, штопором вонзившись в его черепную коробку, всколыхнул притихшую было боль. — Сюда, черт возьми! В эту комнату, в этот дворец, в этот город, в эту страну, в конце концов! — не сбавляя громкости, зарычал Бекингем. — Ах в эту страну! — уразумел-таки разведчик. — Понимаете, милорд, у нас есть традиция: каждый день после службы мы с друзьями ходим в трактир. Ну мы выпиваем в трактире… — Ну?! — Ну так вот, вчера… или позавчера, я уже и не помню, честно говоря, после службы мы тоже пошли в трактир. Ну мы там сидели, в трактире, ну там пили-ели-говорили, ну там ля-ля-тополя, ну, в общем, о явлениях природы и о ценах на болты, а потом! Потом примчался наш друг Арамис, он тоже гвардеец, как и я, только… из другой роты… вот… примчался наш друг Арамис и сказал, что ему срочно надо гнать в Англию! — Зачем? — Бекингем подозрительно уставился на него. — Что — зачем? — Псевдогасконец чувствовал, что мозги, напрочь отсыревшие от спиртного, ни в какую не хотят работать, словно мстя своему неразумному хозяину за вчерашнее возлияние. — Зачем этому вашему Арамису срочно нужно гнать в Англию?! — пояснил герцог тоном, менее всего подпадавшим под определение «вежливый». — Что ему здесь понадобилось?! — А я не знаю зачем. — Д'Артаньян удивленно развел руками после тягостного минутного размышления под тяжелым взглядом собеседника, если, конечно, в данный момент Бекингема можно было так охарактеризовать. — Арамис сказал «надо» — и мы сели на лошадей и погнали. — Куда вы погнали на своих лошадях? — Ну как куда? В Англию, разумеется! Куда же еще? Сначала мы остановились в какой-то деревушке, ну там мы выпили-закусили и помчались дальше. На ночь остановились в Ля-Корте, где опять-таки неплохо закусили… — И выпили, разумеется, тоже неплохо? — уточнил герцог. — Точно! — кивнул д'Артаньян. — А следующей ночью мы были уже в Кале… — Где конечно же снова выпивали? — Ну безусловно! — не стал отрицать очевидное разведчик и хотел было продолжить, но Бекингем остановил его повелительным жестом: — Погодите-ка, сударь! Я, кажется, понял! — воскликнул он. — Вы алкоголик. Да? — Я?! — ужаснулся д'Артаньян. — Нет, ваша светлость, я не алкоголик! Я гвардеец! Понимаете, королевский гвардеец… — Как будто королевский гвардеец не может быть алкоголиком, — пожал плечами герцог, и псевдогасконец с затаенной грустью подумал, что гвардейцы во всем мире, должно быть, очень напоминают друг друга. И в Кремле. И в Лувре. И даже в Букингемском дворце… — Я не алкоголик! — предпринял он еще одну попытку оправдаться. — Я несчастный человек! — Несчастный человек! — скривился Бекингем. — Покажите мне хотя бы одного человека, который был бы счастлив с таким-то диагнозом! Однако бог с ними, с вашими несчастьями, вернемся-ка лучше в Кале! Что же было после того, как вы прибыли в этот славный английский город, оккупированный Францией, и в очередной раз выпили там? Мысленно пожурив герцога за скверные историко-географические познания, разведчик собрался с мыслями и ответил: — Еще до того как мы выпили, нам пришлось посетить лекаря, ввиду того что мне и господину Арамису требовалась медицинская помощь… — Что, печень заболела? — фальшиво посочувствовал Бекингем. — Нет, милорд, не угадали! — оскалился в ответ д'Артаньян. — По пути в Кале мы получили небольшие ранения, потребовавшие вмешательства эскулапа. — Ах вот оно что! А я-то уж думал, дали о себе знать ваши бесконечные возлияния. Смотрите, сударь! Так ведь оно обычно и бывает: один раз приложились, второй — выпили, третий — хлебнули, четвертый — пригубили, пятый — опрокинули, шестой — дернули, седьмой — пропустили, восьмой — тяпнули, девятый — хватили, десятый — дерябнули, одиннадцатый — раздавили, двенадцатый — клюкнули, тринадцатый — дербалызнули, четырнадцатый — приняли, пятнадцатый — накатили, шестнадцатый — поддали, семнадцатый — хлопнули, восемнадцатый — вмазали, девятнадцатый — чарку осушили, двадцатый — муху придавили, двадцать первый — за воротник заложили и — АГА! — Чего — АГА? — Д'Артаньян недоумевающе уставился на него, пытаясь угадать: что же закончилось у его сановного собеседника — определения процесса злоупотребления алкоголем или же цифры для их поочередного выстраивания? — Прощай молодость, получите ваше место на Монфоконе[7]! — охотно разъяснил смысл слова «АГА» Бекингем. — Ну-у… — протянул любимое свое сегодняшнее слово псевдогасконец, не зная, что и сказать. Да, познания у его светлости на удивление! Сразу видать, и сам порой не прочь тяпнуть и опрокинуть как следует! Одно только «дербалызнули» чего стоит! Возможно ли вообще такое слово перевести на русский язык? — Ладно, сударь, о Монфоконе мы поговорим позже, а сейчас меня больше интересует, что же вы делали после того, как побывали у лекаря и в очередной раз приложились к чарке? — отмахнулся герцог, видя замешательство собеседника. — Так и меня, ваша светлость, это тоже очень сильно интересует! — чистосердечно ответил разведчик, в самом деле без малейшего преувеличения готовый отдать… почти что все на свете, только бы узнать, что же произошло в трактире «Золотой якорь» славного французского города Кале после того, как они отведали заливную рыбу. — Вы что же, ничего не помните? — искренне удивился Бекингем. — Ни бум-бум! — Д'Артаньян развел руками, но, опасаясь, как бы герцог не начал самостоятельно выстраивать логические цепочки, способные завести его черт знает куда, решил взять эту задачу на себя: — Понимаете, милорд, я так думаю, что микстура, которой напоил нас этот самый лекарь, погрузила нас с господином Арамисом, моим товарищем, в глубочайший сон, а два других наших товарища, господа Атос и Портос, ну тоже, видать, принявшие как следует, перепутали, кому нужно плыть в Англию, и когда пришла пора идти на корабль, ну… и отвели туда меня вместо него! — Вместо господина Арамиса? — уточнил герцог. — Ну да! — Простите, сударь, а вы что — багаж, мешок, бочка, что вас можно вот так, без малейшего вашего участия загрузить в корабельный трюм и отправить через Ла-Манш? Псевдогасконец открыл было рот, желая дать ответ, но был вынужден его закрыть, ибо, для того чтобы дать ответ, нужно его, ответ, иметь. А просто так рот разинувши, никакого ответа не дашь. — Хорошо, как попали на корабль, вы не помните! А что вы делали на корабле? — продолжал допытываться герцог. — Плыл! — ответил д'Артаньян, ибо что еще можно делать на корабле-то?! Не летать же, в самом-то деле?! Летучие корабли, доподлинно известно, существуют лишь в сказках… — Плыл? — переспросил Бекингем. — Плыл, — подтвердил псевдогасконец и прибавил: — Спя. — Значит, плыл спя? — Ну или спал плывя! Как будет угодно вашей светлости! — Несмотря на двусмысленность своего положения, д'Артаньян начал ощущать самое настоящее раздражение от подобного допроса. Вот же, блин, пристал! — подумал он, глядя на герцога. Плыл я спя или же спал плывя?! Филолог окаянный! — Это все лекарь виноват! — рыкнул он, спуская злость. — Натуральный отравитель, черт его побери! И куда только смотрит министерство здравоохранения, выдавая лицензии подобным… целителям?! — Значит, лекарь виноват? — Герцог сочувственно улыбнулся. Похоже, он уловил раздражение собеседника и решил сбавить градус. В конце концов, невзирая на все его могущество, здесь, в этой комнате, они были вдвоем. И оба — при шпагах. Так что, случись ему вывести собеседника из себя, развязка могла быть самой печальной, и никакое герцогское достоинство в данном случае ему не помогло бы. — А вам, сударь, никогда не говорили, что смешивать медицинские препараты с алкоголем — последнее дело? — Никогда! — Псевдогасконец, действительно отродясь не слыхавший подобной ахинеи, удивленно развел руками. — Ну так вот, я буду иметь честь просветить вас на этот счет. А то у вас, французов, вечно так: перемешаете все, что только можно и что нельзя, а потом на министерство здравоохранения пеняете! И кому, мол, они только лицензии выдают?! Д'Артаньян в ответ лишь пренебрежительно пожал плечами. — И все же, сударь, — в упор глядя на него, спросил герцог, — что же нужно было в Англии этому вашему Арамису? — Ну не помню я! Не помню! — воскликнул лазутчик с убедительностью, которую подпитывала его девственно чистая память о вчерашнем дне. — Парфюмера он какого-то искал, что ли… — прибавил он, выискав-таки уцелевший, не выбеленный алкоголем лоскуток воспоминаний. — Что?! — воскликнул Бекингем, делая шаг к нему. — Он искал парфюмера?! Английского парфюмера?! — Ну вроде того, — ответил д'Артаньян, опасливо делая шаг назад. Еще один министр-протекционист, черт бы их всех побрал! — подумал он. Сейчас начнет орать, что не позволит беспошлинно вывозить из своей страны… румяна. Ну надо же, едва только нащупал конец ниточки, как она тут же начала распутываться! Он хотел попробовать припомнить еще что-нибудь, однако Бекингем не позволил ему углубиться в воспоминания: — Что было нужно Арамису от английского парфюмера? — требовательно спросил он, продолжая наступать на разведчика. — Да… — промямлил тот, не зная, не навредит ли товарищу, упомянув про эти самые румяна. — Да румяна ему какие-то были нужны! — Румяна?!! — ахнул герцог, окончательно спадая с лица. — Немножечко совсем! — попытался успокоить его д'Артаньян, видя, как Бекингем разнервничался. — Совсем чуть-чуть… — Письмо! — резко оборвал его побледневший министр. — У вас должно быть письмо! Письмо у д'Артаньяна действительно было, вот только отдавать его… — Какое еще письмо? — спросил он удивленно. — Если вы действительно прибыли из Франции к английскому парфюмеру, у вас должно быть письмо! — Герцог сделал еще один шаг к псевдогасконцу, и тот почувствовал себя прижатым к стене. — Да вы не поняли! — предпринял он последнюю попытку отвертеться. — К английскому парфюмеру направлялся вовсе не я, а мой друг! Арамис… — О дьявол! Я уже слышал это тысячу раз! — взревел Бекингем. — Только не вздумайте по новой пересказывать мне историю с вашими традиционными походами в трактир! Как англичанин, я гораздо лучше вас разбираюсь в традициях! Если вы попали сюда вместо этого вашего… Арамиса, черт бы его побрал, значит, и письмо от королевы должно быть у вас! — От королевы?! — изумился д'Артаньян. — От Анны Австрийской?! — Да, тысячу чертей! От Анны Австрийской! Письмо!!! Письмо — или я за себя не отвечаю! Да подавись ты им! — чуть не плюнул в сердцах загнанный в угол разведчик и, вытащив из внутреннего кармана камзола письмо, протянул его разъяренному герцогу. Ну не мог он рисковать жизнью из-за какой-то бумажки! Не мог, и все тут! Буквально вырвав конверт из его рук, Бекингем вскрыл его в мгновение ока и, развернув письмо, принялся читать, лихорадочно скользя глазами по строчкам. Д'Артаньян пристально следил за его лицом, отмечая, как оно бледнеет все сильнее и сильнее. Закончив чтение, герцог уже был бледен как сама смерть и, сделав шаг назад, схватился рукой за край стола и без сил рухнул на стул. — Что случилось, милорд? — спросил псевдогасконец. — Беда!.. — простонал Бекингем. — Королева в опасности! — Анна Австрийская?! — Ну конечно же! Читайте! — Герцог протянул ему письмо. Д'Артаньян нерешительно взял его в руки, раздумывая, стоит ли ему совать нос в это дело… — Читайте! Читайте! — велел Бекингем. Разведчик понял, что пространства для маневра у него нет, и начал читать. Когда д'Артаньян дочитал письмо, оно едва не выпало из его рук. Снова, уже в который раз, лазутчик подумал: на каких неуловимых и тончайших нитях висят подчас судьба народа и жизнь множества людей! Проклятый муж дарит своей любимой жене алмазные подвески, эта шалава передаривает их своему хахалю, а ревнивый священнослужитель, подрабатывающий по совместительству премьер-министром, узнаёт об этом и закладывает ее мужу, носящему совсем некстати корону Франции и обладающему практически неограниченной властью! Такой вот любовный… параллелограмм! Стремясь избежать позора, неверная жена отправляет к своему любовнику гонца, прихватывающего для большей надежности троих друзей, но по дороге эти самые друзья напиваются и отправляют в Англию не гонца, а самого пьяного из них троих. И теперь только от него зависит: а) будут ли проклятые подвески вовремя доставлены неверной королеве; б) будет ли тем самым спасена честь неверной королевы и сорваны планы ревнивого священнослужителя, думающего совершенно не о том, о чем следует при его-то сане; в) начнется ли война между Англией и Францией. Одно непонятно: при чем здесь какие-то румяна, о которых говорил Арамис? — А при чем здесь этот парфюмер, о котором говорил мой товарищ? — спросил он у герцога. — Он что, ваш знакомый? Бекингем поднял голову и удивленно посмотрел на д'Артаньяна: — Парфюмер — это я. — Ах вы! — Д'Артаньян изобразил на лице понимание и уточнил: — Подрабатываете на косметике? Премьерского оклада не хватает? — Парень, ты чего, дурак? — Его светлость, забыв про приличия, покрутил пальцем у виска. — Парфюмер — это код! Пароль, шифр, ник! Не может же Анюта говорить напрямик: мол, я посылаю гонца к Джорджу Вильерсу, герцогу Бекингемскому! Нет, она должна сказать: я посылаю гонца к своему английскому парфюмеру за… — Румянами из последней коллекции! — закончил за него разведчик. — Браво, милорд! Это очень остроумно! К сожалению, я солдат, а не какой-нибудь шпион и потому не смог с ходу разгадать этот ребус. — Оно и видно! — вздохнул герцог. — Однако… — начал он, но резкий стук в дверь заставил его прерваться. — Миледи! — воскликнул он. — Она не должна меня увидеть! — Это еще почему? — Подвески, черт возьми! — А при чем тут миледи? — Ах да, вы же совсем ничего не знаете! — спохватился герцог. — Неделю назад на балу в Виндзоре миледи Винтер увидела на мне эти подвески и с тех пор непрестанно упрашивает меня одолжить их, ну вроде как для образца: хочет себе такие же заказать у ювелира, но опасается, что тот напутает и сделает не так. — Ну а вы что? — Ну а я все изворачивался да изворачивался, однако она настояла-таки на этом свидании, сказав, что либо уговорит меня сегодня окончательно, либо отстанет от меня навсегда. Разведчик понимающе кивнул. Он уже успел оценить роскошный кружевной пеньюарчик миледи и мог поклясться собственной мамой, что наверняка знает способ, избранный ею для «уговаривания» Бекингема. В том, что это ей, скорее всего, удалось бы, он тоже мог поклясться. Пусть и не собственной мамой. В дверь снова постучали. — Нельзя отдавать ей подвески! — решительно сказал д'Артаньян. — Ясно-понятно — нельзя! — ответил герцог. — Но как… — Прячьтесь, милорд! — велел псевдогасконец после секундного раздумья. — Скорее прячьтесь! — Куда? — Боже мой, да куда угодно! В шкаф, под кровать! А я скажу ей, что вы уже ушли. Бекингем вскочил на ноги и после секундного колебания метнулся в спальню. Услышав, как хлопнули створки платяного шкафа, д'Артаньян направился к двери и отворил ее. На пороге стояла миледи Винтер. — Вы?! — ахнула она. Лазутчик широко улыбнулся: — Я! — А где герцог? — Герцог? Какой герцог? — Бекингем! — воскликнула миледи. — Ах Бекингем! — Псевдогасконец хлопнул себя ладонью по лбу, словно только что поняв, о ком идет речь. — А Бекингем ушел. — Ушел? — Миледи округлила глаза. — Куда ушел?! — А он не сказал куда, — развел руками разведчик. — Сказал просто: злые вы, уйду я от вас! И ушел. — Но когда? — Да минут десять назад, не больше. Как только я рассказал ему, что здесь произошло, так он сразу же собрался и ушел… — Что вы ему сказали?! — вскричала миледи. Д'Артаньян пожал плечами: — Правду. — Какую еще правду?! — ужаснулась она. Здесь необходимо пояснить, что сама миледи правды отродясь никому не говорила и у других этого качества категорически не одобряла. Она вообще считала, что правда — это полное дерьмо: подобно ему она все время стремится всплыть на поверхность, как бы старательно ее ни топили. И миледи Винтер с доблестью и самоотверженностью прирожденного ассенизатора всю жизнь боролась с правдой, искренне надеясь когда-нибудь одолеть ее окончательно, не оставив ни малейших шансов на всплытие. А тут этот подлый д'Артаньян со своим правдолюбием! Ах, она едва не вцепилась ему ногтями в лицо, но, вспомнив о более насущной проблеме, лишь досадливо сплюнула и, развернувшись, бросилась бежать по коридору. Ну а подлый правдолюбец д'Артаньян высунулся из-за двери и, довольно усмехаясь, проводил ее взглядом. Когда же миледины вопли: «Бекингем! Любимый! Вернись! Вернись, ничего не было!» — смолкли в отдалении, он обернулся и увидел герцога, стоявшего на пороге спальни. — Убежала? — Убежала, милорд! — подтвердил псевдогасконец и прибавил: — Ну что, ходу? — Ходу! — Бекингем схватил его под локоть и увлек по тому же коридору, но в сторону противоположную той, куда убежала мидели. Вихрем промчавшись по длиннющим анфиладам Букингемского дворца, они покинули его через другой выход и, вскочив на лошадей, помчались по лабиринту лондонских улиц. При той скорости, с которой неслись всадники, им потребовалось не более пяти минут на то, чтобы добраться до дома герцога. При этом, правда, они сбили с ног нескольких пешеходов, но Бекингем даже не подумал остановиться, а в ответ на проклятия, несшиеся ему вслед, лишь поднимал сжатую в кулак правую руку с оттопыренным средним пальцем. Д'Артаньян решил, что в Англии этот жест означает «извините», но уточнять не стал. Влетев во двор герцогского дома, всадники спешились, проскочили через холл (сени по-английски) и направились в кабинет. В кабинете псевдогасконцу сразу же бросился в глаза огромный портрет Анны Австрийской. Королева Франции была изображена в полный рост и в лучших традициях развратного европейского Возрождения, то есть совершенно нагой. Д'Артаньян вспыхнул до корней волос и отвернулся, подумав, что вошедшая в поговорку ненависть Людовика XIII к Бекингему вовсе не лишена оснований. Впрочем, сам герцог не обращал на портрет ни малейшего внимания. Отворив сейф, стоявший у стены, он извлек оттуда ларец, из которого в свою очередь извлек шкатулку, из которой в свою очередь извлек большой голубой бант, сверкающий алмазами. Сказочно надежная безопасность, подумал лазутчик. Ни один враг не подберется. — Все в порядке, милорд? — спросил он. — Да. Вот они, эти бесценные подвески. Получите и распишитесь. — Где расписаться-то? — Ах вы не поняли, сударь, это просто такая английская поговорка! — Бекингем печально усмехнулся. — Возьмите их. Я поклялся, что меня похоронят с этими подвесками. Но увы! Королева дала их мне — королева берет их обратно. Да будет воля ее, ибо чего хочет женщина — того хочет Бог! Не так ли, друг мой? Д'Артаньян согласно кивнул, однако ж подумав, что аксиома сия крепко отдает святотатством. Даже не будучи специалистом в теологии, он тем не менее полагал крайне сомнительным, чтобы Господь испытывал тягу к парфюмерии, кружевному нижнему белью и кухонным сплетням. Что же касается любви, то женщины, одержимые инстинктом продолжения рода, тяготеют к совершенно определенной разновидности любви, также не имеющей ничего общего с Вседержителем Небесным. Размышляя подобным образом, разведчик смотрел, как герцог бережно одну за другой целует подвески, с которыми приходилось расставаться. Неожиданно страшный крик вырвался из его груди! — Что с вами, милорд? — с беспокойством спросил Д'Артаньян. — Что случилось? Неужели подвесок не хватает?! — Да нет! Нет! Подвески на месте. Полный комплект: двенадцать штук. — Так чего ж вы тогда голосите? — Жалко!.. — чуть не плача, простонал Бекингем. — Жалко расставаться с такой-то красотой! — А! — понял псевдогасконец и постарался утешить несчастного: — Ну подумайте сами, милорд: зачем они вам в могиле? Зачем такую красоту на тот свет уносить? А ее величество еще, глядишь, покрасуется с ними! Герцог печально кивнул и, расцеловав последний камушек, завернул бант в надушенный отрез бархата. — На который день назначен этот бал-маскарад? — задал он вопрос, ответить на который лазутчик смог лишь недоуменным пожатием плеч. — Ах да! Я и забыл, что истинный гонец ваш товарищ… Арамис, а вы… — Он прервал сам себя: — Однако я все же полагаю, что мешкать вам не стоит! — Я тоже так полагаю! — согласно кивнул д'Артаньян, жаждавший, несмотря на удачное стечение обстоятельств, все же скорее очутиться во Франции. — Прекрасно! Я немедленно отправлю распоряжение в Дувр подготовить для вас судно. А пока… давайте-ка выпьем на дорожку, шевалье! Выпьем и поговорим про… нее! — Бекингем бросил мечтательный взгляд на портрет. — Как вы относитесь к пиву, д'Артаньян? — Да хорошо бы… винца, — осторожно ответил разведчик, не знавший, что еще за пойло ему предлагают. — Пиво, д'Артаньян! Только пиво! — Герцог категорично взмахнул рукой. — Вино — женская услада! Настоящий джентльмен поправляется только пивком! — И он пригласил д'Артаньяна в столовую, где уже был сервирован стол с морепродуктами и напитком желтого, солнечно-пшеничного цвета, искрившимся маленькими пузырьками в высоких хрустальных графинах. Только сейчас, увидев это великолепие, разведчик осознал вдруг, до чего же он голоден. В самом деле, со вчерашнего вечера во рту у него не было даже маковой росинки, и его желудок, уловив запах снеди, радостно заурчал, предвкушая пиршество. Слуга налил им полные бокалы пива, и Бекингем поднял тост во здравие Анны Австрийской. — Вы хорошо знаете королеву? — спросил он д'Артаньяна. — Да не особенно, — ответил тот, маленькими глоточками смакуя пиво и убеждаясь, что джентльмены — они, однако, толк в жизни-то понимают! — Я ведь не мушкетер и редко бываю в Лувре. Я, собственно, не знаю даже, почему королеву Анну называют Австрийской, хотя родом она из Испании? Вы не знаете, милорд? — Господи, да кто же этого не знает?! — воскликнул герцог, чуть не поперхнувшись пивом. — Королева Анна принадлежит к испанскому королевскому дому Габсбургов, которые первоначально правили в Австрии. Ну и по старой памяти всех их продолжают называть Австрийскими! Д'Артаньян прикусил язык. Отчасти из-за незнания, отчасти из-за того, что в голове у него все еще шумели отголоски вчерашнего застольного шторма и он сморозил серьезную глупость, способную повредить ему. Поэтому он покрепче ухватился своими верхними клыками за нижние резцы и твердо решил не раскрывать рта, покуда не наступит подходящий момент. Герцог же, словно не заметив этого, продолжал болтать за двоих, не забывая опорожнять бокал за бокалом. Псевдогасконец, пусть ему и понравилось неведомое прежде пиво, пил с оглядкой на вчерашний конфуз и здорово отстал от хозяина по количеству бокалов. Незаметно для себя Бекингем переключился с королевы на миледи Винтер и то, как лазутчик очутился в ее постели. Д'Артаньян снова пересказал ему всю историю своего появления в Англии, упомянув на этот раз и Констанцию (хотя и под другим именем). В ответ герцог пожал плечами и заявил: — Клянусь жизнью моей богини, такая история могла приключиться лишь с французом! Мы, англичане, с нашим педантизмом, никогда бы не позволили себе перепутать двух людей. У вас же — вуаля! Все легко и просто! А все потому, что вы, французы, безалаберные… — Простите? — не понял д'Артаньян. — Да-да! Именно безалаберные! Подумать только: молодой парижский дворянин собирается на свидание к своей девушке, но тут появляется его друг и просит проводить его до Англии. Наш молодой дворянин соглашается, что конечно же характеризует его с лучшей стороны! Дружба — это свято! Однако, добравшись до порта Кале, оба напиваются как свиньи, а двое других их товарищей, тоже, видать, будучи не намного трезвее их, по ошибке запихивают на борт корабля не гонца, а другого. Таким образом, наш дворянин попадает в Англию. Здесь он находит себе новую бабу. Про свою прежнюю, парижскую, он, естественно, забывает. А зачем она нужна, если есть новая — лондонская? Разумеется, все это характеризует нашего молодого дворянина как истинного француза! — Бекингем снова пожал плечами. Слушая его, разведчик смотрел, как маленькие пузырьки играют в желтой, солнечно-пшеничной толще пива, и думал о том, как призрачно все в этом мире бушующем! Ведь только вчера еще он мог поклясться чем угодно, что самые тупые и недалекие люди на свете — французы, но сегодняшний день заставил его в корне изменить мнение по этому вопросу… Одному богу известно, куда бы завели его подобные мысли, но в этот миг огромные настенные часы гулко ударили пять раз, и герцог, вздрогнув, сказал: — Пора. Д'Артаньян допил последний глоток пива и проверил, на месте ли сверток с подвесками. Бекингем хлопнул в ладоши, и на пороге появился слуга, облаченный в костюм для верховой езды и ботфорты. — Патрик проводит вас до Дувра. Там вы найдете бриг «Зунд» и отдадите его капитану это вот письмо. — Герцог принял из рук слуги конверт и передал его псевдогасконцу. — Оно же — ваш пропуск в дороге: на любой почтовой станции, куда бы вы ни обратились, вам будут давать лучших лошадей! — Благодарю вас, милорд! — воскликнул д'Артаньян. — Полно, друг мой! Полно! Это я должен благодарить вас за то, что вы помогаете моей бесценной королеве! — ответил герцог, пожимая ему руку. Разведчик поклонился и вышел вместе с Патриком. На дворе их ожидала пара великолепных вороных лошадей. Вскочив в седло, лазутчик пришпорил лошадь, и она вынесла его со двора дома герцога, смотревшего вслед юному храбрецу из окна… Проезжая по набережной Темзы, д'Артаньян увидел четверку уличных музыкантов, поголовно чернокожих, хотя и не настолько, чтобы сравниться с Портосом. Аккомпанируя себе на маленьких смешных барабанчиках, они исполняли частушки скабрезного содержания наподобие: Несмотря на всю свою нескладность и невнятность, это блеяние настроило разведчика на лирический лад, и он, сопровождаемый Патриком, направился прочь из Лондона, тихонько напевая слова песенки, слышанной им давным-давно, но всплывшей в памяти именно сейчас: |
||
|