"«Крестовые походы глазами арабов»" - читать интересную книгу автора (Амин Маалуф)

Глава первая. Приход франков

В том году начали просачиваться новости о появлении франкских отрядов, приходящих в неисчислимом количестве от Мраморного моря. Людей охватил страх. Эта информация дошла до султана Кылыч-Арслана, территория которого была ближе всех к этим франкам.

Султану Кылыч-Арслану, о котором здесь упоминает Ибн аль-Каланиси, не было ещё и 17 лет, когда пришли захватчики. Первый мусульманский лидер, информированный об их приближении, этот молодой турецкий султан со слегка раскосыми глазами был также первым, кто нанёс им поражение, но и первым, кто был разбит этими ужасными рыцарями.

В июле 1096 года Кылыч-Арслан узнал, что огромное скопление франков находится на пути к Константинополю. Он немедленно заподозрил самое худшее. Конечно, он не имел представления о действительной цели этих людей, но, по его мнению, от их прибытия на Восток не могло произойти ничего хорошего.

Султанат под его властью занимал большую часть Малой Азии, территорию, которую турки незадолго до того отняли у греков. Отец Кылыч-Арслана, Сулиман, был первым турком, твёрдо занявшим земли, которые несколько столетий спустя стали именоваться Турцией. В Никее, столице этого молодого мусульманского государства, византийские церкви были пока что более многочисленны, чем мусульманские мечети. Хотя гарнизон города состоял из турецкой кавалерии, большинство населения было греческим, и Кылыч-Арслан имел мало иллюзий относительно истинных чувств своих подданных: по их убеждению, он был ни кем иным, как вожаком варваров. Единственный правитель, которого они признавали — человек, чьё имя, произносимое шёпотом, они вставляли во все свои молитвы, — был басилевс Алексий Комнин, «император римлян». В самом деле Алексий был императором греков, провозгласивших себя наследниками Римской империи. И арабы признавали их таковыми, поскольку в XI веке, а также и в XII веке, они называли греков словом «Рум», или «римляне». Область, отвоёванная у греческой империи отцом Кылыч-Арслана, даже называлась Румским султанатом.

Алексий был наиболее значимой фигурой Востока в это время. Кылыч-Арслан был искренне очарован этим крепким пятидесятилетним человеком, всегда облачённый в золотые и богатые голубые одежды, с его тщательно ухоженной бородой, элегантными манерами и злыми глазами. Алексий правил в Константинополе, в сказочной Византии, расположенной менее чем в трёх днях пути от Никеи. Эта близость пробуждала противоречивые чувства в голове султана. Подобно всем воинам-кочевникам он мечтал о завоевании и грабеже и находил удовольствие в том, что легендарные сокровища Византии были у него под рукой. Но в то же время он чувствовал и страх: он знал, что Алексий никогда не оставлял намерение вернуть Никею, не только потому, что город всегда был греческим, но также — что ещё более важно — потому, что присутствие турецких воинов столь близко от Константинополя представляло постоянную угрозу для безопасности империи.

Хотя византийская армия, истерзанная годами внутреннего кризиса, была неспособна предпринять реконкисту собственными силами, ни для кого не было секретом, что Алексей всегда искал помощи зарубежных союзников. Византия никогда не отказывалась прибегать к услугам западных рыцарей. Многие франки, начиная от тяжело вооружённых наёмников и кончая пилигримами, направлявшимися в Палестину, посещали Восток, и к 1096 г. они отнюдь не были неизвестными мусульманам. Всего двадцать лет тому назад — Кылыч-Арслан тогда ещё не родился, но пожилые эмиры из его армии рассказывали, что один из этих светловолосых авантюристов, человек по имени Руссель де Бейёль, сумел основать самостоятельное государство в Малой Азии и даже пошёл походом на Константинополь. Устрашённые византийцы не нашли ничего лучшего, как обратиться к отцу Кылыч-Арслана, который едва поверил своим ушам, когда специальный посланник басилевса стал просить его двинуться на помощь. Турецкая кавалерия нахлынула на Константинополь и сумела разбить Русселя. Сулеман получил приличную компенсацию в виде золота, коней и земли.

С тех пор византийцы постоянно опасались франков, но имперские армии, испытывавшие недостаток в опытных солдатах, вынуждены были рекрутировать наёмников, и не только франков: немало турецких воинов также сражалось под знамёнами христианской империи. Как раз от своих земляков, зачисленных в византийскую армию, и узнал Кылыч-Арслан в июле 1096 года, что тысячи франков приближаются к Константинополю. Он был озадачен картиной, нарисованной его информантами. Эти западные люди были мало похожи на наёмников, к которым привыкли турки. Хотя в их число входило несколько сотен рыцарей и большое количество пехотинцев, присутствовали также тысячи женщин, детей и стариков в лохмотьях. Они напоминали собой какое-то несчастное племя, изгнанное из своей страны завоевателями. Сообщалось также, что все они носят полосы материи в форме креста, пришитые на их одежды сзади.

Молодой султан, которому конечно было трудно оценить опасность, просил своих агентов быть особенно бдительными и информировать его о деяниях этих новых пришельцев. В качестве меры предосторожности он проинспектировал укрепления своей столицы. Стены Никеи, более чем фарсах (шесть тысяч метров) в длину, были увенчаны 240 башнями. К юго-западу от города отличную естественную защиту представляли спокойные воды Асканского озера.

Тем не менее, в начале августа серьёзность угрозы стала очевидной. Сопровождаемые византийскими кораблями, франки пересекли Боспор и, несмотря на палящее летнее солнце, стали двигаться вдоль побережья. Отовсюду, где они проходили, сообщалось об их намерениях истребить мусульман, хотя было видно, что по пути они грабили немало греческих церквей. Говорилось, что их вожаком был отшельник по имени Пётр. Осведомители оценивали их общую численность в несколько десятков тысяч, но никто не мог взять не себя смелость предположить, куда они направляются. Было похоже, что басилевс Алексий решил поселить их в Шиветоте, лагере, который ранее был устроен для наёмников на расстоянии менее одного дня пути от Никеи.

Султанский дворец был переполнен волнительным ожиданием. Турецкая кавалерия была готова сесть в сёдла в любой момент. Постоянно приходили осведомители и шпионы, сообщавшие о малейших передвижениях франков. Было известно, что каждое утро орды в несколько тысяч человек покидали лагерь, чтобы пополнить запасы в окрестностях. Разграблялись и сжигались крестьянские селения, потом толпа возвращалась в Шиветот и между разными кланами начиналась свара из-за добычи очередного рейда. Ничего необычного для солдат султана в этом не было, и их военачальник не видел особых причин для озабоченности. Вся эта рутина продолжалась целый месяц.

Но однажды в середине сентября поведение франков внезапно изменилось. Очевидно, поскольку они ничего не могли больше выжать из ближайших окрестностей, они, как сообщалось, выступили в направлении Никеи. Они прошли через несколько деревень, которые все были христианскими, и реквизировали только что собранный урожай, беспощадно убивая тех крестьян, что пробовали сопротивляться. Говорили даже, что они заживо сжигали детей.

Кылыч-Арслан был застигнут врасплох. К тому времени, как известия об этих событиях достигли его, нападавшие были уже на стенах столицы, и перед закатом солнца жители могли увидеть дым первых пожаров. Султан быстро послал кавалерийский патруль встретить франков. Безнадёжно уступавшие в численности, турки были изрублены на куски. Несколько уцелевших окровавленных воинов приковыляли в Никею. Чувствуя, что его престиж подвергается угрозе, Кылыч-Арслан хотел немедленно начать битву, но эмиры из армии разубедили его. Надвигалась ночь, и франки уже поспешно возвращались в свой лагерь. Месть отодвигалась.

Но ненадолго. Очевидно, ободрённые своим успехом, западные пришельцы решили повторить попытку через две недели. На этот раз сын Сулемана был оповещён вовремя и следил за их продвижением шаг за шагом. Отряд франков, включавший несколько рыцарей, но состоявший главным образом из тысяч оборванных грабителей, явно направлялся к Никее. Но затем, обогнув город, они повернули к востоку и неожиданной атакой захватили крепость Ксеригордон.

Молодой султан решил действовать. Во главе своих людей он помчался к небольшой крепости, где пьяные франки, праздновавшие свою победу, никоим образом не догадывались, что их судьба уже решена, поскольку Ксеригордон был ловушкой. Как хорошо знали воины Кылыч-Арслана (а неопытные чужаки ещё только должны были обнаружить), источники воды находились вне крепости и довольно далеко от стен. Турки быстро закрыли доступ к воде. Теперь им только оставалось занять позиции вокруг крепости, сидеть и ждать. Жажда должна была завершить сражение вместо них.

Для осаждённых франков начались ужасные муки. Они вынуждены были пить кровь своих лошадей и ослов и свою собственную мочу. Они с отчаянием глядели на небо, в надежде, что хоть несколько капель дождя упадут оттуда в эти первые дни октября. Но напрасно. К концу недели главарь экспедиции, рыцарь по имени Рейналд, согласился на капитуляцию в обмен на жизнь. Кылыч-Арслан, потребовавший, чтобы франки публично отказались от своей веры, был несколько ошеломлён, когда Рейналд изъявил готовность не только обратиться в ислам, но и сражаться на стороне турок против своих земляков. Несколько его друзей, уступившие тем же требованиям, были отправлены в рабство в разные города Сирии или Центральной Азии. Остальные были преданы мечу.

Молодой султан был горд своим подвигом, но сохранял холодную голову. Предоставив своим людям отдых для традиционного раздела добычи, он призвал их в строй на следующий день. Франки, как полагали, потеряли около шести тысяч людей, но в шесть раз большее число их ещё оставалось, и было самое время расправиться с ними. Кылыч-Арслан решил прибегнуть к хитрости. Он послал двух греческих шпионов в лагерь Шиветота с сообщением, что люди Рейналда якобы находятся в отличной позиции и что им даже удалось захватить саму Никею, богатствами которой они не собирались делиться со своими единоверцами. Тем временем турецкая армия готовила гигантскую засаду.

Как и ожидалось, тщательно распространяемые слухи, разбудили смятение в лагере Шиветота. Собралась толпа, выкрикивавшая оскорбления в адрес Рейналда и его людей; было решено незамедлительно двигаться, чтобы принять участие в грабеже Никеи. Но неожиданно неизвестно откуда прибыл беглец из Кселигордонской экспедиции, открывший правду о судьбе своих товарищей. Шпионы Кылыч-Арслана уже думали, что их миссия провалилась, поскольку наиболее мудрые среди франков призвали к осторожности. Но как только первый момент замешательства прошёл, возбуждение разгорелось вновь. Толпа суетилась и кричала. Они были готовы немедленно выступить и даже больше не грабить, но «отмстить за мучеников». Колебавшиеся были изгнаны, как трусы. В яростных спорах прошёл день, и время выступления было назначено на следующее утро. В конечном счёте, шпионы султана, хитрость которых была открыта, но цель достигнута, восторжествовали. Они послали весть своему хозяину, и тот начал готовиться к сражению.

На рассвете 21 октября 1096 года пришельцы покинули свой лагерь. Кылыч-Арслан, который провёл ночь среди холмов около Шиветота, был неподалёку. Его люди располагались в строю, хорошо скрытые. Со своего наблюдательного пункта он мог видеть всю колонну франков, вздымавших большие клубы пыли. Несколько сотен рыцарей, большинство без брони, шли во главе процессии, сопровождаемые беспорядочной толпой пеших солдат. Они шли менее часа, когда султан услышал их приближающиеся возгласы. Солнце, поднимавшееся за его спиной, светило прямо в глаза франкам. Затаив дыхание, он дал эмирам сигнал готовности. Наступил роковой момент. Едва заметный жест, несколько команд, отданных шёпотом тут и там, и турецкие лучники медленно натянули свои луки: несколько тысяч стрел внезапно вылетели с одновременным продолжительным свистом. Большинство рыцарей пали в первые несколько минут. Затем, в свою очередь были истреблены пехотинцы.

К тому моменту, когда начался рукопашный бой, франки были уже разбиты. Те, что были сзади, побежали к своему лагерю, где народ, не принявший участия в походе, едва проснулся. Престарелый священник совершал утреннюю мессу, женщины готовили пищу. Появление бегущих, по пятам преследуемых турками, повергло в ужас весь лагерь. Франки разбежались кто куда. Пытавшиеся достичь соседних лесов были скоро захвачены в плен. Остальные, совершив ловкий манёвр, засели в заброшенной крепости, имевшей дополнительное преимущество ввиду расположения около воды. Не желая подвергать себя напрасному риску, султан отказался от осады. Две из трёх тысяч человек таким образом спаслись. Также избежал гибели Пётр Пустынник, находившийся несколько дней в Константинополе. Но его товарищам не так повезло. Женщины помоложе были пленены султанскими всадниками и распределены между эмирами или проданы на невольничьих базарах. Той же участи подверглись некоторые мальчики. Остальные франки, примерно двадцать тысяч, были истреблены. Кылыч-Арслан торжествовал. Он уничтожил франкскую армию, невзирая на её грозную репутацию, причём его собственные отряды понесли лишь незначительные потери. Глядя на огромную добычу, громоздившуюся у его ног, он наслаждался самым блестящим триумфом своей жизни.

Но в истории победу редко ценят те, кто её добывает. Опьянённый своим успехом, Кылыч-Арслан начисто проигнорировал пришедшую следующей зимой информацию о прибытии в Константинополь свежих отрядов франков. Как он полагал — и в этом ему не возражали мудрейшие из его эмиров — не было никакого основания для беспокойства. Если новые наёмники Алексия отважатся пересечь Босфор, они будут порезаны на куски, как и те, что пришли раньше. Султан чувствовал, что настало время вернуться к главному занятию — к беспощадной войне, которую он вёл против других турецких князей, его соседей. Именно тут и нигде больше решалась его судьба и участь его царства. Столкновение с Румом и с его иностранными франкскими союзниками никогда не становились во время этой войны чем-то большим, чем антракты во время представления.

Кто-кто, а уж молодой султан в этой войне разбирался. Разве не во время одной из этих непрерывных схваток между вожаками сложил свою голову в 1086 году его отец Сулейман? Кылыч-Арслану тогда было едва семь лет, и ему предстояло наследовать отцу под опекой нескольких верных эмиров. В это время он не допускался к власти и был увезён в Персию под тем предлогом, что его жизнь была в опасности. Там к нему выказывали подобострастное уважение, к его услугам была небольшая армия преданных рабов, но за ним зорко следили и строжайшим образом запрещали посещать своё царство. Его домохозяева, точнее, его тюремщики, были члены его собственного клана, Сельджуки. Ведь если и было какое-то имя известно всем в одиннадцатом веке, от границ Китая до далёкой земли франков, то это было их имя. За несколько лет с момента их прибытия на Ближний Восток из центральной Азии, турки-сельджуки с их тысячами кочевых всадников, щеголявших причёсками с уложенными в длинные косы волосами, установили контроль над всем регионом от Афганистана, до Средиземного моря. С 1055 года калиф Багдада, преемник Пророка и наследник славной империи Аббасидов стал в их руках всего лишь послушной куклой. От Исфагана до Дамаска, от Никеи до Иерусалима только их эмиры устанавливали закон. Рум, сокрушённый сельджуками в 1071 году, уже больше не поднялся. Самая большая из его провинций, Малая Азия, была захвачена, и сама его столица не была уже в безопасности. Его императоры, включая самого Алексия, направляли одну за другой делегации в Рим, к папе, главнокомандующему Запада, умоляя его объявить священную войну против возрождающегося ислама.

Кылыч-Арслан весьма гордился принадлежностью к столь славному семейству, но он не испытывал иллюзий относительно кажущегося единства Турецкой империи. Не было и намёка на солидарность сельджукских родичей: чтобы выжить, нужно было убивать. Отец Кылыч-Арслана завоевал Малую Азию, обширную область Анатолии, без всякой помощи своих братьев, и когда он попробовал двинуться дальше в Сирию, его убил один из родственников. Пока Кылыч-Арслана удерживали в Исфагане, отцовское царство расчленялось. В 1092 году, когда юный вождь был выпущен вследствие свары между его тюремщиками, его власть едва распространялась за пределы крепостных стен Никеи. Ему было только 13 лет.

Советы, которые он последовательно получал от эмиров своей армии, позволили ему вернуть часть отцовского наследства при помощи войны, убийств и хитрости. Теперь он мог похвастаться тем, что провёл в седле больше времени, чем во дворце. Тем не менее, когда появились франки, игра ещё была далека от завершения. Его соперники в Малой Азии были ещё сильны, хотя, к счастью для Кылыч-Арслана, его сельджукские кузены в Сирии и Персии были поглощены собственными братоубийственными раздорами.

На востоке, между разбросанных плоскогорий Анатолийской возвышенности, правила в эти смутные времена уникальная личность по имени Данишменд Мудрый. В отличие от прочих турецких эмиров, почти поголовно неграмотных, этот авантюрист неизвестного происхождения был сведущ в большинстве отраслей знания. Ему вскоре предстояло превратиться в героя знаменитого эпоса под соответствующим названием «Подвиги царя Данишменда», где повествовалось о завоевании Мелетии, армянского города к юго-востоку от Анкары. Авторы этого сочинения считали падение города поворотным пунктом в исламизации того, что впоследствии стало Турцией. В первые месяцы 1097 года сражение у стен Мелетии уже разворачивалось, когда Кылыч-Арслан узнал о новой франкской экспедиции, прибывшей в Константинополь. Данишменд уже начал осаду Мелетии, и молодой султан испытывал раздражение при мысли, что его соперник, воспользовавшийся смертью его отца Сулеймана, чтобы оккупировать северо-восточную Анатолию, был близок к тому, чтобы записать на свой счёт столь престижную победу. Полный решимости воспрепятствовать этому, Кылыч-Арслан направился в Мелетию во главе своей кавалерии и разбил лагерь достаточно близко от Данишменда, дабы урезонить его пыл. Напряжение росло, и происходили всё более кровопролитные стычки.

К апрелю 1097 года Кылыч-Арслан был готов к решающей схватке, которая теперь казалась неизбежной. Большая часть его армии собралась перед стенами Мелетии, когда к шатру султана прибыл измождённый всадник. Он, с трудом переводя дух, сообщил известия: франки вернулись; они вновь переплыли Босфор, ещё в большем числе, чем в прошлом году. Кылыч-Арслан оставался спокоен. Не было причин так уж волноваться. Он уже показал франкам, что знает, как с ними справиться. В конце концов, только чтобы успокоить жителей Никеи — главным образом, свою жену, молодую султаншу, которая собиралась родить, — он послал несколько кавалерийских отрядов для усиления столичного гарнизона. Сам он собирался вернуться, как только покончит с Данишмендом.

Кылыч-Арслан вновь бросился всеми силами в Мелетийские баталии, когда в начале мая появился новый гонец, дрожавший от страха и усталости. Его слова возбудили смятение в лагере султана. Франки были у ворот Никеи и начали осаду. В этот раз, в отличие от прошлого лета, это не были несколько банд оборванных грабителей, а уже настоящие армии из нескольких тысяч тяжеловооружённых рыцарей. И на этот раз их сопровождали солдаты басилевса. Кылыч-Арслан пытался успокоить своих людей, но его мучила тревога. Не следует ли его оставить Мелетию сопернику и вернуться в Никею? Был ли он уверен, что сможет спасти свою столицу? Не проиграет ли он на обоих фронтах? После долгих совещаний с самыми доверенными эмирами, стало вырисовываться решение, своего рода компромисс: он встретится в Данишмендом, который был всё-таки достойным человеком, сообщит ему о попытке завоевания, предпринятой Румом и его наёмниками, что представляло угрозу для всех мусульман Малой Азии, и предложит окончание враждебных действий. Ещё до того, как Данишменд дал ответ, султан отправил часть своей армии к столице.

После нескольких дней переговоров, было заключено перемирие и Кылыч-Арслан без промедления выступил на запад. Но зрелище, ожидавшее его по достижении холмистых окрестностей Никеи, заставило похолодеть кровь в его жилах. Величественный город, завещанный ему отцом, был окружён; огромное число солдат строило лагерь, деловито сооружались передвижные башни, катапульты и мангонелы для использования в окончательном штурме. Эмиры были категоричны: тут нечего было делать. Единственная возможность состояла в отступлении вглубь страны, пока ещё не поздно. Но молодой султан не мог заставить себя покинуть столицу таким образом. Он настоял на отчаянной попытке прорвать осаду города на южной окраине, где нападающие, как казалось, окопались не столь прочно. Сражение было начато на рассвете 21 мая. Кылыч-Арслан сам яростно бросился в схватку, и битва кипела до захода солнца. Потери были одинаковы с обоих сторон, но каждый остался на своих позициях. Султан не упорствовал. Он понял, что ничто не поможет ему ослабить тиски. Настаивая на броске всех его сил в столь плохо подготовленное сражение, можно было затянуть осаду на несколько недель, может быть, даже несколько месяцев, но это грозило самому существованию султаната. Как отпрыск по-существу кочевого народа, Кылыч-Арслан понимал, что источник его власти составляли находящиеся под его командой тысячи воинов, а не владение городом, каким бы очаровательным тот ни был. Во всяком случае, вскоре он избрал своей новой столицей город Аконию, дальше к востоку, город, который его потомки удержат вплоть до начала XIV века. Кылыч-Арслану больше не суждено было увидеть Никею.

Перед уходом он направил защитникам города прощальное послание, сообщая им о своём болезненном решении и советуя им действовать «в свете своих интересов». Значение этих слов было ясно в равной мере и турецкому гарнизону, и греческому населению: город должен быть передан Алексию Комнину, а не его франкским союзникам. Были начаты переговоры с басилевсом, который занимал позицию к западу от Никеи во главе своих войск. Люди султана тянули время, видимо надеясь, что их вождь как-нибудь сумеет вернуться с подкреплением. Но Алексий торопил их. Западные пришельцы, опасался он, готовят последний штурм, и потом ничего нельзя будет поделать. Вспоминая о поведении франков в окрестностях Никеи годом раньше, переговорщики содрогались от ужаса. Они уже представляли себе город разграбленным, мужчин убитыми, а женщин обесчещенными. Немедля более, они согласились вручить свои судьбы басилевсу, которому оставалось установить только условия капитуляции.

В ночь с 18 на 19 июня солдаты византийской армии, в большинстве турки, вошли в город, незаметно переплыв на кораблях Асканское озеро. Гарнизон сдался без боя. С первыми проблесками рассвета голубые и золотые знамёна императора уже реяли над стенами города. Франки отказались от штурма. Таким образом, Кылыч-Арслан был несколько утешен в своей неудаче: султанских сановников пощадили, а юная султанша с новорождённым сыном даже была принята в Константинополе с царскими почестями — к большому изумлению франков.

Молодая жена Кылыч-Арслана была дочерью человека по имени Чака, турецкого эмира и гениального искателя приключений, ставшего известным накануне франкского вторжения. Заключенный в румскую тюрьму после неудачного набега на Малую Азию, он поразил тех, кто взял его в плен необычайной лёгкостью во владении греческим языком: он превосходно говорил на нём уже через несколько месяцев. Блистательный и умный, великолепный оратор, он стал частым гостем во дворце императора, который дошёл до того, что удостоил его благородного титула. Но этого изумительного продвижения ему было мало, ибо в своих мечтах он видел намного большее: он пожелал стать императором Византии.

Эмир Чака придумал хитрый план для достижения своей цели. Сначала он покинул Константинополь и поселился в Смирне на Эгейском море. Здесь с помощью греческих корабелов он построил свой собственный флот, включавший лёгкие бригантины и галеры, дромоны, биремы и триремы — всего около ста судов. В начале своей кампании, он захватил многие острова, в первую очередь Родос, Хиос и Самос, и установил свою власть вдоль всего Эгейского побережья. Отхватив себе таким образом морскую часть империи, он провозгласил себя басилевсом и обустроил свой дворец в Смирне по образцу императорского двора. Затем он двинул свой флот в атаку на Константинополь. Только ценой огромных усилий Алексию удалось отразить нападение и уничтожить часть турецких кораблей. Отнюдь не обескураженный этим, отец будущей султанши принялся восстанавливать свои боевые суда. Тем временем настал конец 1092 года, Кылыч-Арслан как раз вернулся из изгнания, и Чака подумал, что юный сын Сулеймана будет отличным союзником против Рума. И предложил ему руку своей дочери. Но намерения молодого султана совершенно отличались от устремлений тестя. Он рассматривал завоевание Константинополя как абсолютно абсурдный проект; с другой стороны, все в его окружении знали о его желании устранить тех турецких эмиров, которые были рады отхватить себе владения в малой Азии. Особенно это касалось Данишменда и амбициозного Чаки. Султан не медлил: через несколько месяцев после появления франков он пригласил своего тестя на пир, напотчевал вином и заколол, очевидно, собственноручно. Чаки наследовал сын, не обладавший ни его интеллектом, ни его амбициями. Брат султанши довольствовался властью в пределах своего морского эмирата до тех пор, пока однажды в 1097 году у побережья Смирны не появился неожиданно румский флот со столь же неожиданным посланником на борту — с его собственной сестрой.

Она плохо понимала причины, побудившие византийского императора так заботиться о ней, но когда её привезли в Смирну, город, где она провела детство, всё сразу стало ясно. Её было велено объяснить своему брату, что Алексий захватил Никею, что Кылыч-Арслан потерпел поражение, и что могучая армия Рума и франков скоро нападёт на Смирну при поддержке огромного флота. В обмен на жизнь сыну Чаки было предложено сопроводить сестру к её мужу, в Анатолию.

Поскольку это предложение было принято, эмират Смирны прекратил существование. С падением Никеи всё побережье Эгейского моря, все острова и вся западная Малая Азия вышли из-под турецкого контроля. А Рум с помощью своих франкских помощников намеревался, очевидно, идти дальше.

Но в своём горном прибежище Кылыч-Арслан не складывал оружия. Оправившись от неожиданностей первых дней, султан стал активно готовиться к ответному удару. «Он стал набирать отряды, призывать добровольцев и провозгласил джихад», — отмечает Ибн аль-Каланиси. Дамасский хронист добавляет, что Кылыч-Арслан обратился за помощью ко всем туркам, и многие из них ответили на его призыв.

Первой целью султана было укрепить его союз с Данишмендом. Одного перемирия было уже недостаточно, настоятельно требовалось объединить турецкие силы в Малой Азии, сделать возможным образование одной армии. Будучи ярым мусульманином и трезвомыслящим стратегом, Данишменд ощущал угрозу в продвижении Рума и его франкских подручных. Он предпочитал вступить в борьбу с ними на землях своих соседей, нежели на своей собственной территории. И потому без дальнейших проволочек прибыл в лагерь султана в сопровождении тысяч всадников. Произошло братание и обсуждение дела, и были выработаны планы. При виде множества воинов и коней, усеявших холмы, сердца командующих наполнились новой отвагой. Они решили атаковать врага при первой возможности.

Кылыч-Арслан преследовал свою жертву. Осведомители, просочившиеся в ряды румлян, приносили ему ценную информацию. Франки открыто заявляли, что они решили двигаться за пределы Никеи, и что их настоящей целью является Палестина. Был даже известен их маршрут: они будут наступать в юго-восточном направлении на Аконию, последний важный город, ещё остававшийся в руках султана. На протяжении всего пути по этой гористой местности фланги западной армии будут уязвимы для нападения. Главная задача состояла в выборе подходящего места для засады. Эмиры, хорошо знавшие этот район, решили вопрос без колебаний. Около города Дорилея, в четырёх днях пути от Никеи, дорога проходила через узкую и неглубокую долину. Если собрать турецких воинов за холмами, им придётся только немного подождать.

В последние дни июня 1097 года, когда Кылыч-Арслан узнал, что западные пришельцы покинули Никею в сопровождении небольшого румского отряда, всё было готово для засады. На рассвете 1 июля франки замаячили на горизонте. Рыцари и пехотинцы двигались беззаботно, очевидно, не подозревая, что припасено для них. Султан опасался, что его хитрость может быть раскрыта вражескими лазутчиками. Но, как видно, ему не о чем было беспокоиться. Ещё одним поводом для удовлетворения сельджукского султана было то, что франки казались не столь многочисленны, как сообщалось. Может быть часть осталась в Никее? Он не знал. Но на первый взгляд, он располагал численным превосходством. Всё это вместе с элементом неожиданности сулило благоприятный исход. Кылыч-Арслан тревожился, но был уверен в себе. На двадцать лет более опытный Данишменд ощущал то же самое.

Солнце едва поднялось из-за холмов, как прозвучал приказ к нападению. Тактика турецких воинов была хорошо отработана. Всё-таки они обеспечивали себе военное превосходство на Востоке на протяжении полустолетия. Их армия состояла почти исключительно из лёгкой кавалерии, причём всадники были ещё отличными лучниками. Они обычно приближались, обрушивали на врага град смертоносных стрел и быстро отступали, пропуская новую волну нападающих. Несколько таких последовательных волн нередко хватало, чтобы довести жертву до смертельной агонии. А там уж наступала очередь последней схватки в близком бою.

Но в день битвы у Дорелеи султан, расположившийся со своим штабом на выступе холма, с тревогой констатировал, что испытанные турецкие методы боя, казалось, не давали обычного эффекта. Да, франкам не хватало проворства и они, по-видимому, не спешили отвечать на повторные атаки, но они оказались превосходными мастерами в искусстве обороны. Главная сила их армии состояла в тяжёлых доспехах, которыми рыцари закрывали всё тело, а иногда и тела своих коней. Хотя их продвижение было медленным и неуклюжим, люди были прекрасно защищены от стрел. В этот день, после нескольких часов боя, турецкие лучники вывели из строя много народа, особенно среди пехоты, но главное ядро франкской армии осталось нетронутым. Стоит ли вступать в рукопашную схватку? Это казалось рискованно: в многочисленных стычках на поле боя всадники степей нигде не смогли справиться с этими прямо таки ходячими крепостями. Следует ли неопределённо долго досаждать им мелкими нападениями? Теперь, когда элемент неожиданности утратил свою силу, инициатива вполне могла перейти к другой стороне.

Некоторые из эмиров уже советовали отступить, когда вдали появилось облако пыли. Приближалась свежая франкская армия, столь же многочисленная, как и первая. Те, с кем турки сражались всё утро, оказались лишь авангардом. Теперь уже султану не оставалось ничего иного, как дать приказ к отступлению. Но не успел он это сделать, как за турецкими боевыми порядками, на холме, с которого открывался вид на шатёр генерального штаба, появилась третья армия франков.

На этот раз Кылыч-Арслан поддался страху. Он вскочил на своего рослого коня и галопом помчался к горам, даже бросив богатства, которые он привёз, чтобы расплачиваться с войсками. Данишменд не отставал от него, и с ним большинство эмиров. Воспользовавшись своим последним козырем, скоростью, многие всадники сумели ускользнуть от победителей, не способных догнать их. Но пешие воины остались, где и были, окружённые со всех сторон. Как позднее был вынужден писать Ибн аль-Каланиси: «Франки уничтожили турецкую армию. Они убивали, грабили и взяли много пленников, которые были проданы в рабство».

Во время бегства Кылыч-Арслан встретил отряд всадников, пришедший из Сирии, чтобы сражаться на его стороне. Они прибыли слишком поздно, сказал он им печально. Франки были слишком многочисленны и слишком сильны, и нечего больше нельзя было сделать, чтобы остановить их. Соединив дело со словом и решив остаться в стороне, пока не минует буря, потерпевший поражение султан, исчез в глубинах бескрайнего Анатолийского плато. Ему предстояло ждать отмщения ещё четыре года.

Казалось, что одна природа продолжала сопротивляться захватчикам. Иссохшая почва, узкие горные тропы и палящая летняя жара замедляли продвижение франков. После Дорилеи им потребовалось сто дней, чтобы пройти через Анатолию, тогда как в нормальное время для этого хватило бы месяца. Между тем новость о разгроме турок быстро распространилась по всему Ближнему Востоку. Когда это событие, столь постыдное для ислама, стало известно, — замечает дамасский хронист — наступила настоящая паника. Страх и тревога ширились необычайно. Постоянно появлялись слухи о неминуемом приходе грозных рыцарей. В конце июля заговорили об их приближении к городку Аль-Балана, на крайнем севере Сирии. Тысячи всадников собрались, чтобы встретить их, но тревога оказалась ложной: на горизонте не было видно и следа франков. Наиболее оптимистические души полагали, что завоеватели вообще повернули обратно. Ибн аль-Каланиси вторит этой надежде в одной из астрологических аллегорий, которыми были так очарованы его современники: «В это лето комета появилась на западном небосклоне; она восходила двадцать дней, а потом исчезла без следа». Но эти иллюзии вскоре рассеялись. Новости становились всё более подробными. С середины сентября продвижение франков можно было проследить уже от деревни к деревне.

21 октября 1097 года раздались крики с высоты цитадели Антиохии, самого большого тогда города Сирии. Все праздношатающиеся поспешили к крепостному валу и увидели более чем слабое облако пыли на далёком расстоянии в конце широкой равнины рядом с Антиохийским озером. Франки были ещё в одном дне пути, а может быть и дальше, и всё указывало на то, что они захотят остановиться и немного отдохнуть после долгого марша. Тем не менее благоразумие требовало, чтобы пять тяжёлый городских ворот были немедленно закрыты. На базарах затих утренний шум; и продавцы, и покупатели оцепенели. Женщины перешёптывались и некоторые молились. Город был охвачен страхом.