"По ту сторону Венского леса" - читать интересную книгу автора (Уба Траян)

X. ПОСЛЕДНИЙ ПАТРОН

Наступил май. Весна одела природу в самое красивое платье, не скрыв ни одного из своих украшений. Она разбросала цветы мака по полям, одела ожерелья из вишен в цвету на автострады Чехословакии.

Жаворонки и ласточки купались в лучах солнца и исчезали, как только раздавались первые взрывы возобновившейся битвы. Тогда слеталось воронье, чуя, что ему будет чем поживиться.

И, несмотря на всю свою красоту, весна имела горьковатый привкус.

Стояли жаркие дни. Небо было ясное и чистое, как синева моря. Казалось, что небо вместе с ветром плывет вдоль дорог, а цвет фруктовых деревьев опадает, как конфетти после бала.

А сколько «балов» происходит на фронте каждый день!

Музыка тяжелых орудий, пулеметов и винтовок раздается в Моравии и на Богемских горах.

В этих «балах», помимо армии, принимают участие и «гости» из гражданского населения — чешские партизаны. Они и сами устраивают «вечеринки», взрывая мосты, поезда или автомашины с боеприпасами.

…После освобождения Вены советская танковая бригада была направлена в Чехословакию на переформирование.

Одновременно с советской бригадой туда же был послан 2-й танковый полк, в состав которого входила рота Ботяну.

Первая румынская армия в составе 4-го и 7-го корпусов наступала в направлении Брно, Коетин и Кромержиж.

В начале мая рота лейтенанта Ботяну находилась на марше в восьмидесяти километрах от Брно.

Небо изредка бороздили отдельные разведывательные самолеты, прозванные солдатами «дедушка Костикэ». Они фотографировали позиции противника и исчезали. Если эскадрильи фашистских самолетов атаковали их, они быстро снижались (летали они не выше пятисот метров) и приземлялись на зеленеющих полях пшеницы или кукурузы.

Самым опытным воздушным разведчиком был летчик 11-й эскадрильи лейтенант Санду. Вместе с адъютантом Нягу он не раз обманывал врага, всегда уходил из-под самого его носа и возвращался на аэродром с богатыми и ценными данными фоторазведки.

На рассвете 2 мая пять разведывательных самолетов поднялись в воздух, чтобы сфотографировать расположение войск противника в районе Кресновице, Блажавице, Соколнице — трех важных населенных пунктов, расположенных примерно в двадцати километрах южнее Брно.

Самолет Санду на аэродром не вернулся. Армейская радиостанция потеряла с ним связь в 5.35.

Обеспокоенный генерал приказал запросить о самолете Санду части, находящиеся на переднем крае. Оттуда сообщили, что самолет перелетел через передний край в 5.15 и что со стороны противника была слышна стрельба из зенитных орудий, вероятно ведущих огонь по самолету. Больше о самолете Санду никаких сведений не поступало.

Санду подбили у Кресновице. Летчик был ранен и вынужден был сесть на лесной опушке. Со всех сторон к самолету бежали немцы с собаками. Увидев это, Санду приказал Нягу взять кассеты, перейти речку и пробраться к румынским позициям.

На рассвете обессиленный Нягу добрался до передовых частей 7-го румынского корпуса, откуда обо всем случившемся доложили в штаб армии.

Командование 2-го Украинского фронта, поддерживающее связь с чешскими партизанами, приняло все меры, чтобы спасти румынского летчика. В отряде чешских партизан «Татра» ничего не знали о Санду. Известно было только, что немцы ищут какого-то летчика. О судьбе Санду отряд узнал позднее от партизана Алексы Клапки.

Начальник штаба расположенной в Кресновице фашистской дивизии майор фон Мюллер разместился в доме учителя Ионака Клапка. Это была одна из семей, в которой немного говорили по-немецки.

Жена учителя Майя проклинала своего мужа за то, что он сам, добровольно, предоставил свой дом в распоряжение немецкого офицера.

— Ионак, Ионак, — говорила Клапке его жена Майя, — что ты наделал, ты же погубил всех нас!

— Почему же?

— Как это почему? Наша дочь — врач…

— Ну и что же?

— …Наш сын, Алекса, столько лет скрывается в горах, воюет вместе с партизанами…

— Наш сын, Алекса, умер. Об этом знает фашистское командование. Я делаю то, что считаю нужным.

— Лицемер ты, вот кто… Об этом говорит все село.

— Все село? А какое мне до этого дело?

Ошеломленная женщина выбежала в другую комнату, где ждал ее сын Алекса. Вся в слезах, она бросилась к нему.

— Ступай, ступай к отцу, открой ему глаза на все, но будь осторожен, немцы никого не щадят…

Старый учитель сидел задумавшись. Вдруг перед ним появился Алекса._

— Ты? Здесь? — удивился Клапка.

— Отец, меня послал к тебе командир отряда, поручик Влчек, мы ищем румынского летчика, сбитого немецкой артиллерией. У нас есть сведения, что он спрятан где-то в селе.

— Что ты столько болтаешь? Тайны не выдают даже тогда, когда…

— Да, но ты же мой отец!

В это время во двор вошел майор Мюллер, а за ним с двумя чемоданами в руках тащился его денщик Ганс. Алекса схватил пистолет и хотел было выстрелить, но старик сжал его руку.

— Спокойно, мой мальчик. Не путай мои расчеты…

Алекса был поражен. Неужели это его отец! Он почувствовал отвращение.

— Предатель! Наши считают тебя своим, а ты хочешь, чтобы я попал в лапы фашистов. Отойди назад, иначе я буду стрелять! Я застрелю тебя и майора, если он войдет сюда!

Но старик Клапка не обращал внимания на сына. Он быстро отогнул ковер, поднял за металлическое кольцо крышку люка и подозвал к себе Алексу:

— Твое счастье, что ты мой сын. Немедленно спускайся в подпол, слышишь?

Раздался тихий стук в дверь, затем стук повторился, но уже сильнее и настойчивее.

Подталкиваемый отцом, Алекса спустился вниз. Учитель быстро закрыл крышку, ловко поправил ковер и открыл дверь.

Остановившись у порога, Мюллер, не обращая внимания на хозяина дома, начал внимательно рассматривать комнату. Взглянул на письменный стол, на книжный шкаф, на клетку, в которой билась канарейка.

Видно, комната ему не особенно понравилась. Он поморщился и, переступив порог, вошел. За ним шагнул Ганс, высокий, худой парень, и поставил возле кровати чемоданы.

Старый учитель низко поклонился Мюллеру и предложил ему сесть, но тот, сделав вид, что не замечает приглашения, достал монокль и начал рассматривать хозяина.

— Благодарю вас, господин Ионак, за гостеприимство, — сказал Мюллер и пристально посмотрел на Ганса.

Ионак еще ниже поклонился немцу и скромно, как подобает хозяину, ответил:

— Мне выпала большая честь принимать в своем доме посланца фюрера…

При слове «фюрер» Мюллер непроизвольно вытянулся и гаркнул:

— Хайль Гитлер!

Ганс вздрогнул, стукнул каблуками и произнес:

— Хайль!

— Не верю! — неожиданно вырвалось у старика.

— Что? Почему не веришь? — оторопел майор.

— Не верю… не верю, что я сумел угодить вам так, господин майор фон Мюллер, как бы мне хотелось. Сами знаете, времена…

— Скромничаешь, учитель… Однако за преданность благодарю. Если твоя семья, и особенно твоя хорошенькая дочь, питает ко мне такие же чувства, то мы прекрасно уживемся. А теперь оставь нас. Будешь заходить в эту комнату только тогда, когда тебя позовут.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — сказал учитель и, церемонно поклонившись, вышел.

— Разве это комната, сукин ты сын? — обругал майор своего денщика.

— Это самый лучший дом во всем селе, герр майор, который остался целым после налета нашей авиации.

— Ну ладно, что будем есть? Ты нашел цыпленка?

— Цыпленка? У этих проклятых чехов даже тощей наседки не найти. Ведь многие сбежали к партизанам со своей домашней птицей.

Слово «партизан» всегда вызывало гнев Мюллера. И сейчас его глаза налились кровью, рот искривился.

Он сжал в руке хлыст и, подняв его, сильно резанул воздух.

— Партизаны? Я все равно поймаю этого «Татру», их руководителя! — Мюллер вспомнил еще одну неприятную вещь. — А о румынском летчике узнали что-нибудь?

— Наши напали на его след.

— Напали на след! Ну их ко всем чертям! Большевики в двух километрах, а эти болваны из гестапо ищут следы! Он, наверное, уже добрался до своих!

— Конечно, герр майор.

— Пошел вон! Вечно ты отвечаешь невпопад, безмозглая голова!

Мюллер чувствовал сильный голод. Да, здесь не то что во Франции, откуда он вернулся семь месяцев назад. Мысль о жареном цыпленке не покидала его.

— Как же так, Ганс? Неужели нельзя достать ни одного цыпленка?

— Ничего нельзя достать, герр майор. У меня есть консервы… Зато у этого Клапки такая дочь… (Ганс знал, что только женщины могут отвлечь мысли Мюллера от гастрономических удовольствий.) Лакомый кусочек, а не девушка.

— Я знаю ее, она работает в больнице врачом. Прикидывается недотрогой…

— Да, она не так вышколена, как Янина из Тулона…

— Ну ее к черту… Если бы я знал тогда, что она была в маки, я скрутил бы ей шею…

Ганс вспомнил, как однажды вечером мадемуазель Янина выкрала из планшета Мюллера все документы…

— Да, она здорово вам насолила…

Мюллер не любил вспоминать об этом случае. Он сердито посмотрел на Ганса.

— Что-то ты много болтаешь, Ганс. Если ты не будешь держать язык за зубами, то в один прекрасный день окажешься с пулей в затылке. Ступай в офицерскую столовую и принеси мне эту свинячью похлебку. Потом зайди в больницу и скажи этой докторше, Лиде Клапке, чтобы она после полудня зашла осмотреть меня. Только чтобы об этом не узнала эта корова Анна Крупова, сестра. Надоела она мне…

— Слушаюсь, герр майор!

Когда учитель выходил из дому, его жена Майя возвращалась от соседки. Встретившись с ним у калитки, она отвернулась от него.

— Ты все сердишься, старушка?

— Замолчи, Ионак. Ты мне противен. Все село ненавидит тебя. Я удивляюсь, как у тебя хватает совести показываться на людях. Ничего, скоро ты ответишь за свои поступки. Куда тебя несет?

— Меня вызывает староста. Мы должны помочь немцам восстановить разрушенный партизанами мост.

— Ты с ума сошел… Твой сын борется за нашу свободу, а ты…

— Каждый живет по-своему!

— Где Алекса? Неужели он ушел, не повидавшись со мной?… Ты что, прогнал его?

— Я же сказал тебе, Алекса умер. Гестапо знает об этом.

— Ты отрекаешься от собственного сына, от семьи, от родины. Так знай же, я сама передам тебя в руки правосудия. Теперь иди и донеси на меня твоим друзьям, фашистам!

— Замолчи, прошу тебя. Смотри, не делай глупостей, слышишь?

Но Майя Клапка уже не слышала мужа. Хлопнув калиткой, она вошла в дом.

Старый учитель шел по улице. Крестьяне отворачивались от него, делая вид, что не замечают. Все годы оккупации учитель Клапка вселял в людей надежду и уверенность, что наступит свобода. Но сейчас все возненавидели его.

Войдя в здание сельской управы, Клапка постучал в дверь, открыл ее и вошел в комнату, где сидел староста.

Староста, Вили Булик, старый агент нацистов, не спал всю ночь. Он понимал, что гитлеровцы проиграли войну и что через одну-две недели все изменится. Поэтому он очень удивился, когда неделю назад к нему по поручению нескольких местных националистов пришел учитель Клапка. Так мог поступить только безумец. Он с великой радостью готов был уступить свой пост этому чудаку, тем более что немцы вот уже два дня грозят расстрелом, если не будет найден укрытый в селе румынский летчик. Булик даже хотел спросить учителя, что его заставило открыто перейти на сторону фашистов именно теперь, когда леса кишат партизанами и немцы отступают, но страх, что учитель может донести о таком разговоре в гестапо, заставлял его молчать.

— Ну, Ионак, что нового? Как себя чувствует фон Мюллер в твоем доме?

— Думаю, что хорошо. Я все предоставил в его распоряжение.

— М-да. Ты уже знаешь, что я тебя вызвал по поводу моста. К вечеру нам нужно собрать побольше людей. Нужно показать немцам, что в тяжелую для них минуту мы не покидаем их. Ты сам возьмись за это.

— Люди уже не слушают меня, Вили. Видно, готовятся к приему русских и румын.

— Молчи, нас могут услышать.

— Ты что, боишься?

— Не-е-ет, не боюсь. Скоро фюрер применит новое оружие, и тогда все будет, как в начале войны. Тогда тот из нас, кто устоит в самые тяжелые минуты, будет вознагражден. Ты, как учитель, возможно, будешь министром, а я… мне достаточно будет получить депутатский мандат в великом рейхе. Что ты скажешь на это?

— Нужно подсчитать, сколько человек придет с подводами на работу по восстановлению моста.

Услышав скрип лестницы, лейтенант Санду решил, что за ним пришли. Он видел через оконце подпола, как во двор вошел гитлеровский офицер с денщиком, и слышал наверху чьи-то шаги и голоса. Неожиданно крышка подпола с шумом открылась и тут же захлопнулась. На лестнице остался человек. Заметив его, Санду инстинктивно хотел выхватить правой рукой пистолет, но, почувствовав сильную боль, опустил руку. Все-таки с большим трудом ему удалось вытащить пистолет левой рукой, которая тоже была ранена.

Спускающийся в подпол Алекса, услышав какой-то шум, остановился. В одной руке он держал пистолет, в другой — карманный фонарь. Направив фонарь вниз, он увидел там старые бочки, дрова и… человека в летной форме. Алекса не поверил своим глазам.

Да, судя по форме, это был тот самый румынский летчик, которого он разыскивает. На секунду у него мелькнула мысль, что румынского летчика спрятала сюда его мать. Нет, скорее это сделала Лида, сестра. Ведь люди, нашедшие летчика, отвезли его в больницу. Оттуда Лида, видимо, перевела его сюда. Старик об этом наверняка ничего не знает… Иначе он выдал бы летчика гитлеровцам.

Алекса осветил фонарем свое лицо, чтобы показать раненому, что перед ним не гитлеровец. Он спустился с лестницы, подошел к нему и прошептал:

— Партизан, розумите?[40]

Санду помахал отрицательно головой. Затем его лицо прояснилось.

— Да, да, партизан, — воскликнул Санду.

— Вы говорите по-русски?

— Нет, по-французски.

Но Алекса не знал других языков, кроме родного чешского. Как сказать летчику, что он, Алекса, должен немедленно доставить его к своим, в горы, где его ожидает советский самолет? На этом самолете прибыли советский лейтенант и румынский сержант.

Между тем Санду посмотрел на светящиеся стрелки часов и левой рукой потянул к себе какой-то ящик. Сняв крышку, он начал быстро нажимать на кнопку. В ответ послышалось какое-то жужжание. Алекса понял, что летчику удалось захватить с разбившегося самолета радиопередатчик, и теперь он связан со своими.

Это было второе сообщение Санду. Первое сообщение он сделал, когда, придя в себя, понял, что сюда, в темный подвал, его спрятали друзья. Ведь не оставили бы ему передатчик враги. Тогда он, настроясь на условленную волну, сообщил в штаб армии, что находится у друзей, по всей вероятности, в селе Кресновице, на окраине которого разбился самолет, что адъютант Нягу отправлен с пленкой в штаб, и спросил, прибыл ли он.

Через час он получил ответ. Ему сообщали, чтобы он спокойно ждал помощи, его непременно спасут, что Нягу благополучно добрался до штаба.

Вторая передача была назначена на сегодня, на 14 часов. Когда Санду сообщил в штаб, что возле него находится чешский партизан, оттуда потребовали сообщить его имя.

Показывая на себя пальцем, Санду сказал:

— Еу лейтенант Санду… Константин Санду…

— Ага, — догадался партизан, — Вы… поручик Санду. А я партизан Алекса Клапка.

Вместе с фамилией чеха Санду сообщил также, что в доме, в подвале которого он спрятан, разместился немецкий майор с денщиком.

Спустя некоторое время чешским партизанам было передано следующее распоряжение: «Действуйте сегодня ночью. Кроме «Сокола», захватите с собой завтра на рассвете «языка». Найдете его там же».

Сидя у маленького оконца, Алекса следил за тем, что происходит во дворе, и обдумывал свое задание. Как же спасти летчика? Нужно сделать так, чтобы об этом никто не узнал, особенно отец.

Вдруг он увидел в окошко, что майор и его денщик вышли из дому. Напыщенный, выпятив вперед грудь, разукрашенную орденами, Мюллер шел так быстро, что Ганс едва поспевал за ним. Момент был самый подходящий. Но отец? Как бы он мог помочь ему в эту минуту, если бы был таким, как прежде. Почему? Почему он так изменился? И именно теперь, когда близится победа, о которой он когда-то мечтал?

Вот он идет к калитке. Он сильно сдал за последнее время. Вот и мать… О чем они говорят? Мать ругается.

Нужно будет непременно сообщить об отце партизанам. Они доверяют ему, а он, оказывается, предатель… Как бы сказать летчику, что ему нужно уйти.

Снова стукнула калитка. Алекса подошел к решетке окна и увидел, что во двор вошла женщина. Неожиданно она направилась к окошку подпола, у которого стоял Алекса.

«Боже мой, это же Лида, сестра! Как она изменилась за четыре года! Стала настоящей красавицей! Но почему она идет прямо к моему окошку… В руках — какой-то пакет. Значит, она меня заметила… Какая неосторожность! А что, если за ней следят?»

Дойдя до оконца, Лида нагнулась, сняла туфлю и снова надела. Другой рукой она незаметно дернула за кольцо оконца, оно открылось, и Лида поспешно бросила туда пакет. Как ловко она это проделала!

Алекса развернул пакет. В нем была небольшая бутылка рому, белый хлеб, два жареных цыпленка и лекарства. На клочке бумаги по-французски было написано: «Мой друг. Мужайтесь и ждите. Все будет хорошо. «Татра».

Алекса понял только подпись и изумился. Значит, «Татра» — это Лида. Неужели она стоит во главе группы? Удивительная девушка!

Санду прочел записку. Он почувствовал безграничную уверенность. Значит, даже здесь, в логове зверя, у него много верных друзей…

В доме хлопнула дверь. Лида мелкими шажками ходила взад и вперед по комнате. Нужно торопиться, Алекса должен побыстрее пробраться в горы. Ночью партизаны придут за летчиком. Как трудно говорить с человеком, не зная языка! Но наконец Санду понял, что хотел сказать ему Алекса, и крепко пожал ему руку. Когда Алекса поднялся наверх, Лида, увидев его, очень удивилась.

— Боже мой, Алекса! Это ты?

— Да, это я, товарищ «Татра»!

— Ты ошибаешься, я только выполняю его поручения.

— А кто же тогда «Татра»?

— Это удивительно ловкий человек. Вчера вечером он пустил под откос эшелон с гитлеровцами… Как ты попал сюда? Как себя чувствует летчик?

Алекса рассказал сестре о своем разговоре с отцом и о том, как он встретился с летчиком. Он хотел расспросить Лиду об отце, но вошедшая во двор девушка в белом халате помешала ему.

— Кто это? — спросил Алекса.

— Анна Крупова, сестра из госпиталя, — ответила Лида.

— Что ей здесь нужно?

— Видно, окна следит за мной, узнала, что меня вызвал к себе майор Мюллер, и ревнует…

— И ты пошла к нему?

— Наша борьба здесь отличается от той, которую ведете вы там, в горах. Но ты за меня не беспокойся! Я уже не глупая девчонка. Ступай через комнату мамы и выйди через черный ход. Но будь осторожен, за нашим домом следят. Смотри, чтобы тебя никто не заметил, ведь все думают, что ты умер четыре года назад. Через час у выхода из села, под камнем у 64-го километра, ты найдешь записку. Маме не говори ничего. Это приказ товарища «Татры». В дверь постучали.

— Да, пожалуйста.

Вошедшая в комнату девушка была чем-то встревожена. Ее тонкие накрашенные губы дрожали. Глазами она обшарила всю комнату.

— Что случилось, Анна?

— Ничего, госпожа доктор. Дайте мне, пожалуйста, ключи от ящика с медикаментами. У больного на 26-й койке поднялась температура.

— Пожалуйста, Анна. — Лида протянула ей ключи. Сестра, вся дрожа, схватила ее за руку и начала целовать.

— Что с тобой, Анна?

— Не понимаешь? — Анна едва сдерживала рыдания. — Уже неделю майор Мюллер не ходит ко мне. Из-за тебя!

— У меня и мысли такой не было…

— Я люблю его, понимаешь? — По лицу Анны потекли слезы.

— Нет, Анна, это не любовь. Любить — это значит быть голодным, но не есть, умирать от жажды, но терпеть, изнемогать от усталости, но идти вперед.

Весь этот разговор внимательно слушал Мюллер, уже давно стоявший на пороге комнаты. Как только женщины заметили его — они сразу смолкли. Анна смотрела на него широко раскрытыми глазами. Мюллер недовольно поморщился.

— Вы здесь?

Лида решила выручить Анну:

— Она пришла за ключами от шкафа с медикаментами.

— Я приказал вызвать ко мне только фрейлен Лиду. А вы идите, — грубо сказал он Анне.

Анна продолжала смотреть на Мюллера и, лишь увидев, что он своим стэком указывает ей на дверь, поняла, что ее гонят.

— Marsch! Marsch!… Schnell!…

Шатаясь, она вышла из комнаты. Мюллер захохотал. Лида с презрением смотрела на него, насмешливо улыбаясь. Мюллер, прекратив смеяться, уставился на нее.

— Вы самая очаровательная девушка Словакии! — воскликнул он.

Лида едко заметила:

— Вы, господин майор, как видно, не особенно знаете географию нашей страны. Сейчас вы находитесь в Моравии.

— А может быть, вы меня поучите географии? — сказал Мюллер и подошел к ней, стараясь поймать ее руку. Лида пожала плечами:

— Я же не учительница, а врач, господин майор.

— Да-а, мне нравится ваша больница…

— Не так уж она хороша. После того как было сожжено настоящее здание больницы, мы помещаемся в школе.

— Ничего не поделаешь, война…

— Да, война, но не с больными и ранеными…

«Как смеет эта девчонка критиковать нас, немцев?»

— Не кажется ли вам, фрейлен Лида, что вы слишком дерзки. Вы забываете, что мы здесь хозяева.

— Относительно, — сорвалось у Лиды.

— Как, относительно?

— …Относительно чего вы меня вызывали, герр майор? — нашлась девушка.

Довольный тем, что поставил ее на место, Мюллер начал:

— Видите ли, доктор, в чем дело. Я себя неважно чувствую, страдаю бессонницей. Не принесете ли вы мне вечером снотворного?

Лида задумалась. Может быть, это ловушка? Может быть, он узнал о том, какие у нее планы на эту ночь? Что бы там ни было, нужно сыграть свою роль до конца.

— Вечером у меня много перевязок. Я освобожусь только после двенадцати. Впрочем, это и к лучшему, отец и мать будут уже спать… Мне не хотелось бы, чтобы они меня видели!

Мюллер был страшно рад. Он не ожидал, что так скоро уговорит Лиду.

Вот что значит быть хозяином, он попытался обнять ее, но Лида, улыбаясь, отстранилась.

«С каким удовольствием я дала бы ему пощечину!» — подумала она.

Церемонно, надувшись, как индюк, Мюллер поцеловал ей руку.

— Помни же, дорогая, я тебя жду!

Как только Лида вышла, в комнату вошел Ганс. Майор насвистывал веселый мотив из «Бель ами». Ганс был тоже доволен: ночью он пойдет к официантке Ильзе.

— Ганс!

— Слушаю, герр майор.

— Передай часовому второй смены, чтобы ночью ко мне никого не пропускали, кроме врача Клапки.

Когда партизанский отряд получил радиограмму из штаба 2-го Украинского фронта, поручик Влчек показал ее лейтенанту Карташеву. Дело осложнялось. Ведь он прилетел сюда, чтобы вывести раненого румынского летчика, и только. А теперь еще нужно захватить «языка».

Приказ о вылете к партизанам он получил, находясь в танковой бригаде. Генерал вспомнил о нем, так как знал, что он говорит по-румынски. Помощника он должен был выбрать себе сам. Кого же взять? Для такого дела ему как раз подойдет сержант Илиуц: он прекрасно говорит по-немецки.

Вначале все было ясно. Они вместе с партизанами войдут в село, освободят летчика, вернутся в горы и увезут его на самолете к своим. А теперь? Что за «язык», которого нужно прихватить с собой? Кто он? Офицер? Шпион? Кто сообщил об этом «языке» в штаб 2-го Украинского фронта?

К вечеру, когда в отряд вернулся Алекса Клапка, положение прояснилось.

Лейтенант Санду доложил о «языке» в штаб румынской армии, а оттуда, в свою очередь, сообщили об этом в штаб 2-го Украинского фронта. Теперь оставалось только решить, как поступить с хозяином дома…

«Странно, что отец таких патриотов, как Алекса и Лида, мог стать предателем? Почему Алекса не мог найти «Татру»? — размышлял Карташев.

— «Татра» — единственный человек, кто знает наш пароль, — сказал Карташев, обращаясь к Илиуцу.

— А какой у нас пароль?

— «Горы наши»!

Сержант Илиуц уже давно думал над тем, как лучше выполнить задание. Из записки, оставленной Лидой у 64-го километра, Алекса узнал, что после полуночи Мюллер будет один в доме. Значит, в это время и нужно действовать. Все же Илиуц решил еще раз спросить:

— Хорошо, а если своими действиями мы поднимем на ноги всю дивизию?

— Тогда мы поддержим ваш отход силами всего отряда, — ответил ему поручик Влчек.

— Я полагаю, что единственным нашим препятствием будет часовой. Поэтому нам надо действовать после полуночи, чтобы не натолкнуться на смену часовых, — предложил Илиуц.

— Я согласен с вами, сержант. Итак, в двадцать три тридцать мы должны быть на окраине села. Самолет нужно подготовить к вылету к четырем часам утра, — сказал Карташев, обращаясь к сидящим вокруг партизанам.

Шел мелкий, но частый дождь. С наступлением темноты Карташев, Илиуц и сорок партизан отправились в путь… Впереди шел Алекса. Вот пройдены все партизанские посты. Вытянувшись цепочкой, партизаны тихо спускаются с гор по длинному и узкому ущелью. Изредка тишину нарушают срывающиеся из-под ног камни. Тогда люди замирают, прислушиваются и вновь идут дальше в долину, в село.

Немцы следят за маскировкой, но все же в селе кое-где виднеются огоньки, проникающие сквозь щели дверей и окон.

Вскоре отряд останавливается.

— Мы на окраине села, — шепчет Влчек.

Карташев смотрит на часы: 23.35. Партизаны во главе с Влчеком остаются здесь, на пригорке, а Карташев, Илиуц и Алекса отправляются дальше, в село. Дождь не перестает.

Когда они подходили к шоссе, мимо них пронеслась машина с затемненными фарами. Люди бросились в кювет. Около полуночи они уже были у дома учителя, возле которого, шлепая сапогами по грязи, нервно шагал часовой. Вот наконец и смена часовых. Воспользовавшись этим, Алекса быстро шмыгнул во двор и спрятался за сарай. В одной из комнат горел свет. Это была комната, которую отец предоставил Мюллеру. Старик будет очень удивлен, когда узнает завтра об их проделке.

Новый часовой подошел к окну комнаты Мюллера и заглянул в нее. О, если бы Алекса был чуть поближе к нему! Но ничего. Хорошо, что немец все время смотрит в окно. Глаза привыкнут к свету и будут плохо видеть в темноте.

Алекса, бесшумно пробираясь вдоль стены, подошел к углу дома. «Фу, черт, как скользко. Вдруг часовой услышит, что кто-то шлепнул ногой по луже?» Алекса прислушался. Действительно, гитлеровец насторожился. Он повернул голову в сторону Алексы.

Алекса слышит его шаги. Все ближе и ближе. Партизан крепко сжимает рукоятку кинжала, подымает руку и… вонзает кинжал в спину гитлеровца.

Карташев, Илиуц и Алекса оттащили труп к сараю. Вдруг послышались чьи-то легкие быстрые шаги.

Илиуц надел на голову немецкую каску и, подождав, пока Алекса и Карташев спрячутся, крикнул по- немецки:

— Стой, кто идет?

— Врач Клапка. Меня вызвал майор Мюллер.

Алекса подошел к ней. Лида поняла, что первая часть плана выполнена. Теперь она знает, что летчик будет спасен.

Девушка быстро поднялась на крыльцо, подошла к двери и робко постучала:

— Герр майор, я пришла!

Дверь тут же открылась. На пороге стоял Мюллер. Он был в зеленой пижаме. Галантно раскланявшись, Мюллер пригласил Лиду в дом.

Лида, чтобы майор не успел закрыть дверь, тут же бросилась ему на шею.

— Вот я и пришла…

Ошеломленный Мюллер хотел ее обнять, но тут в дом ворвались Карташев, Илиуц и Алекса. Илиуц сунул Мюллеру в рот кляп, Алекса связал руки, а Карташев приставил к груди автомат. Лида тем временем быстро открыла крышку подпола, и Алекса с фонарем в руках спустился вниз.

Мюллер никак не мог понять, что произошло; он стонал, вырывался, но, заметив советского офицера, бессильно опустился на пол.

Илиуц рывком поднял его и поставил на ноги.

— Ну, господин майор, поскорее приходите в себя. Если будете вести себя хорошо, все будет в порядке. Одолжите мне свой плащ! И не удивляйтесь, для всех, кого встретим мы сейчас на улице, я — майор Мюллер. Вот так. Фуражку я тоже возьму. Превосходно. А вы наденьте эту плащ-палатку и мою пилотку. Если понадобится, то на улице мы выдадим вас за румынского пленного. Не вздумайте делать глупости, иначе вам крышка!

В это время Санду и Алекса поднялись из подпола.

Карташев подошел к Санду и крепко пожал ему руку. Санду застонал.

— Простите, я, кажется, сильно сжал вашу руку? Она ранена?

— Ничего. Это я так, от радости.

Войдя в комнату и увидев советского офицера и румына, Майя Клапка облегченно вздохнула.

В дверях показался и Ионак Клапка, но Алекса преградил ему дорогу.

— Назад, отец! Предатель!…

Старик улыбнулся.

— Спокойно, спокойно, мой мальчик, тем более что «Горы наши»!

Мать и сын недоуменно переглянулись. Карташев сразу догадался, в чем дело, ведь он хорошо знал, что такое подпольная работа в берлоге врага. Иногда обстановка требует действовать так, чтобы люди проклинали тебя, считали врагом. Тогда легче войти в доверие к противнику.

Так, значит, это он, старик Клапка, и есть…

— Товарищ «Татра»! Я лейтенант Карташев. Позвольте поблагодарить вас за помощь!

— Не за что, товарищ лейтенант. Я рад знакомству с вами. Надеюсь, когда придут советские войска, мы познакомимся еще ближе.

Мать и сын поняли наконец, в чем дело. Сколько унижений и обид вынес старый учитель! Но он не мог объяснить им, почему так поступает.

— Ионак!

— Отец!

Старик Клапка ухмыльнулся в бороду. Мать и сын крепко обняли его.

— Я свое задание выполнил, — заговорил учитель. — Мне было поручено пустить под откос поезд с боеприпасами и устроить ловушку для господина Мюллера, что я и сделал. Теперь мы пойдем с вами, товарищ лейтенант. Лида, ты готова?

— Готова, товарищ «Татра»… папочка!…

— Товарищ Илиуц, до выхода из села командовать нами будете вы. Если бы я не знал вас так хорошо, честное слово, я принял бы вас в этой комнате за настоящего гитлеровского офицера.

Вскоре дом опустел. По улице, в темную ночь, бесшумно шла группа людей. В селе они не встретили ни одного немецкого патруля. На пригорке, где их ждали партизаны, Илиуц возвратил Мюллеру его плащ и фуражку и взял свою плащ-палатку.

Фашисты узнали об исчезновении Мюллера только через час. Обнаружив, что вся семья Клапки исчезла, и найдя труп убитого часового, они догадались о том, что здесь произошло. Но было поздно что-либо предпринять. Партизаны уже скрылись в горах.

Мюллер сидел в углу самолета. Его мучила мысль, что же с ним будет. Только бы не расстреляли, он расскажет им все, что их интересует, лишь бы они сохранили ему жизнь.

— Жизнь! Жизнь! — истерично крикнул он, не замечая этого.

— Жизнь? Да, за жизнь мы кладем свои головы, господин майор, — ответил ему Илиуц.

На второй день по всему фронту началось наступление. Берлин был взят. Гитлеровская Германия доживала последние дни. Но в Чехословакии: в Брно, Мезиричах, Ижлаве и Праге — немецко-фашистские войска отчаянно сопротивлялись — они располагали здесь крупными силами, переброшенными с запада. Особенно много войск было сосредоточено в районе Брно, как сообщил на допросе Мюллер. Расположенные там несколько моторизованных дивизий получили приказ держаться до последнего человека.

На рассвете 5 мая началась симфония освобождения Брно.

Вступление было исполнено тысячами пушек различного калибра. Занавес боевого театра был огромный, он простирался на сотни километров, и, когда он поднялся, на сцене появились тысячи советских и румынских солдат.

Миллионы людей пели победный гимн. Они пели этот гимн на многих языках: на русском, румынском, чешском, словацком… Он медленно плыл над Богемией и Моравией.

Самолеты, «катюши» уничтожали своим огнем издыхающую фашистскую гидру.

В воздухе работали сотни радиостанций, передающих и принимающих приказы, донесения…

— Я — «Урал». Поддержите «Муреш» противотанковой артиллерией!

— Алло, «Кришул», подтяните свой фланг ближе к «Донцу».

По телефонным проводам, проложенным через кукурузные поля, слова бегут, словно ветер.

— Отлично, полковник. Поздравляю. Еще одно небольшое усилие, и высота семьсот двадцать пять будет в наших руках.

— Так точно, господин генерал! Спасибо!

Освободительная армия непрерывно преследует фашистского зверя. Сколько дней она без передышки идет вперед? Солдаты забыли, что такое отдых.

Снова они бьют противника, идут в штыковую атаку: Карташев, ловко бросающий гранаты, рядом с Настой, ведущим на ходу огонь по противнику из своего автомата, с Безней, который припадает на раненую ногу и на все лады проклинает Гитлера и весь его род.

У капрала Тудора кончились патроны. Его ручной пулемет замолк. Это обнаружила группа фашистских солдат. Вот они окружают его, приближаются — до Тудора им остается метров тридцать. Тудор бросает в них камнями. Немцы кричат и прячутся; они принимают камни за гранаты.

На помощь приходит Илиуц. Когда немцы снова поднимаются, он дает по ним длинную очередь из автомата. Но вот Тудору доставили патроны, его пулемет снова заработал, и фашистов осыпает град пуль.

…Наступает вечер. Рота непрерывно атакует противника. Впереди бежит лейтенант Ботяну.

— В атаку, ура-а-а-а!

— Ура-а-а! Ура-аа! — подхватывают солдаты.

И вдруг все затихло. По всему фронту умолкли орудия и минометы, автоматы и винтовки.

Наступила какая-то особенная, странная глубокая тишина. Этому трудно поверить. Лейтенант Карташев, перепрыгивая через окопы, во весь дух бежит на передний край, в роту,

В ста шагах от себя Тудор неожиданно замечает немецкого снайпера, направляющего винтовку на Карташева.

— Не-ет! Не-е-ет!… — И капрал, не имея уже времени зарядить свой ручной пулемет, вырывает у Безни винтовку.

— Заряжена?

— Последний патрон, господин капрал!

Тудор прицеливается. Поймав на мушку врага, появившегося в сумерках на краю окопа, нажимает курок… Фашистский снайпер падает.

Выстрел нарушил тишину, царившую на всем фронте.

— Кто стрелял? Кто стрелял? Кто стрелял? — запрашивает батальон, полк, дивизия…

— Не стрелять!… Всем прекратить огонь!… Прекратить всем!… Всем!… — передается команда.

В окоп прыгает Карташев, останавливается на секунду, чтобы перевести дух. Кажется, после такого бега сердце вот-вот выпрыгнет из груди… Он смотрит вокруг себя и видит Ботяну, Илиуца, Насту, Тудора и только после этого шепчет:

— Братья, мир!… Мир!… — и плачет как ребенок, вытирая глаза рукавом шинели…

Наступила ночь. Окопы опустели.

Наступившая после нескольких лет непрерывных взрывов непонятная и непривычная тишина вдруг была нарушена грохотом многих тысяч орудий, автоматов, винтовок и пистолетов. В небе появились осветительные ракеты. Это был салют победы!

Победа!… Солдаты обнимались с офицерами, артиллеристы — с горными стрелками, русские — с румынами…

К роте подошел советский старшина с канистрой. Карташев крепко обнял его, взял канистру и отвинтил пробку.

— Подходите, хлопцы. Выпьем за нашу победу! Это настоящая русская водка.

Подняв вверх свои фляги, солдаты чокнулись.

— Выпейте, братья, выпейте, дорогие товарищи! Выпейте за то, чтобы, начиная с сегодняшней ночи, никто не умирал от пули. На передний край пришел Мир. Пропустите его, пропустите без пароля, пусть он властвует над миром.

Безня запрокинул голову и, приложив к губам флягу, начал жадно пить. Лука остановил его.

— Хватит тебе, дорогой, ты же не умеешь пить.

— Ты так думаешь? Теперь, когда наступил мир, я могу начать тренировку к свадьбе.

Наста радостно что-то крикнул и разрядил в воздух свой автомат.

— Куда ты стреляешь, Наста?

— В Луну, товарищ лейтенант, пусть и там знают, что на земле покончено с войной. Ты слышишь нас, Луна? На земле мир! Мир!

Да, наступил сверкающий, ясный День Победы. Небо было чистое, светлое. Солдатам казалось, что им снится прекрасный сон. Но это был не сон!…

В воздухе еще летали военные самолеты, но на орудия уже были надеты чехлы.

Только теперь узнали солдаты, почему стрелял капрал Тудор Улмяну после приказа о прекращении огня.

…Карташев сжимал в своих объятиях Тудора, румынского солдата, который последним выстрелом на этом фронте спас ему жизнь.