"По ту сторону Венского леса" - читать интересную книгу автора (Уба Траян)

I. В КВАРТАЛЕ ДЖУЛЕШТИ

1944 год!… Весна пришла в Бухарест раньше, чем обычно. И в чистом воздухе парка Чишмиджиу, и в букетиках подснежников, которые продавали за несколько лей смуглые цветочницы, и в глазах школьниц — во всем чувствовалось ее дыхание.

Для солдат 101-й зенитной батареи весна началась в конце марта. Именно тогда зацвели абрикосы в саду Кулицэ Лэптару. Да, вы еще не знаете, кто такой Лэптару! Бывший пастух, Лэптару добился чести быть одним из поставщиков молока[2] королевскому двору. Карьера его началась еще в Первую мировую войну, когда в декабре 1916 года войска Макензена заняли Бухарест, а в небе над городом впервые появился немецкий «цеппелин», вызвавший среди жителей страшную панику. Многие бежали. Удрал и Кулицэ, прихватив с собой все стадо села Рошу, которое он пас в окрестностях Бухареста. Никто не знает, чем он занимался всю войну, но после войны Лэптару стал большим человеком. Он скупил землю между улицами Табла Буций и Ательереле ной, построил кирпичный завод с тридцатиметровой трубой и прекрасный особняк. Людям сначала было невдомек, откуда взялось все это богатство, но потом стало известно, что Лэптару крупный спекулянт, с которым считаются даже министры. Владения его все время расширялись, увеличивались стада коров, все больше чабанов, доярок, конюхов, кирпичников работали на его земле, и все больше слуг обслуживали его персону и особняк в Джулештях.

После смерти Лэптару его дочь и наследница мамзель Джика благодаря своему приданому смогла выйти замуж за молодого лейтенанта Моцяну. Его ожидала блестящая карьера. В 1943 году полковник Моцяну вышел в отставку, решив посвятить себя политике. Для начала он стал префектом в Кэлэраши, а затем заместителем министра национальной экономики. Щедрый человек был Моцяну! Проезжая по улицам Джулешти в министерской машине, он не жалел улыбок для каждого встречного. А вечером он не жалел денег на приемы в честь… Ну, конечно, не каждого встречного, а министра или атташе. А награда — всего-навсего маленькая закорючка, подпись, разрешавшая невинную сделку щедрого хозяина, после которой на его счету в банке появлялись новые миллионы.

Госпожа Джика, которой уже было за сорок, брала уроки немецкого языка и музыки. Но какого труда ей это стоило! Она еще помнила запах обожженного кирпича и коровников и больше разбиралась в приготовлении сметаны, чем в нотах. Но теперь молочные фермы были в запустении, завод остановлен, рабочие выброшены на улицу. Господин полковник уже не нуждался в скудном доходе от кирпичного завода и молочного хозяйства. «Завод может принести прибыль позже, — говорил он. — Сейчас же, во время войны, кирпич совершенно не ценится и на него нет спроса».

Это было действительно так. Только зенитчики, расположившиеся во владениях Лэптару, брали иногда одну-две тачки кирпича, чтобы выложить переходы между бараками, утонувшими в грязи.

Когда батарея прибыла в Джулешти и зенитчики стали устанавливать свои орудия рядом с домом Лэптару, госпожа Джика страшно рассердилась. Как посмел военный министр нарушить неприкосновенность ее владений, послать сюда этих мужиков с пушками! Но господин Моцяну решил, что и из этого малоприятного обстоятельства можно извлечь выгоду. Он пригласил на обед командира батареи.

В полночь младший лейтенант Сасу вернулся пьяный и поднял батарею по тревоге.

— Ну, — сказал он солдатам, с трудом выговаривая слова, — нам здорово повезло. Мы будем охранять заместителя министра, а он уж позаботится о нас. Он приятель маршала Антонеску. Так вот: с завтрашнего дня ежедневно высылать наряд для работы на кухне у жены господина Моцяну. Понятно?

Итак, солдаты встретили весну, копая грядки в саду у Лэптару. Вскоре на грядках появились лук, чеснок, шпинат и редиска. Овощи первого урожая корзинами грузили на машины. В каждой корзине лежала визитная карточка, старательно написанная младшим лейтенантом или госпожой министершей: «Барону фон Киллингеру»[3], «Почетному члену благотворительного общества госпоже Марии Антонеску», «Госпоже Н. Малакса»[4] и т.д.

По вечерам же младший лейтенант надевал парадную форму и направлялся в особняк. Дежурное отделение тем временем приносило на батарею несколько корзинок с зеленью.

Изредка эту мирную жизнь нарушали воздушные тревоги. Сотни прожекторов бороздили звездное небо. Зенитчики вели огонь по самолетам, попадавшим в лучи прожекторов. Потом наступал отбой. Орудия замолкали и становились похожими на застывших в неподвижной позе жирафов.

Уходил в депо последний трамвай, и глубокое, тягостное молчание опускалось на город. Только время от времени в ночной тишине раздавались тяжелые вздохи паровоза: это шел на Восточный фронт эшелон с людьми и снарядами.

Иногда среди ночи на улице появлялась машина сигуранцы[5]. Она останавливалась у какой-либо бедной лачуги, заселенной рабочими-железнодорожниками. Агенты хватали и увозили мужчин, женщин, стариков, юношей. Лаяли разбуженные собаки, крестились перепуганные соседи. Они были бессильны что-либо сделать. Слухи об арестах доходили и до батареи.

— Так и надо этой большевистской сволочи, — рычал младший лейтенант Сасу. И, грозя кому-то револьвером, добавлял: — Попался бы мне в руки какой-нибудь коммунист, я бы ему показал!

Однажды весенний воздух прорезал резкий, тревожный вой сотен сирен. Из дивизиона вызвали к телефону командира батареи. Связной, посланный за младшим лейтенантом, застал его в довольно живописной позе: после очередной пьянки Сасу лежал на кровати с женщиной, обхватившей его руками за шею. В комнате стоял тяжелый спертый воздух, пропитанный табачным дымом и винными парами.

В этот день сирены выли уже второй раз: несколькими часами раньше была объявлена учебная тревога.

Жители квартала привыкли к подобным тревогам; они спокойно шли по улицам и не думали прятаться в убежища. Рабочие Трияжа и Гривицы, как обычно, отправились на поле Кулицэ Лэптару.

Испугавшаяся было вначале госпожа Джика, услышав, что тревога опять учебная, успокоилась и принялась с завидным усердием распекать своих слуг. Город жил обычной жизнью. Из трактира Вишана доносились звуки цыганского романса.

Солдаты снимали с орудий чехлы, проверяли работу механизмов, подносили снаряды. Командир орудия — капрал Роман осматривал ствол, проверял наводку и пересчитывал снаряды.

Вчера вечером Роман был в увольнении. Он жил в Бэнясе, и младший лейтенант, если бывал в хорошем настроении, отпускал его раз в неделю к жене. Роман возвращался из дому угрюмым и молчаливым, все валилось у него из рук. Правда, уже на другой день обязанности командира орудия отвлекали его от тяжелых дум, он снова делался добрым, веселым, глаза его загорались, и морщины на лбу разглаживались.

Однажды ефрейтор Тудор спросил Романа, почему он всегда возвращается из дому таким грустным. Капрал пристально посмотрел на него и ответил со злостью:

— Потому что нельзя больше так жить, понимаешь? Мария с утра до ночи работает в прислугах, гнет спину на хозяина, ее отцу урезали пенсию. Денег не хватает даже на хлеб. А в подвале у госпожи Джики лежат ящики шоколада и шампанского. Разве это справедливо?

Тудор не успел ответить. К орудию Романа подбежал запыхавшийся телефонист Лука, цыган из Буфти.

— Братцы, где младший лейтенант, вы его разбудили?

— Конечно, разбудили, но он небось никак с девицей расстаться не может. Да что мы не проводили учебных тревог без него?

— Черт возьми, по-моему, на этот раз тревога настоящая. Из дивизиона сообщили, что над Крайовой прошла волна самолетов. Говорят, они летят сюда…

Наконец появился младший лейтенант. Услышав тревожный разговор солдат, он повернулся и пошел в барак, к телефону.

«Что, если правда?… Если это действительно американские бомбардировщики?! Тогда шутки плохи». Мурашки поползли по спине Тудора. Он слышал, что американские самолеты натворили дел в Будапеште, Белграде и Софии.

Из барака вышел младший лейтенант, белый как мел. Он посмотрел вокруг невидящими глазами и бросился к дому Лэптару.

Телефонист Лука хотел его спросить о чем-то, но не успел. Крестясь и шепча: «Святая Мадонна, смилуйся над женой и мальчишкой, внуши им, что они должны убежать в поле…», Лука вошел в помещение телефонной станции.

Роман закусил губу и огляделся. Отсюда, сверху, с площадок орудий, были хорошо видны Китила, Могошоайя и Бэняса. За многоэтажными домами в центре города виднелось несколько наиболее высоких зданий: центральная телефонная станция, здание управления железных дорог, военная академия…

Солнце, необычайно жаркое для начала апреля, спокойно совершало свой путь в бескрайней синеве. По небу плыла стая аистов, взмахивая крыльями, как веслами; на телефонных проводах расположилась компания веселых ласточек.

На улице, как раз против батареи, замер без движения трамвай. Здесь же столпились гимназисты возле девушки с перекинутыми за спину косами. Еще вчера девушка была гимназисткой, сдавала экзамены, переживала, а сегодня все страхи и волнения остались позади: ее включили в списки окончивших гимназию.

— Куда же ты теперь хочешь поступить, Иляна? — спрашивал один из гимназистов.

— Не знаю, я еще об этом не думала. Мне нравится медицина, но я слышала, что место в институт продается за сто тысяч лей, а то и дороже. А потом если я и начну учиться, то не смогу купить ни одного учебника. Ведь мама своей метлой много не заработает. А ведь и за лекции надо платить.

Тудор хорошо знал Иляну Врабие. Они выросли в Джулештях, не раз вместе лазили за гнездами краснохвостки, бродили летними вечерами вдоль железнодорожного полотна, считая вагоны скорых поездов, которые стрелой летели к Китиле. Учился Тудор плохо. Да и что толку было стараться? Все равно, когда он окончил четыре класса гимназии, отец сказал ему, что учиться в гимназии ему больше не придется, а экзамены он может сдать экстерном. Отец работал плотником, и его заработка не хватало даже на еду. Тудор поступил на кирпичный завод Лэптару за пятьсот лей. Иляна в то время перешла в третий класс, и они вместе сидели вечерами над книгами. Их никто не тревожил: мать Иляны работала ночной уборщицей вагонов. Иляна жила на улице Фрасин, в доме, который сдавала госпожа Джика. Тудор тоже снимал комнату в одном из ее домов. Человек предприимчивый, Лэптару построил множество лачуг, в которых ютились такие же, как они, бедняки.

Когда Тудору исполнилось девятнадцать лет и он готовился сдать экзамены за седьмой класс, его призвали в армию. Учеба была прервана, потеряны три года. А Иляна уже сдала на звание бакалавра. И надо же было случиться, что батарея, в которой служил Тудор, была направлена как раз сюда, в Джулешти, где он родился, где прошло его детство, где он впервые почувствовал трепет от прикосновения руки девушки. Этой девушкой была Иляна. Стоя у орудия, он слышал, как она оживленно рассказывала о последних экзаменах, и с нетерпением ждал вечера, когда он сможет с ней встретиться, принести ей пучок свежей редиски с огородов Лэптару и поздравить с успешным окончанием гимназии.

Лука вышел из барака еще более взволнованный. Приставив ладонь к глазам, он долго смотрел в небо.

Роман тихонько окликнул его:

— Что нового, Лука?

— Они уже прошли Питешти, господин капрал. Сейчас, наверное, будет жарко. Вот-вот сообщат. Если они пролетят над Титу, то будут здесь. Если же пройдут над Тырговиште, значит, мы спасены: они полетят на Плоешти.

Он вытер пот со лба и добавил сокрушенно:

— А господин младший лейтенант все не идет. Дивизион требует, чтобы он доложил, сколько у нас снарядов.

— Так доложи сам, чудак. Подсчитай. Двести снарядов на орудие помножить на три. Итого шестьсот, — посоветовал Роман, наблюдая за небом.

Из дома Лэптару показался младший лейтенант Сасу. Он нервно пощелкивал суставами пальцев. Отозвав Тудора, Сасу приказал ему немедленно проводить мамзель Лили из его комнаты на улицу Ательереле ной.

— Извинись за меня и скажи, что я не могу проводить ее сам. Пусть уходит как можно скорее, скоро начнется бомбежка. Проводи ее тихонько, чтобы госпожа министерша ничего не заметила; она страшно сердится. Понять не могу, откуда, черт подери, она все узнает…

Вдруг издалека, с линии окружной железной дороги, послышались залпы крупнокалиберных зенитных орудий.

— Ну ее к чертям, беги к орудию, — передумал офицер и рявкнул на всю батарею: — По местам!

Словно притянутые магнитом, стволы мгновенно повернулись в направлении Китилы.

Телефонист Лука снова показался на пороге и доложил на этот раз спокойным четким голосом:

— Господин младший лейтенант, с КП дивизиона сообщают: «Самолеты идут на высоте четырех тысяч метров, батарее огонь вести самостоятельно!»

Офицер кивнул и быстро вбежал по ступенькам на площадку первого орудия. Расчеты второго и третьего орудий напряженно смотрели вдаль.

Вдруг гулко задрожала земля.

— К бою! — рявкнул Сасу.

Вдали поднялось огромное облако дыма. Тудор сразу же понял, что это могло быть: пробуют поставить дымовую завесу над городом.

Взрывы раздавались все ближе и ближе. Тудор посмотрел в бинокль и замер от ужаса: рушились, как игрушечные, многоэтажные здания, валились тополя и клены, фонтаны земли и пыли поднимались в воздух. И этот страшный смерч шел от Китилы к ним. Только теперь он понял всю трагедию происходящего. Огромное облако дыма подымалось все выше и выше, оно разрасталось на несколько километров вправо и влево от железнодорожной линии между Китилой и Северным вокзалом. Бомбы сокрушали все: дома, вагоны, с корнем выворачивали деревья. Казалось, наступил конец света. Как сквозь сон, донесся до него голос дальномерщика сержанта Илиуца:

— Курс 280! Дальность 8000… 7500… 7000… 6500…

В небе появились едва заметные точки. Летели бомбардировщики. Они казались серебряными рыбами, плывущими по морю к устью Дуная, чтобы метать там икру. Только «икра» этих рыб весила тонны и несла с собой смерть. Самолеты были видны уже отчетливо, и теперь они стали похожи на прожорливых акул, вышедших на охоту.

Смерть надвигалась с головокружительной быстротой. Самолеты шли на высоте 4500 метров…

— Батарея! Огонь!…

Капрал Роман поднял руку. Наводчик ефрейтор Айленей нажал на педаль. Из ствола вылетел снаряд, потом еще и еще. Тудор посылал их один за другим в ненасытное чрево орудия.

Вдруг небо озарило ослепительное пламя. Сначала был сбит один бомбардировщик, потом другой, вспыхнув, как факел, стал быстро падать за Могошоайей. От горящего самолета отделилось несколько белых зонтиков. Экипаж спасался на парашютах.

Что случилось потом, Тудор плохо помнит. Его будто схватил кто-то за горло и сбросил с площадки. Он пролетел несколько метров, чувствуя тяжелый отвратительный запах серы. В ушах стоял пронзительный свистящий звук. Сейчас он разобьется о землю. Тудор инстинктивно вытянул руки, поджал под себя ноги — совсем как во время прыжка с трамплина в воду. И он действительно упал в воду. Почувствовал резкую боль в плече. «Может, я умер и прибыл на тот свет? Откуда взялась река, ведь я только что был у орудия? Ах да, над нами прошел ливень из сотен бомб по пятьсот килограммов каждая. Уж, конечно, ни от меня, ни от моего орудия ничего не осталось. Прощай, Иляна! Так и не успел я поздравить тебя с окончанием гимназии. И свежей редиски ты сегодня не получишь. Прощай!…» Вода в горле, в носу, в ушах. Он тонет! Тудор взмахнул руками, вздохнул полной грудью и поплыл к ближайшему берегу. Теперь он все понял. Взрывной волной его отбросило в одну из ям в песчаном карьере, где Лэптару разводил рыб. В том самом песчаном карьере, откуда десятки лет добывали песок для кирпичного завода. Тудор плакал и смеялся от радости: он жив, жив! Он плыл к берегу, к батарее. Но батареи больше не было! Исчезли бараки. На их месте валялись обломки пианино, разбитый бочонок, из которого струйкой лилось красное, как кровь, вино. Невдалеке лежал отброшенный взрывом трамвайный вагон. Вокруг — кучи мусора и щебня. Дом госпожи Джики рассыпался, будто был сделан из песка; трактир Вишана пылал, второе орудие вместе с лафетом отбросило далеко в сторону. Остальные два, накренившись набок, все так же смотрели в небо, затянутое дымом взрывов.

Остался только тополь у ворот, да и то вершина его срезана осколками снарядов, а листья сожжены. Трамвайные столбы вместе с проводами выворочены, отброшены в сторону, изломанные рельсы перемешались с песком, землей и обломками вагонов. На улице, у разрушенных зданий, лежат трупы женщин, стариков и детей.

Стрелки уличных часов застыли, показывая 14.30.

Дальномерщик Илиуц, телефонист Лука и капрал Роман перевязывали раненых. Солдаты молча озирались, стараясь понять, что же произошло.

Через несколько часов, под вечер, была проведена перекличка батареи. Из семидесяти артиллеристов в строю осталось лишь сорок. Двадцать были ранены и отправлены в госпиталь, а десять погибших уложены в ряд на перепаханном бомбами поле. Всю вторую половину дня до позднего вечера оставшиеся в живых собирали трупы в поле, на улицах, во дворах и домах. Пять автомашин батареи, чудом уцелевшие от бомбежки (шоферы укрыли их в одном из заброшенных карьеров), увозили погибших домой. А неопознанных — их было несколько сотен — похоронили в общей братской могиле на кладбище около стадиона Джулешти.

На следующий же день перепуганная насмерть госпожа Джика и господин Моцяну погрузили остатки своего имущества на четыре грузовика, принадлежащих батарее, и уехали подальше от города. С тех пор никто их больше не видел. Сасу не знал, куда себя деть от досады. Вечерами он сидел на груде развалин, жадно затягиваясь сигареткой.

Иляну Тудор отыскал с трудом только на третий день в госпитале Витинг. У нее был нервный шок. Во время бомбежки она побежала через весь город на станцию Гривица-товарная, где работала ее мать. Старушка укрылась в убежище. Дом Иляны, как и большинство домов квартала, был разрушен. Тудор не сказал ей об этом, но Иляна догадалась сама. Он гладил ее золотистые волосы, милое лицо с веснушками. В одной руке она сжимала измятый клочок бумаги: это было свидетельство о том, что гимназистка Врабие получила звание бакалавра со средним баллом 9,00.

Пустынно стало в Джулештях. Даже кошки и собаки и те пропали. Только псы Лэптару — Корбя и Азор — остались верны своему дому, они тоскливо выли каждую ночь, не понимая, откуда пришло такое несчастье.

Снова были установлены на позиции орудия батареи. Вместо разрушенной бомбежкой колокольни ориентиром стала служить труба кирпичного завода.

Личный состав батареи пополнился новобранцами. Во второе орудие пришел солдат Безня. На старых солдат он смотрел с восхищением: это они сбили четырехмоторную «акулу» и прошли сквозь ад 4 апреля.

Капрал Роман похлопал его по-дружески по плечу и, улыбаясь, тихо сказал:

— Ничего, солдат, скоро все переменится! Вот увидишь, скоро что-то произойдет! И тогда среди этих развалин мы посеем семена новой жизни. Загорится еще наша звездочка. Как та, про которую в песне поется, — И он негромким, но чистым голосом запел: