"Вор и любовь" - читать интересную книгу автора (Картленд Барбара)

Глава 10

Дикс поднял голову.

– Ты выглядишь так прекрасно, что я даже боюсь до тебя дотронуться, – сказал он охрипшим голосом. – Что ты с собой сделала? Элоэ рассмеялась.

– Я просто надела новое платье. Ты видишь разницу; а люди все-таки пытаются говорить, что одежда ничего не значит!

– Ты выглядишь прекрасно, что бы ты ни надела. Но сегодня в тебе есть что-то еще, сегодня ты какая-то возвышенная и восторженная, что делает твою красоту просто неотразимой.

В его голосе было столько страсти и силы, что она робко опустила глаза.

Он наклонился к ней в желании поцеловать, но потом опомнился, так как вокруг ходили люди, которые смотрели на них, сидящих в машине. Не говоря больше ни слова, он завел мотор, и они тронулись. Он вел машину на вершину холма до тех пор, пока они не выехали за пределы города и не оказались в сосновом бору, где когда-то бродила Элоэ и увидела огоньки фонарей, которые вывели ее на контрабандистов.

Они достигли того места, где они были ближе всего к морю. И сосны вырисовывались на фоне малинового марева неба. Здесь Дикс остановил машину и выключил мотор.

– Я хочу с тобой немного поговорить, – сказал он. – Мне ненавистна мысль о том, что надо идти с тобой на эту вечеринку, потому что там придется делиться тобой с другими людьми. – Он глубоко вздохнул. – Ты такая сегодня изысканная, что я хочу, чтобы ты существовала только для меня.

– Жанна одолжила мне это платье, – улыбнулась Элоэ, поглаживая рукой кружево. – Она горничная миссис Деранж и сшила это платье для своей племянницы, но, когда она узнала, что я иду на вечеринку, она мне его одолжила. Люди так добры.

– Возможно, ты пожинаешь то, что ты сеешь. Тебе отец никогда не говорил об этом?

Глаза Элоэ на секунду помрачнели.

– Да, часто. – Она с легкой болью подумала о том, что Дикс сеет то, что в последствии может оказаться очень опасным урожаем.

Он как будто прочитал ее мысли, потому что спросил:

– Ты уже написала своим родителям?

Элоэ отвернулась от него и стала смотреть в окно.

– Я начала письмо, – произнесла она тихим голосом.

– А почему не закончила?

Она колебалась какой-то момент, а потом выложила ему всю правду.

– Ты понимаешь, что я даже не знаю твоего настоящего имени? Как я могу написать матери и отцу о том, что я помолвлена с мужчиной, которого знаю только по кличке и который так и не сказал все еще мне всей правды о себе?

– Мне было интересно, когда же наконец ты заговоришь об этом со мной.

Дикс произнес это с какой-то горечью, и Элоэ положила ладонь ему на руку.

– Я не собираюсь быть с тобой какой-то недоброй. Я даже не хочу думать о том, что могу проявить любопытство и попытаться выяснить о тебе больше, чем ты готов мне сказать. Но ты должен понять, как это все трудно, тяжело для меня.

– Я уже тебе сказал, что я не достоин тебя. Может быть, у тебя хватит мудрости отказаться от дальнейших встреч со мной, забыть меня, вычеркнуть из своей жизни. Возможно, именно это тебе и нужно?

– Нет. Я люблю тебя. Я уже говорила тебе, что я люблю тебя. Но я также люблю своих мать и отца. Я должна подумать о них и об их чувствах, когда они узнают, что их единственный ребенок собирается замуж за…

Элоэ собиралась сказать «за совершенно незнакомого человека», но Дикс опередил ее прежде, чем она смогла сформулировать свою мысль.

– …за вора! Вот о чем ты думаешь в глубине души. Вот какие чувства ты по-настоящему испытываешь по отношению ко мне, не так ли?

Элоэ сильно побледнела. Она повернулась к нему и посмотрела ему прямо в глаза. Гордо и одновременно с достоинством, высоко подняв голову, она произнесла:

– Я люблю тебя, кем бы ты ни был.

– Если бы только я мог быть в этом уверенным, – вздохнул Дикс. – Если бы только я со всей определенностью знал, что твоя любовь ко мне достаточно сильна, чтобы принять меня таким, какой я есть.

– Любовь невозможно измерить, – спокойно ответила Элоэ.

– Но она также очень непостоянна, – с горечью сказал Дикс. – Ты можешь свято верить, что сегодня ты любишь человека, а завтра твои чувства к нему станут прямо противоположными.

– Я никогда никого не любила до этого. Но я не думаю, что мое чувство к тебе изменится, если только не разовьется еще сильнее со временем.

Дикс ничего не ответил, и Элоэ через секунду дрогнувшим голосом произнесла:

– Конечно, если ты не веришь мне, то здесь я уже ничего не могу поделать.

Почти в мгновение ока его руки обвились вокруг нее.

– Любимая, я веду себя с тобой, как грубое животное. Но это только потому, что я хочу быть в тебе уверенным. Я так боюсь тебя потерять. Я не могу поверить, что меня действительно может полюбить такая прекрасная, такая совершенная, такая добрая девушка, как ты. Вот почему я мучаю себя и тебя, подвергая сомнению все, что ты говоришь и что делаешь. Прости меня и скажи мне еще раз, что ты – моя.

Его губы приблизились к ее губам, и уже не было нужды в словах.

Она полностью отдалась экстазу от его поцелуев, тому трепетному огню, пробуждавшемуся в них обоих и почти моментально превратившемуся во всеобъемлющее пламя.

– Я люблю тебя! Я люблю тебя! – шептал Дикс, не отрывая своих губ от ее рта.

Он прижал ее к себе еще ближе, продолжая сжимать ее в своих объятиях все сильнее и сильнее, так, что она не могла уже дышать, а его безудержные поцелуи оставили кровоподтек на ее мягких губах.

Наконец он отпустил ее.

– Ты сводишь меня с ума, – прерывисто сказал он. – Мне тяжело себя контролировать, как только я к тебе прикасаюсь. Давай скорее поженимся, любовь моя, скорее, скорее. Я хочу тебя. Я хочу быть с тобой один. Я хочу научить тебя любить меня так, как люблю тебя я.

– Я тоже хочу выйти за тебя замуж, – ответила она. – Но сначала мы должны сказать об этом моим родителям.

Независимо от ее желания она почувствовала, как между ними возник небольшой барьер. Она догадалась, что Дикс подумал об ее незаконченном письме.

– Я напишу им сегодня вечером, – прошептала она.

– Думаю, что это произойдет завтра утром, – улыбнулся Дикс. – Потому что сегодня мы наверняка вернемся очень поздно.

– А ты мне не скажешь, куда мы едем? – поинтересовалась Элоэ.

– Я собираюсь познакомить тебя со своими друзьями. Это очень специфическая вечеринка, и они разрешили мне привести тебя с собой только потому, что я сказал им, что мы собираемся пожениться.

– Ты им это сказал! – воскликнула Элоэ, и нотка испуга прозвучала в ее голосе.

– А разве это не так? – моментально отреагировал Дикс.

– Да, да, конечно. Просто я не была готова к тому, что кто-то еще узнает об этом прежде, чем мы узнаем друг друга лучше.

– Мы знаем друг друга достаточно для того, чтобы убедиться в том, что только любовь имеет значение. Ты же мне сама говорила об этом, обещая выйти за меня замуж. Ты не знаешь, кто я и что я, и все, что ты знаешь обо мне, говорит не в мою пользу, но ты любишь меня. Разве не это имеет решающее значение?

– Да, – согласилась Элоэ. – Но меня страшит встреча с незнакомыми людьми. Кто… кто они?

– Как я уже сказал, они мои настоящие друзья. Я хочу, чтобы ты их полюбила и так же, как и я, убедилась в их абсолютной преданности и в том, что в груди каждого из них бьются горячие, отважные сердца. Я собираюсь тебе рассказать о них перед тем, как мы туда поедем. Но сначала – поцелуй меня.

Она повернулась к нему, но он какое-то время не пытался обнять ее. Вместо этого он посмотрел в ее глаза, освещенные заходящим солнцем. Лучи заката играли в ее волосах, ставших от этого золотыми, а также прикоснулись к ее коже, отдававшей слабым отблеском.

– Как я могу быть уверенным в тебе? – спросил он тихим голосом, как будто разговаривая с самим собой.

А затем, прежде чем она успела ответить, его губы слились с ее губами. И опять все было забыто, как только их уста сомкнулись в поцелуе. Голова Элоэ откинулась назад, его руки притягивали ее все ближе и ближе. У нее было такое ощущение, что они оторвались от земли и улетели на небо. Вокруг них сверкали звезды, пока они двигались вместе в божественных вечных небесах, великолепные и неотделимые друг от друга.

Вдруг Дикс неожиданно отпустил ее, и она опять вернулась на землю. Но в сердце своем, из-за того, что она его любила, из-за того, что его поцелуи приводили ее в такой неописуемый восторг, в такой немыслимый экстаз, она знала, что с ней никогда не будет больше такого.

Всякий раз, когда он ее целовал, казалось, он открывал в ней все новые и новые грани, возможности, неожиданности и не исследованные глубины, о которых она и сама никогда не подозревала. Наверное, поэтому инстинкт ей подсказывал, чего он ждет и хочет от нее.

Немного робко она протянула руку и коснулась его щеки.

– Я люблю тебя и доверяю тебе, – сказала она. – Скажи мне только то, что ты считаешь нужным. Я не буду задавать никаких вопросов.

По внезапному блеску в его глазах она догадалась, что сказала правильную вещь.

Он отпустил ее из своих объятий и сказал:

– Тогда сиди подальше от меня, иначе я не смогу тебе ничего рассказать; все, что я хочу, так это целовать тебя.

Она нежно засмеялась, но подчинилась ему, отодвинувшись в кресле подальше от него и развернув голову в его сторону.

– Сколько тебе было лет, когда началась война? – неожиданно спросил Дикс.

– Мне было три года в 1939, – ответила Элоэ.

– А мне было одиннадцать, – продолжил Дикс. – Я помню, сколько было тогда волнения. Люди не могли говорить больше ни о чем другом, и все мужчины, которых я знал в деревне, были призваны в армию. Но война по-настоящему не коснулась меня вплоть до 1940 года, когда Франция пала и немцы вступили в Париж.

Он сделал паузу, достал свой портсигар и закурил. Элоэ наблюдала за ним.

«Он, должно быть, был очень привлекательным мальчиком, – подумала она, – поскольку превратился в такого красивого мужчину».

– В 1940 году, – продолжал Дикс, – здесь произошло то, что изменило всю мою жизнь. У нас, конечно, установилось правление Виши,[2] и эта часть Франции подлежала оккупации. Однако мои друзья из Биаррица и близлежащих окрестностей решительно были настроены сыграть в этой войне намного большую роль, чем коллаборационисты. – Он вздохнул, видимо, от нахлынувших на него воспоминаний. – Полагаю, я был не по годам развитым ребенком, потому что, как мне кажется, я никогда не общался с детьми моего возраста, а постоянно находился в компании взрослых. Я убегал из дому, приходил в город и разговаривал с владельцами магазинов, заводил дружбу с рыбаками, обменивался мнениями с официантами в кафе.

Вскоре я узнал, что планировала небольшая группа людей, по-настоящему любивших Францию. Они все решили тронуться в Париж. Практически у каждого из них были связи и друзья в городе, и они думали, что там они смогут организовать собственную группу сопротивления. В их идею входило создавать как можно больше неприятностей и чинить препятствия немцам. Я принял решение, что пойду вместе с ними.

– Но ты был слишком молодой! – воскликнула Элоэ.

– Мне было всего лишь двенадцать лет, но я был намного взрослее по части хитрости и решимости идти своим путем, – улыбнулся Дикс. – Все, кто собирались уходить, были моими друзьями, поэтому они свободно говорили в моем присутствии. Я знал дату их отправки, маршрут и место встречи в Париже. Все они знали, что чем быстрее они осуществят этот план, тем лучше.

Правительство Виши каждый день выпускало все новые и новые указы. Они все ожидали того, что скоро станет невозможным перемещаться с места на место без специальных разрешений.

– А я всегда думала, что кругом царил сплошной беспорядок, – сказала Элоэ.

– Естественно, поначалу он был, – ответил Дикс. – Однако маршал Петэйн постоянно призывал людей сохранять спокойствие, оставаться на своих местах и пассивно сотрудничать с врагом. Он также собирался ввести в действие то, что поначалу звучало как просьба.

– Так что же случилось потом? – спросила Элоэ, затаив дыхание.

– Я сбежал из дому и ушел с моими друзьями в Париж! Мои родители мне так и не простили этого. Я думаю, что, с одной стороны, это было жестоко, но я горел желанием сделать что-то для Франции, доказать, что я мужчина, и, если необходимо, умереть в борьбе с врагом.

– Но ты был такой молодой, – повторила Элоэ.

– Я думаю, что как раз благодаря своей юности я был настолько бесстрашен. Конечно, я не сказал своим друзьям, что собираюсь идти вместе с ними. Они бы меня не взяли. Они бы поставили в известность моих родителей о том, что я задумал. – Дикс засмеялся. – Я провел их всех! Они отправились в путь холодным, довольно дождливым вечером. Был очень колючий ветер. Я шел за ними по пятам. Я не показывался им на глаза до тех пор, пока мы не оказались в пятидесяти милях отсюда. Затем я себя обнаружил, но было уже слишком опасно, чтобы вести меня назад. Они пытались уговорить меня вернуться самому, но, конечно, я отказался. Я заявил им, что если они не возьмут меня с собой, то я один пойду в Париж и организую там собственное движение сопротивления. Я убедил их в том, что я был искренен, и они согласились взять меня.

– Но как же твои родители? – спросила Элоэ.

– Я посылал им весточки время от времени о том, что я жив. Я, конечно, не осмеливался сообщать им, где я нахожусь, чтобы они не наводили справки и не подвели моих друзей. Я вернулся домой только, когда закончилась война.

– Это, наверное, было ужасно для твоей матери.

– Думаю, что да, – согласился Дикс. – Мой отец умер, когда шел последний год войны, и моя мать сказала мне, когда я вернулся, что он так и не простил меня, даже зная, что он умирает.

– Какие необычные бывают люди! – воскликнула Элоэ. – Я не могу себе представить, чтобы кто-то не простил своего собственного сына, когда тот попросил у него прощения, даже если это было самое великое преступление.

– Я думаю, мой отец меня обожал, но то, что для него значило намного больше, чем обожание и любовь, так это правильность поведения. Если кто-то повел себя не так, как он считал нужным, этот человек становился для него вычеркнутым из жизни.

– Конечно, с твоей стороны, было неправильным убегать из дома…

– Да, я знаю, – признал Дикс. – Но какова была альтернатива? Сидеть в Биаррице и не участвовать в войне? Позволить немцам топтать французскую землю, как они хотят, и ждать, когда англичане и американцы спасут нас?

– Я понимаю твои чувства, – с симпатией сказала Элоэ. – Но ты был всего лишь мальчиком.

– Вот почему я и был наиболее полезен. Только мальчик может сделать то, что не осмелится сделать ни один мужчина. Я был маленьким и шустрым. Я мог проколоть шины, вывернуть клапан, украсть ключи от машины или сделать что-нибудь еще полезное под самым носом у немцев в то время, как они будут искать злодея в виде взрослого мужчины.

– Так вот как ты начал воровать, – сказала Элоэ, не подумав.

Она еще не успела закончить эту фразу, как сама в ужасе попыталась прикрыть себе рот рукой.

– Да, вот так я научился воровать, – сказал Дикс с циничной улыбкой.

– Я не это имела в виду, – быстро произнесла она. – Это было нехорошо с моей стороны.

– С какой стати тебе извиняться? Когда ты меня встретила, ты подумала, что я вор; и ничего с тех пор не произошло, чтобы убедило тебя в обратном. Я признаюсь тебе в том, что машина, в которой я ехал, когда пришел тебе на выручку с тем мужчиной, пристававшим к тебе со своими неприятными домогательствами на окраине Аленкона, была краденой. На самом деле не я ее украл, но она краденая.

– Ох, Дикс!

Элоэ, задыхаясь, выдавила из себя эти слова, но, казалось, Дикс их не слышал, потому что он продолжал.

– Ты права. Я научился так воровать, что стал помехой для немцев. Я знал, как устроить побег летчикам Союзных войск, когда их брали в плен. Я знал, как передавать сообщения на другой конец Парижа в то время, когда ни один взрослый мужчина или женщина не осмеливались ступить за порог. Да, я был полезен, очень полезен нашим людям – и бельмом на глазу у немцев.

– Я думаю, ты был очень отважным…

– Я думаю, что в половине случаев из всех я был слишком молод, чтобы по-настоящему оценить опасность. Теперь я это знаю и просыпаюсь иногда по ночам в поту от ужаса, понимая, на какой риск я шел и что со мной могло бы быть, если бы меня схватили.

– Они бы не пощадили тебя только лишь потому, что ты всего лишь мальчик.

– Только не они! – ответил Дикс. – Я видел расстрелянных мальчиков, которые были вдвое моложе меня и которых уличили в шпионстве. Я видел растерзанных женщин после пыток в Гестапо. Зрелище не из приятных.

– И все же ты продолжал заниматься этим на протяжении всей войны?..

– Я не все время оставался в Париже, но наша штаб-квартира располагалась там, поэтому я постоянно туда возвращался. В последний год войны – 1945 – меня чуть не схватили. Они меня выследили. Они знали, как я выгляжу. Им оставалось всего ничего, чтобы схватить меня. Сегодня я познакомлю тебя с женщиной, которая спасла мне жизнь.

Элоэ почувствовала неожиданный укол ревности от теплоты, появившейся в его голосе, и от улыбки, с которой он это произнес. Ей захотелось, чтобы именно она спасла ему жизнь и чтобы именно о ней он так говорил.

– Она единственный человек, которого ты сегодня узнаешь по имени, – продолжил Дикс. – Она известна как Мэри Бланшард, и, когда закончилась война, она получила не только орден французского Почетного легиона, но и награду от правительства Британии, которую она с гордостью носит рядом с орденом.

– Ты хочешь сказать, что имена всех остальных людей никому не известны? – удивилась Элоэ.

– Нет, мы знаем их только по их номерам, – ответил Дикс.

– Так вот почему тебя зовут Дикс.

– Да, поэтому. С той поры, как я ушел отсюда в 1940 году, и до того момента, как вернулся, меня знали только как Дикса. Теперь ты можешь понять, что для меня нет другого имени.

– Да, я могу понять это, – ответила Элоэ.

– Мэри Бланшард содержит кондитерский магазин здесь на одной из главных улиц. У ее сестры был магазин в Париже. Туда-то она и отправилась в 1940 году. Это был маленький, неприметный магазинчик в одном из закоулков города, но для нас он значил дом, уют, минутный отдых и мир после ужаса и страданий, творившихся вокруг.

– Как получилось, что они ее не заподозрили?

– Потому что сообщения передавались через магазин туда и обратно детьми. Даже немцы не могли заподозрить в передаче информации четырех-, пятилетнего ребенка, едва научившегося ходить, топающего в магазин с крепко зажатой в кулачке монетой в пять сантимов.

Пять сантимов – достаточно большая монета. Информация умещалась на клочке тончайшей бумаги, прилепленной к обратной стороне монеты, которую ребенок так естественно выкладывал на прилавок. Взамен он получал кулек с конфетами. В этом не было ничего подозрительного. В кульке находилась обратная информация.

– Какая умная идея!

– Мы устраивали иногда очень сложные побеги. Однажды британский летчик пролежал всю ночь на крыше во время снегопада. Он практически замерз, когда мы его оттуда сняли, но выжил и через месяц вернулся в Англию в свою эскадрилью.

– Я думаю, это был геройский поступок с твоей стороны!

– Чепуха! Я только помогал тем людям, которые были мозгом всей нашей системы. Но я хотел, чтобы ты поняла, с кем ты сегодня встречаешься и что они сделали.

– Я буду гордиться встречей с ними, – мягко сказала Элоэ.

– Они устраивают сбор раз в году. По этому случаю мы специально становимся тем, чем мы были во время войны – просто товарищами; все из нас равны, всех нас объединяет одно общее дело. На стороне у нас нет ничего личностного, мы просто номера. Только Мэри Бланшард остается Мэри Бланшард. Для остальных мы Ун, Декс, Труз, Дикс… и так далее. В наших номерах много пробелов – это те, кто погиб в борьбе.

– Ты заставляешь меня стыдиться того, что я так мало сделала в своей жизни.

– Для меня ты сделала самую великую вещь, на которую кто-либо способен: ты любишь меня.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, а затем завел машину.

– Мы опоздаем, но я хотел объяснить некоторые вещи, чтобы у тебя не сложилось неправильного впечатления, когда мы туда прибудем.

– Где состоится встреча?

– Она состоится там, где мы первоначально встретились здесь. В подвале одного из домов на окраине города. По вполне понятным причинам никто не упоминает имени владельца дома, но он тоже один из нас.

Они выехали из соснового бора и, развернувшись в глубь материка, поехали вниз к Биаррицу, но другим путем.

Уже темнело, но Элоэ удалось разглядеть очертания огромного внушительного замка, построенного из серого камня, с остроконечными башенками по обеим сторонам здания.

Дикс оставил машину на подъездной аллее и затем, повернувшись к дому спиной, взял Элоэ за руку и повел ее через кусты, растущие с одной стороны дома. Как она успела заметить, в кустах находился вход в подвал, который был сделан в виде туннеля со ступеньками, уходившими, по всей видимости, прямо вниз, под землю. Двери люка были не заперты и укреплены деревянными подпорками.

– Во время войны люк никогда не был открытым, – пояснил Дикс. – Обычно мы стучались, и кто-нибудь изнутри открывал нам.

На ступеньках, ведущих в подвал, было темно, но, как только они спустились, тотчас появились фонари, свисавшие с потолка каменного коридора, упиравшегося в освещенную дверь, из-за которой доносились голоса и смех. Неожиданно Элоэ оробела, но Дикс, взяв ее под руку, повел вперед. И вдруг она оказалась в просторной, залитой светом пещере, из которой уходили сводчатые проходы, ведущие в подвалы.

Пещера была украшена разноцветными фонариками; кругом стояли уютные стулья и столики, за которыми сидели люди под лампами из полированной меди, напоминавшими фонари старинного корабля.

Как только появились Дикс и Элоэ, раздался шум.

– Дикс! Дикс! Добро пожаловать! Мы тебя ждали.

Вдруг к ним прихлынула толпа людей, вокруг зазвучало много голосов, и на минуту Элоэ показалось, что она попала в хаос. Она чувствовала, как кто-то тепло пожимает ей руку, в то время как Дикса хлопали по спине и все вновь и вновь поздравляли.

Затем наконец она получила возможность оглядеться вокруг и рассмотреть друзей Дикса. Это было очень странное собрание.

Здесь были и рыбаки в своих шерстяных свитерах с высоким воротом и в грубых полотняных брюках; здесь было и несколько аккуратных, маленьких, лысых мужчин с нафабренными усами, которые, очевидно, были владельцами магазинов, парикмахерами или аптекарями.

Здесь были женщины с накинутыми на плечи черными шалями, а также и такие, которые были одеты по последней моде и чьи сверкающие бриллиантовые ожерелья были явно настоящими.

В центре комнаты, как бы на троне, потому что это был стул с высокой спинкой, восседала женщина, по виду которой Элоэ сразу поняла, что она должна быть Мэри Бланшард. Она представляла собой то, что Элоэ и ожидала увидеть – очень полная, с огоньком в глазах, седая; а ее глубокий, грудной, теплый смех, казалось, заставлял всех тут же смеяться, чтобы составить ей компанию.

– Итак, вот и твоя невеста, мой маленький дорогой Дикс, – произнесла она на местном диалекте своим грудным голосом. – А она понимает, какого плохого мальчишку она берет себе в мужья?

– Я ее предупредил, – ответил Дикс с лукавым огоньком в глазах.

– Он плохой мальчик, но мы все любим его, – сказала Мэри Бланшард, повернувшись к Элоэ. – Я рада, что он женится. Возможно, тогда он остепенится и будет вести себя прилично.

– Смотри, не напугай ее, – сказал Дикс.

– Это ты должен бояться, – возразила Мэри Бланшард. – Жена заставит тебя вести себя прилично. Тебе не повредит, если ты бросишь свое шалопайство.

– Ты видишь, как она сурова со мной, – обратился Дикс к Элоэ. – Она всегда была такой со мной. Когда во время войны я приходил к ней, я никогда не знал, получу я поцелуй либо взбучку.

– Обычно ты заслуживал и того, и другого, – засмеялась Мэри Бланшард.

Кто-то сунул бокал с вином в руку Элоэ.

Всего присутствующих было около тридцати человек, но все они были настолько разными, что с трудом верилось, что когда-то они были очень тесно связаны одним общим делом.

Один мужчина, по мнению Элоэ, был, совершенно очевидно, аристократом и, возможно, владельцем подвала. Он был высокий, стройный, с заостренными чертами лица; его руки были самыми красивыми из тех, что Элоэ когда-либо приходилось видеть. Она не удивилась, когда чуть позже он сел за пианино и стал играть так хорошо, что у многих слушателей навернулись слезы на глаза.

Однако там были и другие музыканты. Один молодой человек с рыжей бородой так играл на барабане, что у всех, казалось, ноги просились в пляс.

Там был еще один человек, который играл на пианино и покорно выполнял заказы присутствующих на те песни, которые были популярны во время войны и явно вызывали особые воспоминания у тех, кто их заказывал.

– Он играл в баре, наиболее излюбленном немцами, – сказал Дикс Элоэ. – Они постоянно подвергали его проверкам и так и не догадались, что он понимает немецкий язык так же хорошо, как и французский.

– Это было также и моим достижением, – раздался рядом чей-то голос.

Элоэ увидела рядом очень красивую женщину с темными, манящими глазами, которая улыбалась Диксу.

– У тебя было так много достижений, Септ, – спокойно ответил он.

– Как мило с твоей стороны, что ты о них помнишь, – парировала она.

Произнося это, она слегка надула свои красивые губки, и Элоэ вдруг поняла, что между ними что-то было. Она не могла сказать что-то определенное, она просто почувствовала это инстинктивно и невольно сравнила себя с такой привлекательной, красиво одетой женщиной. И все, что она могла заметить, говорило не в ее пользу.

– Ты помнишь, – спросила Септ мягким голосом, – ту ночь в Шантилье?

– Сейчас я помню, что не представил тебе мою будущую жену, – ответил Дикс. – Элоэ, это мадам Септ. Она необычайно очаровательная, и немцы наслаждались ее гостеприимством, даже не подозревая, как много секретов они выбалтывали, пока она потчевала их восхитительным вином и великолепной едой, приготовленной одним из самых известных шеф-поваров во всей Франции.

– В твоих устах мои подвиги звучат так банально, Дикс, – пожаловалась мадам Септ.

– Говоря о тебе, я надеюсь, что ты остаешься такой же благородной, какой была, и по сей день, – ответил Дикс.

Его глаза встретились с ее глазами, и в них Элоэ заметила вызов, а возможно, и что-то еще, чего она не смогла понять. Мадам Септ вздохнула.

– Мне бы хотелось быть благородной только по отношению к тому, кто мне нравится или кого я люблю. Но нам всем приходилось выполнять свой долг.

– Мы делали все, что могли, – ответил Дикс. – Никто из нас не мог сделать большего.

Она протянула вперед руку, и он небрежно поднес ее к губам.

– Я всегда буду тебе благодарен, – сказал он.

– Это слабое утешение.

Не говоря больше ни слова, она развернулась и пересекла комнату, чтобы присоединиться к группе людей, стоявших у пианино.

Элоэ наблюдала за ней, пока она шла, а затем повернулась к Диксу.

– Она когда-то любила тебя, не так ли?

– Это что, обвинение? – Он бросил на нее короткий взгляд.

– Нет, всего лишь утверждение, – ответила она. Мне кажется, я начинаю понимать некоторые вещи, которые не понимала прежде.

– Например?

– Это трудно объяснить на словах, но, возможно, мужчине надо попробовать многое, прежде чем он найдет то, что он действительно хочет, прежде чем он станет уверенным, что жизнь преподнесла ему то, самое лучшее, к чему он стремился.

– Ты становишься очень мудрой прямо на глазах, – с нежностью произнес Дикс. – Это еще одна причина, по которой я так тебя люблю.

– А сейчас ты абсолютно уверен в отношении меня? – спросила Элоэ.

– Абсолютно, абсолютно уверен, – твердо сказал он. – Ты то, самое лучшее, что я искал всю свою жизнь.

Она почувствовала, что его слова убедили ее; а потом, поскольку кто-то потребовал его внимания и они стали пить в память о прошедших днях, Элоэ направилась через всю комнату к тому месту, где все еще сидела Мэри Бланшард.

Она подняла голову, когда Элоэ к ней подошла, и протянула вперед руку.

– Давай поговорим, малышка, – сказала она. – Ты англичанка. Думаешь, ты будешь счастлива, живя во Франции?

– Я думаю, я буду счастлива в любом месте до тех пор, пока буду рядом с Диксом.

– Это хорошо, очень хорошо! – в восхищении воскликнула Мэри Бланшард. – Это ответ, который мне хотелось от тебя услышать. Ты молода, но ты уже успела усвоить, что важно не место, где мы находимся, а с кем мы находимся.

– Дикс рассказал мне, как он сбежал из дома, будучи еще мальчиком, и отправился с вами в Париж. Я рада, что вы были там и присматривали за ним.

– За ним нужно было глядеть в оба, – сказала Мэри Бланшард с улыбкой. – Он был очень непослушным и совершенно неуправляемым. Он шел на такой риск, на который ни один человек в здравом уме не пошел бы. А все потому, что он был Диксом. Он всегда добивается того, чего хочет. Ты еще об этом узнаешь, когда выйдешь за него замуж.

Элоэ почувствовала, как внутри у нее слегка похолодело. Она-то знала про себя, что все еще надеется изменить Дикса и сможет заставить его отказаться от прежней жизни, сможет убедить его в том, что честность и надежность, как бы ни было это скучно и как бы низко это ни оплачивалось, будут лучше, чем та жизнь, которую он ведет сейчас.

– Да ты не волнуйся, – продолжала Мэри Бланшард. – У него золотое сердце, и он всегда стремится помочь людям. Дикс еще ни разу не подвел того, кто обратился к нему за помощью. Мы все его любим. Возможно, мы тоже его немного испортили – но все равно мы его любим.

– Я хочу помочь ему.

– Тебе удастся это сделать, если ты его достаточно любишь. Он тебя любит сейчас. Ты можешь сохранить эту любовь, любя его в ответ и дав ему то, чего он всегда был лишен.

– А что это?

– Дом, – ответила Мэри Бланшард.

– Но у него же он был. По крайней мере, он убежал из дома, чтобы быть вместе с вами.

– Я имею в виду настоящий дом. О, кирпич и известка еще не означают дом, можешь в этом не сомневаться. Главное – любовь, которая его согревает. Отец и мать Дикса никогда не любили его и никогда не пытались понять его. Они хотели, чтобы он подчинялся им, чтобы он рос так, как они считали нужным, по тем правилам, которые они установили для него. – Она вздохнула так тяжело, что ее полное мягкое тело содрогнулось. – Он бунтовал, он всегда был бунтовщиком, – продолжала она. – Из Дикса нельзя слепить какую-то форму и сказать, что только эта форма ему и годится. Дикс всегда будет самим собой. И все-таки, я считаю, что ему нужен дом, и настоящий дом будет для него спасением.

– Спасибо, что сказали, – мягко поблагодарила Элоэ.

Она посмотрела в другой конец комнаты. Дикс ее искал. Она смогла прочитать недоумение на его лице оттого, куда же она могла уйти; когда же глаза его отыскали ее, в них вспыхнуло внезапное озарение.

Она поднялась, забыв о Мэри Бланшард, забыв обо всем, кроме Дикса. Он хотел быть с ней – этого было достаточно. Она подошла к нему, и он взял ее под руку.

– Может быть, пойдем отсюда? – спросил он.

– Не попрощавшись? – удивилась Элоэ.

– Не будем делать наш уход слишком явным. Это всегда портит вечер.

Он помог ей подняться по ступенькам и пробраться в темноте сквозь кустарник туда, где стояла машина.

Как только они дошли до нее и забрались внутрь, он заключил ее в свои объятия, резко и страстно.

– Я слишком долго тебя не целовал. Я не мог больше ждать. Что ты со мной сделала, что даже мои друзья мне кажутся пустой тратой времени, тогда, когда я мог бы быть с тобой? Только наедине с тобой, Элоэ. Это означает для меня всю мою жизнь.

Он еще раз ее поцеловал, но через минуту она отодвинулась от него.

– Я должна тебе кое-что сказать. Завтра мы уезжаем. Мы будем гостить за городом.

– Но как же я смогу видеться с тобой?

– Я не знаю. Я не знаю, что делать. Я подумывала о том, чтобы отказаться, но, по всей видимости, герцогиня особо подчеркнула необходимость моего присутствия.

– Герцогиня?

В полумраке машины ей показалось, что брови Дикса взметнулись вверх.

– Да, герцогиня де Ранж-Пужи, – ответила она. – Я тебе не говорила еще о причине, по которой мы находимся здесь, в Биаррице.

– Вполне понятно, что причина была, – сказал он со слабой улыбкой на губах.

– Я тебе сейчас расскажу об этом, – продолжала Элоэ. – Я уверена, что могу доверять тебе и что ты больше никому не расскажешь об этом. Это было бы нечестно. Но я переживаю, ужасно переживаю из-за того, что я сделала.

– Что-нибудь плохое? – в его голосе послышалась насмешка.

– В том-то и дело, что я этого не знаю, – ответила она. – Это плохо вмешиваться в жизнь других людей?

– Нет, если это делаешь ты, – сказал он и поднес ее пальцы к своим губам.

– Пожалуйста, я хочу, чтобы ты мне сказал, поступила ли я плохо. Меня это беспокоит целый день, весь сегодняшний вечер. Я почти ни о чем другом не могу думать.

– Даже обо мне? – спросил Дикс.

– Ты же знаешь, что я не могу не думать о тебе, – улыбнулась она. – И в то же самое время я думаю о Стиве Вестоне, который летит сейчас через Атлантику и с каждым часом приближается к нам. А я думаю, должна ли я встретить его в аэропорту и немедленно отправить его назад?

– А кто это – Стив Вестон? – спросил Дикс, беспомощно разведя руками. – Дорогая, может быть, ты начнешь сначала. Тебя довольно трудно понять.

– Очень хорошо, я расскажу тебе. Все началось в Лондоне, когда я узнала, что миссис Деранж планирует для Лью замужество с герцогом де Ранж-Пужи. Ты можешь понять, насколько цепко она ухватилась за эту идею, так как герцог является главой рода – как Лью, так и, конечно, моего.

– А мисс Лью целиком согласна с этой затеей? – поинтересовался Дикс.

– Нет, конечно, нет. Миссис Деранж во многом ей солгала, рассказывая, как он красив и привлекателен; а позже Лью увидела в местной газете его фотографию.

– И что она сказала?

– Она была разъярена от гнева на свою мать и близка к истерике. Она клянется, что никогда не согласится на эту сделку. Брак по расчету, конечно, но он принес бы ей титул и великолепный замок. Я тебе еще не говорила об этом. Мы ездили вчера его смотреть.

– А какое участие принимает во всем этом Стив Вестон?

– Он был влюблен в Лью до того, как она уехала в Англию, и я думаю, что она тоже была влюблена в него. По сути говоря, я думаю, что она до сих пор любит его, и… и, ох, это то, что меня страшит. Я позвонила ему и сказала, чтобы он сюда приезжал.

Дикс откинул голову назад и захохотал.

– Не смей смеяться надо мной, – с жаром возмутилась Элоэ.

– Дорогая, я смеюсь не над тобой, а только над тем, каким трагическим голосом ты все это рассказываешь. Конечно, ты поступила правильно. Стив Вестон прилетит, заключит Лью в свои объятия, и юная мечта любви вновь победит.

– Ты правда так думаешь? А вдруг она разозлится, увидев его? Вдруг она опять отошлет его обратно, как уже сделала однажды в Лондоне?

– Любой любящий мужчина готов пойти на подобный риск. Пойми, я знаю, о чем говорю, потому что я тоже влюблен.

Он посмотрел на нее с нежностью.

– Ты так прекрасна. Так невозможно, до обожания, прекрасна и серьезна.

Она слегка пошевелилась в его объятиях и отвернулась.

– А как же мы? – спросила она.

– Мы? – переспросил он.

– Мы уезжаем завтра в «Шато». Я не смогу тебя больше видеть.

– Ну, конечно, сможешь. Ты думаешь, что стены какого-то там «Шато» смогут удержать меня от тебя?

– Но ты не должен появляться там.

– Почему нет?

– Потому что это опасно. Они могут узнать. Мне будет трудно ускользать из дома, как сейчас, и встречаться с тобой в саду.

– Почему? Чем этот дом отличается от любых других домов? В нем есть двери с засовами, которые можно открыть изнутри.

– О, как ты не понимаешь? Это будет так трудно. Дом настолько огромен, что я могу в нем заблудиться.

– Я выясню, где находится твоя спальня, и ты услышишь мой свист снизу, – со смехом сказал Дикс.

– Я не думаю, что… мы должны… делать это, – неуверенно ответила Элоэ, но было видно, что она почти сдалась.

– А что «Шато»? – спросил Дикс. – Сильно внушает благоговение?

– Это самое прекрасное место, которое я когда-либо видела.

– Расскажи мне о нем.

– Я не знаю, с чего начать… Я никогда не думала, чтобы гобелены, картины и мебель, которые сами по себе являются музейными экспонатами, так прекрасно сочетались в частном доме.

– Звучит помпезно.

– Вовсе нет – по крайней мере, мне так не показалось, – возразила Элоэ. – В этом доме было что-то, что заставило меня почувствовать себя так, как будто я тоже к нему принадлежу; в нем царит некая атмосфера, которая, несмотря на все его величие, старинное происхождение и роскошь, говорит о том, что это настоящий дом, то есть место, где люди жили, любили, умирали.

Она на секунду остановилась и слегка вздохнула, как бы вспоминая что-то совершенно необыкновенное. Затем она продолжила:

– Картины в «Гранд-салоне», коллекция нюхательных табакерок в приемной, ведущей к салону; а набор из миниатюр с бриллиантами был просто исключительным, и за каждой из них стоит своя история.

– Ты должна мне о них рассказать, – сказал Дикс. Может быть, ты даже сможешь мне их показать.

– Но как я могу?.. – начала было Элоэ, затем вдруг остановилась.

Мрачное подозрение пришло ей в голову, почему он так заинтересовался? Почему он захотел узнать о «Шато»? Почему он был даже счастлив, что она туда поедет, так далеко от Биаррица?

Возможно, ее тело стало напряженным, когда все эти мысли закрались ей в голову. Возможно, его интуиция была столь сильна, когда дело касалось ее, что он мог угадывать ее мысли наперед, прежде чем она сама успевала о чем-то подумать.

Когда он заговорил, она повернулась к нему и увидела мрачное выражение его лица.

– Итак, вот в чем ты меня сейчас подозреваешь! Его голос был тихим и непривычно резким.

– Нет! Нет! – вскрикнула она, протянув к нему руки.

– Так вот о чем ты думаешь, – продолжал он неумолимо. – Ты понимаешь, о чем я говорю. Ты не доверяешь мне. Ты не настолько меня любишь, даже зная, что я люблю тебя.

– Это неправда.

– Нет, правда, – продолжал он. – Неужели ты действительно думаешь, что моя любовь настолько испорчена, что я могу вовлечь тебя во что-либо подобное? Эх, Элоэ, а я то думал, что ты другая.

– Я другая. То есть… Ну, Дикс, зачем ты так смотришь на меня? О чем ты говоришь? Я не понимаю.

– А я думаю, что понимаешь.

Он завел машину, и они поехали, а она в отчаянии убедилась, что он выбрал самый быстрый и кратчайший путь до отеля. Пройдет всего лишь несколько минут, и они окажутся около ворот гостиницы, и она должна будет с ним расстаться.

– Пожалуйста, Дикс, – умоляла она. – Пожалуйста, пойми.

– Я понимаю, – равнодушно отвечал он. Он подъехал ко входу во двор.

Огни машин, поднимавшихся на холм, освещали лица людей, которые возвращались из казино и с торжественных балов. Элоэ повернулась к Диксу.

– Дикс, пожалуйста, не сердись на меня, – с мольбой в голосе сказала она.

– А я и не сержусь.

– Но ты причиняешь мне боль, что еще хуже. Ну, Дикс! Разве ты не понимаешь? Я хочу доверять тебе. Я действительно доверяю тебе, и все же…

– И все же, – подхватил он, – твой мозг тянет тебя в одну сторону, а сердце в другую. Бедная малышка Элоэ. Ты не можешь помочь себе, а я не могу помочь тебе.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она в неожиданном приступе страха.

– Я имею в виду, что ты все еще не написала то письмо своим родителям.

Он вышел из машины и, обойдя ее, открыл дверцу для Элоэ. Ей ничего не оставалось делать, как выйти. Она почувствовала, как ночной ветер задул ей в шею, раздувая волосы. Она взглянула на него умоляюще.

Он не обнял ее; вместо этого он поднес ее руку к губам, а затем, прежде чем она смогла попросить его остаться и продолжить разговор, он был уже в машине.

– Иди, Элоэ, ты простудишься.

– Дикс, подожди минуту! Пожалуйста… Дикс…

Но, прежде чем она успела договорить, он уже уехал. Она видела, как машина проехала мимо нее, смотрела, как она постепенно набирает скорость; и вот уже остался только темно-красный отблеск ее задних габаритных огней, когда она скрылась за холмом.

Элоэ чувствовала, как на глаза у нее наворачиваются слезы, а поскольку она знала, что плакать ей нельзя здесь, на дороге, она отвернулась и побежала к отелю, сознавая, что вечер был испорчен.

Внутри нее была ноющая опустошенность, от которой она почувствовала себя такой одинокой, как никогда прежде.