"Доля ангелов" - читать интересную книгу автора (Веста А.)

   Глава 12    Живые мертвецы

    А что если бы Сталин в свое время получил перстень Силы? Мой сон походил на бред, но был ярким и абсолютно реальным.

   Черный репродуктор на стене читал голосом Левитана:

   – Как рубины сверкают алые звезды на Башнях Красной Шамбалы. До утра не гаснет свет в кабинете великого Сталина. Он – там, вечно бодрствующий на благо человечества! В своем магическом перстне, как в зеркале, он видит все земные события, и могущество его мысли проникает в далекие земли. Для него не существует расстояний, он может в мгновение ока оказать помощь достойным. Его неистощимые богатства предназначены для помощи нуждающимся, тем, кто отдал себя на служение справедливости...

   Сидя на троне, Вождь внимал Левитану и морщился – он не любил грубую лесть, но в последнее время с трудом отличал ее от искренних восторгов.

   Внизу, у подножия трона тысячи юношей и девушек в белых одеждах, увенчанные венками и колосьями, пели гимны разуму и великому солнцу в облике вождя. Обнаженные до пояса спортсмены, похожие на бронзовые статуи, строились в затейливые пирамиды. Нимфы в венках и прозрачных туниках осыпали трон и белый китель Верховного розовыми лепестками. Из опрокинутых рогов изобилия по ступеням вниз падали персики и гроздья винограда.

   Перед троном вождя проходил майский парад, и он принимал его, высоко подняв правую руку с перстнем.

   Всходило солнце и разливало свой золотой блеск над мраморными храмами, колоннами, портиками, над хороводами золотых статуй с гигантскими изображениями символов плодородия.

   Храмовый комплекс был спроектирован по примеру греческого Элевсина. Барельефы на его стенах были скопированы с фресок Помпеи и римских мозаик. Нет, это была сама Атлантида с ее великолепными колоннадами и храмами.

   У этой магической империи был свой рай, населенный ангелами с пионерскими горнами, героями и весталками, и свой ад, где в Тартаре, скрежеща зубами и звеня кандалами, томились враги народа. Но их страдания имели великий искупительный смысл, пройдя чистилище, они могли явиться на советскую землю в более достойном облике.

   Колонны «перекованных» вытекали буквально из-под земли, из «ракушек» метро. Залы метрополитена сияли, как преображенная преисподняя. Подземный храм украшала жизнеутверждающая и воинственная символика Митры, солнечного божества. Митра настолько велик, что стоит по ту строну добра, лишь наблюдая за битвой Ормузда и Аримана. По преданию, Митра рожден в дни зимнего солнцестояния. В эти же дни население всего земного шара отмечает день рождения великого Сталина.

   Перед троном Верховного уверенной поступью маршировала Армия Матерей-одиночек. Полнотелые кормилицы держали у груди щекастых сосунков, беременные подставляли солнцу вздутые ситцевые паруса. Отдельно, чуть в стороне маршировала колонна собакоголовых опричников.

   – Гордо несут свои головы черные киноцефалы: провожатые в царство мертвых, – вещало радио. – Стройно движутся колонны заключенных, своим трудом заслуживших посмертное участие в праздничном параде.

   Заключенные попали на парад в том, в чем их застал крик петуха: в истлевших робах, в лагерных самошвейках, с кустиками северной клюквы на черепах.

   Даже духи стихий пришли почтить великое божество Всевидящее Око. Кобальты тащили мешки с алмазной рудой, углем и золотом, чешуйчатые ундины и осклизлые тритоны катили бочки с любимой вождем налимьей печенью, отдельно на золотой платформе, запряженной морскими конями, везли Печень Океана. Духи огня, живущие в жерлах «катюш» и пороховых зарядах, приветствовали Верховного оглушительными залпами. Духи воздуха держали на своих спинах армады экранолетов и дирижаблей. Коренастые гномы дарили Отцу Урожая огромные караваи хлеба и катили тучные тыквы...

   Закричал петух, выскочив как чумной из окошка ходиков, подавился часовым колесиком, забился и рассыпался горкой перьев, в которых обнаружилось золотое яйцо. Оно с грохотом упало и рассыпалось осколками и я проснулся от внезапного грохота, выпутываясь из ночного кошмара.

   Спал я не раздеваясь – в нетопленом доме было довольно прохладно. Под щекой вместо подушки – горячие страницы рукописи. В ногах, свернувшись калачиком, дремал Флинт. Внезапно в каминной трубе что-то завозилось, заухало, заныло и с протяжным человеческим стоном вышло через дымоход. Сквозняк колыхнул тяжелые портьеры. На нижнем этаже скрипнула дверь. Тяжелые грузные шаги сотрясли деревянную лестницу. Может быть, грозовыми ночами бесприютный призрак Маркела покидает преисподнюю и до рассвета бродит по залам покинутого имения? Ох уж эти мне страшные истории, где мертвец обречен вечно охотиться за своей украденной или потерянной головой!

   Отбросив одеяло, я заставил себя встать и выйти навстречу привидению. Если это мой собственный бред, то чего бояться детских пугал, а если Мара выходец с того света, то тем более интересно с ним поговорить. Кажется у русских гусар, уже достаточно развращенных европейским Просвещением, был такой обычай. «Дружище, если там что-нибудь есть, подай знак!» – просил верный секундант умирающего дуэлянта. И что вы думаете? Подавали!

   Я встал и для начала включил мониторы слежения, раскиданные по всему дому, полагая, что монитор выведет любого призрака на чистую воду. Привидение деловито рылось в кладовке. Подвал был сделан в виде гигантского сейфа-холодильника стратегического назначения.

   Отбросив всякую робость перед привидением, я покинул свой мезонин. Впереди, радостно виляя обрубком хвоста, семенил Флинт. Следом за призраком я спустился в подвал-холодильник и распахнул дверь.

   На меня широко открытыми глазами смотрел Маркел. Флинт радостным лаем приветствовал воскресшего хозяина.

   – Маркел! Ты жив? Какого черта?

   Мара смотрит на меня тяжелым взглядом трансильванского изгоя. С тех пор как мы не виделись, он раздобрел и налился нездоровым румянцем.

   В руках у него плоский чемоданчик-кофр. Прижимая к груди кофр, он слепо движется к выходу, явно намереваясь пройти не только сквозь меня, но и сквозь стены.

   Я хватаю его за грудки и, «обнявшись крепче двух друзей», мы завершаем официальную часть нашей неожиданной встречи. У призрака явное преимущество в весе, но Мара не борец. Мне удается свалить его и, заломив его руку за спину, наконец-то задать вопрос:

   – Лежать, мертвец... Ты не выйдешь отсюда, пока все не объяснишь.

   – Отпусти, – хрипит Маркел, – больно!!!

   Я немного отпускаю его запястье, и Мара сейчас же тянется к выпавшему из рук чемоданчику.

   –  «...Где богатство ваше, там будет и сердце ваше». Что у тебя тут? Деньги? С каких это пор мертвым деньги нужны?

   Мара наливается воистину нечеловеческой злобой:

   – Ты что, это заработал? Это все мое! Мое! Жив я или умер!

   – Ладно забирай... Мальчиш-Плохиш... Кстати, похоже кто-то уже искал здесь этот чемоданчик. Но этот кто-то не удосужился заглянуть в твою «банку с вареньем».

   Мара садится на пол, сплевывает кровь с разбитых губ и крепче прижимает к груди чемодан.

   – Ну, а теперь сознайся, зачем тебе понадобился весь этот розыгрыш с татуированным трупом? Это уже не фокус – это убийство!

   Мара молчит.

   – Тебе нужно было исчезнуть? – подсказываю я, как сердобольный экзаменатор двоечнику.

   Мара закипает злостью. По его пухлой роже ползут малиновые пятна, словно ему по-прежнему десять лет.

   – Ты что, знал о наследстве фокусника?

   – О каком наследстве? – наконец подает голос Маркел.

   – О наследстве Оскара Тайбеле. Твое исчезновение совпало по времени со вскрытием его завещания. Ты знал, что за перстнем начнется охота, и решил подставить меня?

   – Ну-ка, ну-ка. Что за перстень?

   – Рубин, оправленный в золото.

   – Маша говорила о какой-то цацке. Кажется, эта штуковина зовется «кольцом силы» и тибетские ламы могут отвалить за него немалые деньги. Она даже в Крым летала, встречалась с безумным старикашкой. Но он, помнится, сказал, что перстень найдется только после его смерти. Так, значит, эта штука у тебя?

   – Его у меня нет.

   – То есть как это нет?

   – Было, да сплыло...

   – Не шути, маленький братец. Мне наконец-то стало интересно. Я даже заинтригован. Где перстень?

   – Спроси об этом рыжую кобылицу, ту самую, что позировала тебе в алмазах от «Де Брис».

   – Врешь...

   – С детства говорю только правду.

   – Ну-ну, праведник, перстень-то скоммуниздил.

   – Оно не упоминалось в завещании.

   – Ах, даже так, законник ты мой. Значит, у тебя его нет? Ну и ладушки...

   Маркел неуклюже переваливается на колени, встает на четвереньки, и прежде чем я успеваю опомниться, с низкого старта бросается к выходу из подвала. Я почти нагоняю его у лестницы, Флинт тоже пытается преследовать бывшего хозяина с гирляндой сосисок в зубах. Пес путается у меня в ногах, я теряю скорость, и электронный замок щелкает перед моим носом. Я ощупываю сейфовую дверь – бронированный щит выдержит затяжной штурм.

   Тем временем Мара продолжает допрос.

   – Скажи, где перстень или я тебя зажарю, – едва слышно доносится снаружи.

   – Иди ты...

   Слышен сухой треск, словно ломают сухие спички и странное бульканье. Благородный рев пламени нарастает, как шквал. Мое положение между огнем и льдом незавидно. В подвал не просачивается и капли гари, но недостаток кислорода ощущается все сильнее, его последнюю каплю мне надлежит разделить с Флинтом. Я карабкаюсь по полкам со снедью и дотягиваюсь до вытяжки. Ее жерло где-то перекрыто, и сам проход слишком узок, чтобы я мог выбраться из подвала. Внизу мечется Флинт, с его языка сбегает слюна. Тонкий собачий вой, как последний вопль о пощаде, наполняет подвал. У Флинта, в отличие от меня, есть шанс к спасению. Я поднимаю собаку и засовываю в короб. Пес трусит по трубе. На полпути он останавливается и деловито мочится на опутанный проводами блок. Летят искры, сеть коротит, еще секунда – и Флинта уже не спасти. В подвале резко гаснет свет. Я опрометью бросаюсь по ступеням наверх. Электронный стражник отключен, дверь распахивается, и в мое лицо пышет пламя.

   Нижний этаж, отделанный палисандровым деревом и дубом, почти выгорел. По горящей лестнице я поднимаюсь наверх, чтобы успеть эвакуироваться через чердак. Прячу за пазуху папку с воспоминаниями и покидаю негостеприимный кров снаружи, по балконам. Внутри бушует очистительное пламя. Оседлав мотоцикл, я мчусь на маяк.