"Возвышение Хоруса" - читать интересную книгу автора (Абнетт Дэн)

3

ИСКСРЕДИ ЛЕТОПИСЦЕВПРИБЛИЖЕНИЕ К ЧЕТВЕРКЕ

Спустя три месяца после битвы за Верхний Город к экспедиции присоединился первый из летописцев, прибывший на грузовом корабле непосредственно с Терры. С самого начала Великого Похода, на протяжении двухсот звездных лет, имперские силы, конечно, сопровождали различные хроникеры и протоколисты. Но это были в большей степени любители и добровольцы, случайные свидетели, собравшиеся на кораблях флотилии, словно дорожная пыль на колесах. Их записи были отрывочными и нерегулярными, события освещались от случая к случаю (с точки зрения самих участников, а также отдельных примархов и командующих, которые им покровительствовали и надеялись обессмертить свои деяния в стихах или прозе, на картине или в скульптуре).

Император, вернувшись на Терру после победы на Улланоре, решил, что настала пора составить более авторитетное и официальное свидетельство воссоединения человечества. С его мнением, очевидно, согласился недавно избранный Совет Терры, поскольку закон об основании и поддержке ордена летописцев был писан лично самим Малкадором Символистом, Первым Лордом Совета. Набранные из различных слоев общества Терры — и из населения других ключевых миров Империума — только согласно их творческим способностям, летописцы в скором времени были аккредитованы, наделены соответствующими полномочиями и разосланы в составы флотов основных экспедиций, действующих по заданиям расширяющегося государства.

На тот момент в главных экспедициях Похода были задействованы четыре тысячи двести восемьдесят семь больших флотилий, еще шестьдесят тысяч различных второстепенных групп поддержания порядка и наблюдения и триста семьдесят две базовые флотилии, находящиеся в состоянии перегруппировки и перевооружения или просто ожидающие новых приказов и заданий. Почти четыре с половиной миллиона летописцев было разослано за пределы Империума только в первые месяцы после подписания закона. Поговаривали, что примарху Руссу принадлежало следующее заявление: «Вооружите этих мошенников, и в перерывах между сочинением стишков они смогут завоевать для нас еще несколько миров».

Это приписываемое Руссу высказывание в полной мере отражало отношение к летописцам большей части представителей военных кругов. Все, начиная с примархов и заканчивая последним солдатом, испытывали некоторое беспокойство по поводу намерения Императора покинуть действующую армию и удалиться в замкнутом пространстве дворца на Терре. Никто не ставил под сомнение способность примарха Хоруса занять пост Воителя. Они просто не верили в необходимость назначения наместника.

Еще более печальным известием стала новость об учреждении Совета Терры. С самого начала Великого Похода управление любой деятельностью находилось в руках Военного Совета, состоящего из самого Императора и примархов. Теперь его заменила и взяла в свои руки бразды правления новая организация, состоящая в основном из гражданских лиц, а не военных. Военный Совет, по-прежнему под управлением Хоруса, утратил часть своих полномочий, и в сфере его деятельности остались только вопросы проведения кампании.

Все летописцы испытывали горячее желание приступить к работе, и не по своей вине, где бы они ни появлялись, оказывались в фокусе всеобщего недовольства. Их встречали без особого гостеприимства, и исполнение ими прямых обязанностей было, по меньшей мере, затруднительным. Только намного позже, когда по кораблям флотилий стали разъезжать администраторы трибунала Экзекто, недовольство военных обратилось на иную, более значительную цель.

Итак, через три месяца после взятия Верхнего Города летописцы столкнулись с весьма прохладным к себе отношением. Никто из них не знал, чего ожидать. Многие из них вообще никогда до сих пор не покидали родного мира. Они были наивными и неопытными, чересчур старательными и неловкими. При таком положении дел им не потребовалось много времени на то, чтобы очерстветь и остудить свой пыл.

Когда прибыли летописцы, Шестьдесят третья экспедиция все еще кружила над столицей. Начался процесс восстановления справедливости, заключавшийся в том, что экспедиционные силы разбили «Империум» на сектора, обезглавили правительство и передавали различное имущество под управление имперских командиров, назначенных наблюдать за распределением ценностей.

На поверхность спустились вспомогательные суда, а воинские подразделения были привлечены к выполнению полицейских функций. Основное сопротивление было сломлено в ту же ночь, когда погиб «Император», но в некоторых западных городах, как и на трех остальных планетах этого мира, еще продолжались сражения. Лорд-командир Гектор Варварус, ветеран «старой школы», управлял всеми военными силами экспедиции и не в первый раз обнаружил, что ему предстоит доделывать то, что не сделала передовая группа космодесантников.

— Перед смертью тело всегда сотрясают судороги, — философски говорил он мастеру флота. — Мы должны убедиться, что организм умер.

Воитель разрешил организовать для «Императора» торжественное погребение. Он объявил это правильным и надлежащим актом из сочувствия к желанию народа и решил пойти навстречу воле людей, а не устраивать крупномасштабную резню. Против этого решения было подано несколько голосов, особенно после того, как прошел официальный церемониал прощания с Гастуром Сеянусом и еще несколькими братьями-воинами, погибшими во время сражения за Верхний Город. Несколько командиров Легионов наотрез отказались отпускать своих солдат на церемонию погребения убийцы Сеянуса. Воитель отнесся с пониманием к их протесту, благо среди космодесантников нашлось, кем их заменить.

Примарх Дорн и две роты Имперских Кулаков сопровождали Шестьдесят третью экспедицию в течение восьми месяцев, ведя с Воителем переговоры о будущей политике Военного Совета. Поскольку Имперские Кулаки не принимали участия в захвате этого мира, Рогал Дорн дал согласие на то, чтобы две его роты стояли в почетном карауле во время погребения «Императора». Благодаря его согласию, Лунным Волкам не пришлось запятнать свою честь. Имперские Кулаки, сверкая своими золотистыми доспехами, выстроились по пути прохождения кортежа с останками правителя от сильно пострадавшего Верхнего Города до Некрополя.

По приказу Воителя, по воле старших офицеров и особенно членов Морниваля никто из летописцев не был допущен к участию в этой церемонии.


Игнаций Каркази прошелся по приемной и понюхал вино в графине. Затем недовольно поморщился.

— Вино недавно откупорено, — угрюмо заметила Киилер.

— Да, но оно местного разлива, — ответил Каркази. — Это очень маленькая империя. Ничего удивительного, что она так быстро пала. Ни одно общество, пьющее такое вино, не проживет достаточно долго.

— Оно просуществовало пять тысяч лет и пережило Долгую Ночь, — сказала Киилер. — Сомневаюсь, чтобы качество вина влияло на способность к выживанию.

Каркази налил себе бокал, пригубил вино и снова нахмурился.

— Могу лишь сказать, что здесь Долгая Ночь показалась гораздо более длинной, чем была на самом деле.

Эуфратия Киилер покачала головой и вернулась к прерванному занятию — она чистила и пыталась отремонтировать искусно изготовленный портативный пиктер.

— Существует еще проблема пота, — сказал Каркази. Он улегся на кушетку, задрал ноги и поставил бокал с вином на свою широкую грудь. Каркази был высоким мужчиной, щедро наделенным плотью. Дорогой, прекрасно сшитый плащ спадал с его внушительной фигуры благородными складками. Круглое лицо обрамляла копна черных волос.

Киилер со вздохом подняла голову.

— Какая проблема? — переспросила она.

— Пота, моя дражайшая Эуфратия, проблема пота! Я наблюдал за космодесантниками. Они ведь очень большие, не так ли? То есть просто огромные, по нормальным человеческим меркам.

— Но это же космодесантники, Игнаций, чего ты от них ожидал?

— Чтобы они не потели, вот чего. Чтобы не распространяли вокруг себя эту отвратительную вонь! В конце концов, это же бессмертные избранники. Я считаю, что от них должно пахнуть намного лучше. Они должны благоухать, как молодые боги.

— Игнаций, а как ты получил сертификат летописца?

Каркази усмехнулся:

— Благодаря красоте моих стихов, моя дорогая, благодаря поэтическому мастерству. Именно этот дар здесь совершенно необходим. Как бы начать?..


Астартес устранили злодеяние,Но как же сильно среди них зловоние…

Каркази довольно хихикнул. Он явно ожидал отклика, но Киилер, казалось, была слишком увлечена своим занятием.

— Проклятье! — сердито воскликнула она, отбрасывая миниатюрные инструменты. — Сервитор! Подойди сюда!

Один из стоящих наготове сервиторов приблизился, покачиваясь на поршневых конечностях. Киилер протянула ему пиктер.

— Этот механизм сломан. Отремонтируй. И принеси мне запасной.

— Да, госпожа,- прохрипел сервитор и забрал пиктер. Прислужник удалился, а Киилер налила себе вина из графина и со стаканом в руке подошла к ограждению. На нижней палубе к обеду собирались остальные члены экспедиции. Три с половиной сотни мужчин и женщин расселись за накрытыми столами, а снующие между ними сервиторы предлагали напитки. Прозвенел гонг.

— Что, уже пора обедать? — не поднимаясь с дивана, спросил Каркази.

— Да, — ответила она.

— И опять будет разглагольствовать один из этих проклятых итераторов? — осведомился поэт-летописец.

— Верно. Зиндерманн уже здесь. Тема — пропаганда жизненных истин.

Каркази спустил ноги на пол и со стуком поставил стакан на подлокотник.

— Я лучше пообедаю здесь, — сказал он.

— Ты нехороший человек, Игнаций, — рассмеялась Эуфратия. — Но я предпочту остаться с тобой.

Киилер уселась в шезлонг, стоящий напротив дивана, и откинулась на спинку. Эуфратия была высокой, худощавой и светловолосой женщиной с тонкими чертами лица. Она носила короткие армейские сапоги и рабочие брюки с черной военной курткой, под которой был виден белый жилет младшего офицера. Но грубая одежда армейского образца только подчеркивала ее женственную красоту.

— Я мог бы написать о тебе целую поэму, — сказал Каркази, окидывая ее взглядом.

Киилер фыркнула. Его попытки ухаживать стали каждодневной рутиной.

— Я тебе уже говорила, что твои жалкие заигрывания меня не интересуют.

— Ты не любишь мужчин? — спросил он, наклоняя набок свою лохматую голову.

— Почему ты так считаешь?

— Ты одеваешься по-мужски.

— Ты тоже. А тебе нравятся мужчины?

Каркази изобразил на лице страдальческое выражение и снова улегся на диван со стаканом на груди. Он стал разглядывать фигуры героев, изображенные на потолке верхней палубы, не имея при этом ни малейшего понятия, кого они представляют. Какая-то сцена величайшего триумфа, где множество воинов попирали ногами тела истребленных врагов и воздевали руки к небу в торжествующем крике.

— Ты себе это так и представляла? — негромко спросил он.

— Что именно?

— После избрания, — добавил он. — Когда мне пришло известие, я ощутил такую…

— Что?

— Такую… гордость, наверное. Я столько всего себе напредставлял. Я думал, мы будем ступать между звезд и станем свидетелями великих событий. Я ожидал душевного подъема и готовился создать свои лучшие произведения.

— И ничего не было? — спросила Киилер.

— Эти избранные воители, деяния которых мы посланы воспевать, даже если бы постарались, не смогли бы выглядеть более беспомощными.

— Я кое-чего добилась, — сказала Киилер. — Сегодня утром я спускалась на общую палубу и обнаружила несколько впечатляющих образов. Я передала просьбу посетить поверхность планеты. В первую очередь хочу сама увидеть места сражений.

— Удачи тебе. Но, вероятнее всего, тебе будет отказано. Все мои просьбы на допуск вниз были отвергнуты.

— Иг, они же солдаты. И были ими долгое время. Таких, как мы, они недолюбливают. И считают просто пассажирами на кораблях экспедиции, причем нежеланными.

— И все же ты сделала свой выстрел.

— Мне кажется, они не собирались мне отказывать. Это потому, что ты одеваешься как любой из них.

Входная створка скользнула в сторону, и к ним присоединилась еще одна женщина. Мерсади Олитон прошла прямо к столу, на котором стоял графин, налила себе вина и залпом выпила. А затем продолжила молча стоять, глядя на звезды через иллюминатор транспортной баржи.

— Ну и что с ней такое? — поинтересовался Каркази.

— Сади? — окликнула ее Киилер и поднялась с шезлонга, поставив свой стакан.

— Похоже, я нанесла кое-кому оскорбление, — быстро ответила Олитон, наливая себе еще вина.

— Кого ты могла оскорбить? — спросил Каркази.

— Одного заносчивого десантника по имени Локен. Мерзавец!

— Ты встречалась с Локеном?! — воскликнул Каркази, поспешно садясь на диване и спуская ноги на пол.- С Локеном? С капитаном Десятой роты?

— Да, — кивнула Олитон. — Ну и что?

— Я уже целый месяц пытаюсь к нему подобраться, — ответил Каркази. — Говорят, что он самый стойкий из всех капитанов и, судя по слухам, вскоре займет место убитого Сеянуса. Как ты добилась аудиенции?

— Я не добивалась, — сказала Олитон. — Мне наконец-то представилась возможность взять короткое интервью у капитана Торгаддона, что само по себе можно считать достижением, если вспомнить многие дни, потраченные на получение разрешения. Но, как мне показалось, он был не в настроении со мной беседовать. Когда я пришла к нему в назначенное время, появился адъютант и сказал, что капитан занят. Но Торгаддон послал его, чтобы проводить меня для беседы с Локеном. Он сказал, что у того имеется интересная история.

— А история действительно оказалась интересной? — спросил Каркази.

— Это лучшее из всего, что мне довелось услышать, — кивнула Мерсади. — Но потом я сказала нечто такое, что ему не понравилось, и у него испортилось настроение. Он заставил меня почувствовать свою ничтожность.

Олитон пальцами показала, насколько маленькой она себя почувствовала, а затем отпила вина.

— А от него воняло потом? — спросил Каркази.

— Нет. Совсем нет. От него пахло маслом, очень приятным и чистым.

— А ты не можешь представить ему меня? — попросил Каркази.


За дверью послышались шаги, затем кто-то окликнул его по имени.

— Гарви?

Локен оторвал взгляд от лезвия меча и посмотрел на решетчатую дверь. На пороге фехтовальной камеры показался Неро Випус. Он был в черных брюках, сапогах и свободном жилете, так что изувеченная рука сразу бросалась в глаза. Обрубок конечности был помещен в сосуд со стерильным раствором, а раненому сделали инъекцию наносыворотки, чтобы через неделю пришить аугметический имплантат кисти. Локен даже увидел шрамы, оставшиеся от цепного меча, когда Випус ампутировал себе руку.

— Что тебе?

— Кое-кто хочет тебя видеть, — сказал Випус.

— Если это еще один проклятый летописец… — возмутился Локен.

— Нет,- качнул головой Випус- Это капитан Торгаддон.

Неро отодвинулся в сторону, и Локен деактивировал запирающее устройство камеры. Манекены с тяжелыми мечами замерли, верхняя часть купола над камерой поднялась и слилась с потолком, а нижняя полусфера трансформировалась в пол палубы, закрытый холщовым матом. В тренировочную комнату вошел Тарик Торгаддон, одетый в простую рабочую форму и длинную серебристую кольчугу. Обрамленное черными волосами лицо было мрачным. Заметив, что Випус не собирается входить, Торгаддон усмехнулся, сверкнув превосходными белыми зубами.

— Спасибо, Випус. Как твоя рука?

— Подживает, капитан. Скоро будет отремонтирована.

— Это хорошо, — сказал Торгаддон. — Пока приходится вытирать задницу другой рукой, не так ли? Продолжай в том же духе.

Випус рассмеялся и ушел.

Торгаддон тоже хохотнул над собственной шуткой и сделал несколько коротких шагов, чтобы оказаться лицом к Локену, стоящему в центре холщового мата. Перед открытой стойкой с оружием он остановился, выбрал боевой топор на длинной рукоятке и на ходу со свистом рассек воздух.

— Привет, Гарвель, — произнес он. — До тебя уже дошли слухи?

— До меня доходит немало разных слухов, сэр.

— Я имел в виду тот, что касается лично тебя. Защищайся.

Локен бросил тренировочный меч на стол и быстро вытащил из ближайшей стойки табар. И рукоять, и лезвие оружия были из стали, а режущий край имел резко выраженный изгиб. Локен поднял его в защитную позицию и встал перед Торгаддоном.

Торгаддон сделал ложный выпад, а затем атаковал двумя сильными рубящими ударами подряд. Локен отразил их черенком табара, и в фехтовальной камере заметалось звонкое эхо. Мрачная усмешка не сходила с лица Торгаддона.

— Так вот, этот слух…- продолжал он, пытаясь обойти противника.

— Этот слух, — повторил Локен. — Можно ли ему верить?

— Нет,- бросил Торгаддон, но при этом злобно усмехнулся.- Конечно можно! Или не стоит… Нет, все верно.

Он громко рассмеялся над своими словами.

— Это забавно, — заметил Локен.

— Тогда заткнись и улыбайся,- прошипел Торгаддон.

С этими словами он бросился вперед и нанес два необычных перекрестных удара, которых Локен не смог отразить. Ему пришлось перекатиться в прыжке и встать, широко расставив ноги.

— Интересный прием, — сказал Локен, кружа вокруг и небрежно покачивая табаром. — Могу я спросить, твое ли это изобретение?

Торгаддон довольно оскалился:

— Этим выпадам меня научил сам Воитель.

Он сделал несколько шагов, потом повертел топор в пальцах одной руки. В неярком свете верхних ламп, висящих над площадкой, лезвие хищно блеснуло.

Внезапно Торгаддон остановился и направил острие топора в сторону Локена:

— А ты сам-то хочешь этого, Локен? Терра, я сам рассчитывал на тебя.

— Сэр, я польщен и благодарю вас.

— И мое намерение получило поддержку Экаддона.

Локен недоуменно поднял брови.

— Ну, ладно, Экаддон этого не одобрил. Он ненавидит тебя до мозга костей.

— Это взаимно.

— Верно, мальчик, — взревел Торгаддон и бросился на Локена.

Локен отбил выпад и контратаковал, заставив Торгаддона отступить к самому краю мата.

— Экаддон тупица, — крикнул Торгаддон. — И он чувствует себя обманутым после того, как ты первым добрался до самого верха.

— Я только… — хотел ответить Локен. Торгаддон поднял палец, призывая его к молчанию.

— Ты добрался первым,- сказал он, теперь уже вполне серьезно.- И ты сумел разобраться. Экаддон пусть катится подальше со своим недовольством. Но Абаддон действительно тебя поддержал.

— Первый капитан?

Торгаддон кивнул.

— Твое поведение произвело на него впечатление. Ты сразил его наповал. Слава Десятому. И Воитель принял решение.

Локен окончательно опустил оружие.

— Воитель?

— Он хочет тебя видеть и сам поручил мне это передать. Он одобрил твою работу. Он восхищен твоим чувством чести. «Тарик, — сказал он мне, — если кто-то и способен занять место Сеянуса, то только Локен». Вот так он и сказал.

— В самом деле?

— Нет.

Локен уставился на Торгаддона. Тот шел ему навстречу и вертел топор высоко над головой. Локен пригнулся, отступил на один шаг и ткнул в его сторону рукояткой табара, надеясь заставить Торгаддона оступиться и промахнуться.

Торгаддон разразился хохотом.

— Да! Да! Он сказал это. Терра, ты слишком доверчив, Гарви! Слишком доверчив. Видел бы ты свою физиономию!

Локен несмело улыбнулся. Торгаддон посмотрел на боевой топор в своих руках и неожиданно отбросил его в сторону, словно вещь ему наскучила. Оружие с глухим стуком ударилось о холщовый мат.

— Так что ты скажешь? — спросил Торгаддон. — Что ему передать? Ты придешь?

— Сэр, это будет самый знаменательный день в моей жизни! — воскликнул Локен.

Торгаддон с улыбкой кивнул.

— Так и будет, — сказал он. — И вот тебе первый урок: можешь звать меня Тарик.


Существовало утверждение, что итераторы были избраны в процессе более доскональном и скрупулезном, чем отбор кандидатов в Астартес. В положении говорилось: «Один человек из тысячи может стать воином Легионов, но только один из сотни тысяч способен стать итератором».

И Локен мог этому поверить. Кандидат в космодесантники должен был быть крепким, тренированным, генетически восприимчивым и пригодным для усовершенствования. Идеальное строение костей и мышц, которое может быть трансформировано в идеального воина.

Но для того, чтобы стать итератором, человек должен обладать определенными талантами, которые еще нужно было развивать, Интуицией, способностью четко формулировать свои мысли, политическим чутьем и обширными общими познаниями. Последнее могло быть достигнуто, при помощи внедренных устройств или особых лекарств в память можно было заложить сведения по истории, этике, риторике и прочим наукам. Человека можно было научить, что он должен думать и как выражать результаты размышлений. Но самому процессу размышления научить невозможно.

Локену нравилось наблюдать за работой итераторов. Если предоставлялась возможность, он так планировал перемещение своей роты, чтобы следовать за поездками этих чиновников по покоренным городам и присутствовать при каждом их обращении к населению. Такие выступления напоминали ему движение солнца над полем пшеницы.

Но лучшим из всех виденных итераторов Локен считал Кирилла Зиндерманна. Он занимал должность Верховного итератора Шестьдесят третьей экспедиции и отвечал за исполнение миссии. Как было известно, его связывала глубокая и близкая дружба с самим Воителем, равно как и с мастером экспедиции и многими старшими офицерами. И его имя было известно самому Императору.

Когда Локен зашел в зрительный зал, представлявший собой вытянутое помещение в самой глубине трюма «Духа мщения», Зиндерманн уже заканчивал короткий инструктаж. Две тысячи мужчин и женщин в повседневных серых костюмах с нашивками своих служб рядами сидели на скамьях и ловили каждое слово.

— В заключение, ибо я и так говорю уже слишком долго, могу заметить, что последний эпизод позволяет нам увидеть подлинную сущность дела под словесной шелухой. Истина, которую мы проводим, есть истина, поскольку мы говорим, что это истина. Но достаточно ли этого? — Он пожал, плечами. — Я так не думаю. Выражение «Моя правда лучше, чем твоя правда» относится к разряду перебранок на школьном дворе, а не к основам культуры. «Я прав, значит, ты ошибаешься» — силлогизм, который рассыпается в тот же момент, когда противная сторона прибегает к мало-мальски фундаментальным этическим понятиям. Я прав, следовательно, ты неправ. Мы не можем строить конституцию на столь шаткой основе, и мы не можем, не должны допускать ни малейшей вероятности опираться на этот базис. Это превратит нас в кого?

Зиндерманн окинул взглядом аудиторию. Несколько слушателей подняли руки.

— Пожалуйста.

— В лжецов.

Зиндерманн улыбнулся. Его голос усиливался несколькими микрофонами, установленными по периметру подиума, а лицо в увеличенном масштабе повторялось гололитическим экраном на стене за его спиной. На этом экране улыбка растянулась на добрых три метра.

— Я бы сказал, в хвастунов или демагогов. Но «лжец» тоже подходит. Строго говоря, это понятие имеет более глубокий смысл, чем мои определения. Лжецы. Хорошо сказано. Мы, итераторы, ни в коем случае не должны становиться ими.

Прежде чем продолжить, Зиндерманн сделал глоток воды. Локен занял свободное место в задней части зала. Для не космодесантника Зиндерманн был довольно высоким и худощавым человеком, обладал горделивой осанкой, а его патрицианское лицо обрамляла прекрасная белоснежная шевелюра. Густые черные брови напоминали шевроны отличий на плечевых пластинах доспехов Лунных Волков. Но даже при такой убедительной внешности большее значение имел голос. Ровный и глубокий, раскатистый, сочный и страстный, это был голос, обеспечивающий сертификат любому кандидату в итераторы. Мягкий, приятный и убедительный тон вызывал в слушателях доверие, взывал к благоразумию и содействовал убеждению.

— Правда и ложь,- продолжал Зиндерманн.- Правда и ложь. Как вы поняли, я сел на любимого конька. Ваш ужин придется отложить.

По залу прокатилась волна восхищенного шепота.

— Наше общество не раз заявляло о себе великими деяниями, — сказал Зиндерманн. — И самым значительным среди них в физическом отношении было бесспорное и полное объединение Терры под властью Императора, а следствием этого акта стало начало Великого Похода, в котором принимаем участие и мы с вами. Но в интеллектуальном отношении самым значительным был отказ от тяжелой ноши, называемой религией. Тысячи лет религия подавляла наши народы при помощи как пропагандистов мелких суеверий, так и высшего конклава духовных сил. Религия толкала нас к безумию и вела к войне, к убийству, она давила на наш разум, словно тяжелый недуг, словно железные оковы. Я скажу вам, что такое религия… Но нет, вы сами мне это скажете. Прошу вас.

— Невежество, сэр.

— Благодарю тебя, Канна. Невежество. Еще в самые древние времена люди стремились понять сущность космоса и, не в состоянии осознать эту величайшую тайну, заполняли пробелы в знаниях слепой верой. Почему солнце движется по небу? Я не знаю, так что представлю это поездкой бога солнца на золотой колеснице. Почему люди умирают? Не могу ответить, так что стану верить, будто смерть разъезжает на жатке и собирает души в посмертный мир.

В аудитории раздался смех. Зиндерманн спустился с трибуны и прошелся по сцене, оставив в стороне микрофоны. Теперь его голос звучал тише, но приобретенная годами тренировок определенная тональность звука и отчетливое произношение каждого слова позволили присутствующим не напрягать слух.

— Религиозная вера. Вера в демонов, вера в духов, вера в загробную жизнь и сверхъестественные силы существовали лишь для того, чтобы мы чувствовали себя более комфортно и уверенно перед лицом необъятного космоса. Все это подпорки для души и костыли для слабого разума, а молитвы и заклинания — слабые огоньки в кромешной тьме. Но теперь, друзья мои, мы познали космос. Мы сами стали его частью. Мы узнали и поняли, какова реальность. Мы вблизи посмотрели, как выглядят звезды, и не обнаружили ни часовых механизмов, ни золотых колесниц, заставляющих их двигаться. Мы поняли, что в боге, или богах, нет необходимости, равно как в демонах и духах. Так что величайшим шагом человечества стал переход к земной, нецерковной культуре.

Вся аудитория единодушно разразилась аплодисментами, кое-где раздались одобрительные возгласы. Итераторам мало просто обладать даром публичных выступлений. Они должны изучить обе стороны дела. Даже находясь среди толпы, итератор способен пробудить в людях энтузиазм несколькими своевременными откликами или, напротив, отвлечь внимание слушателей от оратора. Для большей эффективности выступления коллеги, остальные итераторы нередко смешиваются со слушателями.

Зиндерманн отвернулся, как будто его выступление закончилось, но, как только аплодисменты стали стихать, заговорил снова, теперь еще более вкрадчиво и проникновенно.

— Но как же вера? Это свойство души, необходимое даже в отсутствие религии. Мы ведь все должны во что-то верить, не так ли? Вот в чем дело. Подлинная цель человечества состоит в том, чтобы высоко нести факел истины и освещать даже самые темные уголки Вселенной. В том, чтобы распространить наши понятия справедливости и либерализма в самых сумрачных уголках космоса. В том, чтобы просветить погрязших в невежестве. Освободить себя и остальных от власти лжебогов и занять свое место на вершине сознательной жизни. Вот во что нам надлежит верить. Вот к чему должны быть устремлены все наши помыслы.

Снова раздались восторженные крики и аплодисменты. Зиндерманн вернулся к трибуне и оперся на деревянные поручни.

— За несколько последних месяцев мы сокрушили целую культуру. И я не оговорился… Мы не поставили их на колени, не стали требовать полнейшей покорности. Мы сокрушили их. Сломали хребет. Обратили в пламя. Я уверен в этом, поскольку Воитель предоставил действовать космодесантникам. В их способностях можно не сомневаться. Это убийцы, но убийцы по приказу повелителя. И среди вас я вижу одного из них, одного благородного воина, сидящего в дальнем ряду зала.

Локен внезапно ощутил себя центром всеобщего внимания. Раздались аплодисменты.

И сам Зиндерманн стал энергично хлопать в ладоши.

— Сильнее! Сильнее! Он заслуживает большего!

Поднялась целая буря оваций. Локен привстал и ответил смущенным поклоном.

Рукоплескания постепенно утихли.

— Народы, над которыми мы совсем недавно одержали победу, верили в Империум и власть одного человека, — заговорил Зиндерманн, как только в зале восстановилась тишина. — Тем не менее, мы убили их Императора и добились их покорности. Мы сожгли их города и разрушили боевые корабли. Неужели на их вопрос «Почему?» мы ответим элементарной фразой: «Мы правы, следовательно, вы ошибались»?

Зиндерманн, словно в задумчивости, окинул взглядом аудиторию.

— И все же, так и есть. Мы правы. Они ошибались. Эта простая и чистая истина должна завоевать их умы. Мы правы. Они ошиблись. Почему? Не потому, что мы так говорим. Потому, что мы знаем это! Мы не станем утверждать, что они ошиблись только из-за того, что победили их в сражении. Мы должны провозгласить эту истину, поскольку точно знаем, что она непоколебима. Мы не можем, не должны и не будем пропагандировать эту идею ни по какой другой причине, кроме этой. Без колебаний, без сомнений, без предубеждений мы должны сознавать, что такова истина, и на ней основывается наша вера. Они ошиблись. Их общество было построено на лжи. Мы принесли с собой факел истинного знания и просветили их. Опираясь на это знание, и только на него, вы пойдете дальше и донесете мирам наше послание.

Зиндерманну пришлось подождать, пока утихнут восторженные аплодисменты и крики.

— Ваш ужин остывает. Расходитесь.

Слушатели стали постепенно покидать зал. Зиндерманн снова отпил воды из стоящего на трибуне стакана и спустился в зал, направляясь к Локену.

— Тебе понравилось то, что ты услышал? — спросил он, усаживаясь на соседнее место и разглаживая складки своего одеяния.

— Вы были похожи на артиста,- сказал Локен,- или на ярмарочного торговца, расхваливающего свой товар.

Зиндерманн приподнял одну черную, очень черную бровь.

— Гарвель, иногда я именно так себя и чувствую.

Локен нахмурился.

— Как будто не верите в то, что пропагандируете?

— А ты веришь?

— А что я пропагандирую?

— Веру через убийство. Правду посредством сражений.

— Это просто сражение, и ничего больше. Его значение было предопределено задолго до того, как я получил приказ.

— Следовательно, как у воина, у тебя нет совести?

Локен покачал головой:

— У меня есть совесть, и она определяется моей верой в Императора. Я верю в наше дело, как вы только что говорили во время выступления. Но в качестве оружия я не обладаю сознанием. Когда я призван сражаться, я отбрасываю в сторону мои личные пристрастия и просто действую. Полезность моих действий определяется сознанием более высокого командования. Я убиваю до тех пор, пока не поступит приказ остановиться, и в этот период у меня не возникает никаких вопросов. Они были бы неуместны, даже вредны. Командир уже определил военную цель, и от меня ждут только скорейшего ее достижения, насколько позволят мои способности. Оружие не спрашивает, кого и почему оно убивает. Это не его дело.

Зиндерманн усмехнулся:

— Здесь ты прав, так и должно быть. Но ты меня заинтриговал. Насколько я помню, на сегодняшний день не назначено никаких консультаций.

Кроме обычных выступлений старшим итераторам вменялось в обязанность проводить общеобразовательные занятия с космодесантниками. Таков был приказ самого Воителя. Между сражениями возникали довольно долгие промежутки времени, и Хорус настаивал, чтобы космодесантники использовали его для образования и расширения кругозора. «Даже самый могучий воин должен иметь познания не только в военном деле, — говорил он. — Настанет время, когда войны закончатся, и мои солдаты должны быть готовы к мирной жизни. Они должны научиться не только воевать, иначе почувствуют себя лишними и ненужными».

— Нет, никаких консультаций в расписании нет, — подтвердил Локен. — Но я хотел бы поговорить с вами неофициально.

— Вот как? И о чем пойдет речь?

— Меня беспокоит…

— Тебе предложили занять свободное место в Морнивале, — прервал его Зиндерманн.

Локен недоуменно моргнул:

— Откуда вы узнали? И все остальные тоже знают?

Зиндерманн улыбнулся:

— Сеянуса, будь благословенны его кости, больше нет. В Морнивале недостает одного члена. Тебя удивило, что они пришли к тебе?

— Да.

— А я не удивлен. Локен, твои подвиги произвели впечатление на Абаддона и Седирэ. Воитель услышал о них. И Дорн тоже.

— Примарх Дорн? Вы уверены?

— Как мне говорили, он восхищен твоими спокойствием и невозмутимостью. Насколько мне известно, это очень на него похоже.

— Я польщен.

— Так и должно быть. Так в чем проблема?

— Подойду ли я? Должен ли я согласиться?

Зиндерманн рассмеялся.

— Надо верить, — сказал он.

— Дело не в этом, — покачал головой Локен.

— Продолжай.

— Вчера ко мне приходила летописец. Сказать по правде, она здорово меня разозлила, но в ее словах кое-что есть. Она спросила: «Неужели нельзя было оставить их в покое?»

— Кого?

— Этих людей. И этого «Императора».

— Гарвель, ты и сам знаешь ответ на этот вопрос.

— Когда там, в башне, я взглянул в лицо старика…

Зиндерманн нахмурился:

— Того самого, кто представлялся «Императором»?

— Да. Он сказал приблизительно то же самое. Куортес в своих «Определениях» пишет, что Галактика безмерно велика, и то, что я повидал, подтверждает это. Если в безграничном космосе мы встречаем человека или общество, которое не согласно с нашими убеждениями, имеем ли мы право его уничтожать? Я имел в виду, нельзя ли просто пройти мимо и не обращать внимания? В конце концов, Галактика ведь так велика…

— Что мне в тебе больше всего нравится, Гарвель, — заговорил Зиндерманн, — так это твоя гуманность. Это качество очень влияет на твои мысли. Почему ты не заговорил со мной об этом раньше?

— Я думал, это пройдет, — признался Локен.

Зиндерманн поднялся со скамьи и жестом пригласил за собой Локена. Они покинули аудиторию и пошли по одному из главных переходов флагманского корабля, высокому и сводчатому, словно старинный собор, каньону три километра длиной, пересекающему три палубы судна. Здесь было сумрачно, а с потолка свисали славные знамена Легионов, Отделений и кампаний. Многие из них хранили следы жестоких боев. То и дело навстречу попадались группы персонала, и их голоса сливались в неразборчивый неумолчный шум. На галереях, где главный проход соединялся с верхними палубами, как заметил Локен, движение тоже было достаточно оживленным.

— Сначала я попытаюсь немного унять твое беспокойство, — на ходу заговорил Зиндерманн. — Я уже упоминал об этом в своих выступлениях, и ты сам высказал то же самое, когда говорил о причине своей тревоги. Гарвель, ты — оружие, одно из самых совершенных орудий разрушения, изобретенных человечеством. В твоей голове не должно быть места сомнениям и вопросам. Ты прав. Оружие не должно думать, оно лишь должно подчиняться, поскольку принятие решений не его дело. Решения — с величайшей тщательностью и исходя из этических норм — должны приниматься примархами и командирами, и не наше дело их обсуждать. Воитель, а до него возлюбленный Император, не легко решается использовать вас. С тяжестью на сердце и только в случае величайшей необходимости он прибегает к помощи космодесантников. Адептус Астартес — это последний резерв, и должен быть использован в крайних случаях.

Локен кивнул.

— А теперь запомни следующее. Если Империум обладает такой силой, как Космодесант, а, следовательно, способностью себя защитить и уничтожить любого врага в случае нападения, это еще не значит, что такое может случиться. Мы овладели способами уничтожения… Мы создали воинов, подобных тебе, Гарвель… Потому что это необходимо.

— Необходимое зло?

— Необходимый инструмент. Истина не всегда обладает силой. Человечество обладает истинными знаниями и несет другим послание во имя добра. Иногда это послание попадает во враждебно настроенные уши. Бывает, что народы отвергают и искажают это послание, как произошло в последнем случае. Тогда, и только тогда, благодарение звездам, мы прибегаем к воинской силе. Мы могущественны, потому что мы правы, Гарвель. Но мы правы не благодаря своему могуществу. И будь проклят тот час, когда второе утверждение станет нашим кредо.

Собеседники свернули из главного прохода и теперь шли по боковому ответвлению к архивному хранилищу.

— Верна наша истина или нет, неужели всегда необходимо ее насаждать, даже против желания? Как сказала та женщина, нельзя ли оставить этот народ в покое, предоставить его собственной участи?

— Представь, что мы идем по берегу озера, — заговорил Зиндерманн.- В воде тонет ребенок. Позволишь ли ты ему утонуть, потому что он был настолько глуп, чтобы прыгнуть в воду, не умея плавать? Или вытащишь озорника и научишь держаться на воде?

— Конечно, вытащу,- пожав плечами, ответил Локен.

— А вдруг он станет сопротивляться, испугавшись твоего вида? Или потому, что не хочет учиться плавать?

— Я все равно его спасу.

Их прогулка закончилась. Зиндерманн приложил ладонь к считывающему устройству, установленному в бронзовой раме высокой двери, и подождал, пока сканер обработает данные. Дверь открылась, словно огромная пасть, и изнутри вырвался поток кондиционированного воздуха со слабым запахом пыли.

Зиндерманн и Локен вступили под своды Третьего Архива. За многочисленными столами в тишине трудились ученые, переводчики и итераторы, а сервиторы сновали между рядами, доставляя с полок запрошенные тома.

— Что меня в тебе тревожит, — продолжал Зиндерманн, до предела приглушая голос, чтобы его слышал только один Локен, — так это твои размышления. Мы постановили, что ты являешься оружием и не должен думать о своих поступках, поскольку об этом думает кто-то другой. И все же ты позволяешь, чтобы слова женщины возбудили в тебе беспокойство, недовольство и сомнения. Ты проявляешь способность относиться к космосу так, как относятся люди, а не инструменты.

— Я понимаю, — отозвался Локен. — Вы говорите, что я забыл свое место. Я переступил границы своих функций.

— Нет, нет, — улыбнулся Зиндерманн. — Я говорил о том, что ты отыскал свое место.

— Как это? — спросил Локен.

Зиндерманн указал рукой на высокие, словно башни, книжные шкафы, ряды которых исчезали в полумраке хранилища. Высоко над головой летучие сервиторы разыскивали и снимали с полок древние тома, запечатанные в пластиковые оболочки, а потом, подобно пчелам, несли свою добычу читателям.

— Посмотри на эти книги, — сказал Зиндерманн.

— Я должен прочитать какие-то из них? Вы приготовите мне список?

— Прочти их все. А потом начни сначала. Испей всю мудрость учений наших предшественников, ибо только это может улучшить тебя, как человека. Но если ты это сделаешь, ты поймешь, что ни в одной из книг нет ответа на твои сомнения.

Локен озадаченно рассмеялся. Кое-кто из сидящих поблизости переводчиков, недовольных шумом, тотчас поднял голову от своей работы. Увидев, что смех исходил от космодесантника, они не менее поспешно опустили глаза.

— Гарвель, что такое Морниваль? — прошептал Зиндерманн.

— Вы же хорошо знаете…

— Объясни мне. Это официальный орган? Утвержденный правительством, формально одобренный командованием Легиона?

— Нет, конечно. Это неформальная честь. Общество не имеет никакого официального веса. Морниваль существует с самых ранних дней нашего Легиона. Четыре капитана, которые считаются среди сослуживцев…

Он умолк.

— Лучшими? — закончил за него Зиндерманн.

— Скромность не позволяет мне употребить это слово. Наиболее подходящими. Во все времена, совершенно неофициально и независимо от приказов командования в Легионе составляется Морниваль. Содружество четырех капитанов, предпочтительно совершенно несхожих по характеру и манере поведения, которые воплощают дух Легиона.

— И в их обязанности входит забота о моральном здоровье Легиона, не так ли? Они должны вырабатывать и проводить общие идеи. И, что еще важнее, находиться вблизи от командира и служить голосом, который он слышит чаще, чем чей-либо другой. Они становятся друзьями, к которым можно обратиться неофициально, свободно высказать свои сомнения и проблемы до того, как они дойдут до Совета.

— Да, именно этим и должен заниматься Морниваль, — согласился Локен.

— Тогда мне совершенно ясно, Гарвель, что только оружие, которое задумывается над своими действиями, может быть достойно этой роли. Чтобы стать членом Морниваля, необходимо испытывать беспокойство. Тебе потребуется мудрость, но еще больше — способность испытывать сомнения. Ты знаешь, что такое найсмит?

— Нет.

— В ранней истории Терры, во времена правления династии Суматуранов, правящие классы привлекали на службу найсмитов. Их обязанностью было возражать. Все подвергать сомнению. Все оспаривать. Рассматривать каждый политический шаг и находить в нем недостатки либо предусматривать контрдействия. Эти люди высоко ценились.

— Вы хотите, чтобы я стал найсмитом? — спросил Локен.

Зиндерманн покачал головой:

— Я хочу, чтобы ты остался самим собой, Гарвель. Морниваль нуждается в твоем здравом смысле и ясном мышлении. Сеянус всегда воплощал собой здравый смысл и представлял противовес как несдержанности Абаддона, так и меланхоличному пренебрежению Аксиманда. Равновесие нарушено, а сейчас Воителю больше всего нужен баланс сил. Сегодня ты пришел ко мне за благословением. Ты хотел понять, достоин ли такой чести. Гарвель, своим признанием, своими высказанными сомнениями ты сам ответил на свой вопрос.