"Гольфштрем" - читать интересную книгу автора (Палей Абрам)

ГЛАВА VI Невероятное приключение Джона Вильсона

Джек Кеннингам, ближайший сосед Вильсона по работе, с некоторых пор считался верным кандидатом в сумасшедший дом. Рабочий темп, повидимому, окончательно завладел им и не оставлял его ни на минуту. В нерабочее время на него было невыносимо тяжело смотреть. Каждое его движение, каждый жест были точно согласованы с этим тягостным, бесконечно надоевшим темпом. Его угрюмый взор был туп, неподвижен и лишен малейшего проблеска мысли или чувства. Товарищи избегали его общества. Да и не о чем было бы с ним говорить: из всего богатства человеческой речи в его опустошенном мозгу сохранился едва ли десяток слов, самых малозначущих и несложных: «да, нет, пожалуйста, благодарю» и тому подобные. Ужасная работа, очевидно, совершенно выпила его душу, как паук выпивает кровь из мухи. Но, ведь, засохшее тело мухи, висящее в паутине, сохраняет свои формы. Так сохранилось тело Вильсона и, к тому же, в противоположность мухе, оно ничего не потеряло из своей работоспособности. Были выключены только сознательные функции мозга. Рабочий превратился в полном смысле слова в машину.

Однако, администрация не торопилась отправлять его в сумасшедший дом. Он был совершенно безвреден, а в работе — даже идеален, ибо механизировался до последней степени. Таких живых машин¹ не мало попадалось среди рабочих Америки. Их соседям по работе было жутко смотреть на них, так как, помимо производимого ими тяжелого впечатления, их вид напоминал каждому рабочему о грозившей ему самому и весьма вероятной участи.

¹ Их можно назвать живыми, но никак не одушевленными. Примеч. автора.

Джон Вильсон поэтому старался никогда не встречаться взглядом со своим соседом слева. Но порой он украдкой взглядывал на него и каждый раз еще более убеждался в том, что Кеннингам окончательно и бесповоротно превратился в живой автомат. Его взгляд был неизменно туп и неподвижен — казалось, он ничего не видит перед собой.

Но однажды, неожиданно повернувшись в сторону Кеннингама, Вильсон был поражен: угрюмый сосед явно наблюдал за ним, и Вильсон мог покляться, зто взгляд Кеннингама в этот момент был вполне осмысленным. Как только Кеннингам заметил, что на него обратили внимание, он сейчас же потушил свой взор. Это произошло столь молниеносно, что Вильсон решил, будто ему только почудилась необычайная перемена в соседе. Но скоро он убедился, что это не так: с того дня ему нередко удавалось уловить устремленный на него внимательный взгляд Кеннингама.

Часто Вильсону и Кеннингаму приходилось выходить вместе с работы. Они были попутчиками. Порой их уносил один вагон аэробуса, иной раз они сидели рядом на скамье движущегося тротуара. Но Вильсон, как и другие рабочие, избегал тягостного общества психически-ненормального товарища. Теперь, заинтересованный его необычным поведением, он несколько раз пытался заговорить с ним. Однако, Кеннингам обычно отделывался двумя — тремя словами из своего несложного лексикона.

Но вот однажды, когда никого, кроме них, не было на короткой скамейке движущегося тротуара, Кеннингам сам заговорил с ним. Это было настолько неожиданно и так невероятно, что Вильсон даже не понял смысла слов, с которыми обратился к нему молчаливый сосед. Он только вздрогнул и резко повернулся к Кеннингаму, отразив на лице необычайное изумление.

— Не поворачивайтесь. Сидите спокойно. Старайтесь не обращать на себя внимания, — произнес Кеннингам своим обычным голосом, сохраняя и в речи все тот же опостылевший рабочий темп. Затем он сказал:

— Хотите пройтись со мной кой-куда?

— Но куда же?

— Об этом я не могу говорить здесь.

Вильсон задумался на полминуты, не больше. Ясно было, что Кеннингам приглашает его в такое место, о котором не следовало знать администрации. Стало-быть, это место должно быть интересным для рабочего. Во всяком случае, оно выходит за пределы жизни, строго регламентированной Советом Синдикатов. Только полминуты желание пойти с товарищем боролось в Джоне с робостью, привитой всей системой работы и регулирования жизни. По натуре он был смелый человек, каких немного оставалось среди подавленных рабочих Америки. В прошлом за ним числилось несколько дисциплинарных проступков, занесенных в штрафную книгу. Он ответил:

— Жена будет ждать… А, впрочем, пойдемте.

Они сошли, не доезжая приблизительно двух километров до того места, где Джон сходил обыкновенно, и подошли к одному из крупнейших небоскребов Ист-Сайда. Лифт опустил их в двадцатый подземный этаж и поднялся снова. Они очутились у дверей одной из рабочих квартир. Кеннингам нажал кнопку. Глухой голос опросил из-за двери:

— Кто?

— Это я, открой, — ответил Кеннингам.

Обращение на «ты» не было принято среди рабочих Америки, и Джон бросил удивленный взгляд на Кеннингама. Тот уловил его взгляд и чуть заметно улыбнулся.

Дверь быстро и бесшумно раскрылась и, проглотив вошедших, так же стремительно и беззвучно захлопнулась. Впустивший их человек, высокий и невероятно худой, увидев незнакомое лицо, невольно отшатнулся. Кеннингам поспешил успокоить его.

— Товарищ пришел со мной. Он — свой человек.

И, обернувшись к Вильсону, пригласил его следовать за собой.

Хозяин квартиры остался в передней, а Кеннингам и Вильсон прошли одну за другой три небольшие комнаты. В первой из них сидела молодая женщина, кормившая грудного ребенка. Она даже не обернулась: повидимому, проход чужих людей через эту квартиру был обычным явлением. Следуя за Кеннингамом, Вильсон подошел к задней стене последней комнаты. Кеннингам нажал указательным пальцем на какую-то точку поверхности стены; раскрылась потайная дверь, и они вошли в нее, после чего Кеннингам тщательно притворил ее снаружи.

Они очутились в полной темноте.

Эта темнота, столь непривычная и неожиданная, так поразила Вильсона, что он невольно схватил за руку спутника.

— Очень хорошо! — сказал тот. — Не выпускайте моей руки, иначе вам трудно будет следовать за мной в темноте.

— Но где же мы находимся? — спросил удивленный Джон.

Вероятно, Кеннингам улыбнулся, потому что, когда он отвечал, в его голосе прозвучала усмешка.

— Вы слышали о римских катакомбах? Ну, вот, и в Нью-Йорке существует нечто подобное, хотя в гораздо меньшем масштабе. Лет пятнадцать или двадцать назад (точно не помню) здесь начата была постройка крупного небоскреба для гостиницы. Уже была произведена выемка земли для закладки фундамента, когда муниципалитет по санитарным соображениям запретил стройку и решил разбить на этом месте сквер, так как окрестный район беден зеленью. Впрочем, тогда упорно говорили, что муниципалитет был подкуплен владельцем ближайшей гостиницы, который боялся конкуренции. Как бы то ни было, работы прекратили. Над местом, откуда была вынута земля, положили поперечные стальные брусья, перекрыли их стальными же досками, сверху насыпали земли и устроили сквер. Таким образом, получилась под землей довольно большая пещера, не имевшая сообщения с внешним миром. Наши товарищи оборудовали в ней вентиляцию и соединили ее с — только что оставленной нами квартирой коротким коридором, по которому я вас сейчас проведу.

Вильсону все больше приходилось удивляться. Он никогда не подумал бы, что Кеннингам способен на такую связную и длинную речь. Еще более поражало, что речь была почти совсем свободна от рабочего темпа, который, казалось, совершенно подчинил себе Кеннингама. Итак, Кеннингам носил маску с искусством гениального актера?

Держась за руку товарища, Вильсон сделал вслед за ним несколько десятков шагов, и тогда, открыв узкую дверцу, они очутились в пещере, освещенной подобным дневному, радиевым светом. Пещера имела форму большого квадратного зала с потолком огромной вышины.

Несколько десятков человек кучками толпились в разных местах зала. У противоположной входу стены находилась невысокая трибуна, на которой за столом сидело два человека. Кеннингам представил им нового товарища. Затем вновь прибывшие отошли и сели на простую алюминиевую скамью, стоявшую у боковой стены.