Абрамов Александр СергейЧеловек, который не мог творить чудеса

Александр Абрамов, Сергей Абрамов

Человек, который не мог творить чудеса

1. ЗАВЕЩАНИЕ

Вчера я написал завещание.

Почему?

Потому что, как уверяет Коран, дни мои уже сочтены. Аллахом. А я-то знаю, кем они сочтены.

Завещание было нотариально оформлено в старинной лондонской адвокатской конторе "Хорнбек и Хорнбек" в одном из тишайших переулочков Сити. Несмотря на то что оно написано корявым языком английской юридической документации, я помню его от слова до слова.

"Я, Монтегю Генри Клайд 34 лет, проживающий на Друммонд-стрит, 23,

штатный ассистент кафедры истории английской литературы Лондонского университета,

сим объявляю свою последнюю волю.

В случае моей смерти все личное имущество мое, за исключением книг и не принадлежащей мне мебели, я оставляю квартирной хозяйке Розалии Соммерфилд. Книги передаю в безвозмездное пользование владельцу букинистической лавочки на Друммонд-стрит Джозайе Барнстеплу. Купленные у него, они к нему и вернутся.

Самое же ценное и дорогое для меня - рукопись в двух экземплярах под названием "Империя невидимок" - завещаю двум единственным знающим о ней лицам, а именно:

Сьюзен Мейуэйн, студентке третьего курса отделения ядерной физики того же университета, и

Валентину Глинке, русскому по национальности, гражданину Советского Союза, кандидату филологических наук, по согласованию с Московским университетом и в порядке обмена научными кадрами проходящего стажировку на моей кафедре,

с тем,

что оба они передадут имеющийся у каждого экземпляр вышеупомянутой рукописи: первый - английскому Королевскому обществу, второй - Академии наук СССР, и добьются признания ее, как единственного научного объяснения до сих пор не получивших такового всех загадочных событий, потрясших мир за последние месяцы.

Независимо от согласия или отказа перечисленных высоких научных организаций, владельцам рукописи предоставляется неограниченное право публикации ее как отдельным изданием, так и в периодической печати с их собственными комментариями и авторским гонораром, который издатели обязаны уплатить им за публикацию.

Настоящее завещание составлено мною в здравом уме и твердой памяти, что подтверждается письменным свидетельством психиатрического отделения частной клиники профессора Уингема, Чейн-уок, 37, и не может быть оспорено никем без соответствующих доказательств".

Стряпчий Джереми Хорнбек, оформляя завещание, не проявил никакого любопытства к содержанию рукописи. Он только заметил:

- Может быть, последний пункт нуждается в уточнении?

- Не нуждается, - отрезал я. - Одно свидетельство психиатров вы используете в случае возможного обвинения вас в сговоре с сумасшедшим, другое опубликует профессор Уингем для опровержения публичной клеветы о моей психической неполноценности.

Разговор об этом возник сразу же после моего возвращения в клинику, не в психиатрическое отделение, куда я обращался за нужным мне освидетельствованием, а в терапевтическое, где находился на излечении уже второй месяц.

- Составили завещание? - спросил Уингем уже во время вечернего обхода. - Торопитесь, дружище, торопитесь.

- Но у меня же лейкоз, профессор, - сказал я, - и притом неизвестная вам форма.

- Это нас и обнадеживает, - подмигнул мне он с видом человека, уверяющего вас, что на улице прекрасная погода, в то время как дождь зачастил с утра. - Во всяком случае, - добавил он, - течение болезни не оказывает обычного в таких случаях угнетающего влияния на психику.

Значит, уверен в моей психике. Что ж, позондируем.

- А что вы ответите, профессор, если я вам скажу, что лейкоз у меня инфекционный, а инфекция занесена из космоса?

- Отвечу, что вы - шутник и со склонностью к мистификации.

Он поднялся с белоснежного табурета у моей койки и, не оглядываясь, пошел к выходу из палаты. Никогда не поверит. Не поверил же Доуни, когда я объяснил ему, что в действительности произошло в июне этого года. Не поверил и с перепугу прислал ко мне своего лечащего врача.

- Я пришел, чтобы проверить вас, - сказал тот. - Профессор Доуни очень обеспокоен состоянием вашей нервной системы.

Я сразу понял, что мне грозит.

- Не трудитесь, доктор, - извинился я. - Прошу прощения. Все, что я говорил Доуни, было шуткой. Я просто разыграл старика.

- Но ведь был же электрический разряд!

- Не отрицаю. Только он прошел рядом, не задев меня. Даже кожа не обожжена. - Я погладил затылок за ухом. - Через два часа после шока я уже мог играть в гольф. И никаких последствий. Ни головокружений, ни боли.

- Но Доуни...

- Забил тревогу слишком поспешно. Придется извиняться перед стариком за дурную шутку. А гонорар получите, сэр.

- За что?

- За старание. Вы же не виноваты в моих проказах.

После визита врача я уже никому не говорил о том, что случилось после той памятной грозы у коттеджа Доуни на дороге в Саутгемптон. Только двум упомянутым в завещании друзьям.

Близких друзей в Лондоне у меня вообще не было. Доуни был только коллегой по кафедре, разделявшим бремя профессиональных трудов и забот, Розалия Соммерфилд - только добросовестной и ненавязчивой квартирной хозяйкой, соседи - вежливыми, но некоммуникабельными знакомыми, как и большинство живущих на одной улице англичан. Лондон не Палермо или Неаполь, где жители перекликаются с одного конца улицы на другой, в Лондоне одиночество - привычное состояние холостяка, если только судьба не подарит ему редкую, не корыстную дружбу.

Такая дружба и скрепила мое сообщество с Вэлом и Сузи. Вэлом я назвал его потому, что Валентин звучало слишком чужеродно, Валентайн - громоздко, а мистер Глинка - чересчур официально для почти однолеток (я был лишь на три года старше его), одинаково влюбленных в елизаветинскую эпоху и ее литературных избранников. Русский искусствовед прижился у нас на кафедре, говорил со славянским акцентом, но зато близкие мне слова о близких мне драматургах. Он знал Флетчера и Бен Джонсона не хуже меня и цитировал "Эписин, или Молчаливую женщину" с любой страницы и любой строки наизусть, как проповедник - Евангелие. Но оценивал прочитанное по-своему, с классовых, как он говорил, позиций, какие я никак не мог ни понять, ни опровергнуть.

- При чем здесь Маркс? - горячился я. - Бен Джонсон уже истлел за два столетия до Маркса.

- А при том, что Бен Джонсон беспощадно расправился с обществом, в котором "деньги стали силой всех сил", а это уже слова Маркса, дражайший Монти. И опровергнуть их вы не сможете.

Мы звали друг друга по имени и любили, подобно "елизаветинцам", подолгу посидеть в "пабе" за кружкой пива, где и появилась однажды покоренная Вэлом Сузи. Наши интересы были ей чужды, жила она в мире ядерной физики, и покорили ее не знания Вэла в области елизаветинской драмы, а его голубые глаза и русые волосы эдакого викинга, подстриженные по моде сороковых годов: Вэл откровенно презирал "волосатиков", а диогенскую неряшливость "хиппи" считал анархической блажью буржуа-недоучек.

Наши беседы подчас напоминали разговоры строителей вавилонской башни, так и не достроивших ее из-за взаимного непонимания.

- Я пробовал читать "Капитал", но, увы, зевота чуть не свернула челюсти, - говорил я, подначивая Вэла.

- Маркс не Агата Кристи, - огрызался тот.

- А зачем читать Маркса, когда есть Эйнштейн и Дирак? - вмешивалась в разговор Сузи.

- Ни тот, ни другой не смогли предотвратить Хиросиму.

- Второй Хиросимы не будет.

- Ты уверена?

- Приходи завтра на демонстрацию студентов колледжа - убедишься.

- Иностранцу не подобает вмешиваться во внутренние дела не слишком гостеприимной державы.

- Ты просто трус!

- Не знаю, так ли уж умна храбрость девчонок, бросающихся под колеса полицейских машин. Не проще ли скинуть ваших лейбористских лидеров, которые слишком уж откровенно служат обществу, где "деньги стали силой всех сил". Это опять Маркс, учти.

Я нарочно так подробно цитирую наши беседы, чтобы подвести к одной, знаменательной, с которой и началось наше соприкосновение с "империей невидимок". Тогда еще я ничего не знал об этой "империи" и только был удручен и встревожен чудесами, начавшимися после памятной всем грозы на уик-энде у профессора Доуни.

Когда я рассказал об этом Вэлу и Сузи, оба выслушали меня, не перебивая и не иронизируя. Только Вэл спросил:

- Может быть, это результат увлечения Хитчкоком?

- А кто такой Хитчкок? - спросила Сузи.

- В кино надо ходить, милая. Хитчкок - это создатель кинематографии ужасов.

- Кажется, я что-то видела. "Психо" или "Птицы", не помню. А вы видите это у себя дома? - спросила она у меня.

- Вижу.

- Привидения? - иронически заметил Вэл.

- Привидения - это чисто оптическое явление или поток молекул в газообразном состоянии, ограниченный каким-нибудь физическим полем, сказала Сузи с обычной для нее многозначительностью.

- Не знаю, как назвать то, что я вижу. Что-то делается у меня на глазах, кем-то делается без моего в этом участия. Как в рассказе у Мопассана.

- В каком? - спросила Сузи.

- Помнишь, как герой из окна своего дома видит корабль, прибывающий в порт? Вот с этого корабля и приходит к нему некто невидимый, неощутимо проникает в душу, живет рядом, существует, вполне материально, но невидимо и неслышно. Передвигается по комнатам, переставляет мебель, звенит посудой, читает книги...

- Орля? - вспомнил Вэл.

- Орля.

2. УИК-ЭНД

На уик-энд, с которого и начались все описываемые далее удивительные события, мы тогда, как обычно, поехали к Доуни втроем, застав у него также традиционных гостей - судью Блетчфорда с женой и викария Хауленда. Они уже не удивлялись Вэлу, привыкли к нему и даже не затевали с ним политических споров, от которых он уклонялся с присущим ему дипломатическим тактом. Да он и сам привык к традиционному английскому отдыху, научился весьма сносно играть в гольф и пить виски перед вечерним обедом. А после обеда в тот вечер мы долго сидели на широких ступеньках веранды, наслаждаясь теплым июньским сумраком, пастельным закатом и прохладным ветерком с Темзы, лениво болтая о том, что приходит в голову в такие убаюкивающие, бездумные часы.

- Я сейчас перечитываю Уэллса, - вспомнила миссис Доуни, - как раз именно в такой летний вечер и, пожалуй, в такой же близости к Лондону упал на Землю первый снаряд с марсианами.

- Теперь не упадет, - откликнулся Вэл. - Никаких марсиан не существует в природе. И вообще никакой жизни на Марсе нет.

- Может быть, не белковая, не кислородная? - предположил судья. - Вы ведь физик, Сузи. Что скажете?

- Боюсь, что нет.

- Даже растительной?

- Никакой нет, - отрезал Вэл. - Ни мхов, ни лишайников - одни каменные кратеры да измельченный песок, подымаемый бурями. Советские спутники Марса уже передали на Землю снимки его поверхности: только мертвые пемзовые пустыни вроде лунных со смерзшейся углекислотой на полюсах. Сухой лед, как в пакетах мороженого. Ваш Уэллс, при всех его литературных достоинствах, по крайней мере на полвека отстал от науки.

- Странные совпадения бывают в жизни, - сказал до сих пор молчавший викарий. - Помню, как лет тридцать назад - я тогда еще мальчишкой был собрались у отца, как и у вас сейчас, друзья по соседству. В таком же деревенском коттеджике. Еще до Дюнкерка, даже до Мюнхена. И заговорили: а вдруг война? Тихий закат, ветерок с реки...

- К чему это вы, ваше преподобие? - перебил Доуни.

- Случайная мысль: а вдруг?

- Что вдруг?

- Неожиданное, непознаваемое.

- Непознаваемого нет, есть только непознанное, - вмешалась Сузи.

Я решил погасить спор:

- А ветерок-то иссяк. Совсем иссяк. Тихо, как в церкви.

Доуни встал и оглядел чернеющее небо:

- Будет гроза. Метеосводка сообщила о двух циклонах. Один с берегов Испании, другой с арктических широт движутся навстречу. Встретятся над Англией. Может быть, здесь.

- Боюсь грозы, - встревожилась Сузи.

- Я тоже, - поддержала ее миссис Доуни. - Пойдемте в комнаты.

Судья и викарий последовали за дамами.

- А мы, пожалуй, останемся, - сказал Доуни. - Уж очень вечер хорош. Да и гроза далеко.

Я выглянул из-за колонны. Чернота на небе прожорливо глотала убегающие облака.

- Молния может ударить внезапно.

- Мы под крышей и за колоннами, - сказал Доуни.

- А шаровая?

- Не паникуйте, ассистент. Шаровую придумали физики.

- А зеленую? - вдруг спросил Вэл.

По черной туши неба черкнула зеленая искра. Мы напряглись, ожидая грома. Но грома не было. Только светилась в небе зеленая ниточка, как след реактивного самолета. А конец ее летел вниз, прямо к нам. Я говорю условно - летел, потому что длилось это мгновение, какие-то доли секунды. Доуни едва успел спрятаться за колонну, а Вэл, отпрыгнув, рванул меня. Но слишком поздно: светящийся конец копья, брошенного невидимым копьеносцем, ударил меня прямо в лицо, ослепил и прошел насквозь, бросив в беззвездную черную тьму. Сознание погасло...

Очнулся я на диване в нижнем холле коттеджа. В темноте горели свечи. Вэл поддерживал мою голову, а миссис Доуни прижимала к носу пузырек с нашатырным спиртом. Я оттолкнул его: голова была свежа, как после крепкого здорового сна.

- Как долго я был без сознания? - спросил я, подымаясь.

- Минут десять. А мы уже думали, что вам конец, - сказал, подойдя, Доуни. - Ведь молния ударила прямо в вас.

- Рядом, - сказал я: мне не хотелось вспоминать о беззвучном и безболезненном уколе зеленой искры. - Молния ударила между нами, если это вообще была молния.

Я перехватил понимающий взгляд Вэла: он-то все видел, но не счел нужным противоречить.

- Думаю, что не молния, - сказал он. - Ни грома, ни дождя - только зеленая вспышка.

- И туман, - прибавил Доуни, - густой зеленый туман. Мы, подхватив Монти, насилу добрались до двери. - Он подошел к окну: - А туман рассеивается. Звезды уже видны. Не гроза, а миф.

- Странный миф, - задумчиво произнесла Сузи. - Молния - это электрический разряд большой мощности. А вы ничего не почувствовали.

- Только увидели. Вспышку, - сказал я. - Кстати, почему это света нет?

Доуни снова взглянул в окно.

- Нигде нет. Должно быть, повреждена сеть. Еще одно свидетельство в пользу электрического разряда.

- Может быть, то была просто зарница, - предположил судья. - На далеком расстоянии грома не слышишь.

- А зеленый туман? Электрический разряд, ударивший в баки анилиновой красительной фабрики и разбрызгавший бриллиантовую зелень по всей округе? Глупости. - Сузи говорила с апломбом ученого, хотя о метеорологии знала едва ли больше меня. - Это чисто оптический феномен. Результаты циклонической бури в верхних слоях атмосферы. Завтра утром метеорологи объяснят все. Читайте газеты.

Мы остались ночевать у Доуни, разместившись в комнатах для гостей на втором этаже коттеджа. Мне с Вэлом досталась крохотная комнатка с двумя койками и диванчиком у стола, на котором тускло горела свеча. Мы ее не тушили.

- Почему ты скрыл, что молния, если это только была молния, прострочила твою башку? Я ведь стоял рядом и видел, - поинтересовался Вэл.

- Не хотелось общественного участия. Боли я не почувствовал, удара тоже. А очнулся даже свежее, чем был. Как после чашки крепкого кофе.

- По-моему, Сузи права. Это явление из оптики, а не из электроэнергии. Любопытный феномен, конечно.

- Сузи всегда права, - услышали мы от двери. - Вы еще не спите, мальчики?

- Входи и располагайся у свечки. В ее тусклом ореоле ты будешь похожа на привидение, - ответил Вэл, не подымая головы от подушки. - Еще одна из удольфских тайн ["Удольфские тайны" - роман Анны Радклиф (XVIII век)] этого замка.

И свеча погасла.

- Я же говорил, - хохотнул Вэл, - не хватает только, чтобы она опять зажглась.

И свеча зажглась, хотя ничья спичка ее не коснулась.

Сузи замерла в дверях, не в силах что-либо вымолвить. Меня как пришибло - язык прикусил. Только Вэл продолжал, не смущаясь:

- Ты, крошка, по-видимому, несешь в себе огромный запас еще не открытых элементарных частиц, каких-нибудь кси- или пси-мезонов. Они вызывают зеленые молнии и зажигают свечи. Живой ядерный реактор в действии.

- Я боюсь, Вэл, - прошептала Сузи.

- Чего?

- Ведь это, в сущности, необъяснимо.

- Пока. Потом объяснят. В крайнем случае спроси какого-нибудь ассистента у себя на кафедре.

Сузи вышла, еще раз повторив, что ей очень страшно.

И свеча потухла.

- Удобно, - зевнул Вэл, поворачиваясь лицом к стене. - По крайней мере, не надо вставать.

Но тотчас же зажглась электрическая лампочка в цветной розетке на потолке.

- На этот раз, кажется, чудеса районной электросети. Все-таки придется встать, - сказал я и выключил лампочку.

Но не успел дойти до койки, как она снова зажглась без участия выключателя.

- Чудеса продолжаются, - иронически заметил Вэл, - и ведь самое страшное, что они не дадут нам спать.

- А мы перехитрим их.

Я опять встал, повернул свечу фитилем в подсвечник и вывернул лампочку, положив ее на стол. Но едва лег, как она уже совсем волшебно зажглась на столе, не соединенная с сетью.

- Удольфские тайны, - удивленно повторил Вэл и, как мне показалось, даже не без удовольствия. - Кто-то в округе проводит опыты с беспроволочной передачей электроэнергии. Надо бы ему помешать. - Он сунул чудесно светящуюся лампочку в ящик стола и прильнул глазом к щелке между крышкой и ящиком. - Светится. Но спать можно.

Так мы и заснули, перехитрив всех удольфских волшебников. О чудесах сговорились молчать и хорошо сделали, потому что ни хозяева, ни прислуга их не подтвердили. Свечи и лампочки у них загорались и гасли без всякого волшебства, и ночь прошла спокойно, без гроз и молний.

А на следующий день, вернувшись в Лондон, я набросился на утренние газеты и перелистал их с сугубым разочарованием. Ни "Таймс", ни "Гардиан", ни утренние выпуски радио ни словом не обмолвились о зеленой молнии. Только в "Дейли миррор" на пятой или шестой странице приютилась крохотная заметка о метеорите, замеченном в полете и сгоревшем в атмосфере где-то над южной Англией. О зеленом тумане не было сказано ни слова. Должно быть, он не распространялся дальше коттеджа Доуни на Саутгемптонской дороге.

Сузи я не нашел, а Вэла застал за ленчем в маленьком кафе близ университета. Разочарование мое его никак не задело: подумаешь, событие гроза без дождя и молния без грома. Пусть этим занимаются метеорологи, а у него есть дела поважнее, в частности отношение Бен Джонсона к Флетчеру и Марло. Мне же, по его мнению, как ассистенту кафедры, и совсем не подобало заниматься разгадкой удольфских тайн: оставим чудеса со свечкой и лампочкой физикам и электрикам.

Я робко сопротивлялся:

- Я приемлю чудеса только в цирке, а чудеса без участия иллюзиониста меня пугают.

- А ты уверен, что это чудеса, а не опыты?

- Чьи?

- Узнаем у Сузи. Она докопается.

Но Сузи не докопалась, докопался я.

3. ОРЛЯ

Спал я плохо. Три раза просыпался, разбуженный одним и тем же кошмаром. Вернее, схожим по смыслу.

Сперва я увидел улицу, запруженную народом. Ни одного авто и омнибуса. Только стоящие плечом к плечу люди. Мужчины. Одинаково стриженые головы и черные пиджаки. И запрокинутые кверху лица, обращенные ко мне. Затем, как в кино, когда камера наезжает на объект съемки, улица выросла и приблизилась. Лица придвинулись вплотную и стали одним лицом. Моим лицом, размноженным тысячи раз. Тысячи моих глаз вопрошали меня о чем-то серьезном и страшном.

О чем?

Я проснулся, сел на постели и замер в темной тишине комнаты. Гулко пробили каминные часы один раз. Час ночи. Стараясь не вспоминать о нелепом, но почему-то пугающем сне, я прислушался к привычной тишине ночи, но, кроме тиканья часов, ничего не услышал. "Приснится же такое", успокаивающе подумал я и снова заснул.

И вновь я увидел улицу, только ночную, пустынную, освещенную лишь тусклыми пятнами света от невидимых фонарей. Одинокая фигура незнакомца двигалась мне навстречу, и мы, не сворачивая, столкнулись лицом к лицу. И опять я увидел свое лицо с холодно вопрошающими глазами.

Кто-то из нас сказал:

"Близость должна быть совершенной и полной".

И мы шагнули друг в друга, как в туман, в ночь, в темноту, оформленную смутными очертаниями моей спальни. Я понял, что проснулся.

Часы пробили три раза. Значит, ночь еще не кончилась. Из полуоткрытого окна несло лондонской ночной сыростью. Я вдруг озяб и глотнул прямо из бутылки бренди, стоявшей рядом на столике. Закурил, затянулся и подумал традиционно: что, мол, сей сон означает? Но раздумывать не стал: сонливость успокаивала и звала к дремоте.

Третий сон подытожил первые два.

Я стоял у большого овального зеркала, освещенного двумя трехсвечными канделябрами по бокам, и всматривался в свое зеркальное отражение. У него не было ни глаз, ни ушей. Только в глазницах сверкали зеленые искры.

"Мне нужны твои глаза, чтобы видеть то, что ты видишь, - сказало оно, твои уши, чтобы слышать то, что ты слышишь, и твоя кожа, чтобы ощущать тепло или холод прикосновения. Мне нужен твой мозг, чтобы восхищаться тем, что тебя восхищает, страшиться того, что страшит тебя, и удивляться тому, что тебя удивляет".

И я в третий раз проснулся, отметив про себя, что литературный штамп "в холодном поту" не так уж далек от истины. Лоб у меня был холодный и влажный. А будильник истошно звонил о том, что пора начинать еще одно утро.

Я принял душ, оделся, приготовил наспех яичницу с беконом и вдруг, случайно взглянув на книжную полку, заметил что-то неладное. В первый момент я даже не сообразил, что именно, и только потом дошло: мраморный бюст Шекспира наверху исчез. Я вспомнил, что еще вчера вечером я видел его: доставал с верхней полки роман шекспировского современника Роберта Грина "Крупица здравого смысла, купленная миллионами раскаянии". Я даже подумал при этом, что хорошо бы все-таки стирать пыль с бюста - стоит высоко, миссис Соммерфилд, убиравшей мои комнаты, трудно до него дотянуться. Но куда же он все-таки делся? Тяжелая штуковина, которую запросто и не сдвинешь. И кто снял? Кроме Розалии Соммерфилд, ко мне никто не входил.

Я вышел в коридор и громко позвал миссис Соммерфилд, жившую рядом. Минуту спустя она появилась, кутаясь в теплый стеганый халат.

- Что случилось, сэр?

Я показал на верх полки с книгами.

- Вы куда-нибудь убрали его?

Она не поняла.

- Что именно, сэр?

- Шекспира! Мраморный бюст, который стоял на полке.

- Я никогда не дотрагивалась до него, сэр, - сказала она с достоинством.

- Может быть, он упал и разбился?

- А с какой стати я бы стала это скрывать? - В словах ее уже прозвучали нотки закипавшего раздражения.

- Но я еще вчера вечером видел его на месте.

Розалия Соммерфилд выпрямилась, как стальная пружина.

- Вы, кажется, подозреваете меня, сэр?

- Что вы, миссис Соммерфилд! Я, право...

Но она не дала мне закончить:

- Только у вас и у меня есть ключи от ваших комнат. Поэтому я требую вызвать полицию. Кстати, сержант Филби еще не ушел на работу.

Полицейский сержант Филби жил в угловой комнате по коридору и вошел ко мне в полной форме, но явно смущенно и неохотно.

- Леди уверяет, что вы хотите сделать заявление, сэр. Я не на работе, но могу принять его, если желаете.

- Я не собираюсь делать заявления, Филби, - сказал я поспешно. - Ничего серьезного не произошло. У меня ни к кому нет никаких претензий.

- Второй ключ от этой квартиры у меня, сержант, - вмешалась настойчиво Розалия Соммерфилд, - а со вчерашнего дня у мистера Клайда посторонних не было. Следовательно, подозрения в краже или уничтожении мраморного Шекспира падают на меня. Но я вчера полночи просидела у миссис Уинтон из двенадцатого номера: у нас у обеих бессонница и мы до трех часов ночи раскладывали двойной пасьянс Марии-Антуанетты. Сами понимаете, сержант, что после этого я не могла беспрепятственно и незаметно проникнуть к спящему мистеру Клайду и бесшумно унести статую с книжной полки, да еще у самого потолка. Настаиваю, чтобы мои показания были занесены в протокол.

- Миссис Соммерфилд! - взмолился я.

- Где именно стояла статуя? - спросил Филби.

Я взглянул на полку и обмер: бюст Шекспира стоял на своем месте.

Что произошло дальше, нет смысла описывать. Филби веселился, а Розалия выговаривала мне тоном королевского прокурора:

- Ваши трюки, сэр, можете показывать в цирке. Но я сдавала комнаты ученому, а не фокуснику.

А мне было совсем не смешно. Я стоял неподвижно, тупо соображая: что, что, что же произошло? Может быть, мы с Розалией стали жертвой обмана зрения, оптического фокуса, причудливой игры утреннего света на запыленном мраморе? Нет, никакой игры света здесь не было и не могло быть. Книжная полка стояла в темном углу комнаты.

Но меня ожидал еще более зловещий удар.

На столе рядом с остывшей яичницей лежала изогнутая, старая, хорошо обкуренная трубка. Пять минут назад ее не было. Мало того, ее вообще не было: я никогда не курил трубку. И в довершение всего я узнал ее: трубка принадлежала Доуни. Он курил ее вчера, когда мы разговаривали у входа в аудиторию.

Может быть, по ошибке он сунул ее не в свой, а в мой пиджачный карман? Или я бессовестно стащил ее у него? Но Доуни не рассеянный профессор из комиксов и я не клептоман. Да и память у меня еще не отшибло: в последний раз я видел эту проклятую трубку в зубах у Доуни.

Он уныло откликнулся, когда я позвонил ему.

- Что-нибудь случилось, Монти?

- Это у вас случилось, профессор.

- Да, да, я где-то потерял свою трубку, Монти. Какое несчастье!

- Вы потеряли ее не где-то, а у дверей шестой аудитории. Там я и нашел ее несколько минут спустя.

- Вы золото, Монти! Осчастливили старика.

Но себя я не осчастливил. Удольфские тайны сопровождали меня из коттеджа Доуни. Я по-прежнему был игрушкой мистических сил. Еле-еле дождался ленча и успел захватить Вэла и Сузи в нашем кафе. Там и состоялся уже упомянутый мной разговор о рассказе Мопассана со странным названием "Орля".

- Но это же мистика! - воскликнула Сузи.

- Мистика, - согласился Вэл. - Творчество уже терявшего рассудок писателя.

- Я, кажется, тоже теряю рассудок, - сказал я.

- Да, рассказывать кому-либо об этом, пожалуй, не стоит.

- Что же мне делать?

- Продолжать, пользуясь лексиконом Сузи, ставить дальнейшие опыты. С нашим участием.

- Что ты подразумеваешь? - насторожилась Сузи.

- Для начала мы сегодня переночуем у Монти. Понаблюдаем Орля в действии. Надеюсь, что мы ему не помешаем.

- Я боюсь, - сказала Сузи.

- Чего? Потусторонних сил? Ты в них не веришь. Все в мире для тебя только движение элементарных частиц, волн и полей. Вот и попробуем научно проанализировать трюки Орля.

- А ты в него веришь?

- Я еще не знаю, кто он или оно. Существо или вещество. Материя или энергия. Нечто объяснимое уровнем нашей науки или требующее привлечения наук завтрашнего дня, вроде телекинеза и телепортации, невидимости и сверхпроходимости. Поживем - увидим.

- А если не увидим?

- Надеюсь, что он или оно продолжит свои контакты с Монти.

Я не выдержал:

- И ты называешь это контактами?

- А ты предпочитаешь мопассановскую трактовку?

Пришлось сдаться. Да и предложение Вэла меня устраивало: втроем не так страшно. Может быть, Орля соблазнится и вступит в прямой контакт. Так и порешили. Скоротав томительный вечер в "пабе", мы втроем пересекли улицу и явились во владения Розалии Соммерфилд часам к одиннадцати, за час до времени привидений, вампиров и ведьм.

Включив свет и оглядев комнаты с порога, я вздрогнул.

- Что такое? - заинтересовался Вэл.

- Он передвинул кресло на середину комнаты!

- Он пошутил и с часами.

Я взглянул на каминные часы и пролепетал:

- Перевел стрелки на два часа вперед.

- Нет, они просто идут назад. Наоборот. Сейчас на них не пять минут двенадцатого, а без пяти час. Не час ночи, а час дня.

Часы действительно шли назад.

- Но это же перестройка всего механизма. Без инструментов!

- По-видимому.

- И зачем это ему? - удивилась Сузи.

- Ставит опыты, крошка. Он тоже экспериментатор, как и ты.

- Интересно, какой опыт поставим мы.

- По трафарету Мопассана. На стол - молоко, воду и хлеб. Прикроем салфеткой и посмотрим наутро, что он или оно отведает.

Так и сделали. Поставили молоко в фаянсовом молочнике, воду в графине с пробкой и булку на тарелке, аккуратно прикрыв ее салфеткой. Подождали чудес, но чудес не было - все оставалось на своих местах, ничто не двигалось, не исчезало и не гасло. В двенадцать легли спать - мы с Вэлом в столовой, Сузи в кабинете на плюшевом диванчике у открытой к нам двери: ядерная физика не спасала ее от страха перед дедовскими поверьями.

Меня разбудил тоненький дребезжащий звук. Я вскочил и сел на постели. Вэл тоже поднялся на локте.

- Ты слышал? - спросил он.

- Телефон?

- Это не телефон. Это треснул графин на столе.

Я встал, включил свет. Тотчас же в комнату заглянула Сузи в пижаме.

- Что случилось, мальчики?

Я молча кивнул на стол. Молоко в молочнике вспенилось и убежало, залив стол и ковер под столом. А вода смерзлась в кусок льда, раздавивший стенки графина. Звон треснувшего стекла на столе и разбудил нас. Только булка под салфеткой лежала нетронутой.

Вэл коснулся пальцем молочной лужицы.

- Теплая, - сказал он. - Должно быть, молоко вскипело и ушло.

- Как - вскипело? Само собой?

Вэл покрутил пальцем у лба.

- Нет, его предварительно поставили на плиту, а графин - в морозильник.

- Интересно, - сказал я, игнорируя насмешку.

- С хлебом, вероятно, еще интереснее.

Вэл снял салфетку и взял булку.

- Она же совсем целая! - удивилась Сузи.

- Только стала тяжелее раз в десять. - Вэл подбросил булку, и она упала на стол с грохотом утюга. - Чистый металл, вернее, сплав, оформленный в виде булки.

Мы молча смотрели друг на друга. Опыт поставлен, но неизвестное не найдено. Мы могли сотни раз спрашивать друг друга: кто, когда, как и зачем, но ответа ни у кого не было.

- Что же дальше? - спросил я.

- Присутствие "невидимки" бесспорно, - ответил Вэл, подумав. - Действия его очевидны, но непонятны. Что дальше? Продолжать опыты. И ждать.

- А ты уверен, что это мыслящее существо?

- Я уверен только в одном. Это не человек, не уэллсовский "невидимка". И не подобный нашему разум. Но разум. Во всех его, казалось бы, алогичных проявлениях своя логика - стремление понять мир окружающих нас вещей, материальных форм, твердых, жидких, газообразных, органических и не органических. Думаю, что он не враждебен жизни. Земной жизни. Может быть, это и поспешное заявление, но в действиях его я не вижу вреда. Свечи гаснут, но не ломаются, лампочки зажигаются, но не перегорают, бюст Шекспира исчезает, но возникает снова на том же месте, трубка переносится, но не пропадает. С водой, булкой и молоком - элементарные эксперименты, по существу безобидные попытки познать или видоизменить материал. Ни одному из нас не причинено ни малейшей боли, даже мухи вон спят живехонькие.

Я выслушал его не перебивая. Умный парень, этот русский ученый. Он даже не сослался на общеизвестное гамлетовское "есть многое, Горацио, на свете" - Шекспир и Бен Джонсон не ограничили его кругозора. Не то что у Сузи с ее точнейшей наукой. На вопрос Вэла: "Твой ход, Сузи?", она так и ответила:

- Я - пас. Ни в одной работе по ядерной физике не найдешь этому объяснения.

А все-таки оно нашлось именно в ядерной физике, только в новой ее главе, еще неизвестной людям.

4. РАЗУМ-РАЗВЕДЧИК

Проснулся я поздно, в одиннадцатом часу, когда Сузи и Вэл давно уже ушли. Они не будили меня, зная, что спешить мне некуда, что проверкой курсовых работ на кафедре я буду занят во второй половине дня. Проснулся я легко, с ясной мыслью, без малейшей тревоги, так томившей меня вчера. Следов ночных событий уже не было: Вэл и Сузи обо всем позаботились. Молочник вымыли, осколки стекла убрали, а к булке приложили записку с лаконичным приглашением: "Можешь отведать". Я осторожно надавил ее пальцем... И что бы вы думали? Металлическая булка снова стала съедобной, только чуть зачерствевшей со вчерашнего вечера. Никаких других изменений не наблюдалось, все находилось в обычном порядке, ничто не пропало. Вода в кране текла, душ работал, свет горел.

Я с аппетитом позавтракал и просмотрел газеты - очередные выпуски "Таймса", "Дейли миррор" и коммунистической "Морнинг стар", куда я заглядываю по настоянию Вэла, дабы не ограничивать свой кругозор твердолобым самомнением тори и желтой безответственностью Флит-стрит [улица в Лондоне, где находится большинство редакций английских буржуазных газет]. Обычно я делаю это основательно; проглядываю хронику происшествий, иностранные телеграммы, отдельные статьи прочитываю целиком и решительно пропускаю объявления, спорт и биржевые курсы за отсутствием у меня акций и процентных бумаг. Но на этот раз я по неизвестной и непонятной для меня причине просто листал все газеты подряд, ни на чем не задерживаясь. Окинул взором страницу, будто фотографируя ее, и перешел к следующей, мазнул по ней взглядом, ничего не прочтя как следует, и прогалопировал таким образом по всем полосам, не пропустив ни одной - даже сплошных объявлений и биржевых котировок. Никакой информации я при этом не извлек и ничего не запомнил, даже заголовков и фото, но осознал это лишь два-три часа спустя, когда вышел на улицу, осознал, что действовал, как сомнамбула, повинуясь какому-то настойчивому, но неясному побуждению.

Просмотрев газеты, я столь же неосознанно подошел к книжной полке и взял однотомный Оксфордский толковый словарь английского литературного языка. Если бы меня тогда спросили, зачем он мне понадобился, я бы не смог ответить. Захотелось бессознательно, безотчетно что-то найти. Что, не знаю. Просто взял словарь и, присев к окну, методично и быстро перелистал его по тому же принципу, что и газеты. Откроешь страницу, взглянешь, запечатлеешь где-то в ячейках памяти все слова и дополнения к ним, идиомы и синонимы, затратишь на это не более секунды и пробегаешь глазами уже другую страницу. И так с А до Z, пока не устал сгибаться палец, перевернувший тысячу с лишним страниц тончайшей индийской бумаги.

Я не запомнил ни одного слова, ни одного примера, ни одной семантической формы, - в голове была мешанина из непереваренных слов, обрушившаяся на меня словесная Ниагара, в которой утонули все впечатления и помыслы. Мой мозг как бы отключился, проглотив словарь и грамматику, и дремал, как питон, переваривающий более чем обильную добычу.

Дремал он недолго - я не считал минут - и очнулся, едва вышел на улицу. Собственно, "очнулся" не то слово - я был в полном сознании, только мой мысленный аппарат был вроде как отключен от внешнего мира, от его дел, забот, вещей и людей. И этот внешний мир ворвался в мой черепной вакуум, как отключенный звук в телевизоре врывается в действие, когда его снова включили. Я вдруг все вспомнил, осознал и, ничего не поняв, встревожился. Что же произошло? Почему я бездумно листал словарь и газеты, не читая, фотографируя страницы только глазами, без участия разума, не вдумываясь в увиденное, не осмысливая его? Зачем я это делал, что побуждало меня, заставляло, именно заставляло подчиняться какому-то неосознанному, не контролируемому движению мысли? Встать, взять, перелистать, ухватить взглядом и вновь положить на стол или поставить на полку. Кто-то или что-то во мне мысленно приказывало это сделать, и я повиновался, не думая и не сопротивляясь. Орля? Невидимый враг, вошедший в меня зеленой молнией в тот загадочный вечер? В том, что он существует и действует, убедились мы все втроем, только не видели логики в его действиях. Человеческой логики. А если она была, эта логика, - пусть не человеческая, но была? Тогда становилось понятным и мгновенное поглощение газетной информации, и педантичное перелистывание английского словаря. Невидимка знакомился с делами и тревогами мира, нас окружающего, и со словами, формирующими его духовный облик.

Но едва я осознал и объяснил себе все происшедшее, как где-то в мозгу "прозвучал" новый приказ. Я еще не "услышал" его, но уже механически устремился к его выполнению. Вместо садовой дорожки, ведущей к дверям моей кафедры, я машинально свернул к корпусу университетской библиотеки. Окружающий мир снова потух, и я знал только одно: открыть дверь в библиотечный холл, подойти к дежурной мисс Стивенс и взять у нее все тома Британской энциклопедии.

Она не удивилась, молча выписала карточку и указала служителю на ближайший стол в читальном зале, куда можно было погрузить все кирпичи томов в синих, строго академических переплетах.

Никто не обратил на это особенного внимания: студенты и научные сотрудники кафедр нередко брали для работы по дюжине книг. Один из таких сотрудников устроился за столом против меня, водрузив перед собой стопочку, правда, поменьше весом. Я знал его - Смитс, не то Смэтс, аспирант из отделения языка и фонетики. Мы сухо кивнули друг другу и склонились над книгами. Но я не учел усталости пальцев - перелистывать многостраничные тома Британской энциклопедии было им не по силам. Они стали тормозить, задерживать страницы на поворотах. И тут произошло нечто неожиданное: страницы сами стали перевертываться без участия пальцев. Мне оставалось только присмотреться полсекунды, и страница с мягким шелестом ложилась налево, открывая следующую для бездумной фиксации. Мысль спала, как и дома во время "чтения" газет, - я лишь тупо следил за перевертывающимися страницами.

В читальном зале не разговаривали, но мой визави, должно быть, не выдержал.

- Как это у вас получается? - спросил он шепотом, еле подымая отвисшую челюсть.

- Что, что? - не понял или не расслышал я.

- Сттт... раницы, - сказал он заикаясь.

Мне тут же была дана возможность все осознать, понять и даже развеселиться.

- Телекинез, - грозно прошептал я. - Мысль перелистывает страницы.

Смитс или Смэтс поперхнулся, съежился и молча пересел со своей стопочкой книг за другой стол. Он не любил чудес.

А я, уже все понявший и внутренне давно подчинившийся, продолжал фиксировать глазами-объективами каждую перевернутую страницу. Они методично шелестели, щекоча приближенные к ним для видимости подушечки пальцев. Три часа автоматической бездумной работы, тысячи моментальных снимков в подсознательной памяти - и никакого следа в памяти сознательной. Короче говоря, с моей помощью Орля выучил английский язык и собрал всю информацию о нашем мире, втиснутую в строй томов Британской энциклопедии. Я вспомнил разговор во сне со своим отражением в зеркале: "Мне нужны твои глаза, чтобы видеть то, что ты видишь, твои уши, чтобы слышать то, что ты слышишь, и твоя кожа, чтобы ощущать тепло или холод прикосновения. Мне нужен твой мозг, чтобы восхищаться тем, что тебя восхищает, страшиться того, что страшит тебя, и удивляться тому, что тебя удивляет". Я дал ему и язык, и глаза, и мозг.

И даже уходя из библиотеки и потирая уставшую поясницу, я все еще не был свободен. Новый приказ побуждал меня найти Вэла и Сузи, вернее, одну Сузи с непонятным и для нее и для меня требованием. Непонятным и даже невероятным оно прозвучало лишь в момент оглашения, до этого я знал только то, что должен увидеть Сузи. Мне повезло: я нашел ее на скамейке у дверей ее факультета, она просматривала записи лабораторных работ.

- Срочное дело, Сузи, - сказал я, не здороваясь. Какое дело, я еще не знал.

- Монти? - удивилась она. - Где это вы скитались? Вас ищет Вэл, а Доуни отменил проверку курсовых работ из-за вашей неявки.

- Напишите мне список наиболее важных работ по ядерной физике и физике высоких энергий. Сейчас же, здесь, - сказал кто-то во мне моим голосом.

Даже чудеса Орля так не удивили Сузи, как мое требование.

- Зачем вам, Монти? - спросила она меня почему-то шепотом.

- Не знаю, только это необходимо. Возьмите блокнот и перечислите то, что у нас есть в библиотеке.

- И все-таки я не понимаю - зачем?

- И я не понимаю. Но вы должны сделать это, Сузи. И скорее. Это - не я.

Моя бессвязная речь заставила ее подчиниться, но не устранила недоумения. С не меньшим недоумением встретили меня и в библиотеке. Специалист по английскому Ренессансу и вдруг бросается в дебри элементарных частиц. Почти уникальный случай в нашей университетской среде, где нет больших невежд, чем специалисты вне своих узких областей знания. Но даже узаконенному невежде книжки все-таки выдали. И я листал их еще два часа, ничего не понимая и не запоминая. Кто-то читал и запоминал их вместо меня.

Самим собой я стал только на улице, но в каком качестве! Выжатым лимоном, выкипевшим чайником, выкуренным окурком - с чем хотите сравнивайте эту душевную пустоту и равнодушие ко всему на свете. Я пошел прямо домой, побуждаемый единственным желанием, которое у меня осталось, возместить пропущенные ленч и обед. И даже не удивился, найдя уже готовый обед на столе: об этом позаботились Сузи и Вэл, терпеливо ожидавшие меня с благословения Розалии Соммерфилд.

- Дай ему виски, - сказал Вэл Сузи, - скорее встряхнется.

Я выпил.

- Говорить можешь?

- Пусть поест сначала.

Я молча проглотил остывшие сосиски с горчицей и запил пивом. В голове зашумело, но вакуум исчез, вернее, наполнился радостным сознанием того, что я - это я и действую по собственному разумению и помыслам. Желание говорить переполняло меня и выплеснулось сразу, без допроса. Я рассказал все: о перелистанных газетах, словаре, Британской энциклопедии и ядерной физике.

- Листал, не читая? - переспросил Вэл.

- Читал Орля. Я был выключен.

- Зачем, понятно. Изучал язык, постигая смысл выражаемых им понятий, и наконец выбрал заинтересовавший его объект информации. Значит наш Невидимка проходит по ведомству Сузи.

- Если его мысль, - задумалась Сузи, - находится на уровне человеческой...

- Или выше, - подсказал Вэл.

- ...или выше, то он несомненно знает, что мышление происходит на уровне элементарных частиц. Для контакта с человеком...

- А ты уверена, что он ищет контакта?

- Судя по его действиям - безусловно. Все его чудеса - это стремление познать наш мир.

- Разве обязателен для этого прямой контакт с человеком? Мозг Монти он уже изучил, во всяком случае может диктовать ему что угодно. Датчиками его он воспользовался, узнал, что его интересует. Изучение же окружающего нас материального мира, по-видимому, возможно для него и без участия человека: удольфские чудеса это подтверждают. Так почему же думать, что он ищет контактов? В принципе могут быть цивилизации, так называемые замкнутые, которых не интересуют никакие контакты.

- Не верю, не могу верить, - решительно возразила Сузи. - Зачем изучать наш язык, если можно проникнуть в мозг и запросто снять весь накопленный им запас информации? И обрати внимание: Орля оставил Монти, когда тот выдохся, когда дальнейшая перекачка информации уже грозила необратимыми изменениями мозговых клеток. Значит, у Орля цель. Или Монти и в дальнейшем будет служить только проводником информации, или с ним потом вступят в прямой контакт.

- Может быть, ты и права, - неуверенно согласился Вэл, - поживем увидим.

- Что увидим? - рассердился я. - Как переворачиваются страницы без участия пальцев, как превращают в робота бакалавра литературы, как закипает молоко без огня и как замерзает вода в комнате летом? Так объясните же роботу, почему это чудовище при его интересе к ядерной физике избрало для своих экспериментов меня, а не Сузи?

- Так ведь не в нее, а в тебя ударила зеленая молния. Тогда у Доуни...

- Молния не живое существо.

- А ты видел, как выглядят живые существа в других звездных системах и других галактиках? Может быть, это форма газообразной или энергетической жизни. Другой путь эволюции - другие формы разума.

Сузи закрыла лицо руками.

- Мне страшно, мальчики, - повторила она. - А вдруг это враждебный нам разум?

Все замолчали.

- А что мы можем предпринять? - вздохнул Вэл. - Какие у человека средства против чужого разума, ощутимого, но невидимого, властного над материей, но не материального? Поджечь дом, как в рассказе у Мопассана? Но это поступок сумасшедшего, да и наш Орля или потушит огонь, или восстановит дом. Рассказать о нем людям - военным, ученым, газетчикам? Нас сочтут больными или мистификаторами.

Забегу вперед, если сообщу, что я все же попытался рассказать Доуни, когда передавал ему трубку. Что из этого получилось, вы уже знаете: я едва ускользнул от психиатрического надзора.

- И все же я оптимист, - закончил Вэл. - Это высший разум, допускаю. Но не разум-завоеватель, а разум-разведчик.

- С какими целями?

- События не заставят себя долго ждать.

Вэл оказался пророком.

5. "МЕНЕ, ТЕКЕЛ, ФАРЕС"

По древнему сказанию, на пиру у вавилонского царя Валтасара, этак лет за пятьсот с лишним до нашей эры, чудесно возникшая кисть руки начертала на стене три непонятных слова: "мене, текел, фарес". Как были расшифрованы эти слова, я уже не помню, но чувство страха, потрясшее очевидцев, я испытал тоже почти в аналогичной ситуации. Правда, не на шумном "пиру" у ректора по поводу окончания экзаменационной сессии, а в тихом уединении меблированных комнат Розалии Соммерфилд, когда сессия еще не кончилась. Но уверяю вас, страх был не менее леденящим.

Со времени моего последнего разговора с Вэлом и Сузи прошло несколько дней - сессионные дела разлучили нас, да и мы с Доуни задерживались на кафедре дольше обычного, так что я возвращался домой, даже не заглянув в "паб" за очередной кружкой пива: его доставляла мне на дом Розалия. Несмотря на прогноз Вэла, "события" все еще ждали. Орля или покинул мой тихий очаг, или затаился для новых фокусов. Ничто не нарушало нормальной жизни: вещи не исчезали, часы шли, как полагается, книги не срывались с полок и никто не заставлял меня заглядывать в словари.

Но когда я однажды, вернувшись домой усталый и умиротворенный, устроил себе импровизированный пир из подогретой грудинки, чая и рюмки бренди с куском восточной тянучки из магазина "Персидские сладости", включил телевизор на середине какого-то "вестерна" и уже приготовился наслаждаться, небесное предупреждение не заставило себя долго ждать. Только вместо письма на стене застучала открытая пишущая машинка с бумажным рулоном, какие в ходу на телетайпах и какие вообще удобнее: не нужно то и дело вставлять и вынимать лист бумаги для перепечатки. Я не случайно упомянул о телетайпе. Машинка задвигалась и застучала именно как управляемый извне механизм - рычаги букв щелкали, подымаясь и опускаясь, лента ползла, накручиваясь и раскручиваясь в катушках, каретка судорожно металась взад и вперед, методически выталкивая наверх оттиснутые строки. На моих глазах происходило новое, "удольфское чудо", настолько поразительное, что у меня не возникло даже любопытства прочитать эти строки. Я замер от ужаса, как мопассановский герой, заставший "невидимку" врасплох, и пребывал в столбняке до тех пор, пока стук не прекратился и над остановившимся валиком не появился отпечатанный текст. Он был написан грамматически правильно, без единой помарки, с прописными буквами и знаками препинания, как продиктованный машинистке самого высокого класса.

"Мы впервые пробуем ваш язык как средство коммуникации - средство, конечно, примитивное, но другие для тебя не годятся. Телепатический обмен мыслями привел бы к торможению твоих церебральных процессов, так как, включая нашу мысль, мы бы выключали твою. Отвечать можешь устно или мысленно - нам безразлично. Хотя ты и скрываешь иногда свои мысли, не рассчитывай, что обманешь нас, - мы читаем их, как принято называть у вас такой способ накопления информации. Наши сигналы связи вызывают у тебя незнакомые нам помехи, самая устойчивая из которых - страх. Мы проследили его эффект, но объяснить не можем - мы внеэмоциональны. Не смущайся (кстати, тоже непонятный нам, но характерный для тебя импульс), объем твоей информации нам известен, и за пределы его мы не выйдем. Цель нашего общения - прояснить жизнь, с которой мы столкнулись впервые и понять которую до сих пор не можем".

Растерянность моя проходила по мере того, как я читал этот текст, и с последней строчкой я даже оказался способным оценить комизм ситуации. Пишущая машинка в качестве голоса запредельного мира и машинистка-невидимка в роли его разведчика. И это величавое "мы"! "Мы, ее величество, повелеваем..." - внутренне усмехнулся я.

"Что значит "ее величество"?" - выстукала машинка.

Смешно, подумал я. Как школьнику, надо объяснять, что "ее величество" это обращение к королеве, а во множественном числе от первого лица короли всегда обращались к народу. Я еще ничего не сказал, как машинка уже ответила:

"Что такое "смешно", мы не знаем: у нас нет чувства юмора. Но объяснение понятно. И в дальнейшем продолжай на школьном уровне".

- Но почему же все-таки "мы"? - вслух спросил я. - Разве ты не один?

"Нас много. Как много, объяснить не сумеем. Речь может идти о множествах лишь в приблизительном математическом исчислении".

- Кто же вы?

"Не люди. Даже не биологические организмы с невидимой глазу структурой, как ты подумал. Просто мыслящие энергоблоки на уровне элементарных частиц. Вы еще мало знаете ваш микромир и не открыли кирпичиков, из которых сложено его здание. А мы еще меньше этих кирпичиков, но с более высокой, чем ваша, организацией мышления".

- С кем же я общаюсь сейчас? - совсем уже недоуменно пробормотал я.

"С полем, подобным любому энергетическому полю, обладающему определенными свойствами и заключенному в некое окружающее тебя пространство. Комната? Нет, конечно. Для нас нет стабильных материальных границ. И не одно это поле окружает тебя. Мы можем создавать их в любой точке пространства по всей территории планеты. Создавать и изменять в зависимости от их предполагаемых функций. Ты опять мысленно спрашиваешь: сколько же нас в этом поле? А ты можешь сосчитать, скажем, число нейтрино в этой комнате? И в том и в другом случае едва ли возможен абсолютный ответ".

Я уже успокоился и даже попытался сгруппировать в уме целую систему вопросов к невидимой и неведомой силе, неизвестно как и зачем возникшей, но мой телетайп опять застучал:

"Не умножай вопросов о происхождении, облике и функциях нашего мира. Речь об этом, возможно, пойдет на дальнейших, по вашей терминологии, сеансах связи. Продолжительность такого сеанса понижает нервную активность твоего мозга, поэтому мы вынуждены ограничивать время связи".

- А как вы ухитряетесь его отсчитывать?

"Мы живем в иной ритмике времени, не одинаковой в различных зонах космоса. Но мы уже приспособились к земному ритму, смене темноты и света, сухости и влажности воздуха, появлению утренней росы на траве и вечерним закатам. Мы научились мысленно предвосхищать этот ритм".

- Ну, а мы просто фиксируем его часовым механизмом.

"Часы могут идти и назад".

- Это вы повернули их. Ритмика часовой стрелки следует за движением планеты.

Мы уже привыкли друг к другу - я и машинка. Диалог наш почти не задерживался: слова ложились на бумагу с быстротой световых реклам.

"В нашем мире нет вещей. Мы создаем и уничтожаем любые атомные структуры. Вы же окружены сонмом вещей - громоздких и неточных механизмов, бесполезных игрушек, аппаратов, назначение которых не всегда ясно".

- Например?

"Телефон. Ты подымаешь трубку и говоришь с ней, как с живым собеседником. А он не виден".

- Мы еще не научились передавать слово и мысль телепатически. Еще пример?

"Телевизор. Его экран дублирует другую жизнь, которая тебя почему-то интересует".

- Человека интересует всякая информация. Тем более видеографическая. До известной степени она заменяет нам книги. Ведь процесс мышления у нас неразрывно связан со словом.

"А какую информацию дает тебе зеркало? Оно тоже дублирует жизнь, но в другом ракурсе, где правое становится левым".

- С эффектом зеркальности приходится мириться. А как он возникает, объяснить не могу: я не физик. В остальном же зеркало дает нам живую информацию о нас самих, о нашей внешности, у которой свой язык жестов и мимики.

"Внешность, форма. Разве вы не ощущаете ее мысленно?"

- Только то, что видит глаз. Для остального нужно отражение в какой-нибудь материальной среде - вода, металл, стекло.

"Для этого же у твоего окна стоит стеклянный ящик с водой и разноцветными рыбками?"

Я не мог сдержать смеха.

"Что означает этот звук? - отстучал телетайп. - Мы ошиблись?"

- Ошиблись. Это аквариум. Он воспроизводит уголок живой природы тропических водоемов.

"Зачем?"

- Мне нравится.

"Увлечение?"

- Скорее развлечение. Радость. Удовольствие. Неужели вы не знаете удовольствия?

"Знаем. Удовольствие в познании мира, вас окружающего. В решении его загадок. В самом его движении, изменчивости форм, умножении и трансформации. А какое удовольствие доставляет тебе то, что ты называешь искусством? Мы не воспринимаем его совсем, даже через твои восприятия".

- Разве у вас нет чувств, чтобы воспринимать его непосредственно?

"Мы воспринимаем мир иначе, чем вы, без участия органов чувств. У нас нет ни зрения, ни слуха, ни обоняния. Вкус нам неизвестен, как и пища. Осязание - тоже. Даже поле - это только сгусток энергии, не имеющий стабильных материальных форм".

- Еще вопрос...

"Нет. Нервная активность твоего мозга уже понижается. Связь прекращаем. Возобновим завтра в это же время. Можешь пригласить друзей - их высказанные вслух мысли дойдут и до нас. Через тебя".

Телетайп умолк. Каретка застыла, дойдя до упора. Длинный машинописный лист свернулся трубочкой над остановившимся валиком, как не сорванный телетайпный выброс. Я осторожно оторвал его и несколько раз перечитал написанное, осмысливая каждое слово. Тайна Орля приоткрылась, только приоткрылась, не позволив даже заглянуть сквозь щелку. Что я узнал о ней? Не много. Что нас окружает удивительный микромир мыслящих существ, вернее, целая галактика миров с населением, близким по численности к математической бесконечности. Что представляет собой разумный индивидуум этого мира? Микромуравей, соединяющийся с триллионами ему подобных в гигантские энергетические поля-муравейники? Мыслящий мезон или нейтрино с мозгом Эйнштейна, способным разрушать и создавать любые атомные структуры? Так распавшаяся на атомы трубка Доуни восстановилась у меня на столе, так обернулась булка высокой твердости сплавом, а механизм стенных часов, не сломавшись, был вывернут справа налево. Так загорелась лампочка без проводов, сама перелистывалась Британская энциклопедия, а моим мозгом, как сосудом с нервными клетками, владело таинственное энергополе - сплав еще более таинственных микросуществ.

Я снял телефонную трубку и позвонил Вэлу.

- Еще не спишь?

- Нет, а что?

- Одевайся и немедленно иди ко мне. Сию минуту, сейчас.

- Это так важно?

- Очень важно. И настолько, что срочно разыщи Сузи, оторви ее от конспектов по структуре нуклона и доставь сюда. Кстати, захвати виски, у меня оно кончилось, а без него я не доживу до утра.

- Да что случилось? - кричал Вэл.

Но я уже положил трубку. Говорить не хотел, даже не размышлял - пустой, как выкипевший чайник. Представьте себя на моем месте: среднего университетского преподавателя, уже не юного холостяка с привычкой к тихой размеренной жизни, книгам, телевизору и кружке пива в уютном баре напротив, типичного гуманитария с его приблизительным представлением о точных науках, трезвого, здравомыслящего работягу, всегда избегавшего любопытства газетчиков; и даже не вообразите, а только попробуйте вообразить, что он добровольно дает интервью невидимым пришельцам с какой-нибудь Тау Кита. Розыгрыш. Нонсенс. Абсурд.

С такой убежденностью я допил остаток бренди и впустил гостей. В моем рассказе было все: и пережитое, и перечувствованное, и переписанное самодеятельным телетайпом.

- Фантастика, - сказала Сузи. - Именно так все и происходит в подобного рода литературе. А что, если всерьез?

- А ты можешь допустить мыслящие частицы? - спросил Вэл.

Сузи вздернула подрисованные брови.

- Почему нет? Все допустимо в до сих пор не изученном микромире. Допускается, например, что элементарные частицы в принципе могут создавать системы, способные к накоплению информации и саморазвитию. Опытами это не доказано, но гипотеза о возможности существования жизни на основе не атомов, а элементарных частиц уже дискутируется. Кстати, Вэл, у твоих же соотечественников в Бюрокане на симпозиуме о внеземных цивилизациях была высказана гипотеза о фридмонах, предположительно существующих частицах, заключающих в себе целую Вселенную со своими галактиками и звездами. Фантастика? Пока да. Но и мыслящие частицы до сих пор проходили по ведомству фантастики. "Эффект Клайда" - я уже придумала, Монти, научный термин для твоего открытия - доказывает их реальность. По крайней мере, есть теперь объяснение нашим "удольфским тайнам".

Но я откровенно недоумевал. Абсурдным казалось само предположение о микросуществах, способных что-то воспринимать и действовать в масштабах макромира. Какой может быть кругозор у пылинки на подступах к Эвересту?

- А энергетические поля? - напомнила Сузи. - Когда твои микросущества объединяются в математические множества с числом нулей, которое даже трудно себе представить, изменится и кругозор пылинки. Кстати, и для атомной бомбы требуется не один атом урана.

Мы с Вэлом молчали. Начинались дебри ядерной физики, куда нам, гуманитариям, дальше опушки соваться не следовало. Я только рискнул спросить, обращаясь ко всем без адреса:

- Ну, а делать что будем?

Ответил Вэл, и ответил твердо.

- Продолжать контакт. В любом случае и в любых обстоятельствах.

- Может быть, расширим круг экспериментаторов?

- Вспомни Доуни, Монти, - осторожно сказал Вэл.

- Доуни - скептик.

- Таких скептиков в науке тьма. Есть они и у нас.

- Что предлагаешь?

- Терпение и труд. В пределах тройственного союза.

6. "ЭФФЕКТ КЛАЙДА"

Тайна связывает и отделяет связанных ею от общества. Я умышленно избегал Доуни, Вэл замкнулся в университетской библиотеке, а Сузи, занятой сессионными консультациями, было не до развлечений. Но "тройственный союз" заседал при первой возможности и за ленчем, и за обедом. Гаданиями не занимались, говорили только о выводах, которые уже позволял сделать окрещенный Сузи в мою честь "эффект Клайда".

Здесь тон задавала сама Сузи.

- Почему фантастика? Противоречит законам физики? Нисколько; Известная нам физика не обязательна для всей Вселенной, где-то могут действовать и другие физические законы. Значит, можно предположить и жизнь, возникшую не на молекулярном уровне. И не наш, а другой путь эволюции. У нас - к сложным биологическим молекулам, у них - к не менее сложным энергетическим связкам.

- Меня интересует другое, - говорил Вэл. - Не уводи нас в дебри вселенской физики. Иной мир? Согласен. Возможность контакта доказана. А нужен ли вообще этот контакт? Не знаю. Поймем ли мы друг друга?

- Может, и не поймем, - соглашалась Сузи.

- Сумеют ли они передать нам свои знания?

- Захотят ли?

- Не убежден. Как и в том, сумеем ли мы их усвоить. А может быть, они и вовсе непригодны в наших условиях. Что может дать элементарная частица, пусть даже мыслящая, совсем не элементарному, а сложнейшему из сложнейших биологических организмов - человеческому разуму?

- Антропоцентризм! - вспыхивала, негодуя, Сузи. - Эгоистическое самомнение неандертальца. Ты не можешь мысленно передвинуть стул, а они могут.

Я скучно слушал, дожевывая вчерашнее мясо.

- А почему вы молчите, Монти? - продолжала атаку Сузи. - Вас-то это больше других задевает.

- Именно поэтому, - буркнул я. - Не могу больше слушать трескотню машинки. Ты говоришь, как человек, вслух, а тебе в ответ: тук-тук-тук-зззззз... тук-тук-тук-зззззз... Идиотская ситуация.

- Как же вы хотите общаться? Они, по-видимому, не могут воспроизводить звуковые волны.

- А световые? - вмешался Вэл. - Помнишь лампочку? Шрифт им известен, могут воспроизвести любую букву.

- Где? У меня же экрана нет.

- А телевизор?

Вечером собрались у меня. Уселись почему-то за стол, должно быть, по привычке. Помолчали неловко и, пожалуй, растерянно. Текло время. Тикали часы. И ничего не происходило - никаких чудес и неожиданностей.

Я смущенно взглянул на Вэла и Сузи. Оба тотчас же откликнулись.

- Кажется, встреча не состоится.

- Еще есть время. Подождем. Ты бы адресовался к ним как-нибудь, Монти.

- Вы здесь или нет? - спросил я громко и без всякой торжественности. Сигнализируйте хотя бы.

И неожиданное все-таки произошло.

Бюст Шекспира птицей слетел с полки и столь же бесшумно опустился в центре стола. Мы переглянулись скорее недоуменно, чем испуганно. Во всем этом было что-то нелепо комическое.

- Включайте "эффект Клайда", Монти. Они здесь, - поторопила меня Сузи.

Но я включил только телевизор.

Начинался какой-то американский гангстерский фильм. Шли титры. Крупный шрифт, средний, мелкий... Как раз то, что нужно.

Я выключил телевизор. Экран погас, и умолкла музыка, а я сказал, смотря в потолок:

- По-моему, это лучший способ общения, чем пишущая машинка.

На мгновенно освещенном экране появилась надпись, набранная только что показанным шрифтом:

"Поле уже генерировано. Можете говорить".

- А о чем говорить? - тихо спросила Сузи.

Я молча пожал плечами. Так много надо было узнать, а тут слов не нашлось.

- Спроси, откуда они, когда и как прибыли, надолго ли и с какой целью, - сказал Вэл.

Я не успел повторить вопроса, как на экране уже появился ответ:

"Прибыли из другой Вселенной сквозь всасывающий провал в пространстве, который ваша несовершенная наука не очень точно определяет как невидимое дозвездное тело. Прибыли не с планеты, а со звезды. Без названия. Мы ничему не даем никаких названий. С угасающей звезды с уже иссякающими внутренними резервами энергии. Земля - это наша ошибка в пути. Мы искали не планету, а такую же звезду, только в более раннем периоде угасания".

Текст медленно протекал по экрану. Одни строки сменялись другими.

"Уйдем, как только пополним необходимый энергетический запас. Не скоро. Понадобится период, который вы исчисляете в часах, возможно, в нескольких сменах дня и ночи. Земля как жизненная база для нас не подходит. Ненужная атмосфера, солнечная радиация, неравномерный климат, наличие иной жизни...

На Земле никаких целей не ставим. В пути мы уже встречались с другими формами жизни, но не входили в контакт. Не можем проникать в структуру живых биологических организмов. Такое проникновение произошло впервые и случайно, когда поток движущихся энергетических связок прошел вблизи человеческого мозга. Мы смогли узнать, что этот биологический организм подобен полю. Иной по форме, стабильный и неизменчивый, он оказался близким по структуре множествам множеств мыслящих единиц. Вы называете их нейронами. Так возникла возможность коммуникации...

Задавайте вопросы только самые важные. Напряжение поля по вашему исчислению времени рассчитано на три тысячи секунд".

- Почти час, - сказала Сузи. - Можно мне?

- Начинай, - согласились мы.

Сузи спросила подчеркнуто громко, хотя, как выяснилось впоследствии, этого совсем не требовалось.

- Вы сказали: "не скоро", подразумевая несколько суток и даже часов период, который мы склонны считать кратковременным. Я понимаю, что вы живете в иной ритмике времени. Как же долго по вашему исчислению продолжается ваша жизнь?

"Не однозначно для всех, - последовал ответ. - Одни стабильны, как ваши электрон или нейтрино, - это коллекторы и датчики информации, жизнедеятельность других ограничена микродолями секунды. Но и они не исчезают, а трансформируются. Таким образом, поле в сеансе связи - это непрерывно меняющийся энергоблок со скоростью миллионов трансформаций в секунду".

- Как вы сосуществуете с земным микромиром?

"Мы живем и движемся вне его пространственно-временных границ".

- Ваше поле вокруг нас, - вмешался Вэл. - А где же другие поля? Много ли их и каковы их функции?

"Много. По всей планете. Возникают и распадаются в непрерывном движении. Цель одна - познать окружающий вас макромир. Скорость передвижения ограничена - она, конечно, меньше первой космической, иначе мы бы удалились от Земли в космическое пространство. Скорость связи между полями много выше, почти приближается к скорости света".

Меня так и подмывало спросить что-нибудь, и наконец я не выдержал:

- А что вас больше всего удивляет в нашем мире?

"Ваш гигантизм и стабильность".

- Но мы совсем не стабильны, - запротестовала Сузи, - мы стареем и умираем. И постоянно меняемся.

"Мы не можем проследить изменений. То, что вы называете человеком, для нас - стабильная взаимосвязь отличных друг от друга миров: мир сложных биологических молекул и мир химических элементов, психический мир, сосредоточенный в нервных клетках мозга, и мир бактерий и вирусов. Самая непонятная форма разумной жизни".

Я снова взял слово.

- А могли бы вы уничтожить ее?

- С ума сошел! - толкнула меня локтем Сузи, но вопрос был уже задан.

"Зачем? - прочли мы бегущие по экрану строки. - Все в природе целесообразно - любая форма жизни и любая ее эволюция. Но, получив соответствующий импульс, мы могли бы вызвать распад любой материальной формы".

- Что вы подразумеваете под "соответствующим импульсом"?

"Хотя бы ваше желание".

- А если бы оно касалось обмена знаниями? - снова вмешался Вэл.

"Мы знаем больше и меньше вас. Но если нет взаимопонимания, знак равенства невозможен".

- Я говорил, что контакт бесполезен! - воскликнул Вэл. - Чем обмениваться? Они нам - миллион трансформаций в секунду или опыт бесприборной связи со скоростью света, а мы им - устройство автомобильного конвейера или способ жарить яичницу! Так?

- Ты что, очумел? - зашипела Сузи. - Они же слышат!

- У них нет эмоций, девочка. Они не обидятся. Сами говорят, что знают и больше и меньше нашего, а знания одних не подходят другим. Мы не сможем ни усвоить их, ни переработать для нашей практики.

Но Сузи все еще цеплялась за "эффект Клайда".

- А чудеса?

"Что есть "чудеса"?" - последовал вопрос на экране.

- Множественное число от слова "чудо", - не без иронии подхватил Вэл. То, что противоречит законам природы и не подтверждено наукой. В данном случае имеется в виду ваша способность мысленно передвигать предметы в пространстве.

"Почему мысленно? Мы передвигаем их с помощью гравитационного поля. И не только передвигаем, но и трансформируем".

- Смотрите! - закричал я.

Мраморный бюст Шекспира на столе неожиданно высветлился, блеснув неяркой желтизной позолоты.

- Золото! - восхищенно прошептала Сузи, осторожно тронув шекспировский нос. - Беспримесное чистое золото.

- Насчет беспримесности надо спросить у химиков, но, кажется, ты разбогател на этом контакте, Клайд, - насмешливо заметил Вэл.

Я молча тупо разглядывал золотую шевелюру, золотую бородку и скошенный по бокам золотой камзол бюста.

"Что значит "заработал"?" - снова спросил экран.

- Вы превратили мрамор в золото, - сказал Вэл, - а золото - самый дорогой металл на Земле. За эту фигурку Монти получит несколько тысяч фунтов.

Я тут же подметил, что Вэл в своей, казалось бы, невинной реплике сосредоточил несколько труднейших для невидимок понятий. Объяснение должно было смутить их.

Так и случилось.

"Фунт - это мера веса металлической массы?" - спросил экран.

- Не только, - с готовностью ответил Вэл, продолжая свою тактику. - Это и денежная единица. Листок плотной бумаги с водяными знаками и надписью, определяющей его платежную силу. - Вэл вынул из бумажника фунтовую ассигнацию. - Вот такой.

"Мы догадываемся о назначении многих окружающих вас вещей, но ваша система обменивать их на бумагу необъяснима".

Надпись исчезла, и несколько секунд экран безмолвствовал, не теряя, однако, своей освещенности.

- Совещаются, - сказал Вэл, - определяют смысл формулы: товар - деньги - товар. К сожалению для них. Британская энциклопедия не дает ей должного объяснения.

"Напряжение падает, связь прекращаем", - резюмировал экран и погас.

Золотой бюст Шекспира вспорхнул на полку и снова стал мраморным.

- Они, кажется, раздумали платить за контакт, Монти, - засмеялся Вэл.

Всем стало весело.

- Не было "соответствующего импульса": Монти не пожелал оставить Шекспира в золоте.

- Не упускай богатства, Монти.

Я попробовал представить себя в роли Мидаса. Вот я с золотым Шекспиром у ювелиров на Стрэнде. Вынимаю бюст из баула и робко предлагаю купить. Ювелиры с лупами и кислотами придирчиво осматривают Шекспира, потом задают подозрительные вопросы. В худшем случае я в дальнейшем даю объяснения в полиции, в лучшем - попадаю на страницы "Дейли миррор": "Причуды холостяка. Влюбленный в Шекспира штатный преподаватель университета Монтегю Клайд отливает из нескольких фунтов золота бюст любимого автора". А потом ледяной разговор в ректорате: "Откуда вы взяли столько золота, мистер Клайд?" - "Нашел сундук с испанскими дублонами, сэр". Или: "Купил несколько брусков золота на черном рынке в Бомбее, сэр". - "Я очень сожалею, мистер Клайд, но боюсь, что ваше дальнейшее пребывание на кафедре неуместно". Бррр...

Проспорили до первых предрассветных бликов за окнами.

- Почему ты упорно подбирал сложные для их понимания детали? - атаковал я Вэла.

- Хотел выяснить для себя, смогут ли они понять процессы, происходящие в нашей жизни, не биологическую структуру, а социальный смысл.

- И выяснил?

- Выяснил. Не смогут и не поймут.

- Может быть, мы делаем что-то не так? - усомнилась Сузи. - Может, пригласить все-таки авторитетных ученых?

- Кого? Где ты их возьмешь к завтрашнему вечеру?

- Уговорю Джима Андерсона.

- Кто этот Джим Андерсон?

- Мой куратор с кафедры. Может быть, удастся заинтересовать и профессора Гленна.

- У Монти уже есть пример - Доуни.

- Здесь им покажут реальный опыт.

- В который они не поверят. Будут ползать по полу в поисках проводки, подозревать жульничество, предполагать мистификацию с помощью какого-нибудь усовершенствованного "волшебного фонаря".

- А что, если обратиться непосредственно к руководству университета? предложил я.

- Кто обратится? Ты не рискнешь штатной должностью, Сузи вообще не доберется до ректората. Оба вы отлично знаете, что нет более бюрократических и консервативных организаций, чем британские "храмы науки". Если бы все это происходило в Москве, а не в Лондоне, я, вероятно, сразу бы нашел непредубежденных ученых. Ведь университет в Москве, Монти, совсем не то, что здесь. У нас, кроме учебной, есть и партийная, и комсомольская организации, и даже своя многотиражная студенческая газета. Замолчать или осмеять без серьезной проверки что-либо подобное "эффекту Клайда" не сумели бы даже и архискептики.

- В конце концов, и мы можем заинтересовать газетчиков.

- Можем. Воображаю заголовки: "Империя "невидимок", или "Псевдонаучный фокус?", "Эмиссар из Москвы мистифицирует английских ученых". Нет уж, увольте. Меня по крайней мере. Перспектива оказаться "нежелательным иностранцем", мистификатором и шарлатаном меня отнюдь не устраивает.

- Почему обязательно предполагать недоверие? Можно и у нас добиться создания авторитетной и непредубежденной научной комиссии.

- Если бы твои "невидимки" оставались здесь навсегда или надолго - да! Можно добиться и комиссии, и признания, и действительно грандиозной научной сенсации. Может быть, даже и контакт с "невидимками" оказался бы перспективным, хотя я лично в этом совсем не уверен. Но для такой сенсации нужно время. Не часы или дни, а недели и месяцы. Только длительность и стабильность опыта обеспечит его признание. А ты уверен, что уже завтра или послезавтра гости не отбудут в космическое пространство?

- А вдруг не отбудут?

- Гарантируешь?

- Нет, конечно. Но можно же в конце концов добиться от них более определенного ответа.

На этом и порешили.

7. НЕЛЕГКО БЫТЬ ВОЛШЕБНИКОМ

Вэл пошел проводить Сузи - она жила с родителями - и вернулся ко мне. Домой не мог: хозяйка студенческих меблированных комнат не разрешала ночных возвращений.

- Половина четвертого. Лондон спит. И нам три-четыре часика соснуть можно, - сказал он, укладываясь у меня на диване, и заснул с детской неприхотливостью.

А я не спал. Голова кружилась от грандиозности открытия, пожалуй самого удивительного со времен Коперника. Сколько гипотез было высказано о связи с внеземными цивилизациями, сколько симпозиумов состоялось, сколько статей написано! И вот такая цивилизация рядом с нами, невидимая, неощутимая, в чем-то превосходящая нас, в чем-то нам уступающая, бесконечно чужая, и чуждая нам форма разумной, разумной, разумной жизни. Пусть контакт и неповторим, если она уйдет - а уйдет она непременно, - но уже одно соприкосновение с ней открыло нам еще одну тайну Вселенной. Конечно, Ньютон, скажем прямо, был счастливее нас: он мог доказать свое открытие. А сможем ли мы?

Сможем.

Я вспоминаю о "соответствующем импульсе". Если, приняв его от меня, энергополе "невидимок" со скоростью света передаст его аналогичному полю в любом месте планеты, любой избранный мною материальный объект распадется на атомы, причем энергия распада будет отброшена в сопредельное временное пространство. Так по крайней мере объясняла мне Сузи. А на доступном мне языке понятий это значит, что объект исчезнет без шума и вспышек, без всяких там излучений и взрывных волн, просто исчезнет, как стакан, прикрытый цилиндром фокусника. Хотя бы на день, на час я становлюсь человеком, который мог творить чудеса. Сказка Уэллса превращается в быль. Я не буду размениваться на мелочи - выращивать на улице розовые кусты, печатать фальшивые ассигнации или отливать на кухне золотые бруски. Я размахнусь по глобусу, прекращу любую войну и любой террор, заставлю уйти в отставку любое преступное правительство. За несколько минут любая военная хунта отправится в ад или сдастся на милость народа. За несколько минут невинно осужденный выйдет на свободу из любого застенка...

Я разбушевался в мечтах, как школьник, нагромождая в уме сказку за сказкой, пока спасительный сон не избавил меня от постыдного возвращения к действительности. Сон под утро тревожный и хрупкий, полный странных видений, словно повторяющих что-то забытое в твоей жизни.

Я иду в каменном ущелье будто вымерших улиц. Одинокие черные тени в подъездах с неопределенным человеческим обликом. Прохожих нет. Стекол в окнах тоже нет - одни пустые глазницы. Может быть, это улицы из фильмов о разрушенных войной городах?

Улицы суживаются, оборачиваясь переулками и проходными дворами, и я знаю, что где-то неподалеку меня ждет тупик, из которого уже нет выхода.

Это - ворота, похожие на вход в автомобильный гараж. Они медленно раскрываются, выпуская навстречу мне что-то неопределенное и рыхлое, как медуза. А может быть, это новая форма разумной жизни?

"Почему?" - спрашивает она и не договаривает.

"Почему?"

"Почему?"

Я просыпаюсь и сажусь на постели, опустив босые ноги на пол. Должно быть, еще рано, в комнате света мало, и только на освещенном экране телевизора легко читается тот же вопрос:

"Почему?"

А вслед уже бегут слова, договаривающие сон:

"Почему у тебя несколько жизней?"

Я даже протер глаза, чтобы убедиться в том, что не сплю. Экран ждал ответа.

А что я мог ответить на этот, мягко говоря, странный вопрос?

- У меня одна жизнь.

"Две. Ты одновременно был в двух пространственно-временных мирах. Ночью и днем. Лежал не двигаясь и двигался в пространственных границах, какие вы называете улицами".

- Это не жизнь, это - сон, - сказал я зевая.

"Ваш словарь толкует слово "сон" слишком неопределенно. Это и физиологическое состояние, в котором периодически прекращается работа сознания, это и видения спящего, и мечта, и фантастический продукт воображения. Слишком много исключающих друг друга понятий".

- Я имел в виду именно видения - то, что происходило во сне, а не наяву, - сказал я вслух.

Экран понял по-своему.

"Другая жизнь, но мы не могли в нее проникнуть".

- Потому и не могли, что она не существовала реально. Продукт неконтролируемого воображения.

"Непонятно. Все, что существует, - существует реально. Реально не существовала - несовместимость понятий. Еще один признак чуждой нам формы жизни".

И экран погас.

- Ну, что скажешь? - услышал я позади смешок Вэла.

Он, как и я, не спал и сидел босой на диване.

- Кажется, взаимопонимание недостижимо, - вздохнул я и прибавил: Только...

- Что только? - насторожился Вэл.

И я, опустив голову, чтобы не смотреть ему в глаза - неловко, конечно, а так хотелось рассказать, - все-таки рассказал ему о своих воздушных замках. Пусть улыбается, пусть острит, пусть говорит, что, мол, глупо все это и смешно.

- Конечно, смешно, - подтвердил Вэл тоном судьи, выносящего приговор. Наивность всегда смешна. Это свойство инфантилизма. Смешно быть ребенком в тридцать пять лет. А твои мечты - издержка воображения подростка, возомнившего себя властелином мира. Он, видите ли, предотвращает войны, уничтожает оружие на военных базах!.. Не суйся, милок, в политику: не по зубам орешек. И штаб НАТО не потроши. Документацию уничтожишь, а генералы останутся. И планы восстановят, и агентуру, и средства. И ничего не изменится, только легкую панику вызовешь - на время. А ультиматумы диктатурам или хунтам - это уж совсем смешно. Даже физическое уничтожение диктаторов не приведет к революции. Революции не экспортируются и не делаются по приказу извне; их делает народ, когда создается революционная ситуация.

Разгромленный, я отступал, все еще не сдаваясь.

- Могущество "невидимок" не только в разрушении.

- А что они создали? Курительную трубку и золотой бюст?

- Дело не в масштабах. Полагаю, что с такой же легкостью они создадут и океанский лайнер.

- Для кого? Для тебя? Стоит этакий пароходище в устье Темзы. Абсолютно пустой. Ни капитана, ни команды, ни судовых документов. Как ты докажешь свои права на владение?

- А если не для меня? Для общества. Например, строительный кооператив для лондонской бедноты. И не один квартал, а целый пригород. Или, допустим, мост через Ла-Манш или туннель. Без труда и средств - раз, и готово!

- Допустим. А по какому образцу они его выстроят? Что они знают о сопротивлении материалов и строительной механике? Можно ли будет ездить по этому мосту, даже если он и повиснет волшебно над Ла-Маншем? Да и пригород твой - это не трубка Доуни. Дело не в масштабах, согласен. Но по каким расчетам и чертежам они скопируют сложное инженерное хозяйство с его транспортными магистралями, осветительной и газовой сетью, водопроводом и канализацией, телефонной и телеграфной проводкой? Они и понятия об этом не имеют, и назначения не поймут, а ты - пригород! Нет, Монти, в своем чудотворчестве ты даже ограниченнее, чем герой Уэллса. Тот хоть мог сотворить себе яичницу, а ты и этого не сможешь: нет образца для синтеза.

Я молчал.

- Пора вставать, волшебник, - зевнул Вэл и пошел в душ.

- Может, позавтракаем вместе?

- Твоя Розалия еще не вставала, а у меня - дела.

Проводив Вэла, я подошел к окну. Уже совсем рассвело, но квартал еще спал: не было ни людей, ни машин, только автотележка молочника задержалась у подъезда напротив. То был подъезд старого лондонского дома, выстроенного, должно быть, еще полстолетие назад. Рядом с ним стоял, вероятно, такой же, но во время войны его разрушило прямое попадание немецкой фугаски. Уже несколько лет на его месте собирались воздвигнуть новый, а строительная площадка, огороженная аккуратным забором, все еще оставалась пустой. Только окрестные мальчишки, проникавшие сюда сквозь щели в заборе, устраивали здесь свои футбольные и крокетные матчи, прекращавшиеся с появлением лондонских "бобби" - строгих блюстителей уличной тишины и порядка. "А что, если..." - мелькнула озорная мысль. И я сказал вслух с невольной торжественностью:

- Если вы еще здесь и можете меня слышать, постройте дом на пустыре напротив. Что значит "построить", вы, вероятно, знаете, "дом" - тоже. А пустырь я сейчас наблюдаю: он огорожен забором, оклеенным рекламными афишами. Дом должен быть точнейшей копией соседнего, стоящего рядом. Не только снаружи, но и внутри. Вся проводка, которую вы скопируете, должна быть также связана с подземным хозяйством улицы. - Я вздохнул и добавил: Возле подъезда укрепите большой белый экран с надписью: "Бесплатные квартиры для бедняков. Вселяйтесь и живите. Вход свободный".

Ничто не звякнуло, не стукнуло, не шелохнулось. Дом, задуманный мной, не появился. "Эффект Клайда" попросту не сработал. Я внутренне посмеялся над своим дурачеством, вздохнул и начал одеваться.

Потом съел завтрак, просмотрел газеты и, захватив зонтик, собирался уже выйти на улицу, как вдруг услышал нарастающий шум за окнами. Словно поймали вора или кого-нибудь сшибло автомобилем. Взглянул в окно и обмер.

На бывшем пустыре стоял пятиэтажный дом, точная копия своего выцветшего и закопченного соседа. У дверей до второго этажа тянулся белый прямоугольник с задуманной мною надписью, ясно читавшейся даже из моего окна. А внизу ее читала и обсуждала толпа, собравшаяся у дома. Что-то кричал полицейский в каске, останавливались проезжавшие автомашины, толпа росла.

Я, забыв зонтик, стремительно выбежал на улицу.

8. МИДАС

И вблизи дом оказался таким же старым, как и его сосед, словно их строили одновременно. У подъездов с воинственным видом стояли полисмены: должно быть, постовой уже вызвал дополнительный полицейский наряд. На тротуаре толпились прохожие и зеваки - обычные лондонские зеваки, моментально собирающиеся вокруг любого уличного происшествия. Но привлекал их даже не самый дом, а надпись на огромном щите, выведенная полуметровыми буквами и тем же шрифтом, которым пользовались невидимки у меня на экране.

Наиболее словоохотливые обменивались репликами:

- Бесплатные квартиры. Видал?

- Вранье.

- Так ведь ясно написано.

- Мало ли что написано. Обман. Въедешь, а тебе - счет: плати.

- Попробуй въехать. Видишь - ангелы у дверей рая стоят.

Кто-то попробовал подойти ближе.

- Назад! - крикнул полисмен, отстраняя его концом черной дубинки. - Не подходить близко.

Я перешел к другой группе.

- Вчера этого дома не было. Я ведь рядом живу, - пояснял, жестикулируя скрученным зонтиком, седоватый клерк в котелке. - За одну ночь его выстроили. Непостижимо!

- Не за одну ночь, а утром. При мне.

- Глупости!

- Я молоко привез - никакого дома нет. Пустырь. Поставил машину вон там. (Тележка молочника все еще стояла у подъезда соседнего дома.) Отлучился на минуту, вернулся - дом! Точь-в-точь такой же, как этот. Прямо из воздуха. Будто в кино.

Впереди косматый молодой человек лихорадочно щелкал фотокамерой. На слова молочника обернулся:

- Вы лично видели?

- А как же иначе? Точь-в-точь. Как в кино.

- Расскажите подробнее. Я из газеты, - засуетился обладатель фотокамеры, но молочник тотчас же стушевался:

- Некогда мне - заказчики ждут.

- Разыгрывает, - сказал кто-то. - Чудес не бывает.

Я решил поддержать молочника:

- А вдруг? Я не видел этого дома еще полчаса назад. Глядел вон из того окна напротив - пустырь и забор. А вышел на улицу - ни пустыря, ни забора. У соседнего дома материализовался дубль.

Газетчик еще раз щелкнул фотокамерой, должно быть снимая мое окно.

- Ваше имя, сэр?

- Зачем? Я не мечтаю попасть в газеты.

- Мне же нужны свидетели, сэр.

- Чудеса не нуждаются в свидетелях, мистер. Это не преступление, сказал я и пошел прочь.

Газетчик кинулся было за мной, но к дому в этот момент подъехал автофургон телевизионной компании. Причаливший следом серый "форд" выбросил полдюжины волосатиков, сразу же атаковавших моего газетчика.

- Что здесь произошло, Арчи?

- Опыт скоростного строительства, да?

Я не стал слушать...

На кафедре еще ничего не знали о чуде, но в перерыве между лекциями сенсационная весть уже долетела с улицы. Мимо меня бегом промчались студенты, торопясь к месту уже известного им происшествия.

Тут меня и поймал Вэл.

- Твоя работа?

- А что? - спросил я невинно.

- А то, что ты кретин. Зачем тебе это понадобилось? Забыл, в какой стране живешь? Если бы ты выстроил дом в Москве, тебе бы только сказали спасибо, а здесь ты обогащаешь землевладельца.

- Как? - не понял я.

- Вот так. Не бедняки, милок, получат твои квартиры, а хозяин. По праву священной частной собственности. - Увидев подходившего Доуни, Вэл заторопился: - Встретимся в "пабе", когда выйдут вечерние газеты. Надо поговорить.

Я не знал, надо ли. Да и о чем? Дело-то ведь уже сделано. Но реплика Доуни подтвердила, что и ему надо об этом поговорить.

- Ведь вы живете на Друммонд-стрит, Монти? - начал он. - Слыхали, что произошло?

- Не только слыхал - видел.

- Так рассказывайте скорее!

- Что рассказывать? Дом как дом.

Доуни сделал строгое лицо, как на экзаменах.

- Я только что говорил с соборным епископом. Он проезжал по вашей улице. Едва пробился - такая давка. - Доуни приблизился ко мне вплотную и прибавил почему-то шепотом: - Говорит, что это не от бога, Монти. Не от бога. А вы что скажете?

- Что в городе появился волшебник, сэр.

Доуни шарахнулся от меня, как от зачумленного.

Вечерних газет ждать не понадобилось: уже экстренные выпуски дневных отвели целые полосы "чуду на Друммонд-стрит". Со всеми подробностями была описана суета вокруг дома, впечатления очевидцев его рождения, болтовня зевак. "Дейли экспресс" опубликовала даже снимок фасада меблированных комнат миссис Соммерфилд с моим окном, помеченным крестиком. "Из этого окна преподаватель университета Монтегю Клайд лично наблюдал волшебную материализацию здания". Косматый газетчик оказался проворнее, чем я думал, сумев выведать все, что ему требовалось, даже у неприступной Розалии.

Научные авторитеты отмахивались: "не знаю", "не понимаю", "не могу объяснить". Архитектор Брукс, специалист по скоростному домостроительству, высказался определеннее: "Не знаю ни материалов, ни метода, с помощью которых можно выстроить пятиэтажный дом в одну ночь. Может быть, открыт секрет самовозрастающей цементной массы, но мне он неизвестен". Мгновенного рождения дома архитектор вообще не допускал, не обмолвившись о том даже намеком. Плакат с бесплатными квартирами вызвал подозрения "Нью джорнал", намекнувшей на "происки коммунистов, получивших секрет сверхскоростного строительства из Москвы". Задавались вопросы, кто же станет хозяином дома - землевладелец или строитель, если он объявится.

Вечерняя "Ивнинг ньюс" недвусмысленно разрешила все сомнения на этот счет, опубликовав интервью с владельцем земельных участков на Друммонд-стрит Джозайей Харрисом:

- Было ли это неожиданностью для вас, мистер Харрис?

- Полнейшей.

- Как вы относитесь к такому событию?

- Я очень доволен.

- Как вы его объясняете?

- Никак. Зачем обогащенному объяснять причины своего обогащения. Важен сам факт.

- Значит, вы уже считаете себя законным владельцем дома?

- Бесспорно.

- А если предъявят свои права строители?

- Все, что построено на моей земле без предварительного договора на аренду, принадлежит мне. Пусть строители обращаются в суд. Закон на моей стороне.

- Последний вопрос. Как вы относитесь к объявлению на фасаде дома о бесплатных квартирах?

- Я приказал его снять. Распоряжаюсь квартирами я. И цены назначаю я. Кто платежеспособен - милости просим".

Я пошел в бар и выпил уйму дряни. Но не опьянел, во всяком случае не убил в себе тупого отчаяния. Только в глазах все помутнело и закачалось. Таким меня и нашел Вэл.

- Читал?

Я кивнул.

- Что скажешь?

- Соглашаюсь с тобой. Я кретин.

- Не придирайся. Я сказал это в запальчивости. Просто ты не подумал о последствиях, а твои "невидимки" не знают английского законодательства. Кстати, они еще здесь?

- Не знаю. Если здесь, ничего не предприму без твоего совета.

- Увы, - вздохнул Вэл. - Завтра вылетаю в Москву.

- Совсем? - испугался я.

- Временно. В Москве постараюсь заинтересовать ученых. Удастся вызову. Узнай только, может ли поле последовать за тобой или передаст тебя другому в другой зоне рассеяния.

Я не ответил. Помутневший мир еще более потемнел и закружился. Шатаясь, я встал.

- Что с тобой? Тебе плохо? - спросил Вэл.

- Просто выпил лишнее, - сказал я сквозь зубы.

- Я провожу тебя.

- Не надо. Все равно.

Мне было действительно все равно. Я оставался один на один с империей "невидимок". Помощь Сузи проблематична. Духовный мир ее, ограниченный конспектами лекций по ядерной физике - микромира, бесконечно далекого от микромира гостей, - был лишен широты воображения и железной логики Вэла. А что мог извлечь из контакта с пришельцами я, еще более ограниченный преподаватель литературной классики, отброшенный из современности в историческую глубь елизаветинской Англии?

Я вернулся домой протрезвевший. Только злость осталась, неостывшие угли гнева, вновь готовые вспыхнуть. Я вам устрою еще одно чудо, господа ревнители частной собственности! Я вас обогащу еще больше, мистер Харрис, обогащу, как Мидас, прикоснувшись к вашему краденому имуществу.

Подойдя к окну, я снова увидел творчество "невидимок". Дом стоял мрачный, скучный, с грязно-серыми подтеками на фасаде. Объявления о бесплатных квартирах уже не было. Часть тротуара возле дома была окружена недостроенным высоким забором; строители, не закончив работу, уже ушли. Харрис демонстративно защищал свое право собственности. Скоро ему будет что защищать, только едва ли он справится.

И я, не оглядываясь, сказал вслух:

- Если вы еще здесь, измените структуру дома напротив. Сделайте его золотым, как статуэтку на книжной полке. Пусть он будет сплошным, монолитным куском чистого золота.

Долго ждать мне не пришлось - минуты две-три, не больше. Дом стоял там же, не шелохнувшись. Ничто в нем не изменилось, кроме окраски. Он стал светлее, чище, исчезли грязные подтеки, свет от уличного фонаря весело заиграл на его ровно желтой поверхности, даже издали блестевшей, как начищенная медь. Но я знал, что это не медь.

- Ну вот и все, - сказал я себе. - Теперь посмотрим, что будет завтра.

9. ЗОЛОТОЙ ЦИКЛОН

Утром я проснулся поздно, часов в одиннадцать, и мог бы спать еще дольше, если б не разбудил меня шум за окнами. Не просто шум, обычный для уличного происшествия, а шум большого уличного скандала. Я открыл окно и обомлел: ничего подобного в Лондоне не было со дня его основания.

Новоявленное создание "невидимок" превратилось в сверкающий золотой брусок, повторяющий форму массивного пятиэтажного дома. Внизу, как муравьи, его облепили люди. Недостроенный забор был повален, по его сломанным доскам напирали вновь прибывающие. Строители в синих комбинезонах, орудуя кто ломом, кто кувалдой, отбивали куски золота от стен, углов и ступенек подъездных лестниц. Кто-то отпиливал их золотые перила, кто-то стучал пневматическим молотком, выгрызая из стены огромные бесформенные куски. Все это галдело, орало, вопило, толкало и сшибало друг друга под ноги напирающих с тротуара. В шуме порой различались выкрики, как лай или рычание в драке собак.

То просительно:

- Отдай лом!

То визгливо:

- Пусти, убью!

То со стоном:

- Ой!

То угрожающе:

- Отойди, хуже будет!

В человеческом муравейнике, облепившем дом, кипели страсти. То у одного угла, то у другого начинались драки. Может быть, с увечьями. Может быть, смертельные: лом не тросточка. Какой-то парень в кепке - лица его сверху не было видно - выпиливал кусок из углового ребра, взобравшись на стремянку, приставленную к стене. На моих глазах у него выбили ее из-под ног, он свалился, а за ним обрушился отпиленный золотой кусок, должно быть очень тяжелый, потому что сразу сбил с ног кого-то внизу. Выпиленный с таким терпением кусок тотчас же подхватил один из стоящих рядом и побежал по улице, расталкивая встречных. "Стой!" - закричал полисмен, только что подъехавший на мотоцикле. Человек с золотой добычей не оглядываясь бежал дальше. "Стой!" - повторил полисмен. Бежавший споткнулся, уронил брусок. Полицейский догнал его на мотоцикле, соскочил, схватил брусок и умчался, никем не преследуемый.

Я кое-как оделся и выскочил на улицу, даже не закрыв за собою дверь. Но перейти улицу не мог: она буквально кишела охотниками за золотом. И я остался у подъезда рядом со стоявшим тут же бородачом, наблюдавшим с ироническим удовольствием за вавилонским столпотворением.

- Экстра шоу, - сказал он улыбаясь.

- Почему же вы не присоединяетесь? - тем же тоном спросил я.

- У отца денег достаточно плюс стенокардия. Вполне могу позволить себе роскошь неприсоединения. А каков спектакль!

- Давно смотрите?

- С утра. Строители как пришли на работу - видите забор поваленный? так бросились с инструментом к золотой махине. Один сковырнул ломом ручку от двери и побежал в ювелирную лавочку за углом. А минут десять спустя вернулся, размахивая пачкой ассигнаций. "Золото, кричит, чистое золото! Не теряй время, ребята. Обогащайся!" И началось!..

- Даже пилами орудуют.

- Это уже присоединившиеся. Все пилы для металла скупили в округе. Видите, даже пневматический молоток действует. Должно быть, центнер золота или около того уже выщерблено. А скольких придушили в давке - не сосчитать.

- Не вижу полиции, - удивился я.

- А вон они, полисмены, - сказал бородач, указав на балкон. - Они на втором этаже работают. Два выломанных или отпиленных куска дадут больше, чем десятилетняя служба в полиции. Организованное обогащение.

- Что же власти смотрят?

- А что власти! - усмехнулся бородач. - Власти завидуют. И мэр города, и начальник полиции сами бы не прочь отхватить по центнеру золота, да престиж не позволяет. Впрочем, кажется, идет экстренное заседание кабинета министров.

Я внутренне ликовал. Вот вам мой подарок, предубежденные и скептики. Попробуйте-ка научно объяснить "чудеса" на Друммонд-стрит, если сумеете. Хотел бы посмотреть на ваши лица, когда я выложу перед ареопагом Королевского научного общества свои доказательства недоказуемого ничем, кроме догматов епископа Кентерберийского. Отвратительный спектакль, развязавший самые гнусные человеческие инстинкты, не вызывал у меня отвращения. Мне не хватало только Харриса. И я дождался.

- Они убьют его, мистер Клайд! - тревожно вскрикнула Розалия Соммерфилд.

Она стояла рядом, в группе зрителей, не зараженных золотой лихорадкой или из трусости не рискующих присоединиться к "старателям".

- Он с ума сошел! Что он делает?!

- Кто? - не понял я.

- Харрис. Мистер Харрис.

Тут только я заметил его. Толстенький лысый человечек, точь-в-точь мистер Пикквик в старости, выскочив из черного "роллс-ройса", метнулся по сломанным доскам забора к толпе.

- На помощь! Полиция!

- Куда лезешь, старик? На кладбище захотел раньше времени? - оттолкнул его детина с куском золотых перил под мышкой, похожим на отрезок железнодорожного рельса.

- Это грабеж! - взвизгнул Харрис и схватился за рельсу.

- Пошел, дурак! - рявкнул рыжий и легонько пнул Харриса в грудь.

Лысый "Пикквик" отлетел на метр и грохнулся на поваленные доски забора. Кто-то наступил ему на пальцы. Он пискнул и замолчал.

- Они раздавят его! - в ужасе закричала Розалия.

- Да погодите вы! - озлился я и, перебежав улицу, выхватил у кого-то из-под ног онемевшего Харриса и, как куль, подтащил его к машине.

- Везите домой, - бросил я шоферу.

Дальнейшая судьба Харриса меня не интересовала. Да и других, пожалуй. Только бородач сказал равнодушно:

- Зря рисковали. Одним хапугой стало бы меньше.

А внимание зрителей было привлечено только что подъехавшей автомашиной, похожей на пожарную, но без шлангов и лестниц, а с короткими и тупыми жерлами, как у пушек на старинных гравюрах.

- Водомет, - сказал кто-то, а бородач заметил с ухмылкой:

- Кажется, начинается последнее действие.

Две мощные водяные струи, как стальные канаты, хлестнули по человеческому муравейнику, облепившему дом. Они ударили сверху и снизу, резанули по фасаду взад и вперед и начали бить в упор по секторам, двигаясь навстречу друг другу. Под ударами воды, сбивавшей с ног, люди падали, подымались, крича и захлебываясь, ползли на четвереньках, пытаясь уйти от водяных смерчей. Одним удалось вынести свою драгоценную добычу, другие растеряли ее под водяными хлыстами, третьи так и остались лежать на покрывших тротуар и часть улицы опрокинутых заборных щитах.

Разметав толпу у дома, водометы ударили по тротуару напротив, хотя там никто никому не мешал. Но водяные струи били без предупреждения и без разбора, словно атакующие стремились убрать всех свидетелей их атаки. Минуту спустя и наша группа была сметена водяным смерчем... Мне показалось, что на меня обрушился водопад. Ничего не видя, зажав нос и рот, чтобы не захлебнуться, опираясь на стену, чтоб не упасть, я кое-как выбрался из зоны водяного обстрела.

Бар был рядом. За столиками уже шумели, обсуждая происшествие. Я не вслушивался. Мокрый насквозь, я взобрался на табурет у стойки и промычал что-то нечленораздельное.

- Там были? - спросил бармен.

- Там, - прохрипел я.

- Я видел. Ужас!

- Ужас, - повторил я. - Чего-нибудь покрепче, Мэтт.

- Вам надо переодеться, сэр. Совсем промокли, сэр.

- Потом, - отмахнулся я. - Шотландского, пожалуйста.

Я пил, пока не согрелся. Потом вернулся домой, благо идти было недолго. Ни участников, ни зрителей спектакля на улице уже не было - только полукольцо солдат на посту возле дома. Он стоял по-прежнему пятиэтажным желтым бруском, но изъеденный, как проказой, ямами, вздутиями, рубцами и ссадинами.

- Что с вами, Монти?

Я поднял голову: Сузи.

- Вошла без звонка, Монти. Дверь была открыта.

- Все равно, - сказал я.

Сузи присела возле меня на корточки и захлопотала.

- Не огорчайтесь, Монти. Что сделано, то сделано. Надо думать, что делать дальше.

- Вы видели? - спросил я.

- Я пришла, когда уже убирали раненых.

- Много?

- Несколько человек. Не так уж много, судя по рассказам о том, что творилось. Вы успокойтесь. Все уже кончилось.

- Нет, не все, - сказал я и мысленно воззвал об уничтожении дома со всем, что от него осталось. Пусть будет пустырь, как и раньше.

- Посмотрите в окно, - сказал я.

Сузи взглянула и вскрикнула:

- Это опять вы?

- Я.

Золотой дом исчез со всеми крупицами золотых крошек от стамесок и молотков. Вдоль каменного тротуара тянулся грязный земляной карьер.

- Теперь уже все, - сказал я, - только не знаю, что делать дальше.

- Я говорила с профессором Бруксом, - начала Сузи.

- Ну и что?

- К сожалению, пока ничего. Брукс не хочет вмешиваться. Не верит. Сравнил вас с Адамским.

- Кто это - Адамский?

- Какой-то шарлатан, который писал в американских газетах, что летал в другую галактику на летающем блюдце.

- Докатились, - хмыкнул я.

- Я была и у Каммингса в "Дейли трумпет". Рассказала все, как на исповеди. Он явно заинтересовался, но боится рисковать. Большая сенсация, слишком большая для одной газеты. Нужна, говорит, пресс-конференция. Что-нибудь помасштабнее и с пресс-конференцией можно рискнуть.

- Мне не масштабы нужны, а польза! - запальчиво отрезал я. - Хочется сделать что-нибудь полезное людям. Не хапугам вроде Харриса, а порядочным людям, обиженным жизнью.

Сузи помолчала, потом расцвела. Даже глаза заблестели.

- Я, кажется, придумала.

- Что?

- А если освободить Диаса и Лоретто?

10. ГЕОГРАФИЯ ВОЛШЕБСТВА

Мигель Диас и Хосе Лоретто были гражданами одной из латиноамериканских республик, где уже около года захватила власть военная клика. Ни того, ни другого не за что было ни повесить, ни расстрелять - ни один из них не принадлежал к запрещенным военной диктатурой партиям. Но Диас и Лоретто руководили профессиональным союзом докеров, забастовка которых была явно не в интересах дирижировавших экономикой республики иностранных монополий. Бастующие продержались немногим более месяца, но в конце концов забастовка была сорвана правительственной олигархией, а Диасу и Лоретто предъявили наспех сфабрикованное обвинение в убийстве полицейского офицера, руководившего штурмом забаррикадированного забастовщиками столичного порта в Агиласе. И хотя Мигель и Хосе даже не были в это время в Агиласе, а находились от него за сотню километров, в другом центре забастовки - в порту Альмадене, оба оказались подходящими кандидатами для полицейской расправы. Обоим угрожала смертная казнь, и только полное отсутствие доказательств их виновности вынуждало военную прокуратуру откладывать судебный процесс, не суливший обвиняемым никаких надежд на спасение. Ни возмущение прогрессивной общественности всего мира, ни протесты даже немногих легальных общественных организаций Агиласа не поколебали деспотического решения диктаторов. Диас и Лоретто по-прежнему находились в тюрьме, ожидая суда.

Все это я знал из газет и телевизионных передач именно в таком схематичном изложении языком телеграфных агентств, лаконичных сообщений собкоров, редких кадров фото- и кинохроники. И естественно, что судьба Мигеля Диаса и Хосе Лоретто не могла не волновать любого мало-мальски порядочного человека. Однако неожиданное предложение Сузи, признаться, меня ошеломило. Освободить двух мучеников черной деспотии, конечно, чертовски заманчиво, но как это сделать? Предложить "невидимкам" поднять их в воздух и перенести, скажем, на Кубу? Абсурд! "Невидимки" способны только изменять структуру окружающих нас материальных форм, создавать мощные силовые поля и передвигаться со скоростью света. Но что будет с человеком в движении на такой скорости? Даже не физику ясно: каюк!

Когда я изложил все это Сузи, она засмеялась.

- Зачем все эти сложности, Монти? Разве мы не можем просто уничтожить тюрьму со всеми ее камерами и стенами?

- Так ведь останется тюремная стража с оружием.

- Можно уничтожить и оружие. "Невидимки" это сумеют.

- Допустим. А дальше?

- У тебя совсем нет воображения, Монти.

- Не знаю. Все это очень сложно.

- Проще простого. Только подумай.

- Не тяни.

- Сразу же начнется паника. Тюрьмы нет, оружия нет. Тюремщики в полной растерянности, кругом суматоха, все разбегаются. Диас и Лоретто, естественно, - тоже. Население кругом дружественное - мелкие ранчеро, пеоны, пастухи. Любой поможет.

Я задумался. Что такое Маз-Афуэра - тюрьма, где томились в ожидании неправедного суда Мигель и Хосе, я знал: видел снимки и текст в "Иллюстрейтед ньюс". Тюрьма была оборудована в почерневшем от времени каменном замке, принадлежавшем когда-то плантатору-южанину и завещанном им полицейской иерархии штата. Замок, построенный на сваях посреди Рио-Бланка, мутной и довольно широкой в этом месте реки в нескольких десятках миль к югу от Агиласа, был огорожен каменной стеной с угловыми башнями для кругового обстрела и причалами для полицейских судов. Ничего деревянного, кроме постельных нар и канцелярской мебели, в тюрьме не было - только металл и камень. Вокруг вода, заболоченные берега, пойма и высушенные трудом издольщиков крохотные участки земли. Бежать действительно будет не трудно и скрыться легко. Диас и Лоретто не преминут, конечно, воспользоваться чудесным исчезновением тюрьмы и, не ломая головы над объяснением случившегося, сбегут вместе с другими заключенными. Кого-то поймают, кому-то удастся и уйти от погони. Лоретто и Диасу это будет легче, потому что едва ли найдется в округе крестьянин, который не счел бы для себя счастьем помочь своим попавшим в беду соплеменникам. Все как будто предвещало удачу, и только одно обстоятельство вызывало сомнение. Сумеют ли "невидимки" найти нужную точку на карте мира и обнаружить там интересующий нас черный замок? Смогут ли воспользоваться привычными для нас географическими координатами, глобусом и снимками в "Иллюстрейтед ньюс" - номер этого журнала валялся у меня где-то на книжной полке.

- А зачем гадать? - вздернула плечиками Сузи. - Спросите у них сами. Если они еще здесь и смогут откликнуться.

Я последовал ее совету, мысленно предложив для переговоров уже испытанный телевизорный способ.

- Вы еще здесь? - спросил я.

"Да", - ответил беззвучно экран.

- Сможете ли вы найти любое указанное вам место на земном шаре?

"Мы можем связаться с любым полем в любой точке планеты".

- А если поля в данном районе нет?

"Оно возникнет".

- Сумеете ли вы ориентироваться с помощью наших географических координат?

"У нас свои методы ориентации и поиска. Ваши, с помощью так называемых карт, нам чужды, но воспользоваться их указаниями не так уж трудно".

- Тогда смотрите. - Я подошел к глобусу, стоявшему на тумбочке возле книжной полки, и ткнул шариковой ручкой в кружок с надписью "Лондон". Это Лондон, в центре которого мы находимся.

"Не в центре", - поправил меня экран.

- Согласен, я говорил приблизительно. А теперь перенесемся сюда. - Я повернул глобус и указал на Рио-Бланка - черную ниточку реки близ обведенного кружком Агиласа. Кончик шариковой ручки пополз вверх по течению и дошел до кружочка, отступив от него на полсантиметра. - Нужное мне место находится в нескольких десятках миль южнее этого города, на пересечении соответствующих меридиана и параллели. Меридианы определяют долготу, параллели - широту, - пояснил я. - Счет широт ведется от экватора. Это южные широты, а это - северные. Долготу отсчитывают от гринвичского меридиана, он проходит почти там, где мы сейчас находимся, и ровным кольцом опоясывает землю от полюса до полюса. Все меридианы западного полушария определяют западную долготу, меридианы восточного восточную. Так вот: наша точка находится как раз на пересечении координат, которые можно обозначить, конечно приблизительно, точно подсчитать не могу. Все ли вам понятно для ориентации?

Экран ответил:

"Пока не все. Постараемся понять. Что вас интересует в этой точке?"

- Замок. Тюремный замок. Он стоит посреди реки, не на берегу, а на воде, на среднем ее течении. Он построен из почти черного камня, внутри находятся металлические конструкции лестниц, решеток, коридоров и камер.

"Что вы хотите?"

- Чтобы замок исчез. Вся его металлическая и каменная структура.

- Деревянные поделки пусть остаются, - добавила Сузи, - и все живое, конечно.

- В понятие металлических структур я включаю все виды оружия, от пулеметов на башнях до личного вооружения охраны, - сказал я. - Вы знаете, что такое оружие?

"Знаем".

- Так сумеете ли вы уничтожить и оружие и тюремный замок?

"Попробуем конденсацию поля в этом районе", - ответил экран.

- Как долго мне ждать ответа?

"Секунды по вашему исчислению времени".

Экран умолк, но все еще светился. И мы молчали, даже не смотрели друг на друга, я лишь мельком заметил, как у Сузи дрожали пальцы.

Я взглянул на секундомер.

- Восемнадцать секунд. Пока еще ничего нет.

- Подождем.

Двадцать секунд, двадцать три, двадцать восемь, тридцать... Молчание. Найдут ли они этот чертов замок? Вероятно, река, на которой он стоит, мутная, грязно-серая от илистых отложений. И болота на берегу, ядовитая зелень травы, хижины из старых бидонов - "бидонвилли" - на клочках добросовестно ухоженной суши... Сорок секунд, сорок пять... Стрелка ползет к пятидесяти, как поезд, тормозящий у станции.

Экран снова заговорил.

"Мы нашли эту точку".

- А замок?

"Тоже".

- Что с ним?

"Его уже нет".

- Уничтожили?

"Мы называем это иначе".

"Какая разница?!" - захотелось крикнуть мне. Нет больше зловещей тюрьмы, нет ни стен, ни решеток, ни смит-вессонов у стражников, нет даже пуговиц на их форменках. Ничего каменного и металлического. Никаких запретов и наказаний.

Я мгновенно представляю себе, как это происходило. Первые мгновения растерянность, испуг, суета. Потом в сознании каждого, как удар молнии, мысль о свободе. Что случилось? Где тюрьма? А не все ли равно, когда стражники хватаются за оружие, а его нет. Почему нет? Где тут думать, почему нет, если светит солнце и до берега совсем близко - возьми доски из-под нар, вот тебе и плот. Или скамейку - и плыви на ней, как на доске. Заключенные уже сообразили, что к чему, и вяжут охранников. Чем вяжут? Веревок же нет под рукой. Но есть подстилки на бывших нарах, их можно разорвать на полосы и скрутить жгутом. А на берегу - кто через болота в тростники, в кустарники поймы, кто в одну из хижин "бидонвиллей" на клочках суши. Диаса и Лоретто не "продадут" - спрячут, а затем на каком-нибудь древнем, замызганном "фордике" доставят обоих на север к партизанам.

Экран все еще светился, словно ожидая вопросов, и я не выдержал, крикнул:

- Почему вы не спрашиваете, зачем мне это?

"Мы знаем все, что ты думаешь. Но это лишено разумной ясности. Хаос. Сумбур. Игра частиц разума, ритмы которых необъяснимы".

И свет и надпись исчезли. Экран потемнел.

- А все-таки мы победили, Монти, - сказала Сузи.

- Победили, - машинально повторил я.

Наполнявшая меня радость вдруг ушла. Голова чуть-чуть кружилась, в глазах рябило, по телу расползалась, как что-то жидкое, противная слабость, размягчавшая каждый мускул. Руки опустились и отяжелели. Я хотел встать и не мог.

- Что с вами, Монти? - испугалась Сузи.

- Ничего страшного. Должно быть, простудился утром или сказалось напряжение последних минут.

- Сбегать за доктором?

- Отлежусь.

- Я прибегу, если что-нибудь появится в вечерних газетах.

- А что появится, кроме вариантов истории с домом? Она мне уже надоела. Сообщений из Южной Америки, если успеют газетчики, следует ждать в утренних выпусках. Вот и приходите утром - в университете я, пожалуй, не буду.

11. ПОСЛЕДНЕЕ ЧУДО

Я спал допоздна и насилу встал, от слабости даже качало. Еле съел овсянку за завтраком - и сразу к газетам.

Утренние все еще дожевывали "чудесные превращения дома" пополам с "золотой лихорадкой на улице". Описания я пропустил, а попытки наукообразно объяснить "любопытное явление материализации и временно-пространственной аритмии" могли вызвать улыбку даже у бродяги из Уайтчепеля. Проще высказался епископ дорчестерский, переадресовавший всех чаявших объяснения к господу богу: "Он наказал нас за алчность и корыстолюбие, и незачем обращаться к наукам, когда во всем случившемся только воля его".

Дальше я читать не стал, привлеченный интервью с неким профессором из Кембриджа, не пожелавшим назвать свою фамилию для читателей. Предусмотрительное пожелание: глупость всегда безнаказанна в маске. Оказывается, совмещение пространственных фаз может вызвать дубляж материальных форм в зоне стыка. Такое совмещение легко доказать математически, но физически оно недоказуемо. Метаморфоза кристаллической структуры камня легко объясняется направлением химических реакций в материальных объектах, затронутых таким пространственным совмещением. А золото, мол, чистая случайность, могла быть и медь.

Я уже готов был швырнуть газету на пол, как внимание мое привлекла телеграмма из Агиласа под заголовком: "Еще одно чудо, на этот раз в Южной Америке". Телеграмма кратко сообщала о загадочном исчезновении замка Маз-Афуэра на Рио-Бланка в нескольких десятках миль от Агиласа. Подробностей не было. Подробности редакция обещала в экстренном выпуске.

Выпуск этот принесла мне Сузи около двух часов дня. Самочувствие мое не улучшилось: слабость еще сковывала и глазам не хватало света, чтобы прочитать газетный текст. Он занимал всю первую полосу с жирной шапкой на все шесть колонок: "Чудеса продолжаются. Загадочный чудотворен переехал на другой континент".

"Как мы уже сообщали утром, - гласил текст корреспонденции, - бесследно исчез тюремный замок на реке Рио-Бланка в Южной Америке. Его не разбирали, не взрывали и не ломали. Он просто исчез, растаял, как облачко тумана на солнце. Ученые склонны считать это явлением атомного распада по неизвестным науке причинам. Наиболее поразительно, по их мнению, полное отсутствие проявлений энергии такого распада, эффект которого в естественных условиях был бы равносилен взрыву атомной бомбы".

Далее корреспондент подробно описывал местоположение замка, его внутреннее устройство, которое он характеризовал, как модернизованное средневековье, его защищенность каменной и водной преградой, почти исключающей возможность побега. "Исчезновение здания со всеми перекрытиями, лестницами, камерами и подсобными помещениями произошло рано утром, когда более половины заключенных были на прогулке в тюремном дворе. Его каменные плиты словно кто-то выдернул из-под ног, и все маршировавшие по ним очутились в воде. То, что здание стояло на каменных сваях посреди реки, спасло находившихся в это время на втором и третьем этажах замка. Их падение в воду обошлось без тяжелых последствий - лишь несколько человек получили травмы, ударившись на глубине о свайные выступы, да и то вода смягчила удар. Утонувших тоже не было, одни сумели вплавь добраться до берега, другие спасали не умевших плавать. Свайные площадки, залитые водой, оказались своеобразными "островками безопасности", где нашли убежище большинство жертв катастрофы".

Ниже газета помещала интервью с начальником тюрьмы, полковником Педро Моралесом, очутившимся в одинаковом положении со своими заключенными.

"- Ваше первое впечатление, полковник? - спрашивал корреспондент.

- Испуг и недоумение. Потом сообразил и взобрался на свайную площадку, оказавшуюся рядом, когда я вынырнул. Жену и тещу спасли заключенные.

- Вы принимали какие-нибудь меры к их временной изоляции?

- Какие меры я мог принять, когда ни у меня, ни у охраны не оказалось оружия. Даже перочинные ножи и те исчезли. А вместе с ними и наручники, и ключи к замкам, и сами замки, и даже металлические крючки на штиблетах.

- Многим ли из ваших подопечных удалось скрыться?

- Нет. Бежало несколько уголовников, доплывших до берега, один пожизненно заключенный и два наркомана, находившиеся в момент катастрофы в тюремной больнице. Все прочие остались, в частности парни, отбывавшие срок за участие в студенческих беспорядках. Одному из них, добравшемуся до ближайшего почтового отделения, удалось связаться по телефону с городом и вызвать спасательный полицейский отряд. Через два часа примерно нас сняли со свай.

- А как вели себя Лоретто и Диас?"

Я не мог читать. Буквы прыгали и сливались.

- Не вижу, прочтите вы, - сказал я, передавая газету Сузи.

Она смутилась.

- Не огорчайтесь, Монти. Кто мог знать? Мы же хотели как лучше.

- Читайте, - оборвал я ее.

- "А как вели себя Лоретто и Диас? - повторила Сузи и продолжала: Похвально. Помогали нашему врачу соорудить нечто вроде нар для травмированных при падении в воду, спасли трех или четырех, не умевших плавать, в том числе и мою жену, упавшую с высоты второго этажа, где находилась наша квартира. Я спросил Лоретто: почему он это сделал, не из желания ли выслужиться передо мной? Он ответил: "Я просто хотел помочь женщине, дон Педро, независимо от того, чья она жена или дочь".

- Может быть, в связи с его поведением суд смягчит приговор?

- Не думаю. Обвинение по-прежнему остается в силе".

Корреспонденту удалось побеседовать и с обвиняемыми, находящимися сейчас в камере для подследственных при полицейском управлении Агиласа:

"- Почему вы не воспользовались катастрофой и не бежали? Ведь стража не могла вас преследовать, - спросил он у Хосе Лоретто.

- Мы не хотели давать козырь прокуратуре. Побег был бы истолкован как признание вины.

- Зачем же рисковать в такой накаленной обстановке, какая создалась вокруг вас в городе и в стране? В Европе вы могли бы спокойно работать.

- Многие страны, конечно, дали бы нам политическое убежище, - заключил Лоретто, - но мы боролись и будем бороться вместе с нашим народом. Даже в случае судебной расправы выиграют в конечном итоге силы свободы и проиграет насилие".

Я тотчас же подумал, что Вэл бы предугадал этот ответ и предотвратил бы ненужное наше вмешательство. В ушах у меня, как морзянка, повторялись слова Сузи: "Мы же хотели, как лучше, Монти". Хотели, да не сумели. Сказка Уэллса не повторилась. Яне мог творить чудеса. Ничего не доказал, ничего не успел и никому не принес никакой пользы. Вредная самодеятельность, сказал бы Вэл. Но у меня уже не хватало времени, чтобы его дождаться.

Я подумал об этом за минуту до того, как снова вспыхнул экран телевизора и последним чудом появилась на нем короткая надпись:

"Мы уходим".

Что-то мелькнуло за окном зеленой зарницей и погасло. Мы с Сузи не сказали друг другу ни слова. Зачем?

В комнату постучали. Вошла Розалия Соммерфилд с телеграфным бланком в руках.

- Вам телеграмма из Москвы, мистер Клайд.

- Прочтите, Сузи, у меня опять рябит в глазах. - Я протянул ей телеграмму, которая, как я понимал, ничего уже не могла изменить.

- "Есть возможность устроить встречу высшем уровне, - прочла Сузи. Академия наук принципе поддерживает эксперимент тчк Вылетай Москву немедленно тчк визой порядок Вэл".

- Поздно! - прохрипел я, хватаясь за ручки кресла. Комната закружилась вокруг меня. Закружилась и растеклась черной тушью.

Очнулся я не скоро и тотчас же зажмурился от яркого света. Все кругом было белым-бело, как зимой в альпийской Швейцарии: белоснежная постель, выбеленные стены и потолок, белая пластмассовая крышка стола и белые шторы на широком, во всю стену, окне. Я прислушался: говорили рядом.

- Все еще спит?

- Не так громко, доктор.

- Он не услышит. Слишком слаб. Сон каменный.

- Считаете, что безнадежен?

- Лейкозы вообще трудно излечимы, а этот лейкоз особенный. Словно белые тигры в крови.

Голоса смолкли - видимо, обход больных продолжался.

А я сразу все понял.

Наши гости побывали у меня в крови, сменяя друг друга в миллионах трансформаций в секунду. Побывали случайно, никогда ранее не проникая в организмы встречавшихся им форм жизни. У них не было опыта. Мой пример единственный, и они не могли знать, что оставят след, несовместимый с человеческой жизнью. Я ничего не объясняю врачам, подшучиваю над своей болезнью, держусь бодрячком с навещающими меня друзьями - Вэл, получив телеграмму Сузи, тотчас же вылетел в Лондон - и ничего не говорю им о завещании, с которого начал этот рассказ...

И, пожалуй, я все-таки счастлив.