"Наследники Фауста" - читать интересную книгу автора (Клещенко Елена)

Глава 10

Я исполнила все. У дверцы за кучей поленьев на заднем дворе, ведущей в подпол, не оказалось ни души — все слуги слушали проповедь, — и она действительно открывалась снаружи. Стоило труда найти Терезу, скорчившуюся между бочек, и вразумить ее, прочее было просто, и все же я боялась не успеть — верней, ежеминутно прогоняла от себя этот страх. Вдвоем мы спрятались в ларь с крупой — быть нам белесыми от крупяной пыли, ну да все равно уже темнеет. О том, что происходило в трактире, мне впоследствии рассказали на рыночной площади, стоило мне заикнуться, что я не ведаю о столь знаменательном событии.

Георгий Мартин гремел, пособник чародея кивал с покаянным видом.

— …Ибо сказано: как ревнивый муж не терпит даже признаков прелюбодеяния, так и Тот, Кто Своей кровью искупил наши грехи, не станет терпеть несчастных, в убожестве своем уповающих не на него. Кто не с Господом нашим, да станет добычей демонов, ибо нет ничего, кроме неба и ада! Если не небу, то аду мы служим.

— Я понял. — Снедаемый стыдом, противник Нового Иоанна говорил еле слышно, и воцарилась тишина — всем хотелось быть свидетелями покаяния. — Ныне я узнал, что мудрость не живет без благочестия, и благодарен вразумившему меня. Прикажи, пусть женщину выведут. Я был безумен, когда препятствовал преданию ее в руки правосудия, но теперь пелена спала с моих глаз.

Снова все подались вперед — посмотреть, как откроется лаз в подпол. Стражники и слуга со свечой спустились по лесенке — и тут же с криками ужаса ринулись назад.

Связанной ведьмы в подвале не было. Положим, не было и обгорелого трупа, это Магда-булочница присочинила, или же ей кто-то налгал. На полу чернели обугленные кости. Да стоял странный резкий запах, заметный и в зале, но не сразу привлекший внимание, — запах достаточно отвратительный, чтобы исходить от поверженного дьявола.

Известие о том, что проповедь испепелила добычу преисподней огнем возмездия, люди восприняли с восхищением и трепетом, а сам Георгий Мартин — со смирением, равным величию. Пособник чародея с позором покинул трактир. Небось, призадумался, как бы и с ним то же не случилось.

Я боялась не успеть, а после, в крупяном ларе, не знала, как поторопить время. Голосов из залы не было слышно, кругом полная тьма. Тереза лежала скорчившись и словно бы даже не дышала. Мне казалось, прошли часы, пробила полуночная стража, близится утро, вот-вот заметят незапертую дверь… И наконец — проблески света сквозь щели, затем испуганные вопли и топот, кто-то оступается или же просто все разом кинулись на узкую лесенку… Удалось-таки! Я нащупала руку Терезы и сжала ее, шепотом ободряя. Она не ответила.

Теперь ждать было легче. Господин Вагнер сказал, что явится за нами, когда стемнеет.

Дверца не скрипнула, но я различила быстрые шаги. Знакомый голос негромко позвал:

— Мария? Пани Тереза? Выходите!

Глаза привыкли к темноте, и я без труда нашла обратную дорогу. Он тут же, не тратя слов, схватил нас обеих за руки и вывел во двор.

— Ключ.

Я вытащила его из-за пояса. Господин Вагнер запер дверь. Откуда у него ключ от подвала на постоялом дворе, да еще престранный ключ, без кольца?.. Но я не успела спросить.

Это пришло снова. Словно от внезапной боли, меня бросило в пот, сердце заколотилось и ослабли колени. Как тысячу раз до того, в детстве и юности, когда меня едва не заставали за книгой или иным недозволенным занятием, вроде таскания сушеных груш с чердака. Мой учитель говорил, что подобного рода предвидением обладают многие звери, а люди лишь изредка. Я же сама для себя называла это — «идут-по-мою-душу». Оно могло смолчать, но никогда не обманывало, а предупреждало всегда в последний миг, когда можно было спастись. Я вцепилась в руку господина Вагнера.

— Что? — сразу же спросил он.

— Идут за нами, сюда идут, надо спрятаться, — больше всего я боялась, что он мне не поверит, начнет расспрашивать. — Я знаю. Не туда, не отпирай, нельзя, — туда!

Благодарение Господу, он все понял и не промедлил ни мига. О Терезе и говорить нечего. Снова в подвал было нельзя, подвала мой травленый зверь боялся пуще всего. Сарай, к которому я устремилась, оказался пристройкой к конюшне, запертой только на засов. Там было темно, но все же не так, как в подвале — светлая летняя ночь сквозила в окошечки под крышей. Приглядевшись, мы различили повозку прямо перед нами, оглоблями в пол, мешки у дальней стены, упряжь, развешанную по стенам, вилы в углу. Тереза что-то шептала по-своему.

Во дворе было совершенно тихо.

— Нас ищут, — оправдываясь, прошептала я. — Я могу знать…

— Ш-ш, — как ребенку, сказал мне господин Вагнер. — Я понял. Посидим, подождем. Здесь не найдут?

— Не знаю. — Тошное чувство не проходило, наоборот, становилось сильнее. Мы прокрались за повозку, в глубину сарая, когда снаружи донеслись шаги, негромкие распоряжения, заметался факельный свет. Целый отряд осматривал двор.

Найдут. Теперь непременно найдут. Мы в ловушке. Засов не заложен. Спрятаться? Обыщут все, найдут…

— За нами? — спросил господин Вагнер. Я кивнула. Я уже видела, как входят двое, кричат остальным, заламывают ему руки. Беглая ведьма, пособник чародея и его девка… Был выход. Быть может, тоже тупик, но хоть на минуту отсрочить…

Я пихнула Терезу в угол, бросила в нее пустым мешком и какими-то вожжами не то торбами: «Прячьтесь, укройтесь, чтоб не увидели!» Рванула модный широкий ворот своего нового платья — сшито было на совесть, порвать не смогла, только стащить ниже, непристойно открывая грудь и взбитую рубаху. Скинула чепец, освободила и пальцами раздергала косу. Он порывался еще о чем-то спрашивать!

— Да что же вы, в самом деле!.. — я сдернула с него берет и бросила под ноги; рывком притянула к себе; упершись руками в его плечи и подпрыгнув, села на мешок и подол платья вздернула выше колен. — Мы здесь вдвоем…

Дверь распахнулась. Он вздрогнул, как от удара. Я испустила сдавленный визг и закрыла лицо руками.

— Эй, кто тут? — повелительно рявкнул голос.

Мы не отозвались. Они — и вправду двое — подошли ближе. Я глядела сквозь пальцы. Солдаты, но не городской стражи, одеты куда более роскошно: так бы нарядилось огородное пугало, если бы захотело вволю потешить гордыню. (Может, курфюрстовы люди?) Оба здоровые, как быки — каждый на голову выше моего хозяина, усы и бороды топорщатся, на шляпах перья, пышные шаровары свисают едва не до полу. В руках у обоих факелы, на поясах мечи.

Солдат, наемников и прочих подобных людей я боялась с детства. Разум твердил, что они обычные парни, крещеные христиане, как и мы, что есть у них отцы и матери, жены и дети, просто ремесло у них такое — силой побарывать силу, и если не мешать им, то ничего страшного не случится. Но душа вопила: нет, все не так, они хуже турок и московитов, каждый из них сделает что угодно с тобой и с любым, кто слабее его, и Господь их не накажет, потому что служат они не Ему, а Марсу или иному свирепому языческому богу… Если я не обмерла без памяти на месте, то лишь оттого, что было недосуг.

— Эге-е… Что это вы тут делаете?

Тонкий и коварный вопрос. Жалобно всхлипывая, я сползла с мешка. Слава Господу, «друг моего сердца» наконец-то смекнул, что я задумала. Он не повернулся к ним, делая вид, что оправляет одежду, и вскричал срывающимся голосом:

— Кто… что вам надо?!

— Ты погляди, — сказал один другому, — это же ведьмин заступник, дружок Фауста. И с девкой!

— Вот погань! — ответил второй.

— Что делать будем?

— Я спросил, что вам нужно. — Ведьмин заступник оправился от смущения и заговорил сердито и нагло, как, вероятно, и подобает застигнутому блудодею.

— Ищем твою подружку, грязную польскую ведьму.

— Какую ведьму?! Ваши ведь сказали, она сгорела, и черти ее побрали, чего вы теперь от меня-то хотите!

— Сгорела-то сгорела…

— Придержи язык, — оборвал его первый. — Так что вы тут делали?

— Вас дожидались. Мы оба, я и эта добрая девушка, только и мечтали о том, как бы вас увидать… — Закинув руку назад, он ухватил меня за платье и притянул к себе. Я, продолжая всхлипывать, уткнулась ему в плечо. — Не тревожься, сердце мое, эти люди не причинят нам вреда.

— Ты мне дурака не валяй. Толком говори.

— Мы воздавали хвалу Венере. Или, чтобы вам было ясней, стремились осуществить нашу любовь.

— Ха! Предавались блуду — так это зовется!

— Собирались предаться. Если бы не ваша неусыпная бдительность, погибли бы наши души и тела, как пить дать… Могу ли я в третий раз спросить, что вам надобно?

— Это не твое дело.

— Так у вас дело не ко мне? Счастлив слышать. — Он обнял меня, заслоняя от факелов, и вежливо вопросил: — Быть может, на этом распростимся и займемся каждый… своим делом?

— Ну наглец! А вот мы тебя сейчас препроводим…

— Ты это брось, — сказал старший. — Твое дело — исполнять приказ, а время дорого. Марш!.. Хотя… Ну-ка, потаскушка, открой личико!

Я поспешила выполнить столь душевно высказанную просьбу.

— Да нет, дурак ты. Та была старая.

— Сам дурак, она же ведьма. А ну-ка перекрестись!

Последнее снова относилось ко мне.

— Ну ты ослище. Такую ведьму я тебе на любом углу… Эх, девонька, и не совестно? (Я отвернулась и не ответила.) Со стариком, да добро бы с почтенным человеком! Ты глянь-ка на себя: где он тебя валял?

— Не твое дело! — неожиданно для себя огрызнулась я.

— Ишь ты, потаскуха, как заговорила! А ну поди сюда…

— Брось, я сказал. Нашел время — по кобелям да сукам. Марш! Пошли!

— Да этот-то как же? — не унимался второй. — А если он что-нибудь колдует, а мы упустим?

— Колдую? Ты считаешь это дело колдовством? — блудодей мерзко ухмыльнулся. — Сам никогда не пробовал?..

— Тьфу! Пошли, я сказал! — старший уже рычал (отчего-то не гаркнул во всю глотку, как у них заведено, заметила я про себя).

Но второй попался дотошный, или очень уж ярый противник распутства, или же крепко обиделся на шутника:

— Так что, не возьмем их, что ли? А ну как он знает, где она?

— Приказа не было, — с сомнением протянул первый и, что-то вспомнив, снова рыкнул: — И заткни свою пасть, не болтай!

— А я что? А если он… Ну давай хоть обыщем тут!..

— Попрошу я вас, почтенные господа, — перебил их господин Вагнер, — коли уж не уходите, посветите-ка мне…

Сказав так, он взглянул на меня, будто никаких солдат рядом и в помине не было. Седые вихры растрепались, глаза были шальные, и кривая улыбка растягивала губы. Сердце мое захолонуло, с чего-то пришла на ум страшная история про гаера, который, играя убийцу, вправду зарезал товарища. Но у меня была своя роль, и оставалось только молчать. Тыльной стороной ладони он провел по моей щеке, заставил поднять подбородок и глядеть ему в глаза. (Стыдятся ли блудницы? В первый раз, наверное, да…) А потом крепко обнял и поцеловал, и было это не лицедейство. Захоти я вырваться, не смогла бы.

Я не вырывалась, а сама обняла его, и так мы стояли. Глухо, как за стеной, доносились голоса: один будто бы грозил «прислать кого следует», а другой приказывал убираться, и чтобы духу нашего больше тут не было… Потом они исчезли, а мы все стояли, прильнув друг к другу и не размыкая объятий, теряя не только разум, но и самые свои сущности, как меркурий и сера в жаре алхимического горна…

Он опомнился первым. Руки его разжались, и меня обожгло стыдом и ужасом.

— Ушли, все-таки ушли… Простите меня, — прошептал он; впрочем, сугубого раскаяния в сих словах не слышалось. Я не ответила, не умея справиться с лихорадочной дрожью и странным комком в горле. — Вы и вправду дочь Фауста.

О чем это он? Хотя можно угадать: уж верно, тот, кого звали зловонным вместилищем многих бесов, был и развратником. Он, уловив двусмысленность, торопливо пояснил:

— Удивления достойно, у него было то же свойство: предчувствовать близкую опасность. Выходил в одну дверь, а в другую входила стража… Мария, вы сердитесь?

— За что же? Ведь я сама… выбрала такой способ. — Я надеялась, что мой голос звучит твердо, что я и на сей раз сойду за расчетливое и бесстрашное создание, хладнокровно сделавшее то, что следовало сделать для их и своего спасения. — Я должна благодарить вас, ведь я не успела и объяснить, что задумала.

— Иначе нельзя было, — отозвался он. По шепоту не понять, утверждение это или насмешливый вопрос. Ведь он не мог не заметить… Снова я ничего не ответила. Руки сами оправляли волосы и платье, но дрожь не унималась. Лицо горело, как будто обожженное солнцем, все тело горело, и в глазах мельтешили зеленые пятна. Солнечный удар в середине ночи — я едва не рассмеялась вслух. Жар, лихорадка, сердцебиение и все прочие симптомы, описанные и не описанные в книгах, не позволяли сомневаться в том, какова природа недуга. Действо, разыгранное для дураков с мечами, обернулось правдой. Так вот как это случается, сказала я себе. Вот почему девушек предостерегают от поцелуев и объятий, хоть сами они ничем не опасны.

Как на карнавале, мир вывернулся наизнанку, разумное стало глупым, отвратительное прекрасным и постыдное похвальным. Я не чувствовала ни обиды, ни гнева, ни раскаяния. Теперь я все понимала. Не сознавая того, я любила его всегда, с первой минуты, как увидела. Теперь попробовал бы кто-нибудь попрекнуть меня развратным поведением — о, я нашла бы слова для ответа! Будь он даже поумнее двух давешних солдат, вместе взятых. Стар для меня? Ну, уж только не для меня! Нехорош собой? Глаза протрите! Безбожник? Недоумки.

Кольцо было теплым. Теплее пальца, горячее пылающей щеки.

«Хотела бы я знать, какой моей глупости недостает в перечне…» Как я могла забыть, кто я и что я? Радостно ринуться вперед по пути, предложенному — трудно ли догадаться, кем? Вспомни, дура, о своей матери, не так ли случилось и с ней?.. Вспомни, как преобразился мир, когда ты сама заглянула в чертово зеркало: ничего не напоминает из недавнего?

— Тетушка Тереза! — позвала я. — Выходите, они ушли.

Ведь едва не забыла про бедную женщину. Я не успела отдернуть руку, которую она поцеловала. Сознаться ли? Больше всего мне хотелось снова заслышать шаги стражников. Но я знала, что они не вернутся. Никогда-то нет на них надежды доброму горожанину. Там, где они всего нужнее, их и нету.

Благополучно мы выбрались из сарая. Господин Вагнер молча указал нам на ограду. Тереза, непристойно задрав юбку, перемахнула через препятствие с ловкостью, какая дается лишь навыком. Мне еще раз повезло, рядом оказался пустой бочонок, на него я сумела влезть, а на той стороне меня принял господин Вагнер: подхватив сзади под локти, бережно поставил на землю. Словно драгоценную венецианскую вазу. Или, куда ни шло, сосуд с разогретой кислотой.