"На службе у олигарха" - читать интересную книгу автора (Афанасьев Анатолий)

Глава 6 Попался

Через две недели я уже много знал про Оболдуева, намного больше, чем мог рассказать о нём Владик или кто-нибудь другой. То в поместье, то в московском офисе, иногда в машине, иногда где нибудь прямо на приёме я включал запись, и уже записал несколько кассет. Материала хватало, чтобы начать работать непосредственно над текстом. Вразнобой, конечно, из разных периодов неординарной жизни.

Говорю «неординарной» без иронии. Да, Оболдуев был участником разграбления, не имеющего аналогов в истории, когда богатейшая страна без войны в считанные годы превратилась в жалкую международную побирушку; уже одно это давало пищу для всякого рода психологических размышлений и сопоставлений. Представьте: вороватый, капризный мальчик, мелкий пакостник (в школе Лёнечка был грозой учителей, а от наказания его всегда спасал отец-грек, исполкомовский деятель высокого ранга), вдруг составил миллиардный капитал и делит власть над «этой страной» всего лишь с десятком себе подобных. По кирпичикам день за днём мы вместе с ним восстанавливали этапы большого пути. Вчерне канва выглядела так: элитарный детский садик (с ежегодным выездом к морю), элитарная средняя школа на Ленинском проспекте, Институт международных отношений, райком партии, перестройка с благородным лицом Горби. И дальше сразу неслыханный рывок, прыжок в неизвестность. Кооператив «Грюндик», посредническая фирма «Анаконда», банк «Просветление» и, наконец, качественный переход — алюминиевая война, в которой Оболдуев чудом уцелел. Одновременно грянул волшебный праздник приватизации по Чубайсу. Оболдуева он застал уже в нужном месте, у корыта, уже своим среди своих. Итог известен: как поётся, не счесть алмазов в каменных пещерах. Фабрики, заводы, оборонные предприятия, земля, доли в крупнейших монополиях и концернах… Могущество, равное мечте. Я едва успевал фиксировать. Под настроение Леонид Фомич становился столь же словоохотлив, сколь откровенен. Откровенен до жути. Но всегда выдерживал определённый угол зрения на собственные подвиги.

Я встретился с ним в пору, когда он был уже крутым патриотом. Всё, что ни делал, делал для будущего России. Цитировал Маяковского: дескать, кроме свежевымытой сорочки ему лично ничего не надо. Подумав, добавлял: ну, ещё две-три сочные девки в постели. Без этого, Витя, не могу, уж прости старика… В сорок три года прошёл обряд крещения и с тех пор ни одного самого занюханного казино не открыл без батюшкиного благословения. Батюшка у него был свой, не московский, выписал его из Киева. Отец Василий. О нём речь впереди.

В суждениях Оболдуев был предельно независим. Взять того же Маяковского. Приличные люди в высшем обществе, коли нападала охота козырнуть образованностью, давно называли другие имена — Маринину, Дашкову, Жванецкого, на худой конец Приставкина или Сорокина, Леонид Фомич же оставался верен юношеской привязанности. Некоторые его неожиданные высказывания просто-таки меня пугали, граничили с кощунством. «Бухенвальда на него, на суку, нету», — говорил о знакомом банкире, перебежавшем ему дорогу. Или: «Если судить по уровню дебилизма, американосы намного превосходят руссиян». Или: «Товарищ Сталин — гениальный политик, прав Черчилль. Поэтому пигмеи его и мёртвого до сих пор кусают за пятки». Он уважал не только Сталина, но и Горби, над которым добродушно посмеивался. Дескать, из колхозников, из трактористов, с оловянным лбом, а вон куда шагнул — прямо в светлое рыночное завтра.

Со мной он разговаривал покровительственно, как и со всеми остальными, но без хамства. Ему нравилось, что я записываю каждое его высказывание. И вся затея с книгой была, как я понял, выстрадана давно, тут Владик не соврал. Постепенно мы немного сблизились, но не до такой степени, чтобы я мог задавать вопросы без разбора. Язычок придерживал и, к примеру, о том, почему выбор пал на меня и чем объясняли свой отказ некоторые другие литераторы (вместе с забитым драматургом), спросить не решался. В сущности, я вёл себя как проститутка, как продажный независимый журналист; к моему собственному удивлению, это оказалось легче лёгкого, даже доставляло неизвестное мне дотоле удовольствие. Особенно остро это я ощутил, когда Оболдуев выдал аванс. У себя в офисе молча достал из ящика стола конверт и не то чтобы швырнул, а эдак небрежно передвинул по полированной поверхности стола. Я сказал: «Спасибо большое!» — и спрятал конверт в кейс. В машине пересчитал — три тысячи долларов. За что — не знаю. Вероятно, в счёт обещанной ежемесячной зарплаты. Я старался во всём угодить, умело, именно как телевизионная шлюха, строил восхищённые рожи и старательно подбирал выражения, с таким прицелом, чтобы любое можно было расценить как хотя бы небольшой, но искренний комплимент. По нему нельзя было угадать, клевал он или нет. Но, повторяю, не хамил, как прочей обслуге. У него в центральном офисе работало больше ста человек, и никого из них Оболдуев, кажется, не считал полноценным человеческим существом. Хамство заключалось не только в высокомерном тоне или грубых издёвках — он заходил значительно дальше. Как-то на моих глазах пинком выкинул из лифта замешкавшегося пожилого господинчика в роговых очёчках, по виду сущего профессора. Оплеухи раздавал направо и налево, не считаясь ни с полом, ни с возрастом, поэтому офисная челядь старалась держаться на расстоянии. Я ловил себя на том, что в принципе разделяю его отношение ко всем этим говорливо-пугливым менеджерам-пиарщикам, с той разницей, что ни при какой погоде не смог бы позволить себе ничего подобного. Уж тут кесарю кесарево. Умел он быть и обольстительным, если хотел. Надо было видеть, какая слащавая гримаса выплывает на его ушастую, с выпуклыми глазищами рожу, когда он вдруг решал поухаживать за дамой или произвести впечатление на какого-нибудь упыря из президентской администрации. Метаморфоза происходила поразительная. В мгновение ока он перевоплощался в милого, немного застенчивого интеллигента чеховского разлива. Остроумно шутил и — ей-богу! — чуть ли не вилял своим могучим корявым туловищем.

Каждый день спрашивал, когда будет готов предварительный композиционный план и макет будущей книги, но как раз с этим вышла заминка. Наилучшей формой мне пока представлялась сборная солянка из его достаточно ярких монологов, газетных и журнальных статей (тут выбор был огромный) и комментариев, состоящих из воспоминаний близких ему людей (в идеале — родителей и жён), видных политиков, деятелей культуры, бизнесменов и так далее. Этакая рваная словесная ткань, соответствующая духу его многотрудной, насыщенной событиями жизни. Но проблема была не столько в фабуле, сколько в тональности. Я никак не мог услышать, уловить интонацию, общий звук, который сцементирует разнородные куски. В этом не было ничего удивительного: для писателя музыка текста, его стилистика, пластика абзацев, не вступающих в противоречие друг с другом, и, главное, хотя бы минимальная самобытность всего этого в целом всегда важнее содержания. Но как объяснить это Оболдуеву? Я попробовал. Начал внушать, что спешить не стоит. Хорошая книга, как вино, должна пройти несколько этапов предварительного брожения и выдержки, иначе выйдет суррогат. Прокисшее пойло. Я увлёкся, углубился в тему, употребил филологический контекст. Магнат слушал внимательно, не перебивал, потом, когда я закончил, хмуро сказал:

— Ты, Витя, умный парень и, наверное, талантливый, но я плачу деньги не за этапы брожения, а за конечный результат. И за сроки. Ты понял меня?

Я его понял, а он меня — нет. По-другому и быть не могло.

… В один из дней рано утром позвонил Гарий Наумович и сказал, что через двадцать минут заедет, чтобы я был готов.

— Куда едем?

— Как куда? На переговоры, Виктор Николаевич.

Что-то в его тоне меня кольнуло, но я вспомнил Оболдуева. Чтобы постичь его сложную сущность, я должен познакомиться поближе с его бизнесом. Там, как у Кощея в яйце, прячется его душа. Я думал, это было сказано на ветер, тем более прошло почти две недели, и никаких намёков, но оказалось, нет. Ещё одно подтверждение, что такие люди, как Оболдуев, ничего не говорят попусту. И ничего не забывают.

Встреча предполагалась в одном из филиалов «Голиафа», расположившемся в двухэтажном особнячке в Сокольниках. По дороге, сидя в машине, я попытался выяснить у юриста, что за переговоры и какая роль отведена мне. Гарий Наумович дышал тяжело, задыхался, глаза у него почему-то слезились, как у простуженного, и ничего вразумительного я не добился.

— Переговоры с чёрными братьями. Всё поймёте по ходу дела, Виктор Николаевич.

— Через час меня ждёт хозяин.

— Уже не ждёт. Неужто вы думаете, я действую по собственному почину? Кстати, как продвигается работа с книгой?

— Нормально, — ответил я. — Материал накапливается.

— Советую поторопиться. Наш босс не из тех, кто ждёт у моря погоды.

— Это я уже понял.

Нашим деловым партнёром оказался импозантный пожилой господин по имени Сулейман-паша. У него были курчавые чёрные волосы, красиво спускавшиеся с затылка на воротник. Лукавые смолянистые глаза. Быстрый говорок с акцентом, напоминающим воронье карканье. Гарий Наумович представил его как «нашего друга с Ближнего Востока», а меня обозначил референтом по внешним связям. Описать всё, что произошло дальше, можно в трёх словах. Уселись в кабинете, секретарша (или девушка, похожая на секретаршу) подала кофе, вино, конфеты, фрукты. Минут пять друг с Ближнего Востока и Гарий Наумович обменивались любезностями, стараясь перещеголять друг друга, потом между ними зашёл небольшой спор о пакете акций концерна «Плюмбум-некст». Я про такой концерн слышал впервые и в суть спора не успел толком вникнуть, хотя старался изо всех сил. Гарий Наумович разлил вино по бокалам и предложил выпить за порядочность в бизнесе. Сулейман-паша радостно закивал и залпом опрокинул бокал, как будто его мучила жажда. Свою рюмку Гарий Наумович поставил на стол нетронутой. Мне он вина и не предлагал.

Буквально через минуту Сулейман-паша посреди фразы: «Не могу согласиться с многоуважаемым Оболдуй-беком в том…» — начал клониться набок, глазки у него страдальчески закатились в графитную черноту, и он повалился на ковёр.

Поражённый, я растерянно прошамкал:

— Что это с ним?

— Похоже на сердечный приступ, — спокойно ответил юрист «Голиафа». Подошёл к дверям, кликнул секретаршу и велел вызвать врача.

Врач явился через пятнадцать минут, и всё это время мы сидели рядом с рухнувшим другом с Востока и едва обменялись несколькими репликами.

Я только спросил:

— Вы его отравили, Гарий Наумович?

— Ну что вы, Виктор. Вам идёт во вред чтение детективов.

— Но он же…

— Вот именно… Такова селяви, как говорится.

Пока не было врача, секретарша прибрала со стола и вместо вина поставила вазу с гвоздиками. Ей было лет тридцать, нормальная девица с пышными статями. Я встретился с ней взглядом и увидел в нём промельк приветливого безумия.

Приехавший врач, солидный мужчина с отвисшим брюшком, поставил диагноз, не утруждая себя долгим осмотром. Померил пульс и коротко доложил:

— Инфаркт миокарда. Бич века.

— Бич века — это СПИД, Саша, — поправил Гарий Наумович. — Отвези в нашу клинику, хорошо? Когда очухается, дашь знать…

— Не уверен, что очухается.

— Не уверен — не обгоняй, — пошутил юрист, пребывавший в отличном настроении, как будто выиграл в рулетку.

Пришли двое санитаров с носилками, перевалили на них обездвиженную тушу друга с Востока и унесли. Врач ещё чего-то ждал.

— Ах да, — спохватился Гарий Наумович и сунул ему конверт, довольно увесистый на глазок. Любезно поинтересовался:

— Как наша малышка Галочка? Пристроил её?

— Да, всё в порядке. Учится в Сорбонне.

— Привет от меня.

— Непременно…

Когда он скрылся за дверью, мы с Гарием Наумовичем подошли к окну и полюбовались выносом тела. Сулейман-пашу загрузили в микроавтобус с красными крестами на боках, вокруг суетилась его охрана. Пятеро абреков свирепого вида попытались отбить хозяина у медиков, но появившийся врач что-то им объяснил, тыкая перстом в небо, и абреки успокоились. Попрыгали в серебристую иномарку и двинулись следом за санитарной перевозкой.

— Гарий Наумович, может быть, всё-таки скажете, что всё это значит?

— Не волнуйтесь, Виктор Николаевич. Вы же слышали — инфаркт. Саша — известный профессор-кардиолог. Ему вполне можно верить.

— Какой-то странный инфаркт.

— Увы, эта беда всегда застигает врасплох. У вас у самого ещё сердечко не пошаливает?

— Вроде нет.

— Ну и хорошо. Неприятная вещь… Поехали, отвезу вас в Звенигород.

— Как в Звенигород? Леонид Фомич велел быть на улице Строителей.

— Планы немного изменились… Да не волнуйтесь вы так, Виктор Николаевич. Вы же не мальчик. Или никогда не видели, как это бывает?

Действительно, я в первый раз видел, как травят людей. Легко, без всякого напряга. Даже с прибаутками. Мне было по-настоящему страшно, но я не хотел, чтобы Гарий Наумович это заметил.