"Ужас в городе" - читать интересную книгу автора (Афанасьев Анатолий)

Глава 5

Известие о бандитском налете на улице Тухачевского повергло Хакасского в замешательство. Устранении Рашидова (кем? с какой целью?) неудачно наложилось на всю эту непонятную заваруху в городе. К полудню ситуация сложилась такая: большая масса федулинской черни скопилась на центральной площади, по подсчетам информаторов, около десяти тысяч человек, и так шел непрекращающийся митинг, причем выступления ораторов становились все провокационнее. К требовали ям зарплаты присоединились политические лозунги Наиболее забубенные головушки призывали немедленно закрыть все пункты прививки и передать власть ми физическому комитету самоуправления, возглавить который якобы дал согласие тот самый юродивый по кличке Лауреат, которого доктор Шульц собирался транспортировать в Мюнхен. Смех и грех, честное слово Кто только их подзуживал? Совершенно невероятная не поддающаяся логике мутация биомассы, казалось. умиротворенной навеки. Как объяснить все это Иллариону Всеволодовичу? Разве что лишний раз повторить, что красно-коричневого духа из россиян не выколотишь, и потому все гуманные, половинчатые меры, принимаемые им же на пользу, все равно будут приводить вот к таким непредсказуемым вспышкам общественного безумия. Сколько еще придется потратить усилий, денег, интеллектуальной энергии, чтобы мир уяснил окончательно: хороший россиянин – это только мертвый россиянин.

Митингующую площадь оцепили тройным кольцом спецчасти Рашидова, подтянули технику, включая газовые установки "Тромш-21" (новинка натовских умельцев), но проблема заключалась в том, что после дезертирства Георгия Ивановича (а как иначе назвать его смерть?) некому отдать команду о радикальной ликвидации бунта (пусть бунт, пусть!). Заместитель Рашидова, генерал Гриня Фунт, хотя и был вором в законе, но не обладал таким авторитетом, чтобы головорезы-чистильщики выполнили его приказ, не потребовав гарантий.

Гарантии, конечно, можно дать, к примеру, по штуке на рыло авансом, но все это потребует лишнего времени. Хакасский нутром чуял, что как раз время его поджимает.

По мобильному телефону он связался с Гекой Монастырским, у того новости тоже были неутешительные.

И не просто неутешительные, а какие-то несуразные. Утром он пришел на работу, вскоре получил известие о начавшихся на окраине Федулинска беспорядках, вызвал машину, чтобы на месте разобраться, что там происходит, но оказалось, что здание заблокировано его личной охраной, и он очутился как бы под домашним арестом, о чем ему высокомерно сообщил полковник Брыльский, которому он доверял, как маме родной. Это настолько не укладывалось в голове, что несколько минут Монастырский просидел в прострации, потом рыпнулся звонить туда-сюда, но убедился, что и связь с внешним миром отключена. Первым, кто к нему прозвонился за все утро, был Хакасский.

Дальше – больше. Час назад в кабинет ворвалась группа разъяренных граждан и положила на стол челобитную. В этой филькиной грамоте, отпечатанной на машинке и подписанной каким-то "Комитетом по спасению Федулинска", ему предлагали подписать акт об отречении и передать власть этому самому загадочному комитету. Один из ворвавшихся, сухонький мужичок в очках на веревочных петельках, злобно предупредил: "На размышление полтора часа. Потом пеняй на себя".

Тут же вся депутация, воздев к небу кулаки, хором заревела: "Смерть тиранам! Смерть тиранам!"

– Мне кажется, Александр Ханович, – пожаловался в трубку Монастырский, – все это очень напоминает военный переворот.

По его тону Хакасский понял, что градоначальник обмочился со страху и помощи от него ждать не приходится, но все же поинтересовался:

– Не будь придурком, Гека, соберись с мыслями. Что с милицией? Она тебе подчиняется?

– Боюсь, что нет. Гаркави с ними в толпе, с этими подонками. Я в окно видел.

– Пошевели мозгами. Кто есть в резерве?

– Ужасно, Александр Ханович, они же все сумасшедшие. Особенно этот, который в очках на петельках.

– Гека, ты слышал, о чем я спросил?

– Да, конечно… Представляете, они, кажется, изнасиловали мою секретаршу Юлечку. Ведь она совсем дитя.

Что с нами теперь будет, Саша?

Хакасский вырубил связь. Отрешенно улыбался. Вот незадача. Похоже, пора уносить ноги. В этом особняке он, разумеется, в безопасности: надежная охрана, бетонный забор с двумя пулеметами на вышках, – но надолго ли?

Если быдло действительно взбунтовалось, оно рано или поздно хлынет сюда, как весенняя грязь, просочится в щели, выломает решетки в окнах. Уж известно, как это бывает.

Да, отчитаться перед Куприяновым за провал будет трудно, но старик тоже не без греха. Хакасский с самого начала настаивал на радикальном решении – напалм, бактериологическая акция, да мало ли, – но Илларион Всеволодович по слабости характера склонился к более мягкому, эволюционному варианту. Впрочем, еще надо выяснить, провал ли это. По некоторым признакам за всем происходящим ощущалась чья-то целенаправленная, злая воля, мозговой удар. Вопрос в том, чья это воля?

Однако при сложившихся обстоятельствах, особенно учитывая дезертирство Рашидова, разумнее отступить, отодвинуться в тень, на заранее, так сказать, подготовленные позиции.

Он вызвал звонком мажордома, бесценную Зинаиду Павловну, и отдал кое-какие распоряжения: вынужден отлучиться на несколько дней, никакой паники, за сохранность имущества и всего остального отвечаешь головой, Зинаида.

Преданная, как собака, женщина смотрела на него влюбленными глазами, но в них блеснули слезы.

– Вернетесь ли, Саша?

– Куда я денусь, – беспечно махнул рукой. – Сколько мы с тобой вместе путешествуем?

– Пятнадцать лет, Александр Ханович.

– Вот видишь. И дел еще невпроворот. Ладно, ступай, не хватало твоей слякоти.

Женщина склонилась в поясном поклоне, поцеловала его руку – и исчезла.

Хакасский переоделся в дорожное платье: шерстяной свитер, куртка на меху, теплые кожаные штаны. Проверил походный чемоданчик оружие, ампулы с ядом, туалетные принадлежности, некоторые документы и, на всякий случай, несколько пачек валюты. Больше ни с кем не стал прощаться, даже не позвонил дежурному смены на пост, – Зинаида сама распорядится отменно.

– Открыл потайную дверцу в стене и на лифте поднялся на крышу. Здесь, на специально оборудованной плоской бетонной площадке под брезентовым навесом поджидал верный друг – двухместный спортивный вертолет "Рек-16", дорогой подарок братьев из Лэнгли, непременный спутник всех его передвижений по миру. Послушная безотказная машина с забавным утиным носом и золотистыми лопастями – Хакасский относился к ней, как к живому существу, и в одиноких полетах нередко беседовал с ней, как с добрым попутчиком.

Он уже распахнул пилотскую дверцу, когда из-за печной трубы вышел человек в точно такой же, как у него, куртке, в спортивных брюках "Адидас", но без чемодана, вместо которого держал в руке пистолет, направленный Хакасскому в лоб.

– Полегаем, Саня? – весело спросил незнакомец.

Хакасский тут же его узнал. Тот самый молодой человек, который устроил безобразный дебош на спортивном празднике и чуть не оставил Хакасского инвалидом. Но ведь Рашидов доложил, что его бойцы догнали хулигана и Лева-Душегуб его кокнул. Выходит, обманул, зараза!

– Как ты сюда попал? – задал он глупый вопрос.

– По воздуху… Поднимайся, Саня, поднимайся. Давай полетаем. Ты же куда-то собирался?

Хакасский не испугался пистолета. Если бы он боялся таких вот вооруженных мальчуганов, то, наверное, сидел бы тихонечко в каком-нибудь банке, а не занимался мессианским покорением густо заселенных территорий. Но все же ему стало как-то не по себе, и рука, сжимавшая вертолетную стойку, онемела. Выражение глаз этого парня его гипнотизировало. Сердечной истомой наполнилась душа. С каждой секундой томление усиливалось. Хакасский некстати вспомнил, что точно такие же странные ощущения испытывал в детстве, когда оставался один в темной комнате, где по углам копошились неведомые чудовища.

Помешкав, он поднялся в кабину и расположился в кресле пилота. Незваный гость, как приклеенный, уже сидел во втором кресле.

– Давай заводи, Саня.

Хакасский щелкнул тумблером, проверил показания приборов, количество горючего. На нежданного попутчика не глядел, сказал, не поворачивая головы:

– Брезент надо снять. Поди сними.

– Ага, сейчас, – парень соскочил на площадку, и Хакасский с облегчением потянулся за своим чемоданчиком, поставленным за кресло, – и обомлел. Только что был чемоданчик, а теперь его нет.

Стягивая брезент, Егор весело помахал рукой. Жест означал только одно: вижу, вижу, Саня, чего ты ищешь.

Хакасский еще торкнулся туда, сюда – за спину, под кресло, кабина маленькая, негде исчезнуть чемоданчику.

Тем не менее – исчез. А там все необходимое, чтобы вразумить негодяя, напустившего на него потусторонний морок.

Хакасский бессильно откинулся на спинку кресла, трясущимися пальцами угодил сигаретой в нос.

– Летим, Саня, – подбодрил Егор, опять очутившись рядом. – Чего ждешь? Небо зовет. Гляди, какой выдался славный денек. Ни одного облачка, а?

– Чемодан куда-то делся с документами. Ты не брал?

– Какой чемодан, Саня? Тебе больше никакие чемоданы не понадобятся. Ты что? Разве не понял?

– Что имеешь в виду?

– Судный день, Саня, Судный день.

– Ах так? И судья это ты?

– Нет, я только исполнитель приговора.

Умелый пилот. Хакасский плавно оторвал машину от крыши. Сделал прощальный круг над опустевшим городом. Завис над площадью. С высоты ста метров можно было отлично видеть, какой там разворачивался спектакль. Огромная, возбужденная толпа теснила вооруженные гвардейские цепи, выдавливала в переулки.

Вояки Рашидова отступали без паники, сохраняя строевой порядок, но явно не собирались оказывать сопротивление. Нападавшие уже захватили несколько бээмпешек и, как пчелы, гроздьями облепили два танка. На трибуне раскачивался в унисон с движением толпы какой-то человек в солдатском ватнике, что-то грозно рыкал в мегафон, и Хакасский не столько узнал, сколько догадался, что это любимый пациент доктора Шульца.

– Что все это значит, объясни? – потребовал Хакасский.

– Прикуп ты не угадал, Саня. На прикупе прокололся.

– Это же бессмысленно, неужели не понимаешь?

Выхлопные пары. Опять придется проводить дезинфекцию.

– Придется, но уже не тебе… Ты, Саня, не учел одной важной вещи. В этом городе ты построил маленькую империю, немного поцарствовал, но забыл, что такие империи рассыпаются, когда уходит император. Они непрочные, Саня. Это замок на песке.

Не отвечая, Хакасский набрал высоту. Взял направление на Москву. Он почти успокоился, хотя расслабляющее томление, будто в башку напихали мякины, не проходило. Он уверял себя, что это всего лишь чей-то нелепый, мерзкий розыгрыш, блеф, который ничем серьезным грозить не может, но…

– Не знаю, кто ты, – сказал печально, – но мне тебя даже жалко. Ты не понимаешь, на что замахнулся. Слишком молод, чтобы это понять.

– Ничего, пойму когда-нибудь.

Под ними проплывали черные подмосковные леса с белыми оконцами озер. Проскальзывали города, деревни – все заснеженное, серое, угрюмое. Тот самый пейзаж, который всегда вызывал у Хакасского отвращение. В таких местах, в чащобах и обжитых селениях не могли жить люди, там прятались звероподобные существа, так и не сумевшие очеловечиться за долгие века эволюции. Наконец открылись многоэтажные, однообразные, как склероз, пригороды Москвы.

– Куда тебя доставить? – устало спросил Хакасский.

– На реку сядем. На Москву-реку. Вон она, видишь, петляет?

– Да ты что? – удивился Хакасский. – Лед не выдержит. Слабый еще лед.

– Отлично. Сперва полетали, теперь поплаваем.

Хакасский скосил глаза, Егор ему улыбнулся.

– Это шанс, Саня. Вдруг не утонешь? Вдруг дьявол спасет?

У Хакасского заныла печень. Ублюдок, мразь, играет с ним, как с мышом. В истерике, с чугунно забившимся сердцем, бросил штурвал, потянулся к глотке мерзавца.

Егор его остудил, небрежно ткнул железным дулом в солнечное сплетение.

– Не дури, Саня. Используй последнюю возможность. Ты же игрок. Подумай, я мог пристрелить тебя на крыше.

Хакасский отдышался, выправил вертолет.

– Почему же не застрелил?

– Мараться не хотел. От дерьма брызги летят. После не отмоешься.

– Сам же сдохнешь, кретин.

– На это не надейся. Я выплыву.

– Ах, выплывешь? Много вас таких выплыло? – Хакасский натужно захохотал, теперь ему хотелось только одного: поскорее покончить с этим кошмаром. Темная сила, исходящая от этого непостижимого существа, давила на мозг. Весь салон наполнила туманом и в ушах звенела. Ничего, еще посмотрим.

Страха смерти он не испытывал, но с ужасом представлял, как его холеное, ладное тело, со всеми любимыми родинками и трогательными впадинками, изласканное сотнями рабынь, охватят ледяные щупальца реки.

– Может, поторгуемся? – спохватился он.

– Поздно, Саня. Рынок закрыт.

От злости, от отчаяния и от внезапно кольнувшего презрения к самому себе, попавшемуся в детскую ловушку, Хакасский даже не стал выгадывать ближе к берегу, где лед мог закрепиться, выделил прямо на середину широкой снежной ленты. Покачался, потряс лопастями и мастерски, без всякого рывка, припарковался. На малое мгновение счастливо помнилось: устоит машина, но это был самообман. С гнусным, болезненным скрежетом серебряная оса погрузилась по брюхо. К стеклам налипла кромка тьмы. Хакасский отключил двигатель, сидел, затаив дыхание. Если достали дно, то еще есть надежда. Егор укоризненно заметил:

– Нет, Саня, здесь глубже, чем ты думаешь.

Будто отозвавшись, река чавкнула и осадила машину почти по самую шляпку. Мигнуло и погасло электричество. Хакасский окаменел. Он по-прежнему не верил, что такое могло быть. Оледенелым очам отворилась черная бездна небытия. Рассудок и нервы тщетно боролись с очевидным. На славу сработанная летучая машина все же не годилась на роль батискафа: под ногами захлюпала жижа и у Хакасского внезапно промок рукав куртки.

– Люк, – спокойно напомнил из темноты Егор. – Аварийный люк наверху. Поторопись, Саня, поздно будет.

– А ты?

– Я следом. Мне спешить некуда…