"Ужас в городе" - читать интересную книгу автора (Афанасьев Анатолий)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

На второй год Егорка Жемчужников натурально переродился в лесовика. От прежнего начитанного, капризного и упрямого паренька мало чего осталось. Он и внешне переменился: раздался в плечах, налился жильной силой, светлое лицо с яркими васильками глаз обточилось ветром и таежным духом, поросло-рыжеватой щетинкой, на нем устоялось выражение спокойной уверенности в себе. Теперь никто ему не дал бы его юную двадцатку – молодой, ухватистый мужичок, это да.

Утром его разбудил пес Гирей, крупная пятилетняя немецкая овчарка с приблудившейся волчьей кровью.

Гирей ткнул его влажным носом в бок и тихонько поскулил. Егорка спал на голой земле за сараем, завернувшись в старый ватник, подложив под голову локоть. Сегодня он впервые за последние дни проспал пять часов не шелохнувшись, и это было большим успехом. Такая ночевка входила в очередную программу тренировок, которую старый Жакин обозначил как "слияние с природой". Давно миновало время, когда Егорка противился жакинской науке, полагая, что многие его уроки попахивают придурью и издевательством. Теперь он слепо повиновался, выполнял все указания старика и доверял ему больше, чем самому себе. Пять часов глубокого сна – и ни одного укуса летучих гнусных тварей, способных высосать живой сок из деревяшки; ни одного укуса – это что-нибудь да значило. Жакин сказал: попробуй, обернись камнем, на камень они не реагируют, у камня дух неживой. Егорка, выходит, сумел, хотя намучился изрядно.

Открыв глаза, Егорка спросил Гирея:

– Чего тебе надо? Рано ведь еще.

Гирей вежливо мотнул хвостом и повел глазами в сторону дома. Егорка понял: какой-то гость пожаловал.

Он вышел из-за сарая потягиваясь и увидел на дворе возле колодца незнакомую женщину, крупнотелую и лунноликую, одетую в цветастый сарафан и шерстяную кофту, на ногах – кирза. Приблизившись, определил, что женщина красива и не так уж вовсе незнакома. Он встречал ее в поселке, когда ходил за покупками, но кто такая, не знал. Лет ей, наверное, около тридцати и по каким-то неуловимым приметам понятно, что не местная.

Может, приехала по найму или просто попытать судьбу.

В последнее время пришлых в поселке заметно прибавилось, и мужчин и женщин. Жакин объяснял это так: людишки потянулись в глубинку, от нечистого бегут. По его мнению, это хороший знак.

Егорка поздоровался с гостьей и, не задавая никаких вопросов, как учил Жакин, пригласил в избушку:

– Позавтракаете со мной?

Женщина разглядывала его чересчур пристально, на приветствие лишь склонила голову в поклоне.

Пес Гирей, присев рядом с Егоркой, для порядка рокотнул басом.

– Старика бы мне повидать. Его нету, что ли? – Голос у нее низкий, истомный. Егорка понял: она не просто красива, а исполнена той манящей прелестью, от которой мужчины, бывает, в единый миг глохнут и слепнут.

И она, конечно, понимала свою силу.

– Федор Игнатьевич на пасеке. – Егорка мысленно оглядел себя: ватник на голое тело, с заплатами штаны, босой. – С минуты на минуту будет. Проходите в дом, там подождете. Чайку попьем.

Женщина загадочно улыбнулась, будто угадала в его приглашении что-то иное, помимо прямого смысла.

С места не сдвинулась. Стояла прямо: высокая грудь, крепко расставленные ноги – осанка, как у боксера на ринге.

– На пасеке, значит? Дак я затем и пришла. Медку хотела прикупить. Говорят, у старика самый лучший мед в округе.

– Он не продает. – Егорка почувствовал, что краснеет. – В подарок даст, если понравитесь. Пойдемте, попробуете с чаем.

Гирей осторожно обнюхал ее загорелые ноги, чихнул.

– Какой здоровый пес, – с уважением заметила гостья. – Не укусит?

Спросила без опаски, видно было, ни собак, ни черта не боится. У Егорки что-то в горле слиплось, будто хлебец непрожеванный.

– Не укусит, нет. Он вообще не кусает. Он убивает.

– Как это?

– Да так уж. Если в чем заподозрит, валит насмерть.

Без юмора пес. Да, Гирей?

Пес тявкнул, соглашаясь, и лениво побрел к изгороди, где на охапке сена облюбовал один из своих дневных лежаков, откуда он внимательно, долгими часами следил желудевыми глазами за окружающим миром. Егорка доволен: еще весной такого быть не могло, чтобы пес не упехал с хозяином, куда бы тот ни отправился, а нынче все чаще нес службу с Егоркой. Настоящее родство возникло между ними после печальной истории, когда Гирей по молодой резвости ухнул в речную полынью, потянувшись то ли за рыбиной, то ли просто неудачно оскользнувшись. Пес чуть не утонул. Молча, с угрюмой решительностью раз за разом цеплялся лапами за края проруби, хватал кромку зубами, но выкарабкаться не мог.

Лишь чудом его не утянуло под лед. Егорка с берега увидел погибающего Гирея, подбежал, ближе к воде пополз на брюхе, изловчился, ухватил за холку и под страшный хруст ледяных обломков вытащил на снежную твердь.

С того дня подружились. Раньше Гирей дичился, никак не мог понять, зачем появился в обители новый жилец, подозревал в нем злой умысел, первое время буквально ходил по пятам, приглядывал, не придет ли чужаку в голову какое-нибудь озорство. Старик советовал: не заискивай перед ним, не обращай внимания, дай привыкнуть. Гирей действительно привык, но приязни не выказывал, сторонился. Тайком от учителя Егорка все же улещивал недружелюбную собаку то костями, то рыбиной, то еще каким-нибудь гостинцем: еду Гирей нехотя принимал, но стоило Егорке протянуть руку, чтобы погладить, предупредительно рычал и чуть оттопыривал верхнюю губу, показывая ослепительно белые, со съеденными остриями клыки.

Волчья кровь – одно слово. Он в своей жизни немало повидал лиха и человечьи любезные уловки воспринимал скептически, зная подлую натуру у людей.

После ледяного купания все волшебно изменилось.

Собаки, в отличие от нас, никогда не забывают добро.

…В сторожке Егорка запалил керосиновую лампу (еще не посветлело толком, солнце пряталось за горным хребтом), на газовую плитку поставил чайник. Усадил гостью на удобный стул. На кухоньке все чисто, опрятно, стыдиться нечего, хоть королеву принимай.

Но эта, лунноликая, королевой не была, жеманно хихикнула, прикоснувшись к Егорке тугим боком, и он был уверен, что задела нарочно.

Выставил на стол яблочный пирог, нарезал крупными ломтями. Подал солонину, хлеб. Гостья следила за ним безмятежным взором. Неожиданно ухватила за руку.

– Да сядь, парень, не мельтеши. Не голодная я.." Давай знакомиться. Меня Ириной зовут.

– Егор Петрович, – чинно представился Егорка. – Очень приятно.

Но ему не приятно было, знобко. Она играла с ним, этого он не мог допустить. В ее игре, как и в остром запахе духов, ему почудилось вдруг что-то нечистое. И сразу осознал, что против нее не устоит. Он женщин вблизи почти два года не нюхал, да еще таких, как эта, с бесшабашной повадкой.

– Курить у тебя можно, Егор Петрович?

– Курите, пожалуйста.

Пододвинул пустую консервную банку вместо пепельницы. Хотел поесть, да аппетит пропал. Так уж, прихлебывал сладкий чаек с пустой булкой, чтобы не сидеть истуканом.

– А ты ничего себе паренек, ладный, – сквозь дым прищурилась гостья совсем уж откровенно. – Давно живешь со стариком?

– С прошлого года.

– Как же ты, такой молодой, здоровущий, обходишься без нашего брата? Для здоровья вредно. Можно упреть. Или забегают юные поселянки?

Облизнула пухлые губы, улыбнулась смутно. Вроде в каком-то кино он видел такую же сцену. Соблазнение юного дебила.

– Не надо так со мной шутить, Ира.

– Почему, миленький?

– Боюсь сорваться.

– И что сделаешь?

– Отграхаю, мало не покажется. Потом стыдно будет.

Не надо.

Их взгляды скрестились, никто не "хотел уступать. Ее бирюзовые глаза заволокло тяжелым туманом.

– Да ты орел, миленький, ох орел. Как я сразу не разглядела… Что ж, попробуй. Я в принципе не против.

На дворе тявкнул Гирей, подал знак. Хозяин вернулся.

– Не успели, – вздохнула красавица.

– Может, в другой раз, – ответно загрустил Егорка.

Федор Игнатьевич в свои семьдесят с хвостиком лет не выглядел стариком, напоминал прокаленное солнцем сухое дерево на опушке леса. Поджарый, чуть сутулый, с длинными руками. С густой шапкой темных с проседью волос. Лицом тоже смахивал на опаленную головешку, но на продубелой коже, под выцветшими бровями заревым светом пылали темно-синие, с угольком, проницательные глаза. От таких глаз не укроешься, и это сразу понимал всякий, кто с ним встречался. Впоследствии первое впечатление всегда подтверждалось. Окрестные жители давно почитали Жакина за лешака и без особой надобности к его жилищу не совались.

На гостью лишь раз взглянул с порога и все про нее понял. Поздоровался, сел, обратился к Егорке:

– Ну-ка, плесни горяченького, уходился нынче… – потом к женщине:

– Говори, залетная, за чем пожаловала. При нем не стесняйся. От него тайн нету.

– Меду пришла купить, – пояснил за женщину Егорка.

– Какого она хочет меду, – хмыкнул старик, – у нее на лбу написано. Верно, девушка?

С приходом Жакина женщина вмиг посерьезнела, съежилась, будто застеснялась. Какую-то новую затеяла игру. Егорка ей не завидовал.

– Меня Ириной зовут, из поселка я.

– Вижу, что не с неба, – авторитетно подтвердил Жакин. – Дальше что?

Открылось следующее. Ирина Купчинкова приехала в Угорье в конце зимы, но уже обжилась, работала в городской больнице медсестрой. Она из Владивостока, и сюда ее занесло по подметному письму, в котором сообщалось, что в Угорье прячется ее беглый муж, с которым она связана большой любовью, а также пятилетним дитем, оставленным временно на бабку. Мужа не нашла, письмо оказалось враньем, но всю наличность истратила на дорогу и теперь, пока не накопит на обратный путь, ей деваться некуда. Ирина об этом не жалела, народ приветливый, веселый, лучше, чем в Приморье, и оклад ей положили солидный. Но суть не в этом.

Третьего дня Ирина с подругой пошла скоротать вечерок в кафешантан "Метелица", где по вечерам гуртовались легкая на забавы молодежь и обеспеченные люди средних лет. По культурному значению для местного населения "Метелицу" можно сравнить с известными столичными притонами, где собираются новорашены, чтобы подурачиться всласть. Масштаб иной, а содержание то же самое: картишки, тотализатор, дурь.

В кафешантане Ирина познакомилась с двумя солидными кавалерами, прибывшими из Саратова якобы в секретную командировку. Вели они себя грубо, нахраписто, и Ирина решила от них отделаться. Правда, они сулили ей золотые горы, но она, увы, давно не девочка и знает, чего стоят обещания пьяных подонков.

Гостья увлеклась собственным рассказом, щеки пылали, глаза светились вдохновением, и Егорка слушал ее с удовольствием, представляя себе, что могло между ними произойти, если бы не подоспел Жакин. Зато Федору Игнатьевичу надоела ее возбужденная болтовня.

– Все это любопытно, девушка, но ты же не за тем пришла, чтобы рассказать, как ловишь клиентов?

Ирина тряхнула прической, словно остановилась на бегу, но ничуть не обиделась.

– Я уже собралась домой, когда тот, что постарше, Вадиком его зовут, вдруг говорит: если будешь себя хорошо вести, мы тебя с Кривым в Москву заберем. Хочешь в Москву? Я в Москве ни разу не была, почему не поехать…

Не с ними, конечно, но так просто… Вы же, говорю, вроде из Саратова? Вадик смеется, может, говорит, из Саратова, а отседа прямо в Москву. Стребуем должок с одного фраера и завтра-послезавтра отчалим. И Кривому кивает: верно. Кривой? А у того будка как вот ваша печка. Заржал, чего же, говорит, с такими башлями, какие у нас будут, не навестить столицу-матушку. Пьяные оба уже в грязь. Ну я не побоялась, спросила: с кого, дескать, должок собираетесь брать? А он и говорит, Вадим, то есть: не твоего ума дела, сучка. Есть туту вас в тайге колдун, прячется от людей, казну затырил. Вот мы его и тряхнем. Верно, Кривой?

Но тот, Кривой-то, поумнее товарища, как врежет ему по губам, аж до крови. Чуть не сцепились. Я уж не рада, что в такой разговор ввязалась, не девочка вроде, кто за язык тянул. У Кривого-то пушка под пиджаком, я почувствовала, когда танцевали. Да и Вадим… Ну оба бандиты чистые.

Еле уняла их, отвлекла. Уж чего насулила, не помню, но еле ноги унесла… Интересно вам это, Федор Игнатьевич?

– Интересно не то, – сказал Федор Игнатьевич, – чего ты здесь наврала, а зачем вообще пожаловала, хотелось бы знать?

– Коли вы не тот самый колдун, кого они ищут, вам и беспокоиться нечего. Так?

Дерзко говорила с Жакиным, пронырливо, никто с ним так на Егоркиной памяти не говорил. И никому бы он так говорить не посоветовал.

– Голубушка моя, – мягко заметил Жакин, – пораскинь своим детским умишком. Я тут четверть века кукую, меня стар и млад в округе знает. Откуда у меня богатство?

Какая казна? Ошиблись вы со своей компанией, так им и передай.

Гостья талантливо разыграла святую невинность.

Всплеснула руками, заквохтала, заохала.

– Ах, нехорошо, Федор Игнатьевич! Я с добром к вам, с предупреждением, а вы!..

– Хоть и с предупреждением, – согласился Жакин. – Казны все равно нет никакой. Обознались вы. Откуда ей взяться… Да что же плохо угощаешь гостью, Егорка! Налей водочки, там есть на полке. Какую дорогу пехала, ценить надо. И то сказать, добрые дела легко не даются.

От водочки Ирина гордо отказалась, но чайку еще попила с ними, и дальше разговор потек беззаботный.

Выполнив свою задачу, женщина переключилась опять на Егорку, ожигала красноречивыми взглядами, тянулась к нему, намекала, и он, чего скрывать, млел, томился, воображал невесть что. Жакин все это, конечно, примечал, подмигнул Егорке.

– Проводи даму до опушки, парень, чтоб ее медведь не напугал.

На дорогу сообразил-таки баночку осеннего липового меду.

Егорка повел гостью короткой тропкой, через болото, и Гирей лениво поплелся за ними.

Ноги утопали во влажном можжевельнике, как в пушистом драгоценном темно-зеленом ковре.

– Строгий у тебя дед, – сказала Ирина, опираясь на его руку. – Надо же, что придумал! Я – с этими тварями.

Ты можешь в такое поверить?

– С трудом.

– И вообще, ты знаешь, с кем живешь? Я вот слышала, у него в молодости кликуха была – "Питон".

– Он же сказал, обознались.

– Милый мой, такие, как эти, не обознаются. Они по наводке ходят. Безошибочно.

– Значит, наводка плохая. Я с Жакиным второй год, у него одно на уме – пчелы, охота, рыбалка. Продукты из его пенсии покупаем, да с грядок.

– Видела ваши продукты. На пенсию так не разгуляешься.

– Он пушнину сдает. Из дома мне подсылают понемногу. Обходимся. Дядю Федора все мирское, суетное мало интересует. Он давно промыслом Божиим живет.

– Милый, доверчивый мальчик. – Ирина остановилась, повернулась к нему, глаза ласковые, высокая грудь дышит чуть ли не впритык: он сделал над собой усилие, чтобы за нее не ухватиться. – Божиим промыслом! Да на нем столько крови, за три века не отмыться.

– Это тоже они вам сказали?

– Зачем? Не только они. Ты у бывших зеков в поселке спроси, кто такой Питон. Они расскажут, если не струсят.

Егорка ее обогнул, быстрее зашагал, стараясь освободиться от морока цветущей, сочной плоти. Тянуло в мох упасть, аж ноги подгибались, слабели. Знал, она не откажет, только рада будет.

…У Егорки в Федулинске уже было две женщины.

Первую, молодку Риту, рыночную хабалку, к нему матушка привела, когда ему только шестнадцать стукнуло.

Дала ей инструкции, а сама отправилась по своим делам до самой ночи. О-о, об этом эксперименте даже вспоминать тошно. Хабалка Рита, можно сказать, обучила его любви чуть ли не силком… Вторую девицу, десятиклассницу Алену, он увел с дискотеки, проводил до дома один раз, второй. На третий раз они нашли себе пристанище на садовом участке Алениных родителей. Там хибарка стояла с одним оконцем и железной кроватью. Алена ему нравилась, но смутила своим сексуальным буйством. Чего только не заставляла его делать. Все, что видела по видаку, хотела проверить на практике. Целый месяц они не вылезали из хибарки, разве что ночевать бегали по домам, и железную кровать превратили в металлолом. Он Алену любил, но пришлось ее оставить, потому что к концу сезона у нее начались глюки, придумала, к примеру, что еще в шестом классе спала с австралийским пигмеем, коричневым, как таракан, и упрекала Егорку за то, что он такой неуклюжий в сравнении с пигмеем. В другой раз, напротив, заявила, что Егорка лишил ее невинности и поэтому они должны тайком обвенчаться, иначе отец оставит ее без наследства – прекрасной однокомнатной квартиры в хрущевской пятиэтажке. И впоследствии, когда у них народятся дети, им негде будет жить. Вообще плела всерьез околесицу, которая мешала проявлению истинного любовного чувства. Но если бы он даже ее не бросил, то все равно не смог бы удержать при себе. Красивую школьницу заметил на улице заезжий ферт из фонда "Половое воспитание детей" имени Лаховой, увез ее на конкурс "Мисс Подмосковье", а потом отправил на заработки, но не в Австралию, как обещал, а в Турцию, откуда, как известно, продвинутым русским девушкам нет возврата…

С Ириной они расстались на опушке соснового бора, до поселка еще шагать километров шесть. Женщина к нему прижалась, обняла, укусила за ухо. Смеялась, тискала.

– Ах, кабанчик, какой славный кабанчик! Что Ж сробел-то, миленький? Или пойдем под кустик?

Из последних сил Егорка прохрипел:

– Не-е, не пойдем… Лучше в другой раз.

– Будет ли он?

– Тут уж как кости лягут.

Пока обнимались на виду у всей тайги. Гирей сзади потянул Егорку за штанину: хватит, брат, не дури. Птицы вон на ветках смеются.

На обратной дороге Егорка пересказал ему все, что знал про женщин. Многого, разумеется, пес не понял своей волчьей башкой, но главное уловил. Женщины, сказал Егорка, иногда напускают на мужчину такую вялость, что никакими тренировками с ней не совладать. Самый надежный мужчина становится в их руках как куренок ощипанный. Хотя роли в мире распределены так, что мужчина главный, а женщина произошла из его ребра. Сегодня, похвалился Егорка, он совладал со своей натурой, не поддался любовной немощи, но на завтра не зарекается.

– Есть две причины ее избегать, – втолковывал он внимательно слушающему Гирею. – Первое, она из блатных, можно подцепить дурную болезнь. Она вся обманная, как болотный светляк. А второе, у меня в Федулинске невеста, и если я буду бросаться на каждую текущую сучку, как ты делаешь, то что ей потом скажу, моей Анечке? Ей же будет неприятно.

Пес кряхтел, кося глазами-желудями, розовый ломоть языка вывалил чуть не до земли: тоже, видно, разволновался, припомнил какие-то свои былые удачные встречи.

С Жакиным до полудня перекладывали, утепляли крышу в сарае, потом старик погнал его на обычный десятикилометровый кросс. Лишь за обедом разговорились об утреннем визите.

Федор Игнатьевич начал издалека, как часто делал в разговоре: он был чудесный, прирожденный рассказчик.

Приятно, тепло становилось на душе от того, что рядом мудрый человек, который видит, постигает жизнь людей каким-то таинственным зрением, воздавая всем по заслугам, и Егорка уже много раз благодарил судьбу, а также матушкиного сожителя Мышкина, пославшего его к Учителю.

В Сибири, рассказал Жакин, все устроено не так, как в иных местах. Пишут, что Сибирь завоевана атаманом Ермаком, – и вот первая не правда. Сибирь и Урал никем не завоеваны и не могут быть завоеваны. К слову сказать, уточнил Жакин, вообще никакие земли и никакие народы не могут быть завоеваны в том смысле, как об этом привыкли думать. Народы рождаются и умирают точно так же, как живет и умирает отдельный человек или любое существо, сотворенное Господом. То есть, не умирают, а всего лишь переходят в иную обитель пребывания.

В реках, лесах и горных ущельях Сибири испокон веку пряталась, укрывалась русская душа, как, к примеру, душа китайца прячется на Тибете. И здесь же, в глубине недр, сокрыты несметные сокровища, оставленные Господом для поддержания бренного существования тех же самых русичей. Таков заведенный порядок вещей, и его никому не изменить.

– Вникаешь, Егорка, – спросил Жакин, – или это все для тебя пустой звук?

– Сакральный смысл всего сущего, – скромно признался образованный юноша, – для меня действительно тайна за семью печатями. То есть, из эзотерической литературы я знаю, что он существует, и промысел Божий как раз его проявление, но сердцем пока не постиг… Федор Игнатьевич, а вот эта женщина, которая приходила, она тоже посланец небес?

Жакин похлебал щей, укоризненно глядя на собеседника.

– Сто раз тебя просил, Егор, никогда не спеши.

Имей терпение…

Только большевики, сказал он, попытались сдвинуть с места вековые укрепы Сибири. По всему региону понастроили лагерей и пересадили в самые неприкосновенные места уйму преступного народа, вроде как при вторжении на чужой материк высылают вперед отряды следопытов. У батюшек-царей размах был пожиже. Да и разрушить тайну русской души у них помысла не было, они лишь целились, по совету Ломоносова, прибавить к империи вроде бы ничейную территорию. Местные, миролюбивые племена, посаженные здесь сторожами, не оказывали сопротивления, случай с тщеславным ханом Кучумом редкое исключение, но покорители встретились с иной силой, с которой не совладаешь. Сибирь осталась Сибирью, Урал Уралом, здесь любое вторжение иссякало, как струя из водяного пистолета, пущенная к солнцу. Зато большевикам удалось по всей здешней земле, доселе благонравной и обетованной, установить закон Пахана, подобно тому, как это нынче произошло в Москве и Центральной России.

Закон Пахана, сказал Жакин, жесток, но справедлив, если его правильно понять. Хотя среди паханов попадаются выродки, как видно опять же по Москве, но это обычно чужеземцы, свой собственный пахан никогда не ущемит простого работягу, который процветает под его строгим оком. Истинный пахан своей волей поддерживает наличие хоть какого-то порядка, не дает пролиться зряшной крови. Православному человеку пахан не нужен, даже отвратителен, но чтобы сдержать в разумных пределах преступную силу, он необходим. Вдобавок настоящий пахан, понимающий свою роль, копит богатство, общак, на тот случай, если народец вконец обнищает и обратится к нему за подмогой. Это не пустые слова, Жакин помнил времена, когда все так и было.

– Вас тогда звали Питон? – спросил Егорка.

– Звали Питоном и еще разными именами. – Жакин промокнул рот корочкой и сжевал ее. – Лет тридцать назад, а то и больше. Некоторые забыли, а иные, вишь, помнят. Хотя моя вотчина ближе к морю, на Северах.

– Значит, Ирина правду сказала, бандиты вас ищут?

– Такая же она Ирина, как ты, к примеру, эфиопский царь. С ними она, из их кодлы.

– Почему, Федор Игнатьевич? – Егорка догадывался, что Жакин, как обычно, прав, но не хотел в это верить. – Если она ихняя, зачем ей предупреждать? Какой в этом смысл?

Жакин достал из пачки толстую сигарету "Прима", любовно ее огладил по бокам. Он курил три сигареты в день: две после дневной и вечерней еды и одну – на ночь.

– А это как черная метка в книжке про пиратов. Читал, небось?

– Остров сокровищ?

– Но не совсем, конечно, черная метка. Они же, урки эти, понимают, что силой ничего не добьются, у них более тонкий расчет. Спугнуть хотят. Дескать, старик растревожится, побежит проверять свои закрома. Тут они и отследят, возьмут на горяченьком. Был бы ты поглазастей, обязательно бы заметил их, когда девку провожал.

Егорка возразил:

– Я, допустим, не заметил, так Гирей бы почуял.

– Он давно чует. Вон – погляди.

По его указке Егорка глянул в окошко: мать честная!

Пес забрался на поленницу, распластался на пузе мордой к болоту, только уши торчат над дровами, как два локатора.

– Теперь у них там застава, – самодовольно изрек Жакин. – Полевое дежурство.

– И чего же делать?

– Меры будем принимать. Шакалы добром не отступят. Придется утихомирить… Не хотелось на старости лет мараться. Но трудность не в этом.

– В чем, Федор Игнатьевич?

Жакин загрустил, попыхивая серым дымком.

– Шакалы, Егор, стаями живут. Вперед пускают дозорных. Эти – дозорные. Их снимем, следом другие придут. Боюсь, кончилась наша мирная житуха. Так что собирайся, Егорка, в поход. Уйдем в горы не сегодня, так завтра.

– Надолго?

– Путь неблизкий, дня три встанет в один конец.

– А эти как же? За собой потянем?

– Зачем за собой? Ночью сходите за ними с Гиреем.

Справишься?

– Если их двое, справлюсь.

– А коли больше? – подначил Жакин. – Да плюс баба, на кою ты клюнул. Ничего не скажу, маруха аппетитная.

– Справлюсь и с тремя, – сказал Егорка.

* * *

…Один угодил в кабанью яму, пес его туда загнал.

Гирей хорошо знал маневр. Сперва колесил по буеракам, выл, лаял, изображал атаку, умело подводил к нужному месту. Человек, к непролазным потемкам непривыкший, тоже рычал, оборонялся, махал ножом во все стороны, не выдержал, пальнул пару раз наугад, на звук, но где там попасть в крадущуюся по следу собаку-волка. Так и добрались потихоньку до ямины, куда незнакомец сверзился с грозными проклятиями. Егорка увлекся погоней и прозевал второго бандюгу. Тот, видно, был поопытнее дружка, умно шел краем охоты, даже веток не ломал, и выждал момент, когда Егорка, забыв уроки Жакина, выпрямился во весь рост на светлой от луны полянке. Уж больно ему хотелось подоспеть к кабаньей ловушке.

Мужчина прыгнул сзади из кустов, и если бы не реакция Егорки, успевшего качнуться в сторону, клинок точно вонзился бы ему в шею, а так – лишь полоснул по левому плечу. Егорка, крякнув, сбросил с себя тяжелую тушу, но и сам припал на колено. В свете луны нападающий показался ему огромным, как ожившее дерево, и вместо башки у него вроде надвинут пенек с сучьями. Позже выяснилось, что налетчик спасался от мошкары солдатской шапкой-ушанкой.

Поднялись одновременно, и Егорка предупредил:

– Брось нож, дяденька. Поранишься впотьмах.

Хриплым голосом бандит ответил:

– Я тебя, сучонок, аккуратно разрежу на ленточки.

Куда ты теперь денешься.

Он не шутил, и впервые в жизни изведал Егорка веселый азарт боя. Он не сдрейфил, не сомлел, а испытал пьянящее чувство, будто в легкие хлынул чистый кислород. В ту ночь он поверил, что, как и Жакин, как и матушкин сожитель Мышкин, родился воином, а не бледной спирохетой. С такой верой жить проще.

Бандит шел враскачку, делал пасы, пригибался, как для прыжков, и видно было, что драчун матерый, но учился в подворотнях; движениям не хватало гармонии космических струй, к чему приноравливал Егорку старый учитель, познавший науку боя от великих единоборцев. У Егорки на поясе тоже болтался тесак, прекрасное оружие с длинным лезвием, но он решил воспользоваться им лишь в крайнем случае.

Он отступал, стараясь не споткнуться. На ногах кроссовки с толстой подошвой – удобная обувь, не стесняющая ступню.

– Не убежишь, – прохрипел бандюга, – куда тебе бежать.

Егорка сделал вид, что оступился, и противник воспользовался этим, чтобы нанести удар. Егорка не надеялся, что все получится так просто. Подставил примитивный кистевой блок, отпрыгнул и, крутнувшись вбок, обретя упор, засветил пяткой бандиту в ухо. Но несильно, предостерегающе, дабы не потерять равновесия.

Нож – в любых руках нож, и лучше на него не нарываться. Противник тряхнул головой, взревел и, обуянный злобой, попер напролом, чем поставил себя в крайне уязвимое положение. Егорка ушел вправо, сделал быструю подсечку и вдогонку приложил подошву к упругому заду. Громила растянулся во мху носом в землю и встать не успел. Как три гвоздя, вколотил ему Егорка кулак в затылок, вышиб сознание минимум на час.

Даже дыхание не сбил. Забрал нож из ослабевшей пятерни и, усевшись на спину поверженному, связал ему руки за спиной рыбацким узлом, использовав веревочный конец, прихваченный из дома именно для этой цели.

Обыскал и обнаружил пистолет в кобуре под мышкой.

На поляну, подобно черной молнии, выметнулся Гирей. Понюхал лежащего, поворчал для порядка.

– Не скоморошничай, – сказал Егорка. – Видишь же, что в отключке. Пойдем, твоего посмотрим, а этот пусть пока отдохнет.

Поспели к кабаньей яме вовремя: невольник как-то вскарабкался и уже голова торчала наружу серой кубышкой. Егорка шарахнул раскрытой ладонью, вниз обвалил бедолагу. Посветил фонариком: копошится и пистолем целит – бах! бах! – мимо уха. Егорка крикнул:

– Хватит палить! Кидай сюда пушку!

– X.., тебе, падла! – нелюбезно в ответ.

– Считаю до трех – и бросаю гранату. Раз! Два!..

Упал под ноги черный брусок, не захотел судьбу испытывать чужак.

Егорка опустил в яму оглобину, вытянул узника на волю. Вдвоем с Гиреем отконвоировали его к товарищу.

Егорка распорядился:

– Подымай на горбину и неси.

Пленник, нестарый, коренастый мужчина, злобно возразил:

– Как я его подыму? В нем семь пудов.

– Тогда за ноги волоки.

После недолгих препирательств, вслушавшись в собачий рык, бандюга подчинился. Так и потянулись через лес обозом: Гирей сзади, Егорка сбоку, а посередине двое гостей, непонятно, кто кого тащит. Смех и грех.

Побившись тыквой по пням, спящий очухался, подал голос, и остаток пути бандиты топали в четыре ноги, обнявшись, как братья. Егорка радовался: Жакин похвалит.

Уже на подходе к сторожке Гирей навострил уши, напружинил холку. Покосился на рябиновые заросли.

Егорка сел на землю, окликнул:

– Эй, не прячься, выходи! Это ты, что ли, Ирина?

Женский голос отозвался:

– Отпусти их! У меня пистолет, и ты на мушке. Я не промахнусь.

– Промахнешься, пес тебя разорвет. Лучше выйди на свет, поговорим.

Женская фигура отделилась от рябиновых кустов. В вытянутых руках действительно пистолет. И стоит уверенно, упорно. Гирей нервничал, поскуливал, в недоумении оглядывался на Егорку.

– Отпусти их, – повторила Ирина. – Разойдемся миром. Не хочу твоей смерти, мальчик.

Как все красивые женщины, она была слишком высокого мнения о себе. И вдобавок бесстрашная. Или чумная.

– И я не хочу твоей, – искренне сказал Егорка. – У тебя никаких шансов. У меня ведь целых две пушки. Даже если случайно попадешь, я перестреляю вас всех, неужели непонятно?

Длинная перекличка звучала дико в ночном лесу.

– Как с вами быть, решит Жакин, не я, – добавил Егорка успокаивающе. – Может, он вас всех отпустит с подарками.

– Питон не отпустит, – сказал кто-то из пленников, – Питон задавит.

– Или мы его, – подтвердил второй, будто поклялся. – По-другому не выйдет. – И вдруг истошно взревел на весь лес:

– Стреляй в него, Ирка! Чего ждешь, гадюка?!

Женщина стрельнула. И промазала, как и предупреждал Егорка. Пулька-смертушка только чиркнула у него по волосам. В ту же секунду пес прыгнул и повалил снайпершу наземь.

– Назад, Гирей! – громче бандита завопил Егорка. – Отрыщь! Назад!

Сам с места не сдвинулся, наставил пушки на братанов, суетливо к нему потянувшихся.

– Не спешите, ребята. Продырявлю насквозь.

Замерли, послушались. Дышали тяжело, с хрипом. Да еще тонкий нечеловеческого тембра скулеж тянулся по траве, как весенний ручеек. Гирей стоял над женщиной, расставив лапы, глухо рыча. Хоть живая, подумал Егорка, и то славно.

Кое-как дотянул всю троицу до сторожки. Ирина горько всхлипывала, баюкая растерзанную правую руку.

Грозила Егорке смертными карами. Он ее утешал:

– Хуже могло быть, девушка. Гирей баловства не понимает.

Жакин встретил их хмуро. Вместо того чтобы похвалить Егорку, попенял:

– Токо за смертью тебя посылать, я уж волноваться начал.

Женщину оставил на дворе, под присмотром Гирея, мужиков провел в горницу, учинил им допрос. Егорка присутствовал, стоял под притолокой с пистолетом наготове. Мирно горели свечи в двух углах и керосиновая лампа на столе. Жакин уселся так, чтобы видеть обоих гостей, сам остался в тени, как следователь.

– Клички, имена, зачем явились? Говори быстро, ты! – ткнул пальцем в верзилу, которого Егорка первого взял в лесу.

– Грибы собирали, – дерзко отозвался тот. – Кличек никаких нету. Обознался, батя. С кем-то нас спутал.

Он хоть и храбрился, но долгого могильного взгляда старика не выдержал, заворочался, как от прожектора, свесил голову на грудь.

– Хорошо, – кивнул Жакин. – С тобой ясно. А ты что скажешь, грибничок?

Коренастый и белоликий мужик засопел носом, как трубой, но промолчал, видно, любые слова считал излишними.

– Ладно, – прогудел Жакин. – Тогда сам скажу, а вы послушайте. Меня вы хорошо знаете, коли пожаловали, и я вам даю минуту на молчанку. Фактически приговор уже подписан. В тайге места много, схороню как-нибудь незаметно.

Первый верзила едко заметил.

– А запоем, отпустишь? Так понимать?

– Искреннее раскаяние смягчает вину. Старый я уже, лишний грех на душу не возьму.

– Врешь, Питон! Никогда ты греха не боялся.

– Одна минута, – повторил Жакин. – Ни секундой больше.

Ждать целую минуту не пришлось. Верзила, глянув виновато на подельщика, принял решение, заговорил покладисто, как на уроке. Кличка – "Микрон", курьер он, порученец. Раньше пахал на Жеку Сивого, из Питера, выполнял для него разовые задания по щекотливьм делам, но на сей раз его нанял Иван Иванович Спиркин из Саратова, вроде бы крупный нефтяной папа, но Микрон мало что знает про него достоверно. Спиркин подрядил его как спеца, предложил за хорошую копейку прощупать таежного старичка, то есть Жакина. Сперва Микрон охотно согласился, почему не выехать в глубинку, не развеяться, но когда узнал, о ком речь, отказался.

Про Питона он был наслышан еще по прежним ходкам и не собирался лезть на рожон. Начался торг, Спиркин прибавил гонорар, и тогда Микрон пожадничал, согласился. Вот и вся история. Что касается Вадика Трюфеля, то он вовсе ни при чем. По старой дружбе Микрон взял его в пай из десяти процентов. Они оба из нового поколения, на Законе не повязаны и к старым традициям отношения не имеют. У них так – контракт, результат, расчет по полной программе – и прощай до следующей встречи.

Никаких обязательств, кроме тех, что заверены печатью.

Никаких гарантий, кроме банковского счета. Если, разумеется, Питон в соображении, о чем речь.

– У нас к тебе, Федор Игнатьевич, личных претензий нету, но и ты нас пойми. Извини, конечно, что потревожили.

– По основной профессии ты кто?

– Начинал скокарем, теперь больше по адвокатской части. В Питере на должности числюсь, еще при Собчатом оформился.

– А баба с вами кто?

Оказалось, не простой вопрос. Микрон стрельнул глазами на Трюфеля, тот сипло закашлялся, будто простудился. Оно и немудрено, кабанья яма сырая.

– Честно скажу, чтобы не вилять. Она не наша, ихняя. Короче, Спиркина деваха. С нами послана как бы, полагаю, для присмотра.

Жакин ненадолго задумался.

– Прощупать хотели на какой предмет?

– Сказано, сундук у тебя большой. А где стоит, никто не в курсе.

– Чей сундук?

– Сказано, от добрых времен на сохранении.

Егорка позволил себе вмешаться:

– Женщина тоже из уголовных, дяденька Микрон?

Верзила недобро сощурился:

– Сам ты из уголовных, сопляк!

Жакин вежливо обратился к Вадику Трюфелю:

– Ну а ты, странник Божий, что имеешь в свое оправдание?

– Пошел ты на х… – независимо ответил коренастый.

– Что ж, хлопцы, – по видимости довольный допросом Жакин сунул в рот неурочную "Приму". – Легенда хорошая, но вся из белых ниток. Все же, думаю, придется вас мочить.

– Не надо, – возразил Микрон. – Если где нечаянно напутал, спроси, уточню.

– Уточняю. Кто такой Спиркин?

Верзила Микрон, обвыкшийся в сторожке, попросил разрешения закурить и перекинул ногу на ногу. Чутье ему подсказывало, что старик уже не тот, каким слыл. Слинял, опростился. Хотя шутить с ним все равно не стоит.

Но больше всего Микрон, как и его напарник, ненавидел пацана, стоящего у двери с пушкой. Подставились они позорно. До сих пор не верилось, что малец их повязал. Но от правды куда денешься. Ничего, еще не вечер.

– Кури, – усмехнулся Жакин. – На том свете сигарету не дадут.

– Спиркина плохо знаю, – сказал Микрон, – Падлой буду. Портрет могу нарисовать. Солидный мужчина, при регалиях. Саратовская братва вся под ним. Но сам из чистеньких. У него контора на улице Замойского. Называется "Монтана-трест". Я навел справки, чего-то с нефтью крутят. Нефтяной папа, так его и называют. Без будды. Вон хоть у Трюфеля спроси. Он подтвердит.

– Пошли все на х… – пробурчал напарник, нагло закуривая.

– Какой-то дяденька Трюфель немногословный, – заметил от притолоки Егорка. Взгляд, которым тот его одарил, мог, пожалуй, подпалить тайгу.

– Ежели он нефтяной папа, – спросил Жакин, – зачем ему я?

Микрон развел руками.

– Кто же знает, наше дело – контакт. Сундук твой его интересует.

– И чего посулил за работу?

Микрон помялся, но все же ответил:

– Пару штук авансом, три – по исполнении. Ну и командировочные.

– Пять тысяч зеленых? Неплохо.., а ежели сундука никакого нету, что ведено делать?

Микрон активно разогнал дым рукой, чтобы, не дай Бог, не попало на Жакина.

– Ладно, и так понятно… Что ж, ребятушки, прошу на двор. Светать начинает.

Бандюги напряглись, но не сдвинулись с места.

– Вы что, братцы, никак оробели?

– Ты же обещал, Питон!

– Что обещал?

– Добром отпустишь, если чистосердечно.

– Чистосердечно у тебя, Микроша, последний раз получилось, когда ты в горшок какал… Подымайтесь, подымайтесь, не век же тут сидеть.

С неохотой, набычась, мужики потянулись к дверям.

Егорка отступил к окну, пропуская. Жакин забрал у него пистолет, вышел на крыльцо.

– Ну-ка, обернитесь, хлопцы!

Мужики нацелились рвать когти в лес, да черный пес стоял поперек дороги. Его не обойти без тяжелых потерь.

Это оба понимали. Пришлось обернуться.

Жакин пальнул навскидку два раза: Микрону пробил колено, а Трюфелю плечо. Микрон принял муку геройски, опустился на карачки, обхватил ногу и застыл в позе роденовского "Мыслителя"; его товарищ, напротив, разразился буйным матом, озадачив Гирея.

– Потише, хлопцы, – попрекнул Жакин. – Всех зверей распугаете… А ну-ка, девушка, подойди ко мне.

Сидевшая на приступке Ирина поднялась и приблизилась.

– Что, дед, меня тоже подстрелишь?

– Ступай в дом, сперва потолкуем.

– О чем толковать? Стреляй, коли креста на тебе нет.

Загуби невинную душу.

Егорка из-за плеча Жакина позвал:

– Заходите, Ирина, не бойтесь. Федор Игнатьевич вас не тронет.

Женщина, бережно неся больную руку, скрылась в сторожке.

Жакин обратился к подранкам с напутственным словом:

– Шагайте в поселок, ребята. Но больше на глаза не попадайтесь. Второй раз не пожалею.

– Куда же я пойду, – удивился Микрон, – с пробитым коленом?

– Как-нибудь доберетесь, коли повезет. Спиркину нижайший поклон. Гирей, проводи гостей.

С тем и ушел в дом.

Егорка, усадив даму возле лампы, делал ей перевязку.

Уже приготовил склянку с йодом и бинт. Рука была располосована от локтя до кисти, но кость цела. Егорка обрадовался.

– Удача какая! Обычно Гирей кость ломает, как спичку. У него пасть крокодилья. Есть даже теория, что волки отпочковались от рептилий. Но это противоречит "Происхождению видов".

Ирина на секунду забыла о боли.

– Ты совсем, что ли, блаженный? Или придуриваешься?

– Почему придуриваюсь? В "Происхождении видов" действительно много натяжек. Более поздние исследования это доказали. К примеру, англичанин Дэвид Спенсер. Он от Дарвина буквально камня на камне не оставил. Или грузинская школа Васашвили, прогремевшая в сороковые годы.

– Заткнись, – попросила Ирина. – От тебя голова болит.

– Вам неинтересно?

– Ну даешь, юноша! Натравил дикую собаку, изувечил, привел к деду-палачу и теперь спрашиваешь, интересно ли мне, от кого произошел крокодил. Откуда ты взялся: такой на мою голову?

– Вообще-то я из Федулинска, – сообщил Егорка. – Это небольшой городишко под Москвой. Оборонное предприятие, институт, завод… Раньше там люди нормально жили, небогато, конечно, но, как бы сказать, осмысленно.

Теперь бандиты правят, как и везде. Не больно так?

Меля языком, чтобы отвлечь Ирину, он ловко продезинфицировал рану, облил края йодом и туго забинтовал.

Жакин подоспел со стаканом водки.

– Прими, девушка, заместо столбнячной сыворотки.

– Не отравишь, Питоша?

– Сперва дознание сниму.

Водку она выпила в три приема, утерла рот ладонью, о закуске не заикнулась. Видно, привычная к напитку.

Попросила сигарету. Жакин угостил "Примой".

– Другого курева не держим, извини.

– Другого и не надо… Что ж, спрашивай, чего хочешь узнать.

Держалась она хорошо, ничего не скажешь. В круглых глазах ни тени замешательства или испуга. Взгляд дерзкий, победительный. Егорка отворачивался от Жакина, чтобы тот не заметил его идиотской улыбки.

– Ты, девушка, понапрасну не ершись, – посоветовал Жакин. – И Питошей меня называть не надо. Какой я тебе Питоша? Я тебе дедушка по возрасту. Меня не заденешь, а в Егоркиных глазах себя роняешь. Расскажи лучше про своего хозяина, про этого Спиркина.

– Шестерки вонючие, – выругалась Ирина. – Поразвязывали, значит, поганые языки.

– Не осуждай, красавица. Жить каждая блошка хочет…

Что же твой Спиркин, и впрямь такой грозный барин?

– Налей еще водки, Федор Игнатьевич.

– Не окосеешь?

– Рука зудит, мочи нет.

Жакин сходил на кухню, принес полстакашка. Пока ходил, женщина неотрывно глядела Егорке в глаза, будто подтягивая к себе. Он аж взопрел малость.

– Зря собаку на меня пустил, – сказала с чудной гримасой. – Ох зря, Егорка!

– Гирея не удержишь, когда он в атаке.

Приняв вторую дозу, Ирина рассказала про Спиркина. Призналась, что как женщина она для него старовата.

Ему к пятидесяти или чуть поболе, и курочек он себе подбирает неклеванных, с пушистым темечком. Выбор у него огромный, весь Саратов под ним. Но на сладенькое он не слишком падкий, вообще по натуре мужик суховатый, держит себя в строгости. Капиталу у него немерено, он ведь издалека начинал, из центра. Из Москвы его прислали для укрепления местных властей. Потом, правда, сняли со всех должностей специальным президентским указом, когда новая дележка пошла. Но Иван Иванович к тому времени ни в чьей поддержке уже не нуждался. У него, говорят, одной недвижимости за бугром на сто миллионов, оттуда к нему иностранцы, прозванные инвесторами, табунами ходят. Кормятся из его рук.

– Ты спросил, Федор Игнатьевич, грозный ли он барин? С виду нет, не грозный. Культурный человек, обходительный, всегда при галстуке, в золотых очечках, на английском чешет, как мы на русском, и жена ему под стать. Говорят, из Парижа выписал, дамочка вся из себя – фу ты ну ты! – как картинка из рекламы. Детишек у них трое, то ли нарожали, то ли тоже откуда-то выписал, их никто не видел, по дальним странам, как водится, распиханы… Короче, примерный семьянин и по праздникам в церкви со свечкой стоит, молебны за его здравие по приходам служат, но если кто невзначай его обидит, хотя бы неосторожным словцом, считай, такого ухаря через день, через два уже несут на погост. Примеров тьма, пересказывать неохота… Принеси еще стакашку, дедушка.

– Как ты описываешь, – у дивился Жакин, – он птица вообще не нашего полета. Зачем ему невзрачный старичонка на окраине бывшей империи, вот чего в толк не возьму?

– Тебе виднее, – усмехнулась Ирина, и опять Егорка поплыл от ее бедового взгляда. Ему теперь одно и то же чудилось: как они лежат в обнимку на каком-то ложе – наваждение, и только.

– Мне, может, виднее, но твое мнение какое?

Ирину водка размягчила, ответила не таясь:

– Мое мнение, пожалуйста. Хоть ты, Федор Игнатьевич, прикидываешься таежным пеньком, заначка у тебя неподъемная. Спиркин за сотней баксов десант не пошлет.

– Кто же ему про это наплел?

– Земля слухом полнится. У него связи большие. Говорю же, из Москвы прислали, из самого сатанинского стойбища.

Жакин, сжалась, поднес ей еще стакан беленькой.

Ирина лихо выпила, опять утерлась ладошкой, одарила Егорку мечтательным взором и вдруг поползла с табурета, как тесто из квашни.

– Все, уклюкалась девонька, – определил Жакин. – Давай переложим ее к печке.

Только тут Егорка заметил, что старик заранее бросил на пол старый матрас из кладовки.

– Вы чего-то ей подмешали, Федор Игнатьевич?

Больно быстро отключилась.

– Не без этого. Ей на пользу отоспаться. Предупреждаю, Егор, она очень опасна.

– Я это понял. – Под пристальным взглядом Жакина он почувствовал себя неуютно, как мошка под микроскопом.

– Лучше выбрось ее из головы.

– Вы ее убьете?

– Я – нет. Но за тебя поручиться не могу.

– Шутите?

– Ты же знаешь, я шутить не умею.