"Ливиец" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

10

Некогда Меркурий обращался вокруг оси примерно за сорок восемь земных суток, а год его был равен пятидесяти пяти суткам — тоже, разумеется, в земном исчислении. В сорок первом веке, когда были открыты первые порталы и Койн Модераторов приступил к планетарным преобразованиям, вращение Меркурия замедлили, сделав его почти таким же, как период оборота вокруг светила. Этот проект в свое время вызвал изрядные споры, ибо предлагались и другие решения — скажем, перебросить Меркурий на орбиту между Венерой и Землей или сделать спутником одной из более крупных планет, после чего подвергнуть глобальному терраформированию. Но в таком случае Меркурий исчезал как оригинальное тело Солнечной системы, и вместе с ним уходили навек девственные просторы с жутковатыми, но величественными пейзажами, и тот аромат непредсказуемости и опасности, который несут странствия среди раскаленных скал, в лабиринтах извилистых ущелий, под гигантским, источающим зной Солнцем. Словом, не хотелось лишать Меркурий его характерных особенностей, но из-за близости к светилу он был неудобен для освоения — рано или поздно каждый квадратный метр его поверхности выжигало безжалостное солнце.

Итак, Меркурий притормозили, и теперь в одном его полушарии царил огненный день, в другом — вечная ледяная ночь, а между пламенем и льдом, в зоне либрации, прикрытой силовыми щитами, располагались сотня городов и городков, парки, сады и озера, соединенные каналами, а также сеть туристских центров, откуда любители экстремального спорта уходили в походы на Дневную и Ночную Стороны. Разумеется, без скафандров, полагаясь лишь на адаптивные свойства организма и собственную выносливость.

Неофициальной метрополией планеты считалось Пятиградье — пять довольно крупных городов, расположенных по краям огромной, тридцать километров в диаметре, котловины с несколькими озерами. Эту территорию отвели под плантации арнатов, плодового дерева, мутировавшего естественным путем в меркурианских условиях из черной виноградной лозы. Гибкий стебель превратился в мощный толстый ствол с вытянутыми шатром ветвями, ягодные грозди — в большие, величиной в два кулака плоды пурпурного цвета, листья тоже увеличились, порозовели и обрели иную форму, сходную с пятипалой человеческой рукой. Но цикл плодоношения остался прежним; будто сохраняя память о земной прародине, арнаты созревали раз в шесть с половиной коротких меркурианских лет.

Названия городов, окружавших Долину Арнатов, писались только на древней латыни: Sator, Arepo, Tenet, Opera, Rotas. Легенда гласит, что так их назвал один из видных модераторов, формировавший местный ландшафт и, видимо, увлекавшийся палеолингвистикой. Пять слов являлись латинской фразой, которая переводилась так: «Сеятель Арепо с трудом держит колеса». То был древнейший суперпалиндром, который, если записать слова в виде квадрата

S a t o r

А r е р о

T e n e t

O p e r a

R o t a s,

читался четырьмя способами — слева направо, справа налево, сверху вниз и снизу вверх. Из-за этих чудесных свойств «формуле Sator» в Pax Romana приписывали магическую силу; считалось, что она защищает от зла и недугов и дарует счастье.

Так ли это на самом деле, знал, пожалуй, лишь сеятель Арепо; к тому же Меркурий, если понимать под этим именем не бога, а планету, к Римскому миру не относился. Тем не менее, невзирая на просвещенные времена и абсолютное отсутствие болезней, в пору плодоношения арнатов в Пятиградье собиралось от двух до трех миллионов гостей, желающих разжиться толикой счастья. А заодно — поучаствовать в традиционном карнавале, поплясать, пообщаться с друзьями и испить хмельной арнатовый сок не из бутылки, а прямо с дерева.

Тави на этом празднестве никогда не была и сейчас, сидя на балконе гостевого дома, любовалась розовым морем древесных крон, синими озерами, хрустальными башнями Сатора и Арепо и приближавшейся к нам карнавальной процессией. Балкон, имевший форму чаши, затеняли ветви с сочными пурпурными плодами, а с высокого склона, на котором террасами поднимались дома приезжих, было видно, как пестрое нескончаемое шествие, извиваясь змеей среди арнатовых рощ, озер и живописных скал, ползет всё ближе и ближе к Арепо. По традиции действо начиналось в Саторе, лежавшем у восточных гор Дневной Стороны, затем пешие шеренги в фантастических костюмах, всадники, плясуны, оркестры, гравиплатформы с живыми картинами и всякими редкостями вроде инопланетных зверей и необычных механизмов двигались на юг, к Арепо, там поворачивали на запад, шли к Тенету и равнинам Ночной Стороны, затем — на север к Опера, на северо-восток к Ротасу и на юго-восток снова к Сатору. Путь, по которому карнавальное шествие обходило равнину, составлял девяносто два километра, преодолеть которые при пониженном тяготении Меркурия было нетрудно за три-четыре дня. Гости могли присоединиться к процессии, петь, танцевать, показывать фокусы или развлекаться зрелищем проходящих мимо толп, попивая арнатовый сок на балконе. Второй вариант, избранный нами, не исключал возможности склониться к первому в любое время.

Но мы еще не наговорились. Егор еще не рассказал о битве народов на Каталаунских полях, Саймон еще не поведал о тайнах Воронки и Рваного Рукава, я еще не спел ни боевой ливийской песни, ни гимна в честь Хатор, владычицы любви, а девушки еще не выслушали нас, не восхитились и не осыпали героев знаками внимания. Пусть человечество достигло звезд и угнездилось в тысячах миров, пусть победило смерть, страшнейшую из бед, пусть познало прошлое не через книги и древние руины, а наяву, пусть, пусть!.. Но в чем-то жизнь не изменилась — в том, например, что мужчины жаждут одобрения прекрасных женщин. Подвиги — ради них, острое слово и умная мысль — ради них, и этот праздник под темным меркурианским небом, эти песни, смех, фонтаны огня и пьянящий сок — всё это тоже ради них.

За столом нас было семеро — трое мужчин, три женщины с Тоуэка и Павел, таинственный приятель Саймона. Несомненно мужчина, но настолько странный, что я не мог определить, с какого мира он явился. В Галактике не существует миров, где люди подвержены старости, а он был стар — не в смысле прожитых им лет, а по тому, как износилась телесная оболочка. Кое-кто из нас — скажем, те же Гинах, Илья и Давид — предпочитают возраст зрелости, зримой зрелости, когда на лице пролегают первые морщинки, но у Павла они были не первыми. Сообразуясь со своим опытом историка, общавшегося с людьми прошлых эпох и видевшего старцев, я дал бы ему лет пятьдесят или немного больше. Он был на редкость низкорослым, сутулился при ходьбе и явно не отличался красотой: серые водянистые глазки прятались под нависшими бровями, нос бесформенный, маленький рот со слишком пухлыми губами и большие залысины на лбу. Волосы, даже брови, будто припорошены снегом — я не сразу догадался, что это не ухищрение косметики, просто он начал седеть.

Седеть! Поразительно! Егор, как и я понимавший, что к чему, посматривал на Павла с удивлением, девушки — с сочувствием; наверняка им мнилось, что он попал в Воронке в черную дыру, состарившись в ней на десять тысяч лет. К тому же от него не исходило внятных ментальных посланий, только ровный и какой-то безразличный фон, словно его разум был наглухо заблокирован.

Странный человек!

— Смотрите! Смотрите! — воскликнула Ники, перегибаясь через балконные перила. — Огненные жонглеры! Какое чудо!

Головные шеренги процессии уже проходили под нами: сотни юношей и девушек, увеличенных ви-проекцией до десятиметровой высоты. Из рук одних гигантов били столбы разноцветного пламени, изгибаясь и скрещиваясь в темно-фиолетовом небе, образуя изящные аркады; другие подбрасывали вверх обручи, шары, булавы, диски, которые ослепительно вспыхивали в полете и превращались в огромные цветы, земные, астабские, телирийские, цветы Тоуэка и Ниагинги; третьи ткали мелодию, взмахивая руками — повинуясь их жестам, звуки музыки то струились плавным потоком, то набирали темп.

Джемия восхищенно вздохнула и положила головку на плечо Саймону, тут же завладевшему ее рукой, Ники и Тави зааплодировали, Егор расстегнул пояс с кинжалом и пистолетами, стащил перевязь и сказал:

— Стараются ребята, но до латинян им далеко. Случилось мне быть на коронации Диоклетиана, и там…

Звон литавр, гул барабанов и медный голос труб заглушили его слова — теперь мимо нас проходил оживший оркестр. Музыкантов видно не было, только плыли в сумрачном воздухе огромные инструменты, наигрывая торжественные гимны. Потянувшись к ветвям, усеянным арнатами, я сорвал несколько штук и принялся выдавливать их в бокалы. Кожура пружинила под пальцами, рубиновый сок тонкими струйками брызгал из плодов.

Мы выпили за встречу со старыми друзьями, потом за свою вару — она имела шанс увеличиться, если дела у Егора с Ники пойдут хорошо. За Джемию я бы не поручился; Саймон был изрядный вертопрах, и вряд ли она позволит ему что-то большее, чем пожатие руки и пара поцелуев. Павел пил с нами и в то же время оставался сам с собой; звуки и краски карнавала, расцветавшие в сумрачном небе, обтекали его словно вода мрачноватый утес. Не только его облик и выражение глаз казались странными; одежда тоже выглядела непривычной — широкие темные брюки, рубаха с круглыми застежками и поверх нее накидка с рукавами, похожая на сьют, но не приталенная и слишком короткая. Костюм, не очень подходящий для карнавала — такие, насколько мне помнилось, носили в Эру Взлета.

Мимо нас продефилировала процессия в скафандрах древних астронавтов, гусарских мундирах, рыцарских латах, эллинских туниках и снаряжении корсаров — кафтаны с абордажными саблями у поясов, высокие сапоги, волосы перехвачены жгутами из цветных платков. Женщины были наряжены столь же разнообразно: одни изображали ведьм, другие — афинских гетер, дам эпохи Возрождения, амазонок, индийских танцовщиц, астабских пчел-жемчужниц и шестируких обитательниц Нейла. При виде их Саймон потер мощную шею и ухмыльнулся:

— Типа-типа кхару'данга мелсити зз'кин, увара тосидомо пай.

— Что? — Глаза Октавии широко распахнулись.

— Это на нейл'о'ранги, милая, — пояснил я. — Примерный перевод таков: женщины, что предаются увеселениям, не плодоносят.

— Что есть великий грех, — добавил Саймон. — На Нейле очень трепетно относятся к воспроизводству потомства. У них трехлетний репродуктивный цикл, и в урочное время планета словно вымирает — тишина, ни производственных шумов, ни развлечений, транспортная сеть обесточена. Из-за этого задержалась наша экспедиция — Нейл являлся нашей базой, как ближайший к Воронке цивилизованный мир.

Он принялся рассказывать об этом великом походе, не первом и наверняка не последнем на нашем веку. Вояжеры из Койна Чистильщиков обнаружили в Рваном Рукаве, рядом с Воронкой, крохотный звездный кластер — три системы в кубическом парсеке, очень редкий случай, тем более что восемь планетных тел из двадцати одного вполне подходили для заселения. Группу назвали Триолетом, и сотни кораблей Чистильщиков-Констеблей двинулись туда, чтобы, как они выражаются, «заштопать» пространственную ткань. Без этого, как показали расчеты, кластер будет поглощен Воронкой в ближайшую тысячу лет, и эта грустная перспектива вряд ли могла привлечь переселенцев. Игры с пространством — штука тонкая, да и сам Рваный Рукав относится к числу интересных объектов, и потому экспедицию сопровождал научный корпус из космологов и ксенологов, а также два Носферата, которых Саймон называл Асуром и Красной Лилией.

Общеизвестно, что у Носфератов нет ни прозвищ, ни имен, ибо, общаясь телепатически, они воспринимают в полном ментальном объеме каждую личность. Но у этих были имена, то ли присвоенные членами экспедиции, то ли принятые ими самими в знак уважения наших обычаев или же с целью облегчить контакт с людьми. Саймон заметил, что Красная Лилия, старший, формой похож на цветок размером в три световые секунды, и если считать его ипостасью галактического божества, то младший, Асур, исполнял при нем функции ассистента. Павел — тоже, видимо, участник экспедиции, — вдруг оживился и начал объяснять, что Саймон неверно понимает взаимоотношения Носфератов; дескать, у них нет никакой иерархии, ни старших, ни младших, ни главных, ни помощников, и что эти термины вообще неприменимы к Галактическим Странникам, чья культура насчитывает сотни миллионов лет. Категория подчиненности не годится уже потому, что Носферат является одновременно индивидуальностью и коллективным разумом — иными словами, он может распараллеливать свое сознание и решать одновременно множество задач. Иногда, если проблема очень сложная, реализуется другой процесс — слияние разумов нескольких Носфератов, причем один из них берет на себя формирование общего и обычно временного сверхсознания. В паре Красная Лилия — Асур этим занимался Лилия, что, на человеческий взгляд, может выглядеть как признание его лидерства.

Слушая его, я думал, что Павел наверняка принадлежит к той фратрии Койна Ксенологов, на которую возложены контакты с Носфератами. Может быть, по этой причине он выглядит таким постаревшим и мрачноватым — трудно сохранять юную улыбку, общаясь с существами, столь же далекими от человека, как мы от муравьев. Несколько угнетает, скажем так.

Теперь мимо нас тянулись заполненные народом платформы на гравитационной подвеске. Изображались осада Трои, штурм Эвереста, последнее путешествие Амундсена на дирижабле, битва славян со скифами, реставрированная по одной из картин XIX века, и многое другое. Горы, степи, крепостные башни, разнообразные древние механизмы были, конечно, голографическими, люди в доспехах и костюмах прежних времен — живыми. Это было соревнование групп художников и любителей-непрофессионалов, и мы, по совету Егора, отдали свои голоса сцене «Гибель Помпеи». Кажется, она тоже воспроизводила старинное полотно, одно из немногих, переживших Эру Унижения.

Я смотрел на Павла и гадал, почему он не переменит внешность. Отнюдь не все в наше время красавцы и красавицы; возраст и опыт чеканят лица, и этой индивидуальностью дорожат. Но изменения и исправления всё же не исключаются, под влиянием каких-то идей, событий или любимого человека. Иногда в этих поправках заметны черты характера: гордецы добавляют себе роста и физической мощи, тщеславные — красоты, совсем молодые — черточки зрелости. Сам я таков, каким вышел в свет из Антарда, но понимаю тех, кто хочет стать прекраснее — красота, в конце концов, единственное, что можно назвать материальным сокровищем в нашем мире. Всё остальное — любовь, признание, слава и другие удовольствия — суть ценности духовного порядка.

Любопытно, если бы Павел хотел измениться, то в какую сторону? Прибавил роста, ширины плеч, мускулатуры? Сделал бы орлиный нос и темные густые волосы? Исправил линию губ? Но в том, что он не пожелал облагородиться внешне, был определенный вызов: принимайте меня таким, какой я есть, или не принимайте вовсе.

Загадочный человек!

Егор поднялся, подхватил Ники, посадил на плечо. Она принялась срывать арнаты с верхней ветви, где они были крупней и сочней, и перебрасывать их Джемии. Движения обеих тоуэкских девушек были изящны и точны, словно в балете или хорошо отрепетированной пантомиме: вверх и вниз мелькают гибкие руки, летят пурпурные плоды, корзинка на столе полнится как бы сама собой. Мы с Тави принялись выдавливать сок. Иногда наши пальцы соприкасались, и по губам моей феи скользила нежная улыбка.

— Я бы чего-нибудь съел, — произнес Саймон. — Дом! У тебя есть имя, дом?

— Симург, к вашим услугам, — послышался музыкальный голос конструкта.

— Что у нас есть для праздничной трапезы, Симург?

— Всё, что пожелаете.

Бесконечный перечень блюд вспыхнул над столом и начал неторопливо вращаться, дразня нас вкусными запахами.

— Либро, — сказал Саймон. — Либро, тушеные баклажаны и олью по-андалузски. Кто чего хочет?

Егор опустил Ники на пол. Посыпались заказы, сопровождаемые смехом и шутками, только Павел оставался молчаливым, даже мрачным. Может быть, наше пиршество что-то ему напоминало, что-то такое, о чем он хотел бы, но не решался забыть.

Ментальный поток, исходивший от Саймона, изменился; почти физически я ощутил его тревогу.

— Возьми либро, Павел, — предложил он. — Или вот миртах гетуза, блюдо альгейстенской кухни… Попробуй, это очень вкусно!

Павел сделал отрицательный жест:

— Мне хочется другого, но этих кушаний, пожалуй, нет в меню.

Долю секунды Симург, будто придя в полное ошеломление, молчал и переваривал эту информацию, затем сухо сообщил:

— Наш комплекс гостевых жилищ связан с Инфонетом, где хранятся все — повторяю, все! — кулинарные рецепты человечества, прошлые и настоящие, принятые во всех обитаемых мирах. Возможно, вы желаете что-то из кухни негуманоидов? Тогда я свяжусь с Большим Каталогом инопланетных блюд, совместимых с человеческим метаболизмом и…

— Ни к чему с ним связываться, время тратить, — буркнул Павел. — Ты, гниль подлесная, скажи, есть у тебя паштет из лягушачьей печенки?

— Простите, что?..

— Паштет из лягушачьей печенки, — невозмутимо повторил Павел. — Еще хочу жареных мясных червячков.

Саймон расхохотался с явным облегчением, девушки, сообразив, что нас развлекают, тоже не могли сдержать смех, а Егор важно пояснил:

— Побрехоно, игра такая Эры Взлета, когда появились первые интеллектуальные компьютеры.

— А в чем суть? — спросила Ники.

— В том, чтобы в беседе с компьютером поставить его в тупик, не используя, однако, никаких гипербол, парабол и прочего невероятия. Нельзя сообщить компьютеру, что морковку рвут на дубе или что кенгуру носят ботинки — то и другое нелепица, обман, а вот паштет и жаркое, которых требует Павел, в принципе могут существовать.

— Вы в этом уверены? — тоном обиженного ребенка поинтересовался Симург.

— Я уверен. — Павел придвинул к себе чашу с арнатовым соком, отхлебнул, поморщился и вымолвил: — Ну, раз с лягушачьим паштетом напряженка, дай мне мидий с лимоном и сосиски вместо червячков. И водки, большой пузырь. Водка у тебя есть, кухарь электронный?

— Разумеется. Семьсот девятнадцать сортов, из агавы, кайяка, кобыльего молока, риса и пшеницы. Пшеничная — по русским, польским, финским старинным рецептам, а кроме того…

— Пшеничную давай, — распорядился Павел. — Русскую.

Центр стола исчез и тут же материализовался вновь, заставленный тарелками и блюдами. Среди них, словно высотная башня меж низких округлых корпусов, торчала внушительная бутылка литра на два, полная прозрачной жидкости. Павел потянулся к ней, взвесил в ладонях и с какой-то особой торжественностью разлил в четыре бокала, предупредив:

— Для девочек будет крепковато, а нам, мужикам, в самый раз.

Мы выпили. Это был этиловый спирт пополам с водой, ни приятного вкуса, ни аромата, сплошное жжение в глотке. Усилием воли я нейтрализовал напиток, и, кажется, Саймон с Егором сделали то же самое. Павел откинулся на спинку стула, прикрыл глаза и некоторое время сидел в задумчивости, будто прислушиваясь к себе.

Саймон дернул его за рукав:

— Ну, убедился? Я же говорил тебе…

— Говорил! Что с того, что говорил! Я и сам знаю… — Несколько слов на незнакомом мне языке слетели с губ Павла, потом он вдруг усмехнулся, и Джемия, смотревшая на него во все глаза, ответила улыбкой. — Знаю! — повторил Павел. — Вот дьявольщина! Времена пошли — ни оттопыриться, ни опохмелиться!

Мы принялись за еду, и он снова надолго смолк. Мимо нас текли всё новые и новые толпы: чародеи, свивавшие в воздухе кружево из нитей цветного огня, всадники на мамонтах, медведях и пещерных львах, римские гладиаторы, потрясавшие копьями и трезубцами, гигантский дракон, прямо из легенд Китая, на котором ехал император Поднебесной, древняя машина начала двадцатого века — похоже, паровоз, тоуэкские звери-кусты с отрядом фей и эльфов, группа горнистов и барабанщиков, наездники на голенастых птицах с Песалави. Тарелки и блюда постепенно пустели, чаши наполнялись арнатовым соком, и вскоре мы перешли к другим занятиям, столь же приятным, как завершавшееся пиршество. Ники, устроившись на колене Егора, что-то ворковала ему на ухо, Джемия и Тави шептались, поглядывая на них, а Саймон принялся рассказывать мне, где был и что делал последние сорок лет. Павел сосредоточенно опустошал бутылку с разведенным спиртом, и я заметил, что его блеклые глаза чуть-чуть затуманились.

Внезапно он вскочил, приник к балюстраде балкона и свесился вниз. Там снова цепочкой плыли гравиплатформы, и на одной из них, третьей от начала, изображалась сцена выхода на Поверхность: отверстие глубокой шахты и гигантская рука с шестью первопроходцами.

Охотники: Эри, Крит, Хинган и Дамаск — были с оружием и в темных кирасах, напоминавших рыцарский доспех, Мадейра, ученый — в белой броне, а художник Дакар — в облегающем одеянии, с закрепленной над плечом видеокамерой. Довольно приличная реконструкция, но Павел, глядя на нее, кривился и недовольно бормотал: «Не похоже, дьявол!.. Вот манки трахнутые… всё не то и не так… не так ведь было…»

А как? — подумал я и, выпав на секунду из реальности, связался с Инфонетом, с тем сегментом исторического мегалита, который заполняли наблюдатели с Австралийской базы. Яркая картинка мелькнула предо мной: шесть человек в одинаковой одежде, в шлемах и комбинезонах, а за их спинами — угловатый летательный аппарат и радужный пузырь силового экрана, прикрывавшего выход из шахты. Эта реконструкция была наверняка точнее, ибо базировалась на видеолентах, отснятых первопроходцами — по вполне понятным причинам само историческое деяние мы наблюдать не могли. Один из них, Дамаск, вскоре погиб, но внедрить в него психоматрицу было невозможно из-за повреждения мозговых тканей.

Вернувшись, я снова уловил тревожную эманацию Саймона. Павел продолжал бормотать:

— Там был скаф… скаф, а не эта дурацкая рука… камеру нес Мадейра… все — в броне, с огнеметами… и купол… он переливался, и по поверхности струились пятна… а еще — фонтаны, целые гейзеры огня… Эри сказала…

Саймон, вытянув длинную руку, похлопал его по плечу:

— Вернись к нам, дружище! Это лишь копия памятника, что установлен в Петербурге. Не реальность, а идеализация, в некотором смысле — мниможизнь.

Павел словно очнулся. Тави пристально посмотрела на него, потом бросила взгляд на Джемию и предложила:

— Не пройтись ли нам? Начало шествия уже в Арепо. Мы могли бы присоединиться к нему или отправиться к озеру, туда, где белый павильон и яхты…

— К озеру! — поддержала Джемия, и мы стали подниматься.

Симург, как и другие строения гостевого комплекса, был возведен между Сатором и Арепо, на крутом склоне Восточных гор Дневной Стороны. Архитектура современная: многоэтажный дворец из сфер и капель, соединенных трубами гравилифтов; вверху — жилые комнаты, лоджии, балконы, внизу — кабачки, помещения для игр и галереи, где выставлены произведения местных умельцев и даже магистров из Койна Художников. Мебелью тут служили мягкие пузыри, принимавшие по ментальной команде любую форму, у потолков плавали декоративные фигуры — светильники, похожие на облака, на изящных бабочек и птиц, на стенах светились фрактальные образы и узоры, плод фантазии домового голографа. Спустившись в холл-оранжерею, украшенную яркими цветами ниагинги и мутировавшими земными орхидеями, мы нашли Туманное Окно и перенеслись в парк, на равнину, к одной из арнатовых рощиц у кольцевой дороги, по которой двигалось шествие.

Здесь, на тропинках под деревьями, царила приятная прохлада. Острые пики Восточных гор и башни Сатора почти терялись в золотистом ослепительном сиянии Дневной Стороны. Край солнечного диска, чудовищно огромный, пышущий протуберанцами, горбом поднимался над горной грядой, но его свет, профильтрованный силовыми щитами, не был убийственным. Небо на востоке пылало яркими красками, золото переходило в алый, желтый, зеленый и синий цвета, принимая над самой либрационной зоной темно-фиолетовый оттенок. Где-то ближе к Ночной Стороне висели звезды, а между ними и планетой — Западный Экваториальный и Полярные Щиты, предохранявшие обитаемый мирок Меркурия от холода и утечки воздуха. Они казались размазанной над горизонтом туманностью, в отличие от Восточных Щитов, невидимых в гневном блеске светила.

Вдоль рощи тянулся канал с пологими, заросшими травой, вейларом и серебристыми ивами берегами и две дороги по его краям. Их, видимо, предназначали для гуляний: по обочинам высились тонкие световые мачты, тут и там виднелись беседки и скамьи с парившими над ними гирляндами фонариков, рамы Туманных Окон и всяческие украшения: цветочные куртины, статуи-голограммы неведомых птиц и зверей, лестницы, ведущие к воде или крутым мостам, изогнутым словно хребты стегозавров, узорные, кованные из металла ограды у причалов и купален.

Мы двинулись по дороге среди других гуляющих. Народу было много; одни спешили присоединиться к карнавальной процессии, другие, наоборот, покинув ее, отдыхали на скамейках, сидели за столиками кафе или перебирались на яхты, челны и каноэ, ожидавшие у пристаней. Канал был довольно широк, не меньше сотни метров, и в темных его водах уже плыли под звуки музыки и блеск фейерверков вереницы мелких и крупных судов. Мимо нас прошла миниатюрная римская галера, за ней — другая, похожая на драккар викингов с резным форштевнем в виде конской головы: серебряная грива расплескалась вдоль бортов, четыре весла вздымаются и опускаются в ровном темпе, будто ноги иноходца.

Здесь было светлее, чем на балконе, и Павел, приглядевшись к Егору, вдруг сказал:

— Простите, уважаемый… Кажется, у вас испачкано лицо.

— Где?

— Вот тут, на щеках под глазами. — Павел обернулся к нам. — Разве вы не замечаете? Эти темные полукружья…

Егор рассмеялся — будто грохнули в барабан.

— Испачкано! Ха! — Огромной рукой он обхватил Павла за плечи и наклонился к нему. — Разве испачкано? Присмотритесь! Вы что же, кельзанга никогда не видели?

— Нет. — Павел выглядел смущенным. — Простите меня еще раз. Я многого не видел. Праздников на Меркурии и таких великанов, как вы… странников в прошлые эпохи и таких красивых девушек… — Он улыбнулся Джемии. Улыбка необычайно красила его. — Может быть, вы вовсе не люди, а пришельцы из других миров?

— В каком-то смысле, особенно если учесть наши занятия, — пробормотал Егор. — Сегодня ты великан в реальности, а завтра — карлик в мниможизни… Пришелец в чужом теле.

Но Тави с ним не согласилась.

— Мы не пришельцы, а переселенцы, — пояснила она. — Кельзанги, тоуэки, жители Альгейстена, Ниагинги и Телирии, сотни человеческих рас, что обитают в Галактике. И в то же время мы — земные люди. — Помолчав, моя подруга мягко добавила: — Странно, что вы этого не знаете, Павел. Долго отсутствовали?

— Тысячи три лет.

— О!

Невольный возглас вырвался у Джемии. Я изумился, но смолчал. Демоны Песков! Три тысячелетия! Это многое объясняло, кроме одного: где и как Павел провел всё это время. Возможно, лежал в анабиозе на корабле Вояжеров, одном из первых, достигших Воронки, и потерпевшем там крушение? Я решил принять это в качестве рабочей гипотезы: он — ксенолог, специалист по Носфератам, попавший в катастрофу и замороженный в Рваном Рукаве, пока его не отыскала наша последняя экспедиция. В пользу такого предположения говорил его помятый вид, но имелись доводы и против: так, даже три тысячелетия назад корабли крушений не терпели. Что может случиться с кораблем-конструктом? Ровным счетом ничего. Летали, летают и будут летать до полного коллапса Вселенной…

Мы подошли к озеру и павильону, привлекшему внимание Тави. Это оказалась крытая галерея в форме подковы, которую поддерживало множество сплетенных рук-колонн: крохотные ручки малышей, руки побольше — детей и подростков, руки женщин, художников и музыкантов — изящные, с длинными пальцами, сильные руки мужчин-воинов с выступающими жилами, и руки ничем не примечательные — такие, как мои. При каждой колонне одна рука словно бы ответвлялась, делая неповторяющийся жест — сожаления, покровительства, призыва, согласия, отрицания и десятки других; я и представить не мог, что руки бывают так выразительны. Голографическая надпись у входа сообщала, что в павильоне хранятся картины великих мастеров: испанца Гойи, русского Брюллова, японца Хокусая, Сиддо с Тоуэка и ронтагирки Инессы-Гюз-Бра. Воскликнув: «Надо же, подлинники!» — Ники с энтузиазмом устремилась вперед, мы ринулись за ней, но тут Павел придержал меня, вцепившись в рукав халата.

— Гравитация здесь небольшая, но я устал от карнавальных толп и склонен с кем-нибудь уединиться, — заметил он. — С кем-нибудь толковым и информированным, поскольку лучший отдых для меня — беседа. Не составите ли компанию?

Кивнув, я двинулся рядом с ним по темной и тихой аллее. Позади, у павильона, толпился народ и слышался слитный гул сотен голосов; впереди, там, где аллея выходила к площади с фонтанами, взлетали вверх хрустальные струи вперемешку с разноцветными голографическими фейерверками. Игра воды и света в темных небесах создавала чарующее зрелище — словно магия мниможизни, где возможно всё, на час-другой вторглась в реальность.

«Мы так много знаем и умеем! — думал я, прислушиваясь к смеху и восклицаниям, что раздавались за спиной. — Больше, чем призрачные демоны и боги былых времен! Мы научились перемещаться в астральных глубинах, творить живое и изменять свои тела, длить собственное „я“ до бесконечности и даже посылать его туда, куда, казалось бы, ничто не может проникнуть — в прошлое, к своим истокам и корням. Каждый из нас теперь не жалкая песчинка, не крохотная тварь, которой правят обстоятельства и случай — нет, каждый самодостаточен, независим и обладает мощью, не снившейся ни одному тирану древности. Ибо теперь Человек — повелитель пространств и времен, владыка пустоты и звезд, император Вселенной!

И всё же, всё же… Всё же главное наше открытие в том, что жизнь человеческая без других людей бессмысленна. Этот вывод, несомненно, есть результат долгого личного существования — столь длительного, что хватает времени совершить ошибки, исправить их и догадаться, чего же ты хочешь, что принесет тебе радость и полноту ощущений. И тогда приходит понимание, что человек остается человеком, пока он погружен в Великую Ноосферу, в ментальное поле своих собратьев, друзей и недругов и вовсе незнакомых, однако необходимых ему с той же неизбежностью, с какой он нужен им самим. В те эпохи, когда наш век был короток, мы, наверное, не успевали это осознать, но для бессмертных дела обстоят иначе. Во что превратится бессмертный, лишенный общества себе подобных на тысячи лет? Кем он станет? Не человеком и не Носфератом; возможно, даже не разумным существом. Чудовищем?»

Быть может, эти рассуждения в каком-то смысле относились к Павлу, но на чудовище он не походил. Скорее на растерянного человека, который хочет начать разговор, но не знает, как. Единственное, что меня смущало в нем — отсутствие ментальных излучений; я не знал, в самом ли деле он растерян, или сердит, или, что тоже не исключалось, попросту устал. Я не привык к такой эмоциональной слепоте.

Наконец он произнес:

— Вы путешествуете в прошлое. Зачем?

Я пожал плечами, и Павел, должно быть, сообразил, что вопрос мне непонятен.

— Начальные цели я представляю — восстановить утерянное в Эпоху Унижения и в Темные Века, спасти сокровища человеческой мысли, книги, что сгнили и сгорели, великие произведения искусства, уникальные механизмы, архитектурные сооружения. Еще — придать истории, этнографии и палеолингвистике цельность и завершенность, уточнить все важные факты и даты, воссоздать биографии гениев, умершие языки, облик, быт и легенды исчезнувших народов… Мне ясно, что это гигантская задача, но ясно и другое — с ней можно справиться лет за пятьсот. Ежедневные запуски с трех баз — кажется, у вас их три?.. — в целом дают полмиллиона посещений. Каждая экспедиция длится как минимум месяцы, а чаще — годы… Достаточно, чтобы пропахать земную историю вдоль и поперек! — Он сделал паузу, но тут же недоуменно нахмурился: — Но вы путешествуете в прошлое около трех тысяч лет, в шесть раз дольше! Почему? Что вы там ищете?

Обычная ошибка непрофессионала — он путал психоисторию с историей. Предмет один, задачи разные… Я взял его под руку:

— Вы правы, оценивая труд по завершению истории как компендиума взаимосвязанных фактов и событий. Но вот представьте, что эта задача решена: мы точно знаем всё и обо всём, знаем число солдат в фалангах Александра Македонского, детали сделок вавилонских купцов, вид храма Артемиды в Эфесе, тайны политики Людовика XIV, даже раскраску прялок в Архангельской губернии… Это — история, но она мертва — в том смысле, что мы знаем, но не ощущаем. Улавливаете разницу? Можно всё узнать о рыцарском мече — подробности его изготовления, вес, размеры, боевые приемы; можно воспроизвести этот меч и порубить им войско пугал. Но осознать себя в жестокой битве, представить кровь, текущую по клинку, смерть врага-человека или, наоборот, стальное жало в собственной плоти… Теоретическое знание и чувственная практика — разные вещи, не так ли? — Павел кивнул:

— Теперь я понимаю. Вы хотите обладать не только фактами и датами, но реставрировать внутренний мир людей из различных эпох — их знания, память, эмоции, их жизни в течение ряда лет… Жизнь дружинника князя Владимира, полинезийского вождя, чиновника в Древнем Китае, ученого из Лос-Аламоса или Черноголовки, военного летчика Второй мировой… Так, Андрей?

— Так, но с одним дополнением: мы сохраняем в записи не только жизнь человека, но всё, что его окружает. Человек-партнер, в конце концов, в большей степени одушевлен нашим собственным «я», пришедшим из будущего, и наша задача — правильный выбор партнера, чтобы наблюдать жизни других людей и те великие события, которые вершатся ими. Архив этих записей в Инфонете позволяет каждому приобщиться к минувшим жизням и испытать их на себе со всей полнотой ощущений.

— Зачем, черт побери? Чтобы развлечься?

— Иногда. Но это не главная задача психоистории: основное — чтобы не терялась связь времен. Живая связь, — уточнил я и, подумав, добавил: — Не всегда наши наблюдения успешны, даже если говорить о фактах. Ко многим историческим событиям не подобраться — нет подходящих носителей.

Павел хмыкнул:

— Что вы имеете в виду?

— Проблему малочисленных коллективов. Представьте, что мы хотим наблюдать сражение, в котором участвуют тысячи людей. Можно заранее выбрать партнера, внедриться в него, стать солдатом или обозным — словом, незначительной личностью, затерянной среди огромных толп. Но если речь идет о путешествии, в котором участвуют пять-шесть человек, внедрение не всегда возможно. Мы не можем подменить собой историческую личность, и, кроме того, мы вправе выбирать партнеров лишь среди тех, кто находится в состоянии клинической смерти и наверняка не выживет без нашей помощи.

— Вот как? Разве вы не можете войти в любой разум?

— Можем, но это эквивалентно полному его подавлению — поступок, не совместимый с этикой.

— Вы говорили о рыцарском мече… Значит, вы убиваете! Там, в прошлом!

— Убиваем, ибо то, что случилось, должно случиться. Но есть разница между исторической необходимостью и целенаправленным убийством, а уничтожение личности вполне жизнеспособного носителя — именно такой поступок. — Я вздохнул. — По этой причине мы не имеем точных и объективных свидетельств для ряда важнейших событий. Помните ту сцену — выход обитателей куполов на Поверхность? Вот момент истории, к которому никак не подобраться.

Что-то случилось с лицом Павла — не то чтобы он помрачнел, но сделался печальным и задумчивым, как Гамлет у могилы Йорика. Грусть, сожаление, память о былом… Хотя откуда? То былое кануло в вечность.

— Выход на Поверхность… — пробормотал он. — Один из членов экспедиции погиб. Дамаск, если мне не изменяет память.

— Погиб, — согласился я, — но его череп и мозг были в таком состоянии, что не годились для восстановления.

— Да, было бы странновато, если бы Дамаск вдруг ожил! С разбитой головой и переломанной шеей! Вот бы его спутники удивились! Особенно Крит! Он всегда был слишком подозрительным и… — Павел оборвал фразу, подумал и вдруг сказал: — Дамаска ударила камнем девушка-дикарка, приняв его за насекомое — вы, очевидно, знаете об этом из отчетов экспедиции. Хинган убил ее… поднялся в скафе и убил из лазера… Она подходила вам в качестве партнера?

— Безусловно, но лишь в биологическом смысле. Если бы она ожила, это было бы столь же странно, как и воскрешение Дамаска. Реакцию подземных жителей трудно предугадать…

Павел издал короткий и сухой смешок.

— Ну почему же! Хинган бы этого так не оставил! Такой уж парень этот Хинган — сначала стрелял, потом думал.

— Откуда вам известно… — начал я и смолк, заметив впереди два силуэта. Беседуя, мы с Павлом добрались почти до самого конца аллеи, и вспышки огней от фейерверков, метавшиеся над площадью, по временам озаряли фигуры и лица приближавшихся к нам незнакомцев.

Незнакомцев? Ощущение синевы и упругости стали коснулось меня, и я узнал идущего впереди человека. Принц! Второй — один из тех, что были с ним на проводах Риты. Оба — не в карнавальных одеждах: Принц — в строгом сером сьюте, его спутник — в нагруднике с латинским девизом: Fortes fortuna adjuval — смелым помогает судьба. Многозначительное заявление!

Мы сошлись у скамьи под арнатом, отягощенным плодами. Взглянув на Павла, Принц небрежно склонил голову:

— Мое имя Принц. Принц из Койна Супериоров, резонансная нейрофизика, магистр. Это Доминик, мой помощник и тоже нейрофизик, специалист по ментальным инструментам.

— Павел из Рваного Рукава, — представился мой спутник. — Я… э-э… криптолог-психолог, изучаю секреты межличностных отношений. Так сказать, инженер человеческих душ.

В ответ на это Доминик усмехнулся, а брови Принца приподнялись.

— Никогда не слышал о такой специальности и сомневаюсь, что она существует. Но если вы в самом деле занимаетесь не обычной психологией, а тайной, то, вероятно, уже определили мое желание.

Лично я определить ничего не мог — на висках Принца и Доминика поблескивали интерфейсные обручи, включенные в режиме блокировки. Но Павел, к моему изумлению, потер свой бесформенный нос, хмыкнул и заявил:

— Андрей, эти типы искали вас, чтобы поговорить без свидетелей. То есть этот рыжий штемп, — он без церемоний ткнул пальцем в Принца, — хочет, чтобы я убрался ко всем чертям.

Своеобразная манера выражаться! Скажем прямо, оскорбительная! Но чего требовать от человека, замороженного на три тысячелетия? Возможно, он иногда оттаивал и поносил своего недотепу-конструкта, который не мог включить двигатель и возвратить его к цивилизации.

Принц побледнел — той снежной бледностью, какой бледнеют рыжие. Я наблюдал такую у своих ливийцев.

— У вас усилитель, так? Где вы его прячете?

Нелепый вопрос — ментальный усилитель слишком громоздкая штуковина, чтобы таскать его под одеждой. Кажется, Принц это понял и махнул рукой:

— Ладно, будем считать, что вы угадали, мой невежливый друг: у нас действительно серьезный разговор, и нам не нужны свидетели. Могу я теперь просить вас удалиться? Прямо к чертям, которых вы упомянули.

— Ах ты, моча крысиная, — пробормотал Павел и набычился. Я, пытаясь сгладить неловкость, выступил вперед:

— Вы упрямы, Принц! Что ж, если хотите, договоримся встретиться, но не сейчас. Я отдыхаю здесь с друзьями и не хочу их покидать. И видеть вас не хочу, по крайней мере в три-четыре ближайших дня.

— Это важно и неотложно, — вступил в разговор Доминик. Голос у него был низкий, басистый, а форма глаз и ушей свидетельствовала, что он уроженец Ваасселя. — Вы не понимаете, насколько это важно!

— Так же важно и неотложно, как моя позавчерашняя встреча с Гинахом? — спросил я, стараясь загородить от них Павла. Определенно эти два супериора были ему несимпатичны, и он мог что-нибудь выкинуть.

— Гинах! — фыркнул Принц. — Никто в вашем Койне не представлял, когда вы вернетесь из экспедиции, и потому я встретился с Гинахом. Ошибка! О ливийцах он знает мало, зато много фантазирует. Что он вам наговорил?

— Достаточно, чтобы я изменил свои планы.

— Вот как! Собираетесь в очередное погружение? — Он пристально уставился на меня, затем повернулся к Доминику: — Видишь, я не ошибся! Поэтому мы и хотели с вами поговорить. До того, как вы исчезнете в тумане прошлых лет. Если ваш спутник не возражает…

— Возражаю я! — Его настойчивость стала меня раздражать. — Встретимся в ви-проекции или лично в полдень, через пять дней. Прошлый раз вы просили о консультации? Вы ее получите. Это всё!

Бледность Принца сменилась багровым румянцем. Видимо, он не привык к отказам.

— Не всё! Давайте отправим вашего криптопсихолога пить сок или кататься на яхте, а сами сядем на эту скамейку и…

— Принц, ты еще не король, — произнес Павел за моей спиной и щелкнул пальцами. Голос Принца точно отрезало; я видел, как он шевелит губами, как что-то говорит Доминик, но звуки к нам не доходили. Потом Доминик сделал три шага вперед и уперся в невидимую стенку. Вздрогнув, он приложил ладонь к чему-то непроницаемому в воздухе, двинулся вдоль этой преграды и обошел скамейку по кругу. У Принца, следившего за коллегой, глаза стали совсем бешеные.

Интересно, какие они у меня?.. — мелькнула мысль. Многое может человек, но создавать силовые коконы движением пальца никто пока не научился. Для этого как минимум нужно войти в Инфонет, задействовать один из ближних генераторов и пропустить через себя такой поток энергии, что половина нервных клеток будет сожжена и с прежней плотью можно распрощаться. Но Павел не входил в Инфонет и не катался в траве, завывая от боли и требуя новое тело. Вместо этого он взял меня под локоток и развернул к тому концу аллеи, что упирался в белый павильон.

— Пора возвращаться, Андрей, — девушки, наверно, ждут, и Саймон беспокоится. А эти козлы, — он посмотрел на Принца и Доминика, — пусть посидят под колпаком. Минут двадцать или тридцать… Хватит, чтобы остыть?

Не отвечая на этот явно риторический вопрос, я в полном ошеломлении втянул сквозь зубы прохладный воздух, выдохнул и молвил:

— Как вы это сделали?

— Так, маленький фокус…

— И много у вас еще таких фокусов?

По лицу Павла скользнула отрешенная улыбка.

— Вы, кажется, собираетесь в экспедицию? Погружение — это ведь она и есть? Возьмите меня с собой, узнаете.

— Как? — поинтересовался я. — Хроноскаф, знаете ли, не глайдер с двумя сиденьями!

Он снова улыбнулся и крепче сжал мой локоть.

— Как — это один из обещанных фокусов. Вы только согласитесь, Андрей, только согласитесь… Поверьте, второе сиденье мне не нужно, и много места я не займу

Не знаю отчего, но я поверил.