"Капитан Френч, или Поиски рая" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил, Гилмор Кристофер)

ГЛАВА 3

Не стоит ждать веселых зрелищ на планете, где властвует теократический режим, да и число их не поразит воображение. Список, представленный мне помощниками Жоффрея, включал всего шесть позиций, и четыре из них относились к театрализованным религиозным мистериям. Немного поколебавшись между двумя оставшимися, я предпочел опере Драму.

Представление состоялось в прекрасном крытом амфитеатре, сохранившемся от старых времен. Я был доставлен туда служителями в серых робах, только на этот раз их было не двое, а целая дюжина, и они так плотно обступили меня, что контакт с местным населением исключался полностью. Мне приготовили ложу, из которой я мог следить за спектаклем и любоваться на зрителей напротив — метров этак с восьмидесяти. Не лучше обстояли дела и по дороге в театр, поскольку мой глайдер двигался с большой скоростью, а колпак кабины был затемнен. Правда, я успел заметить, что Бейли ат-Клейс, мерфийская столица, сохранил остатки былого очарования; тут не попадалось руин, и лишь несколько памятных мне высотных зданий исчезли начисто. Вероятно, отсутствие разрушений объяснялось тем, что Бейли положен в самом центре крупного материка и в другом полушарии, чем тот злополучный залив, куда обрушилась комета.

Убедившись, что мне не удастся ни с кем поболтать, я вздохнул, опустился в кресло (чуть более мягкое, чем табурет в келье Жоффрея) и приготовился наслаждаться местным искусством. К чести мерфийцев должен отметить, что спектакль увлек меня — как своей красочностью и мастерством актеров, так и множеством нелепостей и несуразностей, допущенных драматургом. Называлось сие произведение “Гамрест” и было по сути своей дикой мешаниной из историй о Гамлете и Оресте с кое-какими добавками из земной классики. Я подозреваю, что записи древних книг либо погибли во время Удара Молота, либо подверглись затем ужасающей цензуре, сократившись раз в пять или в десять. Мне показалось, что автор пьес прочитал по несколько страниц из Шекспира, Достоевского, сэра Томаса Мэлори и Эврипида или Софокла; эти страницы и послужили источником его вдохновения.

Конечно, главной сюжетной линией была вендетта — месть за предательски убитого отца, осуществить которую герою помогали отцовский дух, Офелия, Электра и братья Карамазовы. Этот дружный секстет пару часов добирался до глотки Клитемнестры, а затем еще такое же время Гамрест страдал от угрызений совести, пока один из авгуров по имени Пилад Полоний, снизойдя к его мукам, не отправлялся с ним в заоблачный Авалон, где небожители Круглого Стола во главе с королем Артуром свершали обряд очищения.

Все это было сыграно убедительно, с большим энтузиазмом, и мастерство актеров слегка компенсировало отсутствие здравого смысла. К сожалению, в пьесе тут и там проглядывали цензурные дописки — в монологе Гамреста “Быть или не быть — вот в чем вопрос” через каждое четверостишие воздавалась хвала Господу, а Старину Ника хулили самыми черными словами. Но я был не в претензии, в полной мере сознавая специфику ситуации. Меня пленила одна из актрис, игравшая Электру, — стройная рослая красавица с белокурыми кудрями, облаченная в скромный хитончик; ее лицо, как мне показалось, не носило никаких признаков вмешательства биоскульптора. Должен заметить, что мерфийцы вообще рослый и красивый народ, по большей части с серыми и синими глазами, что подтверждает их происхождение от русских и скандинавов. Есть, разумеется, примеси и другой крови, но без компьютера “Цирцеи” я не мог детально восстановить их генеалогию. Вместо этого, любуясь своей Электрой, я принялся гадать насчет ее возраста, но тут любая из версий могла оказаться ошибочной — в наше время все женщины выглядят юными девами не старше двадцати четырех. Очень немногие соглашаются выбрать более зрелый возраст, откладывая процедуру КР на три-четыре года; и я, пожалуй, не встречал за последнее тысячелетие ни одной привлекательной особы, которая выглядела бы лет на тридцать. Женщина есть женщина; ни Бог, ни дьявол, ни гнет теократии или иного авторитарного режима не заставят ее отказаться от вечной чарующей юности.

Итак, спектакль шел к концу, а я прикидывал, сколько драгоценного металла могу предложить за это красочное действо. В его нелепости таилось своеобразное очарование, способное привлечь даже тех, кто был лучше знаком с Шекспиром и Достоевским, нежели автор этой пьесы; я не сомневался, что сумею продать запись на доброй дюжине миров. Наконец я решил, что нужно предложить сто граммов золота и согласиться после торговли на сто пятьдесят — разумеется, если голографическая запись будет хорошей.

На этом мои мерфийские развлечения закончились, и я отбыл к своему катеру, а затем — на “Цирцею”, где отобедал в привычном и совсем не угнетавшем меня одиночестве.

* * *

Утром следующего дня мы (Гарконом Жоффреем снова сели за стол переговоров. После того как вопрос с “Гамрестом” был решен (я выторговал запись за сто тридцать граммов), Жоффрей произнес:

— Капитан, в свой прошлый визит вы удостоили меня доверием, рассказав о первых веках вашей жизни. Я взял на себя смелость сравнить эту историю с немногими записями, что сохранились на Мерфи и посвящены тем давним временам. Хвала Господу, теперь я смог дополнить и уточнить их! Однако… Он смолк, и я поощрил его легким кивком. Как выяснилось, аппетит приходит во время еды: Жоффрей хотел узнать побольше о моих приключениях, и в частности, о том, чем я занимался, покинув Землю.

— Записи утверждают, — сказал он, — что вы отправились с Земли на

Пенелопу, а потом странствовали среди звезд целое тысячелетие — разумеется, в планетарном измерении. Зачем? Ведь вы, я полагаю, были уже богатым человеком?

— Все относительно, почтенный аркон. Я ведь говорил вам, что занялся модернизацией “Цирцеи”, сменив первым делом реактор? — Дождавшись кивка Жоффрея, я решил, что могу продолжать:

— Так вот, реактором дело не ограничилось. Я приобрел новый корабельный компьютер класса “Гений” и кучу программ к нему — собственно, этот компьютер и сделался тем существом, которое я называю Цирцеей. Еще мне были нужны многофункциональные автономные роботы самых новейших моделей, оборудование для мастерских, сырье, запчасти и инструменты. Уйму хлопот доставили мои оранжереи и теплицы — ведь это важнейшая часть корабля, связанная с системами жизнеобеспечения, регенерации воздуха и так далее. Новые тканевые культуры, животные и растительные, тоже обошлись мне в копеечку — все они подверглись процедуре КР и стали фактически бессмертными. Кроме того, я запасся первоклассным медицинским оборудованием и теперь, если нужно, могу клонировать любой орган и трансплантировать его, не покидая корабля. Мои роботы составляют первоклассную хирургическую команду — не хуже, чем в ведущих земных клиниках.

Как видите, друг мой, — я бросил взгляд на Жоффрея, — мне удалось с толком потратить свое богатство. Но траты есть траты, и вскоре я сел на мель, хоть каждый из поставщиков не скупился на скидки для Торговца со Звезд. Пришлось снова заняться извозом и подыскивать арматоров… Собственно, я сделал всем заинтересованным лицам такое же предложение, как когда-то на Логресе: я беру их товар, реализую в колониях, а прибыль мы делим пополам. Но земляне оказались много сговорчивей логресцев…

О том периоде я вспоминаю одновременно с удовольствием и с чувством некоторой неловкости — товар мне предлагали за сущие гроши. Мои объяснения, что я не являюсь Санта-Клаусом и не раздаю подарков колонистам, никто не принял всерьез; их приписывали моей скромности, моему благородству, моему бескорыстию, наконец. Однако мои поставщики бескорыстием не отличались, и в какой-то момент я понял, что сделался центром гигантской рекламной шумихи. Пожалуй, суть происходящего лучше всего выразил глава одной из крупнейших фирм по производству нейроклипов — устройств, позволявших погружаться в виртуальную реальность и переживать во сне самые невероятные приключения.

— Вы возьмете наши нейроклипы, — сказал он, — и сделаете их недосягаемым эталоном для десятков миров, для Пенелопы и Эдема, Исса и Камелота, Арморики и Трантора. А затем вы отправитесь с ними на Окраину, к Сан-Брендану, Шангри-Ла и Перну… Вы возьмете их, и это послужит доказательством, что наши нейроклипы — лучшие в Солнечной системе! Как вы думаете, во сколько обошлась бы мне такая рекламная кампания, если действовать традиционным путем?.. А потому не говорите со мной о деньгах! Я не собираюсь подкупать вас, но я не настолько жаден, чтобы требовать плату за несколько рекламных образцов!

Когда я пересказал Жоффрею эту речь, на его лице промелькнула бледная тень улыбки, а потом он заметил, что на Мерфи такого рода бизнес мне не угрожает. Несомненно, он был прав; теократй раздают даром лишь благословения. Покинув Землю, я направился к Пенелопе, первому миру, который был открыт и назван мной, а затем совершил тысячелетнее турне в галактических просторах, заселенных моими беспокойными сородичами. В те времена я еще не искал свой Парадиз, я всего лишь осваивал профессию, которой занимаюсь до сих пор. Нам было хорошо вдвоем, мне и “Цирцее”; миры мелькали перед нами подобно вспышкам стробоскопа, разделенным промежутками темноты, в компьютерных банках накапливалась масса полезных сведений, а торговля шла лучше некуда — любой товар приносил десятикратную прибыль. Но постепенно я начал понимать, что космический торговец никогда не станет поистине богатым, хотя и бедность ему не грозит. Предположим, у меня завелся бы лишний капитал — и как прикажете с ним обойтись? Чтоб деньги работали, их надо вложить в промышленность какого-нибудь перспективного мира, то есть доверить чужим рукам, банку или финансовой компании, лет этак на триста-четыреста — поскольку раньше я не свижусь со своими должниками. За этот срок может случиться что угодно: банки лопнут, компании прогорят, война или революция позволит власть имущим экспроприировать мои сбережения, и в результате я останусь с носом. Нет, спейстрейдер все свое должен возить с собой! Он живет в комфорте, но никогда не будет владеть алмазными россыпями, нефтяными приисками и сотней дворцов на пяти материках; ему принадлежит только корабль и груз в корабельных трюмах. Зато он свободен, как свет далекой галактики, миллионолетия пронизывающий тьму! Свободен и одинок…

Мы вернулись к теме одиночества, и аркон Жоффрей, помявшись, сделал наконец свое предложение:

— Во время прошлой встречи я намекал, сэр, что вы, быть может, нуждаетесь в женском обществе. Отчего бы вам не взять супругу с Мерфи? Если хотите, даже нескольких…

Я расхохотался. Боюсь, мой смех мог показаться ему обидным.

— Наверняка вы не ждете, что я заведу гарем и осяду на Мерфи?

— Мы недостойны подобной чести, — перекрестившись, пробормотал аркон. — Я имел в виду совсем другое: вам предоставят возможность выбрать женщину — или женщин — из некоторого числа… гмм… особо упорных инакомыслящих. Я даже могу гарантировать их невинность — как обязательное условие сделки. Причем без всяких дополнительных оплат с вашей стороны!

Челюсть у меня отвисла. Кажется, этот Божий человек пытался всучить мне невольницу — или невольниц! Впрочем, чему удивляться: я знавал миры, где работорговля считалась самой обычной практикой и срок рабства исчисляли от нескольких лет до нескольких веков. Вспомнить хотя бы Регоса и Землю Лета… Да, не везде вечная жизнь почиталась благословением!

Переварив новость и собравшись с силами, я поинтересовался:

— Эти инакомыслящие… ваши диссиденты… Кто они такие?

— Жалкая горстка мужчин и женщин, упорно повторяющих прежние ошибки, — откликнулся Жоффрей. — Но Святой Арконат милостив к ним. Они содержатся в специальных заведениях, где их поят и кормят, и немалое число слуг Божьих днем и ночью печется об их грешных душах… Но все тщетно! Упрямцы погрязли в заблуждениях, и мы в нашем несчастном мире вынуждены тратить на них драгоценные ресурсы, не получая ничего взамен — даже благодарности! И потому, отчаявшись, мы решили, что истинно верующие Мерфи могли бы извлечь хоть какую-то выгоду из их бесполезного существования… — Тут елейный тон Жоффрея сменился деловым, и он быстро закончил:

— Вы можете получить любое количество женщин, одну, двух или пятьдесят, ценою два килограмма платины за голову. Вот так-то! Аркон Жоффрей умел часами ходить вокруг да около щекотливых тем, но в нужное время его формулировки сделали бы честь любому коммерсанту. Все ясно и четко: отвешивай металл, получай рабыню!

Мысленно пожелав, чтобы земля поглотила его со всем Святым Арконатом, я протянул:

— Необычное предложение… особенно если учесть, что оно исходит от духовного лица… Скажите, почтеннейший, мне положена оптовая скидка? И как вы определили цену? Почему два килограмма, а не пятьдесят? Почему не тонна?

Аркон слегка поморщился:

— Мне известно, что оптовые скидки — краеугольный камень коммерции.

Однако, капитан, греховно применять это правило, когда речь идет о человеческих душах — пусть нечестивых и погрязших в опасных заблуждениях. Что же касается цены, то ее установили путем тщательных подсчетов. Два килограмма платины — таков эквивалент полного содержания инакомыслящей особы на протяжении полувека. Сделав быстрый подсчет, я прикинул, что эти особы половину столетия могли купаться в молоке и носить туалеты из кристаллошелка. Правда, Арконат еще заботился и об их душах… Видимо, такие услуги расценивались по самому высокому тарифу.

— Скажите, — спросил я, — в чем именно заключалось инакомыслие этих женщин и их неповиновение властям? Они склонны к антисоциальным поступкам? К воровству, проституции, мошенничеству, обману? Они истязали детей и животных? Летали на помеле и распутничали с дьяволом? Пропагандировали сексуальные извращения?

Жоффрей с испуганным видом перекрестился:

— Что вы, что вы, капитан! Во имя Господа Высочайшего! Подобные грехи мы безжалостно искоренили еще лет двадцать назад… Но эти особы повинны почти в таких же тяжких преступлениях. Одни из них не пожелали принять с любовью назначенного им супруга, другие отвергали труд, к которому призвала их Святая Базилика, третьи требовали возврата к порядкам, царившим до Удара Молота… А главное — их упорство, их дьявольское упорство! Они не поддаются убеждениям и не внимают слову Божьих слуг!

Я кивнул и перевел взгляд с физиономии аркона на висевший рядом с ним огромный крест. Лицо распятого Иисуса было полно скорби, и я разделял это чувство.

— Похвально, что вы действуете лишь методом убеждения. — Мой голос дрогнул от скрытого гнева. — Я знаю, что во многих мирах инакомыслящих не переубеждают — они просто становятся жертвами психохирургических операций. Например, на Транае… В техническом смысле это высокоразвитый мир, но их общественные отношения в чем-то подобны вашим — они тоже верят в конечный триумф всеобщего счастья и добродетели над пороком. Эту веру они распространяют с помощью ментального аннигилятора, этакой машинки для выжигания мозгов… Ужасно, не правда ли?

Аркон Жоффрей пожевал губами.

— Ужасно? Не буду этого утверждать с полной определенностью. Если грешник упорствует, не лучше ли лишить его воспоминаний, а потом создать новую личность, достойную и законопослушную? Это решило бы массу проблем… Жаль, что на Мерфи нет такого прибора… Как, вы сказали, он называется?.. Ментальный аннигилятор с Траная?

Я содрогнулся. Жоффрей испытывал страх перед уничтожительным ядерным оружием, но без колебаний уничтожил бы Вселенную человеческой души, попадись ему тот транайский цереброскоп-аннигилятор. Причина подобного дуализма мнений была как на ладони: атомный взрыв отправил бы к праотцам самого Жоффрея и всех его святых собратьев, а цереброскоп мог бы применяться избирательно, к несогласным и недовольным. И тогда…

Я не успел додумать свою мысль, как аркон спросил:

— Этот Транай, о котором вы упомянули… Там тоже веруют в Творца, карающего грешников, и в высшую справедливость?

— Не совсем, почтенный. Они вовсе не религиозны в обычном смысле, и все же их воззрения сродни религии. Они исповедуют гуманный коммунизм или коммунистический гуманизм… что-то в этом роде, точно не помню. Примат общественного над личным, всеобщее равенство, счастье простого труда, и никакого интеллектуального умничания.

— Хмм… Не так глупо, как кажется, — протянул Жоффрей, наморщив лоб. — И какими же способами они осуществляют свои идеалы?

— Очень простыми. Во-первых, они приняли за аксиому, что добродетельный и законопослушный гражданин всегда счастлив. Во-вторых, они сконструировали аппарат, измеряющий объективное счастье — во всяком случае, так утверждается их официальной пропагандой. Согласно исследованиям транайцев, обобщенная кривая счастья подобна колоколу или статистическому распределению Максвелла, известному с давних времен. Пик ее соответствует наивероятнейшей величине, и можно вычислить некую сигму, среднестатистическое отклонение от самого вероятного счастья. Каждый транаец, начиная с восемнадцати лет, ежегодно подвергается испытаниям. Если его показатель на сигму выше вероятного, ему даруют право продления рода; если на сигму ниже — сажают под цереброскоп. Все просто, все справедливо!

Аркон Жоффрей облизнулся; вероятно, транайские изобретения пришлись ему по вкусу.

— Добродетель порождает счастье, — задумчиво изрек он. — Верная мысль!

Пожалуй, этот прибор, измеряющий счастье, был бы полезен нам не меньше аннигилятора.

Он выжидающе уставился на меня, но я покачал головой и произнес:

— Мне удалось приобрести спецификации на оба аппарата, но я не буду предлагать их вам. Не скрою, я продал чертежи в десятке миров, где измеритель счастья используют как прибор для психометрических экспериментов или как развлекательную игрушку. Но истинное свое назначение он обрел на Розе Долороса. Там его купили Сестры из Ордена Плотских Наслаждений, и он был вмонтирован в каждую постель в каждом из их веселых домов. Теперь они могут оценивать счастье, полученное клиентами, и взимать соответствующую плату — конечно, сверх минимального тарифа.

Лицо Жоффрея перекосилось в гримасе отвращения; теперь он взирал на меня, будто на монстра, посланного в мерфийский рай самим Сатаной.

— Вы хотите сказать, — пробормотал он, — что продали это устройство проституткам?

— Вот именно, достойнейший аркон. Но такого термина на Розе Долороса не существует. Согласно их профсоюзным спискам, почтенная леди, глава Ордена, подвизается на ниве образования. Она руководит школами, где обучают танцам, пению, изящным манерам, искусству любви и сервировке стола. И смею вас уверить, что эту даму никогда не деклассируют, как то случилось с вами. Жоффрей молча проглотил мою шпильку. Подождав пару минут, я вернулся к предмету нашей беседы и начал расспрашивать его о воспитании и занятиях местных диссиденток. Если уж мне хочется искать Парадиз, так почему не делать это вместе с Евой? — подумал я. Здесь мне предлагали целых пятьдесят Ев по сходной цене, и для одной из них я мог бы явиться ангелом освобождения. Но прежде чем совершить выбор, стоило поинтересоваться, чему обучена моя предполагаемая супруга — или супруги.

— Их содержат в женских обителях, в аббатствах, под неусыпным присмотром непорочных сестер-монахинь, — пояснил Жоффрей. — Конечно, они не имеют никаких привилегий, положенных верующим. Скромная одежда, простая еда, жесткое ложе… Но никакого насилия к ним не применяется, клянусь Господом! Они лишь обязаны выслушивать ежедневные поучения и практиковаться в женских искусствах.

— В женских искусствах? Какого рода? — спросил я, не удержавшись от саркастической усмешки.

— — Совсем не в том, что вы подразумеваете, капитан. Они занимаются вышивкой, чисткой кухонных котлов и стирают монашеские одежды. Такого рода занятия смиряют дух и укрепляют тело.

Я хмыкнул и поинтересовался насчет ежедневных поучений.

— Эти беседы должны отвратить их от прежних ошибок. Иногда их проводят непорочные сестры аббатства, иногда к ним в камеры… гмм… я хотел сказать, в помещения этих несчастных, передается голографическая проекция какого-нибудь опытного проповедника, вовлекающего их в диспут о природе добра и зла, о вере и способах, какими можно избежать дьявольских козней. Они могут обращаться к компьютерным записям и книгам, но лишь богоугодного содержания, способного пробудить дремлющие в них источники добродетели и целить заблудшие души. И наконец, они участвуют в Радостном Покаянии, когда к тому возникает повод или причина.

— В покаянии? — Я приподнял бровь.

— В Радостном Покаянии, — строго поправил Жоффрей. — За неповиновение, упрямство и всякий грех, совершенный ими, положено отстоять весь день перед алтарем Господним, не поднимаясь с колен и не вкушая еды и питья. Временами мать-аббатиса требует, чтобы покаяние свершалось на церковных ступенях, дабы прохладный воздух смирял плотские мысли…

Кажется, тут и без транайской машинки неплохо умели, бороться с инакомыслием. Я подумал, что женщины, прошедшие такую школу, должны иметь гордый и непокорный дух, и поделился этим соображением с Жоффреем. Аркон мрачно кивнул:

— Что правда, то правда. Не хотите ли взглянуть на некоторых из них?

Мне пришлось передвинуть табурет, чтобы очутиться напротив компьютерного экрана. Аркон дважды перекрестил его — очевидно, этот жест, уловленный сенсорами, вызывал некую демонстрационную программу — то ли постоянную, то ли подготовленную в спешном порядке персонально для меня. Экран мигнул, затем в его прозрачной глубине возникла хмурая голубоглазая физиономия с упрямым подбородком и веером поясняющих надписей.

— Аделаида, — произнес аркон Жоффрей. — Девственница, возраст — сорок пять, родилась после падения Молота, упорствует в заблуждениях с двадцати лет. Экран показал мне еще несколько лиц — Анна, Бригитта, Вероника, Галина, Джейн, Долорес — в строго алфавитном порядке. Все они были хороши, несмотря на мрачность во взоре, все были молоды, и все казались отлитыми в одной и той же форме, с едва заметными вариациями. Серые глаза сменялись голубыми и снова серыми, цвет волос колебался от золотистого до светло-льняного, кожа отливала густым медным загаром, а что касается очертаний скул, носа и рта, то любая из этих красоток сошла бы если не за родную сестру, так за кузину Жоффрея и его оловянноглазых послушников.

Евгения, Ефимия, Жанна и Зинаида промелькнули на экране, пока я размышлял о блеске и нищете современной генетики. Все колонисты начинают с сердцами, полными благих намерений, и с баками, полными спермы — лучших мужских гамет, принадлежащих самым здоровым, самым жизнестойким и умным представителям рода людского. Но этот драгоценный фонд редко используется хотя бы на одну двадцатую, так как перспектива неограниченной рождаемости пугает переселенцев; если уж производить потомство, считают они, так естественным путем, без всякого внутриутробного осеменения. В результате через пару веков все они связаны родственными узами и все являют собой единый расовый тип — а это ведет к более жестким стандартам красоты, чем принято на Земле. Отмечу, что близкородственные связи не порождают умственных или физических дегенератов, поскольку генетическое программирование способно исправить любой дефект. К тому же имеется биоскульптура, а значит, всякий, обладающий своеобразной внешностью, может изменить ее, подогнав под местный эталон.

Компьютер показал мне Ирину, Кандию, Катарину — таких же светловолосых и голубоглазых, как их предшественницы. Девиации в форме носов и подбородков, в разрезе глаз и в очертаниях губ вполне укладывались в статистический коридор, такой узкий, что все эти лица начали сливаться в одно, в некий классический типаж славяно-скандинавской блондинки в мерфийском исполнении. Мы приближались уже к середине алфавита, когда монитор одарил меня чем-то иным, нарушившим золотисто-голубое однообразие. Во всяком случае, глаза у этой девушки были зеленоватыми, в волосах (коротких и неаккуратно подстриженных) просвечивала рыжинка, а подбородок хоть и казался упрямым, но все-таки не походил на угловатую корму моего челночного катера. Очень премилеяький подбородок, отметил я, даже с каким-то намеком на ямочку.

— Киллашандра, — прокомментировал тем временем Жоффрей. — Девственница, возраст — пятьдесят девять, родилась до падения Молота, упорствует в заблуждениях не меньше сорока четырех лет. Рекордный срок, должен отметить!

— Вот и остановимся на ней, — предложил я. — Но должен вам сказать, что цена в два килограмма платины за этот экземпляр меня не устраивает. Во-первых, она рыжая, а не блондинка, а во-вторых, самая закоренелая из ваших грешниц. Надо бы сбросить, почтенный аркон.

Жоффрей задумчиво нахмурился.

— Рыжая? Хмм… действительно… А почему бы вам не выбрать блондинку, сэр? Я ухмыльнулся — самым премерзким образом.

— Видите ли, я скуповат, а это единственный экземпляр, не отвечающий вашим стандартам красоты. Значит, мы можем поторговаться… Как вы сказали, эта девица упорствует рекордный срок, и я уверен, что такую и могила не исправит. Продавайте, аркон! Даю килограмм платины.

— Килограмм восемьсот, — откликнулся Жоффрей. — Ведь мы кормили и поили ее сорок четыре года!

— И будете делать это до Второго Пришествия, — дополнил я. — Килограмм триста — только из уважения к вам, мой друг.

— Килограмм семьсот. Взгляните, какая у нее фигура! — Жоффрей уменьшил изображение, представив Киллашандру в полный рост. Фигурка в самом деле была прелестной — длинные ноги, стройный стан и крутые бедра, которых не могла скрыть даже бесформенная бурая хламида.

— Килограмм четыреста, — сказал я. — На экране она выглядит неплохо, а вот какова в реальности? Может, у нее одна нога короче другой? Аркон сбросил сто грамм и с оскорбленным видом заставил изображение двигаться; я отметил, что это ничего не доказывает, так как возможности компьютерного моделирования безграничны, и предложил полтора килограмма.

— Это ваше последнее слово? — Щека Жоффрея раздраженно дернулась. Его обуревали два противоречивых чувства: с одной стороны, он боялся продешевить, с другой — упустить возможность избавиться от самой закоренелой из всех грешниц. Я с торжественным видом протянул руку к распятию.

— Полтора килограмма, друг мой, и ни унцией больше! Клянусь спасением своей души и всеми Черными Дырами космоса!

Кажется, это произвело впечатление: сглотнув, аркон согласно кивнул, перекрестился и заметил, что с болью в сердце передает эту мерфийскую смоковницу в мои нечестивые руки. Руководствуясь пословицей “куй железо, пока горячо”, я просигналил на “Цирцею”, распорядившись подготовить выкуп — полтора килограмма платины в изящной упаковке. Упаковка и бантик на контейнере — за мой счет.

Покончив с этим делом, я повернулся к Жоффрею и сказал, что желаю ознакомиться с биографией своей невесты. Прежде всего меня интересовало ее имя, экзотическое и весьма странное для мира с русско-скандинавской этимологией.

— Имя ей дал отец, мечтавший о сценической карьере для своего дитяти, — пояснил аркон. — Насколько мне известно, Киллашандра — певица со Старой Земли, чья жизнь была описана некой Аннет Макклоски. К сожалению, сохранились только четыре фрагмента ее книги, но полагаю, что Киллашандра — известная личность на Земле и вы, капитан, что-нибудь знаете о ней.

— Ровным счетом ничего, — признался я. — Возможно, она жила в шестнадцатом или семнадцатом веке и подвизалась в Италии или при французском дворе. Почти все Людовики питали склонность к пению и к певичкам… — Заметив, что это ничего не говорит Жоффрею, я перебил сам себя:

— Ну, Бог с ним, с именем! Расскажите мне что-нибудь об этой девице.

Жоффрей уставился на монитор, где бежали какие-то закодированные обозначения — даты, цифры и бессмысленные наборы букв.

— Боюсь, мне надо освежить память… Она — из заблудших овец, чьи души врачую не я, а достойный аркон Свенсон… Так, вот здесь! — Мелькание символов на экране прекратилось, и Жоффрей начал свои комментарии.

— В момент падения Молота ей стукнуло девять; она — из немногих детей, рожденных на Мерфи перед катастрофой. Ее родители ждали веками чтоб получить разрешительную лицензию, и, мне думается, слишком ее любили. Это такая трудная задача — не избаловать ребенка… Ведь дети — редкость, когда население стабилизируется… — Аркон вздохнул и перекрестил компьютер, вызвав на экране новый поток символов. — В годы хаоса, последовавшие за Господней карой, ее родители боролись за выживание и спасли свое дитя — вернее, спас отец, Лазарус Лонг; мать погибла жуткой смертью в котле проклятых каннибалов. Когда их истребили и Арконат восстановил порядок, Лонг объявился в окрестностях Бейли ат-Клейс. Им с дочерью уже ничего не грозило; небеса вновь были чистыми, плодородие почв возрождалось, и Святой Арконат контролировал всю территорию Мерфи — к вящей славе Господней и посрамлению дьявола. Девочке исполнилось пятнадцать лет, и, хоть она многое пережила, ее раны начали затягиваться — но это, увы, не склонило ее сердце к Богу!

Лазарус, ее отец, проявил раскаяние и полную покорность. В прежние йремена ему неплохо жилось, и он не помышлял ни о спасении души, ни о грядущей каре; он не был под готовлен к тяготам и страданиям, что выпали на долю тех, кто пережил День Божьего Гнева. Но муки просветлили его — муки и память о бесчинствах, сотворенных им в смутные дни хаоса, беззакония и борьбы всех со всеми. Он понял, что гибнет под гнетом грехов, и обратился к Господу, искренне воззвал к Нему, моля о благодати спасения. Отрадный факт, очень отрадный! Ведь Молот затем и был ниспослан Богом, дабы вернуть нас на путь добродетели — а дверь для добродетели отворяет раскаяние.

Вскоре Святейший Архимандрит провозгласил амнистию и отпущение грехов, призвав верующих сплотиться вокруг крепких стен Базилики, и от его речей благочестивый огонь еще ярче возгорелся в душе Лазаруса Лонга. Как многие другие грешники, пережившие катастрофу, он решил, что нуждается в особой искупительной жертве, в самом тяжком и долгом покаянии. Что же он мог пожертвовать Господу? Какая жертва была бы достойна Спасителя и Творца? Разумеется, самое дорогое, чем владел Лазарус, — его жизнь и жизнь его дочери…

Я слушал Жоффрея с вниманием, но временами смысл речей аркона будто бы ускользал от меня, сменяясь интуитивным ощущением разверзавшейся под ногами пустоты. Дело не в словах, слова были понятными. Еще в двадцать первом веке английский превратился в международный язык, и с тех пор все правительства на всех мирах стремились защитить его от семантических изменений. Это казалось величайшим бедствием — обнаружить, что вы не способны общаться со спейстрейдерами, оценить интеллектуальные сокровища, привезенные из космических глубин, понять книги и записи иных миров. Не менее ужасно, если торговец утверждает, что ничего не может купить у вас, потому что язык непонятен его возможным клиентам; значит, вы выпадаете из человеческого космоса, из круговорота культурных связей, поддерживаемых спейстрейдерами. На Мерфи этого, к счастью, не случилось, однако я с трудом понимал Жоффрея. Грех, благочестивый огонь, искупительная жертва, покаяние… От этих слов попахивало временами, когда народ Авраама, Исаака и Иакова скитался в земных пустынях, где в каждом терновом кусте сидел Дух Господень, следивший за избранным племенем сотней ревнивых глаз, Жоффрей, опьяненный собственными речами, продолжал:

— Итак, направляемый Господом, Лазарус примкнул к Ордену Кающихся. Братья этой святой организации проводят дни свои в трудах, и работа их такова, какую обычно поручают роботам, — на химических фабриках, в горячих цехах, где разливают металл, и в шахтах, в вечном полумраке и спертом воздухе. Спят они на голом полу, возле своих станков, носят грубое рубище, не омывают тел своих и питаются черствым хлебом, а в перерывах между сном и праведными трудами славят Господа, даровавшего им возможность искупления. И будет оно длиться до тех пор, пока…

Я прервал аркона, чувствуя, как от этих неаппетитных подробностей по моей спине побежали мурашки.

— Верно ли я понимаю, что свою дочь Лазарус отдал в такую же организацию?

В некий Орден, где не омывают тел, носят рубище и питаются исключительно сухарями?

Это предположение шокировало аркона: руки его взметнулись, на лице застыла обиженная гримаса.

— Что вы, капитан! Ведь в годы хаоса Киллашандра была ребенком, а значит,

Бог простил ее грехи что и подтверждается амнистией Святейшего Архимандрита. Ее приняла община непорочных сестер-монахинь, одна из самых почитаемых на Мерфи; члены ее в мире и спокойствии обитают за Высокими стенами своего монастыря, недоступного Для мужчин — даже для служителей моего ранга. Они занимаются поиском и искоренением грехов; их терминалы подключены к общепланетной системе, и всюду присутствуют их чуткое ухo и зоркий глаз. Возможно, — тут Жоффрей понизил голос почти до шепота, — и в моей скромной келье… А кроме того, непорочные сестры рукодельничают, вышивают ризы для высшего духовенства и гобелены с ликами святых и картинами из Писания… Одно из их любимых занятий — пение; они славят Господа гимнами в монастырских часовнях, и записи их хора звучат в главном храме Святой Базилики. Вот почему Киллашандра попала в обитель непорочных сестер — Лазарус надеялся, что с течением лет она превратится в великую певицу и замолит его грехи.

— Скажите, достойный аркон, а эти ризы и гобелены — все они ручной работы?

— спросил я.

— Каждый стежок, клянусь Господом!

— Было бы любопытно взглянуть…

— Вам их покажут, но предупреждаю, что эти святыни не рассматриваются как товар. Возможно, когда-нибудь мы сумеем снарядить миссионерский корабль… Они станут его драгоценным грузом.

— Тогда мне придется обуздать свое любопытство, — произнес я, отметив, что через пятьсот или тысячу лет, когда с Арконатом будет покончено, Мерфи превратится в источник ценных древностей. Разумеется, если эти ризы и гобелены не пустят на подстилки для собак… Тут самое главное — вовремя поспеть, а это — вопрос гипотетический. Очень сложно догадаться, когда сменятся власть и настроение умов, так что удачи вроде выпавшей мне на Панджебе случаются редко. Жоффрей снова перекрестил свой компьютер, взглянул на экран и с сокрушенным видом покачал головой.

— Тут записи достойного аркона Свенсона за много лет… Он сообщает, что с каждым годом Киллашандра все упорнее отвергала свет Божественных истин и наконец разразилась потоком богохульств, не иссякающим до сих пор. Дьявол вселился в эту девушку, сам дьявол! Она отказалась внимать мудрым поучениям сестер и своего наставника, не пожелала петь в церковном хоре, отвергала исповедь и Святое Причастие… о, больше сотни раз!.. Она прокляла своего родителя и насмехалась над мистическим браком, который Господь заключает с каждой из непорочных сестер… Она заявила, что хочет настоящего мужчину, а не болвана с молотом вместо детородного органа… Прости меня, Творец! — Аркон в панике перекрестился. — А еще она сказала… Нет, этого я не могу повторить! Экран мигнул и погас, а я опустил веки, чтобы не видеть физиономию Жоффрея и поразмыслить над услышанным. Вероятно, эта Киллашандра была редкостной женщиной, своеобразной и вольнолюбивой, с необычайной для ее возраста силой духа. Судите сами: больше четырех десятилетий она сопротивлялась жесткой догматической системе, без надежды на победу, без союзников и друзей, без поддержки и знака одобрения… Можно представить, сколько кухонных котлов она вычистила, сколько отстирала монашеских ряс и сколько дней провела в Радостном Покаянии! Я ощутил невольную жалость и симпатию к ней — первые признаки зарождающегося чувства. К тому же ее лицо… эти зеленые глаза… рыжеватые локоны… изящный носик… подбородок с намеком на ямочку… Она была прелестна, и ее мужество являлось достойным фоном для ее красоты.

— Так что вы решаете, капитан? — Слова аркона вывели меня из задумчивости.

— Если эта фурия вам не подойдет, вы можете выбрать что-то не столь экзотическое… Но цена будет выше, и я не уступлю ни грамма!

— Старый скупердяй Френчи не привык отказываться от своих слов, — усмехнулся я. — Пусть будет Киллашандра! И пусть ее известят о моем решении и о том, что я желаю встретиться и поговорить с ней — конечно, по голографической связи. Это, надеюсь, не нарушит правил непорочных сестер?

— Нет, я полагаю, — откликнулся Жоффрей, поворачиваясь к компьютеру. — Если вам угодно, я могу тут же связаться с монастырем.

— Не сейчас. Я хочу увидеть ее через два дня, и говорить мы будем через передатчик “Цирцеи”. Жоффрей пожал плечами:

— Она ваша. Все в хозяйской воле!

В хозяйской воле! Я миролюбивый человек, но за эти слова готов был прикончить его на месте. Сделка свершилась, он уже не прятался за паутиной благочестивых слов и не скрывал, что мне продана рабыня — хотя можно ли представить более мерзкое рабство, чем существующее на Мерфи? И я поклялся, что спасу от него Киллашандру, дарую ей свободу и сделаю ее своей — разумеется, если она того захочет.