"Ничто Приближается" - читать интересную книгу автора (Енина Татьяна Викторовна)Застрявший навсегда среди российских весейУчасть Ксатса, о котором, впрочем, Айхен и слышать не слыхивал, ему никак не улыбалась. Во-первых, он падал в океан, поэтому рассчитывать на любопытного ребенка, который ненароком его спасет, никак не приходилось, во-вторых, на «скорую помощь» рассчитывать тоже было нечего ни при каких обстоятельствах. Прямое попадание разметелило вдрызг правый борт, уничтожив практически все вооружение — хорошо хоть боеприпасы к тому времени почти все вышли, но и те, что оставались довершили содеянное, превратив в сплошную кашу один из двигателей и напрочь разрушив систему навигации. Какая хорошая штука автопилот понимаешь только тогда, когда он перестает работать, в иных ситуациях его просто не замечаешь, а без автопилота нормально управлять кораблем может только такой асс, как Эрдр. Ну или Хайллер, который, кажется, родился в пилотском кресле. Айхен никогда не был шибко хорошим пилотом, поэтому в его руках и без того израненный корабль трясло и кидало из стороны в сторону так, что система регуляции перегрузок едва-едва справлялась. Хорошо еще она была исправна, иначе — принц знал это наверняка — у него давно бы уже мозги вылезли из ушей. Он был маленькой яркой звездочкой, одной из многих, чье падение этой ночью наблюдали жители маленькой ненецкой деревни, расположенной всего-то на всего в ста километрах от Нарьян-Мара. Маленькая звездочка вспыхнула и огненной кометой рухнула в воды Баренцева моря, расколотив в мелкую крошку довольно толстый лед в радиусе более ста метров. Удар о лед и прохождение через атмосферу Земли не прошло для израненного кораблика бесследно. В воде он начал разваливаться. Айхен едва успел облачиться в тяжелый скафандр, больше, конечно, приспособленный под вакуум, чем под давление водных масс, но необходимой прочностью обязанный обладать… Обязанный! Принц успел катапультироваться с корабля всего за несколько секунд до взрыва, поэтому его здорово подбросило вверх и в некоторой степени помогло скорее подняться на поверхность воды. Небо по прежнему заливало зарево, расцвечивая в зловещие оттенки черную воду и ледяные поля. Некоторое время Айхен просто лежал на спине и смотрел в небо, вспоминая, в какой именно момент вынужденно покинул бой, и в каком состоянии его оставил. Удивительное дело — но не в таком уж безнадежном. Не везет. Просто не везет! Нужно же было сойти с дистанции, когда только-только можно было почувствовать себя побеждающим, а не отчаянно обороняющейся обреченной на неизбежную гибель жертвой. Шлем с круговым обзором пошел на дно леденющего моря, а кажется его сенсоры все еще сжимают виски. Стоит закрыть глаза — в них все еще пыхает ослепительное синее сияние, скачут цифры, на которые все равно некогда обращать внимание и судорожно носится от объекта к объекту прицел. Мышцы еще напряжены, руки так и тянутся к пульту управления, а в душе еще горит мальчишеский азарт, рвущийся в бой. Обидно! Как же обидно! Едва-едва начало что-то получаться, только-только вошел в струю, вписался в бой, понял, что надо делать, и вот пожалуйста — послушный мощный корабль превратился в груду искореженного металла, а сам он как поплавок болтается по черным и мрачным волнам. Как в колыбели. Однако же, как растянулась линия фронта! Ее уже и линией-то не назовешь — войска рассредоточились чуть ли не по всей системе. Наверное, иначе и быть не могло, слишком многочисленными были эти войска. Сам Айхен то оказывался вблизи Земли, то где-то возле тяжелых холодных планет, самых далеких от солнца. И конечно, когда его подстрелили, он едва дотянул до обитаемой планеты, еле-еле, между прочим, не попал под притяжение звезды. Внезапно накатила безумная радость — жив! Все-таки жив! А ведь надежды на это было так мало! Да не было ее вовсе! Айхен вспомнил, как в поте лица трудился над терминалом телепорта, вспомнил серый аморфный шар, который никак не возможно было воспринимать разумным, вспомнил как ставшая вдруг невидимой страшная сила нанесла первый удар… Как же давно это было! Как будто много лет назад, а ведь прошло всего несколько часов. От начала — и до конца. Хотя на самом-то деле конца ТАМ, конечно, еще не видно… Принц проверил запасы воздуха в скафандре, ужаснулся и принялся соображать в какую сторону плыть. Ночь. Холодное море от горизонта до горизонта. И сориентироваться, где может быть суша нет никакой возможности. Вот смешно будет, если он здесь утонет! Айхен перевернулся в воде вертикально и включил фонарь. Тонкий луч света пробил кромешную тьму, ударился о глыбу льда, соскользнул и улетел в бесконечную даль. Так. А что у нас с другой стороны? То же самое… Весело, ничего не скажешь. Кислорода хватит на двое условных суток, это, безусловно, хороший запас, но для космоса, когда есть возможность отослать сигнал бедствия и витать себе тихонечко, наслаждаясь видами в ожидании помощи. А сколько придется плавать по этому льдистому морю? До бесконечности. Айхен побарахтался еще какое-то время в воде, разбивая тоненькую ледяную корочку, которой вода уже начала покрываться, научился двигаться в неудобном скафандре и кое-как поплыл в сторону ледяного поля, казавшегося довольно близким. Может быть, удастся выбраться из воды? Плыть было ужасно тяжело. Казалось, море замерзает просто на глазах. Стоило разбить ледяную корочку и чуть-чуть проплыть вперед, как приходилось снова колотить руками перед собой, наподобие ледоколу. В иные моменты Айхену казалось, что он совсем не движется с места и весь его пыл уходит только на то, чтобы не вмерзнуть в лед. Спустя несколько часов, становившиеся все более редкими вспышки на небе прекратились. Или сражение кончилось — и кто его знает чем?! Или просто планета повернулась так, что сражения уже не было видно. Айхену успели осточертеть черная вода, лед и звездное небо, он все время куда-то тупо плыл, стараясь не думать, что кислородные ресурсы скафандра истекают, но все-таки заранее уже начиная мерзнуть. Скафандр не утонет, даже если жизнеобеспечивающие функции умрут совсем. Скорее всего его не раздавит льдами, если он вмерзнет. Только когда кончится воздух, придется открыть шлем. А за бортом мягко говоря не жарко… И несколько лет спустя местные жители выковыряют изо льда труп инопланетянина, весьма хорошо сохранившийся, чтобы можно было его препарировать и покопаться в кишках. Айхен активнее заработал руками, хотя чувство, что он не движется с места не оставляло его. Впрочем, скоро ему удалось таки достичь ледяного поля. И что? Он попытался уцепиться за край, но край обламывался, и Айхен плюхался в воду раз за разом, рискуя оказаться с головой подо льдом, что означало самую что ни на есть верную погибель. Он старался не паниковать, он пытался включить мозги и придумать, как ему выбраться, но — то ли мозги не включались, то ли выбраться своими силами было просто невозможно. В конце концов Айхен перестал кидаться на краешек ледяного поля и занялся разрушением коварно подбирающейся к нему тонкой ледяной корочки. Только бы не вмерзнуть! Это будет точно конец! Казалось, утро в этой местности не собиралось наступать в принципе, но время шло своим чередом, не считаясь с желаниями всяких там пришельцев, и рассвет наступил тогда, когда ему и было положено. И был он сереньким и мрачным. Небо на востоке стало светлее, потом зарозовело и, наконец, о чудо, над искристым белым снегом показалось маленькое, тусклое и безумно далекое солнце, которое не то что греть не собиралось, но и светить как следует откровенно ленилось. В какой-то момент измученный Айхен заснул, а когда проснулся, то не смог даже пошевелиться. Коварная ледяная корочка добралась до него, окружила со всех сторон, и была она уже такой прочной, что вырвать из нее левую руку оказалось совершенно невозможно. К счастью, с превеликим трудом удалось вырвать правую. Иначе, Айхен, спеленатый, как младенец, просто задохнулся бы, не имея возможности снять шлем, когда в скафандре закончился бы воздух. Позже Айхен говорил, что это было самым тягостным испытанием в его жизни… Он потерял возможность двигаться, он вмерз в лед, который, слава Богу, в какой-то момент хотя бы прекратил утолщаться, оставив на воздухе правую руку и шлем скафандра. Айхен засыпал, просыпался, питался безвкусной жидкостью из трубочки и, извиняйте, справлял нужду в специальные резервуарчики, которые по мере заполнения отстреливались в окружающую среду. Он впадал в панику, успокаивался, говорил сам с собой вслух, громко проклиная свое невезение. Одно обстоятельство радовало — времени для того, чтобы даже самый глобальный бой успел закончиться было предостаточно. Звероноидов видно не было, значит они проиграли и уничтожены. Или убрались восвояси. Жив ли Хайллер? Наверное, жив. Были ли в истории случае, когда погибал главнокомандующий победившей армии? Может и были, но крайне редко. Сейчас он, вместе с Вэгом и Лин сидит на базе и, возможно, вспоминают о нем и об Эгаэле. О погибших героях. Потом они отправятся на Эрайдан. Капитан за ручку с принцессой. Победители, законные и желанные правители, которых будут встречать с фанфарами. День отгорел и ухнул во тьму. Пришлось снова включить фонарь, и не затем, чтобы что-то увидеть, а потому только, что невероятно жутко торчать одиноким пеньком в кромешной темноте. Кажется, что смерть подступает близко-близко, готовится схватить и раздавить, а пока горит свет — она не подступится… Глупо, конечно. Вероятно, на свет явилось огромное грязно-белое чудище, обнюхавшее шлем, толкнувшее его когтистой лапой и попробовавшее на зуб. Шлем не поддавался, за прозрачной поверхностью хлопало глазами некое существо, на вид мягкое и съедобное, но к сожалению недоступное. Чудовище обиженно зарычало и уковыляло прочь. По приблизительным подсчетам прошло более двух суток, когда даже очень глубокое дыхание перестало добывать для мозга достаточное количество кислорода. Когда голова начала кружиться, перед глазами полетели темные мушки, а сознание поплыло в неведомые дали, Айхен решился на отчаянный шаг и открыл шлем. Свежайший, чистейший воздух ошеломил его и обжег исстрадавшиеся легкие. О боги, как же здесь было холодно! Айхен, взбодрившийся от чистого воздуха и морозца вышел из состояния сонного отупения, в котором пребывал уже довольно давно и принялся орать изо всех сил. Батареи обогрева работали на полную мощность, но по большому счету они отапливали окружающую среду. Шевелиться и как-то греться движением Айхен почти не мог. Волосы его моментально смерзлись сосульками, отрастающая щетина на щеках и подбородке покрылась инеем, дыхание, казалось, замерзало, не успевая отрываться от губ и падало в воду холодным тяжелым туманом. За что же ты мстишь, милая, дорогая планета? Весь если бы не я, плохо бы тебе пришлось! Энергия уходила из батарей с невероятной скоростью, одно время принц подумывал, что с наступлением темноты не стоит, наверное, включать фонарь. Он твердо намеревался так и сделать, но как только сгустились сумерки все-таки включил свет, полагая, что остаться в кромешной тьме еще хуже, чем замерзнуть. А стоит ли орать? Стоит ли размахивать рукой, не позволяя ей вмерзать в лед? Если он упал точнехонько в середину ледяной пустыни, никто его не найдет. Раз уж раньше не нашли, то почему бы вдруг теперь? И жить ему на таком морозе даже если обогрев скафандра еще какое-то время продержится — несколько часов от силы. И уже даже не просто холодно, руки-ноги коченеют с мучительной тупой болью, так что малейшее шевеление пальцами приравнивается к подвигу. А голова уже даже не болит — ее просто нет. И думать больше нечем. И нечем злиться. Нечем переживать, ругаться… Разве что где-то в самой глубине замороженных мозгов бьется тоненький импульс, заставляющий шевелиться через немогу и разлеплять смерзающиеся ресницы: как только уснешь — тут тебе и конец. Хотя… Должно быть, чем скорее, тем лучше! Айхен уже почти засыпал, когда по глазам его полыхнула вспышка света. С трудом он разлепил смерзшиеся ресницы и увидел прямо перед собой лохматое чудище, которое зарокотало, больно схватило его чем-то шершавым за голову и начало жадно ощупывать. Вспоминая недавно пытавшегося его пожрать грязно-белого зверя, принц захрипел, и, не слыша чьей-то злобной ругани, попробовал вяло отбиваться свободной рукой. Видимо, не слишком успешно, потому что жесткое и шершавое совсем не пострадало и только приложило Айхена по носу. Весьма ощутимо. Резкая боль полыхнула алым по глазам. Теплая кровь приятно согрела губы. Айхен удивленно слизнул ее, поднял глаза и вдруг различил в лохматом чудище бородатого и краснорожего аборигена, укутанного с ног до головы в меха и очень злобного на вид. — Говорил тебе, Серега, не надо идти! — орал абориген, — Он же чуть зубы мне не повыбил варежкой своей железной! — Кончай орать! Помоги лучше… Тяжелый, зараза, — бормотал второй, пытаясь поудобнее ухватиться мокрыми рукавицами за айхенову шею, — Надо его вытащить из этого… скафандра… Они ухватились вдвоем — один за шею, другой за голову, и скорее всего удушили бы принца из лучших побуждений, потому что просто так вытащить его из скафандра они, конечно не смогли бы, но Айхен, поняв, что к чему, поспешил от него избавиться сам. Как улитка из раковины он выскочил из осточертевшего скафандра, и рухнул на потерявшего равновесие одного из аборигенов. Его подняли, укутали в безумно вонючую шкуру какого-то животного и сунули в рот железное горлышко фляжки. Один глоток и у Айхена глаза выскочили из орбит. Он поперхнулся, закашлялся и схватился руками за горло, уверенный, что его решили напоить расплавленным металлом. А потом горячая волна достигла желудка и сведенные судорогой мышцы вдруг сами собой блаженно расслабились. Одна из бородатых красных рож усмехнулась и произнесла: — Ну, может, жить будет. — Ага, — подтвердила другая, — Их, космонавтов готовят как надо!.. Только чего вот, падлы, бросили-то его? То ведь фигарят на своих вертолетах, разыскивают, а тут взяли — и бросили? Он же в лед вмерз! Еще немного и помер бы! — Ты как думаешь, нам премию за него дадут? — Ага. Догонят и добавят. Абориген хрипло рассмеялся. — Ну в газете-то напишут… — В газете, пожалуй, напишут. В «Нарьян-Вындер». Айхен, разумеется, не понимал ни слова, но его на данный момент это волновало мало. Ему становилось тепло и он засыпал — а может терял сознание — спокойным и счастливым, наивно полагая, что все неприятное для него уже позади. Хотя на самом деле в тот момент он не думал вообще ни о чем. Сначала по причине абсолютного и безнадежного незнания языка, а потом просто потому что к слову не пришлось, Айхен так и не узнал никогда, что как минимум дня три барахтался в полукилометре от берега Новой Земли. По крайней мере, свет от его фонаря зимующие на станции метеорологи видели никак не меньше трех дней. Сначала мужики не верили глазам своим, решив, что допились до белой горячки, потом они уверились, что на льду в самом деле что-то светится и начали готовить к поездке снегоход, мотор которого никак не хотел заводиться, и с которым пришлось провозиться черт-те сколько времени на морозе! В процессе вытаскивания утопающего — или вернее, замерзающего — Серега потерял варежку, но, что характерно, ничуть об этом не жалел. Ибо спасти человека от верной гибели было ему радостно и приятно и стоило даже не таких малых жертв. Спасенный человек долгое время пребывал без сознания, горел от высоченной температуры и бредил на непонятном языке. Метеорологи попробовали было вколоть ему антибиотики, но, видимо, у космонавта была на них аллергия… едва не окочурился… После этого решено было лечить его народными средствами — от греха подальше — и просто ждать, выкарабкается он или нет с сознанием того, что сделали для него все, что могли. Серега съездил в близлежащее селение и привез какие-то сушеные травки, которые следовало заваривать и вливать больному в рот, но лучше всего ему помогал спирт. Внутренне и наружно. И слава Богу — потому что иными лекарствами метеорологи и не обладали. Таким образом, иностранный космонавт перманентно пребывал выпимши или с похмелья, но вроде как все-таки постепенно шел на поправку. Конечно, не так уверенно, как это могло быть, имей он возможность лечиться антибиотиком, но все-таки! — Вот из ю нейм? — спросил его Серега, в один из моментов, когда космонавт, казалось, пребывал в проясненном сознании, — Кам ю фром? Никакой реакции. — Шпрехен зи дойч? — вопрошал Леха, — Это… как его… Парлямо итальяно? Испано? Португало?.. Да кто ж ты такой, мать твою за ногу?! — Странный он какой-то, — чесал в бороде Серега, — Английский — международный язык, сейчас его каждая собака знает. Неужели он не понимает, что такое «вот из ю нейм»?! — Не врубается, наверное, — пожимал плечами Леха, — Не знает еще на каком он свете… И это была истина. Никогда в жизни Айхену еще не было так плохо! Разве что на Ко-оне… Но на Ко-оне, по крайней мере, это не было так ДОЛГО! Бородатые и красномордые заливали в него какую-то дрянь. Либо спиртное либо что-то жутко горькое. И то и другое ударяло в голову, мутило рассудок и уносило в темные дали, где он качался среди звезд в горячих маслянистых волнах, в которых периодически тонул, отчаянно барахтаясь, и все равно захлебываясь и уходя на дно. Аборигены пытались с ним говорить, видимо мучались любопытством, кого выудили на свою голову, но тщетно. Айхен изображал полное непонимание — напрягаться и пытаться налаживать общение у него не было никакого желания. Когда ему стало лучше, он пытался придумать, что делать дальше, но ничего конкретного не приходило в его голову. Ладно, рассуждал он, встану на ноги, тогда разберусь. Что-нибудь да придумаю. Раз уж с Ко-она удалось выбраться, то уж отсюда — как нечего делать. Принц жутко отощал, зарос уже вполне приличной бородой, волосы сбились колтуном и был он ужасающе, невероятно ГРЯЗЕН! К тому моменту, когда он впервые самостоятельно смог подняться на подгибающиеся от слабости ноги, он был один к одному — метеоролог. Все равно как родной брат Сереге и Лехе. И такой же вечно пьяный, как и они. — Каша с тушенкой. Ка-ша! Палец указывает на миску с едой. — Рыба. Ры-ба! Палец указывает на какого-то плоского засушенного представителя местной фауны. Слово «рыба» принцу удалось повторить легко, что вызвало у его учителей неподдельный восторг. — Не безнадежен! — провозгласил Леха, — За это надо выпить! — Бу-тыл-ка! Спирт! Ста-кан! В субботу его повели в БА-НЮ, некое жуткое место, снабженное огромной железной ПЕ-ЧЬЮ, отапливаемой УГ-ЛЕМ, на которой грелась ВО-ДА. Эта ВО-ДА в сочетании с МЫ-ЛОМ и МО-ЧАЛ-КОЙ (совершенно невозможное слово!) совершили чудесное действие, очистив кожу ничуть не хуже, чем обычный молекулярный душ. По примеру своих друзей метеорологов Айхен прополоскал в мыльной воде свой заскорузлый пилотный костюм и одел зеленые пятнистые штаны и полосатую майку — ТЕЛЬ-НЯШ-КА! еще одно невозможное слово — которые щедрой рукой выдал ему Серега. Однажды к домику подошло чудище, имевшее название МЕД-ВЕДЬ. Леха вышел на крыльцо с РУЖЬ-ЕМ и выстрелил в воздух, чудище с обиженным ревом уковыляло прочь. Дни и ночи — и ничего не меняется. Белый снег. Ледяной ветер. Бесконечная ледяная пустыня. Маленький бревенчатый домик, окруженная заборчиком круглая полянка с вышкой и железными дырчатыми ящиками. Бубнеж из облезлого агрегатика под названием РА-ДИО. Мир вне времени. От нечего делать Айхен учил язык, слушал радио, заставив себя запастись терпением и не изводиться по поводу того, что пока он хлещет с метеорологами спирт, в цивилизованном мире вершатся великие дела. К тому моменту, когда солнце стало чуток поярче и снег под стенами дома покрылся хрустальной корочкой, Айхен уже вполне прилично мог беседовать с аборигенами и даже вполне понимал, о чем вещает это пресловутое радио. Вещает — а не просто бубнит! — Весна! — с удовольствием сказал однажды Леха, выходя из избы, и снимая несмотря на лютый мороз, шапку, — Ну дождались, слава Богу. — Можно уехать? — осторожно спросил его Айхен. — Еще нет… В начале мая смена прибудет. Терпи, космонавт. Чем занимались метеорологи, ради чего просиживали бесконечную полярную зиму в небольшой избушке вдали от цивилизации, так и осталось для Айхена загадкой. Они бродили по круглой полянке, глядели на какие-то приборы, потом общались по рации с «большой землей». Когда Айхен предложил им однажды вызвать для него какое-нибудь транспортное средство, метеорологи изумились неподдельно, потом заявили, что это никак не возможно. Почему? Да нельзя и все! Не поедет никто. Ждите, пришелец, начала мая. Когда смена прибудет. А до мая еще… На стене висит календарь. День, когда прибудет смена обведен красным. В середине апреля из-под снежного покрова показалась земля. Крохотные желтые островки на горках. Кусочки жизни живой в мире бесконечного холода. Земля… То, что под ногами — земля, и планета называется Земля. Вот ведь выпендрились! — Здесь бывает тепло? — Бывает. Летом. Тогда травка появляется цветет все кругом. Красиво… Только мы-то эту красоту видим редко. Как только ледоколы лед поломают поплывем в Салехард… А оттуда вертушкой в Надым. Я там живу. — Надым — это что? — Город. — Мне Москва. — Ха! И чего всем сдалась эта Москва? Тебе-то туда зачем? На самом деле теперь уже по большому счету не за чем. Объясняться сложными предложениями Айхену все еще было затруднительно. Понимать язык легче, чем говорить на нем. Тем более язык здешний такой сложный, что голову сломаешь. — Человек, который найти в Москве… Домой. Серега кивнул. Понял. Когда-то он спросил Айхена: — Откуда ты родом? Айхен долго молчал, а потом поняв, что не сможет придумать что-то правдоподобное, мучительно молвил: — Не могу сказать. Это был странный ответ, но Серега почему-то им удовлетворился. Не можешь — значит не можешь. И перестал спрашивать. Замечательные люди эти метеорологи! Однажды по пьяни, воспылав любовью и доверием к своим друзьям Айхен заявил, что он инопланетянин и метеорологи спели ему замечательную песню про бухгалтера Иванова, который оказался вовсе не бухгалтером, а «чужезвездным гостем». Сначала Айхен пытался подпевать: «Он не бухгалтер, нет, он чужезвездный гость, Застрявший навсегда среди Российских весей Он звездолет разбил и здесь ему пришлось Всерьез овладевать важнейшей из профессий». А потом — когда начал трезветь — такая тоска взяла. Смех смехом, а как из этих весей выбираться, если Машу с ее катером и мощной рацией не удастся отыскать? Время идет, месяц за месяцем, хорошо если солдатик решил остаться на Земле, а если нет? Если вознамерился и дальше самоотверженно защищать галактику? Тогда все — точно придется овладевать «важнейшей из профессий». «И плачет Иванов, и воет и рычит, Пиная сапогом проклятую планету И глядя на него вселенная молчит, Лишь одинокий фавн играет тихо где-то». …В первых числах мая к небольшой пристани, расположенной в полукилометре от дома пристал кораблик, привезший метеорологам смену. — А это кто? — удивился седой, всклокоченный мужик в капитанской фуражке с обломанным козырьком. — Космонавт, — пожал плечами Серега. — А-а. Ухмылка в бороду и больше вопросов нет. Плыли долго. Пристали к каким-то маленьким пристаням. Брали груз, отдавали груз… Брали людей, высаживали людей… Леха проживал в Салехарде, а Сереге предстояло следовать дальше, в Надым. И не ехать, а лететь. — Переночуешь у меня, — заявил Серега пришельцу, — потом договорюсь, чтобы отвезли тебя в Коротчаево. Там сядешь на поезд. У меня друган работает в трансагентстве, сделает тебе билеты без документов. Подозрительная агрегатина сине-желтого цвета дребезжала и тряслась. Айхен думал — она не взлетит. Взлетела. И, как не странно, долетела до самого Надыма вполне благополучно, хотя, казалось с большим трудом преодолевала встречные потоки воздуха и в иные моменты грозилась развалиться на части. Серега зазвал пришельца к себе ночевать, сбегал к «другану» и договорился, чтобы Айхену выписали билеты до Свердловска, а от Свердловска до Москвы. До Коротчаево ехали весь следующий день на устрашающего вида машине, называвшейся «Урал». Едва не опоздали на поезд. Всего на дорогу до Москвы требовалась чертова куча денег о чем «чужезвездный гость», конечно, не подозревал, а потому не оценил должным образом жертву Сереги и Лехи, скинувшихся из свежеполученной зарплаты не только на билеты, но и малек с запасом, чтобы в долгой дороге с голоду не помереть. Айхен, впрочем, аккуратно переписал их адреса — русские названия вельзарельским языком — намереваясь, если только благополучно доберется до дома, доказать сердобольным землянам, что доброе дело не всегда наказуемо. Чтобы по настоящему проникнуть в какое-то мировое сообщество, надо вот так практически без гроша в кармане и не имея никаких привилегий перед местными жителями проехать по нему практически из конца в конец на ПОЕЗДЕ. Самолет — это игрушка для богатых и ленивых. Вошел — вышел, был север — стал юг. От Коротчаево до Свердловска два дня пути. Весь первый день — местность совершенно дикая, одна сплошная тундра, без конца и края, полустанки, выглядящие давно покинутыми, мимо которых поезд пролетал без остановок, зловещие остовы каких-то ржавеющих металлических конструкций… Потом как-то внезапно обстановка изменилась. И к лучшему. Айхен проснулся, выглянул в окошко и с радостью увидел, что в окружающем мире затеплилась какая-то жизнь. Тундру сменили леса. Появились маленькие облупленные станции с аккуратными старушками, торгующими дико вкусными пирожками, картошкой с укропом, жареной курицей и солеными огурцами. Пожилая проводница, такая обширная, что с ней в узком коридоре не разминуться носит чай, другая — такая же — водку и пиво из вагона ресторана. Но и водку и пиво лучше на станциях покупать — дешевле. После двух дней в пути не то, что соседи по плацкарту, весь вагон — в приятелях. — Ну что, — говорит крепкий парень в камуфляже, чьи предплечья украшают два огромных синих якоря, — За полярников? Айхен чокается с ним граненым стаканом, на четверть наполненным водкой, которая по сравнению со спиртом метеорологов, сущая водица. Еще перед дорогой Айхен вместе с Серегой придумал себе легенду, якобы он — метеоролог из Швеции, зимовавший в этом году вместе с русскими. Метеоролог — понятие универсальное, все знают, что такие есть, но никто не знает толком, чем они занимаются во время своих зимовок. Одни думают, что чем-то секретным, другие — что ничем, только спирт жрут. Однажды Серега, будучи в подпитии, выдал такую фразу: — Моделирование общей циркуляции атмосферы и исследование погодообразующих процессов синоптического масштаба! Во! А если короче, то предсказываем погоду. То есть, когда дождь, когда снег. Айхен воздержался от дальнейших расспросов. На прощанье Серега посоветовал ему поменьше болтать, не сходить с поезда нигде, окромя Свердловска и опасаться попадаться на пути людям в форме, именуемым «ментами». А крепкий парень в камуфляже — настоящий полярник. Моряк с какого-то навороченного атомохода (знать бы еще, что такое атомоход), отправляющийся в отпуск, к жене, в некий Каменск-Уральский. — А ты теперь к себе, в Швецию? — Угу. В Москву. А оттуда самолетом — в Швецию. — А я в Москве так и не побывал еще… Как там в Москве-то? — Я там тоже еще не был. — А-а… А В Швеции у вас? Хорошо? — Хорошо. — Да, в Швеции должно быть хорошо… Выпьем что ли за Швецию? Выпили и за Швецию. За время этой поездки, Айхен узнал о стране, в которую попал много нового и интересного, такого, чего из радиоприемника не слышал никогда. Пассажиры то ли от нечего делать, то так было заведено, обсуждали «российские порядки» и почему-то все время призывали в свидетели тихого шведа, как независимого эксперта, когда спор заходил в тупик или дело приближалось к драке. «Свердловск» почему-то на самом деле именовался Екатеринбургом. Только после того, как новый знакомый крепкий парень в камуфляже, звали которого, кстати говоря, Виктором, убедил его, что Свердловск и Екатеринбург суть одно и то же, Айхен отважился покинуть поезд. С его-то знанием языка и национальной специфики еще бы и заблудиться! Виктор пересел в электричку до своего Каменск-Уральского, а Айхен отправился смотреть город. Вокзальные часы показывали два часа дня. Его поезд на Москву должен был отправляться в восемь вечера, сидеть на перроне — с тоски умрешь. По сравнению с Нарьян-Маром и иными селеньями, мимо которых шел поезд, Свердловск или, как выяснилось — Екатеринбург (язык сломаешь), показался огромным и многолюдным. Айхен вышел из вокзала, огляделся по сторонам и тут же попал в поле зрения к пресловутым «ментам», тем самым, которых Серега наказывал беречься, как огня. Герой галактической войны здорово струхнул, когда облаченный в форму представитель местной власти вальяжно подошел к нему и небрежно вскинув руку к козырьку пробормотал что-то невразумительное себе под нос. Айхен вдруг напрочь забыл русский язык и почему-то поинтересовался на межгалактическом: — Простите, что вы сказали? Представитель власти как будто прекрасно понимал межгалактический, грозно рявкнул: — Документы предъяви, оглох что ли? Документы… О это страшное слово — документы! Как будто все свою жизнь Айхен только и делал, что разъезжал по России-матушке без документов, он сделал профессионально жалобное лицо и принялся рыться по карманам. — Я… тут… — забормотал он, пытаясь припомнить что в подобных обстоятельствах велел ему врать Серега, — Я от группы отстал… Паспорт у экскурсовода… Вот у меня билет есть на поезд… Мент повертел в руках билет, прочитал внимательно. — Мистер Ларсен? — вопросил он с сомнением разглядывая абсолютно скандинавскую физиономию принца вельзаельского, основательно потрепанную зимовкой в тундре и все-таки не бомжовую, и Господи упаси, не чеченскую! — Так точно! — улыбнулся Айхен, гордясь своим чудовищным акцентом. — А где группа? — В городе. — Та-ак… Будем ждать… А экскурсовод ваш получит… взыскание… Не имеет он право паспорта при себе держать. Представитель власти старался быть вежливым — перед иностранным гостем, и все-таки некоторые сомнения терзали его бдительный ум. Рожа у задержанного, слегка помятая после поезда, джинсы — что потертые, так это вроде как модно там у них, но как будто с чужого… ну не плеча, а чего там? Ноги? Кроссовки опять-таки весьма видавшие виды, и — опять-таки — парню явно велики… А самое главное — ну на хрена буржуинам путешествовать поездом в этакую даль?! Единственное, что смущает — рожа не нашинская! Ну не нашинская и все, хоть убейте! — Пройдемте! — нахмурившись велел представитель власти. — Куда?! — ужаснулся Айхен. И получил исчерпывающий ответ: — Куда следует! «А если загребут, так не ерепеньяся, а то отметелят так, что будешь потом всю жизнь на лекарства работать» — прозвучал в голове наставительный голос Сереги, и Айхен счел за благо поплестись вслед за «ментом», к тому же у того остался его билет на поезд. — Это что еще за хиппи? — ухмыльнулся более молодой мент, бродивший у двери в отделение. — Утверждает, что швед. — Швед?! Ага, если этот — швед, то я пришелец из космоса. — Без документов шлялся. Вот его билет. Подержим пока у себя. а ближе к восьми дадим объявление по радио. Может явится кто за ним. — Ага, как же, — снова ухмыльнулся молодой и легонько пихнув Айхена в плечо, скомандовал: — Давай топай! Столь фамильярное и грубое обращение с особой королевской крови, а так же тот факт, что в глубине окрашенного в мрачный зеленый цвет помещения призывно распахивала дверь некая КЛЕТКА, подвигли Айхена на сопротивление. Что будет, если в этой клетке его запрут? И откажутся выпускать? Зубами решетки не перегрызть, оружия при себе нет никакого, и в восемь вечера — и уж ему это известно лучше, чем кому бы то ни было — никто за ним не придет и не выручит! Айхен приготовился к бою, но вывести из строя молодого мента оказалось неожиданно просто. У парнишки оказалась настолько плохая реакция, что он потерял сознание даже не успев понять, что произошло, стукнулся затылком о стенку и сполз на пол. К тому времени старший товарищ уже успел отойти на достаточное расстояние. Айхен, выглянув за дверь отделения, увидел, как тот неспеша шествовал к перрону. Ну и куда теперь? В город? Устроят облаву… Билета нет… Да и нельзя теперь дожидаться того поезда… Сколько у него времени? Минут пятнадцать-двадцать, пока юнец не придет в себя и не забьет тревогу. Как бы там ни было, а из города надо убираться, как можно быстрее, и как можно дальше. И на данном этапе — все равно в какую сторону. Какой-то поезд с сидячими местами, казалось, готов был тронуться с минуты на минуту и Айхен не спеша вошел в него и уселся на свободное место близко к проходу. Ну давай же, отчаливай! Поезд послушался, сомкнул двери и поехал неведомо куда. На конечной станции, называвшейся Нижний Тагил, Айхен зашел в привокзальный магазин и купил новую рубашку и кепку с большим козырьком. Не абы что, но хоть какая-то перемена внешности. В то время, как он бродил по пыльным улицам, любовался гордо выставленными на показ устрашающими машинами для добычи полезных ископаемых и заволокшими полнеба красно-бурыми дымами, испускаемыми неким заводом, поезд Свердловск-Москва благополучно отбыл по назначению. Купив в круглосуточной магазине булку и пакет кефира, принц расположился на лавочке в парке — так, чтобы с дорожки его не было видно — и принялся считать мелочь, прикидывая сколько булок и кефира сможет купить, прежде чем оная мелочь иссякнет. Печально, очень печально — не сгорел, не утонул, не замерз, не был заперт в клетку, так помрет с голоду. На той же самой скамейке, взгромоздившись на нее с ногами и усевшись на спинку, располагалось существо неясного пола, одетое почти так же, как Айхен — в просторные джинсы, просторную рубашку и потрепанные кроссовки, даже кепка на голове существа была точно такая же. Существо потягивало пиво и с любопытством взирало на айхеновы мятые десятки. — Больше никаких спасенных планет! — с вызовом сказал существу принц, — Провались они все! И гори они!.. — Ты что — иностранец что ли? — удивилось существо по-видимому, все-таки женским голосом, — Такой акцент дурацкий… — Нет, я пришелец из космоса. — А-а… Существо спрыгнуло с лавочки, неспешно подошло и внимательно осмотрело принца с ног до головы. — Вписаться негде? Можешь ко мне. Ее звали Юля, она жила с родителями неподалеку от парка, училась в богословском колледже и два раза в неделю посещала школу каскадеров в Екатеринбурге. Все это Айхен узнал по дороге от парка до ее дома. Когда поднимались на лифте на последний этаж башни, Юля сообщила, что маму зовут Лидия Михайловна, папу — Дмитрий Алексеевич, сестру — Таней, а кота Фомой. Сразу запоминать не обязательно — можно в процессе. Айхен хотел спросить, не будет ли против почтенное семейство его появления у их очага — но не спросил. В конце концов Юля должна знать, что делает, а ему куда приятнее будет ночевать под крышей и возможно даже на кровати, чем на лавочке в парке. Когда они вошли почтенное семейство пребывало на кухне за ужином. Появление Юли с приятелем сомнительного социального положения не вызвало у них абсолютно никаких эмоций. Лидия Михайловна, молодая еще женщина в роскошном парчовом халате, ответила Айхену улыбкой на улыбку, освободила место на угловом диване (спихнув с него толстого кота) и поставила на стол дополнительную тарелку с жареной картошкой и сосисками. — Вам сколько? Две или три? — Две, — на всякий случай сказал Айхен, а сосиски оказались удивительно вкусными, таких можно было слопать штук пять, а то и больше. У него спросили только имя — Айхен, так Айхен — и автоматически включили в состав семьи. На кухне под потолком негромко работал телевизор, в котором вычурно одетые мужчины сражались странным, видимо, старинным оружием. — Обожаю «Три мушкетера»! А ты? — шепотом спросила Юля. Айхен жевал сосиску и ничего не ответил. Так вот скажешь — что не знаешь никаких «мушкетеров», обидится еще… Мушкетеры на экране запели, и Юля вместе с Таней радостно подхватили песню, точно повторяя за актерами не только слова, но и все интонации. После ужина Юля утащила гостя в свою комнату и плотно прикрыла дверь. В комнате стояла широкая продавленная кровать, письменный стол, заваленный книгами и платяной шкаф. Юля сунула в приемник магнитофона кассету. — Кельтскую музыку любишь? — Люблю, — на всякий случай ответил Айхен, усаживаясь на диван. Юля плюхнулась рядом с ним. — Ну, рассказывай! — велела она. — О чем? — О чем-нибудь! Только чтобы было интересно. Айхен не знал, что могло бы быть интересно Юле, поэтому рассказал как мог подробнее о битве в космосе, и от том, как упал в океан, и о метеорологах и о ментах. В процессе рассказа Юля открыла окно, уселась на подоконник и закурила. — Классно! — сказала она, когда принц добрался до их встречи в парке, — Ну ты не бойся, ментам мы тебя не выдадим. Перекантуешься у меня с недельку, потом отправим тебя в твою Москву. Юля щелчком отправила окурок в окно и вернулась на диван. — Будет возможность, покатаешь на звездолете? Айхен мгновение поколебался, но потом махнул рукой. — Заметано. Юля постелила себе на диване, ему — на раскладушке, потом проводила в ванную и выдала полотенце. Когда принц вернулся, то застал девушку уже в кровати, с толстой книгой в руках. Рядом с ней на подушке лежал плюшевый медведь с бантом, в ногах, вальяжно развалившись, спал кот. — Спокойной ночи, — улыбнулась Юля и погасила свет. Айхен уселся на скрипящую раскладушку, посидел немного, потом лег и какое-то время смотрел в потолок. Потом он поднялся и отправился к Юле на кровать. Как и предполагалось — Юля не возражала. И так получилось, что в Нижнем Тагиле Айхен застрял на целых ДВЕ недели. И на самом деле ничуть об этом не жалел. Один из многочисленных Юлиных друзей шофер-дальнобойщик Шурик, согласился захватить его с собой с радостью. А тот факт, что пассажира — предположительно — разыскивала милиция, ничуть его не расстроил и даже наоборот. — Прорвемся, — сказал он. Правду сказать, ехал Шурик не в Москву, а в Питер, но пообещал высадить Айхена максимально близко к столице, откуда до нее можно на электричке доехать. Юля приволокла из богословского колледжа студенческий билет, оформленный как положено, со всеми подписями и печатями. Не паспорт, конечно, но мог и сойти. Перед тем, как позволить милому другу забраться в кабину трейлера, девушка поднялась на цыпочки и чмокнула его в щеку. — И смотри, чтобы больше, таких мыслей, чтобы планеты не спасать — не было! — сказала она нахмурившись. — Ладно, — улыбнулся Айхен, целуя в ответ ее в губы, — За каждую буду сражаться, как за свою! Втроем в удобной и комфортабельной кабине «Вольво» было совсем не тесно и даже уютно, тем более, что Шуриков сменщик угрюмый молодой человек по имени Слава, как только выехали из города отправился спать. — Ты как относишься к учению Кришны? — поинтересовался Шурик, как только Слава исчез за занавеской. Айхен неопределенно пожал плечом. — Ой, ты, пришелец, небось и не знаешь, кто это такой?.. Я расскажу пока Славка спит, он у нас шибко православный… Это чертовски круто, если разобраться. Я сам сначала не понимал… На самом деле в Шурике, видимо, погибал прекрасный лектор, потому что рассказывал он легко и понятно, к тому же весьма грамотно — без всяких «ну» и «в общем». А самое главное не требовал от собеседника никакой реакции. Сидишь? Слушаешь? Вот и чудненько! В процессе лекции Айхен периодически впадал в полудрему, и ему снился мудрый синелицый юноша, восседающий на слоне, и подозрительно похожий на авессийца. Потом Шурик отправился спать, а Слава — ничего не проповедовал, всю дорогу ехал молча, через каждые полчаса вытряхивая из пачки новую сигарету. Потом отправился спать Айхен, а потому был избавлен от продолжения леции о Кришне. Несколько раз по пути их останавливали, проверяли документы, смотрели и Айхенов студенческий билет, но как-то без особого интереса, видимо. предполагалось, что ученый богослов никакой опасности для общества представлять не может. Два дня пути, и Айхена высадили в Химках, прямо у железнодорожной станции, откуда — о чудо! — действительно до Москвы было рукой подать. Шурик помог купить пришельцу билет и собственноручно посадил в поезд. — Смотри, нигде не выходи! И через полчаса пребудешь в первопрестольную! Они обнялись и троекратно, по-русски, расцеловались. — Ты это… не пропадай! — сказал Шурик, — Прилетай в гости. Тебе на космической колымаге небось как нечего делать до Тагила дофигарить? Айхен обещал и отправился в вагон. На самом деле он так и не понял, действительно ли юные жители Тагила поверили в то, что он пришелец или просто привыкли философски относиться к любой информации. Утверждал же один из многочисленных приятелей Юли, что он эльф и живет уже на свете не первую сотню лет, да не просто так, а путешествуя по разным «параллельным» мирам. Юношу все звали Эрендилом, даже его собственная мама, потому что на имя, данное ему при рождении, юноша категорически не отзывался. Эльф — так эльф. Пришелец — так пришелец. Главное, чтобы было интересно. В Подмосковье бушует жарища, хотя лето еще не наступило. Солнце палит нещадно. На небе ни облачка, и даже ветер — горячий, как в пустыне Сахара. Сегодня воскресенье и на Химкинском водохранилище яблоку негде упасть от отдыхающих. Лина лежит в тенечке под деревом, лень не то что шевелиться — даже думать лень. Только глаза еще кое-как способны двигаться — провожать пролетающие по откосу туда-сюда электрички. Бедненькие люди, как им там, должно быть, жарко. И как хорошо лежать под березой и ловить животом солнечных зайчиков. — Лин, иди искупайся, перегреешься. — Не… не охота… Лина плохо говорит по-русски, и — самое главное — не хочет учиться говорить. А вот читает уже почти хорошо, еще медленно, но все меньше и меньше просит расшифровать ей непонятную фразу. Зато Паша старательно учится говорить на межгалактическом — наверное полагает, что тот ему пригодится. — Машуль, квасу налей! Паша тоже лежит под березой и ему тоже лень шевельнуться, как будто Маше не лень! — Паш, пойдем искупаемся?.. — Ты иди, мне неохота. — Ну ладно, сейчас наберу в пакет воды и окачу обоих, будете знать! Хорошо на Земле летом. Когда холодно, сыро и идет дождь — вспоминается самое плохое и хочется плакать, а когда солнышко и птички поют, то кажется, что все не так уж скверно, и скоро случится что-то… Что-то, что все изменит… Невозможно ждать бесконечно… Иногда только ждать и возможно. В ту ночь они втроем стояли у окна до утра, смотрели как занимается рассвет, ждали чего-то… Потом слушали по телевизору о комете, которая прошла так близко от Земли, что едва не коснулась ее хвостом, видели в записи полыхающее огнем небо и сердце невольно сжималось. А об сгоревших останках чужих кораблей не обмолвились ни словом, даже вездесущие журналисты, хотя, наверное, обломков этих подобрали по полям и лесам немеренно. Маша вспоминала, как ее ругали за выходку в поезде метро и улыбалась про себя. Должно быть, даже если на Землю будут косяками высаживаться разумные осьминоги, власти сумеют это как-то утаить, а обыватель — даже если увидит этих осьминогов собственными глазами — проглотит любую дезу. Земля не готова к принятию ее в галактическое сообщество — и все тут! Пока умные дяди из Великого Совета не решат иначе, никакая война в космосе — которую, между прочим, нафотографировали и так эдак астрономы всех европейских стран — ситуацию не изменит. Развивайтесь, люди, выходите в космос, мы не мешаем вам, только фотографии звездных лайнеров у вас лучше всего отобрать. Война закончилась, умные дяди пришли в себя и принялись с похвальным рвением наводить порядок. Правы они были или нет, Маше судить было сложно, им — умным дядям — наверное виднее. Только вот поставленная на уши СОГовская агентура поработала так хорошо, что разыскала и увела в неизвестном направлении припрятанный Машей в Битцевском лесу катер. Куда иначе он мог деваться? Больше всего о пропаже катера жалел Паша. Маша пыталась выйти на земных агентов, которые помогли бы ей связаться с какой-нибудь из баз СОГа, но не смогла найти никого! Телефон Вартана не отвечал. В квартире Петра жили совсем посторонние люди. Перепугались все что ли? Попрятались? Или это практика такая — периодически обрывать все концы? Конспираторы хреновы… А Севелина в те дни была сама не своя, она то впадала в мрачность и лежала на диване в позе эмбриона, лицом к стенке, то начинала придумывать какие-то безумные планы, как покинуть Землю и выяснить, наконец, что стряслось с «Пауком», но чаще всего она просто ждала. Дни шли за днями, недели за неделями, месяцы за месяцами, а небо таинственно мерцало звездами, спокойное и безжизненное. Они все погибли. Все. Поэтому не прилетели. Об этом не говорили ни Лина, ни Маша, страшась, должно быть, облекать в форму страшную мысль. Но по ночам плакали обе. С грохотом мчится в Москву полупустая электричка, дачники хлынут позже, ближе к вечеру, и тогда в вагонах будет — как в крематории. А сейчас в открытые окошки задувает ветерок, ерошит волосы, треплет газеты. Кажется, эта страна вся покрыта либо непроходимой тундрой либо непроходимыми лесами — где бы не ехал, все время в окне елки, березки, осинки, без конца и края. А вот — лес обрывается, крутой откос уходит вниз и виден берег водоема, облепленный отдыхающими. Туземцы страшно любят забираться в воду. Ну ладно еще в горячую — в этом даже есть какая-то прелесть, но в такую — холодную и грязную?! Да еще всем скопом! Айхен закрыл глаза вспоминая родные стальные стены, мягкие полы и роботов-уборщиков, искусственную гравитацию и молекулярную ванну… Да, пожалуй чистые небеса, природа и свежий воздух тоже могут надоесть. И еще как! Вот она — Москва. Ну и что дальше?.. Когда Айхен отпускал Машу на Землю, он вручил ей портативный передатчик, через который должен был связаться с ней с корабля. Был разработан и запасной вариант, на тот случай, если каким-то образом выйдет из строя передатчик (случай, если у Айхена не окажется корабля, разумеется, не рассматривался). После долгих раздумий Маша назвала один из наиболее выдающихся в Москве ориентиров музей космонавтики на ВДНХ, обнаружить и опознать который, по ее мнению, запросто мог бы и не знающий расположения города и языка человек. ВДНХ знают все. Ракету, летящую в небо, можно увидеть издалека. И лесочек имеется неподалеку, где можно припрятать катер. По пятницам — разумеется, земного времяисчисления, с двадцати до двадцати двух часов — по московскому времени, Маша должна была ждать Айхена возле взмывающего к небу космического кораблика. Достаточно ли безумен маленький солдатик галактики, чтобы регулярно ходить на место встречи несколько месяцев подряд?! Не решила ли она, что это бесполезно? Впрочем, может быть она ЗНАЕТ уже, что это бесполезно, получив подтверждение о его гибели из рук капитана Хайллера. Что делать тогда? Всерьез овладевать важнейшей из профессий! Мистер Ларсен благополучно умер, теперь в студенческом билете значится Пархоменко Алексей. Через несколько месяцев акцент сгладится, и никому в голову не придет иноземное происхождение некоего субъекта. И не к чему даже ходить сквозь лес, упившись в соплю, потому как летающая тарелка благополучно покоится на дне Баренцева моря, а переться в такую даль, чтобы упиться и поплакать резона нет, да и накладно. С такими невеселыми, но философски спокойными мыслями Айхен прибыл в Москву, с пятой попытки сунул в турникет помявшийся билет и вышел в город. Был вечер воскресенья. До пятницы — жить да жить. Да что такое пять ночей для путешественника, проехавшего на перекладных через пол России? Какие мелочи! Принц кинул на плечо рюкзак и отправился побродить по городу. Надо бы осмотреться, поразмыслить, куда вписаться, и выяснить, где этот чертов музей космонавтики и взлетающий к небу кораблик. Юлька уверяла, что в Москве имеются такие достопримечательности, но как добраться до них не помнила, ибо посещала столицу давно. — Любой тебе покажет, — уверила она, — Уж это все знают. Вот и чудненько. Две дурочки — Маша и Лина ходили к музею космонавтики каждую неделю по пятницам и просиживали у его подножья положенные два часа, минута в минуту. Весной, пока еще в это время было темно, их каждый раз сопровождал на пост Паша, с наступлением лета он только заезжал за ними к десяти. Поначалу Севелина уговаривала Машу ждать подольше и, случалось, они засиживались до половины одиннадцатого и только уступая настоятельным требованиям Паши, соглашались уезжать домой. — Слишком быстро он не сможет прилететь, — утешала Маша хмурившуюся девочку, — Ты представляешь, сколько у него дел! — Но мы ведь будем ходить, пока не дождемся? — Конечно! Наверное, они и правда будут ходить к ракете до конца дней своих. Севелина никогда не смирится со смертью Айхена, а Маша… Маша будет дежурить на боевом посту ради нее… Сколько бы ни было дел, какими бы важными они ни были, слишком много времени прошло… Слишком много… И надо как-то устраиваться и жить, потому что сидеть на чемоданах и ждать неизвестно чего из года в год, это уж слишком! Как бы подвести к этой мысли Севелину? Чтобы она смирилась и поняла? Нужно время. Может быть год, а может и больше, и она смирится. Вырастет на Земле и будет считать ее родной, в конце концов это лучше, чем прожить всю жизнь на космическом корабле. Паша придумает что-то с документами, устроит так, чтобы Маша смогла Лину удочерить, он уже предлагал. Лина пойдет в школу, выучится… А Маша… А что Маша? Маша будет думать о ней и о себе, тоже устроится куда-нибудь работать, а может быть и выйдет замуж за Пашу, опять-таки — предлагал. Паша очень милый, добрый и заботливый и, кажется, очень любит их обеих… Маша почувствовала, что у нее в который раз защипало в носу. — Прости меня, Айхен… Если можешь, прости! Это я виновата, затащила тебя в заварушку, и ты погиб. Из-за меня. Я живу, я строю планы на дальнейшую жизнь, а тебя больше нет! Время лечит, я знаю. Все будет хорошо. Когда-нибудь. И ради себя, и ради Лины нужно стараться жить через немогу. Нужно! Девушка посмотрела краем глаза на примостившуюся рядом Севелину. Девочка теперь повсюду ходила с книгой и все время читала. Это хорошо, что она читает, не видит и не слышит ничего вокруг, вся в придуманных приключениях и ей не до машиных слез, а ведь еще месяц назад шарила взглядом по лицам прохожих и ничем другим не интересовалась. «Я ведь хотела на Землю, хотела! — твердила себе Маша, — Я мечтала о том, чтобы жить здесь! Чего же я хочу?! Чего жду?!» Его глаз… Его рук… Его улыбки… И не важно где это будет… Только бы было… Но ведь не будет… Не будет больше никогда! Сквозь мутную пелену слез Маша видела какого-то хипповатого парня, длинноволосого и бородатого, в вытертых джинсах и майке с веселенькой надписью. Хиппи смотрел на нее и странно улыбался. У Маша вдруг спазмом свело все внутри и голова закружилась, так бывает, когда видишь наяву старый сон. Она взмахнула руками, чтобы удержать равновесие, и нечаянным движением выбила книжку из рук Севелины. — Что с тобой? — воскликнула девочка, хватая ее за руку, — Тебе плохо?! А лицо хиппи вдруг изумленно вытянулось и, что называется, потеряло челюсть. У него тоже, видимо, закружилась голова, потому что он покачнулся и тряхнул головой. — Господи… — прошептала Маша, не в силах оторвать взгляд от странного видения, а Севелина уже проследила за ним, и вдруг дикий вопль потряс умиротворенно ползущую мимо музея толпу. — А-а-а! — безумно кричала Севелина, кидаясь видению на шею, а Маша тихонько опускалась на пыльный асфальт, а вокруг все плыло… плыло… Айхен целовал глупо улыбающуюся и бестолково хлопающую глазами Машу, а Севелина ревела — и не знала сама от радости, от горя или просто оттого, что переволновалась. Она — кинулась к нему на шею, а он поставил ее на землю и кинулся к ней — к Маше. Он к ней шел, и ее только видел, и ничто и никто не имели для него значения сейчас. Потом он вспомнит и о Севелине, и возьмет ее на руки и будет спрашивать, откуда она здесь взялась, но это будет — потом. До конца своих дней Севелина не забудет эту сцену и не простит, хотя будет думать, что простила — им обоим, и будет грызть ее сердце маленький, но очень вредный червячок, хотя она и будет гнать его. Изо всех сил будет гнать. Вокруг них собиралась любопытная толпа, а они — эти двое — не видя ничего вокруг сидели на асфальте и целовались, и бормотали что-то невразумительное, и если бы Севелина вдруг исчезла, они не заметили бы. А сквозь толпу уже пробирался Паша, и пробравшись — остановился, и лицо его вдруг стало белым, как мел, а вот глаза, напротив, зловеще потемнели. Ему не надо было объяснять, кто такой хиппи в майке с ухмыляющимся Бартом Симпсоном. Ему ничего не надо было объяснять! Ему хотелось кого-нибудь убить, причем срочно и желательно голыми руками, но он стоял в начинающей рассасываться толпе и пусть очень хотел сесть в свой «джип» и укатить, что называется на все четыре стороны, он не мог этого сделать, точно так же, как не могла убежать плачущая девочка — хотя тоже хотела. И потом они ехали на передних сидениях вдвоем — Паша и Севелина, а Маша с Айхеном сидели сзади. И Айхен, ругая себя идиотом и тупицей, все равно не мог удержаться от того, чтобы не взять машину ладонь в свою. Ну не мог! Он ведь и правда к ней шел, через пол России, два с лишком месяца, в первую очередь — к ней, и он имеет право сейчас быть с ней! А Севелина сама виновата, что без спросу залезла куда не следует, да и не денется она никуда, все равно никуда не денется… Этой ночью они вовсе не ложились спать, пили на кухне пиво и говорили, говорили… А к утру Севелину сморило-таки и ее отнесли на кровать, а Паша вдруг спешно засобирался на работу. В глаза никому не смотрел и отвечал односложно, хотя еще полчаса назад веселился со всеми над айхеновыми приключениями. И они остались вдвоем и опять помимо собственной воли потянулись друг к другу. — Севелина может проснуться, — прошептала Маша. — Пойдем ко мне. — К тебе?! — Ну да. Где я, по-твоему, обретался пять дней? — А где ты обретался? — Познакомился с художниками на Арбате, они меня пустили ночевать к себе в студию. Там есть чудненький уголок, огороженный ширмами и мякенький матрасик… — Айхен! — Маша рассмеялась, — Ну ты даешь! Ну ты просто… Неужели очеловечился?! — Точно, — улыбнулся принц, — Но ты не представляешь себе, какое удовольствие говорить на межгалактическом, не ломая язык о ваши сложные слова! Они еще на несколько минут застряли в прихожей, не в силах оторваться друг от друга, а потом почти бегом помчались до метро. — Мы художникам не помешаем? — спросила Маша по дороге. — Художникам?! Да Господь с тобой! Может быть, этот день был самым счастливым в их жизни — первый день не омраченный ни переживаниями, ни страхами, ни печальными мыслями. Он же, по большому счету, и последний. Над Москвой разгорался очередной жаркий день, горячее марево поднималось над запруженным нетерпеливо гудящими машинами шоссе. Понятливые художники при их появлении дружно ушли «на натуру», и они лежали вдвоем на матрасе, за заляпанной краской ширмой, дышали растворителем и машинными выхлопами. — Но что же мы будем делать, Айхен? Как выбираться? — О, об этом не беспокойся. Хайллер будет искать Севелину, он всю галактику перевернет, но найдет ее. — Он так любит ее… Она его дочь? — Маш… Мне надо много тебе рассказать… Но не хочу сейчас! — Пока мы вдвоем… — Именно поэтому! Не хочу сейчас… — А когда? — Не торопи меня, пожалуйста… — Ну ладно. Вечером они распивали водку с пришедшими «с натуры» художниками, курили марихуану и позировали для портретов. Художники приглашали их в воскресенье в какой-то парк ставить каких-то идолов, то ли Ярилу, то ли Велеса, то ли и того и другого, и они согласились. Потому что были пьяны и немножко под кайфом и очень любили весь мир вместе с художниками, и готовы были ради них на все. А потом они снова бежали до метро, теперь уже, чтобы успеть до закрытия, и, стремительно трезвея, тряслись в полупустом вагоне и думали каждый о своем. Севелина с Пашей сидели на кухне, смотрели телевизор и пили чай с бутербродами, изо всех сил изображая, как хорошо им вдвоем и как никто им не нужен. — Почему я чувствую себя виноватой? — прошептала Маша, застывая в коридоре и не находя в себе сил войти в свет и уют домашнего чаепития, — Виноватой перед ними обоими! Разве мы в чем-то виноваты? — Не думай об этом! — прошептал в ответ Айхен. — Не могу! — Все равно не думай! Айхен напоследок взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы. — Мы старые солдаты закаленные в боях за отечество не дрогнем перед врагом! Маша хихикнула и, про себя тяжело вздохнув, с широкой улыбкой вошла в кухню. — Плюшками балуетесь? А что-нибудь посущественней не хотите? И метеором кинулась к плите. Айхен плюхнулся на диван рядом с Севелиной, налил себе чаю, жадно набросился на бутерброд. Он умел болтать ни о чем, напрочь игнорируя мрачные физиономии собеседников и, когда на столе появились тарелки с обжаренной с луком гречкой, котлетами и салатом, а чайник вскипел по второму разу, все уже было не так плохо, и хотя в Пашиных глазах не прибавилось тепла, по крайней мере Севелина уже не сопела, глядя в пол, она смотрела на него и глаза ее светились, и щеки розовели, когда она ловила его взгляд. Совсем прежний — теплый и ласковый. Она не могла сердиться на него, не могла обижаться — долго не могла. — Айхен, ну когда же мы полетим домой? — спросила она, когда принц укладывал ее в постель. — Когда Армас за нами прилетит. — А когда? — Ну откуда же я знаю? — Айхен… А он точно жив? — Конечно, жив! — Все живы, да? — Видишь ли, малышка, я не дождался окончания боя. Про Эгаэла ты знаешь… А про остальных я ничего не знаю сам. Севелина тяжело вздохнула, натянула одеяло до подбородка. — Мне так его жалко… Айхен, мне кажется, я должна была больше любить его, когда он был с нами… Он был такой хороший! Такой хороший… Девочка всхлипнула, глаза налились слезами. — Наверное, ты права, — улыбнулся Айхен, хотя на самом деле с трудом представлял себе, как Эгаэла можно было любить. — Он ведь герой, правда? Он погиб ради нас! Мы будем его помнить всегда! Правда? — Обязательно. Айхен смотрел в переполненные страданием глаза и думал, что несколько месяцев на Земле сделали из девочки совсем другого человека. Маленький пират и робот-убийца вдруг превратился… в кого? В девочку? Сказать ей это — убьет. Или не убьет? Или скажет — да, я девочка. Может быть, она просто выросла? — Не плачь… Спи… — Айхен… — и не сказала больше ничего, жалобно улыбнулась и отвернулась к стенке. Да, пожалуй, с маленькими пиратами и роботами-убийцами как-то проще… Спальных мест в пашином малогаборитном доме на всех не хватало, поэтому Севелина и Маша расположились на широкой кровати, где когда-то спал Паша, Паша — там, где спала Маша, а Айхен — там, где спала Севелина. Мальчики с мальчиками, девочки с девочками. И, когда девочки удалились в свои апартаменты, у мальчиков случился серьезный разговор на пониженных тонах. Маша слышала только бу-бу-бу, и очень радовалась, что это «бу-бу-бу» ни во что большее не переросло. Она пыталась представить, до чего ее «мальчики» могли договориться и решила, что, должно быть, как это бывает в подобных ситуациях, благородные герои постановили оставить выбор за ней. О том, как сильно она ошибалась, Маша узнала еще весьма нескоро и — как всегда — очень неожиданно. Хотя ведь могла бы уже понимать, что подозревать Айхена в благородстве не только глупо, но просто смешно! Может быть слишком непохож он был на прежнего Айхена — в майке с Бартом Симпсоном, как будто проще и философичнее стал смотреть на мир, после путешествия по «российским весям»… Может, лучше было бы, если бы Армас Хайллер так никогда и не объявился? Наверное, так было бы лучше! По крайней мере, для Маши. Но Армас Хайллер объявился и все снова полетело в тартарары… Все вернулось на свои места, на старые позиции. И все в конечном итоге получили то, что хотели. Все, кроме Маши. Двое элегантных одетых в костюмы и при галстуках мужчин, вышли из неприметной, явно уже немало побегавшей «Ауди» у подъезда кирпичного девятиэтажного дома. Остановились. Посмотрели наверх. Перекинулись парой фраз. И направились к подъезду. Домофон радостно щелкнул, признавая хозяев, хотя раньше никого из этих мужчин в глаза не видел. Мужчины вошли в лифт, поднялись на нужный этаж. Один из них позвонил в нужную квартиру и вернулся в лифт. — Я буду ждать вас в машине… Только пожалуйста, не задерживайтесь. — Хорошо. Двери лифта закрылись, кабинка поползла вниз. И тот час отворилась дверь в квартиру. Возникшая на пороге девушка, нахмурилась, смахнула со лба непослушную прядку и, видимо, вознамерилась произнести классическое: «Вам кого?» А потом — скорее догадалась, чем узнала. Узнала по хулиганским искрам в глазах, вырывающимся против воли сквозь строгий и серьезный вид. Он так изменился! Так… — Ой… здравствуйте… — сказала ошеломленная девушка. — Здравствуй, Маша. Он не стал спрашивать разрешения, он просто вошел. Прошел в квартиру, не сняв ботинок, вошел в комнату, и неприкрытое облегчение смыло остатки серьезности. Севелина сидела за столом, под лампой, высунув от усердия язык, рисовала карандашом на бумаге что-то замысловатое. Она действительно здесь. Не пропала. Не погибла. И почти не изменилась, хотя и времени-то не так много прошло, но ведь кажется, что минули годы, столько всего… Только щечки как будто румянее, и волосы окрашены в легкий золотистый оттенок. Она заметила чье-то присутствие за спиной, удивленно обернулась и, грохнув стулом, кинулась к нему на шею. Она-то узнала сразу. И этот… В нелепых штанах и еще более нелепой майке, улыбающийся самодовольно, как всегда — тоже узнал. Выполз из соседней комнаты и встал на пороге. — И правда живой, зараза, — улыбнулся Армас. — А то. Так просто тебе от меня не отделаться. — Да я и не надеялся. Севелина вцепилась в него, как клещ, пришлось сесть на стул вместе с ней. — Что-то долго ты, — сказал подозрительно Айхен, — Мы уж заждались. — Появился бы я раньше, ты бы застрял здесь навсегда. — Ну конечно… Айхен присел на краешек стола, покачал на кончиках пальцев тапочкой. — Может, расскажешь старому другу, чем ты там занимался все это время. — Может быть, — Армас с удивлением взирал на этот тапочек и на босую принцеву ногу, — А может быть и нет… Ты так пойдешь или оденешься? — Это имеет значение? — Ни малейшего. Принц подошел к окну, посмотрел на серебристую «Ауди», на застывшего рядом с ней субъекта в строгом костюме. — Что, торопят? — Айхен, если ты хочешь остаться, я похлопочу за тебя. — Ничуть не сомневаюсь… Ладно, — Айхен отправился в комнату, — Соблаговолите обождать. — Севелина? Девочка оторвалась от его плеча, преданно взглянула в глаза. — Ты хочешь что-нибудь взять с собой? Севелина задумалась. — Книжки… — Книжки? Армас взглянул на стопку ярко раскрашенных предметов подходящего формата. — Золотце, у тебя будут любые книжки, какие захочешь. И более… привычные, что ли… — Да… Но я… Я… — она долго не знала, как объяснить, — Я люблю эти… Для Маши, тихо внимавшей беседе у порога, эти слова капнули бальзамом на сердце. Что бы ни было с девочкой дальше, куда бы не забросила ее судьба, каким бы опасностям и искушениям не подвергла, эти несколько месяцев на Земле… может быть… останутся где-нибудь в глубине ее сердечка, может быть, когда-нибудь уберегут от беды. Ее — или тех, чья судьба будет зависеть от ее решений. Маленькая девочка не знала и на догадывалась, что с этой минуты ее жизнь переменится снова — в который уже раз, и теперь уже уведет ее безнадежно далеко от надежды дождаться, что все будет как прежде. И те, кого она любит — уже другие… И сама она… Сама она теперь не просто девочка, она наследница самой могущественной империи в галактике, и от этого ей не спрятаться и не убежать. Может быть, теперь все будет еще лучше, чем раньше, но не так… И как бы хорошо ни было, память о пиратской космической базе, будет периодически звать жестокой тоской неведомо куда, в звездную бесконечность, где нет ни верха, ни низа, и где гравитацию можно направить хоть к потолку, хоть к стене. — Маша, — бывший капитан пиратов обернулся к замершей за его спиной девушке, — Тебе — с нами. Хотя, если хочешь, я могу убедить Совет позволить тебе остаться. — Не надо, — покачала головой Маша, — Я не смогу здесь… Одна… — И меня! — раздался из прихожей громовой голос, вернувшегося так вовремя хозяина квартиры, — Меня вы тоже возьмете с собой! Если у вас есть возможность кого-то в чем-то убедить, то убедите относительно меня! Паша старался быть серьезным и авторитетным, но волновался, как мальчишка. — Не пожалеете! Я в долгу не останусь! Он пытался придумать что-то такое, от чего прибывший «не смог бы отказаться», но ничего ТАКОГО в голову ему не приходило. — Ладно, Паш… Чего ты? Я же тебе обещал, — удивился Айхен, успевший сменить тапочки на ботинки и майку на цивильную рубашку. — У этого дяди только вид такой, что он главный мафиози, на самом деле он просто притворяется. — Собирайте вещи, — улыбнулся Армас, — Раз их высочество пообещал, то не нам их решения отменять. Но имейте ввиду — обратной дороги у вас не будет. — И не надо! Паша забегал по квартире, радостно причитая. Он бегал минут десять, хватаясь то за одно, то за другое, в итоге выяснилось, что взять ему с собой нечего. Не щетку же зубную, в самом деле? ТАМ есть все. И куда более крутое и навороченное. А Севелина собрала-таки стопочку самых любимых книжек и сунула в купленный ей некоторое время назад рюкзачок. |
|
|