"Дуэль в Кабуле" - читать интересную книгу автора (Гус Михаил Семенович)4Пламенные строки Байрона на весь мир возвещали, что ошибся Меттерних, когда хвастливо заявил: «Революции приелись, и скоро мода на них пройдет…» Сердца польских патриотов бились в унисон с сердцами мужественных испанских борцов за свободу. Взоры польской молодежи обращены были и к Греции, где маленький народ мужественно отстаивал свою независимость против турецких полчищ, открыто поощряемых Меттернихом и косвенно поддерживаемых императором Александром. Новосильцев через разветвленную сеть своих агентов знал, что крепчает в Польше и Литве «революционная зараза». И он писал императору Александру, настаивая на уничтожении польской конституции. «Демократические и революционные принципы привьют гангрену всему народу и наконец вызовут в нем пламенное желание переменить монархическое, даже отечески-попечительное, правительство на самое тираническое и буйное, основанное на самодержавии народа, то есть на правительство республиканское». Новосильцев не ошибался: польская молодежь была обуреваема пламенным желанием добиться «самодержавия народа»… По примеру студентов Виленского университета во многих городах Литвы ученики гимназий создавали тайные патриотические организации. Не составляла исключения и гимназия в Крожах. Гимназист Янчевский предложил Песляку, Зеленевичу, Ивашкевичу и Виткевичу учредить свое тайное общество. — Мы назовем его «Черными братьями», — сказал он товарищам, когда они вечером собрались у костела на горе. Здесь в языческие времена приносились жертвы богине охоты Меджиойме. — Почему же «Черные братья?» — спросил Виткевич. — Все мы, поляки, — братья, — сказал Янчевский, — а «черными» мы будем называться потому, что темная ночь опустилась над отчизной, и в ее тьме мы, черные братья, невидимые, будем готовы на все — даже на пожертвование жизнью во имя нашего дела… — Когда принесем присягу? Сейчас, тут? Янчевский, по голосу угадав, кто это спрашивает, горячо, даже запальчиво ответил:. — Присяги, Стась, у нас не будет! Присяга основана на религии, а религия из одних побасенок только и состоит… Короткое молчание… И раздается другой голос; — А печать у нас будет? — Это ты, Ян? — Я, — ответил Виткевич. — Предлагаю, — сказал он, — чтобы на нашей печати была мертвая голова и скрещенные сабли. Я нарисую! — Добудем пистолеты! — воскликнул Песляк. Янчевекий вытащил из своей трости острый стилет, на миг блеснувший в ночной тьме, поднял его и сказал: — Теперь, черные братья, споем «Печаль Сармата», и да будут нашей клятвой эти слова: «Где же любовь к отчизне? Или смерть ужаснее цепей?» «Братья» собирались у своего товарища Песляка и у гимназического учителя Гурчитса. Устраивали они сходки и в классах по окончании занятий. Читали запрещенную политическую литературу, рассуждали о несчастном положении польской отчизны, о ее былой славе, о конституции 3 мая 1791 года. Ян Виткевич очень серьезно отнесся к своему участию в тайном обществе. А политическая обстановка в Польше все более усложнялась. Из Парижа от русского посла прибыло в Варшаву чрезвычайное сообщение. Капитан Карский был послан в Париж Лукасинским, чтобы вступить в сношения с французскими революционными организациями. Но Карский почел за лучшее для себя со всеми бумагами и с повинной явиться в Российское императорское посольство. Великий князь Константин ведение дела о столь чрезвычайной крамоле возложил на имперского комиссара, и Новосильцев с пылом полицейской ищейки принялся за следствие. В Варшаве Лукасинский и его друзья были арестованы. Многочисленные аресты следовали один за другим во всех концах Польши. А отсюда нити повели в Литву, к тайным организациям, с которыми связано было патриотическое общество. … В Вильно Новосильцев придирчиво рассмотрел все бумаги и материалы, какими располагала секретная комиссия. Того, на что он рассчитывал, не было: связи с варшавским тайным обществом… С тем сенатор и покинул Вильно. Ян Виткевич, на летние каникулы возвратившийся под отчий кров, привез в имение среди многих книг два скромных томика, на обложке которых стояло: Адам Мицкевич. То были стихи, польская Поэзия с большой буквы, как объявил Ян старшему брату, показывая книжки… Он упивался и музыкой стиха, и силой чувства, и глубиной мысли молодого поэта. А главное, искал в стихах своего кумира ответа на вопрос: когда же настанет черед Польши поднять знамя борьбы за свободу? Конечно, и перед Байроном он благоволил по-прежнему. Но тот все-таки был иноплеменник. А Мицкевич — свой, свой до кончиков пальцев, до мозга костей! Ян повторял крепко запомнившиеся ему строки «Песни филаретов»: Этих строк, как и всей «Песни филаретов», разумеется, не было в книге. А была в ней баллада «Романтики», и в ней слова: «Не премудрость пустая, мне ближе чувство и вера» — находили горячий отклик в сердце Яна. Вера в Польшу, в ее возрождение. Потому-то безмерно волновала его поэма «Гражина», этот поэтический гимн во славу польской свободы и независимости от чужеземного ига. Единство сил — вот верный наш оплот! — Да, прав поэт, — сказал вслух Ян, закрывая книгу. — В единстве сил народа, в его вере в Польшу — наш оплот… |
||
|