"ЛЮДИ КРОВИ" - читать интересную книгу автора (Троуп Алан)

1

С тех пор, как моя мать скончалась на маленьком голом островке, омываемом Гольфстримом, мы с отцом живем вдвоем. Он теперь все больше спит. Старость крепко взяла его за горло. В редкие минуты бодрствования он любит повторять, что смерть стережет каждый его вздох.

Он говорит это без сожаления. Отец прожил долгую жизнь и насладился всем, чего ему хотелось. Так что, когда придет смерть, он встретит ее с распростертыми объятиями. Единственное, чего я ему желаю, – чтобы он достойно встретил свой конец. Он всю жизнь восхищался теми, кто обретает радость жизни в борьбе. «Жаль, что и им приходилось умирать, – говаривал отец. – Даже потерпев поражение, храбрый теряет лишь свое тело».

Но какая бы мирная кончина ни ожидала моего отца, как бы стоически он ее ни принял, – меня страшит одиночество, которое за ней последует. «Не отчаивайся,- утешает меня отец,- ты не один на свете. Однажды ты встретишь женщину нашей породы, как я когда-то встретил твою мать». Но проходит год за годом, а ее все нет. Отец может жить в полудреме прошлого, в запутанном мире своих воспоминаний. Мне остается размышлять о моем не менее туманном будущем.

У нас просторный дом из окаменелых кораллов. Он стоит на крошечном островке – песчинке, затерянной между Бискайским заливом и бескрайним голубым Атлантическим океаном. И хотя я очень люблю голос океана, наполняющий каждый мой день, мысль о том, что скоро я буду слышать только его, одиноко блуждая по каменным коридорам из одной пустой комнаты в другую, приводит меня в ужас.

Мы владеем этим островом – Кайя де ла Сангре (в переводе с испанского – Кровавый риф) – со времен Филиппа Второго, короля Испании. Он отдал остров нашей семье в обмен на золото, оказанные услуги и обещание дона Генри де ла Сангре никогда не возвращаться в Европу. В 1589 году, когда остров перешел в наше владение, он был одиннадцати акров в длину и пяти в ширину. Но за долгие годы из-за ветра, отливов и штормов наше достояние уменьшилось. Мне предстоит унаследовать всего лишь девять акров суши. Правда, я не променял бы их и на девяносто где-нибудь в другом месте. Здесь я родился. Я вырос в доме, который построил сам дон Генри. Конечно, без хозяйки, без детей, – это королевство, пришедшее в упадок. И все же мне жаль этих бедняг с материка, которые каждые несколько лет переезжают из дома в дом, у которых нет корней, нет своей земли, и значит, нет своей истории и ответственности за нее.

Как-то ночью отец проснулся и принялся вспоминать прошлое.

– Помнишь, когда ты был маленьким… – прохрипел он и закашлялся, – помнишь, как ты любил играть в войну?

Я кивнул.

– Ты, бывало, выбегал на галерею, взбирался на перила, указывал на море и кричал, что на нас собираются напасть пираты. А потом бросался искать врагов, которые якобы уже высадились и окружили дом. В конце концов, ты подбегал к одной из пушек и…

– И уговаривал тебя выстрелить, – кивнул я.

Отец усмехнулся:

– Твоей матери очень не нравилось, что я сохранил несколько корабельных орудий. Стоило мне уступить твоим просьбам и выстрелить из одного из них – и она злилась на меня неделями. Боялась, что нас услышат. Все никак не могла взять в толк, насколько мы от всех далеко.

Это было удивительное место для мальчика-подростка, даже для такого необычного ребенка, как я. Мне до сих пор нравится оглядывать свои владения из большой комнаты на третьем этаже дома. Я чувствую себя капитаном на мостике. Теперь каждый вечер я обедаю в одиночестве за большим дубовым столом в этой комнате под ворчание и сонное бормотание отца, спящего этажом ниже.

Из моего кресла мне видны все подходы к нашему острову. Окно справа выходит на бескрайние просторы Атлантического океана. Три окна поменьше с левой стороны смотрят на синий Бискайский залив с очертаниями Майами на горизонте. Через два окна прямо передо мной виден узкий канал с бурным течением. Он отделяет нас от птичьего заповедника на Своенравном рифе. Окно у меня за спиной выходит на пролив шириной в милю. Он протекает между нашим маленьким островом и крошечными зелеными, поросшими лесом островками, которые называются Лоскутными рифами.

Если окна открыты, откуда бы ни дул ветер, он омывает комнату подобно бесконечно накатывающей волне. Дом пропах морем, океанской сыростью. В комнату вплывает каждый звук снаружи. Только птицы и рыбы могут приблизиться к нашему острову незамеченными. Уж так дон Генри построил этот дом.

Но сегодня я хочу пообедать вне дома. Подальше от волн и беспокойного бриза, резвящегося на крошечном острове. Я швартую свой двадцатисемифутовый катер на стоянке за рестораном Монти, в Кокосовой роще. В последний раз мне довелось быть на материке неделю назад. Иду, стараясь не обращать внимания на пошлую музыку и запахи жареной рыбы и пролитого пива, вечно витающие под соломенным навесом во внутреннем дворике заведения Монти. За автостоянкой чуть замедляю шаг, бросив взгляд через Южную бухту на зеленовато-бежевое здание, напоминающее башню – офис концерна «Ла Map» – нашей семейной фирмы.

Я не испытываю интереса к серым будням своей фирмы и потому не могу удержаться от виноватого взгляда всякий раз, как прохожу мимо. В конце концов, это дело, которое дон Генри основал, чтобы наше благосостояние неуклонно возрастало.

Разглядывая эту топорную, утилитарную постройку, я в очередной раз думаю: архитектору, спроектировавшему столь неуклюжее здание, вообще не стоило платить. Сейчас рабочие копошатся вокруг новой башни, которая наверняка получится такой же безликой, как и первая. Все это вызывает у меня болезненную гримасу. Я еще застал времена, когда Кокосовая роща была обыкновенной деревушкой на берегу залива По сравнению с любым пятиэтажным зданием все остальные постройки в ней выглядели бы карликами. Теперь вдоль берега залива тянется Южная аллея из многоэтажных домов – один уродливее другого. К сожалению, это отчасти и моя вина: почти в каждое здание вложены деньги нашей фирмы.

Черный сверкающий «мерседес» паркуется перед входом в башню. Я узнаю машину Джереми Тинделла, моего поверенного и соуправляющего концерна «Ла Map». Что это вдруг ему взбрело в голову работать так поздно? Обычно Джереми не отличается особым усердием. Даже возникает шальная мысль подняться наверх и нагрянуть к нему сюрпризом. Но, честно говоря, сегодня у меня нет охоты общаться с Тинделлом. Насколько я его знаю, он вечно что-то затевает против меня лично или измышляет очередной способ поживиться имуществом фирмы. Только постоянный контроль со стороны второго управляющего, Артуро Гомеса, и страх перед могуществом моей семьи держат его в узде. Как-то раз я спросил отца, зачем он терпит такого служащего. Отец вздохнул:

– Большие деньги – это всегда большое искушение, а искушения не выдерживает никакая честность. Если бы я мог без них обойтись, всех бы разогнал. Но уж если ты все равно вынужден нанимать служащих, лучше заранее знать, что кто-то из них вор, чем неожиданно обнаружить это. За свою долгую жизнь я понял, что серьезный ущерб мне наносили только те люди, которым я полностью доверял. По крайней мере я знаю, чего ждать от Тинделла. Я представляю себе, как он поведет себя в определенных ситуациях, и, следовательно, могу контролировать его. Но верить я никогда не буду ни ему, ни кому-либо другому, даже Гомесу. И тебе не советую.

Решаю вызвать с утра Гомеса и предупредить его, чтобы был повнимательнее. Потом мое внимание отвлекают проносящиеся мимо автомобили, шатающиеся вокруг люди… В общем, обыкновенный вечер в Кокосовой роще. Переходя улицу, я улыбаюсь: почти забыл это ощущение гладкого асфальта под ногами. Вокруг становится все больше частных владений. Иду мимо подстриженных лужаек и ухоженных деревьев, вдыхаю ароматы густой растительности, свежий запах скошенной травы и постепенно расслабляюсь. Теперь я думаю только о сегодняшнем вечере и больше ни о чем.

Ресторанчик, точнее бифштексная «Детардо», притулился на углу 27 и 12 авеню, от пристани добрых две мили. Когда-то это был фешенебельный район, а сейчас – задворки, заштатное заведение, почти скрытое бетонными опорами метро моста. И только фирменные бифштексы пантагрюэлевских размеров по ничтожным ценам по-прежнему привлекают посетителей. Люди все еще заходят сюда, несмотря на то, что вынуждены теперь оставлять свои роскошные автомобили на неохраняемой стоянке, освещенной несколькими тусклыми фонарями. Они поспешно минуют пьяниц, которые ошиваются тут по вечерам, скрытые густой тенью кустов.

Макс Либер почтительно кивает мне, я прохожу мимо толпы ожидающих у входа и оказываюсь внутри бифштексной.

– Мистер де ла Сангре, – говорит Макс, подмигнув мне, – ваш столик ждет вас.

Костлявая рука престарелого метрдотеля вцепляется в мой локоть, и меня ведут к столику в слабо освещенной нише.

– Вы, как всегда, выглядите таким молодым! -льстиво замечает Макс. Он вручает мне меню, которым я не воспользуюсь, и зажигает маленькую свечку, которая мне тоже не нужна. – Хотел бы я знать, в чем ваш секрет!

Я улыбаюсь в ответ и даю Максу двадцатидолларовую бумажку, которой он от меня и ждет.

– Напомните шефу, какой бифштекс я предпочитаю, – говорю я.

Хочется, чтобы он поскорее ушел. От него, как от всех стариков, пахнет мочой и плохим табаком.

– Вас обслужит Мария. Просто закажите. Я позабочусь, чтобы шеф сам проследил за вашим заказом. И он убегает успокаивать заждавшуюся очередь.

Посетители едят мясо. Его ароматом пропитано все вокруг. Я мог бы с закрытыми глазами определить, за каким столиком заказали свинину, за каким – телятину или говядину, и, главное, кому подали мясо с кровью. Мария, пожалуй, слишком молода, чтобы работать официанткой. Это пухленькая девушка с широкими бедрами и чистыми голубыми глазами. У нее месячные. От этого запаха у меня текут слюнки. Прежде чем заговорить, я вынужден сглотнуть.

– Бифштекс в двадцать четыре унции, с кровью. Скажите шефу, что это для мистера де ла Сангре. Он знает, какой я люблю…

Она пристально смотрит мне в глаза, спрашивает, не желаю ли я чего-нибудь еще: салат, картофель… Я отрицательно качаю головой. Она все смотрит. Сам виноват. Отец не раз посмеивался над моим тщеславием. Как и все наши я выше большинства обычных мужчин. Одежда не скрывает развитой мускулатуры, особенно на плечах и шее. Но если лицо моего отца кажется резким – длинный острый нос, тонкие, злые губы, – то мои черты мягче и больше соответствуют среднеамериканскому типу внешности.

– Ваши глаза… – говорит девушка. Я поощрительно улыбаюсь ей.

– Никогда не видела таких зеленых глаз… Как изумруды!

– Это у нас фамильное, – объясняю я.

И это правда. Мы многое можем произвольно менять в своей внешности, но никто из нашей породы не властен скрыть цвет глаз. В прежние времена нас по глазам и обнаруживали. Теперь, к счастью, люди утеряли это знание. Мария все медлит у столика:

– Если в вашей семье все такие, как вы… – воркует она. Потом вдруг вспыхивает и опрометью бежит на кухню за моим заказом.

Не могу удержаться от улыбки. Так и слышу, как отец говорит:

– Все твое проклятое э г о! Стремление привлечь к себе внимание- Отцу не понять. Он слишком давно живет на свете. Для него люди с любой внешностью одинаково неприятны.

– С таким же успехом можно любоваться крупным рогатым скотом! – замечал он, когда мне случалось заикнуться о человеческой красоте. Но я молод. Мои вкусы формировало кино, а потом телевидение. Для того, кто вырос в мире, где встречают по одежке, вполне естественно стремиться к совершенствованию своей внешности. Отец особенно веселился, когда, посмотрев «Спартак» с Керком Дугласом в главной роли, я решил обзавестись ямочкой на подбородке. Для существа, способного меняться по собственной воле, ямочка – минутное дело. Собственно говоря, как и любая другая трансформация. То, что видит Мария, суетясь около моего столика, – всего лишь образы киногероев, накопившиеся во мне за годы.

Бифштекс кажется мне почти холодным. Но он благоухает, сочится кровью. Я с трудом заставляю себя отрезать по кусочку и есть помедленнее. И все равно доедаю раньше, чем Мария возвращается к моему столику. Она удивленно смотрит на пустую тарелку, приподнимает бровь:

– Все в порядке?

Я киваю и заказываю черный кофе. Она улыбается мне, медлит, словно хочет что-то сказать, потом краснеет и убегает прочь. Без сомнения, эта девочка – легкая добыча, но мой желудок полон и все, чего мне хочется, – это развалиться в кресле и наслаждаться теплом и сытостью. Когда она возвращается, я сижу прикрыв глаза. Мысли мои очень далеко. Я ощущаю запах кофе и чего-то еще. Испарина и сексуальное возбуждение – вот чем теперь от нее пахнет. Я знаю, что предложит мне девушка, до того как она успевает открыть рот. Она протягивает мне чек и второй листок бумаги.

– Мой номер телефона, – говорит Мария. -Обычно я заканчиваю в одиннадцать. Живу недалеко, так что в полночь, самое позднее, уже бываю дома, – она смущенно улыбается. – Я живу одна. Не бойтесь звонить поздно.

Я улыбаюсь ей в ответ, аккуратно складываю листок и кладу его в карман.

– Меня зовут Питер, – говорю я.

Сегодня не самый удачный день, чтобы продолжить знакомство с ней. Но через недельку-другую, пока она еще не успеет меня забыть…

– Я сейчас очень занят, – объясняю я, глядя ей прямо в глаза, – но как только освобожусь, непременно позвоню.

Оплачивая счет, я на секунду касаюсь ее руки. Это искушение. С трудом останавливаю себя, запрещаю себе строить планы. Слишком опасно. И потом, как говорит отец, нет ничего хорошего, что со временем не стало бы еще лучше.

Снаружи пахнет жасмином и выхлопными газами. На безоблачном небе толпятся звезды. Вот бы сейчас прилечь где-нибудь. Дома мы обычно дремлем после еды. Я глубоко вздыхаю, борясь с охватившей меня сладкой истомой, и медленно иду прочь от ресторана Из-за кустов, окружающих стоянку, выходит человек.

– Эй, приятель! – окликает он меня.- Не одолжишь бедному парню несколько баксов?

Я морщусь. От него воняет алкоголем, грязью, разложением. Отрицательно покачав головой, иду своей дорогой.

– Ну, пару долларов…- парень загораживает мне дорогу. Он одного со мной роста, только, пожалуй, пошире в плечах. Правую руку он плотно прижимает к телу.

Я усмехаюсь:

– Пропусти-ка меня.

По-моему, всегда надо дать человеку шанс. Его глаза стекленеют:

– Слушай, мистер, я тебя по-хорошему попросил.

В голосе его звенят металлические нотки. Он демонстрирует мне нож, зажатый в правой руке.

– Почему бы тебе просто не отдать мне денежки… И мы мирно разойдемся.

Мое сердце начинает учащенно биться. Это сладкое чувство. Я даже улыбаюсь от удовольствия. Я контролирую каждую свою капельку крови, каждую клеточку, каждый орган. В данном случае многого не потребуется. Я обхватываю свою правую кисть левой, чтобы спрятать ее от пьяницы. Теперь займемся указательным пальцем. Чуть растянуть кожу, слегка удлинить кость, нарастить ноготь,- и вот он уже царапает мне ладонь. Потом резко выбросить руку вперед, ударить когтем в лоб этому кретину и отступить, прежде чем он успевает понять, что его ударило. На лице пьяницы – смятение. Он вскрикивает и пятится. Кровь из раны на лбу течет по его лицу.

– Он меня ранил! – вопит он своим дружкам, засевшим в кустах. – Он меня ранил!

Смеясь, я отпихиваю его в сторону и иду дальше. Палец уже снова стал прежним. У меня на ногте осталась капелька его крови. Понюхав – содрогаюсь от омерзения и вытираю ноготь о лист ближайшего куста. В крови этого бедняги наркотики и алкоголь. Нет уж, я скорее стал бы есть падаль.

Ночью поднялся ветер. По бухте гуляют волны. Впрочем, для моего «Грейди Уайт» с его корпусом это не помеха. Два мотора «Ямаха» – по двести лошадиных сил каждый – грохочут на корме. Катер танцует на воде, легко перелетая с одного белого гребня на другой.

Слишком темно. В такую ветреную ночь редкая лодка выйдет в море. Но я знаю, что всегда найдется несколько рыбаков, которым не хватит ума остаться дома.

– Пора в полет! – кричу я ночному ветру. – На охоту!

Из-за этого бродяги я снова проголодался. Желудок мой больше не полон. Это одно из неудобств, которое испытывают все наши: превращения отнимают энергию. Даже то незначительное преобразование, которое претерпел мой организм в целях самозащиты, сожгло множество калорий, как будто я пробежал несколько сот футов. И, тем не менее, надеюсь, что еще до рассвета мы с отцом устроим себе такой пир, какого у нас уже несколько месяцев не было. Отец будет рад. Он соскучился по свежему мясу.

В нескольких милях к югу от Кровавого рифа что-то белеет. Я отключаю навигационные огни, разворачиваю «Грейди Уайт» и правлю на свет. Лодка стоит на якоре к северу от рифа Бока Чита. Я подплываю достаточно близко, чтобы точно определить ее размеры и разглядеть две согбенные фигурки с удочками. Длина лодки – около четырнадцати футов. Рыбакам то и дело приходится пересаживаться, чтобы удерживать ее в относительном равновесии. Не глупо ли в такой вечер, как сегодня, да еще на таком утлом суденышке выходить в море ради сомнительного удовольствия подцепить на крючок несколько жалких рыбешек? Но я рад, что они совершили эту глупость. Если бы их лодка была больше и дороже, мне пришлось бы проплыть мимо. Это одно из правил моего отца, которое я прочно усвоил: «Никогда не нападай на богатых. Их исчезновение не остается незамеченным. Чем беднее добыча, тем меньше риск попасться».

Двое мужчин настолько сосредоточились на рыбной ловле, а ветер и волны создавали такой шум, что вряд ли рыбаки заметили мое присутствие. Один вытянул рыбу, снова насадил наживку на крючок и забросил удочку. Прекрасно. Похоже, они настроены рыбачить всю ночь. Я разворачиваюсь и мчу к дому. Когда вернусь, мне не составит труда потопить лодочку и прибрать рыбаков. Все это будет выглядеть так, как будто они просто утонули.

Остров – черное пятно на фоне темного неба и моря. Я прохожу все изгибы канала не снижая скорости, перепрыгивая с волны на волну, умело избегая подводных скал. Ни буйков, ни огней, чтобы осветить мне путь. Ничего. Я знаю все повороты как свои пять пальцев.

– Отец! – мысленно зову я.- Просыпайся! Пора на охоту!

Я вынужден повторить это четыре раза, прежде чем он отзывается.

– Давно пора! – долетает наконец до меня его мысль.- Принесешь мне кого-нибудь молоденького?

– Ты же прекрасно знаешь, что нет! – говорю я.

Даже на расстоянии сотни ярдов от берега я чувствую, что он разочарован. Это наш давний спор. Я никогда не беру детей, как бы они ни были вкусны. В конце концов, многие обыкновенные люди не едят телятины. Вот и я настаиваю на своих вкусах. Отец недовольно фыркает:

– Ты такой, какой ты есть! – говорит он. – Когда ты смиришься с этим?

– Ты не рос вместе с ними. Ты не ходил с ними в школу.

– Мы делаем только то, что должны делать, -вздыхает отец.- Мы почти ничем не отличаемся от львов и прочих хищников. Разница только в том, что мы однажды познали вкус человеческого мяса.

– Это не значит, что можно есть детей, – возражаю я.

– Не забудь. Когда-то мы владели целыми королевствами. Мы убивали их тысячами, – говорит отец. – Наша история началась задолго до появления самой магии…

Я слушаю эту лекцию всю жизнь! Отвечаю отцу словами, которые столько раз слышал от него самого:

– Даже убей мы их в тысячу раз больше, мы все равно не смогли бы затормозить рост поголовья людей. Как бы ни была велика наша сила и продолжительность жизни, нас слишком мало.

– Хватит! – говорит отец. – Больше меня не беспокой, пока у тебя не будет что мне предложить.

Не могу сдержать улыбки: он меня милостиво отпускает. Веду катер по узкому проливу, который вклинивается в наш остров и впадает в круглую лагуну, – с воздуха все это напоминает очертаниями ключ. Я сбрасываю одежду и некоторое время просто стою, позволяя ветру ласкать меня, играть моими волосами. Взглянув на свои руки, в который раз удивляюсь хрупкости и непрочности человеческого тела. Как столь слабые существа стали властителями мира? Это меня до сих пор приводит в изумление. Любой из моих предков в одной стычке мог запросто убить сотни людей. Но, как рассказывал мне отец, с тех пор, как первый из нас потерпел поражение в битве, люди перестали нас бояться. Ну и что, что понадобится тысяча людей, чтобы убить одного дракона? Если даже эта тысяча погибнет, всегда найдется еще одна тысяча.

– К тому времени, когда распространилась письменность, – рассказывал мне отец, – уже оставалось лишь несколько наших семей. Они научились скрываться, менять обличия, охотиться по ночам. Они стали называть себя Людьми Крови. Люди же назвали их драконами.

Я глубоко вдыхаю соленый ночной воздух и сдавленно рычу, отдавая своему телу приказ измениться. Ощущать эту боль даже приятно, я испытываю удовольствие от вытягивания, перекручивания, – в общем, всех тех перемен, которые претерпевает мое тело. Кожа становится толще и покрывается чешуей, торс удлиняется и расширяется. Я теперь в два раза крупнее, чем когда был человеком. Кожа на спине вспухает, и прорезаются крылья. Они быстро окрепнут и развернутся. Лапы с когтями заменят ноги и руки. Вместо зубов вырастут клыки. Сзади появится мощный хвост.

Сердце бьется сильно и радостно. Легкие пропускают через себя огромное количество воздуха. Рот наполняется слюной. Теперь я думаю только об охоте. Возбуждение, которое охватывает перед охотой, воспоминание о вкусе добычи отгоняют все остальные мысли. Некоторое время я сижу на задних лапах, расправив крылья, подставив их ветру, выпуская и вновь убирая когти, поводя хвостом. И наконец, взмахнув несколько раз могучими крыльями, поднимаюсь в воздух.

Маленькая рыбачья лодочка все еще качается на волнах у рифа Бока Чита. Двое мужчин сгорбились над своими удочками. Я кружу над ними, парю, доверившись ветру, а сам наблюдаю и жду. Вот один из рыбаков дергает свою удочку, встает, пытается вытащить рыбу. Удочка гнется, складывается почти вдвое. Лодка качается и едва не зачерпывает носом воду. Второй рыбак оставляет свою удочку и поспешно меняет положение, чтобы лодка не перевернулась.

Кругами, постепенно набирая скорость, я спускаюсь к воде, подлетаю к лодке с кормы, ветер свистит, моя жесткая чешуя вся в брызгах пены. Поглощенные борьбой с крупной рыбиной, люди не замечают моего приближения. Мне вовсе не улыбается оставлять после себя окровавленную лодку. Я приземляюсь прямо к ним на корму, чтобы от моего веса лодка сильно накренилась, а когда снова взмываю вверх, рыбаки, уронив свои удочки, падают в воду.

Некоторое время я кружу над ними. Потом, дождавшись, когда один из рыбаков сделает попытку вскарабкаться на перевернутую лодку, я бросаюсь вниз, хватаю его когтями задней ноги, и, полоснув по горлу когтями передней, несу добычу на пустынный пляж Бока Чита. Я кладу тело на песок и с наслаждением вдыхаю распространяющийся в воздухе густой аромат свежей крови. Конечно, мне бы надо немедля вернуться к охоте и разделаться со вторым, пока он не ушел от меня, но желудок мой сводят голодные спазмы. Наклоняясь к растерзанному мною телу человека, я зубами выдираю из него кусок мяса и глотаю, не пережевывая. Это только растравляет мой голод. Мне очень хочется продолжить трапезу, но, представив себе, как меня встретит отец, если я принесу ему лишь обглоданный скелет, я снова взлетаю.

Второй рыбак уже довольно далеко от перевернутой лодки. Он плывет к рифу Бока Чита. Движения его так неуклюжи, что я весьма удивлен тем, что он сумел столько проплыть. Кружа над ним и наблюдая за его героическими попытками спастись, я гадаю, видел ли он, как я схватил его друга. Если нет, если он вообще меня не видел, тогда, пожалуй, можно и отпустить его с миром. В конце концов, у нас с отцом уже есть прекрасный ужин. Но нет, рисковать нельзя. Я не могу оставить его в живых. Тяжело вздохнув, складываю крылья и камнем падаю вниз. Повиснув над головой рыбака, хватаю его за плечи когтями задних лап, вытаскиваю из воды и снова взлетаю вместе с ним. Несчастный вопит, брыкается, пытается вырваться и не перестает сопротивляться даже после того, как я вонзаю в него когти. Я несколько раз энергично взмахиваю крыльями, чтобы набрать высоту. Поверхность воды остается далеко внизу. Дожидаюсь очередного вопля рыбака и… отпускаю его. Падая, человек все еще кричит. Через секунду на поверхности воды расцветает белый пенный цветок – брызги от упавшего летят во все стороны. Я снова резко снижаюсь.

Человек лежит лицом вниз. Упасть с такой высоты на воду – все равно что на бетонный пол. И все же, когда я поднимаю его, он еще хватает ртом воздух. Держа его на весу передними и задними лапами, я приникаю ртом к его шее сзади и смыкаю челюсти. Одним укусом я избавляю его от необходимости бороться.

– Отец! – мысленно зову я и направляюсь к берегу, чтобы забрать того, второго.

– Питер? Ты уже вернулся?

– Еще не совсем, отец. Буду через несколько минут… с добычей. Сегодня – двое.

– Были времена, когда я приносил тебе еду с охоты.

– Теперь моя очередь, отец. Отдыхай.

– Когда-то я был сильный. Видел бы ты меня тогда!

– Я помню, отец. Я побаивался тебя.

– Поешь со мной сегодня?

– Конечно.

– Жаль, что твоя мать не видит, каким ты стал.

– И мне жаль, отец, – мысленно отвечаю я, -и мне.