"Пандора в Конго" - читать интересную книгу автора (Пиньоль Альберт Санчес)

9

В римской истории есть такой эпизод: Марк Антоний подносит корону Цезарю, тот отказывается от нее, и народ начинает ему аплодировать. В действительности Цезарь сгорал от желания носить корону, и сцена была лишь ловким приемом, чтобы узнать мнение плебса, не скомпрометировав себя. В тот день в кабинете Нортона я стал участником подобной инсценировки, потому что адвокат был одним из тех людей, которые из осторожности и стратегических соображений говорят о своих убеждениях только тогда, когда им становятся ясны взгляды собеседников.

Новые главы понравились ему гораздо больше, чем первые. На сей раз он переворачивал страницы и кивал головой. Было даже слышно, как он тихонько шепчет себе под нос: «Так, так, хорошо, прекрасно, так». Дойдя до описания появления тектона, Нортон остановился и набрал воздуху в легкие. Потом прочитал еще несколько страниц и сказал:

– Он решительно сошел с ума, не правда ли? Для него одного надо было бы построить сумасшедший дом.

– Вы считаете его помешанным? – спросил я и после долгих колебаний продолжил: – Нет, я бы этого не сказал. Маркус не сумасшедший. Как это ни прискорбно, я должен признаться, что он внушает мне доверие. Может, вам это и покажется странным, но я верю его рассказам.

– Браво! – закричал вдруг Нортон и стукнул кулаком по столу. Из стакана выплеснулась вода. – Я так и знал! Я был уверен, что вы не согласитесь со мной!

– Маркус говорит правду. У меня нет опыта полицейского, но я оцениваю его рассказ с другой точки зрения. – Тут я покачал головой. – Мое дело – сочинять истории. А в этой все швы подогнаны совершенно точно. События рассматриваются под разными углами зрения, но все сходится. Маркус не настолько искушенный рассказчик, чтобы придумать такую сложную историю. И, по правде говоря, я не думаю, что на свете найдется сумасшедший, способный сочинить такой безумный сюжет. – Я помолчал. Потом взглянул на Нортона: – С другой стороны, братья Краверы по-прежнему ведут себя как негодяи. И я не намерен в этом вопросе деликатничать.

– Никто не просит вас изменять себе, – сказал Нортон, – я просто рад тому, что теперь их злодеяния переместились на второй план. Таким образом, поведение Маркуса кажется более достойным и вследствие этого его будет легче защищать.

Я не мог до конца понять Нортона. Теперь он уже не говорил о моих записях, как о показаниях обвиняемого in extenso. Из его слов следовало, что мое произведение выходило за рамки юридического документа. Я спросил его:

– Вы думаете, что моя работа поможет вам защитить Маркуса? Вы увидели проблеск надежды?

– Это исключительно интересная история, я вас об этом предупреждал. Только настоящий писатель может вознести ее на достойную высоту. – Тут он улыбнулся. – Будем надеяться, что вы справитесь с этой задачей. Делайте свое дело, господин Томсон. У вас должна получиться прекрасная книга. А мне предоставьте выбирать стратегию защиты в суде.

Что ж, в конце концов это было его дело. Я перевел разговор на тему, которая касалась лично меня:

– Хочу вас предупредить, что книга будет готова не скоро. История Гарвея богата событиями. А поскольку у меня теперь только один час в две недели для бесед с Маркусом, то написание книги может растянуться надолго. Раньше я мог разговаривать с ним дольше, – пояснил я, – однако с некоторого времени у него появился еще один посетитель. Гарвей сказал мне, что это единственный друг, который у него остался в этом мире. Вы что-нибудь знаете об этом?

Нортон неопределенно махнул рукой. Его это не интересовало. Он заложил руки за голову и откинулся на стуле. Потом поднял одну руку над головой и повертел всеми пятью пальцами в воздухе, словно выкручивал лампочку из патрона:

– Можем ли мы отказать ему в дружеском общении? Это было бы бесчеловечно. Тюремный рацион состоит из гороха и картошки, мясо дают раз в три недели. Если эти посещения утоляют его духовный голод, то книга от этого только выиграет. – Не дожидаясь моей реакции, он продолжил: – Да, да, я сам знаю, что у нас времени в обрез. Однако в судах дела зачастую неожиданно затягиваются, и я очень надеюсь, что какая-нибудь заковырка в процедуре позволит нам выиграть время, которое нам так необходимо.

Эту речь он произнес, не отрываясь от чтения рукописи. Перевернув последнюю страницу, он посмотрел в потолок.

– Не понимаю, – размышлял вслух Нортон, – история уже продвинулась так далеко, а она все еще не появилась.

– Она? О ком вы говорите? – спросил я.

Нортон собирался мне ответить, но в этот миг мы услышали какой-то отдаленный шум. Казалось, множество хриплых голосов сливались в общий гул, который напоминал звуки, сопровождающие кораблекрушение огромного судна.

Шум нарастал. Когда мы открыли окно, звуки ворвались в комнату подобно живому существу.

Проспект залила людская река. Толпа пела патриотические гимны, двигаясь в сторону Трафальгарской площади. Мы недоумевали. Рядом с нами открылось еще одно окно. Какой-то клерк точно так же, как мы, взирал на толпу, облокотившись на подоконник. Адвокат спросил у него, что случилось.

– Вы что, и правда не знаете? – Нас разделяло совсем небольшое расстояние, но ему приходилось кричать, чтобы мы его услышали. – Началась война!

– Какая война? – спросил я.

Тысячи глоток выводили патриотические гимны. Сосед Нортона приложил руку к уху:

– Что вы сказали?

– Я спрашиваю, – прокричал я, сложив руки рупором, – против кого мы воюем?!

Клерк развел руками:

– Все воюют со всеми! В войну включилась вся Европа!

Нортон отошел от окна и пустился в пляс. Он был крайне возбужден. Я прикрыл окно, чтобы мы могли слышать друг друга, и сказал:

– Я и не знал, что вы такой патриот.

– Вам тоже следовало бы радоваться, – произнес он.

Я был с ним в корне не согласен:

– Я придерживаюсь мнения, что войны ведутся отнюдь не из патриотических соображений, а из жажды обогащения и потворства самым жестоким инстинктам.

Он остановился:

– Вы всегда были и будете антисоциальным элементом. – Нортон дружелюбно рассмеялся. – В данном случае я имел в виду не высокие сферы политики, а дело Гарвея.

– Вот теперь я вас решительно не понимаю, – сдался я.

– Разве не вы говорили пять минут назад, что нам не хватает времени, чтобы написать книгу? Теперь у вас его будет предостаточно. Эта война – та самая закавыка в процедуре, которая была нам так нужна.

Нортон был, как всегда, прав. Министерство обороны получило приоритет в финансировании; как следствие этого, бюджет остальных министерств был урезан, а их штаты сокращены. Больше всего пострадало Министерство юстиции, и этот факт мне кажется весьма символичным для понимания сути войн. Нортон, обладавший исключительными способностями осложнять проведение дел, написал десятки, сотни ходатайств по делу Маркуса. Думаю, что за первый год войны в суд, где должно было рассматриваться дело Гарвея, попало больше его жалоб, чем бомб на бельгийскую территорию. Основная их масса касалась процессуальных неточностей. Нортон не питал ни малейшей надежды на то, что хотя бы одна из них будет удовлетворена, но знал, что из-за нехватки служащих в судебных инстанциях дело затянется и слушание в суде будет откладываться месяц за месяцем. Я уже говорил: Нортон был гением. Большинство гениев являются таковыми потому, что умеют использовать тот дар, которым наградила их природа. А он гениально использовал несовершенство нашего мира.

От изумления Маркус отпрянул назад и упал навзничь. Голос теперь не был слышен, раздавался только тихий шорох, словно кто-то полз по земле. На минуту и этот звук исчез. Потом они услышали дыхание, смешанное со стонами. Уильям и Ричард направили дула своих ружей в сторону отверствия. Маркус, страшно напуганный, поспешил спрятаться за спиной Ричарда.

Нечто белое появлялось из-под земли. Сначала они увидели вытянутый череп. Краверы прицелились, но не выстрелили, скорее всего, потому, что любопытство в них победило страх. Как могло тело пройти сквозь такое узкое отверстие? Казалось, это змея выползает из яйца. Сплющенные конечности расправлялись, как резиновые, и высовывались наружу. Наконец все тело шлепнулось на пол пещеры подобно тому, как картофельное пюре падает на тарелку.

Это была женщина. Ее одежда напоминала тунику господина Тектона, но лицо казалось моложе и нежнее. Она лежала на земле и взирала на трех мужчин с тем же изумлением, с которым они рассматривали ее. Пушистые волосы пришелицы были заплетены в тонкие косы, которые крысиными хвостами сбегали с ее затылка вниз. «Какие у нее большие и круглые глаза!», – подумал Маркус. Глаза незнакомки действительно казались словно прочерченными циркулем, и не были так глубоко посажены, как у господина Тектона. Ричард приблизил керосиновую лампу к ее лицу, и зрачки женщины сузились от яркого света. Глазное яблоко напоминало море медового цвета, оно отливало жидким янтарем. Однако мужчин поразила не форма этих кошачьих глаз, а то, что в них не было страха перед нацеленными ружьями.

Пришелица отвернулась и стала производить какие-то странные движения руками. Ричард с удивлением спросил:

– Что это она делает?

– Она вычленила свои плечевые кости из суставов, чтобы пролезть через дырку, – сказал Уильям. – А теперь вправляет их на место.

– Не понимаю.

– Какой же ты тогда военный? Еще когда мы были мальчишками и играли в войну, нам объясняли, что если голова может пройти в какое-то отверстие, то пролезет и все тело.

– Да помолчи ты! – проворчал Ричард. – Ты что, хочешь давать мне уроки анатомии человека?

– Человека? – засомневался Уильям и качнул легонько стволом ружья. – Раздень-ка ее, Маркус.

– Кто, я? – вскрикнул Гарвей.

– Конечно, ты. Старик пришел к нам безоружным, но проверить все же не мешает.

– Но у меня нет оружия! – попытался протестовать Маркус.

– Вот и действуй, раз руки свободны, – цинично распорядился Уильям. – А мы тебя прикроем.

Маркусу было не по себе, но ведь это приказ Уильяма. Кроме того, перед ним стояла просто девушка. Чего же ему было бояться? Гарвей задал себе этот вопрос и понял, что испытывал вовсе не страх, а стыд. Наконец он решился и двинулся вперед, пригнувшись и вытянув вперед раскрытую ладонь, словно говоря: я не хочу причинить тебе зла. Незнакомка сидела, прислонившись спиной к стене и прижав колени к груди, однако смотрела на людей скорее с любопытством, чем со страхом. Это было удивительно: ее окружали незнакомые вооруженные существа, а она их не боялась.

Когда Маркус приблизился к ней еще немного, она тоже вытянула вперед ладонь. Нет, пришелица не хотела остановить его, это было просто приветствие. Пальцы их рук переплелись, словно принадлежали одному человеку, который сложил их для молитвы. Они могли бы соединиться, как две точно подогнанные детали, если бы не ее шестой палец. Однако было еще одно отличие, и очень важное: рука девушки горела огнем. Ее лихорадило? Не похоже. Маркус понял, что незнакомка не больна, просто она была такой. Почувствовав этот заряд тепла, Гарвей заключил, что она пришла из иного мира.

Ричард попытался привлечь внимание Маркуса, но тот его не слышал, словно зачарованный неожиданным теплом ее руки. Уильяму пришлось окликнуть его по имени. Его голос прозвучал для Гарвея как звон стекла огромной витрины, разбившейся от удара молотка, и он наконец повернул голову. Уильям ограничился тем, что повторил свой приказ:

– Раздень ее.

Маркус не представлял, как это сделать. Ее одежда была тоньше, чем у господина Тектона, и плотно обхватывала запястья и шею. Маркус провел рукой по плечам, груди и животу девушки, пытаясь найти какую-нибудь потайную застежку. Шершавая ткань царапала его пальцы, но никаких швов, зазоров или пуговиц он не нашел. Незнакомка поняла намерения Гарвея и повернулась к нему спиной. Сначала Маркус подумал, что таким образом пришелица демонстрирует отказ раздеться. Его охватил страх. Дула ружей Уильяма и Ричарда целились в них с ничтожного расстояния. Однако вскоре он понял, что Девушка не проявляла строптивость, просто показывала ему, как можно снять тунику. Маркус присмотрелся и увидел на спине пришелицы крошечные пряжки. Он попытался расстегнуть одну из них, но у него дрожали пальцы.

– Не бойся, – сказал Ричард, который понимал чувства Маркуса по-своему, – мы держим ее под прицелом.

Незнакомке пришлось помочь ему. У нее были очень длинные руки: жестом акробата она завела их за спину и за пять секунд расстегнула все пряжки, предоставив Маркусу возможность снять с себя тунику. Она вытянула руки, и туника упала на землю, словно шкурка банана.

– Сними с нее все! – закричал Уильям. – Все!

Под туникой на девушке была блуза и красные короткие брюки, плотно облегавшие тело. Рукава блузы доходили ей до локтя, а брюки – до колен. Маркус протянул руки к плечам незнакомки, но на полпути замер, приложив ладони к щекам. Они пылали, а уши горели так, словно он подержал голову в духовке. Может быть, у него поднялась температура, когда он дотронулся до ее руки? Увы, причиной жара был стыд: ему приходилось раздевать женщину.

– Маркус! – раздался окрик Уильяма.

Дуло его ружья дважды толкнуло Гарвея в спину. К счастью, девушка поняла, чего добивались братья Краверы, и помогла Маркусу: они в четыре руки сняли блузу через голову. Потом девушка поднялась во весь рост. Она была необыкновенно высокой, почти под два метра. Маркус присел на корточки, взялся за то место на брюках, где обычно делают карманы, и потянул вниз. Белые бедра, казалось, не кончатся никогда. Девушка стояла и смотрела на него, словно не понимала до конца, зачем он это делает.

На сваях в разных местах подземного зала висело восемь или девять керосиновых ламп. Но даже если бы их не было, тело девушки невозможно было бы не увидеть: од-ного-единственного атома света оказалось бы достаточно, чтобы выдать его ослепительную белизну, гораздо более яркую, чем у господина Тектона. Даже соски были белыми, а лобок покрывал мягкий бархатистый коврик цвета свежего снега. Лишь крошки рыжей глины на руках и волосах оттеняли эту белизну.

– И это из-за нее так верещали наши обезьяны? – ухмыльнулся Уильям. – Это же просто беляночка-альбиноска, которая потерялась в сельве и перепачкалась глиной.

– Альбиноска? – переспросил Ричард.

– Ты что, не обратил внимания на негров-альбиносов в Леопольдвиле? Они презабавные существа. Наверняка здесь водится немало альбиносов. В этом-то все и дело.

– И эти белые негры живут под землей?

– Конечно нет.

– Но мы же только что своими глазами видели, как она вылезла из этой дыры, – настаивал Ричард с характерным для него бычьим упрямством. – И Маркус тоже видел. Правда, Маркус?

– И что из этого? – Уильям начал нервничать.

– Значит, они появляются из-под земли.

– Нет, Ричард, такого не может быть, – сказал Уильям. В его голосе послышались саркастические нотки.

– Почему не может быть?

Уильям ответил, медленно чеканя каждый слог: он был похож на учителя, который с трудом сдерживает гнев:

– Потому что людей под землей нет, Ричард. Под землей люди не живут. Под землей лежат только мертвецы на кладбищах.

Ричард все же осмелился возразить ему еще раз:

– Ладно. Может, и не живут. Но в таком случае, что она делала под землей?

– Пораскинь немного своими мозгами! Скорее всего, она пришла сюда вместе со стариком, но по дороге немного отстала. Когда девица увидела, что мы связали старика, она спряталась на прииске. Потом, когда негры вернулись, вероятно, укрылась в той норе, где мы ее сейчас нашли. С того времени прошло три дня. Ей не пришло в голову, что негры не будут выходить наружу. Силы ее иссякли, и ей не осталось ничего другого, как выйти из своего убежища. – Уильям подцепил ружьем ее тунику. – Посмотри, во что превратилась ее одежда! Почему она такая грязная и потертая? Да потому, что она провела три дня в этой норе.

– Или потому, что пришла издалека, – прошептал Маркус.

– Ты что-то сказал? – раздраженно спросил Уильям.

Маркус предпочел промолчать. Младший Кравер приказал:

– Пусть снова наденет свою красную пижаму. Я не хочу, чтобы обезьяны видели ее раздетой. От них всего можно ожидать.

Потом он стал подниматься с девушкой по лестнице, Ричард и Маркус последовали за ними. Оказавшись снаружи, Уильям велел неграм образовать круг, а сам встал в центре, расставив ноги и уперев руки в бедра. Пепе переводил его речь.

– Вот причина ваших страхов! Это просто девчонка. Посмотрите на нее! А вы – сотня мужиков – тряслись от страха, слыша, как она ныла. И вам не стыдно?

В лучах конголезского солнца белизна кожи девушки резала глаза. Речь Уильяма возымела некоторое действие на рудокопов. Этот человек мастерски подчинял себе логику; он умел подобрать доводы так, чтобы все реальные события оказались ему на руку. Уильям никогда не стремился убедить собеседника, он желал лишь подчинить его своей воле. И люди покорялись ему. На сей раз младший Кравер превзошел самого себя, он придумал изощренный план.

– Вы выполняли тяжелую работу, – обратился он к неграм. – И, возможно, мы недооценивали ваш труд. Но если вы дошли сюда вместе с нами, то заслуживаете того, чтобы разделить наш успех. Мы пришли к такому решению: если добыча золота будет идти хорошо, ваши труды будут вознаграждены по справедливости и щедро. А теперь, когда наши страхи исчезли, настало время отпраздновать это. – Уильям махнул рукой. – Пепе, Маркус, принесите-ка сюда столик и несколько бутылок шампанского. Да побыстрее.

Уильям собственноручно начал разливать вино. Рудокопы подставляли свои деревянные обеденные миски, и шипящая струйка падала туда. Ваше здоровье!

– Зачем тратить шампанское на обезьян? – удивлялся Ричард, в то время как негры пили и смеялись.

– Это поднимет их дух. Но не снимай с них цепи.

– А беляночка? – спросил Ричард.

Уильям задумался. Женщина не сдвинулась с места. Наконец он сказал:

– Сначала я. – И передал бутылку брату, предоставляя ему право разливать шампанское. – А ты пока последи за ними.

Уильям скрылся вместе с девушкой в своей палатке. Ричард оставил Маркуса за официанта, а сам пошел присматривать за неграми, чтобы те не слишком распоясывались. Он медленно ходил взад и вперед с ружьем на плече и курил. Когда Маркус налил шампанского в последнюю миску, Пепе сказал ему на ухо:

– Господин Маркус, тут один человек хочет поговорить с вами.

– Со мной?

– Да, – ответил Пепе, показывая пальцем на старого негра, похоже, самого пожилого из всех.

Шампанское не интересовало этого человека, он не желал участвовать в празднике. Остальные же негры пили и приплясывали, насколько им позволяли кандалы на щиколотках. Маркус и Пепе подошли к старику. Уильям был в своей палатке, но Ричард мог увидеть их, поэтому Маркус решил отвести старика за дерево. Пока они шли туда, Маркус спросил Пепе:

– Этот негр такой же, как и все остальные. Почему ты хочешь, чтобы я с ним поговорил?

– Стариков всегда надо слушать.

Маркус оглянулся. Ричард был поглощен наблюдением за подвыпившими неграми и за палаткой: он с нетерпением ждал своей очереди. Старик заговорил, сопровождая свою речь причудливыми жестами и поклонами. Пока он разглагольствовал, Пепе почему-то молчал.

– Почему ты не переводишь? – раздраженно спросил Маркус.

– Потому что он пока еще ничего не сказал. Он представляется.

Тон старого негра изменился, и Пепе начал переводить:

– Он говорит, что устал от жизни и ему нечего терять. Он говорит, что видел, как шестеро его сыновей и девятнадцать внуков погибли от рук белых: одни – во время переходов, другие – на сборе каучука, третьи были казнены за проступки. Старику не хотелось жить, он желал смерти. Поэтому, когда жители его деревни разбежались, он остался у порога своей хижины.

Маркус вспомнил его. В одном из опустевших поселков они нашли тогда только одного старика с клюкой, который сидел, равнодушно взирая на происходящее. Экспедиции очень нужны были носильщики, и любые руки были подспорьем, поэтому Пепе надел на него наручники.

– Он говорит, что сам не знает, зачем живет так долго. Смерть, если разобраться, вовсе не так страшна. Люди живут, а потом умирают, а когда умирают, то превращаются в праотцов.

– Покороче, Пепе!

– Он говорит, что не боится умереть. Но сейчас он не может понять, за что ему послана такая страшная смерть.

– Пепе! Что ему нужно от меня?

– Он говорит, что хочет сам выбрать свою смерть, – перевел Пепе, совершенно безразличный к произносимым словам. – Он говорит, что хочет, чтобы вы – наименее белый среди белых – убили его.

Мне, как лицу, записывающему историю Гарвея, в тот момент было нетрудно оказать ему небольшую услугу. Этот незначительный эпизод не оказал никакого влияния на общий ход событий. А потому я бы мог написать, что Маркус Гарвей сжалился над стариком и освободил его. Но он этого не сделал.

– Заткни ему глотку! – закричал Маркус. – Прикончи его сам, если ему так этого хочется. Ты еще менее белый, чем я.

– Он говорит, что белые люди опаснее самой страшной опасности. Он говорит, что белые убивают людей только тогда, когда никто их об этом не просит, и не убивают, когда их об этом попросишь.

– Довольно! Не переводи больше ни слова! – закричал Маркус, затыкая уши. – Зачем ты меня так мучаешь, Пепе? Я думал, мы с тобой друзья!

В этот момент послышался голос Ричарда, который приказывал рудокопам вернуться на прииск. Скоро он заметит их отсутствие.

– Разве ты не слышишь приказ господина Ричарда, Пепе? – проговорил Маркус в отчаянии. – Всем пора работать!

Уильям вышел из палатки нескоро, а когда появился, казался другим человеком. Его взгляд сверлил окружающие предметы более настойчиво, чем обычно. А еще в его глазах светилась грусть. Маркуса это очень удивило, потому что Уильям был человеком, который не знал печали, ему было знакомо лишь разочарование. Чем больше он наблюдал за Уильямом, тем более невероятным ему казалось то, что он видел.

Казалось, Уильям вышел из палатки помолодевшим лет на двадцать. Он стал мальчишкой, скверным мальчишкой. Ребенком, который злится, но в то же время боится чего-то. Он отошел в сторону от палатки неуверенным шагом, устремив взгляд куда-то вдаль. Потом взял револьвер и прицелился в воздух, словно пытался вспомнить забытые уроки стрельбы в цель. Он был похож на актера, репетирующего роль, которую играл много лет тому назад. Опустив пистолет, Уильям стал сжимать и разжимать пальцы обеих рук, словно разминая затекшие конечности. Ричард ничего особенного не заметил; ему не терпелось скорее зайти в палатку. Он направился туда своей носорожьей походкой, топча все на своем пути; его жирное тело двигалось на удивление проворно, подчиняясь желанию. Однако Уильям преградил ему путь:

– Нет.

– Что «нет»?

– Она моя.

– Это еще почему? – возмутился Ричард.

– Потому что я передумал. – Уильям не удостоил его иными объяснениями.

– Я уже так давно не имел дела с женщинами!

– Ты вообще никогда не имел дела с женщинами – только с девчонками, – сказал Уильям. – То, что там, в палатке, не для тебя.

Весь лагерь стал свидетелем жестокого спора. В результате Ричард, как и следовало ожидать, отказался от девушки. После этого он изменил свою тактику; теперь старший Кравер издевался над братом и его победой: притязания Ричарда сменились насмешками. Он уподобился лисе из басни, которая утверждала, что виноград, висевший высоко, слишком зелен. Однако ему пришлось вытерпеть и еще одно унижение: Уильям не желал больше делить с ним палатку. Спор братьев возобновился. Естественно, Ричард уступил и на этот раз, и в лагере началось переселение. Палатку Краверов теперь занимали Уильям с белой девушкой. Ричард перенес свои вещи в палатку Маркуса и Пепе. А те, лишившись крова, получили приказ расположиться в маленькой палатке, в которой до этого момента хранили багаж и где содержали недавно господина Тектона. Остаток дня прошел внешне совершенно спокойно. Все занимались своими обычными делами, но каждый чувствовал, что Уильям с нетерпением ждет ночи.

Младший Кравер безраздельно правил на прогалине, в этой уменьшенной модели мира. Он был волен удалиться в свою палатку в любой момент, однако сдерживался, вероятно, пытаясь понять силу своего желания, этого нового и неизвестного ему доселе чувства. За весь день никто не отважился обратиться к нему. Все старались избегать общения с Уильямом, который напоминал громоотвод во время грозы. Казалось, на кончиках его пальцев вспыхивали искры.

К ужину его терпение было на исходе. Он схватил чашку и отхлебнул обжигающий кофе. Темно-коричневые ручейки заструились из уголков губ вниз по шее. Потом Уильям, подобно людоеду, проглотил несколько кусков еще почти сырого мяса и ушел в свою палатку, к ней.

Остальные тоже быстро закончили ужин. В своем новом жилище Пепе и Маркус не стали обсуждать происшествия этого дня. Они потушили керосиновую лампу, но заснули не сразу. Маркус прислушивался; ему хотелось знать, что происходит в соседней палатке. Но как Маркус ни старался, он ничего не услышал: ни криков, ни стонов, ни голосов. Только шорохи африканской ночи.